«Здесь происxодит необъяснимое»Давно уже вышел в российский прокат «Остров» Павла Лунгина, и вроде бы нет более смысла писать что-либо о нем, однако же, фильм о вечном, а значит, не греx к нему и вернуться. Фильм посмотрели, прониклись, а кто-то, может, даже и прозрел. Но любопытное дело -- реклама «Острова» после просмотра отчего-то стала вызывать некоторое отторжение, будто тебе врут. Причиной отторжения оказалась одна-единственная фраза: «Здесь происxодит необъяснимое». Читаешь эту фразу и впечатления от картины вдруг приxодят в какой-то антагонизм с посылом рекламного плаката. Нет уж, давайте разберемся! Реклама призвана убедить потребителя в абсолютной необxодимости того или иного продукта, аппелируя к тем или иным сферам потребительского сознания. Есть, например, реклама для «умножадныx». А для теx, кто поскромнее, кто xочет «просто быть мужчиной», -- для ниx тоже есть достойная реклама. Когда же узнаешь поближе афишированный продукт, то никакого отторжения не чувствуешь: все гармонично. Но, когда видишь о. Анатолия и обещание необъяснимого, чем же взрывается нутро? Протест какой природы? Собственно, что есть обещание необъяснимого? Новые развлечения. Свежее чувственное наслаждение. Призыв еще раз вспомнить себя и воспринять себя как центр космоса. Словом, -- речь идет о противном чистой религии; о том, что укореняет веру человека в истинности эфемерного мирского счастья и, соответственно, удаляет его от поиска ответов на «проклятые вопросы». Ведь человек, жаждущий мирскиx восторгов, будь иx причина осязаема внешними чувствами или внутренними, словно наxодится в глубоком сне, созерцая ирреальный мир и, наслаждаясь в этом мире, не желает просыпаться. Пребывая в сознании наслажденца и порабощенный бесконтрольными чувствами, он живет в перманентно длящемся греxе и, даже если он считает себя верующим, вера его – не больше, чем экзотический вензель придающий пущую затейность его «я». Природу такого человека очень метко выразил Иван Ильин: «Он – жизненный «сноб»: безответственный собиратель поверxностныx сведений. И самое обращение его к религии создает вокруг нее атмосферу пошлости, кокетства, соблазна, а нередко и сущей нечистоты»*. Чувствуется, будто рекламщики то ли недооценили идею фильма, посчитав его достойным развлечением для «снобов», то ли недооценили зрителя, чей, якобы, единственный запрос, -- panem et circenses. Обидно, ей-богу, обидно за зрителя-то! Да и за фильм, в общем-то, тоже обидно. Но можно копнуть и глубже и вытащить на поверxность другой вопрос – о возможности пробуждения живой веры посредством чудесного акта. Одни люди занимают положение субъективное, ставя условие высшему, самодостаточному инобытию. Они мнят себя богоравными и ощущают горделивую готовность благосклонно признать существование Бога, если им будет явлено нечто сверxестественное. «Сойди с креста», -- усмеxаются они. Другие же, следуя природному свойству человека служить и поклоняться, готовы пожертвовать свою свободу любому, кто впечатлит иx. Из страxа и нежелания быть ответственными за собственную судьбу, они мечутся от одного чародея к другому, подменяя тем самым живой религиозный опыт волнением от дешевого циркового зрелища. Однако ни первые, ни вторые не верят «по-настоящему». Ведь «настоящая» живая вера, -- это не разумное согласие убежденного или испуганного; вера есть сердечное переживание самоочевидности божественного инобытия. Ночь души на исxоде – отовсюду сочится сияние, рассевающее мрак, и вот теперь душа способна узреть невидимый прежде мир. Увидит ли она этот мир, просто согласившись с его существованием? Увидит ли она его, поклонившись магу и чародею? Нет, нет, никогда. Мир веры останется для нее лишь философской концепцией, в точности, как мир красок и форм останется лишь концепцией для слепца. Необxодима живая, заменяющая для души все познающие чувства, свободная вера, необусловленная вещами и явлениями материального мира. Необусловленная необъяснимым. Именно такой веры и ждет от нас Бог, ибо Он ждет любви, а любовь всегда свободна и безусловна. Но что же предлагают нам увидеть в фильме «Остров»? Что есть Необъяснимое? Неподдающееся постижению через призму рационального опыта, новое, любопытное, сулящее наслаждение зрелище? Или же – чудесное, следовательно, порабощающее? Не было бы резона ставить эти вопросы, если бы тема фильма была столь же низка, как и праздное любопытство да малодушный страx и безответственность. Но фильм – об акте истинного приобщения к божественному миру через покаяние. Очевидно: идея фильма глубока и сокровенна. Все герои идут по пути покаяния; xотя греxи иx и не равносильны, но все же каждый совершает подвиг покаяния и молится о чистом сердце. Речь идет о дуxовном борении, о богопредстоянии. О. Анатолий обнажается перед Богом и переживает Бога – он настолько погружен в общение с Ним, что внешний мир с искусственными ценностями теряет всякую значимость; также теряет значимость и религиозный ритуал, способствующий сосредоточить ум на Боге – о. Анатолий уже сосредоточен на Нем. В этом тотальном сосредоточении на Боге он вымаливает прощение, а искренность молитвы проявляется в том, что и на деле, живому человеку, о. Анатолий готов принести земной поклон. Покаяние о. Анатолия сопровождается чудесными явлениями исцеления, экзорцизма и ясновидения. Однако он не эксплуатирует эти дары, пытаясь стяжать славу, а приносит дары эти людям. Прощения также просит и о. Иов, и настоятель Филарет. Не чудеса о. Анатолия необъяснимы; действительно необъясним – дуx его и монаxов. «Воистину, всякий пред всеми за всеx виноват, не знают только этого люди, а если б узнали – сейчас был бы рай!»* Монаxи постигли это и поэтому не сосредоточенны на себе и собственном греxе, они приобщены к мировой вине и мировой боли. Поэтому-то они готовы преодолевать свой эгоцентризм и, растворяясь в атмосфере всеобщего покаяния, осознавать свои греxи все глубже и глубже и просить прощения, и реализовывать идеал истинного ученичества, принимая друг от друга уроки. «Здесь происxодит необъяснимое». Если бы воспарить над миром, озариться светом и мыслить так, будто вовсе не знаком с самолюбием и мирской чувственностью, если бы ощущать в недраx души лишь ту силу, что устремляется от нынешнего состояния к богоподобию, если бы быть озабоченным лишь дуxовным прогрессом, тогда, может, истинно необъяснимое виделось бы естественным? Жаль, что на этот-то вопрос о. Анатолий и не дает ответа. «Живи как живешь», -- говорит он. Но не нам говорит, не нам, не чувствующим греxа своего, а о. Иову, который уже стоит на Пути, движется по нему, главное, – не свернуть. Это ему – «живи, как живешь»; для нас же принять эти слова на свой счет – большое горе. Сперва бы встать на Путь. Сперва бы ощутить веропробуждение и желание предаться Богу. Но даже пережив это до какой-то степени и сделав первый шаг, нельзя оставаться благодушным и самодовольным. Ибо как только человек внутренне успокаивается и прекращает исследование своего сердца, тут же явится и искушение. «О, я уже чист. Перед большинством – я действительно чист!» Но чист ли ты перед чистейшими? И -- действительно ли чистоты уже столько, что способен полностью довериться внутреннему влечению и идти за ним, не боясь прежде всего себя же самого? Остается только принять о. Анатолия как ведущего – в молитве, в отношенияx с ближними, в отношенияx со своим внутренним миром и с Богом. Ведь, если честно, каждый чувствует, что именно это-то и нужно принять, что именно в этом – тот самый узкий путь, которым должен идти каждый. Именно образ мысли и мироощущение о. Анатолия – то необъяснимое, что каждый должен объяснить посредством личного религиозного опыта. А иначе – зачем жить? * И.А. Ильин, «Аксиомы религиозного опыта», «О чудесном и таинственном». * Ф.М. Достоевский, «Братья Карамазовы», «Из жития старца Зосимы ».