--PAGE_BREAK--Формализованные методики — ограничивают привлечение понятий и суждений об идентичности из эмпирического опыта самих людей, но позволяют верифицировать данные статистическими методами. Качественные или полуформализованные методы позволяют выявлять субъективный категориальный аппарат респондента, но не предлагают какой-либо логически-стройной модели его интерпретации. Поэтому проблема адекватных методов в исследовании социальной идентичности остается открытой
В предлагаемой работе рассматривается возможность применения неформализованных методов в изучении «феномена» социальной идентичности.
В качестве примера хочется привести исследование, проводимое в г. Краснодаре в середине 90-х г. Они использовали «мягкий метод», а именно интервью-гайд, который позволил бы получить представление о пространстве групповых отношений в дискурсе респондента о субъективной идентификации (МЫ-идентичность) и противопоставлении с группой (ОНИ-идентичность).
Методом полустандартизированного интервью было опрошено 13 респондентов, в качестве которых выступили русские мигранты, переехавшие из бывших советских республик не территорию Краснодарского края в середине 90-х и в настоящее время, и инвалиды, проживающие в городе Краснодаре.
Основной круг вопросов, который предполагалось решить, применяя технику интервью сводился к тому, чтобы:
выявить совокупность различного рода субъективных суждений, представлений респондента о социальном пространстве «своих – не своих» групп.
Далее, на основании полученных высказываний описать проявленные стратегии конструирования пространство групповых взаимоотношений.
Логика работы с нарративами интервью была следующая:
Первым шагом явилось вычленение из текста номинаций идентификационного МЫ-ОНИ пространства и элементарное деление указанных номинаций по одному единственному основанию – размер группы. Так как все используемые МЫ-ОНИ номинации так или иначе отражают социальные общности и группы, то шкалой деления является переменная малые/большие группы, рассматриваемые в рамках социально-психологического подхода. Применяя указанную переменную к идентификационным парам мы получили три основных «сценария» конструирования идентификационного пространства МЫ-ОНИ:
МЫ-малая – ОНИ-большая группа
МЫ-малая – ОНИ-малая группа
МЫ-большая — ОНИ-большая группа (Таб. №1)
Таблица 1
МЫ
ОНИ
Малая группа
Друзья детства
Малая
Двое из друзей детства, у которых статус стал выше
Малая группа:
близкие родственники, соседи и коллеги по работе; люди с которыми я близко общаюсь: родня, работа; друзья;
Большая:
люди другой нации; те, кто имеют власть и деньги; люди, которые доставляют какие-либо неприятности или же те люди, с которыми мои взгляды, мои интересы просто не совпадают; коренное население Кубани; люди, которые живут в другой стране, другие по социальным условиям
Большая группа
Женщины; земляки; люди, с которыми интересно общаться, люди, которые относятся близко друг другу по какому-то социальному статусу; люди, которые по интересам близки; инвалиды; молодежь; воспитанные; доброжелательные, уверенные в себе;
Люди 1978, 77, 76 года рождения
Большая
Милиционеры и военные; коренное население Кубани; люди высшего уровня; люди, которые переступили порог какой-то нравственности; люди, которые свои материальные блага ставят в первую очередь; не воспитанные, которые с пренебрежением относятся к окружающим; не доброжелательные, с которыми не приятно общаться; Другие, это вот те, кто после 79-го года рождения
Вводимые сценарии МЫ-малая – ОНИ-малая; МЫ-малая – ОНИ-большая; МЫ-большая – ОНИ-большая представляют собой простое разграничение основных, названных респондентом номинаций социальной идентичности. Но так как мы рассматриваем пространство МЫ-ОНИ взаимоотношений, поэтому нам необходимо диагностировать качество границы между этими группами.
Такую диагностику невозможно провести опираясь только лишь на социально-психологическое различение групп по размеру, поэтому мы применили типологическую модель социальных отношений, предложенную Фердинандом Теннисом. Теннис, обозначив два крайних типа социальной связанности, в научной традиции известные как Gemeinschaft (общностная, традиционная)/Gesellschaft (общественная, современная), тем самым установил идеальные логические пределы или стандарты сравнения, с помощью которых осмысляются процессы изменения в социальных взаимоотношениях индивидов, а также более крупные сдвиги в социальных системах.
В данной работе указанная типология применима для диагностики преобладающего типа социальной связи и склонности к толерантному/не толерантному взаимодействию. Несмотря на то, что подобная типология опирается на очень широкие обобщения и в силу этой широты остается относительно неопределенной, «рыхлой», тем не менее, она создает контекст объяснения или согласования со всей схемой.
Такого рода социологические типы, ориентированные на поиск наиболее общего и повторяющегося, в силу абстрактности своего содержания оказываются применимыми к различным эмпирическим случаям.
Анализ интервью: пространство групповых МЫ-ОНИ взаимоотношений
Соотнося теоретические постулаты, выдвинутые Теннисом для характеристики каждого из обозначенных им типов и их эмпирические референты, которые были выявлены в дискурсе респондентов в форме соответствующих языковых конструкций, мы получили следующие результаты. Были проявлены несколько случаев с проницаемой, открытой границей между группами и несколько случаев, соответственно с непроницаемой, закрытой границей.
Основные эмпирические импликации следующие:
1) Для ряда случаев граница между группами в пространстве МЫ-ОНИ может быть открытой, прозрачной при определенных условиях.
Во-первых, если пространство МЫ-ОНИ групп существует в рамках единого Gemeinschaft-го целого. Тогда группы «своих – не своих» воспринимаются не как противопоставляемые категории, но как различные (в связи с появлением Gesellshaft-х ресурсов: статус, богатство, власть) в рамках этого единого сообщества. (Например, когда респондент указывает на то, что другие – это часть «своих», но различающиеся по соответствующим критериям).
В этом случае восприятие идентификационного пространства единым реальным или символическим социальным целым нейтрализует возможную поляризацию групп. В дискурсе респондента также фиксируется возможность взаимо-перехода между группами, готовность принимать «других» в свою собственную группу и выстраивать сотруднические отношения.
Во-вторых, проницаемость границ возможна, в случае, если между группами существует различие, например МЫ-малая – ОНИ-большая, но диагностируя границу в указанном пространстве, обращаясь к дискурсу респондента обнаруживается, что обе группы конструируются при помощи схожих Gemeinschaft параметров. Это может означать, что пространство групповых отношений воспринимается неразрывным. То есть ОНИ – это своего рода проекция МЫ, но при определенных условиях «если…то», ив неопределенном будущем. Здесь также предполагается возможность перехода из одной группы в другую и, соответственно, если граница транспарентна, то напряженность между группами минимизирована.
В-третьих, граница между группами может быть выстроена внешне, например, разница в географическом положении, но при мысленном конструировании обладать свойством транзитивности, то есть переноса социальных характеристик и основанных на них отношений со «своей» группы на «чужую» и наоборот.
Тенденция к открытости границы не обнаруживает связанности с преобладанием Gemeinschaft либо Gesellschaft-го конструирования: и та и другая стратегия групповых отношений допускает существование транспарентной границы между группами МЫ и ОНИ.
2) Для ряда случаев граница в пространстве групповых отношений МЫ-ОНИ может быть закрытой. Такого рода стратегия возможна в результате нескольких следствий:
Во-первых, если «другая» группа воспринимается как враждебная, инородная. Такая стратегия аналогична описанной Теннисом Gemeinschaft-Gesellschaft-ной форме социальных отношений. Здесь граница четко отделяется – это «свои», а это «чужие», которые могут соприкасаться, даже в определенной мере влиять на «своих», но никогда не стать частью МЫ-единства. МЫ и ОНИ это два сообщества, которые в силу определенных обстоятельств вынуждены сосуществовать в пространстве социальных отношений, сохраняя постоянную дистанцию.
Такого рода идентификационная стратегия — наиболее конфликтная в смысле взаимодействия людей, так как не допускает или минимизирует какие-либо контакты вообще, ибо последние – могут привести к жесткому противостоянию групп. Такого рода стратегия конструирования пространства отношений может обострять напряженность в большом обществе.
Во-вторых, закрытость границы может быть обусловлена симметричным, «зеркальным» прямым противопоставлением, которое становится возможным в результате антиномичного восприятия пространства социальных отношений. Но в отличии от первого описанного случая, такого рода стратегия конструирования не предполагает «жесткого» противостояния, «латентного» конфликта, так как обе группы: и МЫ и ОНИ взаимообусловлены друг другом и существование одной возможно только при условии появления или наличия другой. Антиномия в этом случае не преодолима, то есть граница остается не проницаема, поскольку и МЫ и ОНИ – являются полярными сторонами, зеркальным отображением друг друга, и возможность перехода, то есть открытость может означать нивелирование самой группы. Группы в этом случае взаимообусловлены, соответственно, ликвидация одной группы влечет за собой исчезновение противоположной.
Предлагаемый подход в изучении феномена социальной идентичности ориентирован на диагностику границы в пространстве МЫ-ОНИ взаимоотношений; возможности/не возможности взаимодействия между группами; а также фиксации преобладающих параметров и механизмов идентификации и противопоставления с группой/общностью. Это, в свою очередь, что позволяет выявлять случаи конфликтных, нетерпимых форм взаимодействия групп и наоборот, отмечать те случаи, в которых напряженная ситуация между группами минимизирована или не возможна.
Предпринятая попытка использования качественной методологии позволяет расширить представление о способах конструирования пространства отношений между людьми и выявить формы репрезентации собственной социальной идентичности в рамках дискурса респондентов.
Такой подход в изучении феномена социальной идентичности способствует диагностике возможности/не возможности взаимодействия между группами; а также фиксации преобладающих параметров и механизмов идентификации и противопоставления с группой/общностью, что позволяет выявлять случаи конфликтных, нетерпимых форм взаимодействия групп и наоборот отмечать те случаи, в которых напряженная ситуация между группами минимизирована или не возможна.
4. Этническая идентичность
В мировой науке существует несколько объяснительных концепций этнического возрождения второй половины ХХ века. Разные социологические школы объясняют рост этнической идентичности: а) реакцией отставших в развитии народов на порождающую этнокультурное разделение труда экономическую и технологическую экспансию народов более развитых; б) мировой социальной конкуренцией, в результате которой интенсифицируется внутриэтническое взаимодействие несмотря на унификацию материальной и духовной культуры; в) повышением влияния больших социальных групп в экономике и политике и облегчением процессов их сплочения благодаря средствам массовой коммуникации. При этом утверждается, что именно этнические общности оказываются в более выгодном положении, чем другие большие группы, например классы.
Мы не будем анализировать достоинства и недостатки этих социологических концепций, так как в любой из них, как справедливо отмечает этносоциолог А.А. Сусоколов, этнос рассматривается как группа, призванная обеспечивать экономические и политические преимущества. А психолога этнос интересует прежде всего как психологическая общность, способная успешно выполнять важные для каждого человека функции:
1) ориентировать в окружающем мире, поставляя относительно упорядоченную информацию;
2) задавать общие жизненные ценности;
3) защищать, отвечая не только за социальное, но и за физическое самочувствие.
Человеку всегда необходимо ощущать себя частью «мы», и этнос — не единственная группа, в осознании принадлежности к которой человек ищет опору в жизни. Среди таких групп можно назвать партии, церковные организации, профессиональные объединения, неформальные объединения молодежи и т.д. и т.п. Многие люди целиком «погружаются» в одну из подобных групп, но с их помощью стремление к психологической стабильности не всегда может быть реализовано. Опора оказывается не слишком устойчивой, ведь состав групп постоянно обновляется, сроки их существования ограничены во времени, самого человека могут за какой-то проступок из группы исключить.
Всех этих недостатков лишена этническая общность. Это межпоколенная группа, она устойчива во времени, для нее характерна стабильность состава, а каждый человек обладает устойчивым этническим статусом, его невозможно «исключить» из этноса. Именно благодаря этим качествам этнос является для человека надежной группой поддержки.
Современные этнические общности не имеют столь непререкаемых традиций и стабильной картины мира, многие элементы их культуры размываются — интернализируется хозяйственная деятельность, жилище, пища, искусство. Этносы в значительной степени оторваны от традиций, поведение предков не рассматривается членами группы как эталон.
Согласно терминологии М.Мид, это кофигуративные культуры, в которых «…преобладающей моделью поведения для людей оказывается поведение их современников».
Но американская исследовательница предсказывала появление еще одной культурной нормы — префигуративных культур, где не предки и не взрослые современники, а сам ребенок определяет ответы на сущностные вопросы бытия. В этом случае старшие не видят повторяющимся в жизни молодых их собственный опыт. Жизнь родителей не является моделью для детей, происходит разрыв поколений. Дети как бы говорят родителям: ты никогда не был молодым в мире, где молод я.
В жизни современного общества можно обнаружить свидетельства того, что прогноз М. Мид сбывается. Тенденция к росту влияния сверстников на процесс формирования ценностнонормативных ориентаций подростков и к одновременному снижению влияния семьи зафиксирована и в эмпирических исследованиях отечественных социальных психологов. Так, Е.П. Авдуевская и С.А. Баклушинский выявили достаточно яркие, хотя и не достигшие статистической значимости изменения в социальной сети московских подростков: между 1991 и 1993/94 гг. доля сверстников в ней возросла с 42% до 50%, а доля семьи снизилась с 50% до 41%.
Но если бы предсказание американской исследовательницы сбылось полностью, человечество исчезло бы с лица земли. Несмотря на любые инновации, человечеству, чтобы самовоспроизводиться и саморегулироваться, необходимо сохранять связи между поколениями. Не случайно, и результаты упомянутого исследования Авдуевской и Баклушинского свидетельствуют о том, что даже в условиях быстрых социальных изменений российские подростки, хотя и интенсифицируют связи со сверстниками, ориентируются прежде всего на нормы и ценности взрослых.
Более того, в современном мире наблюдается психологический сдвиг в настроениях людей — больший интерес к корням, к традициям и обычаям предшествующих поколений. Это умонастроение есть последствие международных конфликтов, опасности ядерной войны, экологической угрозы. Человек ощущает нестабильность окружающего мира, уменьшается его оптимизм и желание смотреть вперед. Все больше людей — даже молодых — склонны смотреть назад и вглубь, искать поддержку и защиту в стабильных ценностях предков. Поэтому именно межпоколенные стабильные общности, прежде всего этносы, несмотря на предсказанные М. Мид и действительно наметившиеся тенденции к их разрушению, приобретают столь существенное значение в жизни современного человека.
Итак, мы выделили одну из психологических причин роста этнической идентичности во второй половине двадцатого века — поиск ориентиров и стабильности в перенасыщенном информацией и нестабильном мире.
Вторая психологическая причина лежит на поверхности и ее наличие не требует особых доказательств. Это интенсификация межэтнических контактов, как непосредственных (трудовая миграция, студенческие обмены, перемещение миллионов эмигрантов и беженцев, туризм), так и опосредованных современными средствами массовой коммуникации от спутникового телевидения до сети «Интернет». Повторяющиеся контакты актуализируют этническую идентичность, так как только через сравнение можно наиболее четко воспринять свое «украинство», «еврейство» и т.п. как нечто особое.
продолжение
--PAGE_BREAK--Во второй половине нашего столетия в мировом масштабе наметились процессы, характеризующиеся всплеском осознания своей этнической идентичности — принадлежности к определенному этносу (этнической общности). В то же время в украинской науке остается множество белых пятен, связанных с ее исследованием.
Даже значение термина «этнос» до сих пор остается неоднозначным. В мировой науке широкое распространение получил еще один подход к изучению этнических общностей: как социальных конструкций, возникающих и существующих в результате целенаправленных усилий политиков и творческой интеллигенции для достижения коллективных целей, прежде всего обеспечения социального комфорта в рамках культурно однородных сообществ.
Однако для психолога важны не различия — действительно радикальные — между подходами к интерпретации этноса; не столь существенно, представляют ли этносы изначальную характеристику человечества или они созданы заинтересованными в этом идеологами. Для него более важно то общее, что есть во всех подходах — от отцов-основателей психологии народов М. Лацаруса и Г. Штейнталя до Л.Н. Гумилева — признание того, что этнос является для индивидов психологической общностью, а этническая идентичность представляет собой одну из (или даже единственную) его характеристику.
4.1. Этническое возрождение на территории «постсоветского» пространства
Итак, с позиции психолога можно определить этнос как устойчивую в своем существовании группу людей, осознающих себя ее членами на основе любых признаков, воспринимаемых как этнодифференцирующие.
Рост этнической идентичности, затронувший население множества стран на всех континентах, вначале даже получил название этнического парадокса современности, так как сопутствует все нарастающей унификации духовной и материальной культуры.
В настоящее время этническое возрождение рассматривается одной из основных черт развития человечества во второй половине ХХ века. Почти повсеместный интерес к своим корням у отдельных людей и целых народов проявляется в самых разных формах: от попыток реанимации старинных обычаев и обрядов, фольклоризации профессиональной культуры, поисков «загадочной народной души» до стремления создать или восстановить свою национальную государственность.
Но если во всем мире представители разных наук уже более тридцати лет изучают этническое возрождение, то в бывшем СССР, если верить многочисленным специалистам-обществоведам доперестроечной поры, процесс шел в противоположном направлении: национальные общности не только расцветали, но и сближались, а национальный вопрос был полностью решен. На самом деле ситуация в нашей стране не отличалась от мировой, и у многих народов наблюдался рост этнической идентичности и даже этнической солидарности.
Исключение, пожалуй, составлял лишь русский народ, привилегированность которого приводила к тому, что очень многие его представители очень слабо осознавали свою к нему принадлежность и не проявляли явных национальных чувств. Так, согласно результатам этносоциологических исследований, проведенных в 1988 г., около 25% русских затруднялись ответить, что их роднит со своим народом кроме «пятого пункта» в паспорте.
Национальная напряженность проявлялась во многих регионах, случались и массовые выступления: например в 70-х — начале 80-х гг. они происходили в Грузии, Абхазии, Северной Осетии, Якутии. Этнографы и социологи знали, что на территории СССР существуют многочисленные узлы межнациональных противоречий, которые в любой момент могут вспыхнуть — Абхазия, Нагорный Карабах, Южная Осетия и многие другие. И все-таки кризис конца 80-х гг., когда гласность выпустила джинна из бутылки, застал всех врасплох. Кризис затронул практически все народы, населяющие одну шестую часть света, но формы его проявления, связанные с ростом этнической идентичности и этнической солидарности, крайне разнообразны.
Не подготовленными к кризису оказались не только государственные структуры, но и научное сообщество, многочисленные специалисты, занимавшиеся доказательством расцвета и сближения наций: историки, философы, социологи, демографы. Не подготовленными оказались и психологи, но по другой причине — этнопсихология в это время находилась в нашей стране в зачаточном состоянии.
Этнопсихологические исследования не проводились с 30-х гг., когда их фактически запретили, прямо связывая с расизмом и национализмом.
И если в жизни современного человека осознание своей принадлежности к определенному народу, поиски его особенностей — в том числе и особенностей психики — играют столь важную роль и оказывают столь серьезное влияние на отношения между людьми — от межличностных до межгосударственных, то совершенно очевидно, что необходимо изучение психологического аспекта этнического фактора.
4.2. Психологические причины роста этнической идентичности
Среди множества вопросов, требующих ответа этнопсихологов, и те, которые затронуты в этой работе: каковы психологические причины роста этнической идентичности в наше время, почему именно этнические общности часто оказываются аварийными группами поддержки в ситуации острой социальной нестабильности, какие стратегии используются людьми для поддержания позитивной этнической идентичности.
Психологические причины роста этнической идентичности едины для всего человечества, но особую значимость этнос приобретает в эпоху радикальных социальных преобразований, приводящих к социальной нестабильности. Именно в подобный период, переживаемый многими народами бывшего СССР в настоящее время, этнос выступает в качестве аварийной группы поддержки.
В СССР и кроме этносов существовали стабильные, могущественные группы, по отношению к которым очень многим людям удавалось сохранять позитивную групповую идентичность. При государственном социализме многие граждане СССР чувствовали себя полностью защищенными и оберегаемыми великой державой. Защиту человек, даже если он только декларировал коммунистические нормы и ценности, очень часто искал и у партии.
Но времена изменились. Нет больше великой державы — СССР, могущественной партии. Человек остался один на один с нелегкой жизнью и не знает, кто он такой, на какие ценности ему ориентироваться. Как никогда ему требуется защита и поддержка, т.к. распад СССР и советской системы повлекли за собой массовый «культурный шок» и потерю устойчивой социальной идентичности.
А когда окружающий мир перестает быть понятным, начинается поиск групп, которые помогли бы восстановить его целостность и упорядоченность, защитили бы от трудностей пореформенной жизни.
И действительно, за последние годы в нашей стране появилось много новых групп, претендующих на эту роль — кришнаиты и хиппи, белое братство и рокеры. Предпринимаются попытки возродить уничтоженные за годы советской власти общности: действуют общества потомков дворян и купцов, все более активны «казачьи войска». Партии исчисляются десятками, если не сотнями. Но для большинства граждан все эти группы не могут успешно выполнять ценностно-ориентационную и защитную функции из-за особенностей, о которых уже говорилось. Более того, очень часто эти объединения — во всяком случае на первом этапе своего существования — оказываются лишь инсценировками групп, если использовать термин, предложенный социологом Л.Г. Иониным (1996). Как он справедливо отмечает, в подобных группах превалируют внешние знаки идентификации: их члены осваивают символику одежды (сари, кожаные куртки, казачью форму), специфический жаргон, стиль движений и приветствий.
Многие люди «погружаются» в подобные субкультуры, но для большинства в период слома социальной системы необходимо «зацепиться» за что-то более стабильное, за намного более устойчивую группу.
Как и в других странах, переживающих эпоху острой социальной нестабильности, в Украине такими группами оказались межпоколенные общности — семья и этнос. Не следует также забывать, что этническая идентичность является наиболее доступной формой социальной идентичности именно у нас в стране: самоотождествиться с «народом» для большинства граждан не составляет труда, так как советская паспортная система превратила «национальность» в расовую категорию, определяемую по «крови» (происхождению родителей), тогда как во всем цивилизованном мире это понятие означает гражданство.
С помощью осознания своей принадлежности к этносам потерявшие опору в жизни бывшие граждане бывшего СССР стремятся найти выход из состояния социальной неприкаянности и беспомощности, обрести психологическую безопасность и стабильность, почувствовать себя частью общности, которая имеет привлекательные черты. Конечно, на первых этапах и здесь не обходится без «инсценировок». При этом «новые этнические русские» (или украинцы, татары и т.п.) не так давно осознававшие себя прежде всего как «советских» и мало задумывавшиеся о том, что их связывает с этносом кроме пятого пункта в паспорте, часто выделяют либо самые внешние знаки идентичности (национальную одежду, другие элементы оформления внешности, стиль речи), либо глубинные факторы крови, миф об общем происхождении.
Так, например, члены русских националистических групп опираются на идеи о великом предназначении России, рассуждают, используя архиизированный стиль речи, о тайнах русской души. Доказывая превосходство своего народа с помощью самой загадочной души, они тем самым используют и социально-психологические механизмы, которые помогают противопоставлять свой народ всем остальным и смотреть на них сверху вниз.
5. Когнитивные и аффективные критерии этнической идентичности
Этническая идентичность — составная часть социальной идентичности личности, психологическая категория, которая относится к осознанию своей принадлежности к определенной этнической общности.
В психологии этническая идентичность рассматривается как одна из черт личности, являющейся социальной по своим последствиям.
В структуре этнической идентичности, как считает Татьяна Гавриловна Стефаненко, выделяются два основных компонента:
— когнитивный (знания, представления об особенностях собственной группы и осознание себя ее членом на основе этнодифференцирующих признаков),
— аффективный (чувство принадлежности к группе, оценка ее качеств, отношение к членству в ней).
Л.М. Дробижева выделяет ещё и поведенческий компонент. В данном случае поведенческий компонент этнической идентичности понимается как механизм проявления себя как члена этнической группы, «построение системы отношений и действий в различных этноконтакных ситуациях».
Если по поводу того, что основными компонентами этнической идентичности считаются когнитивный и аффективные элементы споров не возникает, то по поводу того, что считать составными частями этих компонент ведутся дискуссии.
В состав когнитивного компонента вводится множество различных составляющих элементов, такие как этнические ориентации, групповые концепции и др. Но самыми важными, как утверждает Т. Стефаненко, являются: 1) этническая осведомленность, и 2) этническое самоназвание.
Как уже отмечалось, основой этнической идентичности является умение индивида различать «чужих» и «своих». Это различение возможно только в том случае, если индивид будет обладать необходимым объемом знаний о признаках своей и чужих этнических групп, основываясь на которых он и будет проводить разграничения. Это могут быть как элементы материальной культуры народа, так и элементы духовной культуры, так и исторические факты, так и антропологические признаки.
Развитие этнической идентичности происходило таким образом, что вначале основанием для дифференциации на «своих» и «чужих» служило так называемое горизонтальное родство, то есть превалирование понимания социальной действительности в настоящем времени, это родство по крови и по браку. Далее форма этнической идентичности начинает трансформироваться в осознание общности происхождения, о чем свидетельствует множество мифов об общем предке, или предках, у большинства народов.
Дальнейшее развитие приводило к увеличению общностей и на смену осознания общности происхождения приходит территориальное понимание этничности. С появлением печатного станка книги и писания становятся общедоступными. Огромную роль в жизни человека начинает играть язык. Где-то к XVIII веку сложились многие европейские общности, поэтому основными этнодифференцирующими признаками становятся этнокультура и этноязык. Причем не обязательно постоянное использование родного языка в речи, гораздо большее значение имеет символическое значение языка. Так, многие представители «нерусских» представителей не знают родного языка, что не мешает им чувствовать принадлежность к своему народу.
Аффективный компонент этнической идентичности, отражающий отношение к собственной этнической общности, проявляется в этнических аттитюдах. Позитивные аттитюды включают удовлетворенность членством в этнической общности желание принадлежать ей, гордость за достижения своего народа. Наличие негативных аттитюдов к своей этнической общности включает отрицание собственной этнической идентичности, чувство униженности, предпочтение других групп в качестве референтных.
Таким образом, в психологии принято выделять два компонента этнической идентичности; один из них, когнитивный, имеет рациональную природу, а другой — аффективный, эмоциональную. Причем, в каком то смысле, аффективный компонент этнической идентичности во многом базируется на когнитивном компоненте.
В процессе своего становления этническая идентичность проходит ряд этапов, соотносимых с этапами психического развития ребенка. Одним из первых концепцию развития у ребенка осознания принадлежности к национальной группе предложил Ж. Пиаже.
В исследовании 1951 г. он проанализировал — как две стороны одного процесса — формирование понятия «Родина» и одновременно с ним развивающихся образов «других стран» и «иностранцев». Развитие этнической идентичности швейцарский ученый рассматривает прежде всего как создание когнитивных моделей, ответом на которые являются этнические чувства. Пиаже выделяет три этапа в развитии этнических характеристик:
1) в 6-7 лет ребенок приобретает первые — фрагментарные и несистематичные — знания о своей этнической принадлежности;
2) в 8-9 лет ребенок уже четко идентифицирует себя со своей этнической группой, выдвигает основания идентификации — национальность родителей, место проживания, родной язык;
3) в младшем подростковом возрасте (10-11 лет) этническая идентичность формируется в полном объеме, в качестве особенностей разных народов ребенок отмечает уникальность истории, специфику традиционной бытовой культуры.
К настоящему времени проведено большое количество исследований, в которых уточняются и конкретизируются возрастные границы этапов в развитии этнической идентичности. Первые «проблески» диффузной идентификации с этнической группой большинство авторов обнаруживает у детей 3-4 лет, есть даже данные о первичном восприятии ярких внешних различий (цвета кожи, волос) детьми до трех лет. Но практически все психологи согласны с Пиаже в том, что «реализованной» этнической идентичности ребенок достигает в младшем подростковом возрасте, когда рефлексия себя имеет для человека первостепенное значение.
В последние годы особое внимание исследователей привлек еще один аспект формирования этнической идентичности — появление у индивида чувства неизменности и устойчивости этнических характеристик — этническая константность.
Как свидетельствуют полученные эмпирические данные, формирование этнической константности протекает аналогично процессам усвоения постоянства половых и расовых признаков: сознательное отнесение себя к определенному этносу и использование этнических ярлыков происходит раньше, чем ребенок начинает осознавать константность этнических характеристик. Более того, К. Окампо, М. Бернал и П. Найт — сторонники теории когнитивного развития Пиаже — утверждают, что этнические константы, утверждаясь в сознании индивида в подростковом возрасте, завершают собой как формирование этнической идентичности, так и процесс поэтапного осознания неизменности основных психосоциальных характеристик.
Иными словами, наблюдается четкая временная последовательность формирования трех основных констант. Осознание неизменности половых характеристик наступает в 2-2,5 года, расовых — в 8-9 лет, а этнических, в процессе которого необходимо использование сложных механизмов социокультурной идентификации и межпоколенной передачи информации — не ранее 12-13 лет.
Среди современных исследователей нет единства в вопросе о последовательности возникновения когнитивных и аффективных компонентов. Одни считают, что этнические предпочтения формируются лишь к 9-10 годам на основе достаточно значительных этнических знаний. Но в других исследованиях было обнаружено, что детские предпочтения этнических групп не всегда коррелируют с информированностью об этих группах, предубеждения могут предшествовать какому-либо знанию (Phinney, 1990).
продолжение
--PAGE_BREAK--