К.и.н. А.С. ЖЕЛЕЗНЯКОВ(Россия, ИВ РАН, г. Москва)Чингисхан и современная Монголия:проблема геополитического наследстваВ современной литературе регион на стыке Северной, Центральной и Восточной Азии, т.е. регион с центром в Монголии, рассматривается на протяжении всего ХХ в. как некая буферная зона, зона всевозможных сэндвичей, возникшая в результате столкновения геополитических интересов крупнейших мировых держав. При этом политический и военный потенциал самой Монголии, как правило, упускается из внимания. И действительно, ассоциации XIII в. во взгляде на современную Монголию вроде бы неуместны, тем более, что возможности монгольской армии, которыми она располагает в настоящее время, нельзя даже сколько-нибудь серьезно сопоставить с военными возможностями дальних и ближних соседей, особенно на фоне ограниченности людских ресурсов страны и отсутствия у нее надежных оборонительных сооружений. Однако рассекреченные совсем недавно документы Политбюро ЦК КПСС неопровержимо свидетельствуют о недооценке в историографии внутреннего потенциала Монголии, тех внутренних факторов, которые определяли вектор ее развития, а вслед за этим вектором – общую политическую обстановку не только в самой Монголии, но и, в определенный момент, на пространстве становления, пусть кратковременного и хрупкого, но поистине гигантского коммунистического советско-китайско-монгольского блока. Эти документы совершенно по-новому выстраивают всю историю Монголии первой половины ХХ в., в которую корнями уходят истоки создания указанного блока, удивительно совпавшего своими границами с большей частью Монгольской империи XIII в. В эти полвека Монголия представляла собой уникальный в своем роде плацдарм соединения и умножения путем синтеза трех влияний – русского, китайского и собственно монгольского. Особая роль Монголии в регионе нашла свое отражение в ее необычном государственном статусе вплоть до проведения плебисцита в конце 1945 г. Начиная с 1911 г. - момента провозглашения независимости Внешней Монголии - эта страна превратилась в арену захватывающих своим драматизмом действий повстанцев, революционеров, партизанских отрядов, войсковых соединений разных стран и группировок, дипломатов и агентов разведок. Но главными действующими лицами всех событий в Монголии были, несомненно, сами монголы. На протяжении 30 лет статус монгольского государства не укладывался в привычные схемы и определения. Будучи с 1915 г. формальной частью Китая, Монголия тем не менее имела возможность широкой опоры на российский потенциал. Иными словами, южная граница Монголии была границей военно-политического и экономического влияния России (затем СССР), а северная граница – границей формальной юрисдикции Китая. Монголия могла не только апеллировать к претензиям на нее китайского руководства и одновременно находить протекцию сначала у царской, потом у коммунистической России, тем самым сдерживая обоих соседей, но и непосредственно воздействовать на ситуацию в ряде их жизненно важных регионов. Причем ситуация в Монголии воздействовала не только на регионы, населенные монголоязычными народами и народами, исповедующими буддийскую религию, но и, опосредованно, на все национальные окраины этих стран, как индикатор отношений между большими и малыми народами и странами. Российско-, а затем советско-монгольские отношения в первой половине ХХ в. явились прообразом будущего советского блока социалистических государств. Образование монгольского государства во главе с Богдо-гэгэном означало возрождение исконных монгольских мифологем объединения народов, «живущих за войлочными стенами». Сам теократический монарх и его ламаистское окружение не могли ставить цели возрождения империи «волею Вечного Неба», поскольку это противоречило основным буддийским канонам и заповедям. Но теократическая монархия не могла отгородиться от собственных светских князей и мирян и единоверцев в Китае и России. Тем более, что во Внутренней Монголии и Бурятии идея создания единого монгольского государства получила собственное развитие, она вплелась в ткань политической жизни Китая и России и неожиданно объединила этих гигантов в монгольском вопросе. Идеологически указанные мифологемы были в дальнейшем использованы разными силами и в разных целях, окрашены в разные цвета, они присутствовали как составные части идеологий Поднебесной империи, самодержавия, Великого курултая, т.е. Великой Монголии и, наконец, коммунизма. Они-то и трансформировались позднее в цементирующую основу гигантского советско-китайского блока. Будущие основы этого блока закладывались именно на монгольском плацдарме самими монголами с их патриотизмом, но и с их прорусскими, прокитайскими, прояпонскими и прочими настроениями, с их обширными связями в Бурятии, Внутренней Монголии, Маньчжурии, Синьцзяне, Туве, Тибете, в других регионах России и Китая вплоть до Москвы и Пекина. Движение монголов в разное время и разными деятелями воспринималось по-разному: с опасениями («желтая опасность», панмонголизм в интерпретации европейцев, некоторых русских мыслителей), с восторгом (цари Александр III и Николай II, Н.И. Бухарин, Фын Юйсян, известные политические, религиозные и общественные деятели окружающего Монголию мира). В чрезвычайно пестром составе идеологов этого движения вне Монголии прежде всего заметен вклад бурят в придании ему международной «респектабельности», а затем в его соединении с целью коммунистической революции, а также вклад монголов из Внутренней Монголии как сторонников наиболее решительных действий вплоть до полного разрыва с Китаем и опоры на Японию. Однако верх одерживала всегда та линия, которую проводили ключевые фигуры Урги (переименованной позднее в Улан-Батор). Таким образом, полностью избежать ассоциаций с XIII в. не удается. Ведь нынешняя Монголия находится в том же пространстве, которое рождало на протяжении свыше двух тысячелетий государства, оставившие заметный след в мировой истории. И как показал ХХ век, импульс, исходящий из Монголии, особенно из ее Хангайско-Хэнтэйской страны, сохраняет свою силу поныне. Описанное выше геополитическое пространство было создано Монгольской империей, которая породила также и многие идеологические составляющие движущих сил истории в огромном евразийском регионе мира. Сейчас «монгольские наряды», родство с основателями империи Чингисхана примеряют на себя деятели некоторых государств СНГ, в частности Казахстана. У них есть и оппоненты, которые в пылу полемики начинают клеймить этих деятелей за их симпатии к этому «кровавому деспоту», а вместе с ними – и историческую фигуру Чингисхана. Оставим в стороне и тех, и других. Главный вопрос, который нас может в данном случае заинтересовать, это не этнические корни казахов и других народов Центральной Азии, а цивилизованность мира, который олицетворяли Чингисхан и его подданные. Кем был Чингисхан, этот человек, эта личность: дикарь, разбойник или великий полководец, равный той гигантской задаче, которую смог перед собой поставить и выполнить. На первый взгляд, вопрос этот кажется абсурдным. Монголы основали в XIII в. империю, не имеющую аналогов в мировой истории по протяженности ее сухопутных границ. Для того чтобы добраться из ее центра до окраин, требовалось путешествие продолжительностью в один год. Империя просуществовала целое столетие, и еще несколько столетий существовали разрозненные ее части – улусы, управлявшиеся потомками покорителя Вселенной, такие эпитеты часто применяют к Чингисхану. В империю вошли страны и народы, которые принято считать стоявшими выше по своему уровню развития, чем Монголия. Вот в этом-то и парадокс вопроса о том, кто был этот сын монгольских степей. Абсурдность вопроса исчезает, если посмотреть на Монголию как на страну, оставившую сопоставимый с другими великими цивилизациями вклад в копилке мировой истории. Если посмотреть на карту, Монголия – огромная страна, на ее территории могут разместиться крупнейшие европейские страны. С древнейших времен она была заселена разными по языку и культуре народами. На ее живописных альпийских лугах в Хангае и Хэнтэе, в долине реки Орхон еще с III в. до н.э. периодически зарождались государства со своей письменной культурой, оригинальной экономикой и искусством. На протяжении тысячелетий здесь сменялись разные системы письма (кстати, с книгопечатанием здесь познакомились раньше, чем в Европе). Кто были эти люди? Кочевники? И да, и нет. Да, потому что основным их занятием было кочевое скотоводство. Нет, потому что они жили не только в кочевьях, но и в возникавших внезапно городах (посмотрите на сегодняшнюю Монголию – там практически нет крестьян - земледельцев, все худонцы пасут скот, но в городах течет обычная жизнь детей скотоводов, многие полностью оторвались от кочевого быта). Так было и раньше. Но города исчезали, с тем чтобы через одно-два столетия вновь возникнуть из пепла и руин. До нашего времени дошли огромные массивы памятников письменной истории народов, населявших Монголию, записанных на разных языках и разными системами письма. В Европе, в периоды упадка государств, оставались города с их книгохранилищами. А в Монголии в эти периоды города стирались с лица земли, а в кибитках, шатрах и юртах эти памятники долго сохраниться не могли, и они оседали во дворцах неисчезающих городов кочевых империй, т.е. за пределами Монголии и поэтому причисляются сейчас к памятникам оседлых цивилизаций. Вот из этого-то мира, незаслуженно отнесенного исследователями к доисторическому (часто пишут, что это было родовое общество), и вышел Чингисхан. Он родился в 1162 г. в семье родовитого степного баатара (можно сказать, князя) Есугая. Отец его погиб, когда Тэмучжину (так звали Чингисхана) было всего 9 лет. Во владении его отца (можно без натяжек сказать, что это было небольшое княжество, если использовать привычную терминологию) начались шекспировские страсти. Здесь было все – предательство вассалов, интриги, убийства, остракизм, которому подверглась вдова Есугая со стороны вдов соседних князей. Будущий полководец взрослел в суровых условиях всевозможных лишений и проверки друзей на прочность. Он получал образование верхом на коне, спасаясь от плена, вступая в военные союзы с правителями, сохранившими память о его отце, дружеские чувства к нему самому. Это Ван хан кэрэитский – правитель христианского княжества, человек, несомненно, высокообразованный для своего времени, и друг детства – Чжамуха. Он приобретал новых друзей, которые, учитывая родовитость Тэмучжина, легитимность его связей с сильными мира сего, становились его нукерами – дружинниками. Со многими из них дружба продлится всю его жизнь, с кем-то дороги разойдутся. Судьба столкнет его со многими образованными людьми, некоторых из них усыновит его мать, других детей он приблизит к себе во время походов. Вокруг него образуется мощный слой высококультурных людей, который и составит костяк правящей элиты огромного государства. К Чингисхану потянутся другие члены династии, когда своими военными успехами он докажет им право на главенство. Незадолго до смерти отец успел сосватать Тэмучжину невесту у родовитого унгиратского Дай-сечена. Многие исследователи считают, что у монголов существовали традиции экзогамии и этим они объясняют тот факт, что за невестой отцу и сыну пришлось далеко ехать. Это стереотип, от которого никак не могут избавиться те, кто непременно хочет отнести монголов к доисторическим племенам. Дело же состоит в следующем: владения монгольских князей были настолько обширны (иногда сопоставимы по величине с целыми государствами в Европе), но заселены настолько разреженно, что кандидатуры на династические браки можно было найти только после подобных путешествий). Стереотипов в отношении Монголии, действительно, очень много. Многие европейские исследователи восторгаются личностью Чингисхана, но считают, что его подданные – монголы были дикарями степи и дремучей тайги. Так, в книге известного французского ученого Ренэ Груссэ имеются красочные зарисовки быта монгольской верхушки общества того времени: «Речи злых вдов, прозвучавшие в дымной юрте перед аппетитным куском баранины, - отличная иллюстрация к нищете всех этих степных царей и цариц». Однако достаточно сменить декорации и запахи (отнюдь не в смысле благоухания) и можно представить, что действие происходит где-то во Франции того же периода, в замке д’Артуа, например. Но для этого нужно увидеть, что и в степи есть историческое движение, но там очень редко встречается (потому что не всегда и не везде уместны величественные дворцы и соборы, огромные витражи, росписи, барельефы, гобелены, громоздкая мебель, библиотеки и тяжелый скарб, не приспособленные к быстрой и частой перевозке с места на место). У монголов есть свои величественные памятники цивилизации - чистые реки, горы, степи, леса и озера. Это не девственная природа, а рукотворные памятники монгольской цивилизации. Так какая же идея двинула Чингисхана в беспрецедентный поход? Неужели просто разбой и жажда грабежей? Но это спутники любой войны. Просто разбойники и грабители не смогут удержать власть над целыми странами. Мне кажется, Монголия была открыта к слиянию с культурами ближних и дальних соседей (монголы всегда были веротерпимы), стремилась к упрощению экономических отношений за счет усиления личностного фактора: доверия, верности слову, перенесения на эти отношения понятий единой семьи. Тем самым Монголия несла необходимую антитезу общественного развития, упущенные замкнутыми в то время оседлыми цивилизациями возможности, и поэтому их встречали либо как кнут божий, либо как избавителей от зла. В заключение можно сказать следующее: геополитическое наследие Чингисхана – это не наследие варваров и дикарей, это наследие монголов ХIII в. Оно имеет те же нравственные и культурные составляющие, что и наследие любых других народов, основавших свои цивилизации. Многих шокирует почет и уважение, которые проявляются к имени Чингисхана в современной Монголии. Но Чингисхан – основатель монгольского государства, а его военные походы – это последствия противостояния государств, неизбежного во все времена. В ХIII в. это противостояние вылилось в создание Монгольской империи, в ХХ в. – в хрупкий блок Китая, Монголии и СССР, в нынешнем веке монгольский импульс призван сыграть важную роль в запутанном клубке, в котором переплелись последствия демографического взрыва в Китае, распада СССР и советского блока государств, переход к многополюсному миру. Вновь, как и прежде, на Монголию с надеждой будут смотреть в Пекине, Москве, в других столицах, но сейчас эта надежда должна оправдаться достижением консенсуса интересов. ^ Д.соц.н. Э.Д. Дагбаев, (Россия, БГУ, г. Улан-Удэ)Монгольское государство как особый тип империиДля современной России вопрос о политических характеристиках Монгольской империи является принципиально важным, поскольку российская государственность, образно говоря, «выросла» из нее и продолжает находиться под влиянием ее основ. В каждом из случаев модернизации, которые всегда носили «догоняющий» характер, российская государственность находилась перед альтернативой выбора между имперским и национально-государственным вариантами построения полиэтнического и поликонфессионального сообщества. Не является исключением и нынешняя модернизационная трансформация политических, социальных и экономических систем, что вновь обостряет внимание к этой проблеме. Несмотря на то, что в исторической литературе период монгольских завоеваний является хорошо проработанным, до сих пор не существует разделяемой многими исследователями концепции Монгольской империи как одного из политических феноменов. Вряд ли стоит удивляться и тому, что недостаточно стыкуются исследования по истории российской государственности с объяснением ее типологических особенностей как империи. Поэтому в данной статье мы попытаемся выделить эти особенности с тем, чтобы иметь возможность объяснить значение монгольской государственности ХIII-XV вв. для мирового политического развития. Прежде всего необходимо концептуализировать понятие «империя». В силу невнимания к концептуализации имперских систем остается разнородность в ее понимании. Базовым концептом является определение Ш.Эйзенштадта (так называемый синдромный подход, определяющий набор признаков): это политическая система, охватывающая большие, относительно сильно централизованные территории, в которых центр, воплощенный как в личности императора, так и центральных политических институтах, образовывал автономную единицу (1). Хотя империи обычно основывались на традиционной легитимации, они часто использовали некоторые, более широкие и потенциально универсальные политические и культурные ориентации, выходившие за пределы того, что было свойственно любой из составляющих империи частей. По главному признаку – автономизации политического центра – Ш.Эйзенштадт выделяет следующие признаки: формирование верховной властью автономных политических целей; ограниченная дифференциация политической деятельности и политических ролей; стремление к достижению централизованного единства политического сообщества; формирование специализированных институтов власти и политической борьбы. Таким образом, Ш.Эйзенштадт оказал сильное влияние для утверждения синдромной методологии в определении политических характеристик империи. Среди других признаков сторонники синдромного подхода выделяют: больший размер территории, чем средняя для той эпохи; этническая неоднородность; большая временная протяженность; монолитность власти империи (одно лицо, партия и т.д.); стремление государства к неограниченной монополии. В российской науке синдромный подход перекликается с культурологическим (Г.С. Кнабе, С.И. Каспэ, Л.С. Гатагова). Первостепенным положением данного подхода является выделение для любой империи широкого территориального пространства, детерминирующего с ее миссией, разнообразием культурных матриц, определяющих все типы социального действия, то есть имперский характер и смысл государства объясняются наличием и содержанием неоднородной политической культуры. В этом случае имперская система представляет такой тип политической системы, которая охватывает большие территории и этнически неоднородные группы, выступающие в качестве политической организации, - способа разрешения конфликтов культурно мотивированных политических ориентаций. Исходя из такого понимания империи к основным условиям, по С.Каспэ, формирования имперских систем следует отнести: наличие в системе имперского государства универсальных компонентов, в качестве каковых могут выступать культурные; наличие в политической практике государств устойчивой тенденции к территориальному расширению; ограниченность ассимиляции вновь включаемых в состав государства территорий, сохранение ими этнокультурных особенностей (2). Анализ условий формирования чингисовой империи позволяет утверждать, что все государства или территории, включаемые в состав империи путем завоеваний, обладали некоторой схожестью по способам легитимации власти, в частности, они обладали схожестью в формах сакрализации власти. Каждое из этих государств, будь то Русь, Китай, Корея или среднеазиатские ханства, в той или иной мере стремилось к территориальной экспансии, расширению зоны политико-культурного влияния. Другое дело, что они встретились на пути достижения такой цели с противником, который превосходил их по военной организации, боевым ресурсам и тактико-стратегическим особенностям ведения военного дела. Как утверждает С.Каспэ, пределы потенциальной экспансии находятся в прямой зависимости от пределов действия сакрального компонента власти – там, где кончается власть одних богов, начинается власть других и соответственно власть другого правителя (3). Монгольская империя представляет собой тот случай политической организации, когда автономизация политического центра выражена достаточно слабо, а территориальные сегменты имели свой политический центр, как, например, для Руси – Сарай. Практически Монгольская империя есть сословная империя, состоящая из разных политико-культурных сегментов и в которой воплощена попытка институализации степной цивилизации в общемировом пространстве. Она в значительной степени противостоит западно-христианской цивилизации, то есть основывается не на рациональном способе организации власти, характерной для Запада, а строится сверху вниз, через доверие к правителю – «отцу империи», являющемся основным способом легитимации. Отсюда и понимание функций имперских систем. Считается, что несмотря на то, что структурно империи обеспечиваются по-разному, они реализуют единый набор функций, основными из которых являются два: рост объема доступных и контролируемых ресурсов; подтверждения претензий на имперский «космический суверенитет»(4). Эти функции взаимосвязаны между собой, поскольку успех первых экспансионистских акций приводит к введению в оборот ресурсов вновь присоединенных территорий и они оказываются под контролем верховной имперской власти. Каждый успех укрепляет веру в то, что миссия империи является вселенской, то есть в основе территориальной экспансии лежит не простое механическое воспроизводство территорий, рассматриваемых как кладовая ресурсов, и тем более не банальное стремление к ограблению периферии, а глубинное представление о политической организации общества с единым представлением об ойкумене, призванной стать притяжением земли. Известны рассуждения Чингисхана, - в художественной форме изложенные в романе И.Калашникова «Жестокий век», - о том, что понимает под центром Вселенной (в дальнейшем Баргуджин-токум, Байкал, истоки трех великих рек Онона, Керулена и Толы). Его интерес к религиям, в частности к даосизму и конфуцианству, свидетельствует об этом же. Он видел и свое собственное предначертание как собирателя земель и народов, символизированное в рождении со сгустком крови на ладони. Абсолютно неслучайным, как кажется нам, является смысл, в соответствии с которым можно выстроить алгоритм территориальной экспансии Чингиса. Поэтапному покорению подверглись народы, с которыми, по древним представлениям, монгольские племена были связаны культурно и ментально, то есть рассматривались как имеющие общую ойкумену. На восток – это корейцы и японцы, на юг – китайцы и тибетцы, на запад – центрально-азиатские народы, кавказские, Персия, Русь, крайней точкой стала территория современной Чехии и Венгрии. Наблюдения показывают, что срабатывает стратегия минимакса, характерная для любой имперской системы, - при отсутствии сакрального обоснования экспансии расширение территории рассматривается лишь как борьба за излишек ресурсов, сулящая прекращение экспансии в случае минимизации экономических или политических выгод. В функциональном плане монгольской имперской структуры выделяются два фактора. В этом контексте остается бесспорным стремление суверенов империй монополизировать управление политическим процессом, сводя до минимума возможности влияния традиционных групп. Именно в таком ключе возможно понимание непреложного требования суверена личной преданности должностных лиц, или организации центральной власти, формирование центральной элиты на приверженности общеимперской идее. В то же время в условиях империи унифицирование политических структур достаточно ограничено, поскольку включаемые в состав империй территории обладают традиционными политическими и культурными различиями. Для функционирования монгольской имперской системы буфер в лице традиционной элиты, способной переводить властные импульсы на доступный и понятный для местного населения язык, был просто необходим. И он существовал, особенно в постчингисовый период, в лице местных властителей, выдвинутых для правления чингисидами. Наместничество, независимое от религиозной и этнической принадлежности, широко применяемое в Монгольской империи, безусловно, придает ей особую специфику. В этой связи важной представляется констатация факта, что расширение территории отвечало интересам не только центра, но и периферии - произошедшее в последующий период усиление административной системы государства, формировавшего сословия. Существуют особые причины, которые способствовали закреплению сословного строя с помощью закона. Борьба с монгольскими кочевниками обусловила характер и направление колонизации новых земель, поскольку социальные противоречия снимались освоением новых территорий и выталкиванием туда оппозиционных власти социальных сил (5). Знаменитый Марко Поло начальный период правления Чингисхана оценивает исключительно положительно, полагая, что при завоеваниях он не обижал местное население, оставляя нескольких своих людей, он отправлялся на дальнейшие завоевания. Когда люди в покоренной стране убеждались, что они находятся под его защитой, то становились преданными ему. По свидетельству Э.Хара-Давана, организация политической власти в Монгольской империи носила сословный и строго иерархизированный характер (6). Во главе каждого рода – его вождь, несколько родов составляли племя, возглавляемое еще более высоким лицом. Словом, организация, близкая к военной, причем все это освящено глубокой религиозностью масс. Религия как мировоззрение и как быт стала идеологическим каркасом государственности. Несмотря на религиозность самого Чингиса и всего управляющего слоя, официального вероисповедания не было, служащие принадлежали ко всем вероисповеданиям, среди них были шаманисты, буддисты, мусульмане, христиане. Первая статья чингисова кодекса «Ясы» гласила: «Повелеваем всем веровать во Единого Бога, Творца неба и земли, единого подателя богатства и бедности, жизни и смерти по Его воле, обладающего всемогуществом во всех делах». В своих речах он никогда не обращался к народу, а говорит только с царевичами, нойонами и багатурами, полагая, что порядок в государстве может быть только там, где младшие слушаются старших и каждый знает свое место. Неслучайно к числу основных добродетелей, которые он поощрял, относятся верность, преданность и стойкость, а не терпел измену, предательство и трусость. Исходя из того, что среди кочевников было меньше тех, кто мог подвергнуться соблазну из-за материального соображения изменить хозяину, он крайне редко ставил на высшие чины людей из числа оседлых. Среди них он брал только «спецов». В империи Чингисхана не было ни одного выборного органа. Сам Чингисхан тоже не был избранным ханом, на Курултае 1206 г. никакого голосования не было, а следовательно, и выбора в строгом смысле слова. Чингисхан был провозглашен начальником родов и племен военными и нойонами, то есть тем же «правящим отбором» (7). Среди других характеристик имперской системы выделяется следующее. В отличие от национального государства, по замечанию А.Ф.Филиппова, империя не знает четкого разграничения границы своей территории (8). Поэтому в ней происходит естественная универсализация политической реальности и связанной с этим социальной коммуникации. Именно в Монгольской империи коммуникация между территориями обрела реальное наполнение: созданы почтовые станции, система передачи сообщений на большие расстояния. Причины, по которым империи ликвидируются, разнообразны. Правда, их надо отличать от обстоятельств, которые также различны в каждом из случаев. Серьезной причиной является выпадение местных элит за пределы универсализованной политической реальности. Однозначно, что это следствие неадекватной политики центра. И здесь Монгольская империя стоит особняком – она существовала почти три столетия, что гораздо больше, чем другие империи. Причинами распада Монгольской империи послужили, скорее, внутренние причины, нежели внешние, как это обычно происходило в истории. Монгольская империя просуществовала три столетия, но ее падение, как и любой империи, было закономерным. Мы имеем дело с одной из исчезнувших цивилизаций. Э. Хара-Даван предостерегает, что не правы те, кто вскользь трактует «монгольское иго» как нечто второстепенное в русской истории (9). Как показывает Ш.Эйзенштадт, в традиционных обществах изменения происходят при совпадении изменений в политической области с изменениями в остальных институциональных областях (10). Оно гораздо выше, чем в режимах патримониальных и племенных образований и городов-государств. Хорошо известно, что в имперских системах фактические границы этнических, религиозных, культурных и политических образований, а также различные институциональные сферы не совпадают. Второе, на что обращает внимание Ш.Эйзенштадт, имперские системы обнаруживали тенденцию к высокому уровню идеологического обоснования политической борьбы, чаще использовали протестные формы организации такой борьбы. В таких обществах лидеры стремятся получить поддержку среди различных групп и слоев, ищут поддержку в различных элитах, формируют организации и вырабатывают новые символы социальной и политической идентификации. В условиях подавления властью этих протестных движений совпадение различных макросоциальных основ политической организации встречается на самом деле очень редко. Именно эти культурные, религиозные и этнические ориентации влияют на структуру элит второго плана и таким образом - на главные институциональные механизмы, связанные с основополагающими нормами социального взаимодействия (особенно на структуру центров, отношения между центром и периферией, образование слоев и характер изменений). Эти элиты создавали автономные религиозные центры, обособленные от центра, вводили новые системы символов, построенные на этнокультурной однородности периферий. В итоге политическая борьба определялась сосуществованием и противостоянием «больших» традиций, идущих от центра, и «малых», носителями которых выступали локальные сообщества. К объективной природе империи следует отнести процесс постепенного выравнивания центра и периферий, происходящий в зоне социально-экономического взаимодействия и обнаживший серьезные противоречия. Рано или поздно развитие провинциальной экономики и формирование групп интеллектуальной и экономической провинциальной элиты приводят к гомогенизации экономического пространства страны, и неэквивалентный обмен ресурсами между центром и провинцией становится практически невозможным. В политической сфере выравнивание центра и периферий происходит в процессе взаимопроникновения и слияния различных элит. В культурной сфере имперская культура оказывает унифицирующее воздействие на периферийные традиции, что вызывает реакцию отторжения и призывы к возрождению национальной культуры и языка. Таким образом, по С.Каспэ, имперская система сохраняет свою идентичность и существует до тех пор, пока существует имперский центр, задающий смысл несимметричной социальной коммуникации (11). Как только этот центр под воздействием внутренних или внешних причин переходит в фазу упадка, крах становится неминуемым. В процессе модернизации, а любая модернизация является «догоняющей» по отношению к Западу, опережающему в хронологическом смысле (она и задает модернизационные вызовы), нарушение асимметрии приводит к объективной необходимости запуска модернизационных процессов как способа обеспечить экономическую и военно-политическую конкурентоспособность по отношению к странам, уже вступившим на этот путь. С другой стороны, объективно империи должны сдерживать модернизационные процессы, приводящие к разрушению имперской идентичности. Необходимо выделить огромное влияние монгольской империи на последующие события в подвластных территориях. Известно, что монгольская империя способствовала укреплению республиканского строя в Новгороде и Пскове. Любопытно, но в Новгороде не сложились особые городские сословия и городское право, то есть он оставался в русле традиционной древнерусской государственности, хотя и с нетрадиционным для Руси республиканским устройством. Псков в 1348 г. стал независимой и самостоятельной феодальной республикой с характерными особенностями внутреннего устройства. Это проявилось в принятии в XIV в. Псковской Судной грамоты. Позднее они потеряли независимость, что можно оценивать в русле общего воздействия монгольского нашествия на объединительный процесс Руси. На самом деле, по утверждению Хара-Давана, Московская Русь была лишь одной из провинций Великой Монгольской империи. Это положение предопределило ее дальнейшую судьбу. Управлялась она на основании «Ясы» (cборника законов) и путем наместничества как «улус Джучи». В Золотой Орде русские княжества объединились в единое государство. Нечто подобное произошло и после падения монгольского владычества в Китае. Организация власти на Руси была создана для удобства управления на огромной территории. Вот почему они приступили к собиранию земель, подобно своему государству, ради водворения в стране порядка, законности и благосостояния. В результате такой политики монголов, всюду вводивших установленные еще при Чингисхане порядки, они дали покоренной стране основные элементы будущей московской государственности: самодержавие (ханат), централизм, крепостничество. В целях решения задач административного и финансового управления они создали почтовые тракты, установили ямскую повинность населения, произвели общую перtпись населения в фискальных целях, ввели однообразное военно-административное устройство и податное обложение по принятой десятичной системе, установили монету – серебряный рубль. Дань была установлена в размере одной десятой дохода каждого хозяйства. То же население ставило десятого человека в ханское войско. Всем этим заведовали «даруги» (заведующие печатью), или «баскаки». Один из князей ставился старшим, ему давался ярлык на великое княжество, а всех других заставляли подчиняться ему. Для контроля деятельности князей хан назначал к ним своего «даруга», это был как смотритель, или как комиссар при русских князьях. По оценкам П.Н.Савицкого и В.В.Бартольда, для народов Руси время, особенно первое, было очень благоприятным для экономического и культурного расцвета (12,13).Литература Eisenstadt S. N. Empires // International Encyclopedia of the Social Scieces. Vol.V. – NY 1968.- P.41. Каспэ С.И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика - М.: РОССПЭН, 2001. – С.30. Там же. - С.32. Там же. - С.32. Кулешов С.В., Медушевский А.Н. Россия в системе мировой цивилизации. - М., 2001. Хара-Даван Э. Чингисхан как полководец и его наследие: Культурно-исторический очерк Монгольской империи ХII-ХIV вв. изд. 2-ое - Элиста: Калмыцкое кн. изд-во, 1991. – С.56. Там же. - С.59. Филиппов А.Ф. Наблюдатель империи // Вопросы социологии. - Т.1. - N 1. - 1992. – С. 104. Хара-Даван Э. Указ. cоч. - С.11. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. - М.:Аспект-пресс, 1999. – С.127. Каспэ С.И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. – М: РОССПЭН, 2001.- С.69. Савицкий П.Н. Геополитические заметки по русской истории. Приложение к труду Г.В.Вернадского. Бартольд В.В. Образование империи Чингисхана. Вступительная лекция. - СПб, 1896. Судья Конституционного Суда РБ,канд.юр.наук, доц.,^ А.Д. Улымжиев (Россия, БГУ, г. Улан-Удэ)Конституция Монголии 1992 года - важная вехана пути к правовому и социальному государствуВ конце 1989 - начале 1990 гг. в Монголии возник острый политический и социально-экономический кризис, обусловивший мирную демократическую революцию 1990 г.1. Страна между тем продолжала жить по старой Конституции, статьи которой все больше расходились с проводимыми преобразованиями. С целью устранить возникшие н