http://www.ekhoplanet.ru/books_675_3568 Маргарита Виноградова Александр Кабаков: Нашей культуре не хватает талантов и совести //Эхо планеты. - 2010. - № 5 . – С.40-41 Кабаков стал знаменитым в 1988 году в возрасте 45 лет, когда вышел его роман "Невозвращенец". С тех пор он выпустил более десяти книг. В 2006-м писатель попал в список претендентов на Национальную литературную премию "Большая книга" сразу с двумя произведениями - романом "Всё поправимо" и сборником "Московские сказки". "Всё поправимо" - роман воспитания, он и был удостоен премии, а "Московские сказки", по словам автора, - иронический портрет нынешнего времени. "Эти книги полностью исчерпывают всё то, что я умею как автор", - сказал он тогда. Думаем, что не полностью. Недавно вышел его новый роман "Беглецъ", повествующий о событиях начала прошлого века. А о событиях недавнего прошлого, о месте писателя в современной истории Кабаков рассуждает в интервью "Эхо планеты". - Александр Абрамович, ваши первые романы появились в печати только после перестройки, когда вы были уже в зрелом возрасте. Ниоткуда они ведь не могли появиться. Наверное, что-то было до того? - Да, я много писал, но даже не пытался печататься при советской власти. Впрочем, не совсем так. У меня были публикации, начиная с 1975 года. Мои юмористические рассказы появлялись в "Московском комсомольце" - там была очень хорошая полоса сатиры и юмора, которую вёл Лев Новожёнов; в "Крокодиле", в "Литературной газете", где я даже получил премию "Золотой телёнок". Была такая лазейка для творчества. Эти рассказы, думаю, были смешными, но не более смешными, чем мои "Московские сказки". Потом мне это надоело. Это жанр "фиги в кармане". И я стал писать в стол, точнее, имея в виду прочитать написанное друзьям. Но публиковать не пытался ни здесь, ни за границей. Не устраивал ни самиздат, ни тамиздат. Только фактическая отмена цензуры позволила мне выпустить первую книжку. - И "Невозвращенец" был опубликован сразу в целом ряде стран. - Сначала он появился здесь, в журнале "Искусство кино". - Да, но я говорю о загранице. После выхода этого романа вы по приглашению зарубежных издательств объехали почти всю Европу. Но в книге отображены такие сугубо российские реалии, что вряд ли их кто-нибудь может понять за кордоном. - Знаете, "Невозвращенец" был прекрасно издан в Японии. Это очень толстая книжка, в которой текст романа занимает значительно меньший объём, чем комментарий. Очень разумное решение. Хотя для зарубежного читателя этот роман более доступен, чем, допустим, "Всё поправимо", где реальности 50-60-х годов и здешним-то людям непонятны. Одни уже не помнят, а молодые просто не понимают, как могло быть то, что с нами было. Они даже слегка презирают нас. Думаю, без всяких на то оснований, потому что в таких обстоятельствах вели бы себя точно так же, а может, и хуже. Поскольку избалованные свободой люди несвободу переносят хуже и легче сдаются. - Если уж мы заговорили о свободе, то хочется вспомнить о том времени, когда толпы людей читали газету "Московские новости", которая вывешивалась на здании редакции. - Я тогда там работал. И описал это в своём романе. - Мне хочется вспомнить ещё и о многотысячных митингах, на которые выходила интеллигенция. Что, по-вашему, случилось потом, куда делась эта интеллигенция? - Никуда не делась, её ровно столько, сколько и было. Мы жили по Мандельштаму, "под собою не чуя страны". Мы думали, что советскую власть все воспринимают так же, как мы. Нам она не нравилась, она не давала жить, и нам казалось, что и все так думают. Но выяснилось, что огромная часть населения страны вполне довольна советской властью. Выяснилось, что те, кого мы считали крестьянами, - не настоящие, настоящих-то перебили, - а также рабочие, многие из которых превратились в спившихся бездельников, плюс огромное количество людей, так или иначе властью прикормленных, все они - плоть от плоти советской власти. Когда её не стало в силу целого ряда обстоятельств, но меньше всего в силу народного волеизъявления, оказалось, что они по ней тоскуют. А возможностями нового общественного устройства воспользовались самые энергичные, самые решительные и, увы, самые бессовестные, те, кто всегда пользуется любыми возможностями продвинуться. Прежде всего партийные и комсомольские функционеры. Так что всё произошедшее вполне логично. - Почему интеллигенция не пошла во власть? - Интеллигенция никогда ничего не делает. А если делает, то не созидательное, а разрушительное дело. Это отчасти её функция. Интеллигенция - это русское сословие. За рубежом нет такого понятия, есть люди интеллектуального труда. Если вспомним, то до 1917 года интеллигенция в России играла роль весьма двусмысленную: она возбуждала толпу против правящей верхушки, не понимая, что когда толпа её сбросит, то первой пострадает интеллигенция. В этом её историческая вина за катастрофу 1917 года. В каком-то смысле она так же поступала до 1991 года. Эти люди всегда в оппозиции, во все времена они противостояли власти. Какая-то часть интеллигенции и сегодня противостоит власти. Это аудитория "Эхо Москвы", "Новой газеты". Это оппозиционное общественное объединение "Другая Россия". Но значительная часть интеллигенции склонна многое прощать нынешней власти просто потому, что она не советская. И слава Богу. Я, знаете, не склонен идеализировать интеллигенцию. - Тем не менее на заре перестройки её самые яркие представители были депутатами Верховного совета, членами правительства. Сейчас возможно такое? - Я считаю, что с властью надо не бороться, а сотрудничать, пытаться на неё влиять. Но интеллигенция не пытается влиять на власть, а очень часто пытается что-то получить от власти. - Встреча писателей с Владимиром Путиным, на которой и вы присутствовали, оказалась плодотворной? - Вот идеальная иллюстрация к тому, о чём мы с вами говорим. Вместо того, чтобы на встрече со вторым лицом в государстве затронуть серьёзные проблемы жизни страны, писатели говорили о переделкинских дачах. Какой же мог быть результат такого разговора? Хорошо, что Валентин Распутин поднял вопрос о положении толстых литературных журналов - это реальная проблема. Путин пообещал помочь и помог. Решение о государственных дотациях этим изданиям уже принято. Эта проблема хотя бы не чисто писательская, а общекультурная. Она затрагивает интересы миллионов читателей в стране. А другие говорили, как я сказал уже, о дачах в писательском посёлке Переделкино, о бедственном положении русского ПЕН-центра. Словом, не о читателях, а о писателях. Как же такая интеллигенция будет влиять на власть? Они пришли с протянутой рукой. - Какие вопросы удалось поднять вам? - А мне времени не хватило. О дачах говорили по часу, и потому Алексей Иванов, Сергей Лукьяненко и я молча просидели 3 часа. Успел Александр Архангельский задать вопрос о возможности помилования Ходорковского, о деле Подрабинека и получил ответ, который можно было ожидать. - Но не только Распутин проявил беспокойство по поводу важной проблемы. Поэтесса Олеся Николаева говорила о том, что книжный рынок заполонила развлекательная, а не серьёзная литература. Как вам кажется, остаются ли сегодня писатели властителями дум? - Нет. Прежде в России, кроме писателей, не было никого, кому доверяло общество. Открытой общественно-политической жизни не было ни в СССР, ни в Российской империи. Церковь воспринималась как часть государства, многие образованные люди ей не доверяли. И оставалась только литература. Сейчас - выйди на улицу, кричи о чём хочешь. Литераторы не могут быть властителями дум тогда, когда есть хоть минимум свободы. Литература и писатели становятся властителями дум в условиях тотальной несвободы. Тогда журнал "Новый мир" рвут из рук. Сейчас Россия - свободная страна, и литература заняла в ней ровно то место, какое она занимает во всех свободных странах. Она стала предметом потребления - либо как предмет развлечения, либо как художественное переживание. Конечно, можно считать, что Пелевин - властитель дум нового поколения. Но на самом деле он не властитель дум, а я бы сказал, что он просто приспособился к вкусам этого поколения. Они интересуются восточной философией? Пожалуйста, вот вам восточная философия. Сказками? Вот вам сказки. Не может быть сейчас властителей дум. - Что же тогда? Жить в соответствии с рекламным слоганом: "Мы научим вас делать деньги"? В обществе процветают цинизм, потребительское отношение к жизни. Нравственность потеряна, да о ней и не вспоминают, когда посреди дня на улице убивают людей. Вы таких идеалов хотите? - Нравственность? А что, при советской власти была нравственность, когда все говорили не то, что думали. Деньги? Так весь мир делает деньги. Это и есть экономическая свобода. Прежде здесь не думали о деньгах просто потому, что не было свободы частного предпринимательства. За него судили. А какие такие особые идеалы могут быть в других странах? Там всё то же самое, но никто не кричит о потере нравственности. - Тем не менее во многих развитых странах в силу ряда обстоятельств культура, хотя бы внешняя, дисциплина труда, безусловно, отличаются от наших. Да и на развитие культуры и науки государство выделяет не такие крохи, как в нашей стране. - А что вы хотите? Страна-то у нас бедная. При советской власти фундаментальной науке выделяли немалые средства, потому что наука работала на войну. Да, сегодня культура слабо финансируется, но, если государство начнёт давать деньги на культуру, оно и требовать начнёт такую культуру, какая ему нужна. О какой независимости писателя тогда можно говорить? Советская власть кормила писателей даже лучше, чем, скажем, инженеров, но мастера слова за это ей и служили. Кто платит, тот и заказывает музыку. - Таким образом, вы полагаете, что с культурой у нас всё в порядке? - С нашей культурой всё очень даже не в порядке, но не потому, что государство даёт мало денег, а потому, что такой её создали сами деятели культуры. Современная культура, на мой взгляд, в большей степени мошенничество, шарлатанство. Делается умный вид, и продукт шарлатанства выдаётся за продукт творчества. Я думаю, что нашей современной культуре, да и не только нашей - это общемировой процесс - не хватает не денег, а талантов и совести. Маргарита Виноградова, журнал "Эхо планеты" № 5 2010