Гюстав Ле Бон. Психология народов и масс

ГюставЛе Бон
Психология народов и масс
Ле Бон (Лебон) Густав (1841—1931) — фр.соц. психолог, врач, антрополог и археолог; одним из первых попыталсятеоретически обосновать наступление «эры масс» и связать с этим общий упадоккультуры. Он полагал, что в силу волевой неразвитости и низкогоинтеллектуального уровня больших масс людей ими правят бессознательныеинстинкты, особенно тогда, когда человек оказывается в толпе. Здесь происходитснижение уровня интеллекта, падает ответственность, самостоятельность,критичность, исчезает личность как таковая. Стал известен тем, что пыталсяпоказать то общее, что имеется между положением вещей и закономерностями впсихол. масс. Амер. социолог Н. Смелзер пишет, что «несмотря на критику, мыслиЛебона представляют интерес. Он предсказал важную роль толпы в наше время», атакже «охарактеризовал методы воздействия на толпу, которые в дальнейшемприменяли лидеры наподобие Гитлера, например, использования упрощенныхлозунгов». Основная работа Л. под назв. «Психология народов и масс» (СПб, 1896)переведена на рус. яз. На рус. яз. были опубликованы и др. его работы:«Психология социализма» (1908) и «Эволюция материи» (1912).
Хоруженко К.М. Культурология: энциклопедическийсловарь. — Ростов-на-Дону., 1997.
Оглавление
Введение. Современные идеи равенства и психологическиеосновы истории

Книга первая
Отдел первый. Психологические свойства рас Глава I. Душа рас Глава II. Пределы изменчивости характера рас Глава III. Психологическая иерархия рас Глава IV. Прогрессивная дифференциация индивидов и рас Глава V. Образование исторических рас
Отдел второй. Как психологические черты рас обнаруживаются вразличных элементах их цивилизаций Глава I. История народов как следствие их характера Глава II. Различные элементы цивилизации как внешнее проявление души народа Глава III. Как преобразовываются учреждения, религии и языки Глава IV. Как преобразовываются искусства
Отдел третий. Как изменяются психологические черты рас Глава I. Роль идей в развитии цивилизаций Глава II. Роль религиозных верований в развитии цивилизации Глава III. Роль великих людей в развитии цивилизаций
Отдел четвертый. Разложение характера рас и их падение Глава I. Как цивилизации бледнеют и гаснут Глава II. Общие выводы
Книга вторая.
Предисловие
Введение. Эра толпы
Отдел первый. Душа толпы Глава I. Общая характеристика толпы. Психологический закон ее духовного единства Глава II. Чувства и нравственность толпы Глава III. Идеи, рассуждения и воображение толпы Глава IV. Религиозные формы, в которые облекаются все убеждения толпы
Отдел второй. Мнения и верования толпы Глава I. Отдаленные факторы мнений и верований толпы Глава II. Непосредственные факторы мнений толпы Глава III. Вожаки толпы и их способы убеждения Глава IV. Границы изменчивости мнений и верований толпы
Отдел третий. Классификация и описание толпы различныхкатегорий Глава I. Классификация толпы Глава II. Преступная толпа Глава III. Присяжные и уголовные суды Глава IV. Избирательная толпа Глава V. Парламентские собрания

Введение. Современные идеи равенства и психологические основы истории
Возникновение и развитие идеи равенства. — Произведенные ею последствия.-- Во что обошлось уже ее приложение. Нынешнее ее влияние на массы. — Задачи,намеченные в настоящем труде. — Исследование главных факторов общей эволюциинародов. — Возникает ли эта эволюция из учреждений? — Не заключают ли в себеэлементы каждой цивилизации — учреждения, искусства, верования и пр. — известных психологических основ, свойственных каждому народу в отдельности? — Значение случая в истории и неизменные законы. — Трудность изменитьнаследственные идеи в данном субъекте.
Идеи, правящие учреждениями народов, претерпевают очень длинную эволюцию.Образуясь очень медленно, они вместе с тем очень медленно исчезают. Став дляпросвещенных умов очевидными заблуждениями, они еще очень долгое время остаютсянеоспоримыми истинами для толпы и продолжают оказывать свое действие на темныенародные массы. Если трудно внушить новую идею, то не менее трудно уничтожитьстарую. Человечество постоянно с отчаянием цепляется за мертвые идеи и мертвыхбогов.
Уже почти полтора века прошло с тех пор, как поэты и философы, крайненевежественные относительно первобытной истории человека, разнообразия егодушевного строя и законов наследственности бросили в мир идею равенства людей ирас.
Очень обольстительная для масс, эта идея вскоре прочно укрепилась в их душеи не замедлила принести свои плоды. Она потрясла основы старых обществ,произвела одну из страшнейших революций и бросила западный мир в целый рядсильных конвульсий, которым невозможно предвидеть конца.
Без сомнения, некоторые из неравенств, разделяющих индивидуумов и расы, былислишком очевидны, чтобы приходилось серьезно их оспаривать; но люди легкоуспокаивались на том, что эти неравенства — только следствия различия ввоспитании, что все люди рождаются одинаково умными и добрыми и что одни толькоучреждения могли их развратить. Средство против этого было очень простое:перестроить учреждения и дать всем людям одинаковое воспитание. Таким-тообразом учреждения и просвещение стали великими панацеями современныхдемократий, средством для исправления неравенств, оскорбительных для великихпринципов, являющихся единственными божествами современности.
Впрочем, новейшие успехи науки выяснили все бесплодие эгалитарных теорий идоказали, что умственная бездна, созданная прошлым между людьми и расами, можетбыть заполнена только очень медленными наследственными накоплениями.Современная психология вместе с суровыми уроками опыта показала, что воспитаниеи учреждения, приспособленные к известным лицам и к известным народам, могутбыть очень вредны для других. Но не во власти философов изъять из обращенияидеи, пущенные ими в мир, когда они убедятся в их ложности. Как вышедшая изберегов река, которую не в состоянии удержать никакая плотина, идея продолжаетсвой опустошительный, величественный и страшный поток.
И смотрите, какова непобедимая сила идеи! Нет ни одного психолога, ни одногосколько-нибудь просвещенного государственного человека, и в особенности — ниодного путешественника, который бы не знал, на сколько ложно химерическоепонятие о равенстве людей, перевернувшее мир, вызвавшее в Европе гигантскуюреволюцию и бросившее Америку в кровавую войну за отделение Южных Штатов отСеверо-Американского Союза; никто не имеет нравственного права игнорировать то,насколько наши учреждения и воспитание гибельны для низших народов; и за всемтем не найдется ни одного человека — по крайней мере во Франции — который бы,достигнув власти, мог противиться общественному мнению и не требовать этоговоспитания и этих учреждений для туземцев наших колоний. Применение системы,выведенной из наших идей равенства, разоряет метрополию и постепенно приводитвсе наши колонии в состояние плачевного упадка; но принципы, от которых системаберет начало, еще не поколебленны.
Будучи, впрочем, далекой от упадка, идея равенства продолжает еще расти. Воимя этого равенства социализм, долженствующий, по-видимому, в скором временипоработить большинство народов Запада, домогается обеспечить их счастье. Егоименем современная женщина требует себе одинаковых прав и одинаковоговоспитания с мужчиной.
О политических и социальных переворотах, произведенных этими принципамиравенства, и о тех гораздо более важных, какие им суждено еще породить, массынисколько не заботятся, а политическая жизнь государственных людей слишкомкоротка для того, чтобы они об этом более беспокоились. Впрочем, верховныйвластелин современности — общественное мнение, и было бы совершенно невозможноне следовать за ним.
Для оценки социальной важности какой-нибудь идеи нет более верного мерила,чем та власть, какой она пользуется над умами. Заключающаяся в ней доля истиныили лжи может представлять интерес только с точки зрения философской. Когдаистинная или ложная идея перешла у масс в чувство, то должны постепеннопроявляться все вытекающие из нее последствия.
Итак, посредством просвещения и учреждений нужно приступить к осуществлениюсовременной мечты о равенстве. С их помощью мы стараемся, исправляянесправедливые законы природы, отлить в одну форму мозги негров из Мартиники,Гваделупы и Сенегала, мозги арабов из Алжира и наконец мозги азиатов. Конечно,это — совершенно неосуществимая химера, но разве не постоянная погоня захимерами составляла до сих пор главное занятие человечества? Современныйчеловек не может уклониться от закона, которому подчинялись его предки.
Я в другом месте показал плачевные результаты, произведенные европейскимвоспитанием и учреждениями на низшие народы. Точно также я изложил результатысовременного образования женщин и не намереваюсь здесь возвращаться к старому.Вопросы, которые нам предстоит изучить в настоящем труде, будут более общегохарактера. Оставляя в стороне подробности, или касаясь их лишь постольку,поскольку они окажутся необходимыми для доказательства изложенных принципов, яисследую образование и душевный строй исторических рас, т.е. искусственных рас,образованных в исторические времена случайностями завоеваний, иммиграций иполитических изменений, и постараюсь доказать, что из этого душевного строявытекает их история. Я установлю степень прочности и изменчивости характероврас и попытаюсь также узнать, идут ли индивидуумы и народы к равенству или,напротив, стремятся как можно больше отличаться друг от друга. Доказав, чтоэлементы, из которых образуется цивилизация (искусство, учреждения, верования),составляют непосредственные продукты расовой души, и поэтому не могутпереходить от одного народа к другому, я определю те непреодолимые силы, отдействия которых цивилизации начинают меркнуть и потом угасают. Вот вопросы,которые мне уже приходилось не раз обсуждать в моих трудах о цивилизацияхВостока. На этот маленький том следует смотреть только как на краткий ихсинтез.
Наиболее яркое впечатление, вынесенное мною из продолжительных путешествийпо различным странам, — это то, что каждый народ обладает душевным строем стольже устойчивым, как и его анатомические особенности, и от него-то и происходятего чувства, его мысли, его учреждения, его верования и его искусства. Токвильи другие знаменитые мыслители думали найти в учреждениях нардов причину ихразвития. Я же убежден в противном, и надеюсь доказать, беря примеры как раз изтех стран, которые изучал Токвиль, что учреждения имеют на развитие цивилизацийкрайне слабое влияние. Они чаще всего являются следствиями, но очень редкобывают причинами.
Без сомнения, история народов определяется очень различными факторами. Онаполна особенными событиями, случайностями, которые были, но могли и не быть.Однако рядом с этими случайностями, с этими побочными обстоятельствамисуществуют великие неизменные законы, управляющие общим ходом каждойцивилизации. Эти неизменные, самые общие и самые основные законы вытекают издушевного строя рас. Жизнь народа, его учреждения, его верования и искусствасуть только видимые продукты его невидимой души. Для того, чтобы какой-нибудьнарод преобразовал свои учреждения, свои верования и свое искусство, он долженсначала переделать свою душу; для того, чтобы он мог передать другому своюцивилизацию, нужно, чтобы он в состоянии был передать ему также свою душу. Безсомнения, не то нам говорит история; но мы легко докажем, что, записывая противоположныеутверждения, она вводит себя в обман пустыми видимостями.
Мне пришлось однажды изложить пред большим конгрессом некоторые изразвиваемых в настоящем труде идей. Собрание состояло из всякого родавыдающихся людей: из министров, губернаторов колоний, адмиралов, профессоров,ученых, принадлежавших к цвету различных наций. Я рассчитывал встретить вподобном собрании некоторое единомыслие относительно основных вопросов. Но егововсе не было. Высказанные мнения оказались совершенно не зависящими от степеникультурности тех, кто их высказывал. Передавали эти мнения главным образом то,что составляло наследственные чувства различных рас, к которым принадлежаличлены названного конгресса. Никогда мне не было так ясно, что люди каждой расыобладают, несмотря на различие их социального положения, неразрушимым запасомидей, традиций, чувств, способов мышления, составляющих бессознательноенаследство от их предков, против которого всякие аргументы совершеннобессильны.
В действительности мысль людей преобразуется не влиянием разума. Идеиначинают оказывать свое действие только тогда, когда они после очень медленнойпереработки преобразовались в чувства и проникли, следовательно, в темнуюобласть бессознательного, где вырабатываются наши мысли. Для внушения идейкниги имеют не большую силу, чем слово. Точно также не с целью убеждать, ночаще всего с целью развлечься, тратят философы свое время на писание. Лишьтолько человек выходит из обычного круга идей среды, в которой ему приходитсяжить, он должен заранее отказаться от всякого влияния и довольствоваться узкимкругом читателей, самостоятельно пришедших к идеям, аналогичным с теми, которыеон защищает. Одни только убежденные апостолы обладают властью заставить себяслушать, плыть против течения, изменять идеал целого поколения, но это чащевсего благодаря узости их мысли и известной дозе фанатизма, в чем им нельзязавидовать. Впрочем, не писанием книг они доставляют торжество какому-нибудьверованию. Они долго спят в земле, прежде чем вздумается литераторам, занятымфабрикацией легенд о них, заставить их говорить.

Книга I. ПСИХОЛОГИЯ НАРОДОВ
Первый отдел. Психологические свойства рас
Глава I. Душа рас
Как натуралисты классифицируют виды. — Приложение к человеку их методов.-- Слабая сторона современных классификаций человеческих рас. — Основанияпсихологической классификации. — Средние типы рас. — До какой степенипозволяет их установить наблюдение. — Психологические факторы, определяющиесредний тип расы. — Влияние предков и непосредственных родителей. — Общеепсихологическое достояние, каким обладают все индивидуумы известной расы. — Громадное влияние умерших поколений на современные. — Математические основанияэтого влияния. — Как коллективная душа распространяется от семьи на деревню,город, провинцию. — Преимущества и опасности, вытекающие из образованиягорода, как обособленного целого. — Обстоятельства, при которых образованиеколлективной души невозможно. — Пример Италии. — Как естественные расыуступили место историческим расам.
Натуралисты основывают свою классификацию видов на присутствии известныханатомических особенностей, воспроизводимых наследственностью с правильностью ипостоянством. Мы теперь знаем, что эти особенности изменяются наследственнымнакоплением незаметных изменений; но если рассматривать только краткий периодисторических времен, то можно сказать, что виды неизменны.
В приложении к человеку методы классификации натуралистов дали возможностьустановить известное число совершенно отличных типов. Основываясь на чистоанатомических признаках, таких, как цвет кожи, форма и емкость черепа, сталовозможным установить, что человеческий род состоит из многих совершенноотличных видов и вероятно очень различного происхождения. Для ученых,относящихся с благоговением к мифологическим традициям, эти виды суть не более,чем расы. Но, как основательно сказал кто-то, «если-бы негр и кавказецбыли улитками, то все зоологи единогласно утверждали бы, что они составляютразличные виды, которые никогда не могли происходить от одной и той же пары, откоторой они постепенно отдалялись».
Эти анатомические особенности, по крайней мере, те из них, которые имеютотношение к нашему анализу, допускают только общие, очень грубые,подразделения. Их различия появляются только у человеческих видов, совершенноотличных друг от друга, например, у белых, негров и желтых. Но народы, оченьпохожие по своему внешнему виду, могут сильно отличаться своими способамичувствовать и действовать, и, следовательно, своими цивилизациями, своимиверованиями и своими искусствами. Возможно ли соединить в одну группу испанца,англичанина и араба? Не бросаются ли всем в глаза существующие между нимипсихические различия и не читаются ли они на каждой странице их истории?
За недостатком анатомических особенностей хотели опереться для классификацииизвестных народов на различные элементы, такие, как языки, верования иполитические учреждения; но подобные классификации не выдерживают серьезнойкритики. При случае мы покажем, что многие народы сумели ассимилироваться,преобразовав чужие языки, верования и учреждения настолько, чтобы они моглисогласоваться с их душевным складом.
Основания для классификации, которых не могут дать анатомия, языки, среда,политические группировки, даются нам психологией. Последняя показывает, что позадиучреждений, искусств, верований, политических переворотов каждого народанаходятся известные моральные и интеллектуальные особенности, из которыхвытекает его эволюция. Эти-то особенности в своей совокупности и образуют то,что можно назвать душой расы.
Каждая раса обладает столь же устойчивой психической организацией, как ееанатомическая организация. Что первая находится в зависимости от устройствамозга, в этом трудно сомневаться. Но так как наука еще недостаточно ушлавперед, чтобы показать нам детали его механизма, то мы не можем брать его заоснование. Впрочем ближайшее знакомство с ним нисколько не может изменитьописания психической организации, которая из него вытекает и которую открываетнам наблюдение.
Моральные и интеллектуальные особенности, совокупность которых выражает душународа, представляют собой синтез всего его прошлого, наследство всех егопредков и побудительные причины его поведения. У отдельных индивидуумов той жерасы они кажутся столь же изменчивыми, как черты лица; но наблюдениепоказывает, что большинство индивидуумов этой расы всегда обладает известнымколичеством общих психологических особенностей, столь же прочных, каканатомические признаки, по которым классифицируются виды. Как и эти последние,психологические особенности воспроизводятся наследственностью с правильностью ипостоянством.
Этот агрегат общих психологических особенностей составляет то, чтообоснованно называют национальным характером. Их совокупность образует среднийтип, дающий возможность определить народ. Тысяча французов, тысяча англичан,тысяча китайцев, взятых случайно, конечно, должны отличаться друг от друга;однако они обладают в силу наследственности их расы общими свойствами, наосновании которых можно воссоздать идеальный тип француза, англичанина,китайца, аналогичный идеальному типу, какой представляет себе натуралист, когдаон в общих чертах описывает собаку или лошадь. В приложении к различнымразновидностям собаки или лошади подобное описание может заключать толькопризнаки, общие всем, но ничуть не те, по которым можно различать ихмногочисленные породы.
Если только раса достаточно древняя и, следовательно, однородная, то среднийее тип достаточно ясно определился, чтобы быстро укрепиться в уме наблюдателя.
Когда мы посещаем чужой народ, то только поражающие нас особенности можнопризнать общими всем обитателям объезжаемой нами страны, потому что одни толькоони постоянно повторяются. Индивидуальные отличия редко повторяются, а потому иускользают от нас; и вскоре мы не только умеем различать с первого взглядаангличанина, итальянца, испанца, но начинаем замечать в них известные моральныеи интеллектуальные особенности, которые составляют как раз те основные черты, окоторых мы говорили выше. Англичанин, гасконец, нормандец, фламандец соответствуютв нашем уме вполне определенному типу, который мы можем легко описать. Вприложении к отдельному индивидууму описание может быть очень недостаточным, аиногда неверным; но в приложении к большинству индивидуумов известной расы онодает самое верное его изображение. Бессознательная мозговая работа, с помощьюкоторой определяются физический и психических тип какого-нибудь народа,совершенно тождественна по существу с методом, который дает возможностьнатуралисту классифицировать виды.
Эта тождественность психической организации большинства индивидуумовизвестной расы имеет очень простые физиологические основания. Каждый индивидуумв действительности есть продукт не только его непосредственных родителей, ноеще — своей расы, т.е. всего ряда его предков. Ученый экономист Шейсонвычислил, что во Франции, если считать по три поколения на столетие, каждый изнас имеет в своих жилах кровь по крайней мере 20 миллионов современниковкакого-либо тысячелетия… «Все жители одной и той же местности, одной итой же провинции по необходимости имеют общих предков, сделаны из одной глины,носят один отпечаток, и постоянно приводятся обратно к среднему типу тойдлинной и тяжелой цепью, которой они суть только последние звенья. Мыодновременно дети своих родителей и своей расы. Не только чувство, но ещефизиология и наследственность делают для нас отечество второй матерью».
Если перевести на язык механики влияния, которым подвергается индивидуум икоторые руководят его поведением, то можно сказать, что они бывают троякого рода.Первое и, вероятно, самое важное, — влияние предков; второе — влияниенепосредственных родителей; третье, которое обыкновенно считают самыммогущественным и которое, однако, есть самое слабое, — влияние среды. Этапоследняя, если понимать под нею различные физические и нравственные влияния,которым подвергается человек в продолжение своей жизни и, конечно, впродолжение своего воспитания, производит только очень слабые изменения.Влияния среды начинают оказывать реальное действие только тогда, когда наследственностьнакапливала их в одном и том же направлении в течение очень долгого времени.Что бы человек ни делал, он всегда и прежде всего — представитель своей расы.Тот запас идей и чувств, который приносят с рождением на свет все индивидуумыодной и той же расы, образует душу расы. Невидимая в своей сущности, эта душаочень видима в своих проявлениях, так как в действительности она управляет всейэволюцией народа.
Можно сравнивать расу с соединением клеточек, образующим живое существо. Этимиллиарды клеточек имеют очень непродолжительное существование, между тем какпродолжительность существования образованного их соединением существаотносительно очень долгая; клеточки, следовательно, одновременно имеют жизньличную и жизнь коллективную, жизнь существа, для которого они служат веществом.Точно так же каждый индивидуум какой-нибудь расы имеет очень короткуюиндивидуальную жизнь и очень долгую коллективную. Эта последняя есть жизньрасы, в которой он родился, продолжению которой он способствует и от которой онвсегда зависит.
Раса поэтому должна быть рассматриваема как постоянное существо, неподчиненное действию времени.
Это постоянное существо состоит не только из живущих индивидуумов,образующих его в данный момент, но также из длинного ряда мертвых, которые былиих предками. Чтобы понять истинное значение расы, следует продолжить ееодновременно в прошедшее и в будущее. Они управляют неизмеримой областьюбессознательного, — той невидимой областью, которая держит под своей властьювсе проявления ума и характера. Судьбой народа руководят в гораздо большейстепени умершие поколения, чем живущие. Ими одними заложено основание расы.Столетие за столетием они творили идеи и чувства и, следовательно, всепобудительные причины нашего поведения. Умершие поколения передают нам нетолько свою физическую организацию; они внушают нам также свои мысли. Покойникисуть единственные неоспоримые господа живых. Мы несем тяжесть их ошибок, мыполучаем награду за их добродетели.
Образование психического склада народа не требует, как создание животныхвидов, тех геологических периодов, громадная продолжительность которых неподдается нашим вычислениям. Оно, однако, требует довольно долгого времени.Чтобы создать в таком народе, как наш, и то еще в довольно слабой степени, туобщность чувств, которая образует его душу, нужно было более десяти веков.
Этот период, очень длинный для наших летописей, в действительности довольнокороток. Если столь относительно ограниченный промежуток времени достаточен,чтобы закрепить известные особенности, то это обусловливается тем, чтодействующая в продолжение известного времени в одном направлении какая-нибудьпричина быстро производит очень большие результаты. Математики нам доказали,что когда эта причина продолжает производить одно и то же следствие, то причинырастут в арифметической прогрессии (1, 2, 3, 4, 5...), а следствия — вгеометрической прогрессии (2, 4, 8, 16, 32...).
Причины суть логарифмы следствий. В известной задаче об удвоении хлебныхзерен на шахматной доске соответственный номер шахматной клетки есть логарифмчисла хлебных зерен. Точно так же для капитала, отданного на сложные проценты,закон возрастания таков, что число лет есть логарифм возросшего капитала. Этимисоображениями объясняется тот факт, что большинство социальных явлений можетбыть выражено быстро возрастающими геометрическими кривыми.
В другой работе мне пришлось доказать, что они могут выражаться аналитическиуравнением параболы или гиперболы.
Может быть самое важное дело французской революции было то, что она ускорилаэто образование почти совершенным уничтожением мелких национальностей:пикардийцев, фламандцев, бургундцев, гасконцев, бретонцев, провансальцев ит.д., между которыми Франция была некогда раздроблена. Нужно, впрочем, чтобыобъединение было полное, и именно потому, что французы состоят из слишкомразличных рас и имеют, следовательно, слишком различные идеи и чувства, ониделаются жертвами раздоров, каких не знают более однородные народы, например,англичане. У этих последних англосакс, нормандец, древний бретонец, в концеконцов слившись, образовали очень однородный тип, поэтому и образ действия иходинаков. Благодаря этому слиянию, они в конце концов прочно приобрели себеследующие три главных основы народной души: общие чувства, общие интересы,общие верования. Когда какая-нибудь нация достигла этого объединения, тоустанавливается инстинктивное согласие всех ее членов по всем крупным вопросами серьезные разногласия не могут возникать более в ее недрах. Эта общностьчувств, идей, верований и интересов, созданная медленными наследственныминакоплениями, придает психическому складу народа большое сходство и большуюпрочность, обеспечивая ему в то же время громадную силу. Она создала величиеРима в древности, превосходство англичан в наши дни, С того времени, как онаисчезает, народы распадаются. Роль Рима кончилась, когда он перестал еюобладать.
Всегда в большей или меньшей степени существовало у всех народов и во всевека это сплетение наследственных чувств, идей, традиций и верований, образующеедушу какого-нибудь сообщества людей, но его прогрессивное расширениесовершалось крайне медленно. Ограниченная в начале пределами семьи и постепеннораспространявшаяся на деревню, город, провинцию, коллективная душа охватиласобой всех жителей страны только в сравнительно недавнее время. Только тогдавозникло понятие отечества в том смысле, как мы его ныне понимаем. Оностановится возможным только тогда, когда образовалась национальная душа.
Греки никогда не поднимались выше понятия города, и их города всегда воевалидруг с другом, потому что они всегда были очень чужды друг другу.
Индия в продолжение 2000 лет не знала другой формы единения, кроме деревни,и вот почему она в течение двух тысячелетий жила всегда под властью чужеземныхвластителей, эфемерные монархии которых с такой же легкостью разрушались, как ивозникали.
Очень слабое, с точки зрения военного могущества, понятие города какисключительного отечества, было, напротив, всегда очень сильно относительноразвития цивилизации. Менее обширная, чем душа отечества, душа города бывалаиногда более плодовита. Афины — в древности, Флоренция и Венеция — в средниевека показывают нам, какой степени цивилизации могут достигнуть небольшиескопления людей.
Когда маленькие города или небольшие провинции живут долгое времясамостоятельной жизнью, они в конце концов приобретают такую устойчивую душу,что слияние ее с душами соседних городов и провинций, стремящееся к образованиюнациональной души, становится невозможным. Подобное слияние даже тогда, когдаоно может совершиться, т.е. когда соприкасающиеся элементы не слишком несходны,никогда не бывает делом одного дня, но только делом целых веков. Нужны Ришельеили Бисмарки, чтобы завершить подобное дело; но и такие люди завершают его лишьтогда, когда оно уже предварительно долгое время подготавливалось. Конечно,какая-нибудь страна вроде Италии, может сразу, благодаря исключительнымобстоятельствам, образовать единое государство, но было бы ошибочно полагать,что она сразу вместе с тем приобретает и национальную душу. Я хорошо вижу вИталии пьемонтцев, сицилийцев, венецианцев, римлян и т.д.; но не вижу еще тамитальянцев.
Какова бы ни была ныне рассматриваемая раса, будет ли она однородна или нет,но в силу одного только того факта, что она цивилизована и с давних пор вошла висторию, ее следует всегда рассматривать как искусственную расу, но не какестественную. Естественные расы в настоящее время можно найти только у дикарей.Только у них можно наблюдать народы, чистые от всякой помеси. Большая же частьцивилизованных рас в настоящее время — только исторические расы.
Мы не намерены теперь заниматься происхождением этих рас. Образованы ониприродой или историей, это не важно. Нас интересуют только их особенности,которые в них выработало долгое прошлое. Сохраняемые в продолжение столетийодними и теми же условиями существования и накопляемые наследственностью, этиособенности в конце концов приобрели большую устойчивость и определили типкаждого народа.

Глава II. Пределы изменчивости характера рас
Изменчивость характера рас, но не его постоянство, составляет кажущеесяправило. — Основания этой видимости. — Неизменяемость основных черт иизменчивость второстепенных. — Ассимиляция психологических особенностей снеизменными признаками и изменчивыми особенностями животных видов. — Среда,обстоятельства, воспитание действуют на побочные психологические особенности.-- Скрытые возможности характера. — Примеры, представляемые различнымиэпохами. — Люди террора. — Чем они стали бы в другие эпохи. — Как, несмотряна революции, остаются неизменными национальные характеры. — Разные примеры.-- Заключение.
Только изучив внимательно развитие цивилизаций, можно установить постоянствопсихического склада рас. С первого взгляда общим правилом кажется изменчивостьего, а не постоянство. История народов действительно может иногда давать поводпредполагать, что души их по временам претерпевают очень быстрые и значительныеизменения. Не кажется ли вам, например, что существует значительная разницамежду характером англичанина времен Кромвеля и характером современногоангличанина? Не является ли для вас современный итальянец, осторожный и хитрый,совершенно отличным от порывистого и свирепого человека, каким нам егоописывает в своих мемуарах Бенвенуто Челлини? Не идя так далеко, ограничимсяпределами Франции. Сколько произошло видимых перемен в характере французов заничтожное число веков и иногда даже лет? Какой историк не отмечал различий вхарактере между XVII и XVIII веком? И в наши дни: не кажется ли вам, чтосуществует пропасть между характерами непреклонных членов конвента и послушныхрабов Наполеона? Однако это были одни и те же люди, и в несколько лет оникажутся совершенно изменившимися.
Чтобы разъяснить причины этих изменений, мы должны прежде всего вспомнить,что психологический вид, подобно анатомическому, состоит из очень небольшогочисла основных неизменных особенностей, вокруг которых группируются изменяемыеи непостоянные второстепенные признаки. Скотовод, изменяющий видимую структурукакого-нибудь животного, садовник, переделывающий внешний вид какого-нибудьрастения до такой степени, что неопытный глаз с трудом его может узнать,нисколько не коснулись основных особенностей вида; они только действовали наего побочные признаки. Не смотря на все старания искусства, основныеособенности всегда стремятся выйти наружу во всяком новом поколении.
И психическая организация имеет основные особенности, столь же неизменные,как анатомические признаки видов; но она вместе с тем обладает и легкоизменяемыми второстепенными особенностями; эти-то последние и могут легкоизменить среда, обстоятельства, воспитание и различные факторы. Нам нужно такжевспомнить, и это самое важное, что в своей психической организации мы имеемвсевозможные задатки характера, которым обстоятельства не всегда доставляютслучай обнаруживаться. Раз они случайно получили применение, — тотчас жеобразуется более или менее эфемерная, новая личность. Этим именно объясняетсято, что в эпохи больших религиозных и политических кризисов наблюдают такиемгновенные пертурбации в характере, что кажется, будто все изменилось: нравы,идеи, поведение и т.д. Действительно все изменилось, как поверхность спокойногоозера, волнуемого бурей, но очень редко бывает, что бы это было надолго.
В силу этих задатков характера, которые приводятся в действие известнымиисключительными событиями, деятели больших религиозных и политических кризисовкажутся нам высшими существами в сравнении с нами, своего рода колоссами, поотношению к которым мы является какими-то жалкими ублюдками. Однако это былитакие же люди, как мы, у которых обстоятельства привели в действие задаткихарактера, какими обладают все. Возьмите, например, этих «гигантовконвента», которые смотрели вызывающе на вооруженную Европу и посылалисвоих противников на гильотину за простое противоречие. Это были в сущноститакие же почтенные и мирные обыватели, как и мы, которые в обычное время,вероятно, вели бы в стенах своего кабинета, своей конторы очень тихое ибесцветное существование. Исключительные события привели в движение некоторыеклеточки в их мозгу, оставшиеся без применения в обыкновенном состоянии, и онистали теми колоссальными фигурами, которых потомство уже не в состоянии понять.Сто лет спустя Робеспьер был бы, без сомнения, честным мировым судьей, оченьдружным со своим священником; Фукье-Тенвиль — судебным следователем,обладающим, может быть, несколько большей суровостью, чем его коллеги, ивысокомерным обращением людей его профессии, но которого, вероятно, оченьвысоко ценили бы за его ревность в преследовании преступников; Сен-Жюст был быпревосходным школьным учителем, уважаемым своими начальниками и очень гордымакадемическими пальмовыми ветками, которые ему, наверное, удалось бы получить.Впрочем, чтобы не сомневаться в законности наших предвидений, достаточнопосмотреть на то, что сделал Наполеон из свирепых террористов, которые еще неуспели перерубить друг другу головы. Большая часть их сделаласьстолоначальниками, преподавателями, судьями или префектами. Волны, поднятыебурей, о которой мы говорили выше, успокоились, и взволнованное озеро принялоснова свой спокойный вид.
Даже в наиболее смутные эпохи, производящие самые странные изменения вличностях, можно легко под новыми формами отыскать основные черты расы. Развецентралистский, самовластный и деспотический режим суровых якобинцев вдействительности сильно отличался от централистского, самовластного идеспотического режима, который пятнадцать веков монархии глубоко вкоренили вдуши французов? После всех революций латинских народов всегда появляется этотсуровый режим, эта неизлечимая потребность быть управляемыми, потому что онпредставляет собой своего рода синтез инстинктов их расы. Не через один толькоореол своих побед Бонапарт сделался властелином. Когда он преобразовалреспублику в диктатуру, наследственные инстинкты расы обнаруживались с каждымднем все с большей и большей интенсивностью, и за отсутствием артиллерийскогоофицера был бы достаточен какой-нибудь авантюрист. Пятьдесят лет спустядостаточно было появиться наследнику его имени, чтобы собрать голоса целогонарода, измученного свободой и жаждавшего рабства. Не брюмер сделал Наполеона,но душа народа, который почти добровольно шел под его железную пяту.
«По первому мановению, — пишет Тэн, — французы поверглись в повиновениеи пребывают в нем, как в естественном положении; низшие — крестьяне и солдаты — с животной верностью; высшие — сановники и чиновники — с византийскимраболепством. Со стороны республиканцев — никакого сопротивления; напротив,именно среди них он нашел свои лучшие орудия управления: сенаторов, депутатов,членов государственного совета, судей, всякого рода администраторов. Тотчас подпроповедью свободы и равенства он разгадал их самовластные инстинкты, их жаждукомандовать, притеснять, хотя бы и в подчиненном порядке, и сверх того убольшинства их них аппетиты к деньгам и наслаждению. Между делегатом КомитетаОбщественного Спасения и каким-нибудь министром, префектом или супрефектомИмперии разница ничтожная: это тот же человек, но в разных костюмах, сначала втоге революционера, а потом в вицмундире чиновника».
Если влияние среды на человека кажется стол большим, то главным образомпотому что она действует на побочные и временные особенности или на еще скрытыезадатки характера, о которых нам выше пришлось говорить. В действительностиизменения не очень глубоки. Самый мирный человек под влиянием голода можетдоходить до степени ожесточения, которая приводит его ко всевозможнымпреступлениям, а иногда даже к тому, что он пожирает своих ближних. Можно ли наосновании этого сказать, что его обычный характер окончательно изменился?
Из того, что условия цивилизации приводят одних к чрезмерной роскоши и ковсем порокам, составляющим их неизбежное следствие, а у других создают оченьбольшие потребности, не давая им средств для их удовлетворения, можетпоследовать общее недовольство и беспокойное состояние, которые будутдействовать на поведение и вызывать всякого рода перевороты, но в этихнедовольствах, в этих переворотах всегда будут проявляться основные черты расы.Англичане Соединенных Штатов вносили когда-то в свои раздоры, во времямеждоусобной войны, ту же настойчивость, ту же неукротимую энергию, какую онитеперь вкладывают в основание городов, университетов и фабрик. Характер неизменился. Изменились только предметы, к которым он прилагался.
Исследуя один за другим различные факторы, способные действовать напсихический склад народов, мы можем всегда констатировать, что они действуют напобочные и непостоянные стороны характера, но нисколько не задевают егоосновных черт, или задевают их лишь путем очень медленных наследственныхнакоплений.
Из предыдущего никак нельзя заключить то, что психологические особенностирас совсем не подвергаются изменениям; но только то, что, подобно анатомическимпризнакам, они обладают очень большой устойчивостью. Вследствие этойустойчивости душа рас и изменяется так медленно в течение веков.

Глава III. Психологическая иерархия рас
Психологическая классификация основывается, подобно анатомическойклассификации, на констатировании небольшого числа неизменных и основных черт.-- Психологическая классификация человеческих рас. — Первобытные расы. — Низшие расы. — Средние расы. — Высшие расы. — Психологические элементы,группировка которых допускает эту классификацию. — Элементы, имеющие наибольшуюважность. — Характер. — Нравственность. — Умственные качества могутизменяться воспитанием. — Качества характера постоянны и составляют неизменныйэлемент каждого народа. — Их роль в истории. — Почему различные расы не могутпонимать и влиять друг на друга. — Причины невозможности заставить низшийнарод принять высшую цивилизацию.
Когда в области естествознания приходится устанавливать основания дляклассификации видов, то труд этот облегчается тем, что неизменные и,следовательно, основные признаки, по которым определяется каждый вид, оченьнемногочисленны. Их перечисление всегда занимает несколько строчек. Это потому,что в действительности натуралист занимается только неизменными признаками, необращая никакого внимания на временные. Впрочем, эти основные признаки влекутза собой неизбежно целый ряд других.
То же самое — с психологическими признаками рас. Если входить в подробности,то между одним народом и другим, между одним индивидуумом и другим можнозаметить бесчисленные и тонкие различия; но если обращать внимание только наосновные признаки, то придется признать, что для каждого народа онинемногочисленны. Только на примерах (мы скоро представим очень характерные)можно ясно показать влияние этого небольшого числа основных признаков на жизньнародов.
Основания психологической классификации рас могут быть изложены лишь последетального изучения психологии различных народов. Это труд, для которогопотребовались бы тома; мы же ограничимся тем, что набросаем их психологиюкрупными штрихами. Рассматривая только главные психологические признакичеловеческих рас, мы можем разделить их на следующие четыре группы: первобытныерасы, низшие, средние и высшие.
Первобытные расы — те, у которых не находят ни малейшего следа культуры, икоторые остановились на той эпохе первобытной животности, какую переживали нашипредки в каменном веке: таковы нынешние фиджийцы и австралийцы.
Кроме первобытных рас существуют еще низшие расы, главными представителямикоторых являются негры. Они способны к зачаткам цивилизации, но только кзачаткам. Никогда им не удавалось подняться выше совершенно варварских формцивилизации, хотя случай делал их (например, негров Сан-Доминго) наследникамивысших цивилизаций.
К средним расам мы относим китайцев, японцев, монголов и семитическиенароды. Через ассирийцев, монголов, китайцев, арабов они создали высокие типыцивилизаций, которые могли быть превзойдены одними только европейскиминародами.
Среди высших рас могут занимать место только индоевропейские народы. Как вдревности, в эпоху греков и римлян, так и в настоящее время, одни только ониоказались способными к великим открытиям в сфере искусства, науки ипромышленности. Только им мы обязаны тем высоким уровнем, какого достигла нынецивилизация. Пар и электричество вышли из их рук. Наименее развитые из этихвысших рас, например, индусы, возвысились в области искусства, литературы ифилософии до такого уровня, какого никогда не могли достигнуть монголы, китайцыи семиты.
Между четырьмя большими группами, которые мы только что перечислили, невозможно никакого слияния; отделяющая их умственная пропасть очевидна.Трудности начинаются только тогда, когда хотят подразделить эти группы.Англичанин, испанец, русский относятся к группе высших народов; однако мыхорошо знаем, что между ними существуют очень большие различия. Чтобыопределить эти различия, нужно брать каждый народ в отдельности и описать егохарактер. Это мы скоро сделаем для двух из них с тем, чтобы дать применениенашему методу и показать важность его результатов. Пока же мы обрисуем только всамых общих чертах природу главных психологических элементов, по которым можноразличать расы.
У первобытных и низших рас (нет надобности их отыскивать среди настоящихдикарей, так как низшие слои европейских обществ подобны первобытным существам)можно всегда констатировать большую или меньшую неспособность рассуждать, т.е.ассоциировать в мозгу идеи, чтобы их сравнивать и замечать их сходства иразличия, — идеи, вызванные прошедшими ощущениями, или слова, служащие ихзнаками, с идеями, произведенными настоящими ощущениями. Из этой неспособностирассуждать проистекает большое легковерие и полное отсутствие критическоймысли. У высшего существа, напротив, способность ассоциировать идеи и делать изних умозаключения очень велика, критическая мысль и способность к точномумышлению высоко развиты.
У людей низших рас можно еще констатировать очень слабую степень внимания исоображения, очень большой подражательный ум, привычку делать из частныхслучаев общие неточные выводы, слабую способность наблюдать и выводить из своихнаблюдений полезные результаты, чрезвычайную изменчивость характера и оченьбольшую непредусмотрительность. Инстинкт момента — единственный ихпутеводитель. Подобно Исаву — типу первобытного человека — они охотно продали бысвое будущее право первородства за настоящую чечевичную похлебку. Когда человекумеет противопоставлять ближайшему интересу будущий, ставить себе цель и снастойчивостью преследовать ее, то он уже осуществил большой прогресс.
Эта неспособность предвидеть отдаленные последствия своих поступков исклонность не иметь иного путеводителя, кроме моментальных побуждений, осуждаютиндивидуума, точно так же, как и расу, на то, чтобы постоянно оставаться вочень низком состоянии. Только по мере того, как народы приучаются владетьсвоими инстинктами, т.е. по мере того, как они приобретают волю и,следовательно, власть над собой, они начинают понимать важность порядка,необходимость жертвовать собой для идеала и возвыситься до цивилизации. Если бынужно было оценить одним мерилом социальный уровень народов в истории, то яохотно принял бы за масштаб степень способности владеть своими инстинктами.Римляне в древности и англо-американцы в настоящее время представляют собойнароды, обладающие этим качеством в высшей степени. Оно сильно содействовалосохранению их величия.
Общей группировкой и относительным развитием различных психологическихэлементов образуются типы психических организаций, по которым можно установитьклассификацию индивидуумов и рас. Из этих психологических элементов одни имеютотношение к характеру, другие — к уму.
Высшие расы отличаются от низших как характером, так и умом; но высшиенароды между собой отличаются главным образом характером. Так как этот пунктимеет огромное общественное значение, то его следует изложить ясно. Характеробразуется сочетанием в различной пропорции различных элементов, которыепсихологи обозначают ныне именем чувств.
Из тех, которые играют наиболее важную роль, следует главным образомотметить: настойчивость, энергию, способность владеть собой, — способности,проистекающие из воли. Мы упомянем также среди основных элементов характеранравственность, хотя она — синтез довольно сложных чувств. Это последнее словомы берем в смысле наследственного уважения к правилам, на которых покоитсясуществование общества. Иметь нравственность для народа — значит иметьизвестные твердые правила поведения и не отступать от них. Так как эти правиларазнообразятся по времени и странам, то нравственность вследствие этого кажетсявещью очень изменчивой, и она в действительности такова; но для данного народа,для данного момента нравственность должна быть совершенно неизменной. Дочьхарактера, но ничуть не ума, она может считаться прочно установленной толькотогда, когда стала наследственной и, следовательно, бессознательной. Вообщеможно сказать, что величие народов зависит главным образом от уровня ихнравственности.
Умственные качества могут легко изменяться под влиянием воспитания; качествахарактера почти совершенно ускользают от его действия. Если воспитаниедействует на них, то это бывает только у натур безразличных, не имеющих почтиникакой воли и, следовательно, легко склоняющихся в ту сторону, куда ихтолкают. Эти безразличные натуры встречаются у отдельных индивидов, но крайнередко — у целого народа, и если их можно встречать в нем, то только в моментыкрайнего упадка.
Открытия ума передаются легко от одного народа к другому. Качества характеране могут передаваться. Это те неизменные основные элементы, которые позволяютразличать психический склад высших народов. Открытия, обязанные уму, составляютобщее достояние человечества; преимущества или недостатки характера составляютисключительное достояние каждого народа. Это — неизменный утес, в который волнадолжна бить изо дня в день в течение веков, чтобы обточить только его контуры;он соответствует специфическому признаку вида, плавнику рыбы, клюву птицы, зубуплотоядного. Характер народа, но не его ум, определяет его развитие в истории.Влияние характера можно всегда отыскать в видимых капризах совершеннобессильного случая и очень могущественной судьбы, которая, по различнымвероучениям, руководит поступками людей.
Влияние характера — самый могущественный фактор в жизни народов, между темкак влияние ума в действительности очень слабо. Римляне времен упадка имелиболее утонченный ум, чем ум их грубых предков, но они потеряли прежние качествасвоего характера: настойчивость, энергию, непобедимое упорство, способностьжертвовать собой для идеала, ненарушимое уважение к законам, которые создаливеличие их предков. Только благодаря характеру 60 тысяч англичан держат подсвоей властью 250 миллионов индусов, из которых многие по крайней мере равны импо уму, а некоторые неизмеримо превосходят их эстетическим вкусом и глубинойфилософских воззрений. Только благодаря характеру, они стоят во главегигантской колониальной империи, какую когда-либо знала история. На характере,но не на уме основываются общества, религии и империи. Характер даст народамвозможность чувствовать и действовать. Они никогда не выигрывали много от того,что желали слишком много рассуждать и слишком много мыслить.
Чрезвычайная слабость работ профессиональных психологов и их ничтожныйпрактический интерес зависят главным образом от того, что они посвящают себяисключительно изучению ума и оставляют почти совершенно в стороне изучениехарактера. Я знаю только одного Рибо, который на нескольких страницах, кнесчастью слишком кратких, показал значение характера и признал, что онобразует истинный фундамент душевного развития. «Ум, — пишет совершенноосновательно ученый профессор „College de France“, — лишь побочнаяформа психической эволюции. Основной тип ее есть характер. Ум, когда он слишкомразвит, скорее ведет к его разрушению».
Я постараюсь здесь доказать, что если желают ознакомиться со сравнительнойпсихологией народов, то следует прежде всего приступить к изучению характера.Тот факт, что столь важная наука (так как из нее вытекают история и политика)никогда не являлась предметом исследования, остался бы совершенно непонятным,если бы нам не было известно, что подобная наука не приобретается ни влабораториях, ни в книгах, но только продолжительными путешествиями. Ничто,впрочем, не дает повода предсказать, что к ней скоро приступят профессиональныепсихологи. Они оставляют в настоящее время все более и более то, что былонекогда их областью, чтобы посвятить себя анатомическим и физиологическимисследованиям. Анатомировать мозги, исследовать под микроскопом клетки,определять законы, связывающие возбуждение и реакцию, все это относится к общейфизиологии, касаясь одинаково лягушки и человека, но остается без всякогоблизкого или отдаленного применения к познанию психологического складаразличных типов нашего вида. Поэтому нельзя не поощрять такие сочинения, кактолько что вышедшее в свет интересное исследование Поллака «Lescaracteres».
Хотя размеры нашего труда очень ограничены, они все-таки позволят нампоказать на нескольких совершенно ясных примерах, в какой степени характернародов определяет их судьбу. Я также покажу на других примерах, что вопрекивсем историческим видимостям, психический склад рас, когда он уже образовался,обладает почти столь же устойчивыми признаками, как анатомические признакивидов.
Из психического склада рас вытекает их понятие о мире и жизни, а следовательно,их поведение и, наконец, их история. Воспринимая известным образом впечатленияот внешних вещей, каждый индивид чувствует, мыслит и поступает совершенноиначе, чем будут чувствовать, мыслить и поступать те, которые обладаютсовершенно отличным психическим складом. Отсюда следует, что психическиеорганизации, построенные по совершенно различным типам, не могут достигнутьполного слияния.
Вековые столкновения рас имеют главным своим основанием непримиримость иххарактеров.
Ничего нельзя понять в истории, если не имеешь постоянно в виду, чторазличные расы не могут ни чувствовать, ни мыслить, ни поступать одинаковымобразом, ни, следовательно, понимать друг друга. Без сомнения, различные народыимеют в своих языках общие слова, которые они считают синонимами, но эти общиеслова будят у тех, которые их слушают, совершенно несходные чувства, идеи,способы мышления. Нужно пожить с народами, психический склад которыхчувствительно отличается от нашего, даже выбирая между ними только лиц,говорящих на нашем языке и получивших наше воспитание, чтобы понять глубинупропасти, существующей между психическим складом различных народов.
Можно и без далеких путешествий составить себе об этом некотороепредставление, констатируя глубокое психическое различие, существующее междуцивилизованным мужчиной и женщиной, даже в том случае, когда последняя оченьобразована. Они могут иметь общие интересы, общие чувства, но никогда — одинаковых ассоциаций идей. Они разговаривают между собой в течение веков, непонимая друг друга, потому что их духовные организмы построены по слишкомразличным типам, чтобы они могли воспринимать одинаковым образом внешние вещи.Уже одна разница в их логике была бы достаточна для того, чтобы создать междуними непроходимую пропасть.
Эта пропасть между психическим складом различных рас и объясняет нам, почемувысшим народам никогда не удавалось заставить низшие принять их цивилизацию.Столь еще распространенное мнение, что образование может осуществить подобноедело, — одна из печальнейших иллюзий, какую когда-либо создали теоретикичистого разума. Без сомнения, образование позволяет, благодаря памяти, которойобладают самые низкие существа, и которая не составляет, впрочем,исключительной привилегии человека, дать индивиду, стоящему довольно низко начеловеческой лестнице, совокупность познаний, какими обладает европеец. Можнолегко сделать бакалавра или адвоката из негра или из японца; но этим ему даютчисто внешний лоск, без всякого воздействия на его психическую природу, изкоторой он не может извлекать никакой пользы. То, чего ему не может датьникакое образование (потому что их создает одна только наследственность) — этоформы мышления, логика, и, главным образом, характер западных людей. Этот негрили этот японец могут получать сколько угодно дипломов, но никогда им неподняться до уровня обыкновенного европейца. За десять лет ему можно легко датьобразование очень просвещенного англичанина. Но чтобы сделать из негонастоящего англичанина, т.е. человека, действующего, как англичанин, в различныхобстоятельствах жизни, в какие он будет поставлен, для этого едва достаточнобыло бы тысячи лет. Только на внешний взгляд народ круто переменяет свой язык,свой государственный строй, свои верования и свое искусство. Для того, чтобыпроизвести подобные перемены в действительности, нужно изменить его душу.

Глава IV. Прогрессивная дифференциация индивидов и рас
Неравенство между различными индивидами известной расы тем больше, чемэта раса выше. — Психическое равенство всех индивидов низших рас. — Не средниеслои, но высшие нужно сравнивать для оценки различий, разделяющих расы. — Успехи цивилизации стремятся все к большему и большему дифференцированиюиндивидов и рас. — Результаты этой дифференциации. — Психологическиеоснования, мешающие ей стать очень значительной. — Как наследственностьпостоянно приводит индивидуальные превосходства к среднему типу расы. — Анатомические наблюдения, подтверждающие прогрессивную психологическуюдифференциацию рас, индивидов и полов.
Высшие расы отличаются от низших не только своими психологическими ианатомическими особенностями, но также и разнообразием входящих в их недраэлементов. У низших рас все индивиды, даже тогда, когда они принадлежат кразличным полам, обладают почти одним и тем же психическим уровнем. Будучи всепохожи друг на друга, они вполне представляют собой картину того равенства, окотором мечтают современные социалисты. У высших рас неравенство индивидов иполов, напротив, составляет закон.
И поэтому, сравнивая между собой не средние слои народов, но их высшие, еслитолько у них есть таковые, можно измерить величину отделяющих их различий.Индусы, китайцы, европейцы мало отличаются своими средними слоями и в то жевремя значительно разнятся высшими.
С успехами цивилизации не только расы, но и индивиды каждой расы, по крайнеймере, индивиды высших рас, стремятся дифференцироваться. Вопреки нашим мечтам оравенстве, результат современной цивилизации не тот, чтобы делать людей всеболее и более равными, но наоборот, — все более и более различными.
Один из главных результатов цивилизации, с одной стороны, — дифференцирование рас посредством все более и более возрастающего с каждым днемумственного труда, возлагаемого ею на народы, дошедшие до высокой ступеникультуры, и с другой — все большая и большая дифференциация различных слоев, изкоторых состоит каждый цивилизованный народ.
Условия современного промышленного развития осуждают в действительностинизшие слои цивилизованных народов на очень специализированный труд, который,будучи очень далек от того, чтобы расширять их умственные способности, скореестремится их сузить. Сто лет тому назад работник был настоящим художником,способным выполнить все мелочи какого-нибудь механизма, например, часов. Нынеже простая манипуляция, которая никогда не производит более той или другойотдельной части, заставляет его всю жизнь сверлить одни и те же дыры илиполировать одно и то же орудие, вследствие чего его ум должен в скором временидойти до совершенной атрофии. Теснимый открытиями и конкуренцией, промышленник илируководящий им инженер, напротив, вынужден накапливать неизмеримо большезнаний, духа. инициативы и изобретательности, чем тот же промышленник, тот жеинженер сто лет тому назад. Постоянно упражняемый, его мозг подчиняется закону,которому в подобном случае подчиняются все органы: он все более и болееразвивается.
Токвиль в приводимых ниже словах очень ясно показал это прогрессивноедифференцирование социальных слоев и притом в такую эпоху, когда промышленностьбыла еще очень далека от той ступени развития, какой она достигла в настоящеевремя… «По мере того, как принцип разделения труда получает более полноеприложение, рабочий становится все слабее, ограниченнее и зависимее. Искусстводелает успехи, ремесленник идет назад. Хозяин и работник с каждым днем всеболее отличаются друг от друга.
В настоящее время цивилизованный народ, с интеллектуальной точки зрения,можно рассматривать, как своего рода пирамиду со ступенями, основание которойзанято темными массами населения, средние ступени — образованными слоями ивысшие ступени, т.е. вершина пирамиды, — всем небольшим отбором ученых,изобретателей, артистов, писателей, очень ничтожной группой в сравнении состальной частью населения, но которая одна определяет уровень страны на шкалецивилизации. Достаточно бы было им исчезнуть, чтобы увидеть, как одновременноисчезло бы и все то, что составляет величие нации.
»Если бы Франция, — пишет Сен-Симон, — вдруг потеряла своих пятьдесятпервых ученых, своих пятьдесят первых артистов, своих пятьдесят первых фабрикантов,своих пятьдесят первых агрономов, то нация стала бы телом без души, она была быобезглавлена. Но если бы ей пришлось, напротив, потерять весь свой служебныйперсонал, то это событие опечалило бы французов, потому что они добры, но длястраны от этого был бы очень небольшой ущерб".
С успехами цивилизации дифференциация между крайними слоями населения быстровозрастает; она даже стремится возрастать в геометрической прогрессии. Итак,если бы известные влияния наследственности не положили этому преграды, то стечением времени высшие слои какого-нибудь народа удалились бы в умственномотношении от низших на такое же большое расстояние, какое отделяет негра отбелого, или даже негра от обезьяны.
Но многие причины препятствуют тому, чтобы эта интеллектуальнаядифференциация социальных слоев, становясь значительной, совершалась с тойбыстротой, какую можно было бы допустить теоретически. Во-первых, вдействительности дифференциация простирается только на ум, мало или вовсе незадевая характера; а мы знаем, что характер, а не ум, играет главную роль вполитической жизни народов. Во-вторых, массы стремятся в настоящее время своейорганизацией и дисциплиной стать всемогущими.
Кроме двух только что изложенных причин, чисто искусственных, потому что онивытекают из условий цивилизации, способных разнообразиться, есть ещезначительно более важная (потому что она — непреоборимый закон природы),которая всегда будет мешать отборной части нации дифференцироваться слишкомбыстро в интеллектуальном отношении от низших слоев. Рядом с искусственнымиусловиями цивилизации, которые все более и более стремятся дифференцироватьлюдей одной и той же расы, существуют в действительности устойчивые законынаследственности, которые стремятся уничтожить или приводить к среднему индивидов,слишком явно стоящих выше ее. Уже древние наблюдения, приводимые всеми авторамитрудов о наследственности, доказали, что потомки выдающихся по уму семействрано или поздно, чаще всего рано, претерпевают вырождения, имеющие тенденцию ихсовершенно уничтожить. Большое интеллектуальное превосходство получается лишьпод условием оставления за собой только вырождающихся. В действительностиверхушка социальной пирамиды, о которой я говорил выше, может существоватьтолько под условием постоянного заимствования своих продуктивных сил уэлементов, помещающихся под нею. Если собрать на уединенном острове всехиндивидов, составляющих этот цвет, то можно образовать путем их скрещиванийрасу, пораженную всевозможными формами вырождения и, следовательно, осужденнуюна скорое исчезновение. Большие интеллектуальные превосходства можно сравниватьс ботаническими уродливостями, созданными искусством садовника. Предоставленныесамим себе, они вымирают или возвращаются к среднему типу вида, который один иесть всемогущий, потому что он представляет длинный ряд предков.
Итак, все более и более дифференцируясь в течение веков, индивидыкакой-нибудь расы постоянно стремятся вращаться вокруг среднего типа этой расы,не будучи в состоянии удалиться от него надолго. К этому-то среднему типу,который возвышается очень медленно, принадлежит значительное большинство членовизвестной нации. Этот основной остов покрыт, по крайней мере, у высших народов,очень тонким слоем выдающихся умов, важным с точки зрения цивилизации, но не имеющимникакого значения с точки зрения расы. Беспрестанно уничтожаясь, онбеспрестанно обновляется за счет среднего слоя, который один изменяется, толькоочень медленно, потому что малейшие изменения, чтобы стать прочными, должнынакапливаться наследственно в том же направлении в продолжение многих веков. Вдействительности только наследственным накоплением усовершенствований,приобретенных средними слоями, а не возвышенными умами (потому что гений непередается) образовались те прогрессивные дифференциации, которые постепенновозвысили уровень некоторых рас и вырыли пропасть между этими расами инародами, не сумевшими прогрессировать.
Уже несколько лет тому назад, опираясь на чисто анатомические исследования,я пришел, к идеям, изложенным мною выше, относительно дифференциации индивидови рас, и для оправдания которых я ссылался теперь только на психологическиедоводы. Так как двоякого рода исследования приводят к одним и тем жерезультатам, я позволю себе напомнить некоторые из выводов моего первого труда.Они опираются на измерения, произведенные над многими тысячами древних исовременных черепов, принадлежащих к различным расам. Вот из них наиболеесущественные выводы:
«Если оставить в стороне отдельные случаи и обращать внимание только набольшое число их, то тесная зависимость между объемом черепа и умственнымиспособностями становится совершенно ясной. Но не эти ничтожные различия всредней емкости черепов составляют тот признак, по которому можно отличитьнизшие расы от высших, а тот существенный факт, что высшая раса имеет известноечисло лиц с очень развитым мозгом, между тем как в низшей расе их невстречается. Итак, не народными массами, но единицами, выдающимися среди них,различаются между собой расы. Средняя разница в объеме черепа у различных народов,исключая случаи, когда рассматриваешь низшие расы, никогда не бывает оченьзначительной.
… Сравнивая черепа различных человеческих рас за настоящее и прошедшеевремя, можно видеть, что расы, объем черепов у которых представляет большиеиндивидуальные различия, стоят на высшей ступени цивилизации, что по мере того,как какая-нибудь раса цивилизуется, черепа составляющих ее индивидов все болееи более разнятся между собой. Результатом этого является то, что цивилизацияведет нас не к умственному равенству, но к все более и более глубокомунеравенству. Анатомическое и физиологическое равенство встречается только средипредставителей рас, стоящих на самой низкой ступени развития. Между членамикакого-нибудь дикого племени, из которых все посвящают себя одним и тем жезанятиям, различие существует самое ничтожное. Напротив, между каким-нибудькрестьянином, имеющим в своем лексиконе не более трехсот слов, и ученым, укоторого их сотня тысяч с соответствующими понятиями, различие существуетгромадное.»
Я должен прибавить к сказанному мною выше, что дифференциация междуиндивидами, произведенная развитием цивилизации, проявляется также и междуполами. У низших народов или у низших слоев высших народов мужчина и женщина вумственном отношении весьма близки друг к другу. Но по мере того, как народыцивилизуются, полы стремятся к тому, чтобы все больше и больше различатьсямежду собой.
Объем черепа мужчины и женщины, даже когда сравниваем только субъектоводинакового возраста, одинакового роста и равного веса, представляет оченьбыстро возрастающие различия с ростом цивилизации. Очень слабые в низших расах,эти различия становятся громадными в высших. У высших рас женские черепа частолишь немногим более развиты, чем черепа женщин низших рас. Между тем как среднийобъем черепа парижанина ставит его между самыми большими известными черепами,средний объем черепа парижанки ничем не разнится от объема самых маленькихчерепов и достигает чуть ли не объема черепа китаянок или даже черепа женщинНовой Каледонии".

Глава V. Образование исторических рас
Как образовались исторические расы. — Условия, позволяющие различнымрасам слиться для образования одной расы. — Влияние числа приходящих встолкновение между собой индивидов, неравенства их признаков, среды и т.д. — Результаты скрещиваний. — Причины большого понижения типа у метисов. — Изменчивость новых психологических признаков, созданных скрещиваниями. — Какукрепляются эти признаки. — Критические эпохи истории. — Скрещиваниясоставляют существенный фактор образования новых рас и в то же времямогущественный фактор разложения цивилизаций. — Значение учреждения каст. — Влияние среды. — Среда может влиять только на новые расы, находящиеся в периодобразования, скрещивания которых разложили признаки, унаследованные от предков.-- На древние расы среда не оказывает никакого действия. — Различные примеры.-- Большинство исторических рас Европы находится еще в периоде образования. — Политические и социальные выводы. — Почему период образования исторических расдолжен скоро завершиться.
Мы уже выше отметили, что теперь нельзя более встретить среди цивилизованныхнародов настоящие расы, в научном значении этого слова, но только расыисторические, т.е. расы, созданные случайностями завоеваний, иммиграций,политики и т.д. и образованные, следовательно, из смешения людей различногопроисхождения.
Каким образом сливаются эти разнородные расы и образуют одну историческуюрасу, обладающую общими психологическими признаками? Это составит предметнашего ближайшего рассмотрения.
Прежде всего заметим, что элементы, которые привел в столкновение случай, невсегда сливаются. Немцы, венгры, славяне, живущие под австрийским владычеством,образуют совершенно различные расы и никогда не обнаруживали склонности кслиянию. Ирландец, живущий под владычеством англичан, не в большей степенисмешался с ними. Что же касается народов, стоящих на самой низкой ступениразвития, например, краснокожих, австралийцев, тасманийцев и т.д., то они нетолько не сливаются с высшими народами, но быстро исчезают от соприкосновения сними. Всякий низший народ, приходящий в столкновение с высшим, фатально осужденна скорое исчезновение.
Много условий необходимо для того, чтобы расы могли слиться и образоватьновую, более или менее однородную.
Первое из этих условий заключается в том, чтобы скрещивающиеся расы не былислишком неравны численно; второе — чтобы они не слишком отличались своимипризнаками; третье — чтобы в течение долгого времени они подвергалисьодинаковым влияниям среды.
Первое из только что перечисленных мною условий имеет главное значение.Небольшое число белых, поселившихся среди многочисленного негритянскогоплемени, обыкновенно исчезает через несколько поколений, не оставив следа своейкрови в потомстве. Так исчезли все победители, которые покоряли себе слишкоммногочисленные народности. Они умели оставить себе свою цивилизацию, своеискусство и свой язык; но никогда не оставляли там своей крови.
Второе из предыдущих условий имеет столь же важное значение. Без сомнения,сильно различающиеся между собой расы, например, белая и черная, могутсмешиваться, но рождающиеся от них метисы образуют значительно низшую расу всравнении с теми, от которых она происходит, и совершенно неспособную создатьили даже поддержать какую бы то ни было цивилизацию. Влияние противоположныхнаследственностей разлагает их нравственность и характер. Когда метисы случайнонаследуют (как в Сан-Доминго) высшую цивилизацию, эта цивилизация быстроприходит в состояние плачевного упадка. Скрещивания могут быть элементом прогрессатолько среди высших рас, достаточно близких друг к другу, таковы англичане инемцы Америки. Но они составляют всегда элемент вырождения, когда эти расы,будучи даже высшими, слишком различаются между собой.
Все страны, заключающие в себе слишком большое число метисов, по однойтолько этой причине обречены на постоянную анархию, если только ими не будетуправлять железная рука. Такова неизбежная судьба Бразилии. Она насчитываеттолько треть белых. Остальная часть населения состоит из негров и мулатов. ЗнаменитыйАгассис говорит с полным основанием, что «достаточно побывать в Бразилии,чтобы признать факт вырождения, являющегося результатом скрещиваний, имевших вэтой стране место в гораздо более широких размерах, чем где-либо в другомместе. Эти скрещивания сглаживают — говорит он — лучшие расовые качествародичей, будут ли это негры, индейцы или европейцы, и производят неописуемыйтип, в котором физическая и душевная энергия ослабли».
Скрещивать два народа — значит изменять за раз как его физический, так идушевный склад. Впрочем, скрещивания составляют единственное верное средство,каким мы обладаем для того, чтобы основательно изменить характер какого-нибудьнарода, так как одна только наследственность достаточно сильна для того, чтобывступать в борьбу с наследственностью. Они позволяют создать со временем новуюрасу, обладающую новыми физическими и психологическими признаками.
Таким образом созданные признаки остаются в начале неустойчивыми и слабыми.Нужны всегда продолжительные наследственные накопления, чтобы закрепить их.Первое действие скрещиваний между различными расами заключается в том, что ониуничтожают душу этих рас, т.е. ту совокупность общих идей и чувств, которыесоставляют силу народов и без которых не могут существовать ни нация, ни отечество.Это критический период истории рас, период первых опытов и блужданий,обязательно проходимый всеми расами, потому что нет ни одного европейскогонарода, который бы не образовался из останков других народов. Это период,полный междоусобных распрей и всевозможных неожиданностей, продолжающийся дотех пор, пока новые психологические признаки еще не укрепились.
Предыдущее нам показывает, что на скрещивания следует смотреть одновременнокак на основной элемент образования новых рас и как на могучий факторразложения древних рас. Все народы, достигшие высокой ступени цивилизации,старательно избегали смешения с иностранцами и поступали так вполнеобоснованно. Без удивительного кастового строя ничтожная горсть арийцев,покорившая 3000 лет тому назад Индию, вскоре потонула бы в бесчисленной массечерных племен, окружавших ее со всех сторон, и никакая цивилизация не возниклабы на почве большого полуострова. Если бы в наши дни англичане не сохранили напрактике той же системы и согласились бы скрещиваться с туземцами, то громаднаяимперия Индии давно бы от них избавилась. Народ может потерять очень многое,претерпевать всевозможные катастрофы и быть еще в состоянии подняться. Но имвсе потеряно, и ему уже никогда не подняться, если он потерял свою душу.
Когда цивилизации, находящиеся в состоянии упадка, стали добычейзавоевателей, скрещивания играют сначала разрушительную роль, а потомсозидательную, о чем я только что говорил. Они разрушают древнюю цивилизацию,так как губят душу народа, который ею обладал. Они допускают создание новойцивилизации, так как старые психологические признаки пришедших в столкновениерас уничтожены и так как под влиянием новых условий существования могут вскором времени образоваться новые признаки.
Только на расах, находящихся в периоде образования, унаследованные чертыкоторых разрушаются противоположными действиями наследственности,обнаруживается влияние последнего из упомянутых в настоящей главе факторов — среды. Очень слабое в своем воздействии на древние расы, оно влияет оченьсильно на новые. Скрещивания, уничтожая психологические признаки,унаследованные от предков, создали своего рода tabula rasa, на которой действиесреды, продолжающееся в течение веков, в конце концов создает и постепенноукрепляет новые психологические признаки. Тогда и только тогда можно считатьобразование новой исторической расы завершившимися. Так создалась французскаяраса.
Отсюда ясно, что влияние среды, как физической так и моральной, или оченьвелико, или, напротив, очень слабо, смотря по обстоятельствам, и этим можносебе объяснить, почему относительно их влияния высказываются самыепротиворечивые мнения. Мы только что видели, что это влияние очень велико нарасы, находящиеся в периоде образования; но если рассматривать древние расы,прочно установленные с давних пор наследственностью, то можно сказать, чтовлияние среды, напротив, почти сводится к нулю.
Относительно моральной среды: мы имеем доказательство ничтожности еедействия в полном бессилии наших западных цивилизаций оказать влияние на народыВостока, даже когда они соприкасались с ними в течение многих поколений, какэто наблюдается на китайцах, живущих в Соединенных Штатах. Для физической средымы можем констатировать слабость ее власти из трудностей акклиматизации.Перенесенная в новую среду, совершенно отличную от прежней, древняя раса — всеравно, идет ли речь о человеке, животном или растении — скорее гибнет, чемизменяется. Последовательно завоевываемый десятью различными народами, Египетбыл всегда их могилой. Ни один из них не мог там акклиматизироваться. Греки,римляне, персы, арабы, турки и т.д. никогда не оставляли там следов своейкрови. Единственный тип, который там можно встретить, это тот же неизменныйфеллах с чертами, верно воспроизводящими те, которые вырезали египетские художникисемь тысяч лет тому назад на гробницах и дворцах фараонов.
Большинство исторических народов Европы находится еще в периоде образования,и этот факт очень важен для понимания их истории. Один только современныйангличанин представляет собой почти совершенно определившуюся расу. В немдревний бретонец, англосакс и нормандец слились, чтобы образовать новый, оченьоднородный тип. Во Франции, напротив, провансалец совершенно отличен отбретонца, овернца и нормандца. Однако если еще не существует типа среднегофранцуза, то, по крайней мере, существуют средние типы известных областей. Этитипы, к несчастью, еще слишком разнятся идеями и характером. Поэтому труднонайти учреждения, которые могли бы быть одинаково пригодны для них всех. Ихглубокие различия в чувствах и верованиях и вытекающие отсюда политическиеперевороты держатся главным образом на различиях в душевном складе, которыесумеет, может быть, изгладить будущее.
Так бывало всегда, когда стечение обстоятельств заставляло различные расыжить совместно на одной территории. Раздоры и междоусобные войны всегдаотличались тем большей интенсивностью, чем различнее были соприкасавшиеся междусобой расы. Когда они слишком несходны между собой, становится совершенноневозможным заставить их жить под одними учреждениями и одними законами.История больших империй, образованных из различных рас, всегда былатождественна. Они исчезали чаще всего вместе со своим основателем. Изсовременных наций одни только голландцы и англичане успели подчинить своему игуазиатские народы, совершенно отличающиеся от них, но это им удалось толькопотому что они умели уважать нравы, обычаи и законы этих народов, предоставляяв действительности им самим управлять собой и ограничивая свою роль взиманиемналогов, торговыми сношениями и поддержанием мира.
За этими редкими исключениями все большие империи, объединяющие несходныенароды, могут быть созданы только силой и осуждены погибнуть от насилия.
Для того, чтобы нация могла образоваться и долго существовать, нужно чтобыона образовывалась медленно, постепенным смешением рас, мало отличных друг отдруга, постоянно скрещивающихся между собой, живущих на одной территории,подчиняющихся действию одной и той же среды, имеющих одни и те же учреждения иодни и те же верования. Эти различные расы могут тогда, по истечении несколькихвеков, образовать очень однородную нацию.
По мере того как старится мир, расы становятся все более и болееустойчивыми, и их изменения путем смешений — все более и более редкими. Вступаяв возраст, человечество чувствует, что бремя наследственности становится всетяжелее и изменения все труднее. Что касается Европы, то можно сказать, что эраобразования исторических рас для нее в скором времени завершится.

Отдел второй. Как психологические чертырас обнаруживаются в различных элементах их цивилизаций
Глава I. История народов как следствие их характера
История народа вытекает всегда из его душевного склада. — Различныепримеры. — Как политические учреждения Франции вытекают из души расы. — Ихдействительная неизменность под кажущейся изменчивостью. — Наши самыеразличные политические партии преследуют, под различными названиями, одинаковыеполитические цели. — Централизация и уничтожение личной инициативы в пользугосударства. — Как французская революция только исполняла программу древнеймонархии. — Противоположность между идеалом англосаксонской расы и латинскимидеалом. Инициатива гражданина, замененная инициативой государства. — Приложение изложенных в настоящем труде принципов к сравнительному изучению развитияСеверо-Американских Соединенных Штатов и испано-американских республик. — Причины процветания одних и упадка других, несмотря на одинаковые политическиеучреждения. — Формы правления и учреждения имеют только очень слабое влияниена судьбы народов. — Эта судьба вытекает главным образом из их характера.
История в главных своих чертах может быть рассматриваема как простоеизложение результатов, произведенных психологическим складом рас. Онапроистекает из этого с клада, как дыхательные органы рыб из жизни их в воде.Без предварительного знания душевного склада народа история его кажетсякаким-то хаосом событий, управляемых одной случайностью. Напротив, когда душанарода нам известна, то жизнь его представляется правильным и фатальнымследствием из его психологических черт. Во всех проявлениях жизни нации мывсегда находим, что неизменная душа расы сама ткет свою собственную судьбу.
В особенности в политических учреждениях наиболее очевидно проявляетсяверховная власть расовой души. Нам легко будет доказать это несколькимипримерами.
Возьмем сперва Францию, т.е. одну из мировых стран, испытавших наиболееглубокие перевороты, где в нисколько лет учреждения изменялись по виду самымкоренным образом, где партии кажутся не только различными, но как будто даженесовместимыми между собой. Но если мы посмотрим с психологической точки зренияна эти по-видимому столь несходные, на эти вечно борющиеся партии, то нампридется констатировать, что они в действительности обладают совершенноодинаковым общим фондом, точно представляющим идеал их расы. Непримиримые,радикалы, монархисты, социалисты, одним словом, все защитники самых различныхдоктрин преследуют под разными ярлыками совершенно одинаковую цель: поглощениеличности государством. То, чего они одинаково горячо все желают, — это старыйцентралистский и цезаристский режим, государство, всем управляющее, всерегулирующее, все поглощающее, регламентирующее малейшие мелочи в жизни граждани увольняющее их таким образом от необходимости проявлять хоть малейшие проблескиразмышления и инициативы. Пусть власть, поставленная во главе государства,называется королем, императором, президентом, коммуной, рабочим синдикатом ит.д., все равно эта власть, какова бы она ни была, обязательно будет иметь одини тот же идеал, и этот идеал есть выражение чувств расовой души. Она другого недопустит.
«Таков, — пишет очень глубокий наблюдатель Дюпон Уайт, — особенныйгений Франции: она не в состоянии успевать в некоторых существенных ижелательных вещах, имеющих отношение к украшению или даже к сущностицивилизации, если не поддерживается и не поощряется своим правительством».
Итак, если наша крайняя нервозность, наша большая склонность к недовольствусуществующим, та идея, что новое правительство сделает нашу участь болеесчастливой, приводят нас к тому, что мы беспрерывно меняем свои учреждения, торуководящий нами великий голос вымерших предков осуждает нас на то, что мыменяем только слова и внешность. Бессознательная власть души нашей расы такова,что мы даже не замечаем иллюзии, жертвами которой являемся.
Если обращать внимание только на внешность, то трудно, конечно, представитьсебе другой режим, который бы сильнее отличался от старого, чем созданный нашейвеликой революцией. В действительности, однако, и в этом нельзя сомневаться,она только продолжала королевскую традицию, заканчивая дело централизации,начатой монархией несколько веков перед тем. Если бы Людовик XIII и Людовик XIVвышли из своих гробов, чтобы судить дело революции, то им, несомненно, пришлосьбы осудить некоторые из насилий, сопровождавших его осуществление, но онирассматривали бы его как строго согласное с их традициями и с их программой, ипризнали бы, что если бы какому-нибудь министру было ими поручено привести висполнение эту программу, то он не выполнил бы ее лучше. Они сказали бы, чтонаименее революционное из правительств, какие когда-либо знала Франция, естьименно правительство революции. Кроме того они констатировали бы, что в течениестолетия ни один из различных режимов, следовавших друг за другом во Франции,не пытался трогать этого дела: до такой степени оно — продукт правильногоразвития, продолжение монархического идеала и выражение гения расы. Безсомнения, эти славные выходцы с того света, ввиду их громадной опытности,представили бы некоторые критические замечания и, может быть, обратили бывнимание на то, что «новый строй», заменив правительственнуюаристократическую касту бюрократической, создал в государстве безличную власть,более значительную, чем власть старой аристократии, потому что одна толькобюрократия, ускользая от влияния политических перемен, обладает традициями,корпоративным духом, безответственностью, постоянством, т.е. целым рядомусловий, обязательно ведущих ее к тому, чтобы стать единственным властелином вгосударстве. Впрочем, я полагаю, что они не особенно настаивали бы на этомвозражении, принимая во внимание то, что латинские народы, мало заботясь освободе, но очень много — о равенстве, легко переносят всякого рода деспотизм,лишь бы этот деспотизм был безличным. Может быть, они еще нашли бы совершенноизлишними и очень тираническими те бесчисленные постановления, те тысячи пут,которые окружают ныне малейший акт жизни, и обратили бы внимание на то, чтоесли государство все поглотит, все обставит ограничениями, лишит граждан всякойинициативы, то мы добровольно очутимся, без всякой новой революции, в полномсоциализме. Но тогда божественный свет, освещающий верхи «сфер», или,за недостатком его, математические познания, учащие нас, что следствия растут вгеометрической прогрессии, пока продолжают действовать те же причины, дали быим возможность понять, что социализм есть не что иное, как крайнее выражениемонархической идеи, для которой революция была ускорительной фазой.
Итак, в учреждениях какого-нибудь народа мы одновременно находим теслучайные обстоятельства, перечисленные нами в начале этого труда, и постоянныезаконы, которые мы пытались определить. Случайные обстоятельства создают тольконазвания, внешность. Основные же законы вытекают из народного характера и создаютсудьбу наций.
Выше изложенному примеру мы можем противопоставить пример другой расы — английской, психологический склад которой совершенно отличен от французского.
Вследствие одного только этого факта ее учреждения коренным образомотличаются от французских.
Имеют ли англичане во главе себя монарха, как в Англии, или президента, какв Соединенных Штатах, их образ правления будет всегда иметь те же основныечерты: деятельность государства будет доведена до минимума, деятельность жечастных лиц — до максимума, что составляет полную противоположность латинскомуидеалу. Порты, каналы, железные дороги, учебные заведения будут всегдасоздаваться и поддерживаться личной инициативой, но никогда нс инициативойгосударства. Ни революции, ни конституции, ни деспоты не могут даватькакому-нибудь народу тех качеств характера, какими он не обладает, или отнять унего имеющиеся качества, из которых проистекают его учреждения. Не разповторялась та мысль, что каждый народ имеет ту форму правления, какую онзаслуживает. Трудно допустить, чтобы он мог иметь другую.
Предшествующие краткие рассуждения показывают, что учреждения народасоставляют выражение его души, и что если ему бывает легко изменить ихвнешность, то он не может изменить их основания. Мы теперь покажем на еще болееясных примерах, до какой степени душа какого-нибудь народа управляет егосудьбой и какую ничтожную роль играют учреждения в этой судьбе.
Эти примеры я беру в стране, где живут бок о бок, почти в одинаковыхусловиях среды, две европейские расы, одинаково цивилизованные и развитые, ноотличающиеся только своим характером: я хочу говорить об Америке. Она состоитиз двух отдельных материков, соединенных перешейком. Величина каждого из этихматериков почти равна, почвы их очень сходны между собой. Один из них былзавоеван и населен английской расой, другой — испанской. Эти две расы живут пододинаковыми республиканскими конституциями, так как все республики ЮжнойАмерики списывали свои конституции с конституций Соединенных Штатов. И так, унас нет ничего такого, чем мы могли бы объяснить себе различные судьбы этихнародов, кроме расовых различий. Посмотрим, что произвели эти различия.
Резюмируем сначала в нескольких словах черты англосаксонской расы,населившей Соединенные Штаты. Нет, может быть, никого на свете с болееоднородным и более определенным душевным складом, чем представители этой расы.
Преобладающими чертами этого душевного склада, с точки зрения характера,являются: запас воли, каким (может быть, исключая римлян) обладали оченьнемногие народы, неукротимая энергия, очень большая инициатива, абсолютноесамообладание, чувство независимости, доведенное до крайней необщительности,могучая активность, очень живучие религиозные чувства, очень стойкаянравственность и очень ясное представление о долге.
С точки зрения интеллектуальной, трудно дать специальную характеристику,т.е. указать те особенные черты, каких нельзя было бы отыскать у другихцивилизованных наций. Можно только отметить здравый рассудок, позволяющийсхватывать на лету практическую и положительную сторону вещей и не блуждать вхимерических изысканиях; очень живое отношение к фактам и умеренно-спокойное кобщим идеям и к религиозным традициям.
К этой общей характеристике следует прибавить еще тот полный оптимизмчеловека, жизненный путь которого совершенно ясен и который даже непредполагает, что можно выбрать лучший. Он всегда знает, что требуют от негоего отечество, его семья и его религия. Этот оптимизм доведен до того, чтозаставляет его смотреть с презрением на все чужеземное. Это презрение киностранцу и к их обычаям превышает до известной степени в Англии даже то,какое некогда питали римляне в эпоху своего величия по отношению к варварам.Оно таково, что по отношению к иностранцу исчезает всякое нравственное правило.Нет ни одного английского политического деятеля, который не считал быотносительно другой нации совершенно законными поступки, рискующие вызватьсамое глубокое и единодушное негодование, если бы они практиковались поотношению к его соотечественникам. Несомненно, что это презрение к иностранцу,с точки зрения философской, есть чувство очень низменного свойства; но с точкизрения народного благосостояния, оно крайне полезно. Как это правильно заметиланглийский генерал Уолслей, оно есть одно из тех качеств, которые создают силуАнглии. Кто-то очень удачно выразился по поводу их отказа (вполне, впрочем,основательного) позволить построить туннель под Ламаншем, который облегчил бысношения Англии с материком, что англичане прилагают столько же старания, как икитайцы, чтобы воспрепятствовать всякому чужеземному влиянию проникнуть к ним.
Все черты, которые только что перечислены нами, можно отыскать в различныхобщественных слоях; нельзя назвать ни одного элемента английской цивилизации,на который бы они не наложили своего глубокого отпечатка. Разве не поражает этосразу каждого иностранца, посетившего впервые Англию? Он заметит потребностьнезависимой жизни в хижине самого скромного работника, — помещении, правда,тесном, но защищенном от всякого принуждения и уединенном от всякого соседства;на наиболее посещаемых вокзалах, где беспрерывно циркулирует публика, не будучизагоняема, как стадо смирных баранов за барьер, охраняемый жандармом, как будтотолько силой можно обеспечить безопасность людей, не способных находить в себесамих доли необходимого внимания, чтобы не задавить друг друга. Он найдетэнергию расы как в напряженном труде работника, так и в труде учащегося,который будучи предоставлен самому себе с малых лет, научается один руководитьсобою, зная уже, что в жизни никто не станет заниматься его судьбой, кроме негосамого; у профессоров, очень умеренно налегающих на учение, но зато обращающихусиленное внимание на выработку характера, который они считают одним извеличайших двигателей в мире.
Уполномоченный английской королевой определить условия получения ежегодногоприза, назначенного ею для Колледжа Веллингтона, принц Альберт решил, что онбудет присуждаться не тому воспитаннику, который оказал наибольшие успехи внауках, но тому, за кем будет признан наиболее возвышенный характер. Все нашеобразование (понимая под ним то, что мы считаем высшим образованием)заключается в том, чтобы заставлять молодежь пересказывать лекции. Она ивпоследствии до такой степени сохраняет эту привычку, что продолжает повторять давнозатверженное в продолжение всей остальной своей жизни.
Вникая в общественную жизнь гражданина, он увидит, что если нужно исправитьисточник в селе, построить морской порт или проложить железную дорогу, тоапеллируют всегда не к государству, а к личной инициативе. Продолжая своеисследование, он скоро узнает, что этот народ, не смотря на недостатки, которыеделают его для иностранца самой несносной из наций, один только истинносвободен, потому что он только один научился искусству самоуправления и сумелоставить за правительством минимум деятельной власти. Если пробегаешь егоисторию, то видишь, что он первый сумел освободиться от всякого господства — как от господства церкви, так и от господства автократов. Уже с XV векаФортескью противопоставлял римский закон, наследие латинских народов,английскому закону: один является делом автократизма и весь проникнут тем,чтобы пожертвовать личностью; другой — дело общей воли и всегда готовыйзащищать личность".
В какое бы место земного шара подобный народ ни переселился, он немедленностанет господствующим и положит основание могущественным империям. Еслипорабощенная им раса, например, краснокожие в Америке, достаточно слаба, нонедостаточно полезна, она будет систематически искорена. Но если порабощеннаяраса, например, народности Индии, слишком многочисленна для того, чтобы бытьуничтоженной, и может между прочим доставлять продуктивный труд, то она будетпросто приведена в состояние очень суровой вассальной зависимости и вынужденаработать исключительно на своих господ.
Но особенно в такой новой стране, как Америка, можно следить за темиудивительными успехами, которые обязаны своим существованием только душевномускладу английской расы. Переселившись в страны без культуры, едва населенныенемногими дикими, и не имея возможности ни на кого рассчитывать, как только насамое себя, всем известно, чем она сделалась. Ей нужно было менее одногостолетия, чтобы стать в первом ряду великих мировых держав, и ныне нет никого,кто бы мог вступить в состязание с нею. Я рекомендую прочесть книгу М.Рузье оСоединенных Штатах лицам, желающим составить себе понятие об огромной массеинициативы и личной энергии, расходуемой гражданами великой республики.Способность людей самоуправляться, объединяться для учреждения крупных предприятий,основывать города, школы, гавани, железные дороги и т.д. доведена до такогомаксимума и деятельность государства низведена до такого минимума, что можносказать, что там почти не существует государственной власти. Помимо полиции идипломатического представительства, даже нельзя придумать, к чему она могла быслужить.
Впрочем, благоденствовать в Соединенных Штатах можно только под условиемобладания качествами характера, какие я только что описывал, и вот почемуиммиграции иностранцев не могут изменить основного духа расы. Условиясуществования таковы, что тот, кто не обладает этими качествами, осужден набыструю гибель. В этой атмосфере, насыщенной независимостью и энергией, можетжить один только англосакс. Итальянец умирает там с голода, ирландец прозябаетв низших занятиях.
Великая республика есть, конечно, земля свободы, но вместе с тем, она неземля ни равенства, ни братства. Ни в одной стране на земном шаре естественныйподбор не давал сильнее чувствовать своей железной лапы. Он здесь проявляетсябезжалостно; но именно вследствие его безжалостности, раса, образованию которойон способствовал, сохраняет свою мощь и энергию.
На почве Соединенных Штатов нет совсем места для слабых, заурядных инеспособных. Отдельные индивидуумы и целые расы осуждены на гибель в силуодного только того факта, что они низшие. Краснокожие, став бесполезными, былиистреблены железом и голодом; китайцы-работники, труд которых составляет оченьнеприятную конкуренцию, скоро подвергнутся той же участи. Закон, которым постановленобыло их совершенное изгнание, не мог быть применен из за громадных расходов,каких стоило бы его исполнение. Но и помимо закона они будут подвергатьсясистематическому уничтожению, что отчасти уже практикуется в некоторых округах.Другие законы были недавно вотированы с тем, чтобы запретить доступ наамериканскую территорию бедным эмигрантам. Что касается негров, которые служилипредлогом для аболиционистской войны, войны между теми, кто владел рабами, итеми, кто сам не владел, и другим не позволял владеть ими, то они едва терпимыв обществе, будучи всегда связаны с теми низшими занятиями, которых не захотелбы взять на себя ни один американский гражданин. В теории они имеют все права;но на практике с ними обращаются, как с полезными животными, от которыхстараются избавиться, когда они становятся опасными. Короткая расправа позакону Линча признается повсюду для них совершенно достаточной. При первомсерьезном преступлении их расстреливают или вешают. Статистика, знающая толькочасть этих казней, зарегистрировала их 1100 только за последние семь лет.
Это, конечно, темные стороны картины. Она достаточно ярка, чтобы сделать ихнезаметными. Если бы нужно было определить одним словом различие междуконтинентальной Европой и Соединенными Штатами, то можно было бы сказать, чтопервая представляет максимум того, что может дать официальная регламентация,заменяющая личную инициативу; вторые же — максимум того, что может дать личнаяинициатива, совершенно свободная от всякой официальной регламентации. Эти основныеразличия являются следствиями характера. Не на почве суровой республики имеетшансы привиться европейский социализм. Будучи последним выражением тираниигосударства, он может процветать только у старых рас, подчинявшихся впродолжение веков режиму, отнявшему у них всякую способность управлять самимисобой.
Мы только что видели, что произвела в одной части Америки раса, обладающаяизвестным душевным складом, в котором преобладают настойчивость, энергия иволя. Нам остается показать, что стало почти с той же самой страной в рукахдругой расы, хотя очень развитой, но не обладающей ни одним из тех качествхарактера, о которых мне пришлось только что говорить.
Южная Америка, с точки зрения своих естественных богатств, — одна избогатейших стран на земном шаре. В два раза большая, чем Европа, и в десять разменее населенная, она не знает недостатка в земле и находится, так сказать, враспоряжении каждого. Ее преобладающее население — испанского происхождения иразделено на много республик: Аргентинскую, Бразильскую, Чилийскую, Перуанскую,и т.д. Все они заимствовали свой политический строй от Соединенных Штатов иживут, следовательно, под одинаковыми законами. И за всем тем, в силу одноготолько расового различия, т.е. вследствие недостатка тех основных качеств,какими обладает раса, населяющая Соединенные Штаты, все эти республики безединого исключения являются постоянными жертвами самой кровавой анархии, и,несмотря на удивительные богатства их почвы, одни за другими впадают вовсевозможные хищения, банкротство и деспотизм. Нужно просмотреть замечательныйи беспристрастный труд Т.Чайльда об испаноамериканских республиках, чтобыоценить глубину их падения. Причины его коренятся в душевном складе расы, неимеющей ни энергии, ни воли, ни нравственности. В особенности отсутствиенравственности превосходит все, что мы знаем худшего в Европе. Приводя в примеродин из значительнейших городов, Буэнос-Айрес, автор объявляет его совершенноневозможным для жительства тем, кто сохранил еще хоть малейшую совестливость инравственность. По поводу одной из наименее упавших южноамериканских республик,Аргентинской, тот же писатель прибавляет: «Изучите эту республику скоммерческой точки зрения, и вы будете поражены безнравственностью, котораяздесь всюду выставляет себя на показ».
Что касается учреждений, то ни один пример не показывает лучше, до какойстепени они — продукт расового характера и насколько невозможно переносить ихот одного народа к другому. Было бы очень интересно знать, чем станут стольлиберальные учреждения Соединенных Штатов, будучи перенесены к низшей расе?
«Эти страны, — замечает Чайльд, говоря о различных испано-американскихреспубликах, — находятся под ферулой президентов, пользующихся столь женеограниченным самодержавием, как и турецкий султан; даже более неограниченным,поскольку они защищены от назойливости и влияния европейской дипломатии.Административный персонал состоит только из их креатур,..
граждане подают голос за то, что им кажется хорошим, но он не обращаетникакого внимания на их голосования… Аргентинская республика — республикатолько по имени; в действительности это олигархия людей, сделавших из политикиторговлю».
Единственная страна, Бразилия, несколько избегла этого глубокого падения, ито только благодаря монархическому режиму, ограждавшему власть отсоискательства. Слишком либеральный для этих рас без энергии и без воли, он вконце концов пал. Тотчас же страна впала в полную анархию, и за два или за тригода люди, стоящие у власти, до такой степени расхитили казну, что нужно былоувеличить налоги на 60%.
Конечно, падение латинской расы, населяющей Южную Америку, обнаруживается нетолько в политике, но и во всех элементах цивилизации. Предоставленные самимсебе, эти несчастные республики вернулись бы к чистому варварству. Вся промышленностьи вся торговля находятся в руках иностранцев — англичан, американцев и немцев.Вальпараисо сделался английским городом, и в Чили ничего бы не осталось, еслибы у него отняли иностранцев. Только благодаря им эти страны сохранили ещевнешний лоск цивилизации, напоминающий иногда Европу. Аргентинская республиканасчитывает 4 миллиона белых испанского происхождения; не знаю, можно ли былобы назвать из них хоть одного, помимо иностранцев, во главе какого-нибудьистинно крупного предприятия.
Этот страшный упадок латинской расы, предоставленной самой себе, всопоставлении с процветанием английской расы в соседней стране, составляет одиниз самых печальных и вместе с тем самых поучительных опытов, какие можнопривести для подтверждения изложенных мной психологических законов.
Мы видим из этих примеров, что народ не может избавиться от того, чтовытекает как следствие из его душевного склада; и если ему это удается, то вочень редкие моменты — так песок, поднятый бурей, кажется, освободился на времяот законов тяготения. По нашему мнению, верить, что формы правления иконституции имеют определяющее значение в судьбе народа — значит предаватьсядетским мечтам. Только в нем самом находится его судьба, но не во внешнихобстоятельствах. Все, что можно требовать от правительства, — это то, чтобы онобыло выразителем чувств и идей народа, управлять которым оно призвано. Побольшей части в силу одного только того факта, что-то или другое правительствосуществует, оно представляет точное отображение народа. Нет ни форм правления,ни учреждений, относительно которых можно было бы сказать, что они абсолютнохороши или абсолютно дурны. Правление дагомейского короля — вероятно,превосходное правление для народа, которым он призван был править; и самаяискусная европейская конституция была бы для этого же самого народа нижевыработанного им режима. Вот что, к несчастью, игнорируют многиегосударственные люди, воображающие, что форма правления есть предмет вывоза ичто колонии могут быть управляемы учреждениями метрополии. Столь же резоннобыло бы стараться убедить рыб жить на воздухе, на том только основании, чтовоздушным дыханием пользуются все высшие животные. В силу одного толькоразличия своего душевного склада, различные народы не могут долго пребывать пододинаковым режимом. Ирландец и англичанин, славянин и венгр, араб и французмогут быть удерживаемы под одними законами с величайшими трудностями и ценойбеспрерывных революций. Большие империи, состоящие из различных народов, всегдаосуждены на эфемерное существование. Если они существовали иногдапродолжительное время, как империя моголов, а потом англичане в Индии, то содной стороны — потому что туземные расы были до такой степени многочисленны,до того различны и, следовательно, до того враждебны друг другу, что они немогли и думать о том, чтобы соединиться против иностранцев; с другой стороны — потому что эти чужеземные властелины имели довольно верный политическийинстинкт, чтобы уважать обычаи покоренных народов и предоставить им жить посвоим собственным законам.
Нужно было бы написать много книг и даже переделать всю историю с совершенноновой точки зрения, если бы исследователи задались целью показать всеследствия, вытекающие из психологического склада народов. Более глубокоеизучение его должно было бы стать основанием для политики и для педагогики.Можно даже сказать, что это изучение избавило бы людей от бездны ошибок имногих переворотов, если бы народы вообще могли избегнуть злополучий,вытекающих из свойств их расы, если бы голос разума не заглушался всегдаповелительным голосом предков.

Глава II. Различные элементы цивилизации как внешнее проявление душинарода
Элементы, из которых образуется цивилизация, составляют внешниепроявления души создавших их народов. — Важность этих различных элементовразнообразится от одного народа к другому. — Искусство, литература, учрежденияи т.д. играют у разных народов различную роль. — Примеры, представляемые вдревности египтянами, греками и римлянами. — Различные элементы цивилизациимогут иметь эволюцию, совершенно независимую от общего хода этой цивилизации.-- Примеры, представляемые искусством. — Что оно передает. — Невозможностьнайти в каком-нибудь одном элементе цивилизации мерило ее уровня. — Элементы,обеспечивающие превосходство какому-нибудь народу. — Элементы, (c философскойточки зрения, очень низкие, могут быть очень важными с общественной точкизрения.
Различные элементы: язык, учреждения, идеи, верования, искусство,литература, из которых образуется цивилизация, должны быть рассматриваемы как внешнеепроявление души создавших их людей. Но, смотря по эпохам и расам, важность этихэлементов как выражения души какого-нибудь народа очень неодинакова.
Трудно в настоящее время встретить книгу, посвященную произведениямискусства, в которой бы не повторялось, что они верно передают мысль народов ислужат наиболее существенным выражением их цивилизации.
Без сомнения, часто бывает и так, но не достает еще многого для того, чтобыэто правило было абсолютным и чтобы развитие искусства соответствовало всегдаинтеллектуальному развитию наций. Если есть народы, для которых произведенияискусства составляют самое важное выражение их души, то есть, в свою очередь,другие, очень высоко стоящие на лестнице цивилизации, у которых искусствоиграло только очень второстепенную роль. Если бы предстояло написать историюцивилизации каждого народа, принимая во внимание только один ее элемент, тоэтот элемент должен был бы разнообразиться от одного народа к другому. Однинароды давали бы возможность лучше узнать искусство; другие — политические ивоенные учреждения, промышленность и т.д. Этот пункт важно установить с самогоначала, потому что он нам даст возможность позже понять, почему различныеэлементы цивилизации, передаваясь от одного народа к другому, претерпели очень неодинаковыеизменения.
Среди народов древности египтяне и римляне представляют собой оченьхарактерные примеры этого неравенства в развитии различных элементовцивилизации и даже различных отраслей, из которых образуется каждый изназванных элементов.
Возьмем сперва египтян. У них литература всегда была очень слаба, живопись — очень посредственна. Напротив, архитектура и скульптура имеют шедевры. Ихпамятники еще теперь вызывают наше удивление. Статуи, которые они нам оставили,могут служить образцами и в настоящее время, а грекам нужен был только оченькороткий период, чтобы успеть их превзойти.
От египтян переходим к римлянам, которые играли такую господствующую роль вистории. У них не было недостатка ни в воспитателях, ни в образцах, так как уних были уже предшественники в лице египтян и греков; и однако они не успелисоздать оригинального искусства. Никогда, может быть, ни один народ необнаружил меньше оригинальности в своих художественных произведениях. Римлянеочень мало заботились об искусстве, смотря на него только с утилитарной точкизрения и видя в нем только своего рода предмет ввоза, подобный другимпродуктам, например, металлы, благовонные вещества и пряности, которыетребовались ими от иностранных народов. Даже тогда, когда они уже были властелинамимира, римляне не имели национального искусства; и даже в эпоху, когда всеобщиймир, богатство и потребности в роскоши развили немного их слабые художественныечувства, они только из Греции выписывали образцы и художников. История римскойархитектуры и скульптуры есть не более как дополнительная глава к историигреческой архитектуры и скульптуры.
Но этот великий римский народ, столь незначительный в своем искусстве,поднял на недосягаемую высоту три других элемента цивилизации. Он имел военнуюорганизацию, которая обеспечила ему мировое господство; затем — политические исудебные учреждения, с которых мы еще до сих пор берем образцы, и наконец — литературу, которой вдохновлялась наша в течение веков.
Итак, мы поразительно ясно видим неравенство в развитии элементовцивилизации у двух наций, высокая ступень культуры которых не может бытьоспариваема, и потому можно заранее предсказать ошибки, в какие рискует попастьтот, кто примет за масштаб только один из этих элементов, например, искусство.Мы только что нашли у египтян чрезвычайно оригинальное и замечательноеискусство, за исключением живописи, и очень посредственную литературу. У римлян- очень посредственное искусство без малейшего следа оригинальности, но затоблестящую литературу и, наконец, перворазрядные политические и военныеучреждения.
Сами греки, один из народов, обнаруживших свое превосходство в самыхразнообразных отраслях, могут быть также приведены в пример, чтобы показатьотсутствие параллелизма в развитии различных элементов цивилизации. Вгомеровские времена их литература уже была очень блестяща. Еще и теперь песниГомера рассматриваются как образцы, на которых в течение веков воспитываетсяуниверситетская молодежь Европы; и однако открытия современной археологиипоказали, что в эпоху возникновения гомеровских песен греческая архитектура искульптура были грубо варварскими и состояли только из безобразных подражанийегипетской и ассирийской.
Но лучше всего показывают нам эти неравенства в развитии индусы. С точкизрения архитектуры, найдется очень мало народов, которые бы их превзошли. Сточки зрения философии, их умозрения достигали такой глубины, какой европейскаямысль достигла только в самое недавнее время. Если литература индусов стоитниже греческой и римской, то все-таки она дала нам несколько замечательныхвещей. В области скулыпуры индусы, напротив, очень посредственны и значительнониже греков. В сфере наук и исторических знаний они абсолютно ничтожны, и можноконстатировать у них отсутствие точности, чего нельзя встретить ни у одногонарода на подобной ступени развития. Их наука — только ребяческие умозрения; ихисторические книги — нелепые легенды, не заключающие в себе ни однойхронологической даты и, вероятно, ни одного точного события. Ясно, что изучениеодного только искусства было бы недостаточным для определения уровняцивилизации у этого народа.
Много других примеров можно было бы привести для подтверждения сказанного.Существуют расы, которые, никогда не занимая очень высокого положения,успевали, однако, создать себе совершенно индивидуальное искусство, без видимойсвязи с предшествующими образцами. Таковы были арабы. Менее столетия послетого, как их поток нахлынул на старый греко-римский мир, они прежде всегоизменили заимствованную ими византийскую архитектуру до того, что невозможнобыло бы открыть, какими образцами вдохновлялось их творчество, если бы мы неимели пред глазами целого ряда памятников смешанного стиля.
Впрочем, даже тогда, когда какой-нибудь народ не обладает никакими нихудожественными, ни литературными способностями, он может создать очень высокуюцивилизацию. Таковы были финикийцы, не имевшие иного превосходства, кроме своихкоммерческих способностей. Только благодаря их посредничеству и цивилизовалсядревний мир, различные части которого были приведены ими в соприкосновение другс другом; но сами они почти ничего не произвели, и история их цивилизации естьтолько история их торговли.
Наконец, существуют народы, у которых все элементы цивилизации, заисключением искусства, остались в очень низком состоянии. Таковы были моголы.Воздвигнутые ими в Индии памятники, стиль которых не заключает в себе почтиничего индусского, до такой степени великолепны, что некоторые из нихпризнаются со стороны компетентных художников самыми прекрасными произведениямирук человеческих; однако никому не придет в голову поместить моголов средивысших рас.
Впрочем, можно заметить, что даже у самых цивилизованных народов искусстводостигало высшей ступени развития не всегда в кульминационную эпоху ихразвития. У египтян и индусов самые совершенные памятники вместе с тем и самыедревние; в Европе процветало чудное готическое искусство, удивительныепроизведения которого не имели себе никогда ничего равного в средние века,рассматриваемые как полуварварская эпоха.
Итак, совершенно невозможно судить об уровне развития какого-нибудь народатолько по развитию его искусства. Оно, повторяю, составляет только один изэлементов его цивилизации; и вовсе не доказано, что этот элемент точно так же,как литература — самый высокий. Часто, напротив, у народов, стоящих во главецивилизации (у римлян в древности, у американцев в настоящее время)художественные произведения — самые слабые. Часто также, как мы только чтозаметили, народы создавали свои литературные и художественные шедевры в полуварварскиевека.
Итак, можно считать, что период индивидуальности в искусстве есть расцветего детства или его юности, но не его зрелого возраста, и если принять вовнимание, что в утилитарных заботах нового мира, зарю которого мы только едваразличаем, роль искусства едва заметна, то можно предвидеть тот день, когда онобудет помещено если не среди низших, то по крайней мере — среди совершенновторостепенных проявлений цивилизации.
Впрочем, очень много доводов можно выставить против того мнения, чтоискусство прогрессирует одновременно с остальными элементами цивилизации: оноимеет свою самостоятельную и специальную эволюцию. Возьмем ли Египет, Грециюили различные народы Европы, мы всегда констатируем тот общий закон, что лишьтолько искусство достигло известного уровня, создав известные шедевры,начинается немедленно период подражания, за которым неизбежно следует периодупадка, совершенно независимый от движения остальных элементов цивилизации.Этот период упадка продолжается до тех пор, пока какая-нибудь политическаяреволюция, нашествие, принятие новой религии или какой-нибудь другой фактор невведут в искусство новых элементов. Таким образом в средние века крестовыепоходы принесли знания и новые идеи, давшие искусству толчок, который имелпоследствием преобразование романского стиля в готический. Таким же образомнесколько веков спустя возрождение изучения греко-римской жизни повлекло засобой преобразование готического искусства в искусство эпохи Возрождения. Точнотак же в Индии нашествия мусульман привели к преобразованию индусскогоискусства.
Важно также заметить, что так как искусство выражает в общих чертахизвестные потребности цивилизации и соответствует известным чувствам, то оноосуждено претерпевать согласные с этими потребностями изменения и дажесовершенно исчезнуть, если сами родившие его потребности и чувства случайноизменяются или исчезают. Из этого еще вовсе не следует, что цивилизация вупадке, и здесь мы опять видим отсутствие параллелизма между эволюциейискусства и эволюцией остальных элементов цивилизации. Ни в одну историческуюэпоху цивилизация не была так высока, как в настоящее время, и ни в одну эпоху,может быть, не было более банального и менее индивидуального искусства. Так какисчезли религиозные верования, идеи и потребности, делавшие из искусствасущественный элемент цивилизации в эпохи, когда оно считало за святыни храмы идворцы, то и само искусство стало чем-то побочным, предметом развлечения,которому невозможно посвящать ни много времени, ни много денег. Не будучи болеепредметом необходимости, оно может быть только ремесленным и подражательным.Нет в настоящее время ни одного народа, который бы имел национальное искусство,и каждый в архитектуре, как в скульптуре, живет только более или менее удачнымикопиями с отдаленных времен.
Искусство — только низший род промышленности, когда оно перестает бытьвыражением потребностей, идей и чувств известной эпохи. Я удивляюсь теперьискренним произведениям наших средневековых художников, рисовавших святых, райи ад — предметы очень существенные тогда и составлявшие главный центрсуществования; но когда художники, у которых уже нет настоящих верований,покрывают наши стены теми же сюжетами, силясь вернуться к технике другого века,то они делают только жалкие подражания, совершенно не интересные для настоящеговремени и которые будет презирать будущее. Милые наивности ребенка вызываютотвращение, когда им начинает подражать старик.
То, что сейчас сказано нами о живописи, приложимо и к нашей архитектуре,пробавляющейся в настоящее время подражаниями формам, соответствующимпотребностям и верованиям, каких у нас уже нет. Единственная искренняяархитектура наших дней, потому что она только одна соответствует потребностям иидеям нашей цивилизации, — это архитектура пятиэтажного дома, железнодорожногомоста и вокзала. Это утилитарное искусство также характерно для известнойэпохи, как были некогда готическая церковь и феодальный замок; а для будущейархеологии большие современные гостиницы и готические соборы будут представлятьодинаковый интерес, потому что они будут последовательными страницами техкаменных книг, которые оставляет после себя каждый век, и вместе с тем, онаотбросит с презрением, как негодные документы, жалкие подделки, составляющиевсе современное искусство.
Ошибка наших художников заключается в том, что они желают оживить формулы,соответствующие эстетическим потребностям и чувствам, каких у нас уже нет. Нашежалкое классическое воспитание набило их головы отжившими понятиями и внушаетим эстетический идеал, совершенно не интересный для наших дней. Все меняется свеками — люди, их потребности и верования. Во имя каких принципов решаютсяутверждать, что одна только эстетика не подчиняется закону развития, которыйуправляет вселенной? Каждая эстетика являет собой идеал прекрасного известнойэпохи и известной расы, и в силу одного того, что эпохи и расы бываютразличные, и идеал прекрасного должен постоянно меняться. С точки зренияфилософской, все идеалы равноценны, потому что они составляют только временныесимволы. Когда влияние греков и римлян, в течение стольких вековфальсифицирующее европейский ум, наконец исчезнет из нашего воспитания и когдамы научимся самостоятельно смотреть вокруг себя, то для нас сделается ясным,что мир обладает памятниками, представляющими по меньшей мере одинаковуюэстетическую ценность с ценностью Парфенона, и имеющими для современных народовгораздо высший интерес.
Из всего вышесказанного можно заключить, что если искусство, как и всеэлементы цивилизации, составляет внешнее проявление души народа, который ихсоздал, то это еще не значит, что оно составляет для всех народов точноевыражение их мысли.
Это разъяснение было необходимо. Ибо важностью, какую имеет у известногонарода тот или другой элемент цивилизации, измеряется преобразующая сила, прилагаемаяэтим народом к тому же элементу, когда он его заимствует у чужеземной расы.Если, например, индивидуальность его главным образом проявляется в искусстве,то он не в состоянии будет воспроизвести ввезенных образцов, не наложив на нихглубокого своего отпечатка. Напротив, он очень мало изменит элементы, которыене могут служить истолкователями его гения. Когда римляне заимствовалиархитектуру у греков, они не делали в ней никаких коренных изменений, потомучто они больше всего вкладывали свою душу отнюдь не в свои памятники.
И однако даже у такого народа, совершенно лишенного оригинальнойархитектуры, вынужденного искать себе образцы и художников за границей,искусство должно в несколько веков подчиниться влиянию среды и стать, почтивопреки себе, выражением расы, которая его заимствует. Храмы, дворцы,триумфальные арки, барельефы античного Рима — работы греков или греческихучеников; и однако характер этих памятников, их назначение, их орнаменты, дажеих размеры не будет больше в нас поэтических и нежных воспоминаний об афинскомгении, но больше — идею силы, господства, военной страсти, котораяприподнимала великую душу Рима. Таким образом, даже в той сфере, где расаобнаруживает меньше всего оригинальности, она не может делать шага, чтобы неоставить какого-нибудь следа, который принадлежит только ей и раскрывает намнечто из ее душевного склада и из ее затаенных мыслей.
Действительно, настоящий художник, будь он архитектор, литератор или поэт,обладает магической способностью передавать в великолепных обобщениях душуизвестной эпохи и известной расы. Очень впечатлительные, почти бессознательные,мыслящие преимущественно образами, очень мало резонерствующие, художникиявляются самым верным зеркалом того общества, где они живут; их произведения — самые верные документы, на которые можно указать, чтобы воспроизвести истинныйобраз какой-нибудь цивилизации. Они слишком бессознательны, чтобы не бытьискренними, и слишком восприимчивы к впечатлениям окружающей их среды, чтобы непередавать верно ее идей, чувств, потребностей и стремлений. Свободы у них нетникакой, и это составляет их силу. Они заключены в тесном круге традиций, идей,верований, совокупность которых образует душу расы и эпохи, наследие чувств,мыслей и внушений, влияние которых на них всемогуще, потому что оно управляеттемной сферой бессознательного, в которой вырабатываются их произведения. Еслибы, не имея этих произведений, мы знали о минувших веках только то, чтоповествуют нам нелепые рассказы и тенденциозные сочинения древних историков, тоистинное прошлое каждого народа было бы для нас почти столь же скрыто, какпрошлое той затопленной морем таинственной Атлантиды, о которой говорит Платон.
Свойство художественного произведения заключается в том, чтобы искренновыражать потребности и идеи, вызвавшие его на свет; но если художественноепроизведение — верный язык, то этот язык часто трудно истолковать. Междупроизведением и создавшей его бессознательной мыслью существует интимная связь;но как найти нить, позволяющую нам восходить от одного к другой? Эта мысль,формировавшаяся изо дня в день из бесчисленных влияний среды, верований,потребностей, накопленная наследственностью, часто непонятна для людей другойрасы и другого века; однако она менее непонятна, когда передается нам посредствомкамня, чем когда доходит до нас посредством слов; ибо слова — эластичные формы,покрывающие одним и тем же одеянием совершенно несходные идеи. Извсех различныхязыков, рассказывающих прошлое, произведения искусства, в особенностипроизведения архитектуры, — еще самые понятные. Более искренние, чем книги,менее искусственные, чем религия и язык, они передают одновременно чувства ипотребности. Архитектор — строитель жилища человека и обители богов; а ведьвсегда в ограде храма или около домашнего очага вырабатывались первые причинысобытий, составляющих историю.
Из вышесказанного мы можем заключить, что если различные элементы, изкоторых образуется цивилизация, являются верным выражением души создавшего ихнарода, то некоторые из них воспроизводят душу этого народа гораздо лучше, чемдругие. Но так как природа этих элементов разнообразится от одного народа кдругому, от одной эпохи к другой, то очевидно, что невозможно найти среди ниххотя бы один, которым можно было бы пользоваться как общим мерилом для различныхцивилизаций.
Очевидно также, что нельзя установить между этими элементами иерархическогораспределения, ибо распределение это меняется от века к веку по мере того, каксоциальная полезность самих рассматриваемых элементов меняется с эпохами.
Если судить о важности различных элементов цивилизации с чисто утилитарнойточки зрения, то пришлось бы сказать, что самые важные элементы — те, которыедают возможность одному народу поработить другие, т.е. военные учреждения. Нотогда пришлось бы поставить греков (художников, философов и ученых) нижетяжеловесных римских когорт; мудрых и ученых египтян — ниже полуварварскихперсов; индусов — ниже тоже полуварварских моголов.
Этими тонкими различиями история не занимается. Единственное превосходство,пред которым она всегда преклоняется, — это военное; но последнее очень редкосопровождается соответствующим превосходством в остальных элементах цивилизацииили, по крайней мере, не дает ему долго существовать рядом с собою. Кнесчастью, военное превосходство у какого-нибудь народа не может ослабеть безтого, чтобы он не был осужден на скорое исчезновение. Всегда бывало так, чтокогда высшие народы достигали апогея цивилизации, они должны были уступатьварварам, значительно ниже их стоящим по уму, но обладающим известнымикачествами характера и воинственности, которые слишком утонченнымицивилизациями всегда уничтожались.
Итак, нужно прийти к тому печальному выводу, что те элементы цивилизации,которые с философской точки зрения очень низки, с общественной точки зренияявляются самыми важными. Если законы будущего должны быть такими же, как законыпрошедшего, то можно сказать, что для народа самое вредное — если он достигаетслишком высокой ступени развития и культуры. Народы гибнут по мере того, какпортятся качества их характера, составляющие основу их души, и эти качествапортятся по мере того, как растут их цивилизация и развитие.

Глава III. Как преобразовываются учреждения, религии и языки
Высшие расы не могут точно так же, как и низшие, резко изменить элементысвоей цивилизации. — Противоречия, представляемые народами, переменившими своюрелигию, свой язык и свое искусство. — В чем видны эти перемены. Глубокиеизменения, каким подверглись буддизм, браманизм, исламизм и христианство взависимости от принявших их рас. — Изменения, каким подвергаются учреждения иязыки в зависимости от принимающей их расы. — Слова, рассматриваемые каксоответствующие в различных языках, представляют совершенно несходные идеи испособы мышления. — Невозможность вследствие этого перевода некоторых языковна чужие. — Почему в исторических сочинениях цивилизация какого-нибудь народаиногда претерпевает глубокие изменения. — Пределы взаимного влияния различныхцивилизаций.
В одном из своих трудов я показал, что высшие расы не в состоянии навязатьсвою цивилизацию низшим. Перебирая одно за другим самые сильные средствавоздействия, какими располагают европейцы, — воспитание, учреждения и верования- я доказал абсолютную недостаточность этих средств воздействия для того, чтобыизменить социальное состояние низших народов. Я пытался также установить, чтопоскольку элементы какой-нибудь цивилизации соответствуют известному, вполнеопределенному душевному складу, созданному долгим воздействиемнаследственности, то было бы невозможно переменить их, не изменив одновременнодушевного склада, из которого они возникают. Одни только века, а незавоеватели, могут выполнить подобный труд. Я показал также, что только черезцелый ряд последовательных этапов, аналогичных тем, через которые переходиливарвары, разрушители греко-римской цивилизации, народ может подниматься полестнице цивилизации. Если посредством воспитания стараются избавить его оттаких этапов, то этим разрушают только его нравственность и умственныеспособности и в конце концов низводят его до гораздо низшего уровня, чем тот,какого он достиг сам.
Аргументация, применимая к низшим расам, вполне приложима и к высшим. Еслипринципы, изложенные в этом труде, верны, то мы должны утверждать, что и высшиерасы не могут резко изменить своей цивилизации. Им тоже нужны время ипоследовательные этапы. Если иногда кажется, что какой-нибудь высший народпринял верования, учреждения, язык и искусство, совершенно отличные от тех,какие были у его предков, то в действительности это возможно только после того,как он их медленно и глубоко изменил с тем, чтобы привести в соответствие сосвоим душевным складом.
Очевидно, что история противоречит на каждой странице только чтовысказанному положению. Там можно очень часто видеть, что народы меняют элементысвоей цивилизации, принимают новые религии, новые языки, новые учреждения. Одниоставляют свои многовековые верования, чтобы перейти в христианство, буддизмили ислам; другие преобразовывают свой язык; третьи, наконец, коренным образомизменяют свои учреждения и искусство. Даже кажется, что достаточнокакого-нибудь завоевателя или апостола, или даже простого каприза, чтобы оченьлегко производить подобные перемены.
Но, рассказывая нам про эти резкие перевороты, история исполняет толькообычное свое дело: создавать и распространять в продолжение многих летзаблуждения. Когда изучаешь ближе все эти мнимые перемены, то замечаешь скоро,что легко меняются только названия вещей, между тем как сущности, скрывающиесяза этими словами, продолжают жить и изменяются только крайне медленно.
Чтобы убедиться в этом и показать, вместе с тем, как за похожими названиямисовершается медленное развитие вещей, пришлось бы изучить элементы каждойцивилизации у различных народов, т.е. написать совершенно новую их историю. К этойтрудной работе я уже приступал во многих томах и не намерен ее здесьвозобновлять. Оставляя в стороне бесчисленные элементы, из которых образуетсяцивилизация, я выберу только один из них — искусство.
Однако прежде, чем приступить (в особой главе) к изучению эволюции,совершаемой искусством при переходе от одного народа к другому, я скажунесколько слов об изменениях, испытываемых остальными элементами цивилизации, стем, чтобы показать, что законы, приложимые к одному из этих элементов,приложимы также ко всем остальным, и что если искусство народов находится всвязи с известным душевным складом, то и язык, учреждения, верования и т.д.находятся в такой же взаимной зависимости и, следовательно, не могут крутоменяться и переходить от одного народа к другому.
Эта теория может казаться парадоксальной, поскольку она касается религиозныхверований, и однако в истории именно этих верований можно найти лучшие примеры,чтобы доказать, что народу так же невозможно круто изменить элементы своейцивилизации, как индивиду изменить свой рост или цвет своих глаз.
Без сомнения, всякому известно, что все великие религии, браманизм, буддизм,христианство, ислам, вызвали массовые обращения среди целых рас, которыеформально сразу их приняли; но когда углубляешься немного в изучение этихобращений, то сразу можно заметить, что если и переменили что-нибудь народы, тотолько название своей старой религии, а не самую религию; что вдействительности принятые верования подверглись изменениям, необходимым длятого, чтобы примкнуть к старым верованиям, которым они пришли на смену и поотношению к которым были только простым продолжением. Изменения, испытываемыеверованиями при переходе от одного народа к другому, часто бывают даже стользначительны, что вновь принятая религия не имеет — никакого видимого родства стой, название которой она сохраняет. Лучший пример представляет нам буддизм,который после того, как был перенесен в Китай, до того стал там неузнаваем, чтоученые сначала приняли его за самостоятельную религию и потребовалось оченьмного времени, чтобы узнать, что эта религия — просто буддизм, видоизмененныйпринявшей его расой. Китайский буддизм вовсе не буддизм Индии, сильноотличающийся от буддизма Непала, а последний, в свою очередь, удаляется отбуддизма Цейлона. В Индии буддизм был только схизмой предшествовавшего емубраманизма (от которого он в сущности очень мало отличается), точно так же, какв Китае — схизмой прежних верований, к которым он тесно примыкает.
То, что строго доказано для буддизма, не менее верно для браманизма. Так какрасы Индии чрезвычайно различны, то легко было допустить, что под одинаковыминазваниями у них должны были быть чрезвычайно различные религиозные верования.Несомненно, все браманистские племена считают Вишну и Шиву своими главными божествами,а Веды — своими священными книгами; но эти главные божества оставили в религиитолько свои имена, священные же книги — только свой текст. Рядом с нимиобразовались бесчисленные культы, в которых можно находить в зависимости отрасы самые разнообразные верования: монотеизм, политеизм, фетишизм, пантеизм,культ предков, демонов, животных, и т.д. Если судить о культах Индии только потому, что говорят Веды, то невозможно было бы составить ни малейшегопредставления о божествах и верованиях, господствующих на громадномполуострове. Заглавие священных книг почитается у всех браминов, но от религии,которой эти книги учат, вообще ничего не остается.
Даже сам ислам, не смотря на простоту его монотеизма, не избег этого закона:существует громадное расстояние между исламом Персии, Аравии и Индии. Индия, всущности политеистическая, нашла средства сделать политеистической наиболеемонотеистическую из религий. Для 50 миллионов мусульман-индусов Магомет исвятые ислама являются только новыми божествами, прибавленными к тысячамдругих.
Ислам даже не успел установить того равенства всех людей, которое в другихместах было одной из причин его успеха: мусульмане Индии применяют, подобнодругим индусам, систему каст. На Декане, среди дравидийских народностей, исламстал до того неузнаваем, что нельзя его более отличать от браманизма; он бы отнего вовсе не отличался, если бы не имя Магомета и не мечеть, где поклоняютсяобоготворенному пророку.
Вовсе не нужно идти в Индию, чтобы видеть глубокие изменения, каким подвергалсяислам, переходя от одной расы к другой. Достаточно посмотреть на Алжир. Онзаключает в себе две совершенно различные расы: арабов и берберов, одинаковомусульман. Но от ислама первых до исламизма последних очень далеко; полигамияКорана превратилась в моногамию у берберов, религия которых есть толькосоединение ислама со старым язычеством, царившим между ними в течение многихвеков, когда еще господствовал Карфаген.
И религии Европы не ускользнули от общего закона — видоизменяться сообразнос душой принимающих их рас. Как и в Индии, буква догматов, установленныхтекстами, осталась неизменной; но это только простые формулы, смысл которыхкаждый истолковывает по-своему. Под общим названием христиан мы находим вЕвропе настоящих язычников, например, нижнебретонца, молящегося идолам;фетишистов, например, испанца, обожающего амулеты; политеистов, например,итальянца, почитающего за различные божества Мадонн каждого селения. Ведяисследование дальше, можно было бы легко показать, что великий религиозный расколреформации был необходимым следствием истолкования одной и той же религиознойкниги различными расами: северные расы сами желают исследовать свою веру ирегулировать свою жизнь; южные же народы остались далеко позади с точки зрениянезависимости и философского развития. Ни один пример не может быть болееубедительным.
Но это факты, развитие которых нас завлекло бы очень далеко. Нам придетсяеще меньше места посвятить двум остальным основным элементам цивилизации,учреждениям и языку, потому что нужно было бы вдаться в техническиеподробности, которые слишком выходили бы из границ этого труда. То, что вернодля верований, одинаково верно и для учреждений; эти последние не могутпередаваться от одного народа к другому, не подвергаясь изменениям. Не желая утомлятьчитателя массой примеров, я прошу его просто обратить внимание на то, до какойстепени в новейшие времена изменяются у разных рас одни и те же учреждения,навязанные силой или убеждением, несмотря на то, что сохраняют одинаковыеназвания. Я это показал в предыдущей главе на примере различных стран Америки.
Учреждения в действительности составляют только следствие необходимостей, накоторые воля одного поколения не может оказать никакого действия. Для каждойрасы и для каждого фазиса развития этой расы существуют условия существования,чувств, мыслей, мнений, наследственных влияний, предполагающих одни учрежденияи исключающих другие. Правительственные ярлыки очень мало значат. Никогда небыло дано какому-нибудь народу выбирать учреждения, которые казались емулучшими. Если очень редкий случай позволяет ему их выбирать, то он не умеет ихсохранять. Многочисленные революции, беспрерывные изменения конституций,которым французы предаются уже в продолжение века, составляют опыт, которыйдолжен был бы уже давно выработать у государственных людей определенный взглядна этот счет. Я, впрочем, думаю, что только в голове темных масс и в узкоймысли некоторых фанатиков способна еще держаться та идея, что важныеобщественные перемены могут совершаться путем декретов. Единственная полезнаяроль учреждений заключается в том, чтобы дать законную санкцию изменениям,которые уже приняты нравами и общественным мнением. Они следуют за этимипеременами, но не предшествуют им. Не учреждениями изменяются характер и мысльлюдей. Не ими можно сделать народ религиозным или скептиком, научить егоруководить самим собою вместо того, чтобы беспрестанно требовать от государстваобуздывающих его мер.
Я не буду долго останавливаться на языках, только напомню, что даже тогда,когда язык уже установился благодаря письменности, он необходимо изменяется,переходя от одного народа к другому, и это именно делает столь нелепой идею овсемирном языке. Менее чем в два столетия после завоевания галлы, несмотря насвое неизмеримое численное превосходство, приняли латинский язык; но этот языкнарод скоро переделал сообразно своим потребностям и особенной логике своегоума. Из этих видоизменений получился в конце концов современный французскийязык.
Различные расы не могут долгое время говорить на одном и том же языке.Случайности завоеваний, коммерческих интересов могут, без сомнения, заставитькакой-нибудь народ принять чужой язык вместо своего родного, но в течениенемногих поколений заимствованный язык совершенно преобразуется. Преобразованиебудет тем глубже, чем раса, у которой язык был заимствован, сильнее отличаетсяот той, которая его заимствовала.
Всегда можно встретить несходные языки в странах, где существуют различныерасы. Индия представляет этому блестящий пример. Большой полуостров населеночень многими и очень различными расами; ученые насчитывают там 240 языков,некоторые из них отличаются друг от друга гораздо больше, чем греческий отфранцузского. Двести сорок языков, не говоря уже о почти трехстах диалектах!Между этими языками самый распространенный — еще совершенно новый, так как онсуществует не дольше трех столетий; это индостанский, образовавшийся изсоединения персидского и арабского, на которых говорили завоеватели-мусульмане,с индусским, одним из наиболее распространенных в завоеванных странах языков.Победители и побежденные вскоре забыли свой первобытный язык, чтобы говорить нановом языке, приспособленном к потребностям новой расы, образовавшейся путемскрещивания различных совместно живущих народов.
Я не могу дольше останавливаться на этом вопросе и вынужден ограничитьсяуказанием основных идей. Если бы я мог входить в необходимые подробности, топошел бы дальше и показал бы, что когда народы различны, то слова, которые мысчитаем у них однозначащими, в действительности представляют до такой степенидруг от друга далекие способы мышления и чувствования, что вполне верныйперевод с одного языка на другой невозможен. Это легко понять, видя, как напротяжении нескольких веков в одной и той же стране, у одной и той же расы однои то же слово соответствует совершенно несходным понятиям.
Старинные слова представляют понятия людей прежнего времени. Слова, бывшие вначале знаками действительных вещей, вскоре утратили свой смысл вследствиеизменений в идеях, нравах и обычаях. Продолжают рассуждать с помощью этихпривычных знаков, изменить которые было бы слишком трудно, но нет уже никакогосоответствия между тем, что они представляли в данный момент, и тем, чтообозначают в настоящее время. Когда речь идет о народах, очень удаленных отнас, принадлежащих к цивилизациям, не имеющим никакого сходства с нашими, топереводы могут дать только слова, совершенно лишенные своего настоящегопервоначального смысла, т.е. вызывающие в нашем уме идеи, не находящиеся ни вкакой связи с теми, какие они некогда вызывали. Это явление особеннопоразительно для древних языков Индии. У этого народа (индусов) с колеблющимисяидеями, логика которого не имеет никакого родства с нашей, слова никогда неимели того точного и определенного смысла, какой им в конце концов дали вЕвропе века и склад нашего ума. Есть книги, например, Веды, перевод которых невозможен. Проникать в мысль индивидуумов, с которыми мы живем, но от которыхнас отделяют некоторые различия в возрасте, в половом отношении, в воспитании,уже очень трудно; проникать же в мысль рас, над которыми тяготеет пыль веков, — труд, который никогда не удастся выполнить ни одному ученому. Все доступное намзнание служит только для того, чтобы показать полную бесполезность подобныхпопыток.
Как бы ни были кратки и мало развиты предыдущие примеры, они вполнедостаточны для того, чтобы показать, каким глубоким изменениям подвергаютсяэлементы цивилизации у народов, их заимствующих. Заимствование кажется частозначительным, потому что по названию оно бывает иногда очень рельефно; ноусвоение его является всегда в действительности очень ничтожным. С веками,благодаря медленной работе поколений и вследствие постепенных прибавлений,заимствованный элемент сильно отличается от своего первоначального прототипа. Сэтими постепенными изменениями история, интересующаяся главным образомвнешностью, вовсе не считается, и когда она нам говорит, например, чтокакой-нибудь народ принял новую религию, то мы сейчас же представляем себе нете верования, какие в действительности были им приняты, но именно ту религию,какая нам известна в настоящее время. Нужно глубоко изучить эти медленныеприспособления, чтобы хорошо понять их генезис и уловить различия, отделяющиеслова от сущностей.
Итак, история цивилизации состоит из медленных приспособлений, из ничтожныхпостепенных изменений. Если они нам кажутся внезапными и значительными, топотому, что мы, как в геологии, пропускаем промежуточные фазы и рассматриваемтолько крайние.
В действительности как бы ни был развит и одарен какой-нибудь народ, егоспособность усваивать тот или другой новый элемент цивилизации всегда оченьограничена. Мозговые клеточки не могут усвоить себе в день то, на создание чегопотребовались века, и что было приспособлено к чувствам и потребностям совершенноразличных организмов. Одни только медленные наследственные приобретениядопускают возможность подобных ассимиляций. Когда мы перейдем к изучениюэволюции искусства у наиболее развитого из народов древности, у греков, тоувидим, что ему нужно было много веков для того, чтобы выйти из грубыхподражаний ассирийским и египетским образцам и последовательными этапами дойтидо шедевров, которым еще поныне удивляется человечество.
И, однако, все народы, следовавшие друг за другом в истории, исключаянекоторые первобытные народы, каковы египтяне и халдеи, только и делали, чтоусваивали себе элементы цивилизации, составлявшие наследие прошлого, изменяя ихсообразно своему душевному складу. Развитие цивилизаций совершалось бынесравненно медленнее, и история различных народов была бы только вечнымповторением, если бы они не могли воспользоваться материалами, выработанными доних. Цивилизации, созданные 7 или 8 тысяч лет тому назад жителями Египта иХалдеи, образовали источник материалов, куда поочередно приходили черпать всенации. Греческое искусство родилось из искусства, созданного на берегах Тигра иНила. Из греческого стиля получился римский, который в свою очередь, смешанныйс восточными влияниями, дал начало последовательно византийскому, романскому иготическому стилям, разнообразящимся в зависимости от гения и возраста народов,у которых они возникли, но имеющим общее происхождение.
То, что мы сейчас сказали об искусстве, приложимо ко всем элементамцивилизации, учреждениям, языкам и верованиям. Европейские языки происходят отодного языка-праотца, на котором некогда говорили жители центральногоплоскогорья Азии. Наше право — детище римского права, которое в свою очередьродилось от предшествовавших прав. Сами наши науки не были бы тем, что онипредставляют собой теперь, без медленной работы веков. Великие основателисовременной астрономии: Коперник, Кеплер, Ньютон находятся в связи с Птолемеем,сочинения которого служили учебными руководствами вплоть до XV века; Птолемейже примыкает чрез Александрийскую школу к египтянам и халдеям. Мы видим, такимобразом, несмотря на страшные пробелы, которыми полна история цивилизации,медленную эволюцию наших знаний, заставляющую нас восходить чрез века и империик заре этих древних цивилизаций, причем эти последние современная наукапытается ныне связать с теми первобытными временами, когда человечество неимело еще истории. Но если источник общий, то изменения — прогрессивные илирегрессивные, — каким подверглись заимствованные элементы у каждого народасообразно его душевному складу, очень различны. История этих изменений исоставляет историю цивилизаций.
Мы только что показали, что основные элементы, из которых образуетсяцивилизация, индивидуальны для каждого народа, что они составляют не толькорезультат, но даже выражение структуры его души, и не могут, следовательно,переходить от одной расы к другой, не подвергаясь очень глубоким изменениям. Мытакже видели, что величину этих изменений маскируют с одной сторонылингвистические потребности, заставляющие нас обозначать одинаковыми словамисовершенно различные вещи, а с другой — неизбежные недостатки историческихсочинений, обращающих наше внимание только на крайние формы цивилизации и непоказывающих нам соединяющих их промежуточных форм. Переходя в следующей главек общим законам эволюции искусств, мы сумеем показать еще более яснопоследовательность изменений, совершающихся в основных элементах какой-нибудьцивилизации по мере перехода их от одного народа к другому.

Глава IV. Как преобразовываются искусства
Применения вышеизложенных принципов к изучению эволюции искусств увосточных народов. — Египет. — Религиозные идеи, от которых происходит егоискусство. — Чем стало его искусство после перенесения его к различным расам:эфиопам, грекам и персам. — Первобытный низкий уровень греческого искусства.-- Медленность его развития. — Принятие и развитие в Персии греческого,египетского и ассирийского искусств. — Преобразования, испытываемыеискусством, зависят от расы, но нисколько не от религиозных верований. — Примеры,представляемые большими изменениями, каким подверглось арабское искусство взависимости от рас, принявших ислам. — Применение наших принципов к изменениюпроисхождения и развития индусского искусства. — Индия и Греция черпали изодного источника, но ввиду различия рас они пришли к искусствам, не имеющимникакого родства. — Громадные изменения, каким подверглась архитектура вИндии, в зависимости от населявших ее рас и несмотря на сходство верований.
Исследуя отношения, связывающие душевный склад известного народа с егоучреждениями, верованиями и языком, я должен был ограничиться на этот счеткраткими указаниями. Чтобы осветить разносторонне подобные вопросы, нужно былобы написать тома.
Что касается искусства, то здесь ясное и точное изложение несравненно легче.Учреждения, верования — вещи сомнительной определенности и очень трудноподдающиеся объяснению. Нужно изучать сущности, меняющиеся с каждой эпохой искрывающиеся за мертвыми текстами, посвятить себя всецело аргументации икритике, чтобы в конце концов прийти к спорным выводам. Напротив,художественные произведения, в особенности памятники, очень определенны и легкоподдаются истолкованию. Каменные книги — самые ясные из книг, единственные,никогда не лгущие, и на этом основании я им отвожу главное место в своих трудахпо истории цивилизаций Востока. Я всегда питал большое недоверие к литературнымдокументам. Они часто вводят в заблуждение и редко научают. Памятник никогда необманывает и всегда научает. Он лучше всего хранит мысль исчезнувших народов.Нужно сожалеть об умственной слепоте специалистов, желающих находить на нихтолько надписи.
Итак, мы кратко исследуем, каким образом искусства являются выражениемдушевного склада какого-нибудь народа и как они преобразовываются, переходя отодной цивилизации к другой.
В этом исследовании я займусь только восточным искусством. Генезис ипреобразование европейского искусства подчинялись одинаковым законам; но чтобыпоказать его эволюцию у различных народов, нужно было бы входить в подробности,каких не допускают чрезвычайно тесные рамки этого исследования.
Возьмем сначала искусство Египта и посмотрим, чем оно некогда стало,переходя последовательно к трем различным расам: неграм Эфиопии, грекам иперсам.
Из всех цивилизаций, когда-либо процветавших на земном шаре, цивилизацияЕгипта наиболее полно вылилась в своем искусстве. Она выразилась в нем с такойсилой и ясностью, что художественные типы, родившиеся на берегах Нила, моглигодиться для одного только Египта и быть приняты другими народами только послетого, как они подверглись значительным изменениям.
Египетское искусство, в особенности архитектура, есть выражение особенногоидеала, который в продолжение 50 веков постоянно интересовал весь народ. Египетмечтал создать человеку нетленное жилище ввиду его эфемерного существования.Эта раса, вопреки стольким другим, презирала жизнь и лелеяла мысль о смерти.
Более всего ее занимала неподвижная мумия, которая своими покрытыми эмальюглазами в своей золотой маске вечно созерцает в глубине своего темного жилищатаинственные иероглифы. Не опасаясь никакой профанации в своем гробовом доме,огромном, как дворец, среди расписанных и покрытых изваяниями стен бесконечныхкоридоров, эти мумии находили здесь все, что прельщало человека в течение егокороткого земного существования. Для них копались подземелья, воздвигалисьобелиски, пилоны, пирамиды, для них же обтесывались задумчивые колоссы, сидящиес выражением спокойствия и величия на своих каменных тронах.
Все прочно и массивно в этой архитектуре, потому что она стремилась бытьвечной.
Если бы из всех народов древности нам были известны только одни египтяне, томы за всем тем могли бы утверждать, что искусство — самое верное выражениесоздавшей его расовой души.
Очень различные друг от друга народы: эфиопы (низшая раса), греки и персы(высшие расы), заимствовали свое искусство или у одного Египта, или частью уЕгипта, частью у Ассирии. Посмотрим же, чем оно стало в их руках.
Возьмем сначала самый низший из только что поименованных нами народов,эфиопов.
Известно, что в очень раннюю эпоху египетской истории (XXIV династия) народыСудана, воспользовавшись анархией и упадком Египта, завладели некоторыми из егопровинций и основали царство, имевшее последовательно своей столицей Напату иМероэ и сохранившие свою независимость в продолжение многих веков. Ослепленныецивилизацией побежденных, они пытались подражать их памятникам и искусству; ноэти подражания, образцы которых у нас имеются, большей частью грубыеоболваненные статуи. Эти негры были варварами; слабое развитие их мозга осудилоих на застой; и действительно, несмотря на цивилизующее влияние египтян,продолжавшееся в течение многих веков, они никогда не вышли из варварства. Нетпримера ни в древней, ни в современной истории, чтобы какое-нибудь негритянскоеплемя возвысилось до известного уровня цивилизации; всякий раз, когда в силуодной из тех случайностей, которые в древности сложились в Эфиопии, а в нашидни — в Гаити, высокая цивилизация попадала в руки негритянской расы, этацивилизация быстро принимала очень плачевные формы.
Другая раса, тогда тоже варварская, но белая, греческая раса заимствовала уЕгипта и Ассирии первые образцы своего искусства, и она также сначалаограничивалась безобразными подражаниями. Произведения искусства этих двухвеликих цивилизаций были доставлены ей финикийцами, тогдашними властелинами надморскими путями, соединяющими берега Средиземного моря, и народами Малой Азии,хозяевами сухих путей, ведших в Ниневию и Вавилон.
Каждому хорошо известно, насколько в конце концов греки поднялись выше своихобразцов. Но открытия современной археологии также доказали, насколько грубыбыли их первые оболваненные статуи, и что им нужны были века, чтобы дойти дошедевров, завоевавших себе бессмертие. На этот тяжелый труд — создатьоригинальное искусство, оставившее за собой позади иностранное, греки потратилиоколо 700 лет; но успехи, сделанные ими в последний век, значительнее успеховвсех предшествовавших веков. Больше всего времени требуется какому-нибудьнароду для прохождения не высших этапов цивилизации, а низших. Самые древниепроизведения греческого искусства, произведения сокровищницы в Микенах,относящиеся к XII веку до Р.Х., обнаруживают совершенно варварские опыты,грубые копии с восточных образцов; шесть веков спустя искусство остается такжееще восточным; Аполлон Тенейский и Аполлон Орхоменский чрезвычайно похожи наегипетские статуи; но скоро успехи становятся очень быстрыми, и век спустя мыуже встречаем Фидия и чудные статуи Парфенона, т.е. искусство, освободившеесяот своего восточного происхождения и стоящее значительно выше образцов,которыми оно вдохновлялось в течение столь долгого времени.
То же самое было с архитектурой, хотя этапы ее развития труднее установить.Мы не знаем, какими могли быть дворцы гомеровских поэм около IX века до Р.Х.;но медные стены, разноцветные крыши, золотые и серебряные животные, охраняющиеворота, заставляют невольно вспомнить об ассирийских дворцах, облицованныхбронзовыми досками и эмалированными кирпичами и охраняемых изваянными быками.Во всяком случае, нам известно, что тип наиболее древних дорических греческихколонн, которые, по-видимому, восходят к VII веку, можно найти в Египте, вКарнаке и в Бени-Хасане, что ионическая колонна заимствовала многие из своихчастей у Ассирии; но мы также знаем, что из этих чужеземных элементов, сначаланаложенных друг на друга, потом слившихся и, наконец, преобразовавшихся,возникли новые колонны, совершенно отличные от своих первобытных образцов.
На другом конце древнего мира Персия показывает нам пример аналогичногозаимствования и развития, но развития, не успевшего достигнуть своего апогея,потому что оно было круто остановлено чужеземным завоеванием. Персия не имеласеми столетий, как Греция, но только два века, чтобы создать себе искусство.Единственный народ, арабы, успел до сих пор выработать оригинальное искусство встоль короткое время.
История персидской цивилизации начинается только с Кира и его преемников,которые успели за пять веков до Р.Х. завладеть Вавилоном и Египтом, т.е. двумякрупными центрами цивилизации, освещавшими тогда своей славой восточный мир.Греки, которые должны были господствовать в свою очередь, тогда еще не шли всчет. Персидская империя сделалась центром цивилизации, пока она не быланиспровергнута Александром, переместившим, вместе с тем, центр мировойцивилизации. Не обладая никаким искусством, персы после завладения Египтом иВавилонией заимствовали у них художников и образцы искусства. Их властьпродолжалась только два века, поэтому они не имели времени глубоко изменить унаследованноеими искусство; но когда эти завоеватели в свою очередь были покорены, ониначали уже его преобразовывать. Развалины Персеполиса, еще и теперь стоящие,рассказывают нам о генезисе этих преобразований. Мы находим там несомненноесмешение или, скорее, наслоение египетского и ассирийского искусства, смешанныхс некоторыми греческими элементами; но и новые элементы, именно высокаяперсеполитанская колонна с двуглавыми капителями, показываются уже там ипозволяют предсказать, что если бы у персов не было столь ограниченного временигосподства, то эта высшая раса создала бы себе столь же оригинальное, если нестоль же высокое искусство, как греческое.
Доказательством этого могут служить персидские памятники, найденные десятьвеков спустя. После династии Ахеменидов, ниспровергнутой Александром,наследовала династия Селевкидов, потом династия Арсакидов и наконец династияСасанидов, ниспровергнутая в VII веке арабами. Вместе с ними Персия приобретаетновую архитектуру, и когда она снова начинает строить памятники, то они носятна себе печать несомненной оригинальности, вытекающей из сочетания арабскогоискусства с древней архитектурой Ахеменидов, измененной сочетанием сэллинизированным искусством Арсакидов (гигантские порталы во всю вышину фасада,эмалированные кирпичи, стрельчатые своды и т.д.). Это-то новое искусство иперенесли в последствии моголы в Индию, предварительно преобразовав егопо-своему.
В предыдущих примерах мы находим различные ступени преобразований, какиеможет совершить один народ в искусстве другого, смотря по его расе и времени,каким он располагает на это преобразование.
У низшей расы (у эфиопов), имевшей в своем распоряжении века, но обладавшейочень слабым психологическим развитием, мы видели, что заимствованное искусствобыло приведено в низшую форму. У расы высокой и имевшей в своем распоряжениивека, у греков, мы констатировали полное преобразование древнего искусства вновое, значительно высшее. У другой расы, у персов, менее развитой, чем греки,и располагавшей коротким временем, мы нашли большую способность приспособленияи зачатки преобразования.
Но помимо примеров, большей частью отдаленных, какие мы только что привели,есть еще другие, гораздо более современные, показывающие величину техизменений, какие приходится совершить той или другой расе в заимствованном еюискусстве. Эти примеры тем более типичны, что в данном случае речь идет онародах, исповедующих одну и ту же религию, но имеющих различное происхождение.
Когда в VII веке нашей эры арабы завладели самой большой частью старогогреко-римского мира и основали гигантскую империю, простиравшуюся от Испании доЦентральной Азии, захватив весь север Африки, они очутились лицом к лицу свполне определенной архитектурой — византийской. С самого начала они ее целикомприняли — как в Испании, так в Египте и в Сирии, для построения своих мечетей.Мечеть Омара в Иерусалиме, мечеть Амру в Каире и другие памятники, еще теперьсохранившиеся, свидетельствуют нам о таком заимствовании. Но это продолжалосьне долго, и мы видим, как памятники видоизменялись от страны к стране, от векак веку. В своей «Истории цивилизации арабов» я показал происхождениеэтих изменений. Они до такой степени значительны, что между таким памятникомначала завоевания, как мечеть Амру в Каире (1742 г.), и мечетью Каит-Бей (1468г.) конца великой арабской эпохи нет ни малейшего сходства. Я показал своимиобъяснениями и рисунками, что в различных странах, подчиненных закону ислама, — в Испании, в Африке, в Сирии, Персии, Индии — памятники имеют стользначительные различия, что их совершенно невозможно соединить под общимназванием, как это можно сделать, например, по отношению к готическимпамятникам, которые, несмотря на все свои различия, обнаруживают явноесходство.
Эти коренные различия в архитектуре мусульманских стран не могут зависеть отразличия в религиях, так как в данном случае религия одна и та же; они зависятот расовых различий, влияющих на развитие искусства так же глубоко, как и насудьбы империи.
Если это утверждение верно, то мы должны находить в одной и той же стране,населенной различными расами, очень несходные памятники, несмотря наодинаковость верований и единство политической власти. Это как раз инаблюдается в Индии. В Индии легче всего найти примеры, годные дляподтверждения общих принципов, изложенных в этом труде, и потому-то я постоянновозвращаюсь к ней. Большой полуостров представляет собой самую поучительную исамую философскую из исторических книг. В настоящее время это вдействительности единственная страна, где можно по желанию перемещаться вовремени и видеть еще живущими целые ряды последовательных этапов, которыечеловечество должно было пройти, чтобы достигнуть высших ступеней цивилизации.В Индии можно встретить все формы развития: там имеют своих представителей икаменный век, и век электричества. Нигде нельзя лучше видеть роль крупныхфакторов, управляющих происхождением и развитием цивилизаций.
Применяя принципы, развитые в настоящем труде, я пытался в другом разрешитьдолго неподдававшуюся решению проблему: происхождение индусского искусства. Таккак сочинение это очень мало известно и составляет интересное приложение моихидей относительно психологии рас, то мы приведем здесь из него наиболеесущественные строки.
С точки зрения искусства Индия появляется в истории только очень поздно.Самые древние ее памятники, например, колонны Асоки, храмы Карли, Рарут, Санчии т.д. восходят едва к III веку до Р.Х. Когда они были построены, то большаячасть старых цивилизаций древнего мира, цивилизации Египта, Персии и Ассирии идаже самой Греции закончили свое развитие и погружались в мрак упадка.Единственная цивилизация, римская, заместила все остальные. Мир знал толькоодного властелина.
Индия, так поздно выступившая из мрака истории, могла поэтому заимствоватьмногое у предшествовавших ей цивилизаций; но глубокая изолированность, вкоторой, как еще недавно полагали, она всегда жила, и удивительнаяоригинальность ее памятников без всякого видимого родства со всеми теми,которые им предшествовали, заставляли долгое время отвергать всякую гипотезу очужеземных заимствованиях.
Со стороны неоспоримой оригинальности первые памятники Индии выказали такуювысоту исполнения, выше которой они уже никогда не поднимались. Произведениямтакого совершенства предшествовали долгие поиски ощупью; но, несмотря на самыекропотливые исследования, ни одна из ее статуй, ни один из памятников не открылследа этих блужданий.
Недавнее открытие в некоторых изолированных странах северо-западной частиполуострова обломков статуй и памятников, показывая несомненные греческиевлияния, в конце концов убедило индианистов, что Индия заимствовала своеискусство у Греции.
Приложение вышеизложенных принципов и более глубокое исследованиебольшинства памятников, существующих еще в Индии, привели меня к совершеннодругому решению. Индия, по моему мнению, несмотря на свое случайноесоприкосновение с греческой цивилизацией, не заимствовала у нее ни одного изсвоих искусств и не могла заимствовать. Две соприкасавшиеся расы были слишкомразличны, мысли их слишком несходны, художественный их гений слишкомхарактерен, чтобы они могли взаимно влиять друг на друга.
Изучение древних памятников, рассеянных по Индии, показывает нам прямо, чтомежду ее искусством и греческим нет никакого родства. Тогда как нашиевропейские памятники полны элементами, заимствованными у греческого искусства,памятники Индии не представляют нам ни одного. Самое поверхностное изучениепоказывает, что мы имеем тут дело с совершенно различными расами и что, можетбыть, никогда не было более несходных гениев, я скажу даже более противных другдругу, чем греческий и индусский.
Это общее понятие только еще более выясняется, когда глубже вникаешь визучение памятников Индии и в интимную психологию народов, их создавших. Скорозамечаешь, что индусский гений слишком индивидуален, чтобы подчинитьсячужеземному влиянию, слишком несогласному с его собственной мыслью. Эточужеземное влияние может быть, без сомнения, навязано; но, сколько бы оно нипродолжалось, оно остается совершенно поверхностным и непрочным. Кажется, чтомежду душевным складом различных рас Индии и других народов существуют столь жевысокие преграды, как страшные препятствия, созданные природой между большимполуостровом и другими странами земного шара. Индусский гений до такой степениоригинален, что, какой бы предмет ему ни пришлось заимствовать, этот предметтотчас же преобразовывается и становится индусским. Даже в архитектуре, гдетрудно скрывать заимствования, индивидуальность этого своеобразного гения, этаспособность быстрого искажения сказывается очень скоро. Можно, конечно,заставить индусского архитектора скопировать греческую колонну, но нельзя емупомешать видоизменить ее в колонну, которую с первого взгляда будут приниматьза индусскую. Даже в наши дни, когда европейское влияние столь сильно в Индии,такие видоизменения наблюдаются ежедневно. Дайте индусскому художникускопировать какой-нибудь европейский образец, он примет от него только общуюформу, но преувеличить одни части, умножить, предварительно исказив,орнаментные детали, и вторая или третья копия совершенно потеряет свой западныйхарактер, чтобы сделаться исключительно индусской.
Основная особенность индусской архитектуры, а также и литературы — этокрайнее преувеличение, бесконечное изобилие деталей, сложность, составляющаякак раз противоположность правильной и холодной простоте греческого искусства.Изучая искусство Индии, можно всего лучше понять, до какой степени пластическиепроизведения известной расы находятся в связи с ее душевным складом исоставляют наиболее ясный язык для тех, кто в состоянии его истолковать. Еслибы индусы, подобно ассирийцам, совершенно исчезли из истории, то барельефы иххрамов, их статуи и памятники были бы достаточны, чтобы открыть нам их прошлое.В особенности они говорили бы нам, что методический и ясный ум греков никогдане мог оказать ни малейшего влияния на разнузданное и неметодическоевоображение индусов. Они нам объяснили бы также, почему греческое влияние вИндии могло быть только временным и ограниченным всегда той областью, где онона короткое время было навязано.
Археологическое изучение памятников позволило нам подтвердить точнымидокументами то, что общее знание памятников Индии и индусского духанепосредственно открывает. Оно позволило нам констатировать тот любопытныйфакт, что индусские государи, находясь в сношениях с Арсакидами — царямиПерсии, цивилизация которой носила сильный отпечаток эллинизма, много раз иособенно в первые два века нашей эры хотели вводить в Индию греческоеискусство, но никогда не успевали в этом.
Это заимствованное искусство, совершенно официальное и без всякой связи сдухом народа, к которому оно было занесено, исчезало всегда вместе сполитическими влияниями, вызвавшими его на свет. Впрочем, такая пересадка быласлишком противна индусскому гению, чтобы иметь даже в период, когда она быланавязана, какое-нибудь влияние на национальное искусство. Действительно, втогдашних и в позднейших памятниках, каковы многочисленные подземные храмы,нельзя найти следа греческих влияний. С другой стороны, они сами по себеслишком характерны, чтобы их нельзя было узнать. Помимо соразмерности, котораявсегда характерна, есть еще технические подробности, особенно искусстводрапировки, тотчас же выдающее руку греческого художника.
Исчезновение греческого искусства в Индии было столь же внезапно, как и егопоявление, и сама эта внезапность показывает, до какой степени оно былозаносным искусством, официально навязанным, без всякого родства с тем народом,который должен был принять его. Никогда не бывает, чтобы искусства совершенноисчезали у какого-нибудь народа; они преобразовываются и новое искусствозаимствует всегда что-нибудь у того, которому оно является на смену. Внезапнопридя в Индию, греческое искусство внезапно же исчезло оттуда, и произвело тамтакое же ничтожное влияние, как европейские памятники, построенные тамангличанами два века тому назад.
Нынешнее отсутствие влияния европейского искусства в Индии, несмотря наболее чем столетнее неограниченное господство, может быть сопоставлено сничтожным влиянием греческого искусства 18 веков тому назад. Нельзя отрицать,что тут существует какая-то непримиримость эстетических чувств, ибомусульманское искусство, хотя оно такое же чужеземное, как и европейское,вызвало подражания во всех частях полуострова. Даже там, где мусульмане никогдане пользовались никакой властью, редко можно встретить храм, не заключающийнекоторых мотивов арабской орнаментации. Без сомнения, как и в отдаленную эпохуцаря Канишки, мы видим в настоящее время, что раджи вроде Гвалиора, прельщенныевеличием власти иностранцев, выстраивают себе дворцы в греко-латинском стиле,но, как и во времена Канишки, такое официальное искусство, нагроможденное натуземное, остается без всякого влияния на это последнее.
Итак, греческое искусство и индусское некогда существовали бок о бок, как внастоящее время европейское искусство и индусское, но никогда не влияли друг надруга. Что касается памятников чисто индусских, то нет среди них ни одного, окотором можно было бы сказать, что он представляет в целом или в деталях хоть самоеотдаленное сходство с греческим памятником.
Это бессилие греческого искусства привиться в Индии является чем-топоразительным и его следует, конечно, приписать указанной нами непримиримостимежду душами двух рас, но не врожденной неспособности Индии усвоить себечужеземное искусство, так как она прекрасно умела усвоить и преобразоватьискусства, согласовавшиеся с ее душевным складом.
Археологические документы, которые нам удалось собрать, доказали, что Индияискала начала своего искусства на самом деле в Персии, но не в Персии, слегкаэллинизированной, времен Арсакидов, а в Персии — наследнице древних цивилизацийАссирии и Египта. Известно, что когда, 330 лет до Р.Х" Александрниспроверг династию царей Ахеменидов, персы обладали уже два столетия блестящейцивилизацией. Конечно, они не нашли формулы какого-то нового искусства, носмесь египетского и ассирийского, которую они унаследовали, произвелазамечательные произведения. Мы можем судить о них по сохранившимся ещеразвалинам Персеполиса. Там пилоны Египта, крылатые быки Ассирии и даженекоторые греческие элементы показывают нам, что в этой ограниченной областиАзии сошлись все искусства великих предшествовавших цивилизаций.
В Персию Индия пришла черпать, но в действительности черпала из искусствХалдеи и Египта, которые Персия только и заимствовала.
Изучение памятников Индии открывает нам, каким заимствованиям они обязанысвоим появлением на свет; но чтобы констатировать эти заимствования, нужнообратиться к самым древним памятникам: индусская душа до такой степениоригинальна, что заимствованные вещи, чтобы приспособиться к ее понятиям,должны подвергнуться очень крупным изменениям, после которых они скоростановятся неузнаваемыми.
Почему Индия, оказавшаяся столь неспособной заимствовать что бы то ни было уГреции, напротив, оказалась столь способной заимствовать у Персии? Очевидно,что персидское искусство вполне соответствовало ее душевному складу, между темкак греческое нисколько с ним не согласовалось. Простые формы, поверхности сничтожными орнаментами греческих памятников не могли прийтись по вкусуиндусскому духу, между тем как изысканные формы, обилие украшений, богатствоорнаментации персидских памятников должны были его прельстить.
Впрочем, не только в ту отдаленную, предшествовавшую нашей эре, эпохуПерсия, представительница Египта и Ассирии, оказывала своим искусством влияниена Индию. Когда много веков спустя на полуострове появились мусульмане, то ихцивилизация во время своего прохождения чрез Персию глубоко пропиталасьперсидскими элементами; и то, что она принесла в Индию, было главным образомперсидским искусством, которое носило еще на себе след своих старых ассирийскихтрадиций, продолженных ахеминидскими царями. Гигантские двери мечетей, и вособенности покрывающие их эмалированные кирпичи — признаки халдео-ассирийскойцивилизации. Это искусство Индия сумела еще усвоить, потому что оносогласовалось с духом ее расы, между тем как прежнее греческое и современноеевропейское, глубоко противные ее способу чувствовать и мыслить, всегда оставалисьбез влияния на нее.
Итак, не к Греции, как продолжают еще утверждать археологи, но к Египту иАссирии — через посредничество Персии — примыкает Индия. Индия ничего не взялау Греции, но обе они черпали из одного источника, из той общей сокровищницы,фундамента всех цивилизаций, выработанного в течение веков народами Египта иХалдеи.
Греция заимствовала у него через посредничество финикийцев и народов МалойАзии; Индия — через посредничество Персии. Греческая и индусская цивилизациивосходят, таким образом, к общему источнику; однако в обеих этих странахтечения, вышедшие из этого источника, скоро глубоко разошлись соответственнодуху каждой расы.
Но если, как мы это уже говорили, искусство находится в тесной связи сдушевным складом расы и если на этом основании одно и то же искусство,заимствованное несходными расами, принимает тотчас совершенно различные формы,то мы должны встретить в Индии, населенной очень разнообразными расами,совершенно различные искусства, архитектурные стили без малейшего сходства,несмотря на одинаковость верований.
Изучение памятников различных областей показывает, до какой степени этодействительно так. Различия между памятниками до такой степени глубоки, что мыих могли классифицировать только по странам, т.е. по расам, но вовсе не порелигии, к которой принадлежат построившие их народы. Нет никакого сходствамежду памятниками Северной Индии и памятниками Южной, воздвигнутыми в одну и туже эпоху народами, исповедующими одинаковую религию. Даже во времямусульманского господства, т.е. в период, когда политическое единство Индиибыло наиболее полным, чисто мусульманские памятники имеют глубокие различия вразных областях. Мечети Ахмедабада, Лагора, Агра, Бижапура, хоть и посвященныеодному и тому же культу, представляют только очень слабое родство, даже гораздоменьшее, чем то, которое связывает памятник эпохи Возрождения с памятникамиготического периода.
Не только архитектура отличается в Индии от одной расы к другой, но искульптура разнообразится в различных областях, как по представленным типам,так в особенности по манере их передачи. Сравните барельефы и статуи Санчи спочти одновременными барельефами и статуями Рарута, и различие уже очевидно.Оно оказывается еще больше, когда сравниваешь барельефы и статуи провинции Орисыс барельефами и статуями Бюнделькунда, или еще статуи Мисоры со статуямибольших пагод Южной Индии. Влияние расы проявляется всюду. Оно между прочимсказывается в малейших художественных предметах: каждому известно, на сколькоони не сходны между собой в различных частях Индии. Не нужно очень опытногоглаза, чтобы распознать деревянный сундучок резной работы из Мисоры от такогоже сундучка, украшенного резьбой в Гузра, или чтобы различать драгоценную вещьс Орисского берега от драгоценной вещи с Бомбейского берега.
Без сомнения, архитектура Индии, как и всех восточных народов, архитектурапо преимуществу религиозная; но как бы велико ни было религиозное влияние, вособенности на Востоке, однако, влияние расы еще гораздо значительнее.
Эта расовая душа, руководящая судьбой народов, руководит также ихверованиями, учреждениями и искусством; какой бы элемент цивилизации мы ниизучали, мы всегда найдем ее в нем. Она — единственная сила, которой никакаядругая не может превозмочь. Она представляет собой тяжесть тысяч поколений,синтез их мысли.

Третий отдел. Какизменяются психологические черты рас
Глава I. Роль идей в развитии цивилизаций
Руководящих идей в каждой цивилизации всегда бывает очень немного. — Крайняя медленность их возникновения и исчезновения. — Идеи влияют наповедение только после того, как преобразовались в чувства. — Они участвуюттогда в образовании характера. — Благодаря медленности развития идей,цивилизации обладают известной устойчивостью. — Как устанавливаются идеи. — Действие рассуждений на массы совершенно ничтожно. — Влияние утверждения ипрестижа. — Роль убежденных и апостолов. — Искажение, испытываемое идеями,когда они спускаются в массы. — Общепринятая идея действует скоро на всеэлементы цивилизации. — Благодаря общности идей люди каждого века имеютизвестный запас средних понятий, который делает их очень сходными в их мысляхив их делах. — Иго обычая и общественного мнения. — Оно уменьшается только вкритические эпохи истории, когда старые идеи потеряли свое влияние и еще незаменены новыми.-- Эта критическая эпоха, единственная, когда оспариваниемнений может быть терпимо. — Догматы держатся только под условием отсутствиякритики. — Народы не могут изменить своих идей и своих догматов, не будучитотчас же вынуждаемы переменить свою цивилизацию.
Показав, что психологические черты рас обладают большой устойчивостью и чтоиз этих черт вытекает история народов, мы прибавили, что психологическиеэлементы могли, подобно анатомическим, под конец преобразоваться медленныминаследственными накоплениями. Большей частью от этих изменений зависит развитиецивилизации.
Факторы, способные вызывать психологические перемены, весьма разнообразны. Кчислу их относятся: потребности, борьба за существование, действие известнойсреды, успехи знаний и промышленности, воспитание, верования и проч. Я посвятилих изучению уже целый том и не буду трактовать теперь об этом предметеподробно, а возвращаюсь к нему лишь с тем, чтобы показать механизм их действия,которому и будут посвящены настоящая и следующие главы.
Изучение различных цивилизаций, следовавших друг за другом от начала мира,показывает, что руководящая роль в их развитии всегда принадлежала оченьнезначительному числу основных идей. Если бы история народов сводилась кистории их идей, то она никогда бы не была очень длинной. Когда какая-нибудьцивилизация успела создать в век или в два основные идеи в области искусств,наук, литературы и философии, то можно рассматривать ее как исключительноблестящую.
Нам уже известно, что ход какой-нибудь цивилизации вытекает главным образомиз характера, т.е. из наследственных чувств народа, у которого эта цивилизацияпроявилась. Мы видели также, что эти наследственные чувства имеют большуюпрочность, но что они могут под конец измениться под влиянием различныхфакторов. В ряду между этими факторами последними следует поставить влияниеидей.
Но идеи могут оказать настоящее действие на душу народов только когда они,после очень медленной выработки, спустились из подвижных сфер мысли в туустойчивую и бессознательную область чувств, где вырабатываются мотивы нашихпоступков. Они составляют тогда некоторым образом часть характера и могутвлиять на поведение. Когда идеи подверглись уже этой медленной выработке, силаих очень значительна, потому что разум перестает иметь власть над ними.
Убежденный человек, над которым господствует какая-нибудь идея, религиознаяили другая, не приступен для рассуждений, как бы основательны они ни были. Все,что он может попробовать, это ввести путем искусственных мыслительных приемов ичасто путем очень больших искажений опровергающую его мысль в круггосподствующих над ним понятий.
Если идеи могут оказать влияние только после того, как они медленноспустились из сознательных сфер в сферу бессознательного, то не трудно понять,с какой медленностью они должны изменяться, а также почему руководящие идеикакой-нибудь цивилизации столь немногочисленны и требуют так много времени длясвоего развития. Нам нужно радоваться, что это так, ибо в противном случаецивилизации не могли бы иметь никакой прочности. Счастье также, что новые идеимогут в конце концов заставить принять себя, ибо если бы старые идеи осталисьсовершенно неподвижными, то цивилизации не могли бы совершать никакогопрогресса. Ввиду медленности наших психических изменений нужно многочеловеческих поколений, чтобы дать восторжествовать новым идеям и еще многочеловеческих поколений, чтобы заставить их исчезнуть. Наиболее цивилизованныенароды — те, руководящие идеи которых сумели держаться на равном расстоянии отизменчивости и устойчивости. История устлана останками тех, которые не были всостоянии сохранить этого равновесия.
Итак, легко понять, почему при изучении истории народов более всего поражаетне богатство или новизна их идей, но, напротив, крайняя бедность этих идей,медленность их изменений и власть, какую они имеют. Цивилизации являютсярезультатами некоторых основных идей; когда же случайно изменяются эти идеи, тои питаемые ими цивилизации осуждены скоро измениться.
Средние века жили двумя основными идеями: религиозной и феодальной. Из этихдвух идей вытекало их искусство, литература и их понятия о жизни. В эпохуВозрождения обе эти идеи немного изменяются; идеал, найденный в древнемгреко-латинском мире, воспринимается Европой, и скоро понятие о жизни,искусство, философия и литература начинают преобразовываться. Потом начинаетколебаться авторитет предания, научные истины заменяют собой постепеннооткровенную истину, и снова преобразовывается цивилизация. В настоящее времястарые религиозные идеи явно окончательно потеряли большую часть своей власти,и вследствие этого одного все общественные учреждения, опиравшиеся на нее,угрожают рухнуть.
История происхождения идей, их господства, отживания, преобразований иисчезновения может быть убедительно изложена только, когда подтверждаешь еемногочисленными примерами. Если бы мы могли входить в детали, то показали бы,что каждый элемент цивилизации: философия, религия, искусство, литература ит.д., подчинен очень небольшому числу руководящих идей, развитие которыхчрезвычайно медленно. Сами науки не избегают этого закона. Вся физика вытекаетиз идеи сохранения энергии, вся биология — из идеи трансформизма(изменяемости), вся медицина — из идеи действия бесконечно малых, и историяэтих идей показывает, что хотя последние обращаются к самым просвещенным умам,но устанавливаются они только мало-помалу и с трудом. В наше время, когда всеидет так быстро, и притом в сфере исследований, где не говорят уже ни страсти,ни интересы, для установления основной научной идеи требуется не меньшедвадцати пяти лет. Наиболее ясные, наиболее легкие для доказательства идеи,которые должны были давать меньше всего поводов для споров (например, идеякровообращения), потребовали не меньше времени.
Будет ли это научная, художественная, философская, религиозная, однимсловом, какая бы то ни была идея, распространение ее совершается всегдаодинаковым способом. Нужно, чтобы она сначала была принята небольшим числомапостолов, которым сила их веры или авторитет их имени дают большой престиж.Они действуют тогда более внушением, чем доказательствами. Не в достоинствекакого-нибудь доказательства следует искать существенные элементы механизмаубеждения. Внушают свои идеи престижем, которым обладают, или обращаясь кстрастям, но нельзя произвести никакого влияния, если обращаться только кразуму. Массы не дают себя никогда убеждать доказательствами, но толькоутверждениями, и авторитет этих утверждений зависит от того обаяния, какимпользуется тот, кто их высказывает.
Когда апостолы успели уже убедить небольшой кружок своих учеников иобразовали таким образом новых апостолов, новая идея начинает входить в областьспорного. Она сначала поднимает против себя всеобщую оппозицию, потому чтосильно задевает много старых и установленных вещей. Апостолы, ее защищающие,естественно, возбуждаются этой оппозицией, убеждающей их только в ихпревосходстве над остальными людьми, и они защищают с энергией новую идею непотому что она истинна, чаще всего они ничего этого не знают, но просто потому,что они ее приняли. Новая идея тогда все больше и больше обсуждается, т.е. вдействительности принимается без оговорок одними и отвергается без оговорокдругими. Обмениваются утверждениями и отрицаниями и очень немногимиаргументами, так как они не могут служите единственными мотивами принятия илиотвержения какой-нибудь идеи для громадного большинства людей, как мотивычувства, в которых рассуждения не могут играть никакой роли.
Благодаря этим всегда страстным дебатам, идея прогрессирует очень медленно.Новые поколения, видя, что она оспаривается, склонны принять ее в силу одноготого, что она оспаривается. Для молодежи, всегда жаждущей независимости, полнаяоппозиция принятым идеям представляет самую доступную для нес форму проявлятьсвою оригинальность.
Итак, идея продолжает расти и скоро она уже не будет нуждаться ни в какойподдержке. Ее распространение теперь станет совершаться повсюду одним толькодействием подражания, путем заражения, способностью, которой люди вообщеодарены в той же степени, как и человекообразные обезьяны.
С того времени, как вмешался механизм заражения, идея вступает в фазу,приводящую ее быстро к успеху. Общественное мнение принимает ее скоро. Онаприобретает тогда проникающую и непреодолимую силу, покоряющую ей все умы,создавая, вместе с тем, специальную атмосферу, общую манеру мышления. Кактонкая пыль, проникающая всюду, она проскальзывает во все понятия и умственныепродукты известной эпохи. Идея и выводы из нес составляют тогда часть тогозапаса наследственных банальностей, который навязывается нам воспитанием. Онавосторжествовала и вошла в область чувства, что впредь ее ограждает на долгоевремя от всяких посягательств.
Из различных идей, руководящих цивилизацией, одни, относящиеся, например, кискусству или к философии, остаются в высших слоях; другие, особенноотносящиеся к религиозным и политическим понятиям, спускаются иногда в глубинумасс. Последние доходят туда обыкновенно сильно искаженными, но когда им ужеудалось туда проникнуть, то власть, какую они имеют над первобытными, неспособнымик рассуждению умами, громадна. Идея представляет собой тогда что-тонепобедимое, и ее следствия распространяются со стремительностью потока,которого не может удержать никакая плотина. Тогда-то и вспыхивают те великиесобытия, которые создают исторические перевороты и которые могут совершить однитолько массы. Не учеными, не художниками и не философами основывались новыерелигии, управлявшие миром, ни те громадные империи, которые простирались отодного полушария до другого, ни те великие религиозные и политическиереволюции, которые перевернули Европу, но людьми, достаточно поглощеннымиизвестной идеей, чтобы пожертвовать своей жизнью для ее распространения. С этимочень ничтожным в теории, но очень сильным на практике, багажом кочевникиаравийских пустынь завоевали часть древнего греко-римского мира и основали однуиз величайших империй, какие когда-либо знала история. С подобным женравственным багажом, преданностью идее, героические солдаты Конвентапобедоносно отражали коалицию вооруженной Европы.
Сильное убеждение непобедимо, пока оно не встретилось с таким же сильнымубеждением: последнее может бороться против первого с шансами на победу. У верынет другого более серьезного врага, чем вера. Она уверена в победе, когдафизическая сила, которую против нее выставляют, служит слабым чувствам иослабленным верованиям. Но если она находится лицом к лицу со столь же сильнойверой, то борьба становится очень оживленной и успех тогда решается случайнымиобстоятельствами, большей частью нравственного порядка, каковы дух дисциплины илучшая организация. При более близком знакомстве с историей арабов, о которойтолько что шла речь, мы заметили бы, что в своих первых победах, а эти победывсегда и самые трудные, и самые важные, они встретили морально очень слабыхпротивников, хотя их военная организация была достаточно высока. Сначала арабынаправили свое оружие против Сирии. Там они нашли только византийские войска,образованные из наемников, мала расположенных жертвовать собой для какого бы тони было дела. Воодушевленные живой верой, удесятерившей их силы, они рассеялиэти отряды без идеала так же легко, как некогда горсть греков, воодушевленныхлюбовью к отечеству, рассеяла многочисленные полчища Ксеркса. Исход ихпредприятия был бы совершенно другой, если бы несколькими веками раньше онистолкнулись с римскими когортами. История доказывает многочисленными примерами,что когда сталкиваются между собой одинаково могущественные моральные силы, тоодерживают верх всегда лучше организованные. Вандейцы, наверное, имели оченьживую веру; это были очень сильно убежденные люди; с другой стороны и солдатыКонвента имели также очень стойкие убеждения, но так как они были в военномотношении лучше организованы, то и одержали верх. В религии, как и в политике,успех всегда принадлежит верующим, но никогда — скептикам, и если в настоящеевремя кажется, что будущее принадлежит социалистам, несмотря на явнуюнезрелость их учений, то лишь потому, что только они горячо верят вспасительность своих идеалов. Современные правящие классы потеряли веру вплодотворность своей деятельности. Они не верят ни во что, даже в возможностьзащищаться от угрожающей волны варваров, окружающих их ее всех сторон.
Когда после более или менее долгого периода блужданий, переделок, пропагандыкакая-нибудь идея приобрела определенную форму и проникла в душу масс, то онаобразует догмат, т.е. одну из тех абсолютных истин, которые уже неоспариваются. Она составляет тогда часть тех общих верований, на которыхдержится существование народов. Ее универсальный характер позволяет ей тогдаиграть преобладающую роль. Великие исторические эпохи, такие как век Августаили век Людовика XIV, — те, в которых идеи, выйдя из периода блужданий иобсуждения, утвердились и стали верховными властительницами мысли людей. Онистановятся тогда светящими маяками и все, что им приходится освещать своимсветом, принимает их окраску.
С того времени, как новая идея водворилась в мире, она кладет свою печать,на малейшие элементы цивилизации; но чтобы эта идея могла произвести все своиследствия, всегда нужно, чтобы она проникла в душу масс. С интеллектуальныхвершин, где идея часто зарождалась, она спускается от слоя к слою, беспрестанноизменяясь и преобразуясь, пока не примет формы, доступной для народной души,которая ей и подготовит торжество. Она может быть тогда выражена в несколькихсловах, а иногда даже в одном слове, но это слово вызывает яркие образы, тообольстительные, то страшные, и, следовательно, всегда производящие сильноевпечатление. Таковы рай и ад в средние века — короткие слова, имеющиемагическую силу отвечать на все и для простых душ объяснять все. Словосоциализм представляет собой для современного рабочего одну из магическихсинтетических формул, способных властвовать над душами. Она вызывает в зависимостиот среды, в которую проникала, различные образы, но обычно сильно действующие,несмотря на их всегда зачаточные формы.
У французского теоретика слово «социализм» вызывает представлениео каком-то рае, где люди равные, справедливые, добрые, и все, ставшиеработниками, будут наслаждаться под покровительством государства идеальнымсчастьем. Для немецкого рабочего вызванный образ представляется в виденакуренного трактира, где правительство предлагает даром каждому приходящемугромадные пирамиды сосисок с кислой капустой и бесконечное число кружек пива.Понятно, что ни один из таких мечтателей о кислой капусте и равенстве непотрудился узнать действительную сумму вещей, подлежащих разделу, или числоучастников в дележе. Особенность этой идеи заключается в том, что она внушаетсяв безусловной форме, против которой бессильны всякие возражения.
Когда идея постепенно преобразовалась в чувство и сделалась догматом,торжество ее обеспечено на долгий период, и всякие попытки поколебать ее былибы напрасны. Несомненно, что и новая идея подвергнется в конце концов участиидеи, которую ей удалось заместить. Эта идея состарится и придет в упадок; нопрежде, чем стать совершенно негодной, ей придется испытать целый рядрегрессивных изменений и странных искажений, для осуществления которыхпотребуется много поколений. Прежде чем окончательно умереть, она будет долгоевремя составлять часть старых наследственных идей, которые называютпредрассудками, но которые мы, однако, уважаем. Старая идея даже тогда, когдаона не более, как слово, звук, мираж, облачат магической властью, способной ещеподчинять нас своему влиянию.
Так держится это старое наследие отживших идей, мнений, условностей, которыемы благоговейно принимаем, хотя они не выдержали бы малейшего прикосновениякритики, если бы нам вздумалось исследовать их. Но много ли людей, способныхразобраться в своих собственных мнениях, и много ли найдется таких мнений,которые могли бы устоять даже после самого поверхностного исследования?
Лучше не браться за это страшное исследование. К счастью, мы мало к тому исклонны. Критический дух составляет высшее, очень редкое качество, между темкак подражательный ум представляет собой весьма распространенную способность:громадное большинство людей принимает без критики все установившиеся идеи,какие ему доставляет общественное мнение и передает воспитание.
Таким-то образом через наследственность, воспитание, среду, подражание иобщественное мнение люди каждого века и каждой расы получают известную суммусредних понятий, которые делают их похожими друг на друга, и притом до такойстепени, что когда они уже лежат под тяжестью веков, то по их художественным,философским и литературным произведениям мы узнаем эпоху, в которую они жили.Конечно, нельзя сказать, чтобы они составляли точные копии друг с друга; но то,что было у них общего — одинаковые способы чувствования и мышления — необходимоприводило к очень родственным произведениям.
Нужно радоваться тому, что дело обстоит так, а не иначе; ибо как раз этасеть общих традиций, идей, чувств, верований, способов мышления составляет душународа. Мы видели, что эта душа тем устойчивее, чем крепче указанная сеть. Вдействительности она и только она одна сохраняет нации, не имея возможностиразорваться без того, чтобы не распались тотчас же эти нации. Она составляетразом и их настоящую силу, и их настоящего властелина. Иногда представляют себеазиатских монархов в виде деспотов, которые ничем не руководствуются, кромесвоих фантазий. Напротив, эти фантазии заключены в чрезвычайно тесные пределы.В особенности на Востоке сеть традиций очень крепка. Религиозные традиции,столь поколебленные у нас, там сохранили свою силу, и самый своенравный деспотникогда не оскорбит традиций и общественного мнения — этих двух властелинов,которые, как он знает, значительно сильнее его самого.
Современный цивилизованный человек живет в одну из тех критических эпохистории, когда вследствие того, что старые идеи, от которых происходит егоцивилизация, потеряли свою власть, а новые еще не образовались, критика терпима.Ему нужно перенестись мысленно в эпохи древних цивилизаций или только на дваили три века назад, чтобы понять, чем было тогда иго обычая и общественногомнения, и чтобы знать, сколько нравственного мужества надо было иметь новатору,чтобы напасть на эти две силы. Греки, которые, по мнению невежественныхкраснобаев, наслаждались такой свободой, в действительности были подчинены игуобщественного мнения и обычая. Каждый гражданин был окружен сетью безусловноненарушимых верований; никто не смел и думать об оспариваний общепринятых идейи подчинялся им без протеста. Греческий мир не знал ни религиозной свободы, нисвободы частной жизни, ни какой бы то ни было свободы вообще. Афинский закон непозволял даже гражданину жить вдали от народных собраний или не участвовать врелигиозных национальных празднествах. Мнимая свобода античного мира былатолько бессознательной и, следовательно, совершенной формой полного порабощениягражданина игу идей города. В состоянии всеобщей войны, среди которой жилтогдашний мир, общество, члены которого обладали бы свободой мысли и действия,не просуществовало бы ни одного дня. Веком упадка всегда начинался для богов,учреждений и догматов тот день, когда они подвергались критике.
Так как в современных цивилизациях старые идеи, служившие основанием дляобычая и общественного мнения, почти уничтожены, то власть их над душами сталаочень слаба. Они вошли в тот фазис обветшания, когда старая идея уже переходитв состояние предрассудка. Пока их заменят новые идеи, в умах царствовать будетанархия. Только благодаря этой. анархии и может быть терпима критика. Писатели,мыслители и философы должны благословлять настоящий век и спешитьвоспользоваться им, ибо мы больше его не увидим. Это, может быть, век упадка,но это один из тех редких моментов в истории мира, когда выражение мыслисвободно. Новые догматы, которые в скором времени родятся, не могут вдействительности иначе утвердиться, как только под условием недопущения никакойкритики и быть так же нетерпимыми, как те, которые им предшествовали.
Современный человек ищет еще идей, которые могли бы служить основанием длябудущего социального строя, и тут кроется опасность для него. Важны в историинародов и глубоко влияют на их судьбу не революции, не войны — следы ихопустошений скоро изглаживаются, — но перемены в основных идеях. Они не могутсовершиться без того, чтобы одновременно все элементы цивилизации не былиосуждены на преобразование. Настоящие революции, действительно опасные длясуществования известного народа, — это те, которые касаются его мысли.
Не столько опасно для какого-нибудь народа принятие новых идей, скольконепрерывная проба идей, на что он неминуемо обречен, прежде чем найти ту изних, на которой он мог бы прочно обосновать новое социальное здание,предназначенное заменять старое. Впрочем, идея опасна не потому что онаошибочна, а потому что нужны долговременные опыты, чтобы узнать, могут ли новыеидеи приспособиться к потребностям обществ, которые их принимают. К несчастью,степень их полезности может стать ясной для толпы только посредством опыта...
История нам часто показывает, во что обходились пробы недоступных дляизвестной эпохи идей, но не в истории человек черпает свои уроки. Карл Великийтщетно пытался восстановить Римскую Империю. Идея универсализма не была тогдаосуществима, и его дело погибло вместе с ним, как должны были позже погибнутьдела Кромвеля и Наполеона. Филипп II бесплодно истратил свой гений и силуИспании, тогда еще господствовавшей, на борьбу с духом свободного исследования,который под именем протестантизма распространялся в Европе. Все его усилияпротив новой идеи успели только ввергнуть Испанию в состояние разорения иупадка, из которого она уже никогда не поднималась. В наши дни химерическиеидеи коронованного мечтателя, вдохновленного неизлечимым сентиментализмом своейрасы, создали единство Италии и Германии и стоили Франции двух провинций и мирана долгое время.
Та столь глубоко ложная идея, что количество составляет силу армий, покрылаЕвропу своего рода вооруженной национальной оборонной и ведет ее к неизбежномуразорению. Социалистические идеи о труде, капитале, преобразовании частнойсобственности в государственную докончат те народы, которые избегнут гибели отпостоянных армий и банкротства.
Национальный принцип, столь дорогой некогда государственным деятелям исоставлявший единственное основание их политики, может быть еще приведен вчисле тех руководящих идей, вредное влияние которых пришлось испытатьцивилизованному миру. Его осуществление привело Европу к самым гибельнымвойнам, поставило ее под оружие и постепенно приведет все современныегосударства к разорению и упадку. Единственный разумный мотив, который можнобыло привести для защиты этого принципа, был тот, что самые большие и самыенаселенные страны вместе с тем и наиболее защищенные от нападений. В тайнедумали также, что они наиболее способны к завоеваниям. Но в настоящее времяоказывается, что как раз самые маленькие и наименее населенные страны — Португалия, Греция, Швейцария, Бельгия, Швеция, мелкие Балканские княжества — менее всего могут бояться нападений. Идея объединения разорила некогда стольсчастливую Италию до того, что в настоящее время она находится наканунереволюции и банкротства. Ежегодный бюджет расходов всех итальянских государств,который до осуществления итальянского объединения доходил до 550 миллионов, внастоящее время достиг 2 миллиардов.
Но не во власти людей остановить ход идей, когда они уже проникли в душу;тогда нужно, чтобы их эволюция завершилась. Защитниками их чаще всего являютсяте, которые намечены их первыми жертвами. По отношению к идеям мы толькобараны, покорно идущие за вожатым, ведущим нас на бойню. Преклонимся пред силойидеи. Когда она уже достигла известного периода своего развития, то нет уже нирассуждений, ни доказательств, которые могли бы ее победить. Чтобы народы моглиосвободиться из под ига какой-нибудь идеи, нужны века или насильственныереволюции, а иногда и то, и другое. Человечеству остается только считатьхимеры, которые оно себе вымышляло и жертвой которых последовательностановилось.

Глава II. Роль религиозных верований в развитии цивилизации
Преобладающее влияние религиозных верований. — Они всегда составлялинаиболее важный элемент жизни народов. — Большая часть исторических событийтак же, как политические и социальные учреждения, проистекают из религиозныхидей. — С новой религиозной идеей рождается всегда новая цивилизация. — Власть религиозного идеала. — Его влияние на характер. — Он направляет всеспособности к одной цели. — Политическая, художественная и литературнаяистория народов — дочь их верований. — Малейшая перемена в состоянииверований какого-нибудь народа имеет результатом целый ряд изменений в егосуществовании. — Разные примеры.
Среди различных идей, руководящих народами и составляющих маяки истории иполюсы цивилизации, религиозные идеи играли слишком преобладающую и слишкомосновную роль, чтобы не посвятить им отдельной главы.
Религиозные верования составляли всегда самый важный элемент в жизни народови, следовательно, в их истории. Самыми значительными историческими событиями,имевшими наиболее колоссальное влияние, были рождение и смерть богов. Вместе сновой религиозной идеей рождается и новая цивилизация. Во все века в древниевремена, как и в новые, основными вопросами для человека были всегда вопросырелигиозные. Если бы человечество могло предоставить возможность всем своимбогам умереть, то о таком событии можно было бы сказать, что оно по своимпоследствиям было бы самым важным из совершившихся когда-либо на поверхностинашей планеты со времени возникновения первых цивилизаций.
В действительности не следует забывать, что с самой зари исторических временвсе политические и социальные учреждения основывались на религиозных верованияхи что на мировой сцене боги всегда играли первую роль. Помимо любви, котораятакже есть своего рода религия, но личная и временная, одни только религиозныеверования могут быстро действовать на характер. Завоевания арабов, крестовыепоходы, Испания времен инквизиции, Англия в пуританскую эпоху, Франция с ВарфоломеевскойНочью и религиозными войнами показывают, чем становится народ, фанатизированныйсвоими верованиями. Последние производят своего рода постоянную гипнотизацию,до такой степени сильную, что весь душевный склад глубоко преобразовывается ею.Без сомнения, человек создал богов, но, создав их, он сам быстро был порабощеними. Они — не сыновья страха, но скорее — надежды, и вот почему их влияниебудет вечным.
То, что боги дали человеку и что одни только они до сих пор в состоянии былидать, — это душевное состояние, приносящее счастье. Никакая философия никогдаеще не в состоянии была осуществить это.
Следствие если не цель всех цивилизаций, всех философий, всех религийзаключается в том, чтобы произвести известные душевные состояния. Но из этихдушевных состояний одни заключают в себе счастье, другие не заключают его.Счастье зависит очень мало от внешних обстоятельств, но очень много — отсостояния нашей души. Мученики на своих кострах вероятно чувствовали себягораздо счастливее, чем их палачи. Сторож на железной дороге, который естбеззаботно свою натертую чесноком корку хлеба, может быть бесконечно счастливеемиллионера, осаждаемого заботами. Развитие цивилизации, к несчастью, создало усовременного человека массу потребностей, не давая ему средств для ихудовлетворения, и произвело, таким образом, всеобщее недовольство в душах.Цивилизация, несомненно, — мать прогресса, но она также мать социализма ианархии, этих грозных выражений отчаяния масс, которых уже не поддерживаетникакая религия. Сравните беспокойного, лихорадочного, недовольного своейучастью европейца с жителем Востока, всегда счастливым своей судьбой. Чем ониотличаются, как не своим душевным состоянием? Изменяется народ, когда меняетсяего способ понимания, а следовательно, мышления и действия. Найти средства длясоздания душевного состояния, делающего человека счастливым, — вот чего преждевсего должно искать общество под страхом лишиться своего существования. Все досих пор основанные общества находили поддержку в идеале, способном подчинитьдуши, и они всегда исчезали, когда идеал переставал оказывать на них своедействие. Одна из крупных ошибок современного века — вера в то, чточеловеческая душа может находить счастье только во внешних вещах. Оно в нассамих, созданное нами самими, но почти никогда — вне нас самих. Уничтоживидеалы старых веков, мы теперь замечаем, что невозможно без них жить и что подстрахом неминуемой гибели нужно разрешить загадку замены их новыми. Истинныеблагодетели человечества, заслуживающие, чтобы признательные народы воздвигалиим колоссальные золотые статуи, — те сильные чародеи, творцы идеалов, которыхчеловечество иногда производит, но производит так редко. Над потокомбессмысленных явлений, единственных реальностей, которые человек может познать,над холодным и мертвым механизмом мира они вызвали появление сильных ипримиряющих химер, закрывающих человеку темные стороны его судьбы и создающихдля него очаровательные жилища мечты и надежды.
Ставя себя исключительно на политическую точку зрения, можно заметить, что итам влияние религиозных верований огромно. Непреодолимую их силу образует то,что они составляют единственный фактор, который может моментально датькакому-нибудь народу полную общность интересов, чувств и мыслей. Религиозныйдух заменяет, таким образом, сразу постепенные наследственные приобретения,необходимые для образования национальной души. Народ, поглощенный каким-нибудьверованием, не меняет, конечно, душевного склада, но все его способностиобращены к одной цели: к торжеству его религии, и в силу одного этого мощь егостановится страшной. Только в религиозные эпохи моментально преобразившиесянароды совершают те неимоверные усилия, кладут основание тем империям, которыеудивляют историю. Таким образом, несколько арабских племен, объединенных мысльюо Магомете, завоевали в несколько лет нации, не знавшие даже их названий, иосновали свою громадную империю. Не качество веры надо иметь в виду, но степеньвласти, какую она имеет над душами. Пусть призываемый бог будет Молох иликакое-нибудь другое, еще более варварское, божество, это неважно. Слишкомтерпимые и слишком кроткие боги не дают никакой власти своим поклонникам.Последователи сурового Магомета господствовали долго над большей частью мира истрашны еще теперь; последователи мирного Будды никогда не основали ничегопродолжительного и уже забыты историей.
Итак, религиозный дух играл главную политическую роль в существованиинародов. Конечно, боги не бессмертны, но религиозный дух вечен. Усыпленный навремя, он пробуждается, лишь только создана новая религия. Он позволил век томуназад Франции победоносно устоять против вооруженной Европы. Мир лишний развидел, что может религиозный дух; ибо тогда в самом деле основывалась новаярелигия, которая воодушевила своим дыханием весь народ. Божества, которыетолько что успели родиться, были слишком хрупки, чтобы быть в состояниипросуществовать долго; но пока они существовали, они пользовалисьнеограниченной властью.
Власть преобразовывать души, которой обладают религии, впрочем, довольноэфемерна. Редко верования сохраняются в течение более или менее долгого временив той степени интенсивности, какая способна совершенно изменить характер.Сновидение в конце концов начинает бледнеть, гипнотизированный понемногупросыпается, и старый фон характера появляется снова.
Даже тогда, когда верования всемогущи, национальный характер узнается всегдапо тому, как верования были приняты, и по тем проявлениям, какие они вызывают.Посмотрите на одну и ту же религию в Англии, в Испании и во Франции: какиеразличия! Разве реформация возможна была когда-нибудь в Испании, и разве Англиямогла когда-нибудь согласиться подчиниться ужасному игу инквизиции? Разве ународов, принявших реформацию, трудно заметить основные черты рас, которые,несмотря на гипнотизацию верований, сохранили специфические черты своегодушевного склада: независимость, энергию, привычку рассуждать и не подчинятьсярабски закону властелина?
Политическая, художественная и литературная история народов — дочь ихверований; но эти последние, совершенно изменяя их характер, в свою очередьглубоко изменяются им. Характер какого-нибудь народа и его верования — вотключи к разгадке его судьбы. Первый в основных своих элементах неизменен, иименно потому что он не изменяется, история какого-нибудь народа сохраняетвсегда известное единство. Верования могут изменяться, и именно потому что ониизменяются, история записывает столько переворотов. Малейшая перемена всостоянии верований какого-нибудь народа имеет необходимым следствием целый рядпреобразований в условиях его существования. Мы сказали в предыдущей главе, чтово Франции люди XVIII века казались совершенно отличными от людей XVII века.Несомненно; но каково происхождение этого различия? Просто: в том факте, что впромежуток этих двух веков мысль перешла от теологии к науке, противопоставиларазум традиции и добытые истины — откровенной истине. В силу этой простойперемены в понимании изменилась физиономия века, и если бы мы хотели проследитьвсе вышедшие отсюда последствия, то увидели бы, что Великая ФранцузскаяРеволюция, так же как и события, следовавшие за нею и продолжающиеся поныне,являются простым следствием эволюции религиозных доктрин. И если в настоящеевремя старое общество колеблется в своих устоях и видит все свои учреждениясильно пошатнувшимися, то это потому что оно все более и более теряет своистарые верования, которыми люди жили до сих пор. Когда человечество ихсовершенно потеряет, новая цивилизация, основанная на новой вере, необходимозаймет ее место. История показывает нам, что народы не переживают долгоисчезновения своих богов. Родившиеся с ними цивилизации умирают также с ними.Нет ничего более разрушительного, чем прах умерших богов.

Глава III. Роль великих людей в развитии цивилизаций
Крупные успехи каждой цивилизации осуществлялись всегда небольшой кучкойвысших умов. — Сущность их роли. — Они синтезируют все усилия известной расы.-- Примеры, доставляемые великими открытиями. — Политическая роль великихлюдей. — Они воплощают господствующий идеал своей расы. — Влияние великихлюдей, страдающих галлюцинациями. — Гениальные изобретатели преобразовываютцивилизацию. — Фанатики и страдающие галлюцинациями делают историю.
Изучая иерархию и дифференциацию рас, мы видели, что действительноеотличие европейских народов от восточных заключается в том, что одни толькопервые обладают небольшим отбором высших людей. Постараемся очертить в немногихстроках пределы их влияния.
Этот небольшой отбор выдающихся людей, которым обладает цивилизованный народи которых достаточно было бы уничтожить в каждом поколении, чтобы немедленновычеркнуть этот народ из списка цивилизованных наций, составляет истинноевоплощение сил расы. Им и им только одним мы обязаны прогрессом, сделанным внауках, искусствах, промышленности, одним словом, во всех отраслях цивилизации.
Изучение цивилизаций показывает, что в действительности только оченьнезначительной кучке избранных мы обязаны всеми завоеванными успехами.
Хотя толпа пользуется этими успехами, однако, она не любит слишком явногопревосходства над собой, и самые великие мыслители и изобретатели очень частоделались ее мучениками. Однако все поколения, все прошлое известной расырасцветают в этих прекрасных гениях, составляющих чудные цветы старогочеловеческого древа. Они — истинная слава нации, и каждый из членов общества,до самого низшего, может гордиться ими. Они не появляются ни случайно, ничудом, но представляют собой венец долгого прошлого, как бы концентрируя в себевеличие своего времени и своей расы. Благоприятствовать их появлению и их развитию,значит благоприятствовать расцветанию прогресса, которым будет пользоваться всечеловечество. Если бы мы слишком ослеплялись нашими мечтами о всеобщемравенстве, то нам пришлось бы сделаться первыми его жертвами. Равенствовозможно только на низшей ступени. Чтобы равенство царствовало в мире, нужнобыло бы понижать мало-помалу все, что составляло ценность известной расы, доуровня того, что в ней есть самого низкого. Поднять интеллектуальный уровеньпоследнего из крестьян до гения какого-нибудь Лавуазье невозможно. Легкоуничтожить таких гениев, но их нельзя заменить.
Но если роль великих людей значительна в развитии цивилизации, то она,однако, совершенно не такая, какой ее обыкновенно считают. Их действие, еще разповторяю, состоит в синтезе всех усилий какой-нибудь расы; их открытия всегдаявляются результатом длинного ряда предшествовавших открытий; они строят зданиеиз камней, которые медленно обтесывали их предки. Историки, обыкновенно оченьодносторонние, всегда полагали, что можно написать под каждым изобретением имяодного человека; и однако, среди великих изобретений, преобразовавших мир,каковы книгопечатание, порох, пар, электрический телеграф, нет ни одного,относительно которого можно было бы сказать, что оно создано одной головой.Когда изучаешь происхождение подобных открытий, то видишь, что они родились изцелого ряда подготовительных усилий: окончательное изобретение есть тольковенец. Наблюдение Галилея относительно одновременности колебаний подвешеннойлампады подготовило изобретение точных хронометров, откуда должна былапоследовать для моряка возможность верно находить путь в океане. Пушечный порохполучился из медленно видоизменявшегося греческого огня.
Паровая машина представляет собой сумму целого ряда изобретений, из которыхкаждое требовало громадных трудов. Грек, будь он во сто раз гениальнееАрхимеда, не мог бы выдумать локомотива, ибо для выполнения такой задачи емунужно было бы ждать, чтобы механика осуществила успехи, которые потребовалидвухтысячелетних усилий.
Хотя, по-видимому, политическая роль великих государственных людей болеенезависима от прошлого, но в действительности она не более самостоятельна, чемроль великих изобретателей. Ослепленные шумным блеском этих мощных двигателейчеловечества, преобразовавших политическое существование народов, такиеписатели, как Гегель, Кузен, Карлейль и т.д., хотели из них сделать полубогов,пред которыми все должно преклониться, и один гений которых изменяет судьбународов. Несомненно, они могут нарушить эволюцию какого-нибудь общества, но нев их власти изменить ее течение. Гений какого-нибудь Кромвеля или Наполеона нев силах выполнить подобного дела. Великие завоеватели могут уничтожить огнем имечем города, людей и империи, как ребенок может сжечь музей, наполненныйсокровищами искусства; но эта разрушительная сила не должна нас обманыватьнасчет характера своей роли. Влияние великих политических деятелей продолжаетсялишь до тех пор, пока, как Цезарь или Ришелье, они умеют направлять свои усилияв духе потребностей эпохи; настоящая причина их успехов предшествовала имсамим. Двумя или тремя веками раньше Цезарю не удалось бы подчинить великуюримскую республику власти монарха, и Ришелье был бы бессилен осуществитьобъединение Франции. В политике настоящие великие люди — те, которые предвидятзарождающиеся потребности, события, подготовленные прошлым, и указывают путь,которого следует держаться. Никто, может быть, не видел этого пути, но роковыеусловия эволюции должны были скоро толкнуть туда народы, судьбами которыхвременно управляют эти могущественные гении. Они, так же как и великиеизобретатели, синтезируют результаты долгого предшествовавшего труда.
Не нужно, однако, проводить слишком далеко эти аналогии. Изобретатели играютважную роль в развитии цивилизации, но никакой непосредственной роли — вполитической истории народов. Великие люди, которым мы обязаны всеми важнымиоткрытиями, от плуга до телеграфа, составляющими общее достояние человечества,никогда не обладали качествами характера, необходимыми для основания религииили для завоевания империи, т.е. для заметного изменения внешнего вида истории.Мыслитель слишком ясно видит сложность проблем, чтобы он мог иметь когда-либоочень глубокие убеждения, и слишком мало политических целей кажутся емудостойными его усилий, чтобы он мог преследовать хоть одну из них. Изобретателимогут изменить внешний вид цивилизации; фанатики с ограниченным умом, но сэнергичным характером и с сильными страстями одни только могут основыватьрелигии, империи и поднимать массы.
По призыву какого-то Петра Пустынника миллионы людей устремились на Восток;слава человека, страдавшего галлюцинациями, как Магомет, создала силу,необходимую для того, чтобы восторжествовать над старым греко-римским миром;какой-то неизвестный монах Лютер предал Европу огню и крови. Не среди массможет найти лишь слабый отклик голос какого-нибудь Галилея или Ньютона.Гениальные изобретатели ускоряют ход цивилизации. Фанатики и страдающиегаллюцинациями творят историю.
Из чего в действительности состоит история, по крайней мере та, с которой мызнакомимся по книгам, как не из длинного повествования о той борьбе, какуюприходилось вынести человеку для того, чтобы создать идеал, поклоняться ему, азатем его уничтожить? Но разве перед чистой наукой подобные идеалы имеют большуюцену, чем пустые миражи, образуемые светом на подвижных песках пустыни?
Однако некоторые страдавшие галлюцинациями знаменитые творцы подобныхмиражей наиболее глубоко преобразовали мир. Из глубины своих могил они гнут ещедушу масс под иго своих мыслей. Не будем упускать важности их роли, но нестанем, вместе с тем, забывать, что предпринятый ими труд они успели совершитьтолько потому что бессознательно воплотили в себе и выразили господствующийидеал своей расы и своего времени. Нельзя быть вождем народа, не воплощая егомечтаний. Моисей олицетворял собой в глазах евреев жажду освобождения, котораятаилась годами в их душах рабов, истерзанных египетскими бичами. Будда сумелпонять бесконечные бедствия своего времени и выразить в религии потребность любвии жалости, которые в эпохи всеобщего страдания начинали проявляться в мире.Магомет осуществил объединением религии политическое объединение народа,разделенного на тысячи враждебных племен. Артиллерист Наполеон воплотил идеалвоенной славы, блеска и революционной пропаганды, составлявших тогда основныечерты народа, который он в продолжение пятнадцати лет водил чрез всю Европу,преследуя самые безумные приключения.
В конце концов идеи, а следовательно, и те люди, которые их воплощают ираспространяют, руководят миром. Их торжество обеспечено с того момента, какони имеют в числе своих защитников страдающих галлюцинациями и убежденных. Длясилы их действия мало имеет значения истинны ли они или ложны. История нам дажепоказывает, что наиболее нелепые идеи всегда сильнее фанатизировали людей ииграли наиболее важную роль. Во имя самых обманчивых химер мир до сих порподвергался сильнейшим потрясениям: цивилизации, казавшиеся вечными, рушились иосновывались другие. Земля принадлежит нищим духом, но под тем условием, чтобыони обладали слепой верой, двигающей горы. Философы, посвящающие часто века науничтожение того, что люди глубокого убеждения иногда создают в один день,должны преклониться пред ними. Убежденные как бы участвуют в тех скрытых силах,которые управляют миром. Они вызвали наиболее важные события, записанныеисторией.
Несомненно, фанатики распространяли только иллюзии, но этими иллюзиями,одновременно страшными, обольстительными и пустыми до сих пор жило человечествои, без сомнения, будет продолжать еще жить. Это только тени, однако, их следуетуважать. Благодаря им наши отцы узнали надежду, и в своей героической ибезумной погоне за этими тенями вывели нас из первобытного варварства и привелик тому пункту, где мы находимся в настоящее время. Из всех факторов развитияцивилизаций иллюзии составляют едва ли не самый могущественный. Иллюзия вызвалана свет пирамиды и покрывала Египет в течение пяти тысяч лет каменнымиколоссами. Иллюзия выстроила в середине века наши гигантские соборы и заставилаЗапад броситься на Восток для завоевания фикции. В преследовании иллюзийосновывались религии, которые умели подчинить своим законам половинучеловечества, ими же созидались и уничтожались самые громадные империи. Не впогоне за истиной, но скорее в погоне за ложью человечество истратило большуючасть своих усилий. Преследуемых им химерических целей оно не в состоянии былодостигнуть, но в их преследовании оно совершило весь прогресс, которого вовсене искало.

Четвертый отдел.Разложение характера рас и их падение
Глава I. Как цивилизации бледнеют и гаснут
Разложение психологических видов. — Как наследственные предрасположения,требовавшие века для своего образования, могут быть быстро потеряны. — Всегданужно очень долгое время для известного народа, чтобы подняться на высокуюступень цивилизации и иногда — очень короткое, чтобы упасть с нее. — Главныйфактор падения какого-нибудь народа — понижение его характера. — Механизмразложения цивилизаций до сих пор был один и тот же для всех народов. — Симптомыупадка, представляемые некоторыми латинскими народами. — Развитие эгоизма. — Ослабление инициативы и воли. — Понижение характера и нравственности. — Современная молодежь.
Точно так же, как анатомические виды, и психологические виды не вечны. Условиясреды, поддерживающие постоянство их признаков, не всегда существуют. Если жеэта среда случайно изменяется, то и элементы душевного склада, поддерживаемыеее влиянием, в конце концов, подвергаются регрессивным изменениям, приводящимих к исчезновению.
По физиологическим законам, которые наблюдаются у всех существ, дляисчезновения органа требуется бесконечно меньше времени, чем нужно для егообразования.
Всякий орган, остающийся без действия, теряет скоро способностьфункционировать. Глаз рыб, живущих в пещерных озерах, под конец атрофируется, иэта атрофия, в конце концов, становится наследственной. Даже в пределахкороткой индивидуальной жизни орган, на образование которого путем медленныхприспособлений и наследственных наклонностей требовались, может быть, тысячивеков, очень быстро доходит до атрофии, если его перестают приводить вдействие.
Душевный склад существ не может избежать этих физиологических законов.Мозговая клеточка, которая не упражняется, в свою очередь перестаетфункционировать, и психические качества, требовавшие века для своегообразования, могут быть быстро потеряны. Храбрость, инициатива, энергия, духпредприимчивости и различные качества характера, очень медленно приобретаемые,могут изгладиться довольно быстро, раз им не представляется больше поводаупражняться. Этим объясняется тот факт, что какому-нибудь народу всегда нужноочень долгое время, чтобы подняться на высокую ступень культуры, и иногда оченькороткое время, чтобы упасть в пропасть вырождения.
Когда исследуешь причины, постепенно приводившие к гибели все различныенародности, о которых нам рассказывает история, будут ли это персы, римляне,или какой-либо другой народ, то видишь, что основным фактором их падения былавсегда перемена в их душевном складе, вытекавшая из понижения их характера. Яне знаю ни одного народа, который бы исчез вследствие понижения своихумственных способностей.
Для всех прошедших цивилизаций механизм разложения был одинаков и притом дотакой степени, что остается только спросить себя, как это сделал один поэт, несостоит ли, в сущности, история, занимающая столько книг, всего из однойстраницы? После того, как какой-нибудь народ достиг той ступени цивилизации имогущества, когда он, уверенный в своей безопасности, начинает наслаждатьсяблагодеяниями мира и благосостояния, доставляемыми ему богатством, его военныедоблести постепенно теряются, излишество цивилизации развивает в нем новыепотребности, растет эгоизм. Гоняясь только за лихорадочным наслаждением быстроприобретенными благами, граждане предоставляют ведение общественных делгосударству и скоро теряют все качества, некогда создавшие их величие. Тогдасоседние варвары и полуварвары, имея очень малые потребности и оченьинтенсивный идеал, совершают нашествие на слишком цивилизованный народ,уничтожают его и на развалинах разрушенной цивилизации образуют новую. Таким-тообразом, несмотря на страшную военную организацию римлян и персов, варварыуничтожили империю первых и арабы — империю вторых. Впрочем, не умственногоразвития недоставало подвергшимся нашествию народам. С этой точки зренияневозможно было никакое сравнение между победителями и побежденными. Именнокогда Рим уже носил в себе зародыши близкого упадка, т.е. при первыхимператорах, он насчитывал больше всего художников, литераторов и ученых. Почтивсе произведения, создавшие его величие, восходят к этой эпохе его истории. Ноон потерял тот основной элемент, которого никакое умственное развитие не можетзаменить: характер. «Нравы были испорчены, семья разлагалась, характеры былиизнежены. Под рукой абсолютной власти выродившийся человек съеживался. Былостолько ужасных притеснений, но никогда ни малейшего протеста». Римлянедревних веков имели очень слабые потребности и очень сильный идеал. Этот идеал- величие Рима — абсолютно господствовал над всеми душами, и каждый гражданинготов был пожертвовать для него своей семьей, своим состоянием и своей жизнью.Когда Рим сделался центром вселенной, самым богатым в мире городом, оннаводнился иностранцами, пришедшими со всех стран, и которым в конце концовданы были права гражданства. Требуя для себя только наслаждения роскошью, ониочень мало интересовались своей славой. Великий город сделался громаднымпостоялым двором, но это не был уже больше Рим. Он казался еще живущим, когдаварвары явились у его ворот, но душа его уже была мертва давно.
Аналогичные причины упадка угрожают нашим утонченным цивилизациям, но к нимприсоединяются еще другие, обязанные эволюции, произведенной в умахсовременными научными открытиями. Наука обновила наши идеи и отняла всякийавторитет у наших религиозных и социальных понятий. Она показала человекуничтожное место, какое он занимает во вселенной, и полное равнодушие природы кнему. Он увидел, что-то, что считалось им свободой, было только незнаниемпричин, которым он покоряется, и что в системе необходимостей, которые имруководят, естественное положение всех существ таково, чтобы быть впорабощении. Он заметил, что природа не знает того, что мы называемсостраданием, и что весь завоеванный прогресс достигнут был только путембезжалостного подбора, ведущего беспрестанно к подавлению слабых в пользусильных.
Все эти ледяные и холодные понятия, столь противоречащие всему тому, чтоговорили старые верования, очаровывавшие наших отцов, вызвали тревожныесомнения в душах современных поколений. В посредственных головах они произвелито анархическое состояние идей, которое кажется наиболее характерным длясовременного человека. У молодого поколения художников и образованных людей этивнутренние противоречия привели к своего рода мрачному равнодушию,убийственному для всякой воли, к замечательной неспособности воодушевлятьсякаким-нибудь делом и к исключительному культу непосредственных и личныхинтересов.
Комментируя очень верную мысль де Вогюэ, что «чувство относительногогосподствует над современной мыслью», министр народного просвещенияпровозгласил с явным удовольствием в недавней речи, что «заменаотносительных идей абстрактными понятиями во всех областях человеческого знаниясоставляет величайшее завоевание науки». Новая объявленная победа вдействительности очень стара. Уже много веков тому назад совершила ее индусскаяфилософия. Мы не можем особенно радоваться тому, что она стремится и теперьраспространится. Настоящая опасность для современной цивилизации заключаетсякак раз в том, что люди потеряли всякую веру в абсолютную ценность принципов,на которых она держится. Я не знаю, можно ли назвать от начала мира хоть однуцивилизацию, одно учреждение, одно верование, которые сумели сохраниться,опираясь на принципы, рассматриваемые, как имеющие только относительнуюценность. И если будущее, по-видимому, принадлежит социалистическим доктринам,то именно потому что только их апостолы говорят во имя истин, которые онипровозглашают абсолютными. Массы всегда обратятся к тем, которые ему будутговорить об абсолютных истинах и вполне основательно отвернутся от других.Чтобы быть государственным человеком, нужно уметь проникать в душу толпы,понять ее мечты и оставить для нее философские абстракции. Вещи сами по себе неменяются. Одни только идеи, которые составляются о них, могут сильноизменяться. На эти-то идеи и нужно уметь действовать.
Конечно, мы из действительного мира можем узнать только явления, простыесостояния сознания, ценность которых очевидно относительна. Но когда мы себяставим на общественную точку зрения, то можем сказать, что для данного века идля данного общества существуют условия существования, моральные законы,учреждения, имеющие абсолютную ценность, так как это общество без них не моглобы существовать. С тех пор, как стала оспариваться ценность их ираспространяться в умах сомнение, общество осуждено на скорую смерть.
Вот истины, которые можно смело провозглашать, ибо они не из тех, которыемогла бы оспаривать какая-нибудь наука. Противоположная доктрина можетпроизводить только самые гибельные последствия. Современные государственныелюди слишком много верят в значение учреждений и слишком мало — в значениеидей. Наука показывает им, однако, что первые всегда дети вторых и не могутсуществовать, не опираясь на них. Идеи представляют собой невидимые пружинывещей. Когда они исчезли, то и скрытые подпорки учреждений и цивилизацийполоманы. Для народа всегда был страшным часом тот, когда его старые идеиспускались в темные подземелья, где почивают мертвые боги.
Оставляя теперь в стороне причины, чтобы изучить результаты, мы должныпризнать, что большинству великих европейских наций серьезно угрожает явноевырождение, в особенности так называемым латинским и тем, которые принадлежат кним если не по крови, то, по крайней мере, по традициям и по воспитанию. Онитеряют с каждым днем свою инициативу, свою энергию, свою волю и своюспособность действовать. Удовлетворение постоянно растущих материальныхпотребностей стремится стать единственным их идеалом. Семья разлагается,социальные пружины ослабляются. Недовольство и беспокойство распространяются вовсех классах, как самых богатых, так и самых бедных. Подобно кораблю,потерявшему свой компас и блуждающему наудачу по произволу ветров, современныйчеловек блуждает по произволу случая в пространствах, которые некогда населялибоги и которые трезвое знание сделало пустынными.
Став очень впечатлительными и крайне переменчивыми, массы, не удерживаемыеуже никакими преградами, по-видимому, осуждены беспрестанно колебаться междусамой бешенной анархией и самым грубым деспотизмом. Они очень легко поднимаютсяпо одному слову, и их однодневные божества скоро становятся их жертвами.Кажется, что массы жадно добиваются свободы; в действительности же они еевсегда отталкивают и беспрестанно требуют от государства, чтобы оно ковало дляних цепи. Они слепо повинуются самым темным сектантам и самым ограниченнымдеспотам. Краснобаи, желающие руководить массами и чаще всего следующие заними, возбуждают нетерпение и нервозность, заставляя беспрестанно менятьповелителей с настоящим духом независимости, отучая, таким образом, отповиновения какому бы то ни было повелителю. Государство, каков бы ни был егономинальный режим, является божеством, к которому обращаются все партии. От неготребуют с каждым днем все более тяжелой регламентации и покровительства,облекающих малейшие акты жизни в самые тиранические формальности. Молодежь всеболее и более отказывается от карьер, требующих понимания, инициативы, энергии,личных усилий и воли; малейшая ответственность ее пугает. Ограниченная сферафункций, за которые получается жалованье от государства, ее вполнеудовлетворяет.
Энергия и деятельность заменены у государственных людей страшно бесплоднымиличными препирательствами, у масс — восторгами и злобами дня, у образованных — каким-то плаксивым, бессильным и неопределенным сентиментализмом и бледнымирассуждениями о горестях жизни. Безграничный эгоизм развивается всюду. Каждый вконце концов стал заниматься только собой. Совесть становится покладистой,общая нравственность понижается и постепенно гаснет. Человек теряет всякуювласть над собой. Он не умеет больше владеть собой; а тот, кто не умеет владетьсобой, осужден скоро подпасть под власть других.
Это понижение нравственности становится очень серьезным, когда ононаблюдается в таких областях, как суд и нотариат, у которых некогда честностьбыла так же обычна, как храбрость у военных. Что касается нотариата, тонравственность его в настоящее время упала до очень низкого уровня. Те же симптомыглубокой деморализации наблюдаются, к несчастью, у всех латинских народов.Скандал итальянских государственных банков, где воровство практиковалось вшироких размерах наиболее высокопоставленными политическими деятелями,несостоятельность Португалии, жалкое финансовое положение Испании, финансыкоторой не лучше финансов Италии, глубокое падение латинских республик Америкидоказывают, что характер и нравственность известных народов страдаетнеизлечимой болезнью и что их роль в мире близится к концу.
Переменить все это было бы трудным делом. Нужно было бы прежде всегопеременить наше плачевное воспитание. Оно отнимает всякую инициативу и всякуюэнергию даже у тех, кто получил их по наследственности. Оно тушит всякийпроблеск интеллектуальной самостоятельности, давая молодежи как единственныйидеал ненавистные конкурсы, которые, не требуя ничего кроме усилий памяти,приводят к тому, что умственное развитие начинает считаться выше всего; ноименно рабская привычка к подражанию делает ее совершенно неспособной кпроявлению индивидуальности и к личным усилиям. «Я стараюсь влить железо вдушу детей», сказал английский педагог министру Гизо, посетившему школыВеликобритании. Где у латинских народов педагоги и программы, которые могли быосуществить подобную мечту?
Это общему понижению характера, этой неспособности граждан управлять самимисобой и их эгоистическому равнодушию обязана, главным образом, та трудность,какую испытывают большинство европейских народов, — жить под либеральнымизаконами, одинаково далекими как от деспотизма, так и от анархии.
Что подобные законы мало симпатичны массам, это легко понять, ибо цезаризмобещает им если не свободу, о которой они очень мало заботятся, то, по крайнеймере, очень большое равенство в рабстве. Напротив, то, что республиканскиеучреждения могут быть очень охотно приняты просвещенными классами, не труднобудет понять, если оценить надлежащим образом силу влияний предков. Неблагодаря ли этим учреждениям имели больше всего возможностей проявиться всякиепревосходства, и в особенности — умственные? Можно даже сказать, чтоединственный действительный недостаток этих учреждений для мечтателей обабсолютном равенстве заключается в том, что они способствуют образованиюмогущественных умственных аристократий. Напротив, самым притеснительным режимомкак для характера, так и для ума является цезаризм в его различных формах. Онможет только легко привести к равенству в низости, к покорности в рабстве. Оночень приспособлен к низким потребностям вырождающихся народов, и поэтому, лишьтолько им представляется возможность, они возвращаются к нему. Первыйпопавшийся султан какого-нибудь генерала приводит их к нему. Когда какой-нибудьнарод дошел до этого, то час его пришел и время его завершилось.
Он, этот цезаризм старых веков, появление которого история всегда видела вовсех цивилизациях при самом первом их возникновении и при крайнем их упадке,теперь претерпевает явную эволюцию...

Глава II. Общие выводы
Нам пришлось указать во введении к настоящему труду, что он представляетсобой только краткое резюме, своего рода синтез томов, посвященных нами историицивилизаций. Каждая из составляющих его глав должна быть рассматриваема каквывод из предшествовавших трудов. Поэтому очень трудно сжать идеи, и без тогоуже очень сжатые. Я хочу, однако, попытаться для читателей, которым дороговремя, представить в виде очень кратких положений основные принципы,составляющие философию настоящего труда.Раса обладает почти столь же устойчивыми психологическими признаками, как и ее анатомические признаки. Как и анатомический вид, психологический изменяется только после многовековых накоплений. К устойчивым и наследственным психологическим признакам, сочетание которых образует психический склад расы, присоединяются, как и у анатомических видов, побочные элементы, созданные различными изменениями среды. Беспрестанно возобновляемые, они оставляют расе широкий простор для внешних изменений. Психический склад расы представляет собой не только синтез составляющих ее живых существ, но в особенности — синтез всех предков, способствовавших ее образованию. Не только живые, но и мертвые играют преобладающую роль в современной жизни какого-нибудь народа. Они творцы его морали и бессознательные двигатели его поведения. Очень большие анатомические различия, разделяющие различные человеческие расы, сопровождаются не менее значительными психологическими различиями. Когда сравниваешь между собой средние каждой расы, психические различия кажутся часто довольно слабыми. Они становятся громадными, лишь только мы распространяем сравнение на высшие элементы каждой расы. Тогда можно заметить, что главным отличием высших народов от низших служит то, что первые выделяют из своей среды известное число очень развитых мозгов, тогда как у вторых их нет. Индивиды, составляющие низшие расы, имеют между собой очевидное равенство. По мере того как расы поднимаются по лестнице цивилизации, их члены стремятся все больше различаться между собой. Неизбежный результат цивилизации — дифференциация индивидов и рас. Итак, не к равенству идут народы, но к большему неравенству. Жизнь какого-нибудь народа и все проявления его цивилизации составляют простое отражение его души, видимые знаки невидимой, но очень реальной вещи. Внешние события образуют только видимую поверхность определяющей их скрытой ткани. Ни случай, ни внешние обстоятельства, ни в особенности политические учреждения не играют главной роли в истории какого-нибудь народа. Различные элементы цивилизации какого-нибудь народа, будучи только внешними знаками его психического склада, выражением известных способов чувствования и мышления, свойственных данному народу, не могут передаваться без изменений народам совершенно иного психического склада. Передаваться могут только внешние, поверхностные и не имеющие значения формы. Глубокие различия, существующие между психическим складом различных народов, приводят к тому, что они воспринимают внешний мир совершенно различно. Из этого вытекает то, что они чувствуют, рассуждают и действуют совершенно различно и что между ними существует разногласие по всем вопросам, когда они приходят в соприкосновение друг с другом. Большая часть войн, которыми полна история, возникала из этих разногласий. Завоевательные, религиозные и династические войны всегда были в действительности расовыми войнами. Скоплению людей различного происхождения удается образовать расу, т.е. сформировать в себе коллективную душу, только тогда, когда путем повторяющихся веками скрещиваний и одинаковой жизнью в тождественной среде оно приобрело общие чувства, общие интересы, общие верования. У цивилизованных народов нет уже естественных рас, а существуют только искусственные, созданные историческими условиями. Новая среда, моральная или физическая, действует глубоко только на новые расы, т.е. на помеси древних рас, скрещивания которых разложили унаследованные от предков черты. Одна только наследственность достаточно сильна, чтобы бороться с наследственностью. На расы, у которых скрещивания еще не успели уничтожить устойчивости признаков, влияния среды имеют только чисто разрушительное влияние. Древняя раса скорее гибнет, чем подвергается изменениям, которые требует приспособление к новой среде. Приобретение прочно сложенной коллективной души представляет собой для известного народа апогей его величия. Разложение этой души означает всегда час ее падения. Вмешательство чужеземных элементов составляет одно из наиболее верных средств достигнуть этого разложения. Психологические виды, как и анатомические, подвергаются действию времени. Они также осуждены стареть и угасать. Всегда очень медленно образуясь, они, напротив, могут быстро исчезать. Достаточно глубоко нарушить функционирование их органов, чтобы заставить их испытать регрессивные изменения, результатом которых бывает часто очень быстрое уничтожение. Народам нужны многие века, чтобы приобрести определенный психический склад, и они его иногда теряют в очень короткое время. Восходящая дорога, которая ведет их на высокую ступень цивилизации, всегда очень длинна; покатость же, ведущая их к падению, чаще всего бывает очень короткой. Рядом с характером нужно поставить идеи как один из главных факторов эволюции какой-нибудь цивилизации. Они действуют только тогда, когда после очень медленной эволюции преобразовались в чувства. Тогда они застрахованы от возражений, и требуется очень долгое время для их исчезновения. Каждая цивилизация происходит из очень небольшого числа общепринятых основных идей. Среди наиболее важных руководящих идей какой-нибудь цивилизации находятся религиозные идеи. Из изменений религиозных верований непосредственно вытекало большинство исторических событий. История человечества всегда была параллельна истории его богов. Эти дети наших мечтаний имеют столь сильную власть, что даже имя их не может измениться без того, чтобы тотчас же не был потрясен мир. Рождение новых богов всегда означало зарю новой цивилизации, и их исчезновение всегда означало ее падение. Мы живем в один из тех исторических периодов, когда на время небеса остаются пустыми. В силу одного этого должен измениться мир.

Книга II. ПСИХОЛОГИЯ МАСС
Предисловие
Мы посвятили свою предшествующую работу описанию души рас; теперь жезаймемся изучением души толпы.
Общие черты, обусловливаемые наследственностью у всех индивидов одной и тойже расы, составляют душу этой расы. Но когда известное число этих индивидовобразует действующую толпу, наблюдение указывает, что результатом такогосближения индивидов одной расы являются новые психологические черты, не толькопротивополагающиеся характеру рас, но часто отличающиеся от него в значительнойстепени.
Организованная толпа всегда играла большую роль в жизни народов, но роль этаеще никогда не имела такого важного значения, как в данную минуту. Главнойхарактерной чертой нашей эпохи служит именно замена сознательной деятельностииндивидов бессознательной деятельностью толпы.
Я сделал попытку изучения трудной проблемы толпы посредством исключительнонаучных приемов, т.е. старался отыскать метод, оставляя в стороне мнения,теории и доктрины. Я полагаю, что это единственный способ, дающий возможностьраскрыть хоть частицу правды, особенно в таком вопросе, который так сильноволнует умы.
Ученый, приступающий к изучению какого-нибудь явления, не имеет нуждыпринимать во внимание интересы, которые могут быть задеты его открытиями.Недавно один из выдающихся современных мыслителей высказал замечание, что таккак я не принадлежу ни к одной из современных школ, то весьма часто оказываюсьв оппозиции с выводами и заключениями всех школ. Эта новая моя работа, по всейвероятности, вызовет подобные же замечания. Принадлежать к какой-нибудь школе — это значит необходимым образом разделять все ее предрассудки и предубеждения.
Я должен, однако, объяснить читателям, почему в моих исследованиях я прихожуиногда к совершенно иным выводам, чем это можно было бы ожидать с первоговзгляда: я указываю, например, на крайне низкую степень толпы в умственномотношении, включая сюда даже собрания избранных, и, между тем, я все-такизаявляю, что было бы опасно коснуться организации этих собраний.
Внимательное наблюдение исторических фактов заставило меня прийти к томузаключению, что социальные организмы столь же сложны, как и организмы всехживых существ, и не в нашей власти вызывать в них глубокие изменения. Природадействует иногда радикально, но никогда — в том смысле, как мы это понимаем;вот почему мания великих реформ бывает очень пагубна для народа, как бы никазались хороши эти реформы в теоретическом отношении. Они могли бы принестипользу лишь в том случае, если бы можно было мгновенно изменить душу наций, нотаким могуществом обладает лишь время. Управляют людьми идеи, чувства, нравы,то, что мы носим в себе. Учреждения и законы являются лишь отражением нашейдуши, выражением наших нужд; поэтому-то они и не могут изменить душу народов,так как сами из нее происходят.
Изучение социальных явлений не может идти отдельно от изучения народов, укоторых они наблюдаются. В философском отношении эти явления могут дажепредставлять собой абсолютную ценность, но в практическом отношении ценность ихвсегда относительная. Поэтому-то, изучая какое-нибудь социальное явление, надорассматривать его последовательно с двух различных сторон. Таким образом, яснеевыступает то положение, что весьма часто веление чистого разума находятся впрямом противоречии с поучениями практического ума. Это наблюдается всюду, дажетам, где дело касается данных физики. С точки зрения абсолютной истины, куб икруг представляют собой неизменные геометрические фигуры, строго определяемыеизвестными формулами. Но для нашего глаза фигуры эти могут принимать самыеразнообразные формы. Так, перспектива может превратить куб в пирамиду иликвадрат, круг — в эллипс или даже в прямую линию, и эти фиктивные формы для насгораздо важнее, нежели реальные, так как мы видим только их, и фотография илиживопись могут воспроизводить только эти формы. Нереальное в некоторых случаяхбывает даже правдивее реального. Представлять предметы лишь в их точныхгеометрических формах было бы искажением природы и сделало бы ее неузнаваемой.Представим себе такой мир, обитатели которого могли бы лишь фотографировать исрисовывать различные предметы, не имея возможности к ним прикасаться; этимобитателям было бы очень трудно составить себе верное понятие об их форме.Впрочем, знание этой формы, доступное лишь небольшому числу ученых, непредставило бы для них особенного интереса.
Философ, изучающий социальные явления, должен всегда помнить, что рядом стеоретическим значением они имеют еще и практическую ценность, и с точки зренияэволюции цивилизаций, эта последняя — единственная, представляющая некотороезначение. Такая точка зрения должна сделать его очень осторожным в тех выводах,которые, по-видимому, внушаются ему логикой. Но и другие мотивы такжезаставляют его быть сдержанным в своих заключениях. Сложность социальных фактовтакова, что их нельзя обнять все сразу и невозможно предвидеть результаты ихвзаимного влияния. Кроме того, за видимыми фактами весьма часто скрываютсятысячи невидимых причин. Социальные же явления являются следствием громаднойбессознательной работы, большей частью недоступной нашему анализу. Эти видимыеявления можно сравнить с волнами, служащими на поверхности океана выражениемподземных сотрясений его дна, которые нам неизвестны. Наблюдая большинствопоступков толпы, мы видим, что они чаще всего служат выражением ее замечательнониз кого умственного уровня. Но есть такие случаи, когда действиями толпыруководят, по-видимому, таинственные силы, называвшиеся в древности судьбой,природой, провидением и теперь именуемые голосом мертвых. Мы не можем не признаватьмогущества этих сил, хотя совершенно не знаем их сущности. Иногда кажется, чтов недрах наций находятся скрытые силы, руководящие их действиями. Что можетбыть, например, более сложным, более логичным и удивительным, нежели языкнарода?

Введение. Эра толпы
Эволюция современной эпохи. — Великие изменения цивилизации сутьследствия перемен в мысли народов. — Современное верование в могущество толпы.-- Оно преобразовывает традиционную политику государств. — Как выступаютнизшие классы и как проявляется их могущество. — Толпа может играть толькоразрушительную роль. — Толпа заканчивает процесс распадения устаревшихцивилизаций. — Всеобщее незнание психологии толпы. — Важность изучения толпыдля законодателей и государственных людей.
Великие перевороты, предшествующие изменению цивилизации, например, падениеРимской империи и основание арабской, на первый взгляд определяются главнымобразом политическими переменами, нашествием иноплеменников, падением династий.Но более внимательное изучение этих событий указывает, что за этими кажущимисяпричинами чаще всего скрывается глубокое изменение идей народов. Истинноисторические перевороты — не те, которые поражают нас своим величием и силой.Единственные важные перемены, из которых вытекает обновление цивилизаций,совершаются в идеях, понятиях и верованиях. Крупные исторические событияявляются лишь видимыми следствиями невидимых перемен в мысли людей. Переменыэти, однако, случаются редко, потому что самое прочное в каждой расе — этонаследственные основы ее мыслей.
Современная эпоха представляет собой один из таких критических моментов,когда человеческая мысль готовится к изменению. В основе этого изменения лежатдва главных фактора. Первый — это разрушение религиозных, политических исоциальных верований, давших начало всем элементам нашей цивилизации; второй — это возникновение новых условий существования и совершенно новых идей,явившихся следствием современных открытий в области наук и промышленности.
Идеи прошлого, хотя и на половину разрушенные, все еще достаточно сильны;идеи же, которые должны их заменять, находятся пока еще в периоде своегообразования — вот почему современная эпоха есть время переходное ианархическое.
Нелегко предсказать, что может выйти из такого периода, поневоле имеющегохаотический характер. Каковы будут основные идеи, на которых воздвигнутся новыеобщества, идущие нам на смену? Мы этого пока не знаем. Но мы уже теперь можемвидеть, что при своей организации им придется считаться с новой силой,последней повелительницей современной эпохи — могуществом масс. Эта силавозникла на развалинах многих идей, считавшихся некогда истинными и теперьисчезнувших, многих сил, разрушенных последовательно революциями, и,по-видимому, готова поглотить и остальные. И в то время, как все наши древниеверования колеблются и исчезают, старинные столпы общества рушатся друг задругом, могущество масс представляет собой единственную силу, которой ничто неугрожает и значение которой все увеличивается. Наступающая эпоха будет поистинеэрой масс.
Не более столетия тому назад традиционная политика государств исоперничество государей были главными факторами событий. Мнение масс непринималось в расчет, да большей частью оно и не существовало. В настоящее жевремя политические традиции, личные склонности монархов, их соперничество ужеболее не принимаются в расчет, и, наоборот, голос толпы становитсяпреобладающим. Массы диктуют правительству его поведение, и именно к ихжеланиям оно и старается прислушаться. Не в совещаниях государей, а в душетолпы подготавливаются теперь судьбы наций.
Вступление народных классов на арену политической жизни, т.е. вдействительности их постепенное превращение в руководящие классы, представляетодну из наиболее выдающихся характерных черт нашей переходной эпохи. Это вступлениена самом деле вызвано вовсе не всеобщей подачей голосов, которая долгое времяне имела самостоятельной, руководящей роли и легко подчинялась стороннимвлияниям. Прогрессивный рост могущества толпы совершился прежде всего путемраспространения известных идей, которые медленно насаждались в умах, и затем — посредством постепенного образования ассоциаций индивидов с целью осуществлениятеоретических построений. Путем ассоциации толпа выработала идеи (если несовсем справедливые, то, во всяком случае, вполне определенные) о своихинтересах и получила сознание своей силы. Толпа составляет синдикаты, передкоторыми капитулируют все власти, одна за другой, и организует биржи труда,стремящиеся управлять условиями работы и заработной платы. Толпа посылает в правительственныесобрания своих представителей, лишенных всякой инициативы и, чаще всего,служащих только простым орудием тех комитетов, которые их избрали.
В настоящее время притязания толпы становятся все более и болееопределенными. Ограничение рабочих часов, экспроприация рудников, железныхдорог, фабрик, земли, равномерное распространение всех продуктов и т.д., и т.д.- вот в чем заключаются требования толпы.
Мало склонные к теоретическим рассуждениям, массы зато очень склонны кдействию. Благодаря своей теперешней организации, толпа получила огромную силу.Догматы, только что нарождающиеся, скоро получат силу старых догматов, т.е. тутираническую верховную силу, которая не допускает никаких обсуждений.Божественное право масс должно заменить божественное право королей.
Писатели, пользующиеся симпатиями нашей современной буржуазии и лучше всегоумеющие выразить ее несколько узкие идеи, поверхностный скептицизм и подчасчрезмерный эгоизм, теряются при виде новой силы, растущей на их глазах, и чтобыкак-нибудь побороть «беспорядок», господствующий в умах, обращаются сотчаянными воззваниями к нравственным силам церкви, которыми некогда они такпренебрегали. Они говорят нам о банкротстве науки и, возвращаясь кающимисягрешниками из Рима, призывают нас к изучению истин откровения. Но все этиновообращенные забывают, что уже слишком поздно! Если бы даже в самом делемилость Божия коснулась их, все-таки они не могли бы теперь иметь достаточнойвласти над душами, мало интересующимися теми вопросами, которыми так поглощеныновоиспеченные святоши. Толпа не хочет теперь тех богов, которых они сами нехотели знать еще так недавно и ниспровержению которых сами способствовали. Неттакой божественной или человеческой власти, которая могла бы заставить рекутечь обратно к своему источнику!
С наукой не произошло никакого банкротства, и она не при чем ни в нынешнейанархии умов, ни в образовании новой силы, растущей посреди этой анархии. Наукаобещала нам истину или, по крайней мере, знание тех отношений, которые доступнынашему уму, но она никогда не обещала нам ни мира, ни счастья. Совершенноравнодушная к нашим чувствам, наука не слышит наших жалоб. Мы должныприлаживаться к ней, потому что ничто не может вернуть нам тех иллюзий, которыеона рассеяла.
Общие симптомы, заметные у всех наций, указывают нам быстрый рост могуществамасс и не допускают мысли, что это могущество скоро перестанет расти. Что быоно нам ни принесло с собой, мы должны будем с ним примириться. Всякиерассуждения и речи против этого могущества — пустые слова. Конечно, возможно,что вступление на сцену толпы знаменует собой одни из последних этаповцивилизации Запада, полное возвращение к периодам смутного переходного времени,всегда, по-видимому, предшествующего расцвету каждого нового общества. Но как жепомешать этому?
До сих пор самой определенной ролью масс было великое разрушение устаревшихцивилизаций. Роль эта существует не с нынешнего дня. История указывает нам, чтокак только нравственные силы, на которых покоилась цивилизация, теряют власть,дело окончательного разрушения завершается бессознательной и грубой толпой,справедливо называемой варварами. Цивилизации создавались и оберегалисьмаленькой горстью интеллектуальной аристократии, никогда — толпой. Сила толпынаправлена лишь к разрушению. Владычество толпы всегда указывает на фазуварварства. Цивилизация предполагает существование определенных правил,дисциплину, переход от инстинктивного к рациональному, предвидений будущего,более высокую степень культуры, а это все условия, которых толпа,предоставленная сама себе, никогда не могла осуществить. Благодаря своейисключительно разрушающей силе, толпа действует, как микробы, ускоряющиеразложение ослабленного организма или трупа. Если здание какой-нибудьцивилизации подточено, то всегда толпа вызывает его падение. Тогда-тообнаруживается ее главная роль, и на время философия численности является,по-видимому, единственной философией истории.
Будет ли так же и с нашей цивилизацией? Мы можем этого бояться, но еще неможем этого знать. Что бы там ни было, но мы должны покориться и пережитьцарство толпы.
Эту толпу, о которой начинают так много говорить, мы знаем очень мало.Профессиональные психологи, жившие вдали от нее, всегда ее игнорировали, а еслизанялись ею в последнее время, то лишь с точки зрения ее преступности. Безсомнения, есть преступная толпа, но есть также толпа добродетельная,героическая и много других. Преступления толпы составляют лишь частный случайее психологии; нельзя узнать духовную организацию толпы, изучая только ее преступления,так же как нельзя узнать духовную организацию какой-нибудь личности, изучаятолько ее пороки. Впрочем, говоря по правде, все властители мира, всеоснователи религий или государств, апостолы всех верований, выдающиесягосударственные люди и, в сфере более скромной, простые вожди маленькихчеловеческих общин всегда были бессознательными психологами, инстинктивнопонимающими душу толпы и часто — очень верно. Именно благодаря этому пониманию,они и становились властелинами толпы. Наполеон прекрасно постиг психологию масстой страны, в которой царствовал, но зачастую выказывал полное непониманиепсихологии толпы других народов и рас. Только потому что он не понимал этойпсихологии, он и мог вести войну с Испанией и Россией, нанесшую его могуществуудар, от которого оно погибло.
Знание психологии толпы составляет в настоящее время последнее средство,имеющееся в руках государственного человека, — не для того, чтобы управлятьмассами, так как это уже невозможно, а для того, чтобы не давать им слишкоммного воли над собой.
Только вникая глубже в психологию масс, можно понять, до какой степенисильна над ними власть внушенных идей. Толпами нельзя руководить посредствомправил, основанных на чисто теоретической справедливости, а надо отыскивать то,что может произвести на нее впечатление и увлечь ее. Если, например,какой-нибудь законодатель желает учредить новый налог, то должен ли он в такомслучае выбрать такой налог, который будет наиболее справедливым? Никоимобразом! Самый несправедливый налог может в практическом отношении оказатьсясамым лучшим для масс. Если такой налог не бросается в глаза и кажется наименеетяжелым, он всего легче будет принят массами. Поэтому косвенный налог, как быон ни был велик, не вызовет протеста толпы, так как он не стесняет ее привычеки не производит на нее впечатления, ибо взимается ежедневно и уплачивается помелочам при покупке предметов потребления. Но попробуйте заменить этот налогпропорциональным налогом на заработок или другие доходы и потребуйте уплатыэтого налога сразу, — вы вызовете единодушные протесты, хотя бы теоретическиэтот налог и был бы в десять раз легче первого. Вместо незаметных копеек,уплачиваемых ежедневно, тут получается сравнительно высокая сумма, и в тотдень, когда ее придется вносить, она покажется чрезмерной и потому ужепроизведет внушительное впечатление. Если бы откладывать постепенно по грошу,то, конечно, она не показалась бы такой большой, но подобный экономическийприем указывал бы на предусмотрительность, к которой вообще толпа неспособна.
Указанный пример весьма прост, и справедливость его бросается в глаза. Такойпсихолог, как Наполеон, конечно, понимал это, но большинство законодателей, незнающих души толпы, не заметят этой особенности. Опыт еще недостаточно убедилих в том, что нельзя руководить массами посредством предписаний только одногоразума.
Психология масс может иметь применение и во многих других случаях. Онабросает свет на множество исторических и экономических фактов, которые без неебыли бы совершенно необъяснимы. Я буду иметь случай указать здесь, что еслисамый замечательный из современных историков, Тэн, так плохо понимал внекоторых случаях события нашей великой революции, то это произошло лишь потомучто он никогда не думал изучать душу толпы. Он взял для себя руководством приизучении этого сложного периода описательный метод натуралистов; но ведь средиявлений, которые приходится наблюдать натуралистам, мы не находим нравственныхсил, а между тем, эти силы и составляют истинные пружины истории.
Итак, изучение психологии толпы представляется желательным с практическойточки зрения, но если бы даже оно представляло исключительно толькотеоретический интерес, то и в таком случае заслуживало бы внимания. Распознать- двигателей, управляющих действиями людей, не менее интересно, чем распознатькакой-нибудь минерал или цветок.
Наше исследование души толпы не может быть ничем иным как простым синтезом,кратким изложением Наших прежних изысканий. Нельзя требовать от нашего очерканичего другого, кроме некоторых взглядов, наводящих на размышления. Другиеуглубят ту борозду, которую мы провели на поверхности до сих пор еще очень малоисследованной почвы.

Первый отдел. Душа толпы
Глава I. Общая характеристика толпы. Психологический закон ее духовногоединства
Что составляет толпу с психологической точки зрения? — Многочисленноескопление индивидов недостаточно для образования толпы. — Специальный характеродухотворенной толпы. — Фиксирование идей и чувств у индивидов, составляющихтакую толпу, и исчезновение их собственной личности. — В толпе всегдапреобладает бессознательное. — Прекращение деятельности мозговых полушарий ипреобладание спинного мозга. — Понижение умственных способностей и полноеизменение чувств. — Измененные чувства могут быть лучше или хуже тех, которыеприсущи отдельным индивидам, составляющим вместе толпу. — Толпа так же легкостановится героичной, как и преступной.
Под словом «толпа» подразумевается в обыкновенном смысле собраниеиндивидов, какова бы ни была их национальность, профессия или пол и каковы быни были случайности, вызвавшие это собрание. Но с психологической точки зренияслово это получает уже совершенно другое значение. При известных условиях — ипритом только при этих условиях — собрание людей имеет совершенно новые черты,отличающиеся от тех, которые характеризуют отдельных индивидов, входящих всостав этого собрания. Сознательная личность исчезает, причем чувства и идеивсех отдельных единиц, образующих целое, именуемое толпой, принимают одно и тоже направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно, временныйхарактер, но и очень определенные черты. Собрание в таких случаях становитсятем, что я назвал бы, за неимением лучшего выражения, организованной толпой илитолпой одухотворенной, составляющей единое существо и подчиняющейся законудуховного единства толпы.
Без всякого сомнения, одного факта случайного нахождения вместе многихиндивидов недостаточно для того, чтобы они приобрели характер организованнойтолпы; для этого нужно влияние некоторых возбудителей, природу которых мы ипостараемся определить.
Исчезновение сознательной личности и ориентирование чувств и мыслей визвестном направлении — главные черты, характеризующие толпу, вступившую напуть организации, — не требуют непременного и одновременного присутствиянескольких индивидов в одном и том же месте. Тысячи индивидов, отделенных другот друга, могут в известные моменты подпадать одновременно под влияниенекоторых сильных эмоций или какого-нибудь великого национального события иприобретать, таким образом, все черты одухотворенной толпы. Стоит какой-нибудьслучайности свести этих индивидов вместе, чтобы все их действия и поступкинемедленно приобрели характер действий и поступков толпы. В известные моментыдаже шести человек достаточно, чтобы образовать одухотворенную толпу, между темкак в другое время сотня человек, случайно собравшихся вместе, при отсутствиинеобходимых условий, не образует подобной толпы. С другой стороны, целый народпод действием известных влияний иногда становится толпой, не представляя при этомсобрания в собственном смысле этого слова. Одухотворенная толпа после своегообразования приобретает общие черты — временные, но совершенно определенные. Кэтим общим чертам присоединяются частные, меняющиеся сообразно элементам,образующим толпу и могущим в свою очередь изменить ее духовный состав.Одухотворенная толпа может быть подвергнута известной классификации. Мы увидимдалее, что разнокалиберная толпа, т.е. такая, которая состоит из разнородныхэлементов, имеет много общих черт с однородной толпой, т.е. такой, котораясостоит из более или менее родственных элементов (секты, касты и классы). Рядомс этими общими чертами, однако, резко выступают особенности, которые даютвозможность различать оба рода толпы.
Прежде чем говорить о различных категориях толпы, мы должны изучить ее общиечерты и будем поступать, как натуралист, начинающий с описания общих признаков,существующих у всех индивидов одной семьи, и затем уже переходящий кчастностям, позволяющим различать виды и роды этой семьи.
Не легко изобразить с точностью душу толпы, так как ее организация меняетсяне только сообразно расе и составу собраний, но и соответственно природе и силевозбудителей, которым подчиняются эти собрания. Впрочем, на такие жезатруднения мы наталкиваемся и приступая к психологическому изучению отдельногоиндивида. Только в романах характер отдельных личностей не меняется в течениевсей их жизни; в действительности же однообразие среды создает лишь кажущеесяоднообразие характеров. В другом месте я указал уже, что в каждой духовнойорганизации заключаются такие задатки характера, которые тотчас же заявляют освоем существовании, как только в окружающей среде произойдет внезапнаяперемена. Так, например, среди наиболее суровых членов Конвента можно быловстретить совершенно безобидных буржуа, которые при обыкновенных условиях,конечно, были бы простыми мирными гражданами, занимая должности нотариусов илисудей. Когда гроза миновала, они вернулись к своему нормальному состояниюмирных буржуа, и Наполеон именно среди них нашел себе самых покорных слуг.
Не имея возможности изучить здесь все степени организации толпы, мыограничимся преимущественно толпой, уже совершенно организованной. Такимобразом, из нашего изложения будет видно лишь то, чем может быть толпа, но нето, чем она всегда бывает. Только в этой позднейшей фазе организации толпысреди неизменных и преобладающих основных черт расы выделяются новыеспециальные черты и происходит ориентирование чувств и мыслей собрания в одноми том же направлении, и только тогда обнаруживает свою силу вышеназванныйпсихологический закон духовного единства толпы.
Некоторые психологические черты характера толпы общи у нее с изолированнымииндивидами; другие же, наоборот, присущи только ей одной и встречаются только всобраниях. Мы прежде всего рассмотрим именно эти специальные черты, для тогочтобы лучше выяснить их важное значение.
Самый поразительный факт, наблюдающийся в одухотворенной толпе, следующий:каковы бы ни были индивиды, составляющие ее, каков бы ни был их образ жизни,занятия, их характер или ум, одного их превращения в толпу достаточно для того,чтобы у них образовался род коллективной души, заставляющей их чувствовать,думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чувствовалкаждый из них в отдельности. Существуют такие идеи и чувства, которые возникаюти превращаются в действия лишь у индивидов, составляющих толпу. Одухотвореннаятолпа представляет собой временный организм, образовавшийся из разнородныхэлементов, на одно мгновение соединившихся вместе, подобно тому, каксоединяются клетки, входящие в состав живого тела и образующие посредствомэтого соединения новое существо, обладающее свойствами, отличающимися от тех,которыми обладает каждая клетка в отдельности.
Вопреки мнению, встречающемуся, к нашему удивлению, у такого проницательногофилософа, как Герберт Спенсер, в агрегате, образующем толпу, нет ни суммы, нисреднего входящих в состав ее элементов, но существует комбинация этихэлементов и образование новых свойств, подобно тому, как это происходит в химиипри сочетании некоторых элементов, оснований и кислот, например, образующихновое тело, обладающее совершенно иными свойствами, чем те, которыми обладаютэлементы, послужившие для его образования.
Не трудно заметить, насколько изолированный индивид отличается от индивида втолпе, но гораздо труднее определить причины этой разницы. Для того, чтобы хотьнесколько разъяснить себе эти причины, мы должны вспомнить одно из положенийсовременной психологии, а именно то, что явления бессознательного играютвыдающуюся роль не только в органической жизни, но и в отправлениях ума.Сознательная жизнь ума составляет лишь очень малую часть по сравнению с егобессознательной жизнью. Самый тонкий аналитик, самый проницательный наблюдательв состоянии подметить лишь очень небольшое число бессознательных двигателей,которым он повинуется. Наши сознательные поступки вытекают из субстратабессознательного, создаваемого в особенности влияниями наследственности. В этомсубстрате заключается бесчисленные наследственные остатки, составляющиесобственно душу расы. Кроме открыто признаваемых нами причин, руководящихнашими действиями, существуют еще тайные причины, в которых мы не признаемся,но за этими тайными причинами есть еще более тайные, потому что они неизвестнынам самим. Большинство наших ежедневных действий вызывается скрытымидвигателями, ускользающими от нашего наблюдения.
Элементы бессознательного, образующие душу расы, именно и являются причинойсходства индивидов этой расы, отличающихся друг от друга главным образомэлементами сознательного, — тем, что составляет плод воспитания или жерезультат исключительной наследственности. Самые несходные между собой посвоему.уму люди могут обладать одинаковыми страстями, инстинктами и чувствами;и во всем, что касается чувства, религии, политики, морали, привязанностей иантипатий и т.п., люди самые знаменитые только очень редко возвышаются надуровнем самых обыкновенных индивидов. Между великим математиком и егосапожником может существовать целая пропасть с точки зрения интеллектуальнойжизни, но с точки зрения характера между ними часто не замечается никакойразницы или же очень небольшая.
Эти общие качества характера, управляемые бессознательным и существующие впочти одинаковой степени у большинства нормальных индивидов расы, соединяютсявместе в толпе. В коллективной душе интеллектуальные способности индивидов и,следовательно, их индивидуальность исчезают; разнородное утопает в однородном,и берут верх бессознательные качества.
Такое именно соединение заурядных качеств в толпе и объясняет нам, почемутолпа никогда не может выполнить действия, требующие возвышенного ума. Решения,касающиеся общих интересов, принятые собранием даже знаменитых людей в областиразных специальностей, мало все-таки отличаются от решений, принятых собраниемглупцов, так как и в том и в другом случае соединяются не какие-нибудьвыдающиеся качества, а только заурядные, встречающиеся у всех. В толпе можетпроисходить накопление только глупости, а не ума. «Весь мир», как эточасто принято говорить, никак не может быть умнее Вольтера, а наоборот, Вольте?умнее, нежели «весь мир», если под этим словом надо понимать толпу.
Если бы индивиды в толпе ограничивались только соединением заурядныхкачеств, которыми обладает каждый из них в отдельности, то мы имели бы среднюювеличину, а никак не образование новых черт. Каким же образом возникают этиновые черты? Вот этим то вопросом мы и займемся теперь.
Появление этих новых специальных черт, характерных для толпы и притом невстречающихся у отдельных индивидов, входящих в ее состав, обусловливаетсяразличными причинами. Первая из них заключается в том, что индивид в толпеприобретает, благодаря только численности, сознание непреодолимой силы, и этосознание дозволяет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда не даетволю, когда бывает один. В толпе же он менее склонен обуздывать эти инстинкты,потому что толпа анонимна и не несет на себе ответственности. Чувствоответственности, сдерживающее всегда отдельных индивидов, совершенно исчезает втолпе.
Вторая причина — заразительность или зараза — также способствует образованиюв толпе специальных свойств и определяет их направление. Зараза представляетсобой такое явление, которое легко указать, но не объяснить; ее надо причислитьк разряду гипнотических явлений, к которым мы сейчас перейдем. В толпе всякоечувство, всякое действие заразительно, и притом в такой степени, что индивидочень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу коллективному.Подобное поведение, однако, противоречит человеческой природе, и потому человекспособен на него лишь тогда, когда он составляет частицу толпы.
Третья причина, и притом самая главная, обусловливающая появление уиндивидов в толпе таких специальных свойств, которые могут не встречаться у нихв изолированном положении, — это восприимчивость к внушению; зараза, о котороймы только что говорили, служит лишь следствием этой восприимчивости. Чтобыпонять это явление, следует припомнить некоторые новейшие открытия физиологии.Мы знаем теперь, что различными способами можно привести индивида в такоесостояние, когда у него исчезает сознательная личность, и он подчиняется всемвнушениям лица, заставившего его прийти в это состояние, совершая по егоприказанию поступки, часто совершенно противоречащие его личному характеру ипривычкам. Наблюдения же указывают, что индивид, пробыв несколько времени средидействующей толпы, под влиянием ли токов, исходящих от этой толпы, иликаких-либо других причин — неизвестно, приходит скоро в такое состояние,которое очень напоминает состояние загипнотизированного субъекта. Такой субъектвследствие парализованности своей сознательной мозговой жизни становится рабомбессознательной деятельности своего спинного мозга, которой гипнотизеруправляет по своему произволу. Сознательная личность у загипнотизированногосовершенно исчезает, так же как воля и рассудок, и все чувства и мыслинаправляются волей гипнотизера.
Таково же приблизительно положение индивида, составляющего частицуодухотворенной толпы. Он уже не сознает своих поступков, и у него, как узагипнотизированного, одни способности исчезают, другие же доходят до крайнейстепени напряжения. Под влиянием внушения такой субъект будет совершатьизвестные действия с неудержимой стремительностью; в толпе же эта неудержимаястремительность проявляется с еще большей силой, так как влияние внушения,одинакового для всех, увеличивается путем взаимности. Люди, обладающиедостаточно сильной индивидуальностью, чтобы противиться внушению, в толпеслишком малочисленны, и потому не в состоянии бороться с течением. Самоебольшее, что они могут сделать, — это отвлечь толпу посредством какого-нибудьнового внушения. Так, например, удачное слово, какой-нибудь образ, вызванный,кстати, в воображении толпы, отвлекали ее иной раз от самых кровожадныхпоступков.
Итак, исчезновение сознательной личности, преобладание личностибессознательной, одинаковое направление чувств и идей, определяемое внушением,и стремление превратить немедленно в действия внушенные идеи — вот главныечерты, характеризующие индивида в толпе. Он уже перестает быть самим собой истановится автоматом, у которого своей воли не существует.
Таким образом, становясь частицей организованной толпы, человек спускаетсяна несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. В изолированном положениион, быть может, был бы культурным человеком; в толпе — это варвар, т.е.существо инстинктивное. У него обнаруживается склонность к произволу, буйству,свирепости, но также и к энтузиазму и героизму, свойственным первобытномучеловеку, сходство с которым еще более усиливается тем, что человек в толпечрезвычайно легко подчиняется словам и представлениям, не оказавшим бы на негов изолированном положении никакого влияния, и совершает поступки, явнопротиворечащие и его интересам, и его привычкам. Индивид в толпе — это песчинкасреди массы других песчинок, вздымаемых и уносимых ветром. Благодаря именноэтому свойству толпы, нам приходится иной раз наблюдать, что присяжные выносятприговор, который каждый из них в отдельности никогда бы не произнес; мы видим,что парламентские собрания соглашаются на такие мероприятия и законы, которыеосудил бы каждый из членов этого собрания в отдельности. Члены Конвента, взятыеотдельно, были просвещенными буржуа, имевшими мирные привычки. Но, соединившисьв толпу, они уже без всякого колебания принимали самые свирепые предложения иотсылали на гильотину людей, совершенно невинных; в довершение они отказалисьот своей неприкосновенности, вопреки своим собственным интересам, и сами себянаказывали.
Но не одними только поступками индивид в толпе отличается от самого же себяв изолированном положении. Прежде чем он потеряет всякую независимость, в егоидеях и чувствах должно произойти изменение, и притом настолько глубокое, чтооно может превратить скупого в расточительного, скептика — в верующего,честного человека — в преступника, труса — в героя. Отречение от всех своихпривилегий, вотированное аристократией под влиянием энтузиазма в знаменитуюночь 4 августа 1789 года, никогда не было бы принято ни одним из ее членов в отдельности.
Из всего вышесказанного мы делаем вывод, что толпа в интеллектуальномотношении всегда стоит ниже изолированного индивида, но с точки зрения чувств ипоступков, вызываемых этими чувствами, она может быть лучше или хуже его,смотря по обстоятельствам. Все зависит от того, какому внушению повинуетсятолпа. Именно это обстоятельство упускали совершенно из виду все писатели,изучавшие толпу лишь с точки зрения ее преступности. Толпа часто бываетпреступна — это правда, но часто также она бывает героична. Толпа пойдет насмерть ради торжества какого-нибудь верования или идеи; в толпе можно пробудитьэнтузиазм и заставить ее, ради славы и чести, идти без хлеба и оружия, как вовремена крестовых походов, освобождать Гроб Господен из рук неверных, или же,как в 93-м году, защищать родную землю. Это героизм, несколько бессознательный,конечно, но именно при его-то помощи и делается история. Если бы на счетнародам ставились только одни великие дела, хладнокровно обдуманные, то вмировых списках их значилось бы весьма немного.

Глава II. Чувства и нравственность толпы
1. Импульсивность,изменчивость и раздражительность толпы. — Импульсы, которым повинуется толпа,достаточно сильны, чтобы уничтожить личные интересы. — Толпа никогда непоступает преднамеренно.
2. Податливость внушениям и легковерие толпы. — Исчезновение различия междуученым и глупцом в толпе. — Невозможность верить показаниям толпы. — Единогласность показаний многочисленных свидетелей менее всего годится дляподтверждения какого-нибудь факта. — Малоценность исторических сочинений.
3. Преувеличение и односторонность чувств толпы.
4. Нетерпимость, авторитетность и консерватизм толпы. — Временное проявлениереволюционных инстинктов в толпе не мешает ей быть глубоко консервативной.
5. Нравственность толпы. — Толпа редко руководствуется личными интересами,тогда как именно личный интерес чаще всего служит исключительным двигателемпоступков отдельных индивидов. — Морализирующая роль толпы.
Указав в общих чертах на главные свойства толпы, мы перейдем теперь кподробному рассмотрению этих свойств.
В числе специальных свойств, характеризующих толпу, мы встречаем, например,такие: импульсивность, раздражительность, неспособность обдумывать, отсутствиерассуждения и критики, преувеличенную чувствительность и т.п., которыенаблюдаются у существ, принадлежащих к низшим формам эволюции, как то: уженщин, дикарей и детей. На эту аналогию, однако, я указываю лишь мимоходом,так как мне пришлось бы нарушить рамки этой работы, если бы я захотел ее доказывать.Впрочем, это было бы бесполезно для людей, знакомых с психологией первобытногочеловека, тогда как для тех, кто не знаком с нею, такие доказательства всеравно были бы недостаточно убедительны.
Теперь я перехожу к последовательному рассмотрению различных свойств,наблюдаемых в толпе в большинстве случаев.
1. ИМПУЛЬСИВНОСТЬ, ИЗМЕНЧИВОСТЬ И РАЗДРАЖИТЕЛЬНОСТЬ ТОЛПЫ
Изучая основные свойства толпы, мы указали, что она почти исключительноуправляется бессознательным. Ее действия гораздо более подчиняются влияниюспинного, нежели головного мозга, и в этом отношении они приближается ксовершенно первобытным существам. Совершенные толпою поступки могут бытьпревосходны сами по себе, но так как ум не руководит ими, то индивид в толпедействует сообразно случайностям. Толпа служит игралищем всех внешнихвозбуждении и отражает все их перемены; она, следовательно, рабски покоряетсяимпульсам, которые получает. Отдельный индивид может подвергаться тем жевозбуждениям, какие действуют на него в толпе, но, изолированный от толпы, онуже подчиняется рассудку и противостоит влиянию этих возбуждений.Физиологически это можно выразить следующим образом: изолированный индивидобладает способностью подавлять свои рефлексы, тогда как толпа этой способностине имеет.
Различные импульсы, которым повинуется толпа, могут быть, смотря похарактеру возбуждении, великодушными или свирепыми, героическими илитрусливыми, но они всегда настолько сильны, что никакой личный интерес, дажечувство самосохранения, не в состоянии их подавить. Так как возбудители,действующие на толпу, весьма разнообразны и толпа всегда им повинуется, тоотсюда вытекает ее чрезвычайная изменчивость. Вот почему мы видим, что толпаможет внезапно перейти от самой кровожадной жестокости к великодушию и выказатьдаже при случае самый абсолютный героизм. Толпа легко становится палачом, нотак же легко она идет и на мученичество. Из ее недр лились те потоки крови,которые нужны были для того, чтобы восторжествовала какая-нибудь вера. Незачемобращаться к героическому веку для того, чтобы увидеть, на что способна толпаименно с этой точки зрения. Толпа никогда не дорожит своей жизнью во времявозмущения, и еще очень недавно один генерал (Буланже?), внезапно сделавшийсяпопулярным, легко мог бы найти сотни тысяч человек, готовых умереть за егодело, если бы он только того потребовал.
В толпе нет предумышленности; она может последовательно пройти всю школупротиворечивых чувствований, но всегда будет находиться под влияниемвозбуждений минуты. Толпа похожа на листья, поднимаемые ураганом и разносимые вразные стороны, а затем падающие на землю. Говоря далее о некоторых видахреволюционной толпы, мы укажем несколько примеров изменчивости ее чувств.
Из-за этой изменчивости толпой очень трудно руководить, особенно если часть общественнойвласти находится в ее руках. Если бы нужды обыденной жизни не представлялисобой род невидимого регулятора вещей, то народодержавие не могло бы долгопросуществовать. Но хотя все желания толпы всегда бывают очень страстными, онивсе же продолжаются не долго, и толпа так же мало способна проявить настойчивуюволю, как и рассудительность.
Толпа не только импульсивна и изменчива; как и дикарь, она не допускает,чтобы что-нибудь становилось между ее желанием и реализацией этого желания.Толпа тем менее способна допустить это, что численность создает в ней чувствонепреодолимого могущества. Для индивида в толпе понятия о невозможности несуществует. Изолированный индивид сознает, что он не может один поджечь дворец,разграбить магазин, а если даже он почувствует влечение сделать это, то легкоустоит против него. В толпе же у него является сознание могущества,доставляемого ему численностью, и достаточно лишь внушить ему идеи убийства играбежа, чтобы он тотчас же поддался искушению. Всякое неожиданное препятствиебудет уничтожено толпой со свойственной ей стремительностью, и если бычеловеческий организм допускал неослабевающее состояние ярости, то можно былобы сказать, что нормальное состояние толпы, наткнувшейся на препятствие, — этоярость.
В раздражительности толпы, в ее импульсивности и изменчивости, так же как иво всех народных чувствах, которые мы будем рассматривать далее, всегдапроявляются основные черты расы, образующие неизменную почву, на которойразвиваются все наши чувства. Всякая толпа всегда раздражительна и импульсивна- это вне сомнения. Но степень этой раздражительности и импульсивности бываетразлична. Так, например, разница в этом отношении между латинской ианглосаксонской толпой поразительна, и даже в новейшей истории есть факты,указывающие на это. Достаточно было, например, опубликования двадцать пять леттому назад простой телеграммы, сообщающей о предполагаемом оскорблениипосланника, для того, чтобы произошел взрыв ярости, немедленным результатомкоторого явилась ужасная война. Несколько лет спустя телеграфное извещение онезначительной неудаче в Лангсоне опять вызвало новый взрыв, который повлек засобой низвержение правительства. В то же время гораздо более значительнаянеудача английской экспедиции в Хартуме вызвала в Англии лишь весьма слабоеволнение, и никакое министерство от этого не пострадало. Толпа всегдаобнаруживает черты женского характера, и всего резче эти черты выражаются влатинской толпе. Кто опирается на нее, тот может взобраться очень высоко иочень быстро, но постоянно будет прикасаться к Тарпейской скале и всегда долженожидать, что в один прекрасный день он будет свергнут с этой скалы.
2. ПОДАТЛИВОСТЬ ВНУШЕНИЮ И ЛЕГКОВЕРИЕ ТОЛПЫ
Мы уже говорили, описывая толпу, что одним из ее общих свойств является необыкновеннаяподатливость внушению. Мы указывали, что во всякой человеческой агломерациивнушение становится заразительным, и этим объясняется быстрое ориентированиечувств в известном направлении.
Как бы ни была нейтральна толпа, она все-таки находится чаще всего всостоянии выжидательного внимания, которое облегчает всякое внушение. Первоеформулированное внушение тотчас же передастся вследствие заразительности всемумам, и немедленно возникает соответствующее настроение. Как у всех существ,находящихся под влиянием внушения, идея, овладевшая умом, стремится выразитьсяв действии. Толпа так же легко совершит поджог дворца, как и какой-нибудьвысший акт самоотвержения; все будет зависеть от природы возбудителя, а нс оттех отношений, которые у изолированного индивида существуют между внушеннымактом и суммой рассудочности, противодействующей его выполнению.
Блуждая всегда на границе бессознательного, легко подчиняясь всякимвнушениям и обладая буйными чувствами, свойственными тем существам, которые немогут подчиняться влиянию рассудка, толпа, лишенная всяких критическихспособностей, должна быть чрезвычайно легковерна. Невероятное для ее несуществует, и это надо помнить, так как этим объясняется та необычная легкость,с которой создаются и распространяются легенды и самые неправдоподобныерассказы.
Люди, находившиеся в Париже во время осады, видели множество примеров такоголегковерия толпы. Зажженная свеча в верхнем этаже принималась тотчас же засигнал неприятелю, хотя довольно было бы минуты размышления, чтобы убедиться внелепости этого предположения, так как, конечно, неприятель не мог различитьпламя свечи на расстоянии нескольких миль.
Образование легенд, легко распространяющихся в толпе, обусловливается неодним только ее легковерием, а также и теми искажениями, которые претерпеваютсобытия в воображении людей, собравшихся толпой. В глазах толпы самое простоесобытие быстро принимает совсем другие размеры. Толпа мыслит образами, ивызванный в ее воображении образ в свою очередь вызывает другие, не имеющиеникакой логической связи с первым. Мы легко поймем это состояние, есливспомним, какое странное сцепление мыслей порождает у нас иногда воспоминание окаком-нибудь факте. Рассудок указывает нам на те несообразности, которыезаключаются в этих образах, но толпа их не видит и примешивает кдействительному событию то, что создано ее искажающим воображением. Толпасовсем не отделяет субъективное от объективного; она считает реальными образы,вызванные в ее уме и зачастую имеющие лишь очень отдаленную связь с наблюдаемымею фактом.
Казалось бы, что искажения, которые претерпевает какое-нибудь событие вглазах толпы, должны иметь весьма разнообразный характер, потому что индивиды,составляющие толпу, обладают весьма различными темпераментами. Но ничуть небывало. Под влиянием заразы эти искажения имеют всегда одинаковый характер длявсех индивидов. Первое искажение, созданное воображением одного из индивидовсобрания, служит ядром заразительного внушения. Прежде чем изображение св.Георгия было замечено всеми на стенах Иерусалима и на всех окнах, его увиделсначала только один из присутствующих, и путем внушения и заразы чудо,указанное им, было тотчас же принято на веру всеми остальными.
Таков всегда механизм всех коллективных галлюцинаций, о которых часто говоритсяв истории и достоверность которых подтверждается тысячами человек. Было былишнее, ввиду опровержения вышесказанного, указывать на умственные качестваиндивидов, входящих в состав толпы. Эти качества не имеют значения; невежда иученый, раз уж они участвуют в толпе, одинаково лишаются способности кнаблюдению. Положение это может, пожалуй, показаться парадоксальным, но чтобыдоказать его, нам пришлось бы цитировать такое множество исторических фактов,что на это понадобились бы целые тома. Не желая, однако, оставлять читателя подвпечатлением бездоказательных утверждений, я приведу несколько примеров, взятыхслучайно среди той массы фактов, которую мне пришлось бы цитировать.
Наиболее типичный случай такой коллективной галлюцинации — причем толпасостояла из индивидов всякого рода, как самых невежественных, так и самыхобразованных, — рассказан лейтенантом Жюльеном Феликсом в его книге о морскихтечениях и был напечатан некогда в «Revue Scientifique». Фрегат«La Ве11е Роule» крейсировал в море, разыскивая корвет«Веrcеаu» с которым он был разъединен сильной бурей. Дело было днем исолнце светило ярко. Вдруг часовой увидал покинутое судно. Экипаж направил своивзоры на указанный пункт, и все, офицеры и матросы, ясно заметили плот,нагруженный людьми, прикрепленный буксиром к лодкам, на которых виднелисьсигналы бедствия. Все это было, однако, ничем иным, как коллективнойгаллюцинацией. Адмирал Дефоссе тотчас же отправил лодки на помощь погибающим.Приближаясь к месту катастрофы, офицеры и матросы ясно видели кучи людей,волнующихся, протягивающих руки, и слышали глухой и смешанный шум большогоколичества голосов. Когда же наконец лодки подошли к этому месту, то оказалось,что там ничего не было, кроме нескольких ветвей с листьями, унесенных волнами ссоседнего берега. Такие явные доказательства, конечно, заставили галлюцинациюисчезнуть.
На этом примере мы можем ясно проследить механизм образования коллективнойгаллюцинации. С одной стороны мы имеем толпу в состоянии выжидательноговнимания, с другой — внушение, сделанное часовым, увидевшим покинутое судно вморе; это внушение уже путем заразы распространилось на всех присутствовавших,как офицеров, так и матросов.
Не обязательно толпа должна быть многочисленна, чтобы способность видетьправильно то, что происходит перед нею, была бы в ней уничтожена, и чтобы местореальных фактов заступили галлюцинации, не имеющие с ними никакой связи. Кактолько несколько индивидов соберутся вместе, то они уже составляют толпу, дажев таком случае, если они — выдающиеся ученые. Иногда они все-таки приобретаютвсе свойства толпы по отношению ко всему, что выходит за пределы ихспециальности. Способность наблюдения и критики, существующие у каждого из этихученых в отдельности, тотчас же исчезают в толпе. Остроумный психолог Давепредставил нам очень любопытный пример такого состояния, описанный в«Annales des Sciences psychiques». Созвав выдающихся наблюдателей, вчисле которых находился один из первых ученых Англии, Уоллес, Даве представилперед ними (предварительно предложив им исследовать все предметы, находящиеся вкомнате, и положить всюду печати) все классические феномены спиритов, как то:материализацию духов, писание на доске и т.д. Получив затем от них письменноеподтверждение виденного, в котором заявлялось, что вышеназванные феномены немогут быть произведены иначе, как при посредстве сверхъестественных сил, Давесознался, что эти явления были результатом весьма простого обмана. «Самоеизумительное в опытах Даве, — говорит автор рассказа, — это не столько сами фокусы,весьма, впрочем, диковинные, сколько замечательная несостоятельность показаний,данных свидетелями, не посвященными в его цели. Из этого следует, чтоположительные рассказы многочисленных свидетелей могут быть совершенноневерными, так как в данном случае, например, если признать верными этипоказания, то пришлось бы согласиться, что описанные явления нельзя объяснитьникаким обманом. Однако методы, употребленные Даве, были так просты, что надоудивляться его смелости пользоваться ими. Но он имел такую власть над умамитолпы, что мог уверить и в том, что она видит то, чего нет на самом деле».И в этом случае опять-таки мы видим проявление власти гипнотизера надзагипнотизированным, и если этой власти подчиняются высшие умы, недовериекоторых предварительно возбуждено, то как же легко должна ей подчинятьсяобыкновенная толпа!
Таких примеров множество. В то время как я пишу эти строки, все газетыпереполнены рассказами о двух маленьких утопленницах, вытащенных из Сены. Покрайней мере около дюжины свидетелей признали личность этих детей самымкатегорическим образом. Все их показания были так согласны, что в умеследователя не могло возникнуть никакого сомнения, и он написал ужесвидетельство о смерти. Но в тот момент, когда хотели хоронить утопленниц,обнаружилось, что предполагаемые жертвы живы и только чуть-чуть похожи наутонувших. Как во всех предыдущих примерах, и тут довольно было уверенийпервого свидетеля, поддавшегося иллюзии, чтобы немедленно образовалосьвнушение, повлиявшее уже и на всех прочих свидетелей.
Во всех таких случаях источником внушения всегда является иллюзия, вызваннаяу одного какого-нибудь индивида более или менее смутными воспоминаниями. Этапервоначальная иллюзия путем утверждения становится источником заразы. Длявпечатлительного человека достаточно бывает случайного незначительногосходства, какой-нибудь подробности, напоминающей другое лицо, чтобы емупоказалось, что это именно и есть то самое лицо. Вызванное представлениестановится, таким образом, ядром для дальнейшей кристаллизации, заполняющей всюобласть разума и парализующей всякие критические способности. Этим объясняется,например, такой удивительный факт, как ошибка матери, признавшей в чужом своегособственного ребенка, как это было в том случае, о котором теперь напомнили газеты.В этом случае можно проследить такой же механизм внушения, какой был уже описанмною.
«Ребенок узнал в мертвом своего товарища, но это было ошибка, вызвавшаятотчас же целый ряд подобных же ошибок, причем произошла следующая удивительнаявещь: одна женщина, увидев труп ребенка, воскликнула:
»Ах, Боже мой, это мой ребенок! " Посмотрев ближе, она заметилашрам на лбу и сказала: «Да, это мой бедный сынок, пропавший в июле. У меняего похитили и убили!»
Женщина эта была привратницей в улице дю-Фур и называлась Шаводрэ.Пригласили ее зятя, который без всякого колебания объявил: «Вот маленькийФилибер». Несколько обитателей этой улицы также признали в мертвом ребенкеФилибера Шаводрэ, и даже его собственный учитель, заметив медаль, признал в мертвецесвоего прежнего ученика.
И что же? Соседи, зять, школьный учитель и мать — все ошиблись! Шесть недельспустя личность ребенка была окончательно установлена: оказалось, что это былребенок из Бордо, там убитый и привезенный дилижансом в Париж(«Ес1аir», 21 апреля 1895 г.).
Такие ошибочные распознавания, как это уже замечено, чаще всего делаютсяженщинами и детьми, т.е. наиболее впечатлительными субъектами, и указывают намв то же время, какое значение для правосудия могут иметь подобныесвидетельства. Что касается детей, например, то их показания никогда бы неследовало принимать во внимание. Судьи любят повторять, что в детском возрастене лгут, но если бы они сколько-нибудь знали психологию, то им было быизвестно, что, наоборот, в этом возрасте всегда и лгут. Ложь эта, без сомнения,невинная, но это все-таки ложь. Лучше было бы жребием решать судьбукакого-нибудь подсудимого, нежели произносить приговор, как это много разбывало, на основании показаний ребенка!
Возвращаясь к наблюдениям, производимым толпой, скажем, что эти коллективныенаблюдения — самые ошибочные из всех и чаще всего представляют не что иное,как иллюзию одного индивида, распространившуюся путем заразы и вызвавшуювнушение. Можно было бы до бесконечности умножить число таких фактов, указывающих,с каким недоверием надо относиться к показаниям толпы., Тысячи людей,например, присутствовали при знаменитой кавалерийской атаке во время Седанскойбитвы, между тем, невозможно, ввиду самых противоречивых показаний очевидцев,узнать, кто командовал этой атакой. Английский генерал Уолслей доказывает всвоем новом сочинении, что до сих пор относительно важнейших факторов битвы приВатерлоо существуют самые ошибочные представления, несмотря на то, что этифакты подтверждаются сотнями свидетелей.
Можем ли мы знать относительно какого бы то ни было сражения, как оно вдействительности происходило? Я сильно в этом сомневаюсь. Мы знаем, кто былипобежденные и победители, и далее этого наши знания, вероятно, не идут. То, чтоД'Аркур, участник и свидетель, рассказывает о Сольферинской битве, может бытьприменено ко всяким сражениям: «Генералы, получающие сведения конечно отсотни свидетелей, составляют свои официальные доклады; офицеры, которымпоручено передавать приказы, изменяют эти документы и составляют окончательныйпроект отчета; начальник главного штаба опровергает его и составляет сызнова.Тогда уже его несут к маршалу, который восклицает: „Вы решительноошибаетесь!“ и составляет новую редакцию. От первоначального доклада ужене остается ничего». Д'Аркур рассказывает этот факт, как доказательствоневозможности установить истину даже относительно события, наиболеепоразительного и наиболее известного.
Подобного рода факты достаточно указывают, какое значение имеют показаниятолпы. Согласно логике, единогласное показание многочисленных свидетелейследовало бы, по-видимому, причислить к разряду самых прочных доказательствкакого-нибудь факта. Но то, что нам известно из психологии толпы, показывает,что именно в этом отношении трактаты логики следовало бы совершенно переделать.Самые сомнительные события — это именно те, которые наблюдались наибольшимчислом людей. Говорить, что какой-нибудь факт единовременно подтверждаетсятысячами свидетелей, — это значит сказать, в большинстве случаев, чтодействительный факт совершенно не похож на существующие о нем рассказы.
Из всего вышесказанного явственно следует, что к историческим сочинениямнадо относиться как к произведениям чистой фантазии, фантастическим рассказам офактах, наблюдавшихся плохо и сопровождаемых объяснениями, сделанными позднее.Месить известку — дело гораздо более полезное, чем писать такие книги. Если быпрошедшее не завещало нам своих литературных и художественных произведений ипамятников, то мы бы не знали истины о прошлом. Разве мы знаем хоть одно словоправды о жизни великих людей, игравших выдающуюся роль в истории человечества,например, о Геркулесе, Будде и Магомете? По всей вероятности, нет! В сущности,впрочем, действительная жизнь их для нас имеет мало значения; нам интереснознать этих великих людей только такими, какими их создала народная легенда.Именно такие легендарные, а вовсе не действительные герои и оказывали влияниена душу толпы.
К несчастью, легенды, даже когда они записаны, все-таки не имеют сами посебе никакой устойчивости. Воображение толпы постоянно меняет их сообразновремени и особенно сообразно расам. Как далек, например, кровожадный библейскийИегова от Бога любви, которому поклонялась св.Тереза; и Будда, обожаемый вКитае, не имеет ничего общего с Буддой, которому поклоняются в Индии!
Не нужно даже, чтобы прошли столетия после смерти героев, для того, чтобывоображение толпы совершенно видоизменило их легенду. Превращение легендысовершается иногда в несколько лет. Мы видели, как менялась несколько раз,менее чем в пятьдесят лет, легенда об одном из величайших героев истории. ПриБурбонах Наполеон изображался каким-то идиллическим филантропом и либералом,другом униженных, воспоминание о котором, по словам поэтов, должно жить долгопод кровлей хижин. Тридцать лет спустя добродушный герой превратился вкровожадного деспота, который, завладев властью и свободой, погубил тримиллиона человек, единственно только для удовлетворения своего тщеславия.Теперь мы присутствуем при новом превращении этой легенды. Когда пройдет ещенесколько десятков столетий, то ученые будущего, ввиду таких противоречивыхповествований о герое, быть может, подвергнут сомнению и самое егосуществование, подобно тому, как они сомневаются иногда в существовал нииБудды, и, пожалуй, будут видеть в этих сказаниях о герое какой-нибудь солнечныймиф или же дальнейшее развитие легенды о Геркулесе. Но эти эти ученые,вероятно, легко примирятся с такими сомнениями, так как лучше нас посвященные впсихологию толпы, они будут, конечно, знать, что история может увековечиватьтолько мифы.
3. ПРЕУВЕЛИЧЕНИЕ И ОДНОСТОРОННОСТЬ ЧУВСТВ ТОЛПЫ
Каковы бы ни были чувства толпы, хорошие или дурные, характерными их чертамиявляются односторонность и преувеличение. В этом отношении, как и во многихдругих, индивид в толпе приближается к примитивным существам. Не замечаяоттенков, он воспринимает все впечатления гуртом и не знает никаких переходов.В толпе преувеличение чувства обусловливается еще и тем, что это самое чувство,распространяясь очень быстро посредством внушения и заразы, вызывает всеобщееодобрение, которое и содействует в значительной степени увеличению его силы.
Односторонность и преувеличение чувств толпы ведут к тому, что она не ведаетни сомнений, ни колебаний. Как женщина, толпа всегда впадает в крайности.Высказанное подозрение тотчас превращается в неоспоримую очевидность. Чувствоантипатии и неодобрения, едва зарождающееся в отдельном индивиде, в толпетотчас же превращается у него в самую свирепую ненависть.
Сила чувств толпы еще более увеличивается отсутствием ответственности,особенно в толпе разнокалиберной. Уверенность в безнаказанности, тем болеесильная, чем многочисленнее толпа, и сознание значительного, хотя и временного,могущества, доставляемого численностью, дает возможность скопищам людей проявлятьтакие чувства и совершать такие действия, которые невозможны для отдельногочеловека. В толпе дурак, невежда и завистник освобождаются от сознания своегоничтожества и бессилия, заменяющегося у них сознанием грубой силы, преходящей,но безмерной. К несчастью, преувеличение чаще обнаруживается в дурных чувствахтолпы, атавистическом остатке инстинктов первобытного человека, которыеподавляются у изолированного и ответственного индивида боязнью наказания. Это иявляется причиной легкости, с которой толпа совершает самые худшие насилия.
Из этого не следует, однако, что толпа неспособна к героизму, самоотвержениюи очень высоким добродетелям. Она даже более способна к ним, нежелиизолированный индивид. Мы скоро вернемся к этому предмету, изучая нравственностьтолпы.
Обладая преувеличенными чувствами, толпа способна подчиняться влиянию толькотаких же преувеличенных чувств. Оратор, желающий увлечь ее, должензлоупотреблять сильными выражениями. Преувеличивать, утверждать, повторять иникогда не пробовать доказывать что-нибудь рассуждениями — вот способыаргументации, хорошо известные всем ораторам публичных собраний. Толпа желаетвидеть и в своих героях такое же преувеличение чувств; их кажущиеся качества идобродетели всегда должны быть увеличены в размерах. Справедливо замечено, чтов театре толпа требует от героя пьесы таких качеств, мужества, нравственности идобродетели, 'какие никогда не практикуются в жизни. Совершенно верноуказывалось при этом, что в театре существуют специальные оптические условия,но, тем не менее, правила театральной оптики чаще всего не имеют ничего общегосо здравым смыслом и логикой. Искусство говорить толпе, без сомнения,принадлежит к искусствам низшего разряда, но, тем не менее, требует специальныхспособностей. Часто совсем невозможно объяснить себе при чтении успех некоторыхтеатральных пьес.
Директора театров, когда им приносят такую пьесу, зачастую сами бываютнеуверены в ее успехе, так как для того, чтобы судить о ней, они должны были быпревратиться в толпу. И здесь, если бы нам можно было войти в подробности, мыуказали бы выдающееся влияние расы. Театральная пьеса, вызывающая восторгитолпы в одной стране, часто не имеет никакого успеха в другой, или же толькоусловный успех, потому что она не действует на те пружины, которые двигают ееновой публикой.
Этим объясняется то, что иногда пьесы, отвергнутые всеми директорами театрови случайно сыгранные на какой-нибудь сцене, имеют поразительный успех. Так,например, пьеса Коппе «Рour 1а соuronneе», отвергавшаяся в течение десятилет всеми театрами, имела недавно огромный успех; такой же успех выпал на долю«Маrrainе dе Сharlеу», отвергнутой во всех театрах и в конце концовпоставленной за счет одного биржевого маклера, после чего она выдержала 200представлений во Франции и более тысячи — в Англии. Если бы не этаневозможность мысленно превратиться в толпу, то такие грубые ошибки со стороныдиректоров театров, лиц компетентных в этом отношении и наиболеезаинтересованных в этом деле, просто были бы необъяснимы. Я не могу подробнееразобрать здесь этот вопрос, который заслуживал бы, чтобы им занялсякакой-нибудь знаток театра и в то же время тонкий психолог вроде Сарсэ.
Мне нечего прибавлять, что преувеличение выражается только в чувствах, а нев умственных способностях толпы. Я уже указывал раньше, что одного фактаучастия в толпе достаточно для немедленного и значительного пониженияинтеллектуального уровня. Ученый юрист Тард также констатировал это в своихисследованиях преступлений толпы. Только в области чувств толпа может поднятьсяочень высоко или спуститься очень низко.
4. НЕТЕРПИМОСТЬ, АВТОРИТЕТНОСТЬ И КОНСЕРВАТИЗМ ТОЛПЫ
Толпе знакомы только простые и крайние чувства; всякое мнение, идею иливерование, внушенные ей, толпа принимает или отвергает целиком и относится к нимили как к абсолютным истинам, или же как к столь же абсолютным заблуждениям.Так всегда бывает с верованиями, которые установились путем внушения, а непутем рассуждения. Каждому известно, насколько сильна религиозная нетерпимостьи какую деспотическую власть имеют религиозные верования над душами.
Не испытывая никаких сомнений относительно того, что есть истина и что — заблуждение, толпа выражает такую же авторитетность в своих суждениях, как инетерпимость. Индивид может перенести противоречие и оспаривание, толпа женикогда их не переносит. В публичных собраниях малейшее прекословие со стороныкакого-нибудь оратора немедленно вызывает яростные крики и бурные ругательствав толпе, за которыми следуют действия и изгнание оратора, если он будетнастаивать на своем. Если бы не мешающее присутствие агентов власти, то жизньспорщика весьма часто подвергалась бы опасности.
Нетерпимость и авторитетность суждений общи для всех категорий толпы, новыражаются все-таки в различных степенях. Тут также выступают основные свойстварасы, подавляющие все чувства и мысли людей. В латинской толпе нетерпимость иавторитетность преимущественно развиты в высокой степени, и притом настолько,что они совершенно уничтожают то чувство индивидуальной независимости, котороетак сильно развито у англосаксов. Латинская толпа относится чувствительнотолько к коллективной независимости своей секты; характерной чертой этойнезависимости является потребность немедленно и насильственно подчинить своейвере всех диссидентов. В латинской толпе якобинцы всех времен, начиная синквизиции, никогда не могли возвыситься до иного понятия о свободе.
Авторитетность и нетерпимость представляют собой такие определенные чувства,которые легко понимаются и усваиваются толпой и так же легко применяются ею напрактике, как только они будут ей навязаны. Массы уважают только силу, идоброта их мало трогает, так как они смотрят на нее как на одну из формслабости. Симпатии толпы всегда были на стороне тиранов, подчиняющих ее себе, ане на стороне добрых властителей, и самые высокие статуи толпа всегдавоздвигает первым, а не последним. Если толпа охотно топчет ногами повергнутогодеспота, то это происходит лишь оттого, что, потеряв свою силу, деспот этот ужепопадает в категорию слабых, которых презирают, потому что их не боятся. Типгероя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напоминать Цезаря, шлем которогопрельщает толпу, власть внушает ей уважение, а меч заставляет бояться.
Всегда готовая восстать против слабой власти, толпа раболепно преклоняетсяперед сильной властью. Если сила власти имеет перемежающийся характер, тотолпа, повинующаяся всегда своим крайним чувствам, переходит попеременно отанархии к рабству и от рабства к анархии.
Верить в преобладание революционных инстинктов в толпе — это значит не знатьее психологии. Нас вводит тут в заблуждение только стремиггельность этихинстинктов. Взрывы возмущения и стремления к разрешению всегда эфемерны втолпе. Толпа слишком управляется бессознательным и поэтому слишком подчиняетсявлиянию вековой наследственности, чтобы не быть на самом деле чрезвычайноконсервативной. Предоставленная самой себе, толпа скоро утомляется своимисобственными беспорядками и инстинктивно стремится к рабству. Самые гордые исамые непримиримые из якобинцев именно-то и приветствовали наиболееэнергическим образом Бонапарта, когда он уничтожал все права и дал тяжелопочувствовать Франции свою железную руку.
Трудно понять историю, и особенно историю народных революций, если неуяснить себе хорошенько глубоко консервативных инстинктов толпы. Толпа готоваменять названия своих учреждений и иногда устраивает бурные революции для того,чтобы добиться такой перемены, но основы этих учреждений служат выражениемнаследственных потребностей расы, и поэтому толпа всегда к ним возвращается.Изменчивость толпы выражается только поверхностным образом; в сущности же втолпе действуют консервативные инстинкты, столь же несокрушимые, как и у всехпервобытных людей. Она питает самое священное уважение к традициям ибессознательный ужас, очень глубокий, ко всякого рода новшествам, способнымизменить реальные условия ее существования. Если бы демократия обладала такимже могуществом, как теперь, в ту эпоху, когда было изобретено машинноепроизводство, пар и железные дороги, то реализация этих изобретений была быневозможна, или же она осуществилась бы ценой повторных революций и побоищ.Большое счастье для прогресса цивилизации, что власть толпы начала нарождатьсяуже тогда, когда были выполнены великие открытия в промышленности и науке.
5. НРАВСТВЕННОСТЬ ТОЛПЫ
Если под словом «нравственность» понимать неизменное уважениеизвестных социальных постановлений и постоянное подавление эгоистическихпобуждений, то, без сомнения, толпа слишком импульсивна и слишком изменчива,чтобы ее можно было назвать нравственной. Но если мы сюда же причислим ивременное проявление известных качеств, например: самоотвержения, преданности,бескорыстия, самопожертвования, чувства справедливости, то должны будемпризнать, что толпа может выказать иногда очень высокую нравственность. Немногиепсихологи, изучавшие толпу, рассматривали ее лишь с точки зрения се преступныхдействий и, наблюдая, как часто толпа совершает такие действия, они пришли кзаключению, что нравственный уровень толпы очень низок. Это верно в большинствеслучаев, но отчего? Просто оттого, что инстинкты разрушительной свирепости,составляющие остаток первобытных времен, дремлют в глубине души каждого из нас.Поддаваться этим инстинктам опасно для изолированного индивида, но когда оннаходится в неответственной толпе, где, следовательно, обеспечена емубезнаказанность, он может свободно следовать велению своих инстинктов. Небудучи в состоянии в обыкновенное время удовлетворять эти свирепые инстинкты нанаших ближних, мы ограничиваемся тем, что удовлетворяем их на животных.Общераспространенная страсть к охоте и свирепые действия толпы вытекают изодного и того же источника. Толпа, медленно избивающая какую-нибудь беззащитнуюжертву, обнаруживает, конечно, очень подлую свирепость, но для философа в этойсвирепости существует много общего со свирепостью охотников, собирающихсядюжинами для одного только удовольствия присутствовать при том, как их собакипреследуют и разрывают несчастного оленя.
Но если толпа способна на убийство, поджоги и всякого рода преступления, тоона способна также и на очень возвышенные проявления преданности,самопожертвования и бескорыстия, более возвышенные чем даже те, на которыеспособен отдельный индивид. Действуя на индивида в толпе и вызывая у негочувство славы, чести, религии и патриотизма, легко можно заставить егопожертвовать даже своей жизнью. История богата примерами, подобными крестовымпоходам и волонтерам 93-го года. Только толпа способна к проявлению величайшегобескорыстия и величайшей преданности. Как много раз толпа героически умирала закакое-нибудь верование, слова или идеи, которые она сама едва понимала! Толпа,устраивающая стачки, делает это не столько для того, чтобы добиться увеличениясвоего скудного заработка, которым она удовлетворяется, сколько для того, чтобыповиноваться приказанию. Личный интерес очень редко бывает могущественнымдвигателем в толпе, тогда как у отдельного индивида он занимает первое место.Никак не интерес, конечно, руководил толпой во многих войнах, всего чащенедоступных ее понятиям, но она шла на смерть и так же легко принимала ее, каклегко дают себя убивать ласточки, загипнотизированные зеркалом охотника.
Случается очень часто, что даже совершенные негодяи, находясь в толпе,проникаются временно самыми строгими принципами морали. Тэн говорит, что сентябрьскиеубийцы приносили в комитеты все деньги и драгоценности, которые они находили насвоих жертвах, хотя им легко было утаить все это. Завывающая многочисленнаятолпа оборванцев, завладевшая Тюильрийским дворцом во время революции 1848года, не захватила ничего из великолепных вещей, ослепивших ее, хотя каждая изэтих вещей могла обеспечить ей пропитание на несколько дней.
Такое нравственное влияние толпы на отдельных индивидов хотя и не составляетпостоянного правила, но всетаки встречается довольно часто; оно наблюдаетсядаже в случаях менее серьезных, чем те, о которых я только что упомянул. Я ужеговорил, что в театре толпа требует от героев пьесы преувеличенныхдобродетелей, и самое простое наблюдение указывает, что собрание, дажесостоящее из элементов низшего разряда, обыкновенно обнаруживает большующепетильность в этом отношении. Профессиональный вивер, зубоскал, оборванец исутенер зачастую возмущаются, если в пьесе есть рискованные сцены и не совсемприличные разговоры, которые, однако, в сравнении с их всегдашними разговорамидолжны бы показаться очень невинными.
Итак, если толпа часто подпадает под влияние низших инстинктов, то все жеиногда она в состоянии явить примеры очень высокой нравственности. Если считатьнравственными качествами бескорыстие, покорность и абсолютную преданностьхимерическому или реальному идеалу, то надо признать, что толпа очень частообладает этими качествами в такой степени, в какой они редко встречаются даже усамого мудрого из философов. Эти качества толпа прилагает к делубессознательно, но что за беда! Не будем слишком сетовать о том, что толпаглавным образом управляется бессознательными инстинктами и совсем нерассуждает. Если бы она рассуждала иногда и справлялась бы со своиминепосредственными интересами, то, быть может, никакая цивилизация не развиласьбы на поверхности нашей планеты, и человечество не имело бы истории.

Глава III. Идеи, рассуждения и воображение толпы
1. Идеи толпы. — Основные иприбавочные идеи. — Как могут существовать одновременно самые противоречивыеидеи. — Превращения, которым должны подвергнуться высшие идеи, для того, чтобысделаться доступными толпе.
2. Рассуждения толпы. — Идеи, ассоциируемые толпой, только по виду могутпредставлять последовательность.
3. Воображение толпы. — Толпа мыслит образами, и эти образы следуют друг задругом без всякой связи. — Толпа особенно восприимчива к чудесному. — Чудесное и легендарное являются истинной опорой цивилизации.
1. ИДЕИ ТОЛПЫ
Изучая в первой части этой книги («Психология народов») роль идейв эволюции народов, мы указали, что всякая цивилизация вытекает из небольшогоколичества основных идей, очень редко обновляемых. Мы представили, как эти идеиутверждаются в душе толпы, с какой трудностью они проникают в нее и какое приобретаютмогущество после того, как утвердились в ней. Мы видели, как часто великиеисторические перевороты вытекают из изменения основных идей толпы.
Я уже достаточно говорил об этом предмете, и потому не буду к немувозвращаться теперь; скажу только несколько слов об идеях, доступных толпе, и отом, в какой форме они усваиваются толпой.
Эти идеи можно разделить на два разряда. К первому мы причисляем временные искоропреходящие идеи, зародившиеся под влиянием минуты; преклонение передкаким-нибудь индивидом или доктриной, например; ко второму — все основныеидеи, которым среда, наследственность, общественное мнение дают очень большуюустойчивость, таковы прежние религиозные верования и нынешние социальные идемократические идеи.
Основные идеи можно представить себе в виде массы вод какой-нибудь реки,медленно развивающей свое течение, тогда как преходящие идеи — это маленькиеволны, постоянно изменяющиеся и возмущающие поверхность большой массы вод; этиволны не имеют действительного значения, но более заметны для глаз, нежелидвижение самой реки.
В настоящее время великие основные идеи, которыми жили наши предки, сталирасшатываться; они потеряли всякую прочность, и вследствие этого глубокопоколебались также и все учреждения, опирающиеся на эти идеи. Мы наблюдаемежедневно образование мелких преходящих идей, о которых я только что говорил,но весьма немногие из этих идей развиваются далее и могут приобрести выдающеесявлияние.
Каковы бы ни были идеи, внушенные толпе, они могут сделаться преобладающимине иначе, как при условии быть облеченными в самую категорическую и простуюформу. В таком случае эти идеи представляются в виде образов, и только в такойформе они доступны толпе. Такие идеиобразы не соединяются между собой никакойлогической связью аналогии или последовательности и могут заменять одна другуюсовершенно так, как в волшебном фонаре одно стекло заменяется другим рукойфокусника, вынимающего их из ящика, где они были сложены вместе. Вот почему втолпе удерживаются рядом идеи самого противоречивого характера. Сообразнослучайностям минуты, толпа подпадает под влияние одной из разнообразных идей,имеющихся у нее в запасе, и поэтому может совершать самые противоположныедействия; отсутствие же критической способности мешает ей заметить этипротиворечия.
Такое явление, однако, не составляет специального свойства толпы; его можнозаметить у многих изолированных индивидов, и не только у первобытного человека,но и у всех тех, которые какой-нибудь стороной своего ума приближаются к нему,например, у последователей какого-нибудь резко выраженного религиозноговерования. Я наблюдал это явление у ученых индусов, воспитанных в нашихевропейских университетах и имеющих дипломы. На незыблемых основных религиозныхили наследственных специальных идей у них положен был слой западных идей,нисколько не изменивший прежних основ и не имеющий с ними никакой родственнойсвязи. Под влиянием случайностей минуты, те или другие из этих идей выступалина поверхность, вызывая соответствующие поступки и речи, и один и тот же индивидмог на этом основании представить самые резкие противоречия. Впрочем, все этипротиворечия больше кажущиеся, нежели действительные, потому что лишь однитолько наследственные идеи обладают такой силой в изолированном индивиде, чтомогут руководить всеми его поступками. Только тогда, когда вследствиескрещивания человек очутился под влиянием различных наследственных импульсов,его поступки на самом деле становятся противоречивыми. Было бы лишне настаиватьздесь на этих явлениях, хотя их психологическое значение и очень важно; но ядумаю, что нужно по крайней мере десять лет наблюдений и путешествий для того,чтобы их понять как следует.
Идеи, доступные толпе лишь в самой простой форме, для того, чтобы сделатьсяпопулярными, часто должны претерпеть глубокие изменения. В области философскихи научных, более возвышенных, идей в особенности можно заметить глубинуизменений, которые необходимы для того, чтобы эти идеи могли постепенноспуститься до уровня понятий толпы. Изменения эти находятся в зависимости от категориии расы, к которым принадлежит толпа, но всегда имеют упрощающий и понижающийхарактер. Вот почему, с социальной точки зрения, не существует вдействительности идейной иерархии, т.е. более или менее возвышенных идей. Ужеодного факта проникновения идеи в толпу и выражения ее в действиях бываетдостаточно, чтобы лишить ее всего того, что способствовало ее возвышенности ивеличию, как бы она ни была истинна и велика при своем начале.
С социальной точки зрения иерархическая ценность идеи, впрочем, не имеетзначения, а принимать во внимание надо только ее последствия. Средневековыемистические идеи, демократические идеи прошлого века, современные социальныеидеи нельзя назвать очень возвышенными. С философской точки зрения нельзя несчитать их довольно прискорбными заблуждениями, а между тем, их роль была ибудет очень велика, и они долго будут считаться самыми существенными факторамив поведении государств.
Но даже когда идея претерпела изменения, сделавшие ее доступной толпе, онавсе-таки действует лишь в том случае, если посредством известных процессов, окоторых будет речь в другом месте, она проникла в область бессознательного истала чувством, а на это требуется всегда довольно продолжительное время.
Не следует думать, что идея производит впечатление, даже на культурные умы,лишь в том случае, если доказана ее справедливость. Легко убедиться в этом,наблюдая, как мало действуют даже самые непреложные доказательства набольшинство людей. Очевидность, если она очень бросается в глаза, может быть замеченакаким-нибудь образованным индивидом в толпе, но новообращенный, находясь подвластью бессознательного, все-таки очень быстро вернется к своим первоначальнымвоззрениям. Если вы увидитесь с ним через несколько дней, то он вам сновапредставит все свои прежние аргументы и в тех же самых выражениях, так какнаходится под влиянием прежних идей, сделавшихся чувствами; эти-то последниеслужат глубокими двигателями наших речей и поступков. В толпе происходит то жесамое.
Когда посредством известных процессов идея проникает, наконец, в душу толпы,она получает непреодолимую власть над нею и порождает ряд последствий, которыеприходится переносить. Философские идеи, приведшие к французской революции,потребовали целое столетие для того, чтобы укрепиться в душе толпы. Известноуже, какую непреодолимую силу они приобрели после того, как укрепились.Стремление целого народа к приобретению социального равенства, к реализацииабстрактных прав и вольностей расшатало все троны и глубоко потрясло западныймир. В течение целых двадцати лет народы устремлялись друг на друга, и Европапережила такие гекатомбы, которые могли бы испугать Чингисхана и Тамерлана.Никогда еще миру не приходилось наблюдать в такой степени результатывладычества какой-нибудь идеи.
Нужно очень долгое время для того, чтобы идеи укрепились в душе толпы, но неменее времени надо и для того, чтобы они исчезли из нее. Поэтому-то толпа вотношении идей всегда отставала на несколько поколений от ученых и философов.Все государственные люди знают в настоящее время, как много ошибочногозаключается в основных идеях, о которых я только что говорил, но так каквлияние этих идей еще очень сильно, то государственные деятели вынужденыуправлять согласно принципам, в истинность которых они сами уже не верят более.
2. РАССУЖДЕНИЯ ТОЛПЫ
Нельзя утверждать абсолютным образом, что толпа не рассуждает и неподчиняется рассуждениям. Но аргументы, употребляемые ею, и те, которые на неедействуют, принадлежат с точки зрения логики к такому разряду, что разве толькона основании аналогии их можно назвать рассуждениями.
Рассуждения толпы, несмотря на свое невысокое достоинство, такжеосновываются на ассоциациях, как и рассуждения более возвышенного рода, но онисвязаны между собой лишь кажущейся аналогией и последовательностью. В нихзамечается точно такая же связь, как и в идеях эскимоса, знающего по опыту, чтолед прозрачен и тает во рту, и выводящего отсюда заключение, что и стекло, какпрозрачное тело, должно также таять во рту; или же в идеях дикаря, полагающего,что если он съест сердце мужественного врага, то тем самым усвоит себе егохрабрость; или в идеях рабочего, подвергавшегося эксплуатации со стороны своегохозяина и выводящего отсюда заключение, что все хозяйства должны бытьэксплуататорами.
Ассоциация разнородных вещей, имеющих лишь кажущееся отношение друг к другу,и немедленное обобщение частных случаев — вот характеристичные чертырассуждений толпы. Подобного рода аргументация всегда выставляется теми, ктоумеет управлять толпой, и это единственная, которая может влиять на нее.Сцепление логических рассуждений совершенно непонятно толпе, вот почему нам идозволяется говорить, что толпа не рассуждает или рассуждает ложно и неподчиняется влиянию рассуждений. Не раз приходится удивляться, как плохи вчтении речи, имевшие огромное влияние на толпу, слушавшую их. Не следует,однако, забывать, что эти речи предназначались именно для того, чтобы увлечьтолпу, а не для того, чтобы их читали философы. Оратор, находящийся в тесномобщении с толпой, умеет вызвать образы, увлекающие ее. Если он успеет в этом,то цель его будет достигнута, и двадцать томов речей, всегда придуманных потом,зачастую не стоят нескольких удачных фраз, произнесенных в должную минуту иподействовавших на умы тех, кого нужно было убедить.
Считаем лишним прибавлять здесь, что эта неспособность толпы правильнорассуждать мешает ей критически относиться к чему-либо, т.е. отличать истину отзаблуждений и имеет определенное суждение о чем бы то ни было. Суждения толпывсегда навязаны ей и никогда не бывают результатом всестороннего обсуждения. Нокак много есть людей, которые не возвышаются в данном случае над уровнем толпы!Легкость, с которой распространяются иногда известные мнения, именно и зависитот того, что большинство людей не в состоянии составить себе частное мнение,основывающееся на собственных рассуждениях.
3. ВООБРАЖЕНИЕ ТОЛПЫ
Как у всех существ, неспособных к рассуждению, воспроизводительнаяспособность воображения толпы очень развита, очень деятельна, и оченьвосприимчива к впечатлениям. Вызванные в уме толпы каким-нибудь лицом образы,представление о каком-нибудь событии или случае по своей живости почтиравняются реальным образам. Толпа до некоторой степени напоминает спящего,рассудок которого временно бездействует и в уме которого возникают образычрезвычайно живые, но эти образы скоро рассеялись бы, если бы их можно былоподчинить размышлению. Для толпы, неспособной ни к размышлению, ни крассуждению, не существует поэтому ничего невероятного, а ведь невероятное-товсегда и поражает всего сильнее.
Вот почему толпа поражается больше всего чудесной и легендарной сторонойсобытий. Подвергая анализу какую-нибудь цивилизацию, мы видим, что вдействительности настоящей ее опорой является чудесное и легендарное. В историикажущееся всегда играло более важную роль, нежели действительное, и нереальноевсегда преобладает в ней над реальным.
Толпа, способная мыслить только образами, восприимчива только к образам.Только образы могут увлечь ее или породить в ней ужас и сделаться двигателямиее поступков.
Театральные представления, где образы представляются толпе в самойявственной форме, всегда имеют на нее огромное влияние. Хлеб и зрелища некогдасоставляли для римской черни идеал счастья, и она больше ничего не требовала.Века прошли, но этот идеал мало изменился. Ничто так не действует навоображение толпы всех категорий, как театральные представления. Вся зрительнаязала испытывает одни и те же эмоции, и если они не превращаются немедленно вдействия, то это потому что даже самый бессознательный из зрителей не может незнать в данном случае, что он — жертва иллюзии и что он смеялся и плакал надвоображаемыми, а не истинными приключениями. Иногда, впрочем, внушенныеобразами чувства бывают так сильны, что стремятся, подобно обыкновеннымвнушениям, выразиться в действиях. Много раз уже цитировалась история одногонародного театра, где всегда игрались на сцене лишь одни только мрачные драмы.Актер, изображавший изменника, подвергался постоянной опасности при выходе изтеатра, и его должны были охранять, так как зрители, возмущенные еговоображаемыми преступлениями, готовы были растерзать его. Я полагаю, что этоможет служить одним из самых замечательных указаний умственного состояния толпыи того в особенности, как легко она поддается внушению. Нереальное действует нанее почти так же, как и реальное, и она имеет явную склонность не отличать ихдруг от друга.
Могущество победителей и сила государств именно-то и основываются нанародном воображении. Толпу увлекают за собой, действуя главным образом на севоображение. Все великие исторические события — буддизм, христианство,исламизм, реформа и революция и угрожающее в наши дни нашествие социализма — являются непосредственным или отдаленным последствием сильных впечатлений,произведенных на воображение толпы. Таким образом, все государственные людивсех веков и стран, включая сюда и абсолютных деспотов, всегда смотрели нанародное воображение, как на основу своего могущества, и никогда не решалисьдействовать наперекор ему. «Представившись католиком, — сказал Наполеон вгосударственном совете, — я мог окончить вандейскую войну; представившисьмусульманином, я укрепился в Египте, а представившись ультрамонтаном, я привлекна свою сторону итальянских патеров. Если бы мне нужно было управлять еврейскимнародом, то я восстановил бы храм Соломона». Никогда еще со временАлександра и Цезаря ни один человек не умел лучше Наполеона действовать навоображение толпы. Он постоянно думал только о том, как бы поразить еевоображение; он заботился об этом во всех своих победах, речах, во всех своихдействиях и даже на одре смерти.
Как действуют на воображение толпы — это мы скоро увидим. Теперь жеограничимся только тем замечанием, что влиять на толпу нельзя, действуя на ееум и рассудок, т.е. путем доказательств. Антонию, например, удалось возбудитьнарод против убийц Цезаря никак не посредством искусной риторики, а посредствомчтения его завещания и указания на его труп.
Образы, поражающие воображение толпы, всегда бывают простыми и ясными, несопровождающимися никакими толкованиями, и только иногда к ним присоединяютсякакие-нибудь чудесные или таинственные факты: великая победа, великое чудо,крупное преступление, великая надежда. Толпе надо всегда представлять вещи вцельных образах, не указывая на их происхождение. Мелкие преступления инесчастные случаи вовсе не поражают воображения толпы, как бы они ни былимногочисленны; наоборот, какой-нибудь крупный несчастный случай илипреступление глубоко действуют на толпу, хотя бы последствия их были далеко нетак пагубны, как последствия многочисленных, но мелких несчастных случаев ипреступлений.
Эпидемия инфлюэнцы, унесшая несколько лет тому назад в Париже около 5000жертв, очень мало подействовала на народное воображение. Эта настоящаягекатомба не выразилась какими-нибудь явственными образами, и на нее указывалилишь еженедельные статистические отчеты. Но какой-нибудь другой крупныйнесчастный случай, например, падение Эйфелевой башни, причем если погибло бы не5000, а всего 500 человек, но зато единовременно и в общественном месте,непременно подействовал бы гораздо сильнее на воображение толпы. Предполагаемаягибель одного трансатлантического парохода на том основании, что о нем долго неполучалось известий, сильно поразила воображение толпы, между тем какофициальная статистика указывает, что в одном только 1894 году погибло 850парусных судов и 203 паровых. Эта гибель судов, гораздо более важная, еслисмотреть на нее с точки зрения потери человеческих жизней и товаров, нежелигибель трансатлантического парохода, не произвела ровно никакого впечатления натолпу. Из этого следует, что не факты сами по себе поражают народноевоображение, а то, каким образом они распределяются и представляются толпе.Необходимо, чтобы, сгущаясь, если мне будет позволено так выразиться, эти фактыпредставили бы такой поразительный образ, что он мог бы овладеть всецело умомтолпы и наполнить всю область ее понятий. Кто владеет искусством производитьвпечатление на воображение толпы, тот и обладает искусством ею управлять.
Глава IV. Религиозные формы, в которые облекаются все убеждения толпы
Что составляет религиозное чувство. — Оно независимо от обожаниякакого-нибудь божества. — Его характеристика. — Могущество убеждений,облеченных в религиозную форму. Различные примеры. — Народные боги никогда неисчезали. — Новые формы, в которых они возрождаются. Религиозные формыатеизма. — Значение этих понятий с исторической точки зрения. — Реформа,Варфоломеевская ночь, террор и аналогичные события являются последствиемрелигиозных чувств толпы, а не отдельных индивидов.
Мы уже говорили о том, что толпа не рассуждает, что она принимает илиотбрасывает идеи целиком, не переносит ни споров, ни противоречий, что внушениявсецело овладевают ее мыслительными способностями и немедленно стремятся перейтив действие. Мы указывали, что толпа под влиянием соответствующего внушенияготова принести себя в жертву ради внушенного ей идеала и что ей свойственнытолько сильные и крайние чувства, причем симпатия у нее быстро превращается вобожание, а антипатия, едва народившись, тотчас же превращается в ненависть.Эти общие указания дозволяют нам предугадывать убеждения толпы.
Исследуя ближе убеждения толпы как во время эпох веры, так и во времявеликих политических переворотов, например, переворотов предшествовавшего века,можно видеть, что всегда эти убеждения принимают специальную форму, которую яне могу лучше определить, как назвав ее религиозным чувством. Это чувствохарактеризуется очень просто: обожание предполагаемого верховного существа,боязнь приписываемой ему магической силы, слепое подчинение его велениям,невозможность оспаривать его догматы, желание распространять их, стремлениесмотреть как на врагов на всех тех, кто не признает их — вот главные чертыэтого чувства. Относится ли это чувство к невидимому Богу, к каменному илидеревянному идолу, или к герою, к политической идее, — с того самого момента,как в нем обнаруживаются вышеуказанные черты, оно уже имеет религиознуюсущность. Сверхъестественное и чудесное встречаются в нем в одинаковой степени.Толпа бессознательно награждает таинственной силой политическую формулу илипобедоносного вождя, возбуждающего в данный момент ее фанатизм.
Религиозность обусловливается не одним только обожанием какого-нибудьбожества; она выражается и тогда, когда все средства ума, подчинение воли,пылкость фанатизма всецело отдаются на службу какому-нибудь делу или существу,которое становится целью и руководителем помыслов и действий толпы.
Нетерпимость и фанатизм составляют необходимую принадлежность каждогорелигиозного чувства и неизбежны у тех, кто думает, что обладает секретомземного или вечного блаженства. Эти черты встречаются в каждой группе людей,восстающих во имя какого-нибудь убеждения. Якобинцы времен террора были так жеглубоко религиозны, как и католики времен инквизиции, и их свирепая пылкостьвытекала из одного и того же источника.
Все убеждения толпы имеют такие черты слепого подчинения, свирепойнетерпимости, потребности в самой неистовой пропаганде, которые присущирелигиозному чувству; вот почему мы и вправе сказать, что верования толпывсегда имеют религиозную форму. Герой, которому поклоняется толпа, поистине длянее Бог. Наполеон был им в течение пятнадцати лет, и никогда еще ни однобожество не имело таких преданных поклонников и ни одно из них не посылало стакой легкостью людей на смерть. Языческие и христианские боги никогда непользовались такой абсолютной властью над покоренными ими душами. Основателирелигиозных или политических верований только потому могли достигнуть цели, чтоумели внушить толпе чувство фанатизма, заставляющее человека находить счастье вобожании и подчинении и с готовностью жертвовать своей жизнью для своего идола.Так было во все времена. В своей прекрасной книге о римской Галлии Фюстель деКуланж указывает, что римская империя держалась не силой, а чувствомрелигиозного восхищения, которое она внушала. «Это был бы беспримерныйслучай в истории, — говорит он не без основания, — когда режим, ненавидимыйнародом, держался целых пять веков… Нельзя было бы объяснить себе, кактридцать легионов империи могли принуждать к послушанию стомиллионный народ.Если же эти миллионы людей повиновались, то потому лишь, что император,олицетворявший в их глазах римское величие, пользовался обожанием с общегосогласия, подобно божеству. В самой маленькой деревушке империи императорувоздвигались алтари. В душе народа, от одного края империи до другого,народилась новая религия, в которой божествами были императоры. За нескольколет до христианской эры вся Галлия, составляющая шестьдесят городов, воздвигласообща храм Августу близ Лиона… Священники, выбранные собранием галльскихгородов, были первыми лицами в стране… Нельзя приписывать все это чувствустраха и раболепству. Целые народы раболепны быть не могут или, во всякомслучае, не могут раболепствовать в течение трех веков. Императора обожали нецаредворцы, а Рим, и не только Рим, а вся Галлия, Испания, Греция и Азия».
В настоящее время великим завоевателям душ не строят больше алтарей, но затоим воздвигают статуи, и культ, оказываемый им теперь, не отличается заметнымобразом от того, который им оказывали в прежние времена. Философия историистановится нам понятной лишь тогда, когда мы вполне усвоим себе основные пунктыпсихологии толпы, указывающие, что для толпы надо быть богом или ничем.
Не следует думать, что эти предрассудки прошлых веков окончательно изгнанырассудком. В своей вечной борьбе против разума чувство никогда не бывалопобежденным. Толпа не хочет более слышать слов «божество» и«религия», во имя которых она так долго порабощалась, но никогда ещеона не обладала таким множеством фетишей, как в последние сто лет, и никогда невоздвигала столько алтарей и памятников своим старым божествам. Изучавшиенародное движение последних лет, известное под именем буланжизма, должны былиубедиться, с какой легкостью возрождаются религиозные инстинкты толпы. Не былони одной деревенской гостиницы, в которой не имелось бы изображения героя. Емуприписывалась сила уничтожить все бедствия и восстановить справедливость;тысячи людей готовы были отдать за него свою жизнь. Какое бы место он могзанять в истории, если бы его характер оказался на высоте этой легенды!
Незачем повторять здесь, что толпа нуждается в религии, так как всеверования, политические, божественные и социальные, усваиваются ею лишь в томслучае, если они облечены в религиозную форму, недопускающую оспариваний. Еслибы было возможно заставить толпу усвоить атеизм, то он выразился бы в такой жепылкой нетерпимости, как и всякое религиозное чувство, и в своих внешних формахскоро превратился бы в настоящий культ. Эволюция маленькой секты позитивистовлюбопытным образом подтверждает это положение. С нею случилось то же, что с темнигилистом, историю которого нам рассказывает глубокий писатель Достоевский.Озаренный в один прекрасный день светом разума, этот нигилист разбилизображения божества и святых, украшавшие алтарь его часовни, потушил восковыесвечи и, не теряя ни минуты, заменил уничтоженные изображения творениямифилософов-атеистов, таких как Бюхнер и Молешотт, и снова благоговейно зажегсвечи. Предмет его религиозных верований изменился, но можно ли сказать в самомделе, что изменилось также и его религиозное чувство?
Некоторые исторические события, и притом наиболее важные, только тогдастановятся понятными, — еще раз повторяю это, — когда мы вполне уясним себе турелигиозную форму, в которую всегда в конце концов облекаются все убеждениятолпы. Существуют социальные явления, которые надо изучать скорее с точкизрения психолога, нежели натуралиста. Наш великий историк Тэн изучал революциютолько как натуралист, вот почему генезис событий часто ускользал от него. Онпрекрасно наблюдал факты, но, не зная психологии толпы, не всегда добирался доих источников. Факты испугали его своим кровожадным, анархистским и свирепымхарактером; он видел в героях этой великой эпопеи только стаю дикихэпилептиков, повинующихся без всяких преград своим инстинктам; однако всенасилия революции, убийства, потребность в пропаганде, объявление войны всемкоролям, легко объясняются, если смотреть на них просто как на возникновениенового религиозного верования в душе толпы. Реформа, Варфоломеевская ночь,религиозные войны, инквизиция, террор — все это явления тожественные,совершенные толпой, воодушевленной религиозными чувствами, которые необходимымобразом требуют истребления огнем и мечом всего того, что противится упрочениюнового верования. Методы инквизиции — это методы всех искренно убежденныхлюдей, и эти люди не были бы таковыми, если бы употребляли другие методы.
Перевороты, аналогичные тем, которые я только что приводил, не были бывозможны, если бы душа толпы не вызывала их. Ни один из самых абсолютныхдеспотов не мог бы их вызвать. Когда историки рассказывают нам, чтоВарфоломеевская ночь была делом короля, то они лишь указывают этим, чтопсихология толпы им так же незнакома, как и психология королей. Подобного родаманифестации порождаются только душою толпы; самый абсолютный из монархов,самый деспотичный может только или ускорить их появление, или же замедлить их.Не короли создали Варфоломеевскую ночь, религиозные войны, и не Робеспьер,Дантон или Сен-Жюст создали террор. Во всех этих событиях действовала душатолпы, а не могущество королей.

Отдел второй. Мнения и верования толпы
Глава I. Отдаленные факторы мнений и верований толпы
Подготовительные факторы верований толпы. — Развитие этих верований естьпоследствие предшествующей обработки.
* 1. Раса. — Ее преобладающее влияние. — В этом влиянии выражаются внушенияпредков.
* 2. Традиции, — Традиции служат выражением синтеза души расы. — Социальноезначение традиций. — В чем заключается их вред. — Толпа является самойстойкой хранительницей традиционных идей.
* 3. Время. — Оно последовательно подготавливает упрочение верований, а затемих разрушение. — Благодаря его влиянию из хаоса восстанавливается порядок.
* 4. Политические и социальные учреждения. — Ошибочное представление об ихроли. — Они представляют собой следствие, а не причины. — Учреждения — нечто иное как ярлыки, которые прикрывают одним общим названием самые несходныевещи. — Как создаются конституции. — Потребность некоторых народов визвестных, теоретически дурных, учреждениях, как например централизация.
* 5. Образование и воспитание. — Современное ошибочное представление о влиянииобразования на толпу. — Статистические указания. — Деморализующая рольлатинского воспитания. — Роль, которую могло бы исполнять образование. — Примеры, которые можно встретить у разных народов.
Изучив духовное устройство толпы, ее способы мыслить, чувствовать и рассуждать,мы переходим теперь к исследованию того, как возникают и устанавливаются еемнения и верования.
Факторы, определяющие характер мнений и верований толпы, бывают двоякогорода: факторы непосредственные и факторы отдаленные.
Отдаленные факторы — это те, которые делают толпу доступной к восприятиюизвестных убеждений и совершенно неспособной проникнуться некоторыми другимивзглядами. Эти факторы подготавливают почву, на которой впоследствии внезапноразвиваются какие-нибудь новые идеи, поражающие своей силой и результатами.Впрочем, внезапность появления этих идей только кажущаяся. Действительно,некоторые идеи зачастую возникают в толпе и приводятся в исполнение с быстротоймолнии, но это так лишь с первого взгляда, так как на самом деле этот взрыв всегдаявляется результатом долгой предшествующей работы.
Непосредственные факторы, влияющие на толпу, действуют уже на подготовленнуюотдаленными факторами почву и без этого не вызвали бы никаких результатов; онипорождают в толпе активную уверенность, т.е. облекают в известную форму идею иразвивают ее со всеми ее последствиями. Благодаря этим непосредственнымфакторам, в толпе возникают решения, увлекающие ее; благодаря им разражаетсябунт, устраивается стачка, или же громадное большинство вдруг возносит какого-нибудьчеловека к власти или низвергает какое-нибудь правительство.
Во всех великих событиях истории мы можем наблюдать последовательноедействие этих двойных факторов. Возьмем один из самых разительных примеров — французскую революцию. Отдаленными факторами этого события были творенияфилософов, вымогательства аристократии, успехи научной мысли. Подготовленнаятаким образом душа толпы легко уже была увлечена непосредственными факторами,как-то: речами ораторов и сопротивлением двора по поводу самых незначительныхреформ.
К числу отдаленных факторов принадлежат такие общие факторы, которыевстречаются в глубине всех верований и мнений толпы, это раса, традиции, время,учреждения и воспитание. Постараемся теперь изучить роль всех этихразнообразных факторов.
1. РАСА
Этот фактор, раса, должен стоять в первом ряду, так как своим значением онпревосходит все другие. Ранее мы указали на его влияние и потому не будембольше возвращаться к этому вопросу. В предшествующем труде мы говорили о том,что такое историческая раса и какую она получает силу, благодаря законунаследственности, после того, как сформировались окончательно ее черты; тогдаее верования, учреждения и искусства, одним словом, все элементы ее цивилизацииявляются уже не чем, иным, как только внешним выражением ее души. Влияние расытаково, что ни один из этих элементов не может перейти от одного народа кдругому, не претерпев самых глубоких изменений. Среда, обстоятельства и событияслужат лишь выражением социальных внушений минуты. Все это может иметьзначительное влияние, но оно всегда бывает кратковременным, если только идетвразрез с внушенными идеями расы, т.е. целого ряда предков.
Нам еще представится случай не раз вернуться к этому влиянию расы и указать,как оно велико и как оно преобладает даже в специальных чертах души толпы. Этимобъясняется, например, тот факт, что толпа разных стран имеет большие различияв своих верованиях и поступках и что на нее нельзя влиять одинаковым образом.
2. ТРАДИЦИИ
В традициях выражаются идеи, потребности и чувства прошлого расы; в нихзаключается синтез расы, всей своей тяжестью давящий на нас.
Так как эта высказанная мною мысль еще нова, — историю же трудно понять безнее, — я посвятил ей в своем предшествующем труде («Психологиянародов») четыре главы. Читатель увидит из этих глав, что, несмотря наобманчивую внешность, ни язык, ни религия, ни искусства, одним словом, ни одиниз элементов цивилизации не переходит в неприкосновенном виде от одного народак другому.
Биологические науки претерпели большие изменения с тех пор, как эмбриологияпоказала, какое громадное влияние имеет прошлое на эволюцию живых существ.Такое же изменение произойдет и в исторической науке, когда идея о влияниипрошлого получит большее распространение. До сих пор еще она недостаточнораспространилась и многие государственные люди проникнуты еще идеями теоретиковпрошлого века, думавших, что общество может порвать со своим прошлым и можетбыть переделано во всех направлениях, если будет руководствоваться светомразума.
Народ — это организм, созданный прошлым, и как всякий организм, он можетбыть изменен не иначе, как посредством долгих наследственных накоплений.
Люди руководствуются традициями особенно тогда, когда они находятся в толпе,причем меняются легко только одни названия, внешние формы.
Жалеть об этом нечего. Без традиций не может быть ни национальной души, ницивилизации. Поэтому-то одним из главных занятий человека с тех пор, как онсуществует было создание сети традиции и разрушение ее после того, какблагодетельное действие традиций иссякало. Без традиций не может бытьцивилизации; без разрушения традиций не может быть никакого прогресса.Трудность заключается в том, чтобы отыскать равновесие между постоянством иизменчивостью, и эта трудность очень велика. Если какой-нибудь народ допуститпрочно укрепиться привычкам в течение нескольких поколений, он уже более неможет измениться и, как Китай, становится неспособным к совершенствованию.Насильственные революции тут ничего не могут сделать, так как обломкиразорванной цепи либо снова спаиваются вместе, и прошлое опять, без всякихизменений, приобретает свою власть, либо эти обломки остаются рассеянными, итогда за анархией вскоре следует упадок.
Таким образом, идеал каждого народа состоит в сохранении учреждений прошлогои в постепенном и нечувствительном их изменении мало-помалу. Но этот идеалочень трудно достижим. Древние римляне и современные англичане — единственные,реализовавшие этот идеал.
Именно толпа и является самой стойкой хранительницей традиционных идей и всегоупорнее противится их изменениям, — особенно те категории толпы, которыеименуются кастами. Я указывал уже на этот консервативный дух толпы и говорил,что самые бурные возмущения ведут лишь к перемене слов. Имея в виду разрушенныецеркви в конце прошлого столетия, казни и изгнания священников и общеепреследование, которым подвергался весь католический культ, можно было думать,конечно, что старые религиозные идеи потеряли окончательно свою власть. А междутем, прошло лишь несколько лет после этого, и отмененный культ был восстановленвследствие общих требований. Вытесненные на время традиции снова вернули своецарство.
В докладе бывшего члена конвента Фуркруа, цитированном Тэном, говорится обэтом отношении вполне определенно:
«Повсеместное празднование воскресного дня и посещение церквейуказывает, что масса французов желает возвращения к прежним обычаям, и теперьне время противиться этой национальной склонности… Огромная масса людейнуждается в религии, культе и священниках. Ошибка нескольких современныхфилософов, в которую я и был вовлечен, заключалась именно в том, что ониполагали, будто образование, если оно достаточно распространится в народе,может уничтожить религиозные предрассудки. Эти предрассудки служат источникомутешения для огромного числа несчастных… Надо, следовательно, оставитьнародной массе ее священников, ее алтари и культ».
Ни один пример не показывает лучше этого, какую власть имеют традиции наддушой толпы. Не в храмах надо искать самых опасных идолов, и не во дворцахобитают наиболее деспотические из тиранов. И те, и другие могут быть разрушеныв одну минуту. Но истинные, невидимые властелины, царящие в нашей душе,ускользают от всякой попытки к возмущению и уступают лишь медленному действиювеков.
3. ВРЕМЯ
В социальных, как и в биологических, проблемах одним из самых энергичныхфакторов служит время. Время является единственным истинным творцом иединственным великим разрушителем. Время воздвигло горы из песчинок и возвысилодо степени человеческого достоинства безвестную клетку геологических эпох.Достаточно вмешательства веков для того, чтобы какое-нибудь явление подверглосьполному изменению. Справедливо говорят, что муравей мог бы сгладить Монблан,если б только ему было дано на это время. Если бы какое-нибудь существо получиломагическую власть изменять течение времени по желанию, то эта власть была быравносильна могуществу, которое приписывается верующими только Богу.
Мы ограничимся здесь рассмотрением влияния времени на генезис мнений толпы.В этом отношении действие его очень велико, и ему подчиняются такие великиесилы, как расы, которые не могли бы образоваться без него. Время способствуетвозникновению, развитию и уничтожению верований; время дает им силу имогущество, и время же лишает их и того, и другого. Время подготавливает мненияи верования толпы или, по крайней мере, почву, на которой они могутразвиваться. Вот почему некоторые идеи могут быть осуществимы только визвестные эпохи, так как они развиваются и возникают вовсе не внезапно и неслучайно, и корни каждой из них можно найти в очень отдаленном прошлом. Еслинаступает расцвет этих идей, значит, время подготовило его. И генезис этих идейстановится понятен лишь, если мы обратимся к прошлому. Идеи — это дочерипрошлого и матери будущего и всегда — рабыни времени!
Таким образом, нашим истинным властелином является время, и нам надо толькопредоставить ему действовать, чтобы видеть перемену во всем. В настоящий моментнас тревожат грозные притязания толпы и те разрушения и перевороты, которыеони, по-видимому, готовят нам. Но время позаботится о том, что бы восстановитьравновесие. «Никакой режим не возник в один день, — говорит Лавосс. — Политические и социальные организации создаются веками. Феодализм существовал вбесформенном и хаотическом виде в течение многих веков, пока не подчинилсяизвестным правилам. Абсолютная монархия существовала также многие века, пока ненайден был правильный правительственный режим, — и во все эти переходныепериоды всегда были большие смуты».
4. ПОЛИТИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ УЧРЕЖДЕНИЯ
Еще довольно распространена та идея, что учреждения могут служить кисправлению недостатков общества, что прогресс народов является последствиемусовершенствования учреждений и правительств, и социальные перемены можнопроизводить с помощью декретов. Французская революция имела своей исходнойточкой именно эту идею, и современные социальные теории в ней находят точкуопоры.
Продолжительный опыт все-таки не в состоянии был серьезно поколебать этуопасную химеру, и напрасно историки и философы пробовали доказать еенеосновательность. Им, однако, не трудно было бы доказать, что все учрежденияпредставляют собой продукт идей, чувств и нравов, и что эти идеи, чувства инравы нельзя так легко переделать посредством одного только изменения кодексов.Народ не сам выбирает для себя учреждения, точно так же, как и не сам выбираетдля себя цвет глаз и волос. Учреждения и правительства — это продукт расы, и неони создают эпоху, а эпоха их создает. Народы управляются не так, как тоготребует их характер. Нужны целые века для образования какого-нибудьполитического режима, и точно так же нужны века для его изменения. Учреждениясами по себе не могут быть ни хороши, ни дурны, и те, которые хороши длякакого-нибудь народа в данную минуту, могут быть совершенно непригодны для негов другое время. Поэтому-то не во власти народа изменять эти учреждения на самомделе; он может только посредством насильственных революций менять названиеучреждений, но сущность их не изменится. Названия, впрочем, не имеют значения — это не более как ярлыки, и историк, проникающий в самую суть вещей, не станетобращать на них особенного внимания. Так, например, самая демократическаястрана на свете, Англия, управляется монархическим режимом, между тем виспано-американских республиках, несмотря на существующие там республиканскиеучреждения, господствует самый тяжелый деспотизм. Судьбы народов определяютсяих характером, а никак не правительствами. В предшествующей своей работе ястарался доказать это яркими примерами.
Это признается даже в Соединенных Штатах самыми передовыми изреспубликанцев. Американский журнал «Forum» высказал по этому поводуследующее категорическое мнение, которое я заимствую из «Review ofReviews» за декабрь 1894 года:
«Даже самые ярые враги аристократии не должны забывать, что Англия — самая демократическая страна на свете, где наиболее уважаются права личности игде личность пользуется наибольшей свободой».
Таким образом, тщательное сочинение конституции представляется совсемненужным и бесполезным упражнением в риторике, так как время и нужда самипозаботятся о том, чтобы выработать подходящую форму конституции, если мыпредоставим действовать этим двум факторам. Именно так поступали англосаксы,как это мы узнаЈм от великого английского историка Маколея, слова которого,сказанные по этому поводу, следовало бы выучить наизусть всем политикамлатинских стран, доказав, как много добра сделали законы, казавшиеся с точкизрения чистого разума собранием нелепостей и противоречий. Маколей сравниваетразные конституции, погибшие во время волнений латинских народов Европы иАмерики, с конституцией Англии и говорит, что эта последняя изменяласьмедленно, частями, под влиянием непосредственной нужды, но никогда не наосновании спекулятивных рассуждений. «Не заботиться о симметрии, — говоритМаколей, — но больше всего думать о пользе; не отменять аномалий только на томосновании, что это аномалии; не вводить новое, пока не ощущается чувствонеловкости, причем нововведения допускаются лишь постольку, поскольку они нужныдля устранения этого чувства; не переходить за пределы того частного случая,которому надо помочь, — вот правила, которыми обыкновенно руководствовалисьнаши 250 парламентов со времен Иоанна до эпохи Виктории».
Надо изучить отдельно законы и учреждения каждого народа, чтобы составитьсебе ясное понятие о том, до какой степени они служат выражением потребностейрасы и уже поэтому не могут быть изменены насильственным образом. Можно,например, рассуждать с философской точки зрения о преимуществах и невыгодахцентрализации, но если мы вспомним, что великая революция, стремившаясянизвергнуть все учреждения прошлого, все-таки вынуждена была не только уважатьэту централизацию, но даже еще увеличила ее, то поневоле должны будем признать,что это учреждение — продукт настоятельной необходимости и что оно составляетодно из условий существования народа; поэтому-то нам и приходится пожалеть обограниченности некоторых политических деятелей, требующих ее уничтожения. Еслибы случайно им удалось достигнуть своей цели, это послужило бы немедленносигналом к ужасной гражданской войне, которая опять-таки привела бы к новойцентрализации, еще более тяжелой, нежели прежняя.
Если мы проведем параллель между нынешними глубокими религиозными иполитическими разногласиями, разделяющими различные партии во Франции исоставляющими главным образом расовый вопрос, и сепаратистскими тенденциями,обнаружившимися в эпоху революции и снова заявившими о себе к концуфранко-прусской войны, то увидим, что различные расы, существующие во Франции,далеко не слились между собой. Энергичная централизация и учреждениеискусственных департаментов, которые должны были произвести слияние прежнихпровинций, без сомнения, были самым полезным делом революции. Но если бы можнобыло произвести децентрализацию, о которой так много толкуют теперьнепредусмотрительные люди, то она очень скоро привела бы к самым кровавымраздорам. Не признавать этого — значит игнорировать всю историю нашей страны.
Из всего вышесказанного мы должны вывести то заключение, что нельзя действоватьпосредством учреждений на душу толпы. Если мы видим, что некоторые страны,например. Соединенные Штаты, достигли высокой степени процветания, имеядемократические учреждения, в других же, например, испано-американскихреспубликах, господствует самая печальная анархия, несмотря на такие же точноучреждения, то все же тут учреждения нисколько не виноваты ни в величии одних,ни в упадке других. Народы управляются свойствами своего характера, и такиеучреждения, которые не соответствуют самым точным образом характеру расы,представляют собой не что иное, как заимствованные одежды, временноепереодевание. Кровавые войны и бурные революции не раз возникали и будутвозникать с целью ввести учреждения, которым приписывается, как реликвиямсвятых, сверхъестественная сила создавать счастье людей. В некотором смысле,конечно, можно было бы сказать, что учреждения действуют на душу толпы потомучто они порождают подобные восстания, но на самом деле тут действуют вовсе неучреждения, так как будут ли они побеждены или восторжествуют, они все-такисами по себе не обладают никакими качествами. На толпу действуют только иллюзиии особенно слова, химерические и сильные, и мы укажем в скором времени, каквелико их изумительное влияние на толпу.
5. ОБРАЗОВАНИЕ И ВОСПИТАНИЕ
В первом ряду идей, имеющих преобладающее значение в какую-нибудь эпоху иобладающих силой, несмотря на свой часто иллюзорный характер и своюнемногочисленность, мы должны поставить в настоящее время следующую:образование в состоянии значительно изменить людей и непременно должно улучшитьих и даже создать между ними равенство. Путем повторения это уверение сделалосьодним из самых непоколебимых догматов демократии, и в настоящее время так жетрудно касаться его, как некогда было трудно касаться догматов церкви.
Но относительно этого пункта, как и относительно многих других,демократические идеи оказались в полном разногласии с данными психологии иопыта. Многие знаменитые философы, в том числе Герберт Спенсер, без трудадоказали, что образование не делает человека ни более нравственным, ни болеесчастливым и не изменяет ни его инстинктов, ни его наследственных страстей, аиногда даже, если только оно дурно направлено, причиняет более вреда, нежелипользы. Статистики подтвердили этот взгляд, показав нам, что преступностьувеличивается вместе с обобщением образования или, по крайней мере, собобщением известного рода образования. В недавнем своем труде Адольф Гилльоуказывает, что в настоящее время на 1000 необразованных преступников приходится3000 образованных, и в промежуток 50 лет количество преступников возросло с 227на 100000 жителей до 552 и, следовательно, увеличилась на 143%.
Без сомнения, никто не станет отрицать, что правильно направленноеобразование может дать очень полезные практические результаты, если не в смыслеповышения нравственности, то, во всяком случае, в смысле развитияпрофессиональных способностей. К сожалению, латинские народы, особенно втечение последних 25 лет, основали свои образовательные системы на совершенноложных принципах и, несмотря на слова самых знаменитых людей, таких как Брюль,Фюстель де Куланж, Тэн и др., они продолжают настаивать на своих печальныхзаблуждениях. Я указал уже в одной из своих прежних работ, как наша современнаявоспитательная система превращает во врагов общества тех, кто получил этовоспитание, и как она подготавливает последователей самых худших видовсоциализма.
Главная опасность этой воспитательной системы, вполне справедливо именуемойлатинской системой, заключается в том, что она опирается на то основноепсихологическое заблуждение, будто заучиванием наизусть учебников развиваетсяум. Исходя из такого убеждения, заставляют учить как можно больше, и отначальной школы до получения ученой степени молодой человек только и делает,что заучивает книги, причем ни его способность к рассуждению, ни его инициативанисколько не упражняются. Все учение заключается для него в том, чтобы отвечатьнаизусть и слушаться. «Учить уроки, — пишет один из бывших министровнародного просвещения, Жюль Симон, — знать наизусть грамматику или конспект,хорошенько повторять и подражать — вот забавная воспитательная система, гдевсякое усилие является лишь актом веры в непогрешимость учителя и ведет лишь ктому, чтобы нас умалить и сделать беспомощными».
Если бы такое воспитание было только бесполезно, то можно было быограничиться сожалением о несчастных детях, которым предпочитают преподаватьгенеалогию сыновей Клотария, или историю борьбы Невстрии и Австрозии, илизоологические классификации, вместо того, чтобы обучить их в первоначальнойшколе чему-нибудь полезному. Но такая система воспитания представляет собойгораздо более серьезную опасность: она внушает тому, кто ее получил, отвращениек условиям своего общественного положения, так что крестьянин уже не желаетболее оставаться крестьянином, и самый последний из буржуа не видит для своегосына другой карьеры, кроме той, которую представляют должности, оплачиваемыегосударством. Вместо того, чтобы подготавливать людей для жизни, школа готовитих только к занятию общественных должностей, где можно достигнуть успеха, непроявляя ни малейшей инициативы и не действуя самостоятельно. Внизу лестницытакая воспитательная система создает целые армии недовольных своей судьбойпролетариев, готовых к возмущению, вверху — легкомысленную буржуазию,скептическую и легковерную, питающую суеверное доверие к провиденциальной силегосударства, против которого, однако, она постоянно фрондирует, и всегдаобвиняет правительство в своих собственных ошибках, хотя в то же время самарешительно неспособна предпринять что бы то ни было без вмешательства власти.
Государство, производящее всех этих дипломированных господ, можетиспользовать из них лишь очень небольшое число, оставляя всех прочих безвсякого дела, и таким образом оно питает одних, а в других создает себе врагов.Огромная масса дипломированных осаждает в настоящее время все официальныепосты, и на каждую, даже самую скромную, официальную должность кандидатысчитаются тысячами, между тем как какому-нибудь негоцианту, например, оченьтрудно найти агента, который мог бы быть его представителем в колониях. В одномтолько департаменте Сены насчитывается 20000 учителей и учительниц без всякихзанятий, которые, презирая ремесла и полевые работы, обращаются к государствуза средствами к жизни. Так как число избранных ограничено, то неизбежновозрастает число недовольных, и эти последние готовы принять участие во всякогорода возмущениях, каковы бы ни были их цели и каковы бы ни были их вожди.Приобретение таких познаний, которые затем не могут быть приложены к делу,служит верным средством к тому, чтобы возбудить в человеке недовольство.
Это явление свойственно не только латинским странам; мы можем наблюдать тоже самое в Китае — стране, также управляемой солидной иерархией мандаринов, гдезвание мандарина, так же как у нас, достигается путем конкурса, причем всеиспытание заключается в безошибочном цитировании наизусть толстых руководств.Армия ученых, не имеющих никаких занятий, считается в настоящее время в Китаеистинным национальным бедствием. То же самое стало наблюдаться и в Индии послетого, как англичане открыли там школы не для воспитания, как это делается вАнглии, а для того только, чтобы обучать туземцев. Вследствие этого в Индии иобразовался специальный класс ученых, бабу, которые, не получая занятий,становятся непримиримыми врагами английского владычества. У всех бабу — имеющихзанятия или нет — первым результатом полученного ими образования было понижениеуровня нравственности. Этот факт, о котором я много говорил в своей книге «LesCivilizations de L'Inde», констатируется всеми авторами, посещавшимиИндию.
Вернуться назад теперь, по-видимому, слишком поздно. Только опыт, последнийвоспитатель народов, возьмет на себя указать нам наши ошибки и только опыт всостоянии будет убедить нас в необходимости заменить наши скверные руководства,наши жалкие конкурсы профессиональным воспитанием, которое вернет нашу молодежьк полю, мастерским и колониальным предприятиям, избегаемым ею всеми средствамив настоящее время.
Это профессиональное воспитание, которого так добиваются теперь всепросвещенные умы, существовало у нас некогда, и народы, властвующие теперь надмиром своей волей, инициативой и духом предприимчивости, сумели сохранить его.Великий мыслитель Тэн ясно доказал в своем замечательном труде, что прежнеевоспитание у нас было почти такое же, какое существует в настоящее время вАнглии и Америке, и, проведя замечательную параллель между латинской ианглосаксонской воспитательной системой, он явственно указал последствия обоихметодов. Быть может, в крайнем случае и можно было бы примириться со всеминеудобствами нашего классического воспитания, хотя бы оно и создавалонедовольных да выбитых из колеи, если бы поверхностное приобретение такогомножества знаний, заучивание наизусть такого множества руководств в самом делемогло бы повысить умственный уровень. Увы, это не так! Рассудок, опыт,инициатива и характер — вот условия успеха в жизни; книги же этого не дают.Книги — это словари, очень полезные для наведения справок, но совершенно бесполезнохранить в своей голове целые длинные отрывки из них!
Насколько профессиональное образование может более классическогосодействовать развитию ума, Тэн объясняет следующим образом:
«Идеи образуются только в своей естественной и нормальной среде. Развитиюзародыша этих идей способствуют бесчисленные впечатления, которые юношаполучает ежедневно в мастерской, на руднике, в суде, в классе, на верфи, вгоспитале, при виде инструментов, материалов и операций, в присутствииклиентов, рабочих, труда, работы, хорошо или дурно сделанной, убыточной илиприбыльной. Все эти мелкие частные восприятия глаз, уха, рук и даже обоняния,непроизвольно удержанные в памяти и тайно переработанные, организуются в умечеловека, чтобы рано или поздно внушить ему ту или иную новую комбинацию,упрощение, экономию, улучшение или изобретение. Молодой француз лишен всех этихдрагоценных восприятий, соприкосновения с элементами, легко усваиваемыми инеобходимыми, и притом лишен в самом плодотворном возрасте. В течение семи иливосьми лет он заперт в школе, вдали от непосредственного и личного опыта,который мог бы дать ему точное и глубокое понятие о вещах, людях и различныхспособах обращаться с ними.
… По крайней мере девять из десяти потеряли свое время и труд в течениенескольких лет своей жизни и притом в такие годы, которые могут считатьсянаиболее действенными, важными и даже решающими. Вычтите прежде всего половинуили две трети из тех, которые являются на экзамены, т.е. отвергнутых; затем изчисла принятых, получивших ученые степени, свидетельства, дипломы, отнимитетакже половину или две трети — я говорю о переутомленных. От них потребовалислишком многого, заставив их в такой-то день, сидя на стуле или передкакой-нибудь картиной, изображать из себя в течение двух часов в присутствиигруппы ученых живой запас всех человеческих познаний. Действительно, они былитаким вместилищем в течение двух часов в этот день, но через месяц они уже не всостоянии были бы выдержать снова этот экзамен. Приобретенные ими познания,слишком многочисленные и слишком тяжеловесные, непрерывно исчезают из их ума, ановых они не приобретают. Умственная сила их поколебалась, плодоносные соки ееиссякли; перед нами человек уже „готовый и часто совершенно конченный.Устроившись, женившись и покорившись необходимости вращаться в одном и том жекругу, он замыкается в узких пределах своей службы, которую выполняеткорректным образом, но далее этого не идет...
Знаменитый психолог указывает нам затем разницу, существующую между нашейсистемой и системой англосаксов. У этих последних нет такого множестваспециальных школ, как у нас; у них обучают не книги, а сами предметы. Инженеробучается там прямо в мастерской, а не в школе, и это дает возможность каждомуприобрести познания, отвечающие его умственным способностям, остаться простымрабочим или сделаться мастером, если он не в состоянии идти дальше, или жестать инженером, если это дозволяют его способности. Такой метод, без сомнения,гораздо более демократичен и гораздо более полезен обществу, чем такой, которыйставит всю карьеру 18-ти или 20-летнего человека в зависимость от испытания,продолжающегося всего лишь несколько часов.
“В госпитале, на рудниках, на фабрике, у архитектора, у адвокатаученик, поступающий в очень молодых годах, проходит весь курс учения ипрактики, почти так же, как у нас проходит его клерк в конторе или живописец вмастерской. Перед тем, до поступления в учение, он мог пройти уже какой-нибудькраткий общий курс, который служит основой, на которую наслаиваются новыезнания. Кроме того, у него под рукой часто имеются какие-нибудь техническиекурсы, которые он может посещать в свободные часы, чтобы приводить в порядоквынесенные им из своего ежедневного опыта наблюдения. При таком режимепрактические способности ученика увеличиваются и развиваются сами собой, какраз в такой степени, какая отвечает его природным дарованиям, и в направлении,нужном для — его будущей деятельности, для того специального дела, к которомуон хочет приспособить себя. Таким образом, в Англии и Соединенных Штатах юношеочень скоро удается извлечь всю пользу из своих дарований. В 25 лет, еслитолько в нем нет недостатка в содержательности и в уме, он уже может быть нетолько полезным исполнителем, но даже предпринимателем, не только машиной, но идвигателем. Во Франции, где взяла верх противоположная система, принимающая скаждым поколением все более и более китайский характер, общая сумма теряемыхсил очень велика».
И великий философ приходит к следующему заключению относительно всевозрастающего несоответствия между нашим латинским воспитанием и жизнью:
«Во всех трех стадиях учения — в детском, отроческом и юношескомвозрасте — теоретическая и школьная подготовка с помощью книг стала длиннее иобременительнее ввиду экзамена и получения степеней, и дипломов и свидетельств.Это удлинение и отягощение школьных занятий вызывается применениемпротивоестественного режима, выражающегося в откладывании практического учения,искусственных упражнений и механического набивания головы ненужными сведениями,переутомлением. При этом не принимаются во внимание последующие годы иобязанности, которые выпадают на долю взрослого человека, — одним словом, ниреальный мир, куда должен вступить юноша, ни окружающее его общество, ккоторому он должен заранее приспособиться, ни житейские столкновения, к которымюноша должен быть заранее хорошо подготовлен, укреплен и вооружен (иначе он нев состоянии будет ни устоять, ни защищаться), не принимаются в расчет этойсистемой воспитания. Наши школы не дают своим ученикам такой подготовки, болееважной, чем всякая другая, не снабжают его необходимой твердостью здравогосмысла, воли и нервов. Наоборот, вместо того чтобы подготовить ученика дляпредстоящих ему условий жизни, школа лишает его необходимых для этого качеств.Отсюда вытекает то, что его вступление в жизнь, его первые шаги на поприщепрактической деятельности часто сопровождаются рядом неприятных поражений,вызывающих у него чувство огорчения и оскорбления, долго не исчезающее и поройискалечивающее его навсегда. Это тяжелое и опасное испытание; нравственное иумственное равновесие может пострадать от этого и рискует никогда вполне невосстановиться. Разочарование наступает слишком внезапно и бывает слишкомполным; заблуждение было слишком велико и слишком велики будут неприятности».
Это были приблизительно последние страницы, написанные Тэном. Онипревосходно резюмируют результаты долгого опыта великого философа. Я думаю, чтоони совершенно непонятны, к сожалению, для профессоров нашего университета, небывавших за границей. Воспитание — единственное средство, которым мы обладаем,чтобы несколько действовать на душу народа, и грустно думать, что во Франциипочти нет никого, кто бы мог понять, что наше современное воспитание составляетопасный элемент быстрого упадка, и вместо того чтобы развивать нашу молодежь,оно извращает и унижает ее.
Полезно было бы сопоставить эти страницы Тэна с наблюдениями, произведенныминад воспитательной системой в Америке Полем Бурже, и собранными в егопрекрасной книге «Outre-Mer». Признав также, что наша воспитательнаясистема создает только ограниченных буржуа без инициативы и без воли илианархистов, — «два типа, одинаково опасных, — цивилизованного человека,бесплодно вращающегося среди бессильной пошлости, либо увлеченного безумиемразрушения», — автор приводит сравнения, весьма заслуживающие внимания. Онсравнивает наши французские лицеи, эти фабрики дегенерации, и американскиешколы, превосходно подготавливающие человека для жизни. Тут можно ясно видеть,какая пропасть существует между действительно демократическими народами итакими, у которых демократические идеи существуют только в речах, а не вмыслях.
Мы нисколько не удалились от психологии толпы в предшествовавших строках.Чтобы понять идеи и верования, гнездящиеся в толпе в настоящую минуту и готовыезавтра же проявиться в полном развитии, надо знать, как готовилась почва дляэтого. Образование, которое дается молодому поколению в какой-нибудь стране,позволяет нам предвидеть, какая участь ожидает эту страну. Воспитание,получаемое современным поколением, оправдывает самые мрачные предсказания вэтом отношении. Образование и воспитание до некоторой степени могут улучшитьили испортить душу толпы. Необходимо было указать, как действует на неесовременная система и как масса равнодушных и нейтральных индивидовпревратилась постепенно в громадную армию недовольных, готовых повиноватьсявсяким внушениям утопистов и риторов. В школах-то именно и подготавливаетсябудущее падение латинских народов.

Глава II. Непосредственные факторы мнений толпы
—  1. Образы, слова и формулы, — Магическая сила слов и формул.-- Могущественное влияние слов связано с образами, которые ими вызываются, и независит от их реального значения. — Образы меняются соответственно времени ирасе. — Обветшание слов. — Изменение смысла слов сообразно расе. --Различноезначение слова «демократия» в Европе и Америке.
—  2. Иллюзии. — Их значение. — Они лежат в основе всехцивилизаций. — Социальная необходимость иллюзий. — Толпа всегда предпочитаетих истине.
—  3. Опыт. — Только опыт может упрочить в душе толпынеобходимые истины и разрушить иллюзии, сделавшиеся опасными. — Во чтообходится необходимый для убеждения толпы опыт.
—  4. Рассудок. — Ничтожность его влияния на толпу. На толпуможно влиять, действуя на ее бессознательные чувства. — Роль логика в истории.-- Тайные причины невероятных событий.
В предшествующей главе мы изучили отдаленные и подготовительные факторы,развивающие в душе толпы особенную восприимчивость, благодаря которой в толпевозникают известные чувства и идеи. Теперь нам нужно рассмотреть факторы,действующие на толпу непосредственным образом. В следующей главе мы увидим, какнадо обращаться с этими факторами, чтобы они оказали свое действие.
В первой части нашего труда мы изучили чувства, идеи и рассуждения толпы иможем отсюда вывести общее заключение о способах воздействия на душу толпы. Мыуже знаем, что поражает воображение толпы, какой силой и заразительностьюобладают внушения, особенно те, которые представляются в форме образов; но таккак происхождение внушений бывает весьма разнообразно, то и факторы, способныедействовать на душу толпы, могут быть очень различны; поэтому-то и необходимоизучить их отдельно, и такое изучение не будет бесполезной работой. Толпанесколько напоминает сфинкса из античной сказки: надо или научиться разрешатьзагадки, предлагаемые нам ее психологией, или же безропотно покориться тому,что толпа поглотит нас.
1. ОБРАЗЫ, СЛОВА И ФОРМУЛЫ
Изучая воображение толпы, мы видели, что на него очень легко действовать, вособенности образами. Такие образы не всегда имеются в нашем распоряжении, ноих можно вызывать посредством умелого применения слов и формул. Искуснообработанные формулы получают действительно ту магическую силу, которая имприписывалась некогда адептами магии. Они могут возбудить в душе толпы самыегрозные бури, но умеют также и успокаивать их. Можно было бы воздвигнутьпирамиду, гораздо более высокую, чем пирамида Хеопса, из костей лишь тех людей,которые пали жертвами могущества слов и формул.
Могущество слов находится в тесной связи с вызываемыми ими образами исовершенно не зависит от их реального смысла. Очень часто слова, имеющие самыйнеопределенный смысл, оказывают самое большое влияние на толпу. Таковы,например, термины: демократия, социализм, равенство, свобода и т.д., до такойстепени неопределенные, что даже в толстых томах не удается с точностьюразъяснить их смысл. Между тем, в них, несомненно, заключается магическая сила,как будто на самом деле в них скрыто разрешение всех проблем. Они образуютсинтез всех бессознательных разнообразных стремлений и надежд на их реализацию.
Ни рассудок, ни убеждение не в состоянии бороться против известных слов иизвестных формул. Они произносятся перед толпой с благоговением, и тотчас жевыражение лиц становится почтительным, и головы склоняются. Многие смотрят наних как на силы природы или сверхъестественные силы. Они вызывают в душеграндиозные и смутные образы, и окружающая их неопределенность толькоувеличивает их таинственное могущество. Они являются таинственными божествами,скрытыми позади скинии, к которым верующие приближаются с благоговейной дрожью.
Образы, вызванные словами независимо от их смысла, меняются соответственновремени и народам, хотя сами формулы остаются неизменными. С некоторыми словамивременно связаны всем известные образы, вызываемые ими. Слово играет в такомслучае роль звонка, вызывающего их появление.
Не все слова и формулы обладают способностью вызывать образы. Бывает так,что слова, вызывавшие раньше образы, изнашиваются и уже более ничего непробуждают в уме. Они становятся тогда пустыми звуками, единственная пользакоторых заключается в том, что они избавляют тех, кто их употребляет, отобязанности думать. Имея маленький запас таких формул и общих мест, заученныхнами в молодости, мы обладаем всем, что нужно, чтобы прожить жизнь, не утомляясебя размышлениями.
Слова, входящие в состав какого-нибудь известного определенного языка, стечением веков изменяются очень медленно, но беспрестанно меняются образы,которые они вызывают, и смысл, который им придается. Вот почему раньше явысказал уже мнение, что точный перевод выражений какого-нибудь языка, особенноесли дело идет об исчезнувшем народе, — вещь совершенно невозможная. В самомделе, что мы делаем, например, подставляя французский термин вместо латинского,греческого или санскритского, или стараясь понять книгу, написанную на нашемродном языке два, три столетия тому назад? Мы просто-напросто заменяем образамии идеями, образовавшимися в нашем уме под влиянием современной жизни, те понятияи образы, совершенно непохожие на наши, которые зародились под влиянием древнейжизни в душе рас, находившихся в совершенно других условиях существования.Когда люди революции копировали древних греков и римлян, разве они не придавалисловам древних именно тот смысл, которого у них никогда не было? Какое сходствоможет, например, существовать между учреждениями древних греков и теми, которыев наше время носят аналогичные названия? Чем была в те времена республика, какне учреждением, аристократическим по существу, собранием маленьких деспотов,господствующих над толпой рабов, находящихся в самом абсолютном подчинении? Этикоммунальные аристократии, опирающиеся на рабство, не могли бы существовать иодной минуты без него.
А слово «свобода», разве оно могло означать то же самое, чтоозначает теперь, в такую эпоху, когда даже не подозревалась возможностьсвободно мыслить и не было более великого и более редкого преступления, какрассуждения о богах, законах и обычаях государства? Слово «отечество»,например, в душе какого-нибудь афинянина или спартанца было только культом Афинили Спарты, а вовсе не целой Греции, состоявшей из соперничающих между собойгородов, ведших постоянную войну друг с другом. Какой смысл имело это же самоеслово «отечество» у древних галлов, разделенных на соперничающиеплемена, отличавшиеся своей расой, языком и религией, и легко побежденныхЦезарем, так как он постоянно имел среди них союзников? Только Рим дал галламотечество, доставив им политическое и религиозное единство. Даже не заглядываятак далеко, мы видим, что всего лишь два столетия назад слово«отечество» понималось совсем не так, как теперь, французскимиаристократами вроде великого Конде, которые вступили в союз с иностранцамипротив своего монарха. И разве то же самое слово не имело другого смысла дляэмигрантов, думавших, что они повинуются законам чести, сражаясь противФранции? Со своей точки зрения они, без сомнения, повиновались этим законам,ибо феодальный закон прикрепляет вассала к его властелину, а не к земле, иследовательно, где находится этот властелин, там и есть истинное отечество.
Очень многочисленны слова, смысл которых изменился подобным образом, идобраться до первоначального их смысла вовсе не легко. Справедливо говорят, чтонадо много прочесть, прежде чем в состоянии будешь сколько-нибудь уяснить себе,что означали для наших предков такие слова, как король и королевская фамилия.Что же можно сказать относительно более сложных терминов?
И так, значение слов бывает непостоянным, временным и меняется сообразновекам и народам. Если мы хотим действовать этими словами на толпу, то преждевсего должны знать, что они означают в данную минуту, а никак не то, что онинекогда означали, или могут означать для индивидов, обладающих другой духовнойорганизацией.
Таким образом, когда после разных политических переговоров и переменрелигиозных верований в толпе возникает глубокая антипатия к образам,вызываемым известными словами, то первой обязанностью настоящегогосударственного человека должно быть изменение слов. При этом он, разумеется,не должен касаться сущности вещей, так как эти последние слишком тесно связаныс наследственной организацией народа, чтобы их можно было изменить.Рассудительный Токвиль давно уже обращал внимание на то, что труды консульстваи империи состояли главным образом в том, чтобы нарядить в новые словабольшинство учреждений прошлого, т.е. заменить слова, вызывавшие неприятныеобразы в воображении толпы, другими, новизна которых мешала появлению этихобразов. Так изменены были, например, названия налогов, хотя налоги и сборыостались по существу те же.
Самой главной обязанностью государственных людей должно быть, следовательно,переименование и поименование популярными или же нейтральными названиями техвещей, которых толпа уже не выносит более под их прежними именами. Могуществослов так велико, что стоит только придумать изысканные названия длякаких-нибудь самых отвратительных вещей, чтобы толпа тотчас же приняла их. Тэнсправедливо замечает, что именно призывая свободу и братство, — слова оченьпопулярные в те времена, — якобинцы могли «водворить деспотизм, достойныйДагомеи, суд, достойный инквизиции, и организовать человеческие гекатомбы,напоминающие гекатомбы древней Мексики». Искусство правителей, а такжеадвокатов, именно и заключается в том, чтобы уметь обращаться со словами.Главная трудность этого искусства состоит в том, что в одном и том же обществе,но в разных социальных слоях, одни и те же слова весьма часто имеют совершенноразличный смысл. Внешне в этих общественных слоях употребляют такие же точнослова, но эти слова никогда не имеют того же самого значения.
В предшествующих примерах мы указывали на время как на главный факторизменения смысла слов. Если мы включим сюда и расу, то увидим, что в одну и туже эпоху у народов одинаково цивилизованных, но различной расы, одни и те жеслова выражают часто очень различные идеи. Трудно понять все эти различия, несовершив многочисленных путешествий, поэтому-то я и не буду на них настаивать.Я ограничусь лишь указанием на то, что слова, наиболее употребляемые толпой,обладают различным смыслом у разных народов. К таковым принадлежат, например,«демократия» и «социализм», столь часто употребляемые внастоящее время. Эти слова в действительности вызывают совершеннопротивоположные образы в душе романских и англосаксонских народов. У латинянслово «демократия» означает главным образом исчезновение воли иинициативы индивида перед волей и инициативой общин, представляемыхгосударством. На государство все более и более налагается обязанностьруководить всем, централизовать, монополизировать и фабриковать все, кгосударству обращаются постоянно все партии без исключения — радикалы,социалисты или монархисты. У англосаксов в Америке то же самое слово«демократия» означает, наоборот, самое широкое развитие воли ииндивида и насколько возможно большее устранение государства, которому ничем,даже делом народного просвещения, не дают управлять, за исключением полиции,армии и дипломатических сношений. Итак, то же самое слово, которое у одного народаобозначает устранение воли и индивидуальной инициативы и преобладаниегосударства, у другого получает совсем иной смысл и означает чрезмерноеразвитие именно индивидуальной воли и инициативы и полное устранениегосударства.
В первой книге этого труда («Психология народов») я особенноуказывал на различие, которое существует между демократическим идеаломроманских народов и англосаксов. Совершенно независимо от меня Поль Бурже наосновании своих путешествий пришел в своей последней книге «Outre-Mer»к выводам, почти одинаковым с моими.
2. ИЛЛЮЗИИ
Начиная с самой зари цивилизации, толпа постоянно подпадала под влияниеиллюзий. Наибольшее число храмов, статуй и алтарей было воздвигнуто именнотворцам иллюзий. Некогда властвовали религиозные иллюзии, теперь на сценувыступают философские и социальные, но эти грозные владычицы всегда находилисьво главе цивилизаций, последовательно развивавшихся на нашей планете. Во имяиллюзий сооружались храмы Халдеи и Египта, средневековые религиозные здания, иво имя этих же иллюзий совершился переворот в Европе сто лет тому назад. Всенаши художественные, политические или социальные понятия непременно носят насебе могущественный отпечаток иллюзий. Человек иногда повергает в прах этииллюзии ценой ужасных переворотов, но он всегда бывает вынужден снова извлечьих из-под развалин.
Без этих иллюзий ему не удалось бы выйти из состояния примитивноговарварства, и без них он скоро снова впал бы в то же состояние. Все это пустыетени, дщери наших мечтаний, но они вынудили народы создать все то, чтосоставляет теперь славу искусства и величие нашей цивилизации.
«Если бы уничтожить в музеях и библиотеках и разбить о камни папертивсе произведения и художественные памятники, вдохновленные религией, что жеосталось бы от великой мечты человечества? Доставлять людям надежды и иллюзии,без которых они не могли бы существовать, — вот назначение богов, героев ипоэтов. Наука старалась выполнить эту задачу в течение пятидесяти лет. Но всердцах, жаждущих идеала, ее погубило то, что она не осмеливается обещатьбольше и не умеет достаточно лгать».
Философы последнего столетия с большим рвением старались уничтожитьрелигиозные, политические и социальные иллюзии, которыми жили наши предки. Но,уничтожая эти иллюзии, они в то же время опустошили источники надежды исмирения. И позади разбитых химер они наткнулись на слепые и скрытые силыприроды, неумолимые, безжалостные к слабости и чуждые сострадания.
Несмотря на весь свой прогресс, философия до сих пор не дала еще толпеникаких идеалов, которые могли бы прельстить ее; но так как толпе нужныиллюзии, во что бы то ни стало, то она инстинктивно, как бабочка, летящая насвет, направляется к тем, кто ей их доставляет. Главным фактором эволюциинародов никогда не была истина, но всегда заблуждение. И если социализм такмогуществен в настоящее время, то лишь потому, что он представляет собойединственную уцелевшую иллюзию. Несмотря на все научные демонстрации, онпродолжает все-таки расти, и социальная иллюзия царит в настоящее время надвсеми обломками прошлого, и ей принадлежит будущее. Толпа никогда не стремиласьк правде; она отворачивается от очевидности, не нравящейся ей, и предпочитаетпоклоняться заблуждению, если только заблуждение это прельщает ее. Кто умеетвводить толпу в заблуждение, тот легко становится ее повелителем; кто жестремится образумить ее, тот всегда бывает ее жертвой.
3. ОПЫТ
Опыт является, наверное, единственным действительным средством для прочногоукрепления какой-нибудь истины в душе толпы и разрушения иллюзий, сделавшихсячересчур опасными. Нужно, однако, чтобы опыт совершен был в широких размерах, ичтобы он повторился несколько раз. Опыт одного поколения обыкновенно нсприносит пользы следующему, вот почему лишне пользоваться историческими фактамикак примерами. Единственное значение таких демонстраций заключается лишь в том,что они показывают, до какой степени необходимо из века в век повторять опыт,чтобы он мог оказать какое-либо влияние и пошатнуть хотя бы одно-единственноезаблуждение, если только оно прочно укоренилось в душе толпы.
Наш век, так же, как и предшествующий, будет, вероятно, приводитьсяисториками будущего в пример, как эра любопытных опытов. И действительно, ни вкакие другие века их не производилось так много!
Самым гигантским из всех этих опытов была, без сомнения, Французскаяреволюция. Для обнаружения истины, заключающейся в том, что нельзя переделатьво всех отношениях какое-нибудь общество лишь на основании указаний чистогоразума, понадобилось погубить несколько миллионов человеческих жизней иволновать Европу в течение целых двадцати лет. Чтобы доказать на опыте, какдорого обходятся народам Цезари, которых они приветствуют радостными криками,понадобился целый ряд разорительных испытаний в течение целых пятидесяти лет,но, несмотря на всю их очевидность, они все еще, по-видимому, недостаточноубедительны. Между тем, первый из этих опытов стоил три миллиона человеческихжизней и был причиной нашествия; второй же вызвал разложение и необходимостьсодержать постоянные армии. Третий опыт чуть-чуть не был сделан недавно и,вероятно, рано или поздно будет-таки сделан. Чтобы убедить целый народ в том,что огромная германская армия вовсе не представляет собой, как учили нас леттридцать тому назад, только безвредную национальную гвардию, понадобиласьужасная война, стоившая нам очень дорого.
Мнение толпы составилось в данном случае путем грубых ассоциаций предметов,совершенно несходных между собой, механизм образования которых я изложил выше.Наша национальная гвардия тех времен состояла из миролюбивых лавочников безвсякого следа дисциплины, и к ней нельзя было относиться серьезно; поэтому все,что носило аналогичное название, вызывало те же самые образы и вследствие этогосчиталось таким же безвредным учреждением; заблуждение толпы разделялось в товремя, как это вообще часто бывает с какими-нибудь общими мнениями, так же и еевожаками. В своей речи, произнесенной 31 декабря 1887 г. в палате депутатов ивоспроизведенной Е.Олливье в его книге, Тьер, часто следовавший за мнениемтолпы, но никогда его не опережавший, утверждал, что Пруссия помимо действующейармии, приблизительно равняющейся французской армии, не имеет ничего другого,кроме национальной гвардии, такой же, как и французская национальная гвардия,и, следовательно, не представляющей серьезного значения. Эти утверждениявышеназванного государственного человека оказались столь же верными, как и егопредвидения незначительной будущности железных дорог.
Чтобы признать, наконец, что протекционизм разоряет народы, которые вводятего у себя, понадобится так же по крайней мере двадцатилетний бедственный опыт.Примеры эти можно увеличить до бесконечности.
4. РАССУДОК
Перечисляя факторы, способные производить впечатление на душу толпы, мымогли бы совершенно не упоминать о рассудке, если бы это не было нужно нам длятого, чтобы указать на отрицательное значение его влияния.
Мы указали уже, что на толпу нельзя влиять рассуждениями, так как ейдоступны только грубые ассоциации идей. Поэтому-то факторы, умеющие производитьвпечатление на толпу, всегда обращаются к ее.чувствам, а не к ее рассудку.Законы логики не оказывают на нее никакого действия. Чтобы убедить толпу, надосначала хорошенько ознакомиться с воодушевляющими ее чувствами, притвориться,что разделяешь их, затем попытаться их изменить, вызывая посредствомпервоначальных ассоциаций какие-нибудь прельщающие толпу образы. Надо такжеуметь вернуться назад в случае нужды, и главное — уметь угадывать ежеминутно течувства, которые порождаешь в толпе.
Мои первые наблюдения над искусством производить впечатление на толпу и надтем, как мало действует логика в данном случае, относятся ко времени осадыПарижа, к тому дню, когда я увидел, как вели в Лувр, где заседало в то времяправительство, маршала В., которого неистовая толпа обвиняла в том, что онснимал план укреплений с целью продать его пруссакам. Один из членовправительства, знаменитый оратор Г.П., вышел, чтобы уговорить толпу,требовавшую немедленной казни своего пленника. Я ожидал, что оратор докажеттолпе нелепость ее обвинений, сказав, что маршал, которого она обвиняет, самбыл одним из строителей этих укреплений, и что планы этих укреплений продаютсяу всех книгопродавцев. К моему величайшему изумлению (я был тогда очень молод),я услышал совсем другую речь. «Расправа будет произведена, — закричалоратор приближаясь к пленнику, — и расправа самая безжалостная. Предоставьтеправительству национальной обороны закончить ваше расследование. Мы же покаместзапрем пленника». Толпа немедленно успокоилась, удовлетворенная этимкажущимся исполнением своих требований, и спустя четверть часа маршал могспокойно вернуться домой. Но он неминуемо был бы разорван на части, если быоратор начал приводить толпе, находящейся в состоянии ярости, логическиедоводы, которые мне по молодости лет казались столь убедительными.
Необходимость постоянно менять свою речь сообразно с производимым ею в туминуту впечатлением, заранее осуждает на неуспех всякие подготовленные изаученные речи. В такой речи оратор следит только за развитием своейсобственной мысли, а не за развитием мыслей своих слушателей, и уже поэтомуодному влияние его совершенно ничтожно.
Логические умы, привыкшие всегда иметь дело с целой цепью рассуждений,вытекающих одно из другого, непременно прибегают к такому же способу убеждения,когда обращаются к толпе, и всегда бывают изумлены тем, как мало действуют нанее аргументации. Попробуйте подействовать рассуждениями на примитивные умы, надикарей или детей, например, и вы тогда вполне убедитесь, как мало значенияимеет подобный метод аргументации.
Незачем, однако, спускаться до примитивных существ, чтобы убедиться в полнойнесостоятельности их рассуждений, когда им приходится бороться с чувствами.Припомним только, как упорно держались в течение долгих веков религиозныесуеверия, противоречащие даже самой простой логике. В течение более чем двухтысяч лет самые блестящие гении склонялись перед их властью, и лишь всовременные эпохи явилась возможность оспаривать их достоверность. В средниевека и в эпоху Возрождения было не мало просвещенных людей, но не было ниодного, которого путем рассуждений можно было бы убедить в ребяческом характеревсех этих суеверий и возбудить в нем хотя бы слабые сомнения насчет злодеянийдьявола и необходимости костра для колдуний.
Следует ли сожалеть о том, что толпа никогда не управляется рассудком? Мы нерешились бы утверждать это. Вряд ли голос рассудка мог бы увлечь человечествона путь цивилизации и сообщить ему ту горячность и смелость, которую вызвали внем химеры. Без сомнения, эти химеры, дщери бессознательного, были необходимы.Каждая раса заключает в своей духовной организации те законы, которые управляютее судьбой, и быть может, она повинуется именно этим законам, движимая роковыминстинктом во всех своих побуждениях, даже явно самых безрассудных. Иногда намкажется, что народы подчиняются тайным силам, подобным тем, которые заставляютжелудь развиваться постепенно в дуб и вынуждают комету двигаться по своейорбите.
То немногое, что мы можем узнать об этих силах, мы должны отыскивать в общемходе эволюции народа, а не в отдельных фактах, из которых слагается этаэволюция. Если же принимать во внимание только такие изолированные факты, томожет показаться, что историей управляют самые невероятные случайности. Развеэто не невероятный факт, например, что несколько арабских шаек, вышедших изпустынь, в состоянии были победить самую большую часть старого греко-римскогомира и основать империю, еще более великую, нежели империя Александра? Разве неневероятно также, что в старой иерархической Европе какой-то безвестныйартиллерийский поручик мог царствовать над множеством народов и королей.
Представим, следовательно, разум философам, но не будем требовать от негослишком большого вмешательства в дело управления людьми. Не при помощирассудка, а всего чаще помимо него, народились такие чувства, как честь,самоотвержение, религиозная вера, любовь к славе и к отечеству — чувства,которые были до сих пор главными пружинами всякой цивилизации.

Глава III. Вожаки толпы и их способы убеждения
—  1. Вожаки толпы. — Инстинктивная потребность всех индивидов втолпе повиноваться вожаку. — Психология вожаков. — Только вожаки могутсоздать веру и дать организацию толпе. — Насильственный деспотизм вожаков. — Их Классификация. — Роль, которую играет воля.
—  2. Способы действия вожаков. — Утверждение, повторение изараза. — Относительная роль всех этих факторов. — Как распространяетсязараза из низших слоев общества в высшие. — Популярное мнение быстростановится общим мнением. * 3. Обаяние. — Определение и классификация обаяния.-- Обаяние приобретенное и личное. — Различные примеры. — Как исчезаетобаяние.
Духовная организация толпы нам уже известна, и мы знаем также, какиедвигатели могут действовать на ее душу. Теперь нам остается рассмотреть способыприменения этих двигателей и указать, кто может ими пользоваться.
1. ВОЖАКИ ТОЛПЫ
Лишь только известное число живых существ соберется вместе, все равно, будетли то стадо животных или толпа людей, они инстинктивно подчиняются властисвоего вождя. В толпе людей вождь часто бывает только вожаком, но, тем неменее, роль его значительна. Его воля представляет то ядро, вокруг которогокристаллизуются и объединяются мнения. Он составляет собой первый элементорганизации разнородной толпы и готовит в ней организацию сект. Пока же это ненаступит, он управляет ею, так как толпа представляет собой раболепное стадо,которое не может обойтись без властелина.
Вожак обыкновенно сначала сам был в числе тех, кого ведут; он так же былзагипнотизирован идеей, апостолом которой сделался впоследствии. Эта идея дотакой степени завладела им, что все вокруг исчезло для него, и всякое противноемнение ему казалось уже заблуждением и предрассудком. Потому-то Робеспьер,загипнотизированный идеями Руссо, и пользовался методами инквизиции для их распространения.
Обыкновенно вожаки не принадлежат к числу мыслителей — это люди действия.Они не обладают проницательностью, так как проницательность ведет обыкновенно ксомнениям и бездействию. Чаще всего вожаками бывают психически неуравновешенныелюди, полупомешанные, находящиеся на границе безумия. Как бы ни была нелепаидея, которую они защищают, и цель, к которой они стремятся, их убеждениянельзя поколебать никакими доводами рассудка. Презрение и преследование непроизводят на них впечатления или же только еще сильнее возбуждают их. Личныйинтерес, семья — все ими приносится в жертву. Инстинкт самосохранения у нихисчезает до такой степени, что единственная награда, к которой они стремятся, — это мученичество. Напряженность их собственной веры придает их словам громаднуюсилу внушения. Толпа всегда готова слушать человека, одаренного сильной волей иумеющего действовать на нее внушительным образом. Люди в толпе теряют свою волюи инстинктивно обращаются к тому, кто ее сохранил.
В вожаках у народов никогда не бывало недостатка, но эти вожаки всегдадолжны были обладать очень твердыми убеждениями, так как только такие убеждениясоздают апостолов. Часто вожаками бывают хитрые ораторы, преследующие лишь своиличные интересы и действующие путем поблажки низким инстинктам толпы. Влияние,которым они пользуются, может быть и очень велико, но всегда бывает оченьэфемерно. Великие фанатики, увлекавшие душу толпы, Петр Пустынник, Лютер,Савонарола, деятели революции, только тогда подчинили ее своему обаянию, когдасами подпали под обаяние известной идеи. Тогда им удалось создать в душе толпыту грозную силу, которая называется верой и содействует превращению человека вабсолютного раба своей мечты.
Роль всех великих вожаков главным образом заключается в том, чтобы создатьверу, все равно, религиозную ли, политическую, социальную, или веру вкакое-нибудь дело, человека или идею, вот почему их влияние и бывало всегдаочень велико. Из всех сил, которыми располагает человечество, сила веры всегдабыла самой могущественной, и не напрасно в Евангелии говорится, что вера можетсдвинуть горы. Дать человеку веру — это удесятерить его силы. Великиеисторические события произведены были безвестными верующими, вся сила которыхзаключалась в их вере. Не ученые и не философы создали великие религии,управлявшие миром и обширные царства, распространявшиеся от одного полушария додругого!
Во всех этих случаях, конечно, действовали великие вожаки, а их не так многов истории. Они образуют вершину пирамиды, постепенно спускающейся от этихмогущественных властителей над умами толпы до того оратора, который в дымнойгостинице медленно подчиняет своему влиянию слушателей, повторяя им готовыеформулы, смысла которых он сам не понимает, но считает их способными непременноповести за собой реализацию всех мечтаний и надежд.
Во всех социальных сферах, от самых высших до низших, если только человек ненаходится в изолированном положении, он легко подпадает под влияниекакого-нибудь вожака. Большинство людей, особенно в народных массах, за пределамисвоей специальности не имеет почти ни о чем ясных и более или менееопределенных понятий. Такие люди не в состоянии управлять собой, и вожак служитим руководителем.
Власть вожаков очень деспотична, но именно этот деспотизм и заставляет ейподчиняться. Не трудно убедиться, как легко они вынуждают рабочие классы, дажесамые буйные, повиноваться себе, хотя для поддержания своей власти у них нетникаких средств. Они назначают число рабочих часов, величину заработной платы,организуют стачки и заставляют их начинаться и прекращаться в определенный час.
В настоящее время вожаки толпы все более и более оттесняют общественнуювласть, теряющую свое значение вследствие распрей. Тирания новых властелиновпокоряет толпу и заставляет ее повиноваться им больше, чем она повиновалоськакому-нибудь правительству. Если же вследствие какой-нибудь случайности вожакисчезает и не замещается немедленно другим, то толпа снова становится простымсборищем без всякой связи и устойчивости. Во время последней стачки кучеров омнибусовв Париже достаточно было арестовать двух вожаков, руководивших ею, чтобы онатотчас же прекратилась. В душе толпы преобладает не стремление к свободе, апотребность подчинения; толпа так жаждет повиноваться, что инстинктивнопокоряется тому, кто объявляет себя ее властелином.
Класс вожаков удобно подразделяется на две определенные категории. К однойпринадлежат люди энергичные, с сильной, но появляющейся у них лишь на короткоевремя волей; к другой — вожаки, встречающиеся гораздо реже, обладающие сильной,но в тоже время и стойкой волей. Первые — смелы, буйны, храбры; они особеннопригодны для внезапных дерзких предприятий, для того, чтобы увлечь массы,несмотря на опасность, и превратить в героев вчерашних рекрутов. Таковы были,например. Ней и Мюрат во времена первой Империи. В наше время таким былГарибальди, не обладавший никакими особенными талантами, но очень энергичный,сумевший овладеть целым неаполитанским королевством, располагая лишь горстьюлюдей, тогда как королевство имело в своем распоряжении дисциплинированнуюармию для своей защиты.
Но энергия этих вожаков, хотя и очень могущественная, держится недолго иисчезает вместе с возбудителем, вызвавшим ее появление. Очень часто герои,проявившие такую энергию, вернувшись к обыденной жизни, обнаруживали самуюизумительную слабость и полную неспособность руководить своими поступками дажепри самых обыкновенных условиях, хотя они с виду так хорошо умели руководитьдругими людьми. Такие вожаки могут выполнять свою функцию лишь при том условии,если ими руководят и возбуждают их постоянно, и если всегда над ними находитсячеловек или идея, указывающие им их поведение.
Вторая категория вожаков, обладающих стойкой волей, не столь блестяща, ноимеет гораздо большее значение. К этой категории и принадлежат истинныеоснователи религии и творцы великих дел: св. Павел, Магомет, Христофор Колумб,Лессепс. Умны ли они, или ограничены — все равно, мир будет всегда импринадлежать! Их упорная воля представляет собой такое бесконечно редкое ибесконечно могущественное качество, которое все заставляет себе покоряться.Часто не отдают себе достаточно отчета в том, чего можно достигнуть посредствомупорной и сильной воли, а между тем, ничто не может противостоять такой воле — ни природа, ни боги, ни люди.
Ближайшим примером того, что достигается сильной волей, служит знаменитыйчеловек, разделивший два мира и выполнивший задачу, которую напрасно пыталисьвыполнить в течение трех тысяч лет многие из величайших государей. Позднее онпотерпел неудачу в подобном же предприятии, но тогда уже наступила старость,перед которой все стушевывается, даже воля. История тех трудностей, которыенадо было преодолеть при прорытии Суэцкого канала, лучше всего указывает вовсех своих подробностях, как много может сделать одна только сильная воля.Очевидец, доктор Казалес, в нескольких захватывающих строчках резюмирует этовеликое дело, об осуществлении которого рассказывал сам его бессмертный автор:«Он рассказывал изо дня в день все эпизоды эпопеи канала, — говоритКазалес. Он рассказывал, как ему надо было победить невозможное и сделать еговозможным, восторжествовать над всеми препятствиями, коалициями, неудачами,несчастиями и неуспехами всякого рода. Однако ничто не могло ввергнуть его вуныние, заставить упасть духом. Он вспоминал, как восстала и безустаннонападала на него Англия, какую нерешительность выказывали Египет и Франция; какфранцузский консул больше других мешал началу работ, и как ему нужно былопротиводействовать, влияя на рабочих, подвергая их жажде и отказывая им впресной воде; он говорил, что морское министерство, инженеры, все людисерьезные, опытные, ученые, но естественным образом настроенные враждебнопротив его идеи и притом убежденные в его гибели, предсказывали эту гибель втакой-то день и час, точно дело шло о солнечном затмении».
Книга, в которой была бы рассказана жизнь всех великих вожаков толпы,конечно, не могла бы заключать в себе много имен, но все эти имена стояли воглаве важнейших событий нашей цивилизации и истории.
2. СПОСОБЫ ДЕЙСТВИЯ ВОЖАКОВ: УТВЕРЖДЕНИЕ, ПОВТОРЕНИЕ, ЗАРАЗА
Когда бывает нужно на мгновение увлечь толпу, заставить ее совершитькакой-нибудь акт, например, ограбить дворец, погибнуть, защищая укрепление илибаррикаду, надо действовать посредством быстрых внушений, и самым лучшимвнушением является все-таки личный пример. Однако толпа, чтобы повиноватьсявнушению, должна быть подготовлена к этому раньше известными обстоятельствами,и главное — надо, чтобы тот, кто хочет увлечь ее за собой, обладал особеннымкачеством, известным под именем обаяния, о котором мы будем говорить далее.
Когда же дело идет о том, чтобы заставить душу толпы проникнутьсякакими-нибудь идеями или верованиями, например, современными социальнымитеориями, то применяются другие способы, преимущественно следующие:утверждение, повторение, зараза. Действие этих способов медленное, норезультаты, достигаемые ими, очень стойки.
Простое утверждение, не подкрепляемое никакими рассуждениями и никакимидоказательствами, служит одним из самых верных средств для того, чтобызаставить какую-нибудь идею проникнуть в душу толпы. Чем более краткоутверждение, чем более оно лишено какой бы то ни было доказательности, темболее оно оказывает влияние на толпу. Священные книги и кодексы всех вековвсегда действовали посредством простого утверждения; государственные люди,призванные защищать какое-нибудь политическое дело, промышленники, старающиесяраспространять свои продукты с помощью объявлений, хорошо знают, какую силуимеет утверждение.
Утверждение тогда лишь оказывает действие, когда оно повторяется часто и,если возможно, в одних и тех же выражениях. Кажется, Наполеон сказал, чтосуществует только одна заслуживающая внимания фигура риторики — это повторение.Посредством повторения идея водворяется в умах до такой степени прочно, что, вконце концов, она уже принимается как доказанная истина.
Влияние утверждения на толпу становится понятным, когда мы видим, какоемогущественное действие оно оказывает на самые просвещенные умы. Это действиеобъясняется тем, что часто повторяемая идея в конце концов врезается в самыеглубокие области бессознательного, где именно и вырабатываются двигатели нашихпоступков. Спустя некоторое время мы забываем, кто был автором утверждения,повторявшегося столько раз, и в конце концов начинаем верить ему, отсюда-то ипроисходит изумительное влияние всяких публикаций. После того, как мы сто,тысячу раз прочли, что лучший шоколад — это шоколад X, нам начинает казаться,что мы слышали это с разных сторон, и мы в конце концов совершенно убеждаемся вэтом. Прочтя тысячи раз, что мука V спасла таких-то и таких-то знаменитых людейот самой упорной болезни, мы начинаем испытывать желание прибегнуть к этомусредству, лишь только заболеваем аналогичной болезнью. Читая постоянно в однойи той же газете, что А — совершенный негодяй, а В — честнейший человек, мыконце концов становимся сами в убежденными в этом, конечно, если только нечитаем при этом еще какую-нибудь другую газету, высказывающую совершеннопротивоположное мнение. Только утверждение и повторение в состоянии состязатьсядруг с другом, так как обладают в этом случае одинаковой силой.
После того, как какое-нибудь утверждение повторялось уже достаточное числораз, и повторение было единогласным (как это можно наблюдать, скажем, напримере некоторых финансовых предприятий, пользующихся известностью идостаточно богатых, чтобы купить себе поддержку общественного мнения),образуется то, что называется течением, и на сцену выступает могущественныйфактор — зараза. В толпе идеи, чувства, эмоции, верования — все получает такуюже могущественную силу заразы, какой обладают некоторые микробы. Это явлениевполне естественное, и его можно наблюдать даже у животных, когда они находятсяв стаде. Паника, например, или какое-нибудь беспорядочное движение несколькихбаранов быстро распространяется на целое стадо. В толпе все эмоции также точнобыстро становятся заразительными, чем и объясняется мгновенное распространениепаники. Умственные расстройства, например, безумие, также обладаютзаразительностью. Известно, как часто наблюдаются случаи умопомешательствасреди психиатров, а в последнее время замечено даже, что некоторые формы,например агорафобия, могут даже передаваться от человека животным.
Появление заразы не требует одновременного присутствия нескольких индивидовв одном и том же месте; оно может проявлять свое действие и на расстоянии, подвлиянием известных событий, ориентирующих направление мыслей в известном смыслеи придающих ему специальную окраску, соответствующую толпе. Это заметноособенно в тех случаях, когда умы уже подготовлены заранее отдаленнымифакторами, о которых я говорил выше. Поэтому-то революционное движение 1348года, начавшись в Париже, сразу распространилось на большую часть Европы ипошатнуло несколько монархий. Подражание, которому приписывается такая крупнаяроль в социальных явлениях, в сущности составляет лишь одно из проявленийзаразы. В другом месте я уже достаточно говорил о влиянии подражания и поэтомуздесь ограничусь лишь тем, что воспроизведу то, что было сказано мною об этомпредмете пятнадцать лет тому назад и развито в последствии другими авторами вновейших сочинениях:
«Человек так же, как и животное, склонен к подражанию; оно составляетдля него потребность при условии, конечно, если не обставлено затруднениями.Именно эта потребность и обусловливает могущественное влияние так называемоймоды. Кто же посмеет не подчиниться ее власти, все равно, касается ли этомнений, идей, литературных произведений или же просто-напросто одежды?Управляют толпой не при помощи аргументов, а лишь при помощи образцов. Вовсякую эпоху существует небольшое число индивидов, внушающих толпе своидействия, и бессознательная масса подражает им. Но эти индивиды не должнывсе-таки слишком удаляться от преобладающих в толпе идей, иначе подражать будеттрудно, и тогда все их влияние сведется к нулю. По этой-то причине люди,стоящие много выше своей эпохи, не имеют вообще на нее никакого влияния. Онислишком отдалены от нее. Поэтому-то и европейцы со всеми преимуществами своейцивилизации имеют столь незначительное влияние на народы Востока; они слишкомотличаются от этих народов…
Двойное влияние — прошлого и взаимного подражания — в конце концов вызываету людей одной и той же страны и одной и той же эпохи такое сходство, что дажете, кто менее всего должен был бы подаваться такому влиянию, — философы, ученыеи литераторы — обнаруживают все же такое семейное сходство в своих мыслях истиле, что по этим признакам можно тотчас же узнать эпоху, к которой онипринадлежат. Достаточно короткого разговора с каким-нибудь человеком, чтобыполучить полное понятие о том, что он читает, какие его обычные занятия и вкакой среде он живет».
Зараза настолько могущественна, что она может внушать индивидам не толькоизвестные мнения, но и известные чувства. Благодаря именно такой заразе, визвестную эпоху подвергались презрению известные произведения, например,«Тангейзер», спустя несколько лет возбудивший восторги тех же самыхлюдей, которые его осмеяли.
Мнения и верования распространяются в толпе именно путем заразы, а не путемрассуждений, и верования толпы всех эпох возникали посредством такого же точномеханизма: утверждения, повторения и заразы. Ренан совершенно справедливосравнивает первых основателей христианства «с рабочими социалистами,распространяющими свои идеи по кабакам». Вольтер также говоря охристианской религии, сказал, «что в течение более чем ста лет еепоследователями была только самая презренная чернь».
На примерах, аналогичных тем, на которые я уже указывал здесь, можно яснопроследить, как зараза, действующая вначале только в народных слоях, постепеннопереходит в высшие слои общества; мы можем убедиться в этом на нашихсовременных социалистских доктринах, которыми в настоящее время начинаютувлекаться уже те, кто осужден сделаться первыми жертвами их торжества.Действие заразы настолько сильно и могущественно, что перед ним отступаетвсякий личный интерес.
Вот почему всякое мнение, сделавшись популярным, в конце концов получаеттакую силу, что проникает и в самые высшие социальные слои и становится тамгосподствующим, хотя бы нелепость его была вполне очевидна. В этом явлениизаключается очень любопытная реакция низших социальных слоев на высшие, темболее любопытная, что все верования толпы всегда проистекают из какой-нибудьвысшей идеи, не пользовавшейся никаким влиянием в той среде, в которой онанародилась. Обыкновенно вожаки, подпавшие под влияние этой идеи, завладеваютею, извращают се, создают секту, которая в свою очередь извращает и затемраспространяет ее в недрах масс, продолжающих извращать ее все более и более.Сделавшись наконец народной истиной, эта идея некоторым образом возвращается ксвоему первоначальному источнику и тогда уже действует на высшие слои нации. Вконце концов мы видим, что все-таки ум управляет миром. Философы, создавшиекакие-нибудь идеи, давно уже умерли и превратились в прах, но благодаряописанному мною механизму, мысль их все-таки торжествует в конце концов.
3. ОБАЯНИЕ
Идеи, распространяемые путем утверждения, повторения и заразы, обязаны своиммогуществом главным образом таинственной силе, которую они приобретают, — обаянию.
Идеи или люди, подчинявшие себе мир, господствовали над ним преимущественноблагодаря этой непреодолимой силе, именуемой обаянием. Мы все понимаем значениеэтого слова, но оно употребляется часто в таких различных смыслах, чтообъяснить его нелегко. Обаяние может слагаться из противоположных чувств,например, восхищения и страха. В основе обаяния действительно часто заложеныименно эти чувства, но иногда оно существует и без них. Наибольшим обаянием,например, пользуются умершие, следовательно, — существа, которых мы не боимся:Александр, Цезарь, Магомет, Будда. С другой стороны есть такие предметы ификции, которые нисколько не возбуждают в нас восхищения, например, чудовищныебожества подземных храмов Индии, но которые, тем не менее, имеют огромноеобаяние. В действительности обаяние — это род господства какой-нибудь идеи иликакого-нибудь дела над умом индивида. Это господство парализует все критическиеспособности индивида и наполняет его душу удивлением и почтением. Вызванноечувство необъяснимо, как и все чувства, но, вероятно, оно принадлежит к тому жепорядку, к какому принадлежит очарование, овладевающее замагнитизированнымсубъектом. Обаяние составляет самую могущественную причину всякого господства;боги, короли и женщины не могли бы никогда властвовать без него.
Различные виды обаяния можно, однако, подразделить на две главные категории:обаяние приобретенное и обаяние личное. Приобретенное обаяние — то, котороедоставляется именем, богатством, репутацией; оно может совершенно не зависетьот личного обаяния. Личное же обаяние носит более индивидуальный характер иможет существовать одновременно с репутацией, славой и богатством, но можетобходиться и без них.
Приобретенное или искусственное обаяние гораздо больше распространено. Ужеодного того факта, что какой-нибудь индивид занимает известное социальноеположение, обладает известным богатством и титулами, бывает зачастуюдостаточно, чтобы придать ему обаяние, как бы ни было ничтожно его личноезначение. Военный в своем мундире, судья в своей мантии всегда пользуютсяобаянием. Паскаль совершенно справедливо указывал на необходимость облачитьсудей в мантии и парики. Без этого они бы лишились на три четверти своегоавторитета. Самый свирепый социалист всегда бывает несколько смущен при видепринца или маркиза; стоит присвоить себе такой титул, и самый прозорливыйкоммерсант легко даст себя обморочить.
Это влияние титулов, орденов и мундиров на толпу встречается во всехстранах, даже там, где больше всего развито чувство личной свободы. Я приведупо этому поводу отрывок из новой книги одного путешественника, рассказывающегоследующее о том обаянии, которым пользуются некоторые личности в Англии:
«Много раз мне приходилось наблюдать особенное состояние опьянения,которое овладевает даже самыми благоразумными англичанами при виде и общении скаким-нибудь пэром Англии. Они заранее уже любят его, лишь бы богатство егосоответствовало его положению, и в его присутствии они все переносят от него свосторгом. Они краснеют от удовольствия, когда он приближается к ним илизаговаривает с ними; сдерживаемая радость сообщает непривычный блеск их глазам.У них „лорд находится в крови“, если позволено будет так выразиться,как мы выражаемся, например, про испанца, что у него танцах в крови, про немца- что у него музыка в крови, и про француза — что у него в крови революция. Ихстрасть к лошадям и Шекспиру менее сильна, и они менее извлекают из неенаслаждений. Книга пэров имеет огромный сбыт и ее можно найти в самыхотдаленных местах и у всех так же, как Библию».
Я касаюсь здесь лишь обаяния, которое имеют люди; но рядом с этим можнопоставить и обаяние мнений, литературных и художественных произведений и т.д. Впоследнем случае чаще всего обаяние является результатом усиленного повторения.История и в особенности история литературы и искусства, представляет собой нечто иное, как повторение все одних и тех же суждений, которые никто не смеетоспаривать и в конце концов все повторяют их так, как выучили в школе. Естьимена и вещи, которых никто не смеет коснуться. Для современного читателя,например, чтение Гомера доставляет, конечно, огромную и непреодолимую скуку, нокто же посмеет сознаться в этом? Парфенон в его настоящем виде является несчастнойразвалиной, лишенной всякого интереса, но эта развалина обладает обаяниемименно потому что она представляется нам не в том виде, в каком она есть, а всопровождении всей свиты исторических воспоминаний. Главное свойство обаянияименно и заключается в том, что оно не допускает видеть предметы в их настоящемвиде и парализует всякие суждения. Толпа всегда, а индивиды — весьма частонуждаются в готовых мнениях относительно всех предметов. Успех этих мненийсовершенно не зависит от той частицы истины или заблуждения, которая в нихзаключается, а исключительно лишь от степени их обаяния.
Теперь я буду говорить о личном обаянии. Этот род обаяния совершенноотличается от искусственного или приобретенного обаяния и не зависит ни оттитула, ни от власти; оно составляет достояние лишь немногих лиц и сообщает имкакое-то магнетическое очарование, действующее на окружающих, несмотря даже насуществование между ними равенства в социальном отношении и на то, что они необладают никакими обыкновенными средствами для утверждения своего господства.Они внушают свои идеи, чувства тем, кто их окружает, и те им повинуются, какповинуются, например, хищные звери своему укротителю, хотя они легко могли быего разорвать.
Великие вожаки толпы: Будда, Магомет, Жанна д'Арк, Наполеон обладали ввысшей степени именно такой формой обаяния и, благодаря ей, подчиняли себетолпу. Боги, герои и догматы внушаются, но не оспариваются; они исчезают, кактолько их подвергают обсуждению.
Великие люди, об обаянии которых я только что говорил, без этого обаяния немогли бы сделаться знаменитыми. Конечно, Наполеон, находясь в зените своейславы, пользовался огромным обаянием, благодаря своему могуществу, но все жеэто обаяние существовало у него и тогда еще, когда он не имел никакой власти ибыл совершенно неизвестен. Благодаря протекции, он был назначен командоватьармией в Италии и попал в кружок очень строгих, старых воинов-генералов,готовых оказать довольно-таки сухой прием молодому собрату, посаженному им нашею.
Но с первой же минуты, с первого свидания, без всяких фраз, угроз илижестов, будущий великий человек покорил их себе. Тэн заимствует из мемуаровсовременников следующий интересный рассказ об этом свидании:
«Дивизионные генералы, в том числе Ожеро, старый вояка, грубый, ногероичный, очень гордившийся своим высоким ростом и своей храбростью, прибыли вглавную квартиру весьма предубежденными против выскочки, присланного из Парижа.Ожеро заранее возмущался, уже составив себе мнение о нем по описанию и готовясьнеповиноваться этому „фавориту Барраса“, „генералуВандемьера“, „уличному генералу“, на которого все смотрели какна медведя, потому что он всегда держался в стороне и был задумчив, притом этотмалорослый генерал имел репутацию математика и мечтателя. Их ввели. Бонапартзаставил себя ждать. Наконец он вышел, опоясанный шпагой, и, надев шляпу,объяснил генералам свои намерения, отдал приказания и отпустил их. Ожеробезмолвствовал, и только когда они уже вышли на улицу, он спохватился иразразился своими обычными проклятиями, соглашаясь вместе с Массеной, что этотмаленький генерал внушил ему страх, и он решительно не может понять, почему спервого взгляда он почувствовал себя уничтоженным перед егопревосходством».
Обаяние Наполеона еще более увеличилось под влиянием его славы, когда онсделался великим человеком. Тогда уже его обаяние сделалось почти равносильнообаянию какого-нибудь божества. Генерал Вандамм, революционный вояка, еще болеегрубый и энергичный, чем Ожеро, говорил о нем маршалу д'Oрнано в 1815 году,когда они вместе поднимались по лестнице в Тюильрийском дворце: «Моймилый, этот человек производит на меня такое обаяние, в котором я не могуотдать себе отчета, и притом до такой степени, что я, не боящийся ни Бога, ничерта, приближаясь к нему, дрожу, как ребенок; и он бы мог заставить меняпройти через игольное ушко, чтобы затем бросить меня в огонь».
Наполеон оказывал такое же точно обаяние на всех тех, кто приближался кнему.
Сознавая вполне свое обаяние. Наполеон понимал, что он только увеличиваетего, обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с теми важными лицами, которые егоокружали и в числе которых находились знаменитые члены Конвента, внушавшиенекогда страх Европе. Рассказы, относящиеся к тому времени, заключают в себемного знаменательных фактов в этом отношении. Однажды в государственном советеНаполеон очень грубо поступил с Беньо, с которым обошелся, как с неучем илакеем. Достигнув желаемого действия, Наполеон подошел к нему и сказал:«Ну, что, большой дурак, нашли вы, наконец, свою голову?» Беньо,высокий, как тамбур-мажор, нагнулся очень низко, и маленький человечек, поднявруку, взял его за ухо, «что было знаком упоительной милости, — пишетБеньо, — обычным жестом смилостивившегося господина». Подобные примерыдают ясное понятие о степени низости и пошлости, вызываемой обаянием в душенекоторых людей, объясняют, почему великий деспот питал такое громадноепрезрение к людям, его окружавшим, на которых он действительно смотрел, лишькак на пушечное мясо.
Даву, говоря о своей преданности и преданности Маре Бонапарту, прибавлял:«Если бы император сказал нам обоим: „Интересы моей политики требуют,чтобы я разрушил Париж, и притом так, чтобы никто не мог из него выйти ибежать“, — то Маре, без сомнения, сохранил бы эту тайну, я в том уверен, нотем не менее, не мог бы удержаться и вывел бы из Парижа свою семью и темподверг бы тайну опасности. Ну, а я из боязни, чтобы никто не догадался об этойтайне, оставил бы в Париже свою жену и детей».
Надо иметь в виду именно эту удивительную способность Наполеона производитьобаяние, чтобы объяснить себе его удивительное возвращение с острова Эльбы иэту победу над Францией одинокого человека, против которого выступили всеорганизованные силы великой страны, казалось, уставшей уже от его тирании. Ностоило ему только взглянуть на генералов, присланных для того, чтобы завладетьим, и поклявшихся им завладеть, и все они немедленно подчинились его обаянию.
«Наполеон, — пишет английский генерал Уолслей, — высаживается воФранции почти один, как беглец с маленького острова Эльбы, и в несколькихнедель ему удается без всякого кровопролития ниспровергнуть всю организациювласти во Франции, во главе которой находился ее законный король. Существуют лислучаи, где личное превосходство человека проявлялось бы более поразительным образом?В продолжении всей этой последней его кампании можно ясно видеть, какую властьон имел над союзниками, заставляя их следовать его инициативе, и как мало былонужно, чтобы он их раздавил окончательно».
Его обаяние пережило его и продолжало увеличиваться.
Благодаря именно этому обаянию попал в императоры его безвестный племянник.Наблюдая затем, как возрождается его легенда, мы можем убедиться, насколько ещемогущественна его великая тень. Обращайтесь дурно с людьми сколько вам угодно,убивайте их миллионами, вызывайте нашествия за нашествиями, и все вам будетпрощено, если вы обладаете достаточной степенью обаяния и талантом дляподдержания этого обаяния.
Я привел тут совершенно исключительный пример обаяния, но необходимо былоуказать именно на такой случай, чтобы происхождение великих религий, великихдоктрин и великих империй сделалось нам понятным. Генезис всего этого неясен,если не принять во внимание могущественную силу обаяния.
Но обаяние основывается не исключительно на личном превосходстве, на военнойславе или религиозном страхе. Оно может иметь гораздо более скромноепроисхождение и все-таки быть весьма значительным. Наш век указывает нам многотаких примеров. Одним из самых разительных является история знаменитогочеловека (Лессепса), изменившего вид земного шара и коммерческие сношениянародов, отделив два континента. Он успел в своем предприятии не тольковследствие громадной воли, но и вследствие обаяния, которое он имел на всехокружающих. Чтобы победить почти всеобщее недоверие, ему надо было толькопоказаться. Он говорил несколько минут, и благодаря его очарованию, противникибыстро превращались в его сторонников. Англичане в особенности восставалипротив его проекта, но стоило ему лишь показаться в Англии, и все уже были наего стороне. Когда позднее он проезжал через Саутхемптон, колокола звонили вего честь, а теперь Англия собирается воздвигнуть ему статую. «Победив все- вещи, людей, болота, скалы и пески», он уже не верил более в препятствияи вздумал было возобновить Суэз в Панаме. Он начал с теми же средствами, нопришла старость; кроме того, вера, сдвигающая горы, двигает ими лишь тогда,когда они не слишком высоки. Но горы, однако, устояли и возникшая из этогокатастрофа уничтожила блестящий ореол славы, окружавший этого героя. Его жизньлучше всего показывает, как возникает обаяние и как оно может исчезнуть.Сравнившись в величии с самыми знаменитыми героями истории, он был низвергнутпростыми судьями своей страны в ряды самых презренных преступников. Когда онумер, толпа отнеслась к этому совершенно равнодушно, и только иностранныегосудари сочли нужным почтить память одного из величайших людей в истории.
Одна иностранная газета, а именно «Neue Freie Presse», высказалапо поводу судьбы Лессепса психологически верные замечания, которые я ивоспроизвожу здесь:
«После осуждения Фердинанда Лессепса нам нечего изумляться печальномуконцу Христофора Колумба. Если Фердинанда Лессепса считать мошенником, товсякую благородную иллюзию надо признавать преступлением. Древний мир увенчалбы память Лессепса ореолом славы и возвел бы его на Олимп, потому что онизменил поверхность земли и выполнил дело, совершенствующее ее. Своимприговором Фердинанду Лессепсу председатель суда создал себе бессмертие, таккак народы всегда будут спрашивать имя человека, не побоявшегося унизить свойвек, нарядив в халат каторжника старика, жизнь которого была славой егосовременников… Пусть нам не говорят более о неумолимости правосудия там, гдецарит бюрократическая ненависть ко всяким великим, смелым делам. Нациинуждаются в таких смелых людях, верующих в себя и преодолевающих всепрепятствия без внимания к своей собственной особе. Гений не может бытьосторожен; руководствуясь осторожностью, он никогда не мог бы расширить кругчеловеческой деятельности.
… Фердинанд Лессепс пережил и опьянение успеха, и горечь разочарований — это Суэз и Панама. Душа возмущается против этой морали успеха. Когда емуудалось соединить два моря, государи и нации воздали ему почести, но послетого, как он потерпел поражение, не совладав со скалами Кордильеров, онпревратился в обыкновенного мошенника… Тут проявляется борьба классовобщества, неудовольствие бюрократов и чиновников, мстящих посредствомуголовного кодекса тем, кто хотел бы возвыситься над другими.… Современныезаконодатели приходят в замешательство перед такими великими идеямичеловеческого гения; публика же в них понимает еще меньше, и какому-нибудьгенеральному адвокату, конечно, не трудно доказать, что Стэнли — убийца, аЛессепс — обманщик».
Все эти различные примеры, приведенные нами, касаются лишь крайних формобаяния. Чтобы установить во всех подробностях его психологию, нам бы нужнобыло поставить эти формы в конце ряда, спускающегося от основателей религий игосударств до какого-нибудь субъекта, старающегося ослепить своего соседаблеском нового костюма или орденами.
Между обоими концами такого ряда можно вместить все формы обаяния вразличных элементах цивилизации: науках, искусствах, литературе и т.д., тогдабудет видно, что обаяние составляет основной элемент всякого убеждения.Сознательно или нет, но существо, идея или вещь, пользующиеся обаянием, тотчасже, путем заразы, вызывают подражание и внушают целому поколению известныйспособ чувствований и выражения своих мыслей. Подражание чаще всего бываетбессознательным, и именно это и обусловливает его совершенство. Современныехудожники, воспроизводящие в своих произведениях бледные цвета и застывшие позынекоторых примитивных живописцев, и не подозревают, конечно, откуда у нихявилось такое вдохновение. Они сами верят в свою искренность, а между тем, еслибы один знаменитый художник не воскресил бы эту форму искусства, то мы быпродолжали в ней видеть лишь наивные стороны и более низкую степень искусства.Те же художники, которые по примеру другого знаменитого мастера переполняютсвои картины фиолетовыми тенями, вовсе не замечают в природе преобладанияфиолетовой краски более, чем это замечалось лет пятьдесят тому назад, но на нихдо такой степени подействовали личные и специальные впечатления одного художника,что они подчинились этому внушению, тем более, что, несмотря на такуюстранность, художник сумел приобрести большое обаяние. Во всех элементахцивилизации можно легко найти много таких примеров.
Из всего предыдущего мы видим, что в генезисе обаяния участвуют многиефакторы, и одним из самых главных был всегда успех. Всякий человек, имеющийуспех, всякая идея, завладевающая умами, уже на этом самом основании становятсянедоступными никаким оспариваниям. Доказательством того, что успех составляет однуиз главных основ обаяния, является одновременное исчезновение обаяния сисчезновением успеха. Герой, которого толпа превозносила только накануне, можетбыть на другой день осмеян ею, если его постигла неудача. Реакция будет темсильнее, чем больше было обаяние. Толпа смотрит тогда на павшего героя как наравного себе и мстит за то, что поклонялась прежде его превосходству, которогоне признает теперь. Когда Робеспьер посылал на казнь своих коллег и множествосовременников, он пользовался огромным обаянием. Но стоило лишь перемещениюнескольких голосов лишить его власти, и он немедленно потерял свое обаяние, итолпа провожала его на гильотину градом таких же проклятий, какими она осыпалаего прежние жертвы. Верующие всегда с особенной яростью разбивают богов,которым поклонялись некогда.
Под влиянием неудачи обаяние исчезает внезапно. Оно может прийти в упадок ивследствие оспаривания, но это совершается медленнее. Однако именно такойспособ разрушения обаяния гораздо более действен. Обаяние, которое подвергаетсяоспариваний), уже перестает быть обаянием. Боги и люди, сумевшие долгосохранить свое обаяние, не допускали оспариваний. Чтобы вызывать восхищениетолпы, надо всегда держать ее на известном расстоянии.

Глава IV. Границы изменчивости мнений и верований толпы
—  1. Постоянные верования, — Неизменность некоторых общихверований. Они служат путеводителями цивилизаций. — Сложность их искоренения.-- В каком отношении нетерпимость составляет добродетель. — Нелепостькакого-нибудь верования в философском отношении не может вредить егораспространению.
—  2. Непостоянные мнения толпы, — Чрезвычайная изменчивостьмнений, не проистекающих из общих верований. — Кажущиеся изменения идей иверований. Действительные границы этих изменений. — Исчезновение общихверований и чрезвычайное распространение печати обусловливают необыкновеннуюподвижность мнений в наше время. — В толпе обнаруживается склонность киндифферентизму. — Бессилие правительств руководить мнениями толпы. — Нынешняя раздробленность мнений препятствует их тирании.
1. ПОСТОЯННЫЕ ВЕРОВАНИЯ
Между анатомическими и психологическими признаками живых существ наблюдаетсятесный параллелизм. В анатомических признаках мы наталкиваемся на некоторыеэлементы, остающиеся неизменными или изменяющиеся так медленно, что нужны целыегеологические эпохи, чтобы вызвать эти изменения. Но рядом с постоянными,неизменяющимися признаками существуют другие, очень подвижные, подвергающиесяизменению под влиянием среды или при помощи искусства; скотоводы и садоводы,например, могут по произволу изменять эти признаки, притом иногда до такойстепени, что они совершенно скрывают основные черты от взоров не оченьвнимательного наблюдателя. В нравственных чертах наблюдается такое же явление.Рядом с неизменными психологическими элементами какой-нибудь расы встречаютсяэлементы подвижные и изменяющиеся. Вот почему, изучая верования и мнениякакого-нибудь народа, мы наталкиваемся в глубине на очень стойкое основание, накоторое наслаиваются мнения, столь же подвижные, как и песок, покрывающийкакую-нибудь скалу.
Мнения и верования толпы образуют, следовательно, два разряда, резкоотличающиеся друг от друга. К первому мы отнесем все великие постоянныеверования, удерживающиеся в течение многих столетий, и на которых покоится всяцивилизация; таковы, например, идеи христианства, феодализма, реформации, а внаше время — принцип национализма, демократические и социальные идеи; ковторому относятся временные и переменчивые мнения, проистекающие большей частьюиз общих понятий, которые нарождаются и исчезают с каждой эпохой — это,например, теории, руководящие искусствами и литературой в известные времена,те, которые вызвали появление романтизма, натурализма, мистицизма и т. д. Этитеории большей частью столь же поверхностны, как и мода, и подвергаются такимже изменениям, как она, напоминая маленькие волны, которые беспрестанно топоявляются, то исчезают на поверхности какого-нибудь глубокого озера.
Число великих общих верований очень невелико. Нарождение этих верований и ихисчезновение составляют для каждой исторической расы кульминационные пункты ееистории и образуют истинный остов всякой цивилизации.
Не трудно внушить толпе какое-нибудь преходящее мнение, но очень трудноутвердить в се душе прочное верование, и также трудно уничтожить это последнее,когда оно уже установилось. Изменение таких установившихся верованийдостигается чаще всего лишь при помощи очень бурных революций, да и те всостоянии произвести это только тогда, когда верование почти совсем ужепотеряло свою власть над душами. Революция же окончательно сметает то, что итак уже совсем расшатано, но держится лишь благодаря привычке; поэтому-тоначинающаяся революция всегда знаменует конец какого-нибудь верования. Нетрудно распознать тот день, когда какое-нибудь великое верование отмечаетсяпечатью смерти. Это бывает тогда, когда оно подвергается обсуждению, так каквсякое общее верование представляет собой только фикцию, которая можетсуществовать лишь при том условии, чтобы ее не подвергали исследованию.
Но если даже какое-нибудь верование и поколебалось, все-таки учреждения,основанные на нем, могут долго сохранять свою силу и лишь постепенно теряют ее.Когда же оно падет окончательно, то все, что оно поддерживало, рушится вслед заним. Народ может изменить свои верования не иначе, как при условии полногоизменения всех элементов своей цивилизации, и эти изменения будут происходитьдо тех пор, пока не установится какое-нибудь новое общее верование; пока жеэтого не произойдет, народ поневоле будет находиться в состоянии анархии. Общиеверования необходимы для поддержки цивилизаций, так как они дают известноенаправление идеям, и только они одни могут внушить веру и создать долг.
Народы всегда сознавали пользу приобретения общих верований, инстинктивнопонимая, что исчезновение этих верований знаменует для них час упадка.Фанатический культ Рима был для римлян именно таким верованием, которое сделалоих властелинами мира, и когда верование это исчезло, Рим пришел в упадок.Варвары же, уничтожившие римскую цивилизацию, только тогда достигли некоторойсплоченности и могли выйти из анархии, в которой находились до тех пор, когдаусвоили себе некоторые общие верования.
Итак, народы не без основания защищали свои верования с такой яройнетерпимостью. Подобная нетерпимость, заслуживающая осуждения с философскойточки зрения, в жизни народов составляет одну из необходимейших добродетелей.Для основания или же поддержания общих верований воздвигалось в средние векатакое множество костров и так много погибло изобретателей или новаторов. Длязащиты этих верований мир столько раз подвергался потрясениям, столькомиллионов людей легли костьми на полях битв и, вероятно, столько же их погибнетв будущем!
Очень трудно установить общее верование, но когда оно установлено наконец-то,сила его долгое время бывает непреодолима, и как бы ни были ложны егофилософские основы, все-таки даже самые просвещенные умы подчиняются ему. Развеевропейские народы не считали в течение чуть ли не пятнадцати вековнеопровержимой истиной такие религиозные легенды, которые при ближайшемисследовании оказываются столь же варварскими, как и легенды Молоха. Ужасающаянелепость такой легенды не была замечена в течение многих веков, и даже такиемогущественные гении как Галилей, Ньютон и Лейбниц ни на одну минуту недопускали возможности ее оспаривания. Ничто не может лучше этого факта доказатьгипнотизирующее влияние общих верований, но в то же время и ни что так ясно неуказывает на унизительные границы, поставленные человеческому уму!
Лишь только какой-нибудь новый догмат утвердился в душе толпы, он немедленностановится вдохновителем всех ее учреждений, ее искусства и ее поведения.Власть его над душами абсолютна. Люди долго только и мечтают об его реализации,законодатели хлопочут об его применении в жизни, философы же, артисты илитераторы занимаются его разъяснением, воспроизводя его в различных формах. Изосновного верования могут, конечно, возникнуть временные побочные идеи, но онивсегда будут носить на себе отпечаток того верования из которого произошли;египетская цивилизация, средневековая европейская цивилизация, мусульманскаяцивилизация арабов — все они происходят из того небольшого числа религиозныхверований, которые наложили свой отпечаток на самомалейшие элементы этихцивилизаций, вследствие чего можно с первого же взгляда распознать эти основныеверования. Итак, благодаря общим верованиям, люди каждой эпохи бывают окруженысетью традиций, мнений и привычек, от ига которых они не в состоянии избавитьсяи которые обусловливают их взаимное сходство. Эти верования управляют людьмитак же, как и вытекающие из них обычаи, руководящие всеми малейшими актаминашего существования настолько, что даже самый независимый ум не можетсовершенно освободиться от их власти. Истинной тиранией может быть толькотакая, которая бессознательно действует на души, так как с нею нельзя бороться.Тиберий, Чингисхан, Наполеон, без сомнения, были опасными тиранами, но Моисей,Будда, Магомет и Лютер из глубины своих могил еще сильнее властвовали наддушами. Заговор может свергнуть тирана, но что он может сделать противкакого-нибудь прочно установившегося верования? В яростной борьбе скатолицизмом, несмотря даже на кажущееся сочувствие народных масс и на всеспособы истребления, столь же немилосердные, как и во времена инквизиций,побежденной оказалась все-таки великая революция. Единственные настоящиетираны, которых знало человечество, всегда были тени умерших или же иллюзии,созданные самим же человечеством. Нелепость многих общих верований сфилософской точки зрения никогда не препятствовала их торжеству. Даже более:торжество это только и возможно при условии, если в верованиях заключаетсякакой-нибудь таинственный вздор; так что очевидная нелепость некоторыхсовременных верований никак не может препятствовать им овладеть душою толпы.
2. НЕПОСТОЯННЫЕ МНЕНИЯ ТОЛПЫ
Над прочно установившимися верованиями, о которых только что шла речь, лежитповерхностный слой мнений, идей и мыслей, постоянно нарождающихся и исчезающих.Некоторые из них держатся всего лишь один день, но даже более или менее важныеиз них не продолжаются дольше жизни одного поколения. Мы говорили уже, чтоизменения, которым подвергаются мнения, иногда имеют более поверхностный,нежели существенный характер, и всегда носят на себе отпечаток характера расы.Рассматривая, например, политические учреждения страны, в которой мы живем, мыуказывали, что самые противоположные с виду партии: монархисты, радикалы,империалисты, социалисты и т.п. в сущности имеют совершенно одинаковый идеал,что зависит исключительно от умственного строения нашей расы, так как в другойрасе под этим же названием подразумевается совершенно противоположный идеал.Никакие названия, присваиваемые мнениям, ни ложное применение их в жизни немогут изменить сущности вещей. Буржуа революции, пропитанные латинскойлитературой и вперившие свои взоры в римскую республику, заимствовали у нее еезаконы, ее пуки прутьев, скрывавшие секиры, и тоги, стараясь перенять ееучреждения и следуя во всем ее примеру. Но они не сделались римлянами от этого,хотя и находились под влиянием могущественного исторического внушения. Рольфилософа, следовательно, заключается в том, чтобы разыскать то, что уцелело отстарых верований под изменившейся внешностью, и различить, что в этомдвижущемся потоке мнений надо отнести на счет общих верований и души расы.
Не обладая таким философским критерием, можно было бы думать, что толпаменяет свои религиозные и политические убеждения очень часто и когда ейвздумается. В самом деле, вся история, политическая, религиозная, художественнаяи литературная указывает на это. Возьмем, например, очень краткий период нашейистории, от 1790 до 1820 г. — тридцатилетний промежуток времени, захватывающийлишь одно поколение. Мы видим, что толпа сначала была монархической, затемчрезвычайно революционной, потом она стала империалистской и, наконец, опятьвернулась к монархизму. В религии в это же время толпа переходит от католицизмак атеизму, затем к деизму и, наконец, возвращается к самым преувеличеннымформам католицизма. Но так поступает не одна только толпа, а и те, кторуководит ею; мы с удивлением видим, как эти же самые члены Конвента, заклятыевраги королей, не признающие ни богов, ни монархов, становятся самым
и смиренными слугами Наполеона и с благочестием несутвосковые свечи в процессиях при Людовике XVIII.
А в последующие семьдесят лет сколько перемен произошло во мнениях толпы!«Коварный Альбион» становится в начале этого века союзником Франциипри наследнике Наполеона, и Россия, подвергавшаяся дважды нашему нашествию итак радовавшаяся нашей последней неудаче, внезапно стала признаваться намилучшим нашим другом.
В литературе, искусствах и философии такие перемены совершаются еще быстрее.Романтизм, натурализм, мистицизм и т.п. нарождаются и погибают один за другим,и артист и писатель, которые вчера еще превозносились нами, сегодня ужевозбуждают только одно глубокое презрение.
Если мы будем анализировать все эти перемены, кажущиеся нам столь глубокими,то увидим, что все, что противоречит общим верованиям и чувствам расы, имеетлишь эфемерное существование, и на время уклонившееся течение реки возвращаетсявсегда снова к своему прежнему направлению. Мнения, не связанные ни с какимобщим верованием или чувством расы и, следовательно, не имеющие прочности,находятся во власти всяких случайностей, другими словами, зависят от малейшихизменений среды. Возникнув под влиянием внушения и заразы, мнения эти всегдаимеют временный характер: они нарождаются и исчезают, иногда с такой жебыстротой, как песчаные дюны, наносимые ветром на берегу моря.
В наши дни количество подвижных мнений толпы стало больше, нежеликогда-либо, и это обусловливается следующими тремя причинами:
Первая причина — это постепенное ослабление прежних верований, которые всеболее и более теряют свою власть и не могут уже действовать на преходящиемнения толпы, давая им известное направление. Исчезновение общих верованийпредоставляет место массе частных мнений, не имеющих ни прошлого, ни будущего.
Вторая — это все возрастающее могущество толпы, которая встречает все менееи менее противовеса, и вследствие этого необыкновенная подвижность идей,наблюдающаяся в толпе, может проявляться совершенно свободно, не встречая нигдепомехи.
Третья — печать, распространяющая самые противоречивые мнения и внушениямиодного рода быстро сменяющая внушения другого рода. Таким образом, ни одномнение не может утвердиться и осуждается на гибель прежде, чем оно успеетраспространиться настолько, чтобы сделаться общим.
Все эти причины вызвали совершенно новое явление в истории мира и притом ввысшей степени характерное для современной эпохи — это бессилие правительствруководить мнением толпы.
Некогда, еще не так давно, действие правительств, влияние несколькихписателей и весьма небольшого количества органов печати были истиннымирегуляторами мнений толпы. В настоящее время писатели потеряли всякое влияние,журналы же служат лишь отражением мнений толпы. Что касается государственныхлюдей, то вместо того чтобы направлять мнение толпы, они стараются за нимследовать. Они боятся этого мнения, и эта боязнь, иногда доходящая даже достепени ужаса, лишает их устойчивости в поступках.
Таким образом, мнение толпы стремится все более и более к тому, чтобысделаться высшим регулятором политики. В настоящее время оно уже настолькопользуется властью, что может навязывать государству известные союзы, как этоможно было наблюдать недавно в деле союза с Россией, вызванного исключительнонародным движением. Характерным симптомом для наших дней является такжесогласие пап, королей и императоров давать интервью и излагая свои мыслиотносительно данного предмета, отдавать их на суд толпы. Некогда говорили, чтополитика не должна быть делом чувства, но можно ли это сказать теперь, когдаполитика все более и более руководствуется импульсами непостоянной толпы, непризнающей разума и подчиняющейся только чувству?
Что же касается печати, некогда руководившей мнениями толпы, то и она,подобно правительствам, должна была стушеваться перед могуществом толпы.Конечно, печать и теперь еще представляет значительную силу, но только потому,что она служит отражением мнений толпы и их беспрестанных изменений. Сделавшисьпростым справочным агентством, печать отказалась от проведения в толпу каких быто ни было идей или доктрин. Она следит за всеми изменениями общественногомнения, причем условия конкуренции заставляют ее следить за этим оченьтщательно из опасения лишиться своих читателей. Старые органы печати, серьезныеи влиятельные, например, «Constitutionnel», «Debats»,«Siecle», к которым предшествующее поколение прислушивалось с такимже благоговением, как к ораторам, исчезли или превратились в справочные листки,помещающие смехотворную летопись, светские сплетни и финансовые рекламы. Где жеможно найти у нас теперь настолько богатую газету, чтобы редакторы ее моглипозволить себе высказывать свои личные мнения? Да и какой вес могут иметь этимнения в глазах читателей, желающих только, чтобы им доставляли сведения изабавляли их, и постоянно опасающихся, что за всякой рекомендацией газетыскрывается спекуляция? Критика не решается даже рекомендовать какую-нибудькнигу или театральную пьесу, потому что этим она может только повредить им, аникак не помочь. Журналы до такой степени сознают бесполезность критики иликакого-нибудь личного мнения, что они мало-помалу уничтожили все отделылитературной критики и ограничиваются лишь тем, что печатают только одноназвание книги, прибавляя две-три строчки рекламы и более ничего. Черездвадцать лет, вероятно, такая же участь постигнет и театральную критику.
Прислушивание к мнению толпы составляет в настоящее время главную заботупечати и правительств. Какое действие произвело то или иное событие,законодательный проект, речь — вот что им постоянно надо знать! Но это далеконе легко, так как ни что не может быть изменчивее мыслей толпы, и нередко можнонаблюдать, как толпа подвергает проклятьям то, что она превозносила накануне.
Такое полное отсутствие руководства мнениями толпы так же, как и разрушениеобщих верований, имели своим конечным результатом полное распадение всякихубеждений и все увеличивающееся равнодушие толпы ко всему тому, что не касаетсяее непосредственных интересов. Вопросы, относящиеся к таким доктринам каксоциализм, находят убежденных защитников лишь в совершенно неграмотных слоях,каковы рабочие на фабриках и копях. Мелкие буржуа и рабочие, получившиенекоторое образование, или заразились скептицизмом, или же сделалисьнеобыкновенно изменчивы в своем образе мыслей.
Совершившаяся в течение двадцати пяти лет эволюция в этом направлениидействительно поразительна. В предшествующую и даже не очень отдаленную эпохумнения все-таки указывали на некоторое ориентирование в известном направлении,они вытекали из какого-нибудь основного общего верования. Монархист роковымобразом должен был иметь известные, очень определенные убеждения, как вистории, так и в науке, а республиканец должен был иметь совершеннопротивоположные идеи. Монархист, например, был совершенно убежден в том, что онне происходит от обезьяны, тогда как республиканец был убежден в противном. Монархистдолжен был с ужасом отзываться о революции, а республиканец — с уважением. Одниимена произносились с благоговением, другие же нельзя было произносить иначе,как с проклятием. Даже в Сорбонне господствовало подобное же наивное отношениек истории. В настоящее время вследствие обсуждений и анализа мнения теряют своеобаяние, их резкости быстро сглаживаются. Лишь весьма немногие из этих мненийсохранили еще настолько силы, чтобы увлекать нас, и современный человек всеболее и более охватывается равнодушием.
Не будем, однако, слишком сожалеть о таком общем исчезновении устойчивостимнений. Нельзя, конечно, отрицать, что в жизни народа это служит симптомомупадка. Без всякого сомнения, ясновидящие, апостолы, вожаки, одним словом,убежденные люди обладают совершенно иной силой, нежели отрицатели, критики иравнодушные. Но не следует забывать: при существующем могуществе толпы всякоемнение, обладающее достаточной степенью обаяния, чтобы овладеть ею, должнототчас же получить такую тираническую власть, что эра свободных сужденийпрекратилась бы надолго. Толпа представляет собой властелина, иногдамиролюбивого, как были миролюбивы Гелиогобал и Тиберий, но все же ужасного вмоменты своих капризов. Если какая-нибудь цивилизация подпадет под властьтолпы, она становится в зависимость от массы случайностей и не может уже долгопродержаться. Если что-нибудь и в состоянии отсрочить час окончательногоразрушения, то это именно такое всевозрастающее равнодушие толпы ко всякомуобщему верованию.

Отдел третий. Классификация и описаниетолпы различных категорий
Глава I. Классификация толпы
Общее разделение толпы. — Ее классификация.
1. Разнородная толпа. — Как она образуется. — Влияние расы. — Душа толпывыражена тем слабее, чем сильнее душа расы. — Душа расы отражает состояниецивилизации, душа толпы — состояние варварства.
2. Однородная толпа, — Разделение однородной толпы. — Секты, касты и классы.
Мы изучили уже общие черты, свойственные одухотворенной толпе; теперь намнадо рассмотреть частные особенности, присоединяющиеся к этим общим чертам всобраниях различных категорий тогда, когда под влиянием соответствующихвозбудителей эти собрания превращаются в толпу.
Исходной точкой при классификации толпы будет служить нам простое скопище.Низшая форма такого скопища наблюдается тогда, когда оно состоит из индивидовразличных рас и не имеет другой общей связи, кроме более или менее почитаемойволи одного вождя. Типом такого скопища являются варвары весьма различногопроисхождения, наводнявшие римскую империю в течение многих веков. Над этимскопищем, состоящим из различных рас, будет находиться такая толпа, которая подвлиянием известных факторов приобрела уже общие черты, и в конце концовобразовала расу. При случае и в такой толпе могут проявиться специальные черты,характерные для толпы всякого рода, но все же над ними будут преобладать вбольшей или меньшей степени черты, свойственные расе.
Обе категории скопищ под влиянием факторов, о которых мы говорили выше,могут превращаться в организованную или одухотворенную толпу. В этойорганизованной толпе мы устанавливаем следующие различия:
А. Толпа
1. Анонимная (уличная толпа, например) разнородная
2. Неанонимная (присяжные, парламентские собрания и т.д.)
В. Толпа
1. Секты (политические, религиозные и т. д.) однородная
2. Касты (военные, духовенстао, рабочие и т. д.)
3. Классы (буржуазия, крестьянство и т. д.)
Постараемся в нескольких словах определить главные отличительные черты этихразличных категорий толпы.
1. РАЗНОРОДНАЯ ТОЛПА
О характерных чертах этой толпы мы уже говорили раньше. Такая толпасоставляется из индивидов, самых разнообразных по своей профессии и умственномуразвитию. Мы знаем уже, что коллективная психология людей, образующихдействующую толпу, отличается значительно от их индивидуальной психологии, иумственное развитие не препятствует этому. Нам известно, что в собраниях ум неиграет никакой роли, и двигателями являются бессознательные чувства.
Основной фактор — раса — дозволяет нам установить еще более глубокиеразличия между разнообразными формами такой толпы. Нам приходилось уже не развозвращаться к вопросу о той роли, которую играет раса, и указывать, что онаявляется самым могущественным фактором, определяющим поступки людей, и, крометого, выражается в действиях и свойствах толпы. Толпа, состоящая из индивидовсамых разнообразных, но одной и той же расы (например, англичан или китайцев),значительно отличается от толпы, в состав которой входят индивиды также всякогорода, но принадлежащие к разным расам (например, русские, французы, испанцы).
Глубокие различия, создаваемые наследственной умственной организацией вмыслях и чувствах людей, тотчас же выступают наружу, как только какие-нибудьобстоятельства, довольно.впрочем, редкие, соединяют вместе в толпе, и притом вприблизительно равной пропорции, индивидов различной национальности; этиразличия обнаруживаются даже несмотря на кажущуюся общность интересов,заставивших их собраться вместе. Попытки социалистов собрать в общем конгрессепредставителей рабочего населения каждой страны обыкновенно приводили лишь ксамым яростным разногласиям. Латинская толпа, как бы она ни была революционнаили консервативна, непременно обратится к вмешательству государства дляреализации своих требований. Эта толпа всегда обнаруживает склонность к централизациии цезаризму. Английская же или американская толпа не признает государства ивсегда будет обращаться к частной инициативе. Французская толпа больше всегостоит за равенство, английская — за свободу. Такие различия, существующиемежду расами, ведут к тому, что социализм и демократия представляют почтистолько же разнообразных форм, сколько есть наций.
Душа расы вполне подчиняет себе душу толпы и имеет могущественную силу,ограничивающую ее колебания. Надо признать основным законом, что низшие свойстватолпы выражаются тем слабее, чем сильнее в ней развита душа расы. Господствотолпы означает варварство или же возвращение к варварству. Только путемприобретения прочно организованной души раса может избавиться мало-помалу отнеразумной власти над ней толпы и выйти из состояния варварства.
Оставив в стороне расу, мы можем разделить разнородную толпу на два отдела:толпу анонимную, уличную толпу, и толпу неанонимную, к которой надо отнести всесовещательные собрания, например, присяжных. Чувство ответственности, несуществующее в толпе первого рода, развито в толпе второго рода и придает еепоступкам очень часто совершенно иное направление.
2. ТОЛПА ОДНОРОДНАЯ
Толпа однородная состоит из трех категорий: сект, каст и классов
.
Секта представляет первую степень организации однородной толпы. В ее составвходят индивиды различной профессии и воспитания, различной среды, причемединственной связью между ними служат верования. Таковы, например, различныерелигиозные, а также политические секты
.
Каста представляет уже самую высшую степень организации, доступную толпе. Всостав секты, как мы видели, входят индивиды различных профессий, воспитания исреды, связанные лишь общностью верований, тогда как в состав касты входят лишьиндивиды одной и той же профессии, следовательно, происходящие приблизительноиз одной и той же среды и получившие одно и то же воспитание. Таковы будуткасты военная и духовная.
Класс образуется индивидами различного происхождения, собравшимися невследствие общности верований, как это мы видим у членов какой-нибудь секты, нев силу общности профессиональных занятий, как это наблюдается в касте, но всилу известных интересов, привычек, образовавшихся под влиянием одинаковогообраза жизни и воспитания. Таковы, например, буржуазный класс, земледельческийи т.д.
В этой работе я не буду входить в подробное исследование толпы однородной(секты, касты и классы), так как откладываю это до следующего тома. Свое жеисследование толпы разнородной я намерен закончить изображением несколькихопределенных категорий этой толпы, избранных мною как типы.

Глава II. Преступная толпа
Так называемая преступная толпа. — Толпа может быть преступна с точкизрения закона, но не будет таковой с психологической точки зрения. — полнаябессознательность поступков толпы. — Разные примеры. — Психология«сентябрьщиков». — Их рассуждения, чувствительность, свирепость инравственность.
Название «преступная толпа» ни в каком случае не подходит к такойтолпе, которая после известного состояния возбуждения превратилась в простойбессознательный автомат, повинующейся внушениям. Но я все-таки сохраняю этоошибочное название, потому что оно узаконено новейшими психологическимиисследованиями. Без сомнения, некоторые действия толпы преступны, если ихрассматривать сами по себе, но тогда и поступок тигра, пожирающего индуса,также надо назвать преступным. Преступления толпы всегда вызваны каким-нибудьочень могущественным внушением, и индивиды, принявшие участие в совершенииэтого преступления, убеждены, что они исполнили свой долг, чего нельзя сказатьоб обыкновенном преступнике.
История преступлений толпы вполне подтверждает все вышесказанное. Кактипичный пример можно привести убийство губернатора Бастилии де Лоней. Послевзятия этой крепости губернатора окружила очень возбужденная толпа, и со всехсторон его стали осыпать ударами. Одни предлагали его повесить, другие — отрубить ему голову или привязать его к хвосту лошади. Отбиваясь, он нечаянноударил ногой одного из присутствующих. Тотчас же кто-то предложил, чтобы получившийудар перерезал горло губернатору, и это предложение было немедленно принятотолпой.
Тот, кому пришлось выполнить роль палача, был повар без места, отправившийсявместе с другими зеваками в Бастилию посмотреть, что там делается. Повинуясьобщему решению, он был убежден, что совершает патриотический подвиг и дажезаслуживает медали за то, что убил чудовище. Врученной ему саблей он ударилгубернатора по голой шее, но сабля оказалась плохо заточенной. Тогда онпреспокойно вынул из своего кармана маленький ножик с черной ручкой, и так какв качестве повара он научился резать мясо, то при помощи этого ножаблагополучно окончил операцию, которую должен был сделать.
В этом случае можно ясно проследить действие механизма, о котором сказановыше: повиновение внушению, тем более могущественному, что оно бываетколлективным, и уверенность убийцы в том, что он совершает достойный похвалыпоступок, уверенность тем более сильная, что он видит единодушное одобрение состороны своих сограждан. Конечно, такой поступок будет преступным с точкизрения закона, но с психологической точки зрения мы так не назовем его.
Общие черты преступной толпы такие же, как и всякой другой толпы:восприимчивость к внушению, легковерие, непостоянство, приоритет чувств, какхороших, так и дурных. Все эти черты мы можем найти у толпы, оставившей по себеодно из самых ужасных воспоминаний в нашей истории — это так называемые«сентябрьщики». У них, впрочем, можно встретить много общих черт субийцами Варфоломеевской ночи. Подробности, которые я приведу здесь,позаимствованы у Тэна, почерпнувшего их из мемуаров современников.
Неизвестно в точности кто отдал приказание или внушил идею опустошить тюрьмыпосредством избиения заключенных. Был ли то Дантон, или кто другой — все равно.Для нас в данном случае интересен только сам факт могущественного внушения,полученного толпой, на которую возложено было совершение убийств.
Толпа убийц состояла приблизительно из четырехсот человек и представляласобой самый совершенный тип разнородной толпы. За исключением небольшого числапрофессиональных нищих, почти вся она состояла из лавочников и ремесленниковвсех разрядов: башмачников, слесарей, парикмахеров, каменщиков, чиновников,комиссионеров и т.д. Под влиянием такого же внушения, которому повиновался поварв приведенном выше случае, все эти люди были совершенно уверены, что онисовершают патриотический долг. Они выполняли двойную обязанность — судей ипалачей — и вовсе не считали себя преступниками.
Проникнутые важностью своей миссии, они, прежде всего, образовали родтрибунала, и в этом тотчас же выказалась вся односторонность суждений толпы иее правосудия. Ввиду огромного числа обвиняемых было решено, что дворяне,священники, офицеры, придворные, одним словом, люди, одно звание которых служитуже достаточным доказательством их виновности в глазах доброго патриота, будутубиты гуртом, без дальнейших рассуждений и специальных решений суда; чтокасается других, то их надлежало судить по внешнему виду и по их репутации.Таким образом, толпа удовлетворила требованиям своей примитивной совести имогла уже на законном основании приступить к убийствам, давая волю своиминстинктам свирепости, генезис которых был мною указан выше и которые в толперазвиваются всегда в очень высокой степени. Но эти инстинкты нисколько немешают попеременному проявлению совершенно противоположных чувств в толпе,например, чувствительности, которая доходит до такой же крайности, как исвирепость.
Люди эти обладали экспансивной чувствительностью, характеризующей парижскогорабочего. Один из федератов, например, узнал, что заключенных в государственнойтюрьме оставили без воды на 26 часов. Он пришел в такую ярость, что готов былбы растерзать нерадивого тюремщика, если бы за него не заступились сами жезаключенные. Когда импровизированный трибунал оправдывал кого-нибудь иззаключенных, стража и убийцы обнимали его с восторгом, раздавались самыенеистовые аплодисменты, а затем снова приступали к массовым убийствам. Во времясамого совершения убийств не прекращалось веселье; танцевали вокруг трупов,устанавливали скамьи для «дам», желавших видеть, как убиваютаристократов. При этом убийцы не переставали выказывать совершенноспецифическое чувство справедливости. Один из убийц заявил трибуналу, что дамы,сидящие далеко, плохо видят, и что лишь некоторым из присутствующих выпадает надолю удовольствие бить аристократов. Трибунал признал справедливость этогозамечания, и решено было осужденных медленно проводить между шпалерами убийц,которые будут бить их тупым концом сабли, чтобы продлить мучения. Они кромсалисовершенно обнаженные жертвы в течение получаса и затем, когда все уже вдовольнасмотрелись, несчастных приканчивали, вскрывая им животы.
Но в другом отношении убийцы обнаруживали такую большую щепетильность инравственность, которую трудно было ожидать у них. Они не брали, например, ниденег, ни драгоценностей, найденных у своих жертв, и все это в целостидоставляли в комитеты.
Во всех таких действиях можно наблюдать первичные формы рассуждения,характерные для души толпы. Так, перерезав от 12000 до 15000 врагов нации,толпа немедленно подчинилась новому внушению. Кто-то высказал замечание, что ив других тюрьмах, там, где сидят старые нищие, бродяги и молодые арестанты,много находится лишних ртов, от которых недурно было бы избавиться; притом ведьмежду ними, несомненно, должны существовать и враги народа, вроде некоей г-жиДелярю, вдовы отравителя. «Наверное, она взбешена, что сидит в тюрьме.Если бы она могла, то подожгла бы Париж; она, уж верно, говорила это, онасказала это! Еще один удар метлы!». Такие доводы показались настолькоубедительными толпе, что все заключенные были перебиты гуртом, и в том числеоколо пятидесяти детей в возрасте от 12 до 17 лет, «которые ведь такжемогли со временем превратиться во врагов нации, поэтому лучше было отделатьсяот них теперь же.
После недели такого труда, когда все было закончено, убийцы могли наконецподумать и об отдыхе. Вполне убежденные в том, что они заслужили благодарностьотечества, они явились к властям с требованием награды; наиболее же ретивыедаже заявили притязание на получение медали.
История Коммуны 1871 года тоже заключает в себе не мало подобных фактов. Инам предстоит еще не раз наблюдать нечто подобное, так как влияние толпы всевозрастает, а власти перед нею капитулируют.

Глава III. Присяжные и уголовные суды
Присяжные уголовных судов. — Общий характер присяжных. — Статистикауказывает, что их решения независимы от их состава. — Как производитьвпечатление на присяжных. — Слабое действие рассуждений. — Способы убеждения,к которым прибегают знаменитые адвокаты. — Характер преступлений, относительнокоторых присяжные проявляют снисходительность или строгость. — Пользаучреждения присяжных и величайшая опасность, которую представила бы замена ихсудьями.
Не имея возможности рассмотреть здесь все категории присяжных, я остановлюсьлишь на той, которую считаю наиболее важной, на присяжных уголовного суда. Этиприсяжные представляют собой превосходный образчик толпы разнородной,неанонимной. Мы находим тут и восприимчивость к внушению, и преобладаниебессознательных чувств вместе со слабым развитием способности рассуждать, ивлияние вожаков, и т.д., и т.д. Изучая эту категорию присяжных, мы можемнаблюдать интересные образцы ошибок, которые могут быть сделаны людьми, непосвященными в психологию масс.
Присяжные прежде всего дают нам прекрасный пример того, как мало имеетзначение, с точки зрения принятых решений, умственный уровень отдельныхиндивидов, входящих в состав толпы. Мы уже раньше говорили, что ум не играетникакой роли в решениях совещательного собрания, касающихся общих, а неисключительно технических вопросов. Суждения, высказанные относительно общихвопросов собранием каменщиков и бакалейщиков, мало отличаются от сужденийученых и артистов, когда они соберутся вместе для совещания по этим вопросам. Вразное время, а именно до 1848 года, администрация делала очень тщательныйвыбор лиц, призванных исполнять обязанности присяжных, останавливаясьпреимущественно на людях просвещенных, профессорах, чиновниках, литераторах и т.д.Теперь же присяжные набираются преимущественно из мелкого купечества,лавочников, хозяев, рабочих и служащих. И к величайшему удивлению специалистов,статистика указала, что каков бы ни был состав присяжных, решения их бываюттождественны. Сами судьи, как бы они ни относились враждебно к учреждениюприсяжных, не могли не признать справедливости этого факта. Вот каквысказывается по этому поводу бывший председатель уголовного суда Берар деГляже в своих „Воспоминаниях“.
»В настоящее время выбор присяжных находится в действительности в рукахмуниципальных советников, которые записывают одних и исключают других пожеланию, руководствуясь политическими и избирательными соображениями,связанными с их положением… Большинство выбранных состоит из коммерсантов, нестоль крупных, как те, которые выбирались в прежнее время, и из служащих вразных ведомствах… Но все мнения и все профессии сливаются в лице судей,причем некоторые из них обнаруживают горячность неофитов; дух присяжных, такимобразом, не подвергся изменениям и приговоры их остались те же".
Из этой цитаты мы удерживаем лишь выводы, вполне справедливые, но необъяснения, так как они не верны. Удивляться тут нечему, ибо психология толпы,а следовательно, и присяжных, большей частью не известна ни судьям, ниадвокатам; доказательством тому может служить, например, следующий факт,изложенный автором вышеприведенной цитаты. Один из самых знаменитых адвокатовуголовного суда Лашо, систематически пользовался своим правом отвергатьприсяжных и всегда исключал из списка присяжных всех образованных людей. Однакоопыт доказал в конце концов всю бесполезность такого рода исключений, и мывидим теперь, что министерство юстиции и адвокаты, по крайней мере в Париже,совершенно отказались от этой системы, и несмотря на это, как справедливозамечает де Гляже, приговоры присяжных не изменились, «они не стали нилучше, ни хуже после этого».
Присяжные, как и толпа, легко подчиняются влиянию чувств и очень мало — влиянию рассуждения. «Они не могут устоять, — говорит один адвокат, — привиде женщины, кормящей грудью своего младенца, или при дефилировании сиротперед ними». «Чтобы снискать расположение судей, женщине достаточнобыть симпатичной», говорит де Гляже.
Безжалостные к таким преступлениям, которые могут коснуться их личнойбезопасности, действительно наиболее опасным для общества, присяжные оченьснисходительны к преступлениям, совершенным под влиянием страсти. Они оченьредко бывают строги к девушкам, виновным в детоубийстве, или к покинутойдевушке, облившей серной кислотой своего соблазнителя. Во всех таких случаяхприсяжные инстинктивно понимают, что преступления эти не очень опасны дляобщества, и что в стране, где не существует законов, покровительствующихпокинутым девушкам, преступление той, которая мстит за себя, скорее дажеполезно, нежели вредно, так как оно служит предостережением для соблазнителей.
Заметим вскользь, что это различие, которое инстинктивно делается присяжнымимежду преступлениями опасными для общества и не опасными для него, не лишеносправедливости. Цель уголовных законов должна, конечно, состоять в том, чтобызащищать общество от опасных преступников, а никак не в том, чтобы мстить им.Но наши уголовные кодексы и особенно наши судьи до сих пор проникнуты духоммщения старинного первобытного права, и термин «vindicta» почтиежедневно употребляется ими. Доказательством такой склонности наших судейслужит отказ большинства применять превосходный закон Беранже, разрешающийосужденному отбывать свое наказание тогда только, когда он совершит рецидив.Между тем, каждый из судей прекрасно знает, так как это доказываетсястатистикой, что применение наказания в первый раз неминуемо влечет за собойрецидив преступления. Но судьям всегда кажется, что общество осталось неотомщенным, если они освобождают осужденного, и потому они предпочитаютсоздавать опасных рецидивистов, нежели оставлять общество без надлежащегоотмщения.
Присяжные, как и всякая толпа, легко ослепляются обаянием, и хотя, каксовершенно верно замечает де Гляже, они очень демократичны по своему составу,но тем не менее они всегда аристократичны в своих пристрастиях.
«Имя, происхождение, большое состояние, репутация, защита знаменитымадвокатом, и вообще все то, что отличает и блестит, составляют для обвиняемыхочень выгодное условие».
Всякий хороший адвокат должен больше всего заботится о том, чтобыдействовать на чувства присяжных, как действуют на чувства толпы; он не долженмного рассуждать, если же он захочет прибегнуть к этому способу, то долженпользоваться лишь самыми примитивными формами рассуждений. Один английскийадвокат, славившийся своим успехом в уголовном суде, указал, как следуетдействовать. «Он внимательно следил за присяжными во время своей речи. Этосамый благоприятный момент. Благодаря чутью и привычке, адвокат читал на лицахприсяжных впечатление, произведенное каждой его фразой, словом, и выводилотсюда свои заключения. Прежде всего ему нужно было различить тех, кто ужезаранее был на его стороне. Укрепив за собой их содействие в один миг, он ужепереходил к тем, кто казался ему расположенным не в пользу обвиняемого, истарался угадать, что восстанавливает их против него. Это самая трудная частьработы, так как ведь могут существовать множество причин, порождающих желаниеосудить человека помимо всякого чувства справедливости».
В этих нескольких строках резюмируется весь механизм ораторского искусства,и нам становится ясно, почему речи, приготовленные заранее, всегда так плоходействуют. Надо менять выражения ежеминутно, постоянно обращая внимание напроизводимое впечатление.
Оратору нет нужды привлекать на свою сторону всех присяжных — он долженпривлечь только вожаков, которые дают направление общему мнению. Как во всякойтолпе, так и тут, существует лишь небольшое число индивидов, которые ведут засобой других. «Я убедился на опыте, — говорит адвокат, которого я цитирую,- что в момент произнесения приговора достаточно бывает одного или двухэнергичных людей, чтобы увлечь за собой остальных присяжных.
Этих-то двух-трех вожаков и надо постараться убедить адвокату при помощиискусных внушений. Прежде всего надо постараться им понравиться. Если вы сумелипонравиться индивиду в толпе, то он уже готов проникнуться всяким вашимубеждением и находит превосходными все ваши доводы, каковы бы они ни были.Привожу следующий анекдот, заимствованный мной из одной интересной книги оЛашо:
»Известно, что во время своих защитительных речей, произносимых в суде,Лашо постоянно не теряет из виду двух или трех лиц из присяжных, казавшихся емувлиятельными, но несговорчивыми. Обыкновенно ему удавалось смягчить этихупрямцев, но однажды в провинции он наткнулся на такого, на которого недействовала никакая аргументация, несмотря на то, что Лашо расточал ее передним в течение целых трех четвертей часа. Это был первый из сидевших на второйскамье, седьмой по счету присяжный. Было отчего прийти в отчаяние! Вдруг, всамый разгар своих страстных убеждений, Лашо останавливается и, обращаясь кпредседателю суда, говорит: «Господин председатель, не можете ли выприказать спустить занавес там, напротив: господин седьмой присяжный совсемослеплен солнцем». Седьмой присяжный, покраснев, улыбнулся и поблагодарил.С этой минуты от уже был привлечен на сторону защиты".
Многие писатели, и даже из очень выдающихся, в последнее время стали сильнонападать на учреждение присяжных, служащее, однако, для нас единственнойзащитой против заблуждений и ошибок (притом весьма частых) такой касты, котораяне подлежит никакому контролю. Некоторые из этих писателей желали бы, чтобыприсяжные выбирались лишь из образованных классов. Но мы доказали уже, чторешения присяжных и при подобных условиях останутся те же, как теперь, принынешнем составе присяжных. Другие же, основываясь на ошибках в приговорахприсяжных, желали бы совершенно отменить этих последних и заменить их судьями.Однако те ошибки, в которых теперь так обвиняют присяжных, прежде всегоделаются самими же судьями, так как ведь если какой-нибудь из обвиняемыхпредстает перед присяжными, то это значит, что его уже раньше признали виновнымсами судьи: следственный судья, прокурор и др.
Магистратура в самом деле является единственным ведомством, действиякоторого не подлежат никакому контроля). Несмотря на все революции,демократическая Франция не обладает все-таки правом «Habeas Corpus»,которым так гордится Англия. Мы изгнали всех тиранов, но в каждом городе мыпосадили судью, который по своему усмотрению распоряжается честью и свободойсвоих сограждан. Самый ничтожный следственный судья, едва успевший соскочить сошкольной скамьи, получает возмутительное право отправлять по своему усмотрениюв тюрьму самых почетных граждан, и притом на основании лишь простых личныхподозрений, в которых он не обязан никому отдавать отчета. Он может продержатьих в тюрьме полгода, год под предлогом следствия и затем отпустить их безвсякого вознаграждения или извинений. Приказание привести в суд совершенноравносильно знаменитому «Lettre de cachet», с той лишь разницей, чтоэтим последним средством, которое так справедливо ставили в упрек прежнеймонархии, могли пользоваться лишь очень важные лица, а теперь это средствонаходится в руках целого класса граждан, которых ни в коем случае нельзяпричислить к разряду наиболее просвещенных и независимых.
Разве не следует из этого, что если бы обвиняемого судили судьи, а неприсяжные, то он лишился бы своего единственного шанса на оправдание? Во всякомслучае, ошибки присяжных являются лишь последствием ошибок судей. Только этипоследние и бывают виновны в чудовищных судебных ошибках вроде недавнего случаяс доктором Л., который был привлечен к ответственности одним довольно-такиограниченным следственным судьей на основании лишь показаний полуидиотки,обвинившей доктора в том, что он сделал ей выкидыш за 30 фр. Доктор, конечно,был бы отправлен на каторгу, если бы не взрыв негодования общественного мнения,вынудивший главу государства немедленно помиловать его. Честность подсудимого,засвидетельствованная всеми его согражданами, казалось, должна была доказатьгрубость ошибки, и сами судьи даже признавали это, но следуя духа касты, сделаливсе от них зависящее, чтобы помешать помилованию. Во всех подобных делахприсяжные, ничего не понимающие в технических подробностях, естественно,прислушиваются к тому, что говорит обвинение, и в конце концов успокаиваютсятем, что дело было расследовано судьями, уже искушенными во всяких тонкостях.Кто же в таких случаях является истинным виновником ошибок — судьи илиприсяжные? Будем же тщательно охранять институт присяжных, так как онсоставляет, наверное, единственную категорию толпы, которая не может бытьзаменена никакими отдельными личностями. Только этот институт в состояниисмягчить строгости законов, которые уже потому что они одинаковы для всех,должны быть слепы в принципе и не могут принимать во внимание частных случаев.Недоступный состраданию и признающий только текст закона, судья со своейпрофессиональной строгостью приговорит к одинаковому наказанию грабителя,убийцу и бедную девушку, брошенную на произвол судьбы своим соблазнителем,которую довела до детоубийства нужда. Присяжные же инстинктивно чувствуют, чтособлазненная девушка гораздо менее виновна, нежели ее соблазнитель, неподлежащий, однако, каре законов, и поэтому оказывают ей снисхождение.
Хорошо зная психологию каст, а также психологию других категорий толпы, ярешительно не вижу ни одного случая, когда бы я мог не пожелать лучше иметьдело с присяжными, нежели с судьями, если бы мне пришлось быть неправильнообвиненным в каком-нибудь преступлении. С первыми я все-таки имел бы некоторыешансы на оправдание, тогда как со вторыми этого бы не было. Будем опасатьсямогущества толпы, но еще более мы должны страшиться власти некоторых каст.Первую можно всетаки убедить, вторые же остаются непреклонными.

Глава IV. Избирательная толпа
Общие черты избирательной толпы. — Как убеждают ее. — Качества,которыми должен обладать кандидат. — Необходимость обаяния. — Почему рабочиеи крестьяне так редко выбирают кандидатов из своей среды? — Могущественноевлияние слов и формул на избирателя. — Общий вид избирательных прений. — Какобразуются мнения избирателя. — Могущество комитетов. — Они представляютсобой наиболее опасную форму тираний. — Комитеты революции. — Общую подачуголосов заменить нельзя, несмотря на ее незначительную ценность впсихологическом отношении. — Почему голосование останется таким же даже в томслучае, если избирательные права будут предоставлены лишь ограниченному классуграждан? — Что выражает собою подача голосов во всех странах?
Избирательная толпа, т.е. те собрания, которые созываются для избрания лицна известные должности, представляет собой толпу разнородную, но так какдействия се направлены лишь к одной вполне определенной цели — выбору междуразличными кандидатами, то в ней можно наблюдать проявление лишь некоторыххарактерных черт, уже описанных нами. Наиболее выдающимися чертами в этой толпебудут также слабая способность к рассуждению, отсутствие критического духа,раздражительность, легковерие и односторонность. В решениях этой толпы легкоможно проследить влияние вожаков и роль перечисленных нами выше факторов:утверждения, повторения, обаяния и заразы.
Проследим теперь способы воздействия на избирательную толпу, так как на этомосновании мы можем яснее представить себе ее психологию.
Первым условием, которым должен обладать кандидат на выборах, являетсяобаяние. Личное обаяние может быть заменено только обаянием богатства. Дажеталант и гений не составляют серьезных условий успеха. Самое главное — этообаяние, т.е. возможность предстать перед избирателями, не возбуждая никакихоспариваний. Если избиратели, большинство которых состоит из рабочих икрестьян, так редко выбирают представителей из своей среды, то лишь потому, чтолюди, вышедшие из их рядов, не имеют для них никакого обаяния. Если же случайноони выбирают кого-нибудь из своей среды, то это вызывается обыкновеннопобочными причинами, желанием помешать какому-нибудь выдающемуся человеку,крупному хозяину рабочих, например, у которого сами избиратели находятся впостоянном подчинении. Поступая так, избиратели получают на время иллюзиювласти над тем, кому всегда подчинялись.
Но обаяние не всегда, однако, служит залогом успеха. Избиратель хочет также,чтобы льстили его тщеславию и угождали его вожделениям. Чтобы на негоподействовать, надо осыпать его самой нелепой лестью и, не стесняясь, давать емусамые фантастические обещания. Если это рабочий, то надо льстить ему, браня егохозяина; что же касается соперника-кандидата, то надо стараться уничтожить его,распространяя о нем посредством утверждения, повторения и заразы мнение, что онпоследний из негодяев и что всем известно, как много он совершил преступлений.Незачем, конечно, искать в данном случае чего-нибудь даже похожего надоказательства. Если противник мало знаком с психологией толпы, он станетоправдываться с помощью аргументов, вместо того чтобы отвечать на утверждения.
противоположными утверждениями, и конечно, таким образомлишится всяких шансов на успех.
Написанная программа кандидата не должна быть чересчур категоричной, так какпротивники могут ею воспользоваться и предъявить ему ее впоследствии; но затословесная программа должна быть самой чрезмерной. Он может обещать без всякихопасений самые важные реформы. Все эти преувеличенные обещания производятсильное впечатление в данную минуту, в будущем же ни к чему не обязывают. В самомделе, избиратель обыкновенно нисколько не старается узнать потом, наскольковыбранный им кандидат выполнил обещания, которые, собственно, и вызвали егоизбрание.
Во всех этих случаях мы можем наблюдать действие тех самых факторовубеждения, о которых мы говорили раньше; мы снова встретимся с этими факторамипри обсуждении действия слов и формул, обладающих, как известно, магическойсилой. Оратор, который умеет пользоваться ими, поведет толпу за собой, кудахочет. Существуют выражения, которые всегда производят одно и то же действие,как бы они ни были избиты. Такой кандидат, который сумел бы отыскать новуюформулу, хотя лишенную вполне определенного смысла, но отвечающую самымразнообразным стремлениям толпы, разумеется, может рассчитывать на безусловныйуспех. Кровавая испанская революция 1873 года была произведена посредствомнескольких таких слов, имеющих сложное значение и которые каждый можетобъяснять по-своему. Один из современных писателей рассказывает следующимобразом происхождение этой революции:
«Радикалы пришли к убеждению, что унитарная республика — не что иное,как замаскированная монархия, и кортесы, чтобы доставить им удовольствие,провозгласили единогласно федеральную республику, причем никто из вотировавшихне мог бы сказать, что в сущности они вотировали. Но объявленная формула всехвосхищала и приводила в восторг. Все думали, что основали на земле царстводобродетели и счастья. Один республиканец, которого враг его не захотелвеличать титулом федералиста, обиделся, точно ему нанесено было смертельноеоскорбление. На улицах друг друга приветствовали словами: „Salud уrepublica federal!“ и распевали гимны во славу отсутствия дисциплины иавтономии солдата. Чем же на самом деле была эта „федеральнаяреспублика“? Одни понимали под этим словом эмансипацию провинций,учреждения, подобные тем, какие существуют в Соединенных Штатах, илидецентрализацию администрации; другие же думали об уничтожении всякой власти, опредстоящей великой социальной ликвидации в будущем. Социалисты в Барселоне иАндалузии проповедовали абсолютное господство общин и предполагали создать вИспании десять тысяч независимых муниципальных городов, управляющихся своимисобственными законами, и отменить при этом одновременно и армию, и жандармерию.Скоро возмущение распространилось по всем провинциям юга, из одного города вдругой, из одной деревни в другую. Как только какая-нибудь община проделывала»prononciamiento", то первым делом она уничтожала телеграф и железнуюдорогу, чтобы прервать все свои сношения с соседями и с Мадридом. Не было ниодной самой маленькой деревушки, которая бы не действовала отдельно. Федерализмуступил место самому грубому «кантонализму», сопровождавшемусяпожарами и убийствами и ознаменовавшемуся кровавыми сатурналиями.
Что касается влияния, которое могли бы иметь рассуждения на ум избирателей,то достаточно прочесть протокол любого избирательного собрания, чтобы составитьсебе на этот счет вполне определенное мнение. В таком собрании раздаютсяутверждения, ругательства, иногда доходит дело до тумаков, но никогда неприходится слышать никаких рассуждений; если на время и восстанавливаетсятишина, то это бывает лишь тогда, когда кто-нибудь из присутствующих сосварливым характером заявит, что он желает предложить кандидату один из техтрудных вопросов, которые всегда приводят в восторг аудиторию. Однако радостьоппонентов длится обыкновенно недолго, так как скоро противники их заглушаютсвоим ревом того, кто первый подает голос. Типом всех публичных собранийподобного рода можно считать те, протоколы которых я выбираю здесь из сотнидругих подобных же протоколов, печатающихся чуть ли не ежедневно в разныхгазетах:
«Организатор попросил присутствующих выбрать президента, и этого былодостаточно, чтобы разразилась гроза. Анархисты бросились вперед, чтобы взятьбюро приступом; социалисты же с жаром старались отразить их, толкались, ругалидруг друга продажными шпионами и т.д., и в конце концов один из гражданудалился с подбитым глазом.
Наконец кое-как удалось составить бюро среди всеобщего шума, и на трибунеостается компаньон X. Он начинает развивать настоящий обвинительный акт противсоциалистов, которые прерывают его криками: „Кретин! бандит!каналья!“ и т.д., — эпитеты, на которые компаньон X. отвечает изложениемтеории, изображающей социалистов „идиотами“ или „шутами“.
… Партия Аллемана организовала вчера вечером в зале торговли на улицеФобург дю Тамил большое подготовительное собрание к празднику рабочих первогомая. Лозунгом было: „тишина и спокойствие“.
»Компаньон Г. обозвал социалистов кретинами и обманщиками; тотчас жеораторы и слушатели стали осыпать друг друга бранью, и дело дошло до рукопашнойсхватки, на сцену появились стулья, скамьи, столы и т.д."
Не следует, однако, думать, что такой способ обсуждения был свойствен толькокакому-нибудь известному классу избирателей и находился бы в зависимости от ихсоциального положения. Во всяком анонимном собрании, какое бы оно ни было, хотябы оно исключительно состояло из ученых, прения всегда облекаются в одну и туже форму. Я говорил уже, что люди в толпе стремятся к сглаживанию умственныхразличий, и доказательства этого мы встречаем на каждом шагу. Вот, например,извлечение из протокола одного собрания, состоявшего исключительно изстудентов, заимствованного мною из газеты «Temps» от 13 февраля 1895года:
«Шум все увеличивался по мере того, как время шло и я нс думаю, чтонашелся бы хоть один оратор, который мог бы сказать две фразы и при этом его непрерывали. Каждую минуту раздавались крики то из одного места, то из другого, ато изо всех мест сразу; аплодировали, свистели, между различными слушателямивозникали яростные споры, размахивали угрожающим образом тростями, мерностучали в пол, кричали: „Вон! На трибуну!“. М.С. начал расточать поадресу ассоциации самые нелестные эпитеты, называя ее подлой, чудовищной,продажной и мстительной и т.д., заявляя, что стремится к ееуничтожению...»
Спрашивается, как же при подобных условиях избиратель составляет себе своемнение? Но такой вопрос может явиться у нас лишь тогда, когда мы пребываем встранном заблуждении насчет свободы такого собрания. Толпа ведь имеет тольковнушенные мнения и никогда не составляет их путем рассуждений. В занимающих насслучаях мнения и воты избирателей находятся в руках избирательных комитетов,где вожаками чаще всего бывают виноторговцы, имеющие влияние на рабочих, таккак они оказывают им кредит. «Знаете ли вы, что такое избирательныйкомитет? — спрашивает один из самых мужественных защитников современнойдемократии, г. Сегерер. — Это просто ключ ко всем нашим учреждениям, главнаячасть нашей политической машины. Франция в настоящее время управляетсякомитетами.»
Комитеты, каково бы ни было их название: клубы, синдикаты и проч.,составляют, быть может, самый главный элемент опасности надвигающегосямогущества толпы. Они представляют собой самую безличную и, следовательно,самую угнетающую форму тирании. Вожаки, руководящие комитетами, имея правоговорить и действовать от имени какого-нибудь собрания, избавляются от всякойответственности и могут все себе позволить. Ни один из самых свирепых тирановне мог бы никогда и помышлять о таких предписаниях, какие издавались, например,революционными комитетами. Они истребляли Конвент и урезали его, и Робеспьероставался абсолютным властелином до тех пор, пока мог говорить от их имени. Нов тот день, когда он отделился от них, он погиб. Царство толпы — это царствокомитетов, т.е. вожаков, и нельзя даже вообразить себе худшего деспотизма.
Действовать на комитеты не трудно; надо только чтобы кандидат мог бытьпринят и обладал достаточными ресурсами. По признанию самих же жертвователей,довольно было трех миллионов, чтобы устроить множественные выборы генералуБуланже.
Такова психология избирательной толпы; она не отличается ничем от психологиитолпы других категорий и нисколько не лучше и не хуже ее. Но из всеговышесказанного я все же не вывожу заключения против всеобщей подачи голосов.Если бы от меня зависела судьба этого учреждения, то я бы оставил его в томвиде, в каком оно существует теперь, руководствуясь практическими соображениями,вытекающими непосредственно из изучения психологии толпы. Без сомнения,неудобства всеобщей подачи голосов достаточно бросаются в глаза, и отрицать этоневозможно. Нельзя отрицать также, что цивилизация была делом лишь небольшогоменьшинства, одаренного высшими умственными способностями и занимающеговерхушку пирамиды, постепенно расширяющейся книзу по мере того, как понижаетсяумственный уровень различных слоев наций. Конечно, величие цивилизаций не можетзависеть от голосов низших элементов, берущих только численностью; безсомнения, подача голосов толпы часто бывает очень опасна, и мы уже не разрасплачивались за это нашествиями. Весьма вероятно, что мы еще дорожепоплатимся в будущем ввиду приближающегося могущества толпы. Но все этивозражения, совершенно верные в теоретическом отношении, в практическом теряютвсю свою силу в наших глазах, когда мы вспомним о непоколебимом могуществеидей, превращенных в догматы. Догмат верховной власти толпы не подлежит защитес философской точки зрения, совершенно так же, как и средневековые религиозныедогматы, но тем не менее, он обладает абсолютной силой в настоящее время; этотдогмат, следовательно, столь же неприкосновенен, как были некогданеприкосновенны наши религиозные идеи. Представьте себе современного свободногомыслителя, перенесенного магической силой в средние века. Вы, может быть,думаете, что, удостоверившись в верховном могуществе религиозных идей,господствовавших тогда, он стал бы пробовать с ними бороться? Или, попав в рукисудьи, желающего сжечь его вследствие обвинения в заключении договора сдьяволом или же посещении шабаша, он стал бы оспаривать существование дьяволаили шабаша? Но ведь оспаривать верования толпы — это то же, что спорить сураганом. Догмат всеобщей подачи голосов обладает в настоящее время такой жесилой, какой некогда обладали религиозные догматы. Ораторы и писателиотзываются о нем с таким уважением и таким подобострастием, какие нс выпадалидаже на долю Людовика XIV. Поэтому-то и надо относиться к этому догмату, как ковсем религиозным догматам, на которые действует только время.
Было бы, впрочем, бесполезно пробовать поколебать этот догмат, так как онопирается все-таки на некоторые Доводы, говорящие в его пользу. «Вовремена равенства, — говорит справедливо Токвиль, — люди не питают никакогодоверия друг к другу вследствие своего сходства. Но именно это сходство вселяетим доверие, почти безграничное, к общественному мнению, так как они полагают,что ввиду всеобщего одинакового умственного развития истина должна быть там, гденаходится большинство». Предположить, следовательно, что ограничениеподачи голосов на каких бы то ни было основаниях должно повести к улучшениюголосований толпы? Я не допускаю этого на основании ранее высказанных мноюпричин, касающихся низкого умственного уровня всех собраний, каков бы ни был ихсостав. В толпе люди всегда сравниваются, и если дело касается общих вопросов,то подача голосов сорока академиков окажется нисколько не лучше подачи голосовсорока водоносов. Не думаю, чтобы голосования, которые так часто ставились ввину всеобщей подачи голосов (например, восстановление империи), были бы иногохарактера, если бы вотирующие были выбраны исключительно из числа ученых иобразованных. Если какой-нибудь индивид изучил греческий язык, математику, сделалсяархитектором, ветеринаром, медиком или адвокатом, то это еще не значит, что онприобрел особенные сведения в социальных вопросах. Ведь все наши экономистыбольшей частью образованные люди, в большинстве случаев профессора и академики,но разве существует хоть один общий вопрос, протекционизм, биметаллизм и т.д.,относительно которого они пришли бы к соглашению? И это потому, что вся ихнаука представляет собой лишь очень смягченную форму всеобщего невежества.Перед социальными же проблемами, куда входит столько неизвестных величин,сравниваются все незнания.
Таким образом, если даже избирательный корпус будет состоять исключительноиз людей, начиненных наукой, все же их вотум будет не лучше и не хуже, чемнынешний вотум избирателей. Они будут точно также руководствоваться своимичувствами и духом своей партии. Наши затруднения нисколько бы не уменьшились,но нам пришлось бы, кроме того, испытать еще тяжелую тиранию каст.
Подача голосов толпы везде будет одинакова и в конце концов всегда будетслужить выражением стремлений и бессознательных потребностей расы, все равно — будет ли эта подача голосов ограниченной или общей, и практикуется ли она вреспубликанской или монархической стране, во Франции, Бельгии, Греции,Португалии или Испании. Арифметическое среднее всех избраний, во всякой стране,служит изображением души расы, а эта душа остается почти одинаковой изпоколения в поколение.
Все вышесказанное приводит нас еще раз к заключению, что раса имеет большоезначение, и что учреждения и правительства играют лишь незначительную роль вжизни народов. Эти последние главным образом управляются душою расы, т.е.наследственными остатками, сумма которых собственно и составляет душу расы.Раса и цель насущных потребностей повседневной жизни — вот таинственныевластелины, которые управляют судьбами нации.

Глава V. Парламентские собрания
В парламентской толпе наблюдается большинство черт, общих разнородной,неанонимной толпе. — Односторонность мнений. — Восприимчивость к внушению иее границы. — Роль вожаков. — Причины их обаяния. — Они являются настоящимигосподами собрания, голосование которых представляется, таким образом,голосованием небольшого меньшинства. — Могущество вожаков абсолютно. — Элементы их ораторского искусства. — Слово и образы. — Оратор, не имеющийобаяния, не в состоянии заставить принять свои доводы. — Преувеличение чувств,как хороших, так и дурных. — Автоматизм, выражающийся в известные моменты. — Заседания Конвента. — Случаи, когда собрание теряет характерные черты толпы.-- Влияние специалистов в технических вопросах. — Преимущества и опасностипарламентского режима во всех странах. — Он приспособлен к современнымпотребностям, но влечет за собою финансовые траты и прогрессивное ограничениесвободы. — Заключение.
Парламентские собрания представляют собой разнородную толпу, неанонимную.Несмотря на различный их состав в разные эпохи и у разных народов, они все-такиобнаруживают сходные черты, причем влияние расы сказывается лишь в смягченииили увеличении этих черт. Парламентские собрания в самых различных странах, вГреции, Италии, Португалии, Испании, Франции, Америке имеют очень большиеаналогии в своих прениях и голосованиях и причиняют правительствам одинаковыезатруднения.
Парламентский режим, впрочем, является идеалом всех современныхцивилизованных народов, хотя в основу его положена та психологически невернаяидея, что много людей, собравшихся вместе, скорее способны прийти кнезависимому и мудрому решению, нежели небольшое их число.
В парламентских собраниях мы встречаем черты, общие всякой толпе:односторонность идей, раздражительность, восприимчивость к внушению,преувеличение чувств, преобладающее влияние вожаков. Но уже вследствие своегоособого состава парламентская толпа имеет некоторые особенности, на которых мыздесь остановимся.
Односторонность мнений составляет важнейшую черту этой толпы. Во всехпартиях, и особенно у латинских народов, мы встречаем неизменную склонностьразрешать самые сложные социальные проблемы посредством самых простыхабстрактных принципов и общих законов, применяемых ко всем случаям. Принципыестественным образом меняются сообразно каждой партии, но уже вследствие своегонахождения в толпе индивиды всегда обнаруживают стремление к преувеличениюдостоинства этих принципов и стараются довести их до крайних пределов. Вотпочему парламенты всегда являются представителями самых крайних мнений.
Самый совершенный образец односторонности таких собраний представляютякобинцы великой революции. Проникнутые догматами и логикой, с головой, наполненнойнеопределенными общими местами, якобинцы стремились проводить в жизнь своистойкие принципы, не заботясь о событиях, и можно смело сказать, что они прошличерез всю революцию, не замечая ее. Вооружившись очень простыми догматами,которые служили для них путеводителями, они вообразили, что могут переделатьобщество во всех его частях и вернуть утонченную цивилизацию к ранней фазесоциальной эволюции. Способы, употребленные ими для осуществления их мечты,также отличались абсолютной односторонностью. Они ограничивались только тем,что насильственным образом уничтожали все то, что мешало им. Впрочем, и всеостальные — жирондисты, монтаньяры, термидорианцы и т.п. — действовали в том жедухе.
Парламентская толпа очень легко поддается внушению, и как во всякой толпе,внушение исходит от вожаков, обладающих обаянием. Но в парламентских собранияхвосприимчивость к внушению имеет резко определенные границы, и на них-то немешает указать.
Относительно всех вопросов, представляющих местный или областной интерес, учленов парламентского собрания имеются настолько стойкие, неизменяющиесямнения, что никакая аргументация не в состоянии была бы их поколебать. Дажеталант Демосфена не мог бы заставить депутата изменить свой вотум относительнотаких вопросов, как протекционизм и др., представляющих требования влиятельныхизбирателей. Предшествовавшее внушение, произведенное в этом духе на депутатових избирателями, настолько сильно, что мешает всяким другим внушениям испособствует поддержанию абсолютной стойкости мнений.
Вероятно, к этим мнениям, предварительно установленным во время выборов,относится следующее размышление одного старинного английского парламентскогодеятеля: «В течение тех пятидесяти лет, что я заседаю в Вестминстере, яслышал множество речей. Весьма немногие из них заставили меня изменить своимнения, но ни одна не изменила моего вотума».
В вопросах общего характера, касающихся, например, низвержения министерства,учреждении налогов и т.п., не существует никакой стойкости мнений, и потому тутмогут действовать внушения вожаков совершенно так же, как в обыкновенной толпе.В каждой партии существуют свои вожаки, пользующиеся иногда совершенноодинаковым влиянием, отчего депутат подвергается иной раз противоположнымвнушениям и естественным образом обнаруживает нерешительность. Этим объясняетсятакая ситуация, когда порой депутат в какие-нибудь четверть часа меняет своемнение, вотирует противоположным образом и прибавляет какую-нибудь статью ктолько что вотированному им закону, совершенно уничтожающую его значение. Так,например, только что отняв право у заводчиков выбирать и увольнять своихрабочих, депутат, вотируя поправку к этому закону, почти совершенно лишает егосилы.
На этом-то основании палата депутатов во время каждого законодательногопериода обнаруживает рядом с вполне определенными также и очень неопределенныемнения. Но так как вопросы общего характера всегда бывают более многочисленны,то в палате неизбежно преобладает нерешительность, поддерживаемая притомстрахом перед избирателем, скрытое внушение которого всегда стремитсяобразовать противовес внушению вожаков. В таких же прениях, очень, впрочем,многочисленных, относительно которых у членов собрания не существует ранееустановившихся мнений, всегда одерживают победу вожаки, навязывающие своимнения толпе. Потребность в таких вожаках очевидна уже потому, что под именемпредводителей групп они встречаются в собраниях всех стран и являютсянастоящими властелинами этих собраний. Люди в толпе не могут обойтись безгосподина, и потому-то голосование какого-нибудь собрания обыкновенно служитвыражением мнения лишь очень небольшого меньшинства.
Вожаки действуют главным образом не своими рассуждениями, а своим обаянием,и лучшим доказательством этого служит то, что если вследствие какой-нибудь случайностиони лишаются обаяния, то вместе с этим исчезает и их влияние.
Обаяние вожаков имеет индивидуальный характер и не находится в зависимостини от имени, ни от славы. Вот что рассказывает Жюль Симон о великих людях 1848года, среди которых он заседал.
«За два месяца перед тем, как сделаться всемогущим, Людовик Наполеонбыл ничто…
Виктор Гюго взошел на трибуну. Он не имел успеха. Его слушали, как слушаютФеликса Пиа, но ему меньше аплодировали. „Я не люблю его идей, — сказалмне Волабелл, говоря о Феликсе Пиа, — но это один из самых великих писателей ивеличайший оратор Франции“. Эдгар Кинэ, этот редкий и могущественный ум,не считался ни во что. Он пользовался популярностью до открытия собрания, но всобрании ее совершенно не имел…
Полетические собрания представляют собой именно такое место на земле, гдеблеск гения всего меньше ощущается. Там имеют значение красноречие,приспособленное ко времени и месту, и услуги, оказанные не отечеству, апартиям. Для оказания должного почтения Ламартину в 1848 г. и Тьеру в 1871 г.понадобился могущественный стимул настоятельной, неустранимой опасности, но кактолько она прошла, то сразу же исчезли чувства и страха, и благодарности».Я воспроизвел эту цитату ради фактов, которые в ней заключаются, но не ради объяснений,представляющих лишь весьма посредственный интерес в психологическом отношении.Толпа потеряла бы тотчас же свой характер толпы, если бы она приняла вовнимание услуги, оказанные вожаками отечеству или партиям. Толпа, повинующаясявожаку, подчиняется лишь его обаянию, и сюда не примешивается никакое чувствоинтереса или благодарности. Поэтому-то вожак, обладающий достаточным обаянием,имеет почти абсолютную власть. Известно, например, каким громадным влияниемпользовался в течение многих лет, благодаря своему обаянию, один знаменитыйдепутат, побитый на последних выборах вследствие известных финансовых событий.Прежде по одному только его знаку низвергались министерства, и один писательследующим образом определил его деятельность:
«Г-ну X. мы обязаны главным образом тем, что заплатили за Тонкин втроедороже, чем это бы следовало, что мы нс заняли прочного положения наМадагаскаре, что у нас обманом отняли господство на нижнем Нигере, и что мыпотеряли преобладающее положение, которое занимали раньше в Египте. Теории г-наX. причинили нам более территориальных потерь, чем все опустошения Наполеона1».
Не надо, впрочем, слишком уж обвинять вышеназванного вожака. Конечно, онстоит нам очень дорого, но все же его влияние главным образом основывалось натом, что он следовал общественному мнению, которое в колониальных вопросахдержалось иных воззрений, нежели теперь. Вожак очень редко идет впередиобщественного мнения; обыкновенно он следует за ним и усваивает себе все егозаблуждения.
Способы убеждения, которыми пользуются вожаки помимо своего обаяния, те жесамые, что и во всякой другой толпе. Чтобы искусно пользоваться ими, вожакдолжен, хотя бы даже бессознательным образом, понимать психологию толпы изнать, как надо говорить толпе. В особенности ему должно быть известно обаяниеизвестных слов, формул и образов. Он должен обладать совершенно специальнымкрасноречием, преимущественно заключающимся в энергичных, хотя и совершеннобездоказательных, утверждениях и ярких образах, обрамленных весьма поверхностнымирассуждениями. Такой род красноречия встречается во всех собраниях, даже ванглийском парламенте, несмотря на всю его уравновешенность.
«Нам постоянно приходится читать о прениях в палате общин, — пишетанглийский философ Мэн, состоящих почти исключительно из обмена общими местами,не имеющими особого значения, и весьма резкими выражениями. Однако этот родобщих формул оказывает поразительное действие на воображение чистой демократии.Всегда легко заставить толпу принять доводы общего характера, если онипреподносятся ей в действующих на ее воображение выражениях, хотя доводы эти ине подвергались никакой предварительной проверке и даже вряд ли ейдоступны».
Значение таких сильных выражений, на которое указывает вышеприведеннаяцитата, нисколько не преувеличено. Мы уже несколько раз указывали на особоемогущество слов и формул. Надо выбирать такие слова, которые могут вызыватьочень живые образы. Следующая фраза, заимствованная нами из речи одного извожаков наших собраний, служит прекрасным образчиком подобного красноречия:
«В тот день, когда одно и то же судно унесет к лихорадочным берегамссылки продажного политика и убийцу-анархиста, они могут вступить между собой вразговор и покажутся друг другу двумя дополнительными сторонами одного и тогоже социального порядка вещей».
Образ, вызванный этой речью, достаточно ясен, и, конечно, противники ораторадолжны были почувствовать, чем он им угрожает. Им должны были одновременнопредставиться и лихорадочные берега, и судно, увозящее их, так как ведь и онитоже могут быть причислены к той довольно плохо разграниченной категорииполитиков, на которых намекал оратор. Разумеется, при этом они должны былииспытывать такое же смутное чувство страха, какое испытывали члены Конвента,слушая неясные речи Робеспьера, более или менее угрожавшие им ножом гильотины.Под влиянием этого-то чувства страха члены Конвента и уступали всегдаРобеспьеру.
В интересах вожаков позволять себе самые невероятные преувеличения. Оратор,слова которого я только что цитировал, мог утверждать, не возбуждая особенныхпротестов, что банкиры и священники содержали на жаловании метателей бомб, ичто администраторы крупных финансовых компаний заслуживают такого же наказания,как и анархисты. На толпу подобные утверждения всегда действуют, и даже темсильнее, чем они яростнее и чем более угрожающий характер имеют. Ничто так незапугивает слушателей, как подобного рода красноречие, они не протестуют изопасения прослыть изменниками или сообщниками.
Такое особое красноречие можно наблюдать во всех собраниях, и в критическиемоменты оно всегда усиливалось. С этой точки зрения чтение речей великихораторов революции представляет не малый интерес. Ораторы эти считали себяобязанными постоянно прерывать свою речь, чтобы поносить преступление и восхвалятьдобродетель, а также чтобы разражаться проклятиями против тиранов и тут жеприносить клятву — «жить свободным или умереть». Слушатели вставали,с жаром аплодировали ораторам и затем, успокоенные, снова садились на своиместа.
Вожак может быть иногда умным и образованным человеком, но вообще этикачества скорее даже вредят ему, нежели приносят пользу. Ум делает человекаболее снисходительным, открывая перед ним сложность вещей и давая ему самомувозможность выяснять и понимать, а также значительно ослабляет напряженность исилу убеждений, необходимых для того, чтобы быть проповедником и апостолом.Великие вожаки всех времен, и особенно вожаки революций, отличалисьчрезвычайной ограниченностью, причем даже наиболее ограниченные из нихпользовались преимущественно наибольшим влиянием.
Речи самого знаменитого из них, Робеспьера, зачастую поражают своейнесообразностью. Читая эти речи, мы не в состоянии объяснить себе громаднойроли могущественного диктатора.
«Общие места, многословие дидактического красноречия и латинскаякультура, поставленная к услугам скорее души ребенка, нежели пошляка,граничащая как в обороне, так и в нападении с манерой школьников, кричащих:»Поди-ка сюда!" Никакой идеи, никакой остроумной мысли или выходки,но постоянная скука среди бури. И кончая это чтение, невольно хочетсявоскликнуть: «уф!» — как это делал вежливый Камилл Демулен".
Страшно даже подумать иной раз о той силе, которую дает человеку счрезвычайной узостью ума, но обладающему обаянием, какое-нибудь очень твердоеубеждение. Но для того, чтобы игнорировать всякие препятствия и уметь хотеть,надо именно соединять в себе все эти условия. Толпа инстинктивно распознает втаких энергичных убежденных людях своих повелителей, в которых она постояннонуждается.
В парламентском собрании успех какой-нибудь речи почти исключительно зависитот степени обаяния оратора, а не от приводимых им доводов. И это подтверждаетсятем, что если оратор теряет по какой-нибудь причине свое обаяние, он лишается вто же время и своего влияния, т.е. он уже не имеет более власти управлять пожеланию голосованием.
Что же касается неизвестного оратора, выступающего с речью, хотя бы и оченьдоказательной, но не содержащей в себе ничего другого, кроме этих основательныйдоказательств, то самое большее, на что он может рассчитывать, — это чтобы еговыслушали. Депутат и проницательный психолог Декюб так охарактеризовал образдепутата, не обладающего обаянием:
«Заявив место на трибуне, депутат вынимает свои документы, методическиразвертывает их и с уверенностью приступает к своей речи… Он ласкает себямыслью, что ему удастся вселить в душу слушателей свои собственные убеждения.Он тщательно взвесил свои аргументы и, запасясь массой цифр и доказательств,заранее уверен в успехе, так как, по его мнению, всякое сопротивление должноисчезнуть перед очевидностью. Он начинает свою речь, убежденный в своейправоте, рассчитывая на внимание своих коллег, которые, конечно, ничего иногонс желают, как преклониться перед истиной.
Он говорит, несколько раздосадованный начинающимся шумом, и тотчас жепоражается тем движением, которое возникает в зале.
Что же это значит, если не воцаряется молчание? Отчего же такое всеобщееневнимание? О чем думают вот эти, разговаривающие друг с другом? Какая такаянастоятельная причина заставила вот того депутата покинуть свое место?
Оратор начинает ощущать тревогу, морщит брови, останавливается. Ободряемыйпрезидентом, он начинает снова, возвышает голос. Его слушают еще меньше. Он ещеболее напрягает свой голос, волнуется; шум все усиливается. Он перестаетслышать сам себя, еще раз останавливается, потом, испугавшись, что его молчаниевызовет неприятный возглас „закрой прения“, он снова начинаетговорить. Шум становится невыносимым».
Когда парламентские собрания достигают известной степени возбуждения, онистановятся похожими на обыкновенную разнородную толпу, и чувства их всегдабывают крайними. Они могут проявить величайший героизм и в то же времясовершить самые худшие насилия. Индивид в таком собрании перестает быть самимсобой настолько, что он станет вотировать мероприятия, наносящие прямой ущербего личным интересам.
История революции указывает, до какой степени собрания могут становитьсябессознательными и повиноваться внушениям, наиболее противоречащим ихинтересам. Великой жертвой для дворянства было отречение от своих привилегий,между тем, оно, не колеблясь, принесло эту жертву в знаменитую ночьучредительного собрания. Отречение от своей личной неприкосновенности создалодля членов Конвента постоянную угрозу смерти; между тем, они решились на это ине побоялись взаимно истреблять друг друга, прекрасно зная, однако, что завтраони сами могут попасть на тот самый эшафот, на который сегодня отправили своихколлег. Но они дошли уже до степени полного автоматизма, механизм которого я ужераньше описал, и потому никакие соображения не могли помешать им повиноватьсявнушениям, гипнотизирующим их. Очень типична в этом отношении следующая фразаиз мемуаров одного из членов Конвента, Билльо Варенна: «Всего чаще мы исами не желали, двумя днями или одним днем раньше, принимать тех решений,которые теперь нам ставят в упрек, — говорит он, — но эти решения порождалкризис.» Ничего не может быть справедливее!
Такое проявление бессознательности можно наблюдать во время всех бурныхзаседаний Конвента.
«Они одобряют и предписывают, — говорит Тэн, — то, к чему сами питаютотвращение, — не только глупости и безумия, но и преступления, убийстваневинных, убийства своих же друзей. Единогласно и при громе самых бурныхаплодисментов левая, соединившись с правой, посылает на эшафот Дантона, своегоестественного главу, великого организатора и руководителя революции.Единогласно и также под шум аплодисментов правая, соединившись с левой,вотирует наихудшие декреты революционного правительства. Единогласно и привосторженных криках энтузиазма и заявлениях горячего сочувствия Коло д'Эрбуа,Кутону, Робеспьеру Конвент, при помощи произвольных и множественных избранииудерживает на своем месте человекоубийственное правительство, котороененавидится одними за свои убийства и другими — за то, что оно стремится к ихистреблению. Равнина и Гора, большинство и меньшинство, кончили тем, чтосогласились вместе, содействовать своему собственному самоубийству. Двадцатьвторого прериаля Конвент в полном составе подставил свою шею и восьмоготермидора, тотчас же после речи Робеспьера, он опять подставил ее».
Картина эта, пожалуй, может показаться слишком уж мрачной, но, тем не менее,она верна. Парламентские собрания, достаточно возбужденные изагипнотизированные, обнаруживают точно такие же черты; они становятся похожимина непостоянное стадо, повинующееся всем импульсам. Следующее описание собрания1848 года, сделанное Спюллером, парламентским деятелем, демократическиеубеждения которого несомненны, заимствовано мною из «RevueLitteraire» как очень типичное. Оно изображает все преувеличенные чувства,свойственные толпе, и ту чрезмерную изменчивость, которая дозволяет толпе внесколько мгновений пройти всю шкалу самых противоречивых чувствований.
«Раздоры, подозрения, зависть и попеременно — слепое доверие ибезграничные надежды довели до падения республиканскую партию. Ее наивность ипростосердечие равнялись только ее всеобщей подозрительности. Никакого чувствазаконности, никакого понятия о дисциплине; только страхи и иллюзии, не ведающиеграниц, — в этом отношении крестьянин и ребенок имеют много сходства междусобою. Спокойствие их может соперничать только с их нетерпением, и свирепостьих равняется их кротости. Это — свойство еще не вполне образованноготемперамента и результат отсутствия воспитания. Ничто их не удивляет, но всеприводит в замешательство. Дрожащие, боязливые и в то же время бесстрашные игероические, они бросаются в огонь и отступают перед тенью.
Им неизвестны следствия и отношения вещей. Столь же быстро приходя в уныние,как и в состояние возбуждения, склонные к панике, они всегда хватают илислишком высоко, или слишком низко и не придерживаются никогда должной меры истепени. Более подвижные, нежели вода, они отражают в себе все цвета ипринимают все формы. Какую же основу для правительства могли бы онисоставить?».
К счастью, необходимы особенные условия, чтобы все эти черты сделалисьпостоянным явлением в парламентских собраниях. Эти собрания становятся толпойлишь в известные моменты. В огромном большинстве случаев люди, составляющие их,сохраняют свою индивидуальность, и вот почему собрания могут издаватьпревосходные технические законы. Правда, эти законы раньше были выработаныкаким-нибудь специалистом в тиши кабинета, поэтому, в сущности, они представляютсобой дело одного индивида, а не целого собрания. И такие законы, конечно,всегда бывают самыми лучшими и портятся только тогда, когда целый ряд неудачныхпоправок превращает их в коллективное дело. Деятельность толпы всегда и вездебывает ниже деятельности изолированного индивида. Только специалисты спасаютсобрания от принятия слишком беспорядочных и нецелесообразных решений, и втаких случаях специалист всегда является временным вожаком. Собрание на него недействует, но зато он сам действует на него.
Несмотря на все трудности, сопряженные с их деятельностью, парламентскиесобрания все-таки являют собой лучшее, что до сих пор могли найти народы длясамоуправления и, главное — чтобы оградить себя, насколько возможно, от игаличной тирании. Разумеется, парламент является идеалом правительства, покрайней мере, для философов, мыслителей, писателей, артистов и ученых, словом,тех, кто образует вершину цивилизации. В сущности же парламентские собранияпредставляют серьезную опасность лишь в двух направлениях: в отношениинасильственной растраты финансов и в отношении прогрессивного ограниченияиндивидуальной свободы.
Первая опасность является неизбежным последствием требований инепредусмотрительности избирательной толпы. Пусть какой-нибудь член собранияпредложит какую-нибудь меру, удовлетворяющую якобы демократическим идеям,например, обеспечение пенсии рабочим, увеличение жалования железнодорожнымсторожам, учителям и т.д.; другие члены, чувствуя страх перед избирателями, непосмеют отвергнуть предложенные меры, так как побоятся показать пренебрежениеинтересами вышеназванных лиц, хотя и будут сознавать, что эти меры должнытяжело отозваться на бюджете и потребуют новых налогов. Колебания, такимобразом, не возможны. Последствия увеличения расходов отдалены и не касаютсянепосредственно членов собраний, зато последствия отрицательного вотума могутдать себя знать в тот день, когда понадобится предстать перед избирателем.
Кроме этой первой причины, вызывающей увеличение расходов, существуетдругая, не менее повелительная — обязанность соглашаться на все расходы,представляющие чисто местный интерес. Депутат не может противиться этому, таккак эти расходы служат опять-таки выражением требований избирателей, и притомон лишь в том случае может рассчитывать на удовлетворение требований своегоокруга, если сам уступит подобным же требованиям своих коллег. В номере«Economiste» от 6 апреля 1895 года напечатан любопытный обзор того,во что могут обходиться в течение одного года расходы, представляющие чисто избирательныйинтерес и касающиеся постройки железных дорог. Чтобы соединить Лангей (город с3000 жителей), находящийся на горе, с Пюи вотирована постройка железной дороги,которая обойдется в 15 миллионов; для соединения Бомона (3500 жителей) сКастель-Саррацином вотировано 7 миллионов; для соединения деревни Усть (523жителей) с Сенкс (1200 жителей) — 7 миллионов; для соединения Прад с деревнейОлетт (747 жителей) — 6 миллионов, и т.д. Только на один 1895 год вотировано 90миллионов на постройку железных дорог, лишенных всякого общего интереса. Другиерасходы, вотированные также в избирательных интересах, не менее значительны.Закон о пенсиях для рабочих обойдется в год минимум в 165 миллионов, согласновычислениям министра финансов; по словам же академика Леруа-Болье, — 800миллионов. Ясно, что постоянное прогрессирование таких расходов должнонеминуемо привести к банкротству. Многие из европейских стран — Португалия,Греция, Испания, Турция — уже дошли до этого; другие же, Италия, например,скоро очутятся в таком положении. Но слишком тревожится по этому поводу нечего,так как публика без особенно сильных протестов согласилась на понижение на 4/5платежей по купонам в этих государствах. Такие остроумные банкротства дозволяютмгновенно остановить нарушенное равновесие бюджетов. Войны, социализм иэкономическая борьба подготавливают нам еще и не такие катастрофы, и в эпохувсеобщего распадения, в которую мы вступили, надо покориться необходимости житьизо дня в день и не заботиться о будущем, которое от нас ускользает.
Вторая из этих опасностей, представляемых парламентскими собраниями,вынужденное ограничение индивидуальной свободы, хотя и не так бросается вглаза, но, тем не менее, вполне реальна. Она является результатом бесчисленныхи всегда ограничительных законов, вотируемых парламентами, считающими себяобязанными так поступать и не замечающими последствий этого из-за своейодносторонности.
Очевидно, эта опасность действительно неизбежна, если даже Англия,представляющая, конечно, самый совершенный тип парламентского режима (такого, вкотором представитель более независим от своего избирателя, чем где бы то нибыло), не могла избавиться от этой опасности. Герберт Спенсер в одном из своихпрежних трудов указал, что увеличение кажущейся свободы должно сопровождатьсяуменьшением истинной свободы. Возвращаясь к этому в своей новой книге«Индивид и государство», Спенсер выражается следующим образом обанглийском парламенте:
«С этого времени законодательство пошло по тому пути, который я указал.Диктаторские меры, быстро увеличиваясь, постоянно стремились к тому, чтобыограничить личную свободу, и притом двумя способами: ежегодно издавалосьмножество постановлений, налагающих стеснения на граждан там, где их действияпрежде были совершенно свободны, и вынуждающих их совершать такие действия,которые они могли прежде совершать или не совершать по желанию. В то же времяобщественные повинности, все более и более тяжелые, особенно имеющие местныйхарактер, ограничили еще более свободу граждан, сократив ту часть их прибыли,которую они могут тратить по своему усмотрению, и увеличив ту часть, которая отних отнимается, для нужд общественных деятелей».
Это прогрессивное ограничение свободы выражается во всех странах в следующейособой форме, на которую, однако, Герберт Спенсер не указывает. Введение целойсерии бесчисленных мероприятий, имеющих обыкновенно ограничительный характер,необходимым образом ведет к увеличению числа чиновников, обязанных приводить ихв исполнение, и усилению их власти и влияния; эти чиновники, следовательно,прогрессивно стремятся к тому, чтобы сделаться настоящими властелинами вцивилизованных странах. Власть их тем более велика, что постоянные переменыправления нисколько не влияют на их положение, так как административная каста — единственная, ускользающая от этих перемен и обладающая безответственностью,безличностью и беспрерывностью. Из всех же видов деспотизма самый тяжелыйименно тот, который представляется в такой троякой форме.
Постоянное изобретение таких ограничительных законов и постановлений,окружающих самыми византийскими формальностями все малейшие акты жизни, роковымобразом ведет к сужению все в большей и большей степени сферы, в которойграждане могут двигаться свободно. Жертвы иллюзии, заставляющей их думать, чтоумножая законы, они лучше обеспечат равенство и свободу, народы ежедневноналагают на себя самые тяжелые оковы.
Но это не проходит для них даром. Привыкнув переносить всякое иго, народысами ищут его и доходят до потери всякой самостоятельности и энергии. Онистановятся тогда пустой тенью, пассивными автоматами, без воли, безсопротивляемости и без силы. Тогда-то человек бывает вынужден искать на сторонете пружины, которых ему не хватает. Благодаря возрастающей индифферентности ибессилию граждан, роль правительств непременно должна еще больше увеличиться.Правительства должны поневоле обладать духом инициативы, предприимчивости ируководительства, так как все это отсутствует у частных лиц; они должны всепредпринимать, всем руководить, всему покровительствовать. Государство, в концеконцов, становится всемогущим провидением. Опыт учит, однако, что власть такихбогов никогда не бывает ни слишком прочной, ни слишком сильной.
Такое прогрессивное ограничение всякой свободы у некоторых народов, — несмотря на внешние вольности, порождающие лишь иллюзию свободы — по-видимому,является последствием не только какого-нибудь режима, но и старости этихнародов; оно представляет один из симптомов, предшествующих фазе упадка,которую не могла избежать до сих пор еще ни одна цивилизация.
Если судить по наставлениям прошлого и симптомам, являющимся со всех сторон,то большинство наших современных цивилизаций уже достигло этой фазы крайнейстарости, которая предшествует упадку. По-видимому, такие фазы имеют одинаковороковое значение для всех народов, так как в истории они повторяются часто.
Все эти фазы общей эволюции цивилизации не трудно изложить вкратце, и мызакончим наш труд таким изложением. Быть может, этот беглый обзор броситвсе-таки некоторый свет на причины нынешнего могущества толпы.
Если мы проследим в общих чертах генезис величия и упадка цивилизаций,предшествовавших нашей цивилизации, то что же нам представится прежде всего?
На заре этих цивилизаций мы видим горсть людей разнообразного происхождения,соединившихся вместе благодаря случайностям миграций, нашествий и побед. Общуюсвязь между всеми этими людьми, отличавшимися друг от друга своим языком ирелигией, в жилах которых текла разная кровь, составляла полупризнаваемаявласть одного вождя. В таких смешанных скопищах людей в высшей степени развитыпсихологические черты толпы: временное сцепление частиц, героизм, слабости,импульсивность и бурные чувства. Прочного в таком скопище нет ничего, это — варвары.
Затем время совершает свое дело. Тождественность среды, повторениескрещиваний, потребности общей жизни медленно действуют, и скопище разнородныхединиц начинает сливаться и образовывает расу, т.е. агрегат, обладающий общимичертами и чувствами, которые все более и более фиксируются наследственностью.Толпа становится народом, и этот народ уже может выйти из состояния варварства.Однако он выйдет из него лишь тогда, когда, после долгих усилий, постояннойборьбы и бесчисленных начинаний он приобретает идеал. Природа этого идеалаимеет мало значения; он может представлять собой культ Рима, Афин илипоклонения Аллаху, все равно, но этого идеала будет достаточно, чтобы создатьединство чувств и мыслей у всех индивидов расы, находящейся на пути своегообразования.
Тогда-то и может народиться новая цивилизация со всеми своими учреждениями,верованиями и искусствами. Увлекаемая своей мечтой, раса последовательноприобретет все, что дает блеск, силу и величие. Она, без сомнения, будет толпоюв известные часы, но тогда за изменчивыми и подвижными чертами, свойственнымивсякой толпе, всегда будет находиться прочный субстрат — душа расы, узкоограничивающая размахи колебаний народа и управляющая случаем.
Совершив свое созидательное дело, время неизбежно переходит к делуразрушения, которого не избегают ни боги, ни люди. Достигнув известной степенимогущества и сложности, цивилизация перестает расти и осуждается на упадок.Скоро должен пробить для нее час старости. Наступление его неизбежно отмечаетсяослаблением идеала, поддерживающего душу расы. По мере того, как бледнеетидеал, начинают колебаться здания политических, социальных и религиозныхучреждений, опирающиеся на этот идеал.
По мере прогрессивного исчезновения идеала раса все более и более теряет то,что составляло ее силу, единство и связность. Личность и ум индивида могут,однако, развиваться, но в то же время коллективный эгоизм расы заменяетсячрезмерным развитием индивидуального эгоизма, сопровождающимся ослаблением силыхарактера и уменьшением способности к действию. То, что составляло прежденарод, известную единицу, общую массу, превращается в простую агломерациюиндивидов без всякой связности, лишь временно и искусственно удерживаемыхвместе традициями и учреждениями. Тогда-то и наступает момент, когда люди,разъединяемые своими личными интересами и стремлениями, и не умея собоюуправлять, требуют, чтобы руководили малейшими их действиями, и государствоначинает оказывать свое поглощающее влияние.
С окончательной потерей идеала раса окончательно теряет свою душу; онапревращается в горсть изолированных индивидов и становится тем, чем была всамом начале, — толпой. Тогда снова в ней появляются все характерные изменчивыечерты, свойственные толпе, не имеющие ни стойкости, ни будущего. Цивилизациятеряет свою прочность и оказывается во власти всех случайностей. Властвуетчернь и выступают варвары. Цивилизация еще может казаться блестящей, потому чтосохранился еще внешний фасад ее здания, созданный долгим прошлым, но вдействительности здание уже подточено, его ничто не поддерживает, и оно рушитсяс первой же грозой.
Переход от варварства к цивилизации в погоне за мечтой, затем — постепенноеослабление и умирание, как только мечта эта будет потеряна — вот в чемзаключается цикл жизни каждого народа.