Социальные детерминанты политики

Социальные детерминанты политики

Содержание
1. Социальные группы как субъектыи объекты политики
2. Гражданское общество: понятие,структура, функции
3. Перспективы гражданскогообщества в России
1. Социальные группы как субъекты и объектыполитики
Всовременной политической науке и политической социологии при анализе структур,из которых состоит любое общество, т.е. при описании различных видов социальнойстратификации в целом преобладают два близких и взаимодействующих междусобой концептуальных подхода — теория социальных групп (групповой подход) итеория социальных классов (классовый подход). В хронологическом плане классовыйподход предшествует теории групп, возникшей только в начале ХХ в. Ее появление обычносвязывают выходом в свет работы американского политолога А. Бентли «Процессуправления» (1908 г). Но окончательно она утвердилась в западнойполитологии только после того, как у Бентли во второй половине ХХ в. появились,как в США, так и в Европе, довольно многочисленные сторонники и последователи. Основныеидеи Бентли были развиты Д.Б. Труменом в книге «Правительственный процесс»(1951 г). Вслед за ней выходят исследования Э. Лейтема (1952 г), Ч.Б. Хейгана,С.Д. Элдерсвельда (1958 г), Р.Т. Голембиевски (1960 г), Г. Алмонда (1958, 1966 гг.),М. Олсона (1965 г), Ж. Блонделя (1969 г), О.Р. Янга (1968 г), Д. ЛаПаломбары (1960,1964) и др.
В строгонаучном плане разработка теории групп в послевоенный период была реакцией натрадиционный институциональный и юридический подходы анализа социально — политическойсистемы. Она представляла собой в самой широкой перспективе эволюциюполитического анализа от традиции нормативных суждений относительнополитических процессов в направлении эмпирического их изучения. Определяяполитическую науку начала ХХ в. как «формальное изучение наиболее внешниххарактеристик управленческих институтов», А. Бентли, частности,подчеркивал, что «сырой материал», на основании которого можно прийтик подлинно научным заключениям, характеризующим деятельность правительственныхучреждений, следует искать не в юридических кодексах, конституционныхдокументах, эссе и воззваниях, но в обыденной эмпирической реальности. Тем неменее, как будет показано ниже, теория групп вполне целенаправленнопротивостояла традиции марксистского анализа социальных отношений и этом своемаспекте имела несомненный идеологический подтекст.
Исходнойкатегорией для анализа социальных групп независимо от их характера, различныхтеоретических подходов и оценок, является понятие «социальная структура».Это понятие, используемое обычно для описания общей организации общественнойжизни, тем не менее часто выглядит несколько неопределенным. Например,американский социолог М. Леви-младший определяет социальную структуру в духебихевиоральной теории как «модель…действия или управления». По мерераспространения системного подхода (особенно под влиянием работ Т. Парсонса) понятие«социальная структура» стало использоваться в качестве эквивалентапонятия «социальная система», которая состоит из множества социальныхстатусов-ролей, связанных с помощью нормативных комплексов и ценностныхориентаций. Некоторые социологи используют термин «социальная структура»в более узком смысле, акцентируя внимание на неравномерности распределениявласти, товаров и услуг в обществе, лежащей в основе социальной стратификации.
Большойвклад в разработку теории социальной стратификации внес русский и американскийполитолог П.А. Сорокин, разрабатывавший эту проблему на протяжении многихдесятилетий, начиная выхода в 1920 г. его двухтомного труда «Системасоциологии». В основе его подхода лежит теория образования социальныхгрупп, классов и институтов в зависимости от интенсивности взаимодействияиндивидов в различных общественных системах и культурах. "…Различнаястепень взаимообусловленности поведения (и переживаний) сосуществующихиндивидов, — отмечал он, — влечет за собой появление и существование целойпирамиды коллективных единств в пределах одного и того же количества индивидов(населения) …Любой индивид социально стоит столько, сколько стоят группы, ккоторым он принадлежит, и место, занимаемое им в каждой из них. Если эти группывлиятельны (напр., государство) и если он там является не десятой спицей вколеснице, то и общественный вес его будет значителен". Следовательно,наиболее могущественными будут те группы, которые наиболее интенсивно влияют наповедение максимально возможного количества индивидов. В число факторов,определяющих влияние той или иной группы, входят количество ее членов, степеньраспространенности группы и солидарности ее участников, наличие в еераспоряжении технического аппарата воздействия на поведение людей. Помимосолидарности членов группы, решающее значение, определяющее ее влияние, играеттакой признак ее организованности, как наличие управляющих и управляемых.
Опираясьна данные исходные принципы, П. Сорокин выделял следующие важнейшие категориисоциальных групп:
1) расовую,
2) половую,
3) возрастную,
4) семейную,
5) государственную,
6) языковую,
7) профессиональную,
8) имущественную,
9) правовую,
10) территориальную,
11) религиозную,
12) партийную,
13) психоидеологичекую.
Элементарнойгруппой П.А. Сорокин называл «реальную, а не мнимую совокупность лиц,объединенных в единое взаимодействующее целое каким-либо одним признаком,достаточно ясным и не сводимым к другим признакам». Группы, объединенные вединое целое на основе нескольких признаков, он называл кумулятивными. Например,класс, в соответствии такой точкой зрения, представляет собой разновидностькумулятивной группы, объединенной такими первичными признаками, какимущественный, профессиональный, правовой и др.
Такимобразом, большинство социологов в своем стремлении к адекватному определениюпонятия «социальная группы» исходят, как правило, из представления обобществе как динамической системе множества взаимодействий, обладающих огромныммногообразием именно групповых характеристик. Социальная группа, — отмечал А. Бентли,- это "…определенное количество людей — представителей общества, которыерассматриваются однако не в качестве физической массы, оторванной от остальныхчеловеческих масс, но в качестве деятельной массы, которая вовсе непрепятствует участвующим в ней людям, равным образом принимать участие вомногих других видах деятельности".
Определяясоциальную группу как «некоторое число людей, взаимодействующих друг сдругом на регулярной основе», современный английский социолог Э. Гидденспроводит различие между данным термином и понятиями «агрегат» и«социальная категория», с одной стороны, и понятиями «первичнаягруппа» и «вторичная группа», — с другой (в последнем случае онпридерживается классификации американского социолога Ч.Х. Кули). Под агрегатом(социальной совокупностью) подразумевается набор людей, оказавшихся в одномместе в одно и то же время, но не имеющих никаких определенных связей друг сдругом — пассажиры в аэропорту, зрители в кино и т.д. Социальная категория — это статистическая группировка, объединяющая людей на основе конкретныххарактеристик, таких как определенный уровень дохода или профессиональноеположение. В свою очередь, понятием «первичная группа» обозначаютсянебольшие ассоциации, связанные узами родства или эмоциональными узами (семья,кружок друзей, единомышленников). Вторичные группы представляют собойнекоторое число людей, регулярно встречающихся, но чьи отношения основываютсяпо большей части на специфических практических интересах (комитеты, клубы и т.д.).
Прирассмотрении проблемы функционирования социальных групп в различныхобщественных системах большое значение имеет особенности процесса ихинституционализации. Понятие «институт» лежит в основе теориисоциальной структуры, разработанной американским радикальным социологом Р. Миллсом.Под институтом Миллс понимает «общественную форму определеннойсовокупности социальных ролей». В ходе взаимодействия институты,структурированные в «соответствии с задачами, которые они должны выполнять»и «стабилизированные лидерами», образуют «институциональныйпорядок». Комбинация этих «порядков» составляет, в свою очередь,социальную структуру.
Р. Миллсиспользует понятие «институт», по существу, в значении, эквивалентномпонятию «социальная группа», выдвигая на передний план властныйхарактер практически любого вида групповой организации. «Какие бы цели непреследовали взаимодействующие партнеры, отмечал он, — и какие бы средства неприменяли, между ними существуют отношения господства и подчинения».
Всовременных западных обществах Миллс выделял пять институциональных порядков:
1) политический,- включающий институты власти, причем члены этих институтов обладают различнымавторитетом и возможностью влиять на решения власти в пределах социальнойструктуры;
2) экономический- институты, организующие трудовую деятельность, хозяйственные ресурсы итехнические новшества с целью производства и распределения товаров и услуг;
3) военный,- гарантирующий стабильность и законный порядок;
4) семейный- институциональная совокупность, регулирующая законные половые отношения,рождение и воспитание детей;
5) религиозный- учреждения, организующие различные виды коллективного почитания Бога.
АкцентировкаМиллсом внимания на отношениях господства и подчинения как основыфункционирования любой социальной группы (института) имела принципиальноезначение, поскольку она затрагивала важнейшую теоретическую проблемусоотношения целей, которые ставят перед собой члены группы и средств,необходимых для их реализации.
Исходныммоментом теории групп традиционно выступала предпосылка, в соответствии скоторой индивиды стремятся объединяться в группы как с целью самовыражения изаботы о собственной безопасности, так и с целью реализации групповыхинтересов, защита которых приносит индивидам выгоду и пользу, что является дляних благом. Еще в конце 60-х гг. ХХ в. этот традиционный подход был поставленпод сомнение американским политологом М. Олсоном в книге «Логикаколлективного действия» (1968 г). Разделяя общую предпосылку, согласно которойиндивиды, как правило, действуют рационально, исходя из своих собственныхинтересов, Олсон однако стремился доказать, что внутри больших групп индивид небудет действовать в целях достижения общих или групповых интересов, дажепребывая в твердом убеждении в том, что реализация этих целей принесет емувыгоду. «Если члены большой группы, — отмечал он, — рационально стремятсядостичь максимума своего личного благосостояния, они не будут стремитьсяк продвижению своих общих или групповых целей до тех пор, пока принуждение незаставит их сделать это или же пока некоторые иные побудительные причины,отдельные от достижения общих или групповых интересов, не будут индивидуальнопредставлены членам группы на тех условиях, что последние примут на себязатраты и тяготы, связанные с реализацией общих целей. Подобные большие группына будут формировать организации для продвижения своих коллективных целей приотсутствии принуждения или же только что упомянутых отдельных побудительныхсредств. Эти положения сохраняют истинность даже в том случае, когда в группеналицо единодушие относительно понимания общего блага и методов его достижения».
Такогорода скептическая позиция являлась как бы спонтанным и естественным ответом навопрос, продиктованный элементарным здравым смыслом: во имя чего индивид,представляющий собой ничтожную величину в большой группе, станет тратить своюэнергию в продвижении общего блага, если в любом случае как член группы онполучит свою долю от этого блага в случае достижения цели? Олсон, полагая чтоэти соображения в гораздо меньшей степени применимы к малым группам, приходит кследующим выводам:
1) чемменьшей является группа, тем большей оказывается пропорциональная доля,приходящаяся на каждого члена;
2) вмалой группе индивид с большей готовностью будет признавать, что ондействительно получит свою долю;
3) вмалых группах индивиды знают друг друга и могут иметь представление о вкладекаждого в общее благо. В больших же группах только принуждение или особыепобудительные средства, индивидуально предлагаемые отдельным их членам,способны обеспечить эффективную кооперацию.
ДоводыОлсона принципиально ставили под сомнение эвристическую ценность изученияполитики в рамках теории групп, получившей вследствие своего универсального характеравсеобщее распространение как в социологии, так и в политической науке, преждевсего, в области политической компаративистики, или сравнительной политологии. Темне менее, такого рода критика не смогла поколебать убежденность многих ученых вполезности группового анализа хотя бы потому, что она, во-первых, относиласьтолько к функционированию больших или «латентных» групп (в то времякак изучение малых групп всегда играло большую роль в рамках данного подхода),а во-вторых, она по этим же причинам фактически стремилась лишь к уточнению логическихграниц такого анализа. Помимо этого, невозможно полностью опровергнуть самувозможность возникновения ситуаций, когда рационально мыслящие члены большихгрупп вполне сознательно будут стремиться внести свой вклад в реализацию общихцелей, полагая, что такими действиями они добьются для себя гораздо большего посравнению с другими, занимающими позицию равнодушных наблюдателей.
С моментасвоего возникновения теория групп в лице своих представителей внесла существенныйвклад в реализацию концепции исследования реальных, «базовых» движущихсил политической жизни. Она способствовала привлечению внимания к такимпонятиям как «власть», «интересы», «конфликт» входе систематического изучения структуры соперничества борющихся за влиянияполитических группировок. В этом же направлении развивалась и уже упомянутаявыше теория классов.
По своемухарактеру классовый подход к изучению политики отличается как от теории групп,так и от теории элит. В то время как социальная группа обычно рассматриваетсякак совокупность индивидов, вступающих во взаимодействие с целью достиженияобщей цели или реализации взаимовыгодного интереса, диапазон «классовыхинтересов» является гораздо более узким. Классы представляют собойсовокупность индивидов, имеющих сравнительно одинаковую долю в одной изфундаментальных «распределительных ценностей» — власти, богатства илипрестижа. Хотя как отдельная единица класс отличается относительным равенствомвнутри своих собственных членов, его отношения с другими классами обычнохарактеризуются в понятиях неравенства. Характеристика класса обычновыявляется в отношении других классов и водоразделом между ними выступают те жевласть, богатство и престиж или их различные комбинации. Поэтому межклассовыеотношения определяются в понятиях разделения и конфликта, связанных, в своюочередь, с изменениями в классовой и, следовательно, в политической системе. Ихосновными характеристиками является конфликт, принуждение, борьба, отсутствиеравновесия и изменения, имеющие нередко революционный, разрушительный характер.
В ХХ в. взападной, особенно американской, политологии классовый подход долгое времяоставался маргинальным, несмотря на то, что он был раньше представлен такимивыдающимися учеными как Карл Маркс, а в дальнейшем такими как Макс Вебер, ЙозефШумпетер, Торнстейн Веблен, Т.Г. Маршалл, Питирим Сорокин и др. Причин дляэтого было немало. Например, в американской политической теории (как напопулярном, так и на академическом уровнях) преобладала точка зрения, согласнокоторой классовые различия играли в истории США незначительную роль, о чем, вчастности свидетельствовал и тот факт, что в этой стране так и не возникламассовая рабочая партия.
Другойпричиной была тесная идентификация классового анализа с работами К. Маркса, чтов условиях перманентной идеологической конфронтации с социалистическимистранами, где этот анализ занимал господствующее положение в общественныхнауках, придавало ему в глазах некоторых западных ученых дополнительнуюнегативную окраску. Распространение в рамках бихевиорального подходаэмпирических методов исследования побуждал ученых, стремящихся к строгойнаучной объективности, дистанцироваться от любых идеологически окрашенных и«ценностно нагруженных» конструкций. Но, несмотря на все этисдерживающие факторы, классовый анализ уже в 60-70-е гг. ХХ в. постепенноотвоевал утраченные несколько десятилетий назад позиции. Широкомасштабныесравнительные исследования, проводимые в рамках теории политическоймодернизации сначала на материале азиатских, африканских, латиноамериканскихстран, а в дальнейшем и посткоммунистических стран Центральной и ВосточнойЕвропы, быстро выявили недостаточность теорий групп и элит, заставляя вновьвернуться к обсуждению проблемы актуальности классового подхода. Вполнеестественно, что возврат к этой традиции был невозможен без новой критическойпереоценки марксистской концепции классов и классовой борьбы.
Хотяпервые решающие шаги в обосновании этой концепции были сделаны Марксом иЭнгельсом уже в знаменитом «Манифесте Коммунистической партии» идругих их ранних работах, окончательную ее разработку Маркс дал уже в своем«Капитале», в котором он стремился доказать неизбежность конфронтациимежду рабочим классом и классом капиталистов вследствие неискоренимых противоречийсамого капиталистического способа производства.
Намарксову теорию классов наложили большой отпечаток исторические обстоятельстваэпохи промышленной революции в Западной Европе первой половины XIX в.,сопровождавшейся ростом организованного рабочего движения, который происходил ватмосфере войн и революций. Своеобразная проекция этой атмосферы на всю мировуюисторию, привела Маркса к выводу о том, что классовая борьба является ееподлинной движущей силой. Глубокий анализ Марксом взаимосвязи противоречийклассовой структуры капиталистического общества с процессом его революционныхизменений является его фундаментальным вкладом в социологию и политическуюнауку.
Вместе стем, уже на рубеже XIX-XX вв. некоторые ученые стали приходить к следующемузаключению: несмотря на свою научную убедительность, марксистская концепция содержитцелый ряд ошибочных положений, связанных, в первую очередь, с темобстоятельством, что ее создатель рассматривал эволюцию капиталистическогоспособа производства не только как ученый, на и как революционный стратег,вождь пролетарской партии и политический теоретик. Классическим примеромнаучной критики революционного учения Маркса является анализ М. Веберомсодержания «Коммунистического манифеста» в одной из своих лекций 1918г. Приведем некоторые наиболее важные выводы, сделанные в этой связи немецкимсоциологом: "…«КоммунистическийМанифест» является пророческим документом. Он предвещает крах частнойпромышленной, или капиталистической организации общества и замену этогообщества сначала, в качестве переходной стадии, пролетарской диктатурой.
Однако за этой переходной стадией находитсяподлинно окончательная надежда: пролетариат не может освободить себя от рабства,не положив конец всякому господству человека над человеком. Это действительнопророчество, сердцевина манифеста, без которой он никогда не был бы написан: пролетариат,рабочие массы сначала через своих руководителей захватят политическую власть,но это — переходный этап, который приведет, как известно, к «ассоциациииндивидов». Именно такой будет конечная ситуация.
Как будетвыглядеть эта ассоциация — об этом «Коммунистический Манифест» забываетсказать, как это делается и во всех программах всех социалистических партий. Намсообщают, что этого мы знать не можем. Может быть только установлено, что наше настоящееобщество обречено, оно потерпит крах в соответствии с законами природы и будетна первом этапе заменено пролетарской диктатурой. Но о том, что последует заней, пока еще предсказать ничего нельзя, за исключением отсутствия господствачеловека над человеком.
Какие доводы выдвигаются, чтобы показатьнеизбежность падения по природе вещей существующего общества? Ибо в строгомсоответствии с законами природы оно приближается к своему концу. Это быловторое кардинальное изречение данного торжественного пророчества, котороепривлекало к нему торжествующую веру масс. Энгельс однажды использует образ — точнотак же, как в положенное время планета Земля столкнется с Солнцем,капиталистическое общество обречено на гибель.
Какие доводы при этом выдвигаются? Первыйзаключается в следующем: буржуазия как общественный класс, под которым всегдаподразумеваются, в первую очередь, промышленники и все те, кто прямо иликосвенно разделяют те же самые интересы, — такой правящий класс только тогдаможет сохранять свой контроль, если он может гарантировать, по крайней мере,элементарные средства к существованию управляемому классу наемных рабочих. Так,утверждают авторы, обстояло дело с рабством, то же самое было с системойфеодальных поместий и т.д. Здесь люди обеспечивались, по крайней мере, голымпропитанием и тем самым мог поддерживаться контроль. Современная буржуазия,однако, не может сделать этого. Она неспособна делать это, потому чтоконкуренция между предпринимателями принуждает их все дальше и дальше боротьсядруг с другом путем снижения цен, а с появлением новых машин неизменновыбрасывать рабочих без всякого пропитания на улицу. Промышленники должны иметьв своем распоряжении обширный слой безработных, так называемый «промышленныйрезерв», из которого они могут в любое время выбрать некоторое числоподходящих рабочих для своих фабрик; и этот слой все время создаетсяувеличивающейся механической автоматизацией.
Однако результат заключается в том (или такутверждал «Коммунистический Манифест»), что появляется всеувеличивающийся класс постоянных безработных, «пауперов», и урезает минимумсредств к существованию, так что класс пролетариев не получает даже элементарныхжизненных средств, гарантированных данным социальным порядком. С этого момента такоеобщество становится непригодным и оно гибнет в результате революции.
Эта так называемая теория пуперизации в такойформе в настоящее время отброшена как неправильная открыто и без каких-либо исключенийсоциал-демократией на всех уровнях. В юбилейном издании «КоммунистическогоМанифеста» его издатель — Карл Каутский безоговорочно признал, чторазвитие пошло по другому пути, а не по этому.
Этот тезис отстаивается в иной форме, в новойинтерпретации, которая, между прочим, как бы и не оспаривается, но, во всякомслучае, она лишилась своего прежнего торжественного характера. Как бы там нибыло, на чем же все-таки основываются шансы на успех революции? Не обречена лиона на вечное поражение?
Теперь мы подходим ко второму аргументу: конкуренциямежду предпринимателями приносит победу тому, кто сильнее размером своегокапитала, своими деловыми способностями, но прежде всего своим капиталом. Это означаетпостоянное уменьшение числа предпринимателей, поскольку более слабыйустраняется. Чем меньше становится число предпринимателей, тем больше увеличиваетсяв относительном и абсолютном масштабе численность пролетариата. В определенный момент,однако, количество предпринимателей уменьшится настолько, что для них станетневозможно поддерживать свое господство. И тогда станет реальным, возможно, мирнои спокойно лишить этих «экспроприаторов» собственности, скажем, вобмен на ежегодную ренту. Ведь они увидят, что почва будет так гореть под ихногами и их останется так мало, что они не смогут удержать свою власть.
Это положение, пусть даже в видоизменной форме,имеет все еще поддержку и сегодня. Однако стало ясно, что, по крайней мере,теперь оно в о о б щ е не является значимым в какой-либо форме. В первуюочередь, оно не оправдано для сельского хозяйства, где, наоборот, во множестве случаевнаблюдалось ясно выраженное увеличение численности крестьянства. Далее, оно оказалосьне совсем неправильным, но иным в плане ожидаемых последствий для обширных отраслейпромышленности, где оно продемонстрировало только то, что простое уменьшение численностипредпринимателей далеко не исчерпывает процесс. Уменьшение слабых в финансовомотношении выражается в их подчинении капиталом, синдикатами и трестами. Однако,параллельным к этим сложным процессам является быстрый рост числа клерков, т.е.неофициальной бюрократии.
Статистически быстрота ее роста обгоняет ростчисленности рабочих, а интересы клерков отнюдь не устремлены в сторонупролетарской диктатуры. И затем снова, появление в высшей степени различных имногообразных форм разделения интересов означает, что в настоящее времясовершенно невозможно утверждать, что сила и количество тех, кто прямо или косвеннозаинтересованы в буржуазном порядке уменьшаются. Теперь, по крайней мере,ситуация не позволяет сделать предположение о том, что в будущем только полдюжины,несколько сотен или несколько тысяч магнатов останутся в одиночку перед лицоммиллионов и миллионов пролетариев".
КритикаМаркса Вебером была направлена против сделанных им и его последователяминеверных выводов относительно перспектив эволюции классовой структуры западныхобществ в целом, но отнюдь не против самой теории классов. Напротив, развиваяцелый ряд идей, сформировавшихся в рамках классической политэкономии исоциалистической литературы, в том числе и марксистского направления, Веберсоздал свою теорию социального неравенства на основе собственной концепциисоциальной стратификации и статусных групп. Следуя заложенной Вебером традициинаучного анализа классовой структуры и влияния классовых противоречий на социальныеи политические процессы, ученые, представлявшие различные направления вполитологии и социологии, также стремились переосмыслить в ХХ в. какмарксистскую теорию классовых конфликтов, так и наиболее удачные попытки еекритических интерпретаций. К числу наиболее выдающихся современныхкомментаторов Маркса, относятся, например, Р. Дарендорф, К.Й. Фридрих, С. Оссовски,Р. Бендикс, С. Липсет и др.
Современныйклассовый подход в политологии как и прежде исходит из постановки следующихпринципиальных вопросов:
1) Чтопредставляют собой базовые характеристики классов и чем обусловлена классоваяпринадлежность? 2) Как классы соотносятся друг с другом и как влияют ихсоотношения на социальную структуру? 3) Каково соотношение между классовойструктурой и политической системой? 4) Какие именно наиболее существенныеособенности сотрудничества и конфликтов обусловливают классовое взаимодействие?5) При каких условиях и когда классовый конфликт приводит к революции? 6) Каковыотношения между элитами, лидерами, группами и классами?
Хотясторонники классового подхода и не всегда сходятся в оценке исходных моментов,определяющих социальную стратификацию, они в целом рассматривают взаимодействиемежду классами и политикой и, следовательно, между политической системой иклассовой структурой в качестве исходного пункта для выдвижения соответствующихгипотез. Центральное место, занимаемое теорией конфликтов в структуреклассового подхода привело Р. Дарендорфа к определению последнего как «теориипринуждения в обществе», суммируемой в следующих четырех пунктах:
Каждоеобщество на любом этапе подвержено процессу изменения. Социальное изменениеповсеместно.
Каждоеобщество в любом пункте демонстрирует разногласие и конфликт; социальныйконфликт вездесущ.
Каждыйэлемент общества вносит вклад в его дезинтеграцию и изменение.
Каждоеобщество основано на принуждении одних его членов другими.
Исходя изтакого подхода, Дарендорф определяет классы как «конфликтные группы,порождаемые дифференцированным распределением власти в принудительнокоординируемых ассоциациях». Данное определение является ключевым в егоконцепции власти как легитимного отношения господства и подчинения, в основекоторого могут лежать многие факторы, в том числе обладание собственностью исредствами производства. В рамках такой концепции именно власть лежит в основесоциальной стратификации, а не материальная выгода или престиж.
Хотяконцепция Дарендорфа представляла собой большой вклад в теорию классов, она небыла лишена недостатков. Ориентируясь на анализ преимущественно индустриальноразвитых обществ, он рассматривает классы в понятиях групп интересов. Приводясоответствующие определения. Он ясно дает понять, что классы для негопредставляют не столько структуры или большие сегменты общества, сколько «властнокоординированные» ассоциации. Он постоянно утверждает, что «социальныеклассы всегда являются конфликтными группами» и что «группы интересовявляются реальными носителями группового конфликта». Тем самым становитсячрезвычайно трудно проводить различие между группой и классом. Эти трудноститолько усиливаются, когда Дарендорф пытается применить свою концепцию вэмпирическом исследовании классовой структуры, поскольку она, постояннодопуская отождествление классов и групп, приводит к неизбежному выводу, согласнокоторому там, где существуют властные отношения, всегда возникают конфликтныегруппы и классы.
ПоДарендорфу, власть является «легитимным господством», которое связаноисключительно с «принудительно координируемыми ассоциациями». В товремя, как господство «является только фактическим отношением, властьпредставляет собой легитимное отношение». Такого рода концептуальная схемане включает в себя отношения господства и подчинения, существующие вне «принудительнокоординируемых ассоциаций» и вносит совсем небольшой вклад в анализ такихобщественных структур, в которых «фактические» отношения являютсяболее значимыми по сравнению с «легитимными» отношениями и где самииндивиды имеют столь же важное значение, как и формализованные позиции.
Вобщесоциологическом плане классовый подход к анализу общества и егопротиворечий исходит из того, что классы являются наиболее важными и решающимиэлементами социальной структуры. Все индивиды изначально рождаются внутриопределенного класса. Уже в этом состоит отличие класса от группы интересов,членство в которой является более или менее добровольным. Кроме того, индивидможет одновременно принадлежать к нескольким группам, но только к одному, а ненескольким классам. Именно потому, что классы лежат в основе социальной структуры,их анализ может служить исходным моментом для исследования соответствующихсоциальных, политических и экономических систем.
Различныеконфигурации классовой структуры в различных обществах легче всего изучать наоснове сравнительного метода, позволяющего выявлять не только спецификупроцессов классообразования в различных культурах, но и влияние этих процессовна формирование многообразных политических систем. Эти исследования доказывают,что в любом более или менее развитом индустриальном обществе имеютсянеравнозначные по власти, статусу, богатству и влиянию социальные группы,образующие иерархическую (т.е. упорядоченную по принципу низшие — высшие) последовательностьна основе целого ряда признаков. Такими признаками являются собственность (размеримущества, дохода), власть (политическая и административная), социальный статус(род занятий, образование и др.).
На этойоснове ученые обычно выделяют в порядке обобщения высший, средний и низшийклассы, внутри которых также имеются соответствующие низшие, высшие и средниекатегории (страты), образующиеся в зависимости от их возможностей иметь доступк всегда ограниченным материальным ресурсам и их перераспределению.
Классоваяструктура и лежащая в ее основе экономическая организация лежит в основе социальныхи политических отношений групп и индивидов, независимо от того — осознают этопоследние или нет. Критикуя распространенную в США в 40-50-е гг. ХХ в. концепцию«нового среднего класса», сторонники которой отрицали классовуюприроду американского общества, Р. Миллс справедливо отмечал в своей работе«Белый воротничек», что проповедовать такую теорию означает «путатьпсихологические ощущения с социальной и экономической реальностью. Если учеловека нет „классового сознания“, то это еще не означает, что „классовне существует“ или что „в Америке все составляют средний класс“.Классовая структура в качестве экономической организации оказывает влияние нажизненный выбор людей…».
Классоваяструктура равным образом оказывает влияние и на политическую систему, посколькупервая составляет ту социальную среду, в которой формируется государство иполитическая система в целом. Однако воздействие социальной среды на развитиеполитических институтов далеко не всегда является прямым и непосредственным. Всовременных развитых цивилизованных обществах роль важнейшего посредника междуними играют институты гражданского общества.2. Гражданское общество: понятие, структура,функции
Понятие“гражданское общество” (ГО) является чрезвычайно насыщенным по своему смыслу, посколькуоно должно рассматриваться в контексте тысячелетней истории развитияполитической мысли. В узком смысле слова концепция ГО как коллективнойобщности, целого, существующего независимо от государства, является объектомспора между консервативной, либеральной и социалистической политическимитрадициями мысли, окончательно сформировавшимися XIX-XX вв. политической. Темне менее истоки этого спора, безусловно, восходят к античной классике исредневековью. Без знания и понимания исторических корней современных теорий ГОневозможно понять и особенности дискуссий вокруг этого понятия в современнойРоссии и в странах Восточной Европы.
Иконсервативная, и либерально-конституционная, и социалистическая традиции в томили ином виде являются наследницами европейского Просвещения в различных еговариантах — шотландском (Юм, Хатчесон и др.), французском и немецком (последнийвключает в себя и романтические идеи, развиваемые в философии Гегеля). Длябольшинства теорий ГО характерно стремление к более или менее четкомуопределению отношения между частной и публичной, индивидуальной и общественнойсферами, общественной этикой и индивидуальными интересами, страстями ижеланиями индивида и общественными потребностями. Особенность обсуждения этихпроблем в XVIII-XIX в. в. состоит в том, что их актуальность в XX в. (особенново второй его половине), как это ни парадоксально, постоянно возрастает.
Важнейшимкритерием ГО является существование свободного гражданского коллектива какобъединения равноправных, автономных и активно действующих индивидов. Наиболеесущественным для ГО является существование сферы, в которой отдельные индивиды,подчиненные собственным желаниям, капризам, руководствующиеся собственнымифизическими и духовными потребностями, стремятся к достижению “эгоистических”целей. Это та сфера, в которой “бюргер" как частное лицо реализуетсобственные интересы, где (если воспользоваться гегелевским выражением) свободная,самоопределяющаяся индивидуальность выдвигает свои требования, направленные наудовлетворение своих желаний и личной автономии. Публичная сфера взаимодействияв ГО является публичным пространством лишь постольку, поскольку она отделяетсяот тех социальных акторов, которые вступают в нее именно как частные индивиды.
Такимобразом, там, где не существует частной сферы, не существует соответственно исферы общественной: обе должны существовать в диалектическом единстве, сливаясьвоедино.
Диалектикаи напряженность между публичным и частным конституируют ГО. Но исходным пунктомявляется индивид как субъект (моральный и физический), без которого никакаятеория ГО невозможна.
Все этиособенности концептуального свойства проявились уже на стадии генезиса идеи ГО.В историческом плане эта идея выкристаллизовывалась в ходе дискуссий о соотношении(сосуществовании) общества и государства. Их четкое различие было, однако,сформулировано только XIX в. либеральной философии Б. Констана и Д.С. Милля. Предшествующиеисторические типы европейской цивилизации демонстрируют — теоретически и практически- образ всеохватывающего «Общества-Государства». Основные этапы эволюцииэтого образа — «город-государство» эпохи античной классики,теоретический образ «церкви-государства» эпохи западноевропейскогосредневековья, достигший апогея в XIII в., затем монархические теории XVI в., вкоторых тщательно разрабатывался образ князя, вбирающего в себя началаобщественности и государственности, далее «государство-нация» эпохиВеликой французской революции с последующим утверждением теории национальногосуверенитета.
Историческиекорни теории гражданского общества. Греческая политическая философияпредставляет собой своеобразный исходный пункт в постановке вопроса осоотношении государства и общества. Важнейшим «промежуточным» пунктомявляется эпоха Возрождения. Между античным и ренессансным взглядами наобщественную организацию простирается теоретический континуум, отдельныеэлементы которого были использованы в новое время для обоснования концепциигражданского общества. Важнейшими из этих элементов являются аристотелевскиеконцепции полисной ассоциации и политического человека, с одной стороны, иобоснованный Макиавелли взгляд на государство как внеличностную целостность (воплощеннуюв фигуре монарха), — с другой. В этом плане, если античная политическая теория- это прежде всего теория всеобъемлющего общества-государства, опыт новоговремени вырабатывает, скорее, одномерный взгляд на государство как целостность,обладающую специфическими качествами гаранта прав и обязанностей. Его силазаключена в силе права и оно не может выйти за пределы последнего и статьчем-то большим. Такое государство юридически провозглашает и гарантирует праваи обязанности своих членов — будь то индивиды или объединения индивидов. Ономожет провозгласить права и обязанности религиозных обществ, но само неявляется религиозным обществом. Оно может провозглашать и гарантировать праваинициаторов экономического или культурного процессов, не будучи само по себеинициатором экономики и культуры. Иными словами, оно устанавливает рамки прав иобязанностей, но не представляет собой обрамления жизненного целого.
Другимважнейшим элементом исторической традиции является христианскаясоциально-политическая доктрина. Христианская церковь и ее авторитетформировались в период Римской империи. Первоначально это была религияотверженных. В евангельском наставлении «воздавайте кесарю кесарево, аБогу богово» (Ев. От Мат. XXII, 21), была заложена воистину взрывоопаснаясмесь, означая в перспективе разделение сфер общества и государства. В 13 в. вполитической философии Фомы Аквинского был осуществлен синтез аристотелевскогоучения о государстве с христианским взглядом на жизнь и предназначение человека.Для Фомы государство не является продуктом греха, но, скорее, результатомобщественной природы человека. Аристотелевскую концепцию благой жизни вавтаркическом полисе он рассматривает в понятиях жизни христианской и видитвысшую цель государства в приближении спасения. Таким образом оказываетсявозможным поддерживать церковные требования без того, чтобы сводить рольгосударства к некоей негативной власти, призванной только воспрепятствоватьтому, чтобы человеческие вожделения не довели общество до анархии.
Но чтоявляется еще более важным, Фома создал концепцию государства как органаположительного благосостояния, миссией которого является служба обществу. Такойпереворот в представлении о роли государства мог быть осуществлен только врамках томистской концепции человека как существа, наделенного общественнымипотенциями, которые нуждаются в реализации. Эта концепция шла вразрез страдиционной средневековой идеей, согласно которой жизненно важно ограничитьдеятельность людей, не давая им права самим решать свою судьбу в силу ихприверженности греховному миру зла.
Вполитической философии Фомы сформулирована также оригинальная теория закона,дающая правителю широкий простор для реализации светских принципов. Закон — этовеление разума, который должен быть направлен на общественное благо. Правитель(или правители), будучи ответственными за благосостояние общества, такжеявляются провозвестниками блага. Таким образом, хотя закон и ведетпроисхождение от универсальных принципов справедливости, он зависит в планесвоей действенности от того, в какой мере он усиливается и проводится в жизньправительством в каждой отдельной стране. Закон содержит в себе элемент воли,выразителями которой являются и сам разум, и правитель.
Разделяявслед за Аристотелем формы правления на монархию, аристократию и демократию,Фома вполне естественно рассматривал первую как наилучшую из всех, полагая, чтоона в наибольшей степени воплощает единство цели и воли по сравнению с другимиформами и поэтому лучше всего может служить задаче сохранения единства общества.К этому аргументу в новое время будут обращаться все теоретики монархии.
Примечательнойчертой политической теории Фомы является разработка им концепции «государствавсеобщего благоденствия». Философ совершенно отчетливо видел, что функциигосударства не ограничиваются исключительно охраной формального порядка. Государстводолжно взять на себя заботу об экономической сфере общественной жизни. Онодолжно контролировать торговлю, препятствовать получению несправедливых ичрезмерных доходов и, защищая справедливые цены и плату за труд, способствоватьувеличению богатства своего народа. Возможно, Фома Аквинский является первым взападноевропейской политической традиции теоретиком социальногозаконодательства как основной функции государства. Значение политической теорииФомы заключается, прежде всего, в том, что, оставаясь на типично средневековойточке зрения по вопросу о различных функциях и целях государства и церкви, он сособой силой защищал идею предела государственного вмешательства, отвергалпретензию законодателей преобразовывать все и вся исключительно при помощизаконодательных предписаний, устанавливая контроль над духовной и частнойжизнью людей. Тем самым было высказано предостережение против иллюзий,овладевших умами политических теоретиков последующих эпох, когда духовнаямонополия церкви была подорвана, а ее организационная мощь сломлена в процессероста крупных национальных государств в Западной Европе.
В эпохуРенессанса и Реформации наступает решительный поворот от теократических иполиархических тенденций в сторону формирования единых национальных государств.Национальное государство стремится к аннексии сфер религии, образования икультуры. Под знаменем меркантилизма оно создает единое экономическоепространство, оттесняя на периферию все элементы традиционного средневековогообщества. В интеллектуальной сфере было вновь открыто римское гражданское правос его традицией суверенного города-государства и суверенной властипринцепса-императора. Политические тенденции эпохи Реформации, когда Лютернуждался в поддержке германских князей в своей борьбе с Римом, способствовалитакже утверждению принципа «чья власть, того и религия», который сталитогом религиозных войн XVI в.
В итогесложившаяся в Западной Европе ситуация укрепила принцип «государства-церкви»независимого от Рима, но зависимого от монарха, объединявшего в своих рукахсветскую и религиозную власть. В культурном плане такой процесс преобразованиясредневекового сословного государства в монархическое государства былознаменован возвратом к классическим традициям античного единства греческогогорода-государства и римской империи с их тенденцией к интеграции человеческойжизни в рамках единого принудительного сообщества. В рамках англиканской илютеранской Реформации и церковь, и государство рассматриваются как светскиесообщества (за исключением кальвинистского региона). Утверждаются римскиепринципы автократии и абсолютизма в рамках понятия «король-государство»,а вместе с ними и новая трактовка принципа суверенитета, опирающегося на голуюсилу. В политической теории эти принципы были отчетливо сформулированыМакиавелли и Боденом. Английский политический мыслитель Т. Хукер в своей «Церковнойполитике» (1594 г) прямо утверждал, что в христианском государстве народвыступает в виде церкви и сообщества.
Радикальнойреакцией на господство монархического принципа была Французская революция XVIIIв. Она заставила исторический маятник двигаться в ином направлении. Но,отбросив прилагательное «монархический», она сохранила другоеприлагательное — «всеохватывающий» для характеристики республики,главным атрибутом которой становится принцип национального суверенитета. Национальныйсуверенитет означает абсолютную власть нации, действующей через своихпредставителей и даже через единого плебисцитарного первого консула илиимператора. Государство вправе делать то, что ему вздумается — регулироватьцерковь, подавлять ремесленные и торговые гильдии, ликвидировать рабочиеассоциации, университеты, старое провинциальное устройство, словом, бытьвсеведущим. С этой точки зрения революция сохранила во всей чистоте принциппросвещенного деспотизма.
Втеоретическом плане новая теория соотношения государства и обществапредвосхищается ультра-демократической философией Руссо, создавшего в трактате«Об общественном договоре» концепцию, которую условно можно назватьтеорией корпоративной демократии.
Разрабатываясвою политическую философию, Руссо отталкивается от предшествующей традиции,которую в дальнейшем он переворачивает вверх дном. Речь идет прежде всего оконцепции природного состояния. В произведении Руссо оно столь же анархично каку Гоббса, и столь же возвышенно прекрасно как у Локка. «Все люди отприроды добры и только из-за общественных институтов они становятся дурными»,утверждал французский мыслитель. Цивилизация, будучи продуктом интеллекта,приносит людям только зло, разрывая узы взаимопомощи и порождая погоню засобственностью и своекорыстие.
«Общественныйдоговор» представляет собой попытку установить — каким образом люди,вынужденные жить в государстве, могут воспользоваться его преимуществами,соединяя их с добродетелями первобытного человека. Ответ звучит просто — путемповиновения законам, которые необходимо заново создать. С этой целью людизаключают договор, по которому каждый индивид уступает целому все природныеправа и становится таким образом подданным этого целого. При этом он остаетсясвободным, поскольку он включен в это целое, которое по самому характерудоговора без него не может быть таковым.
Руссоопределяет целое как всеобщую волю. Эта воля и является государством. Оназащищает и воплощает в себе индивидуальную свободу. Она является неделимой инеотчуждаемой и поэтому не может быть делегирована кому-либо без того, чтобы нестать отчужденной. Иными словами, народ не может передать законодательнуювласть какому-либо индивиду или группе индивидов, действующих в его интересах. Темсамым Руссо решительно выступает против представительной демократии, защищаяпринцип прямого народного правления.
В связи сэтим возникает законный вопрос — каким образом возможно обеспечить участиекаждого без исключения индивида в принятии законодательных решений?
Пытаясьответить на этот вопрос, Руссо производит своеобразный акт отчуждения всеобщейволи от интересов отдельных индивидов и групп. Воля является всеобщей непотому, что каждый индивид ее поддерживает, но потому, что она направлена на благосостояниецелого. Следовательно, она является интегрирующей, «математической» волейи ни в коем случае волей большинства. Ведь последнее, сколь бы оно ни быловелико, может иметь собственные своекорыстные интересы.
Логическиследуя этой посылке, Руссо вынужден признать, что в случае возникновенияразногласий между двумя партиями, обе могут выражать только отдельные воли. Болеетого, в этом случае даже отдельный бескорыстный индивид, находясь в стороне отборющихся партий, в принципе может стать выразителем всеобщей воли. Такимобразом автор «Общественного договора» попал в логический тупик,пытаясь ответить на вопрос: кто может и должен сказать — что является всеобщейволей в огромном количестве случаев, когда единство недостижимо.
В связи сэтим Руссо вынужден видоизменить свою аргументацию и утверждать, что, даже еслиобщая воля и воля всех различаются концептуально, тем не менее, во многихреальных ситуациях воля большинства может рассматриваться как всеобщая или, покрайней мере, максимально к ней приближаться. Проницательно отметив, что впрославляемом Локком правиле большинства скрывается возможность тирании, Руссов конечном итоге вынужден это правило полностью принять.
И тем неменее в его теории скрываются многие опасности. Например, всеобщая воля недопускает неповиновения отдельных индивидов, имеющих собственное, отличное отвсех мнение, принуждая их к послушанию посредством наказания. Более того, егособственная модификация своего учения превращается в откровенную апологиюименно тирании большинства, поскольку в конечном итоге только оно и может статьв действительности судьей в своем собственном деле, узурпировав тем самымтрактовку целей общественного договора.
Такимобразом, начав с крайнего индивидуализма, Руссо заканчивает полным коллективизмом,беспрекословно подчиняя индивида государству.
Наибольшеезначение для формирования концепции ГО в политической теории представляетпереоценка учения Руссо и конституционалистских экспериментов в революционнойФранции, осуществленная представителями основных направлений политическойидеологии конца XVIII-первой половины XIX в. в. — консерватизма, либерализма исоциализма. Все эти, сложившиеся в Западной Европе и имевшие различную, иногдаярко выраженную национальную окраску, направления, в определенном смысле, могутрассматриваться как идеологическое следствие промышленного переворота,охватившего в XIX в. весь континент. В рамках каждого из них развивалисьмногообразные течения, что нередко делает трудными попытки выработать общиеадекватные определения самим ключевым понятиям, давшим наименование все этимтечениям.
В XIX в. вГермании под большим влиянием Руссо и Французской революции возникаетромантическое движение. Историки, юристы и философы-романтики (Савиньи, Фихте,Гегель) идеализируют народ, который объявляется носителем особого мировоззрения(Weltanschauung) и духа. Он представляет собой особую сущность, отличную отгосударства. Он является прообразом того, что мы предпочитаем называть «обществом»,т.е. объединением людей, действующих во имя своих собственных целей. Вгегелевском варианте романтической философии народ идентифицируется сгосударством и личностью правителя в форме, близкой концепции национальногосуверенитета, распространяемой французскими революционерами. «Народный дух»таким образом идентифицируется с государственным принципом.
Всоответствии со знаменитой триадой тезис — антитезис — синтез, тезис означаетзакон как внешнюю реализацию права. Право контролирует гражданское, илибуржуазное общество, т.е. сферу производства и торговли. Такое объединениеэкономических интересов в рамках государства знаменует низшую и грубую формупроявления государственности в форме буржуазных отношений.
Антитезис- это Нравственность как внутренняя реализация Права, устанавливающая системуправил, регулирующую мораль внутри индивида. Напряженность и различия междувнешним законом и индивидуальной совестью требует их синтеза и примирения. Онивозникают в концепции социальной этики (Sittlichkeit), объединяющейюридические, нравственные и правовые принципы в рамках полностью развитогоГосударства. Именно в своей развитой форме Государство может быть отождествленос Народом как носителем вечного сознания. Народный дух, выступая в формегосударства, в дальнейшем сливается с более специфической государственнойформой — прусской монархией. Король возвышается над игрой буржуазных интересов,находясь вне сферы экономических связей, фокусируя единство нации.
В целомгегельянство, возможно, является самой крайней версией концепции «государства-общества».Но в его рамках возникает идея буржуазного общества как системывзаимодействующих интересов, стимулирующих развитие права. Это — исходный пунктразвития марксистской теории.
ХотяМаркс, по собственному его признанию, поставил гегелевский анализ «сголовы на ноги», этот анализ стимулировал равным образом как развитиеабсолютистской традиции, так и антиэтатистского направления в социалистическойтеории. Слиянию в марксизме обеих начал способствовал их общий источник — гегельянство,враждебное (как и марксизм) либерализму. Гегель утверждал, что в своей развитойформе государство дополняется двумя атрибутами. Один из них дополняетгосударство снизу, другой — сверху. Наверху оказывается система государственнойзащиты и государственного образования, регулирующая конфликты и восполняющаядефекты буржуазной классовой системы. Внизу развиваются корпорации или гильдии.Каждая из них вдохновляется профессиональной гордостью и служением общему благу.Тем самым обеспечиваются моральные корни государства и закладывается основаСоциальной Этики.
Итакпервоначальное буржуазное общество наделяется снизу и сверху новыми атрибутамии тем самым становится основой истинного государства, возникающего в результатесинтеза права и нравственности. Вне системы социальной этики погоня за богатствомпорождает нерегулируемую концентрацию капитала, пролетаризацию населения,колониальную и торговую экспансию.
Еслиопустить гегелевскую теорию «истинного государства», то мы получимвсе основные элементы социалистической критики буржуазного общества, особенно вее марксистском варианте.
Вмарксистской концепции социального переустройства означает революционное «отрицание»государства означает торжество чистого общества в его коммунистической форме. Марксистскаятеория использует понятия «общество» и «государство» длятакого рода аргументации: в истории никогда не существовало различий междугосударством и обществом, так как государство везде является органом,выражающим определенный материальный (общественный) интерес; в будущем эторазличие отпадет, так как не будет никакого государства. Если сравнить этуконцепцию с гегелевской системой, то она останавливается на том этапе, которыйГегель именовал низшей и грубой фазой развития государственности,контролирующей систему экономических отношений. При этом марксизм претендует наразработку системы социальной этики.
В новоевремя возникло две альтернативы гегелевско-марксистскому анализу соотношенияобщества и государства. Первая альтернатива была связана с развитиеминдивидуализма, родиной которого стала Англия, а затем США. Индивидуалистическаятрадиция была органически связана с христианской практической философией вообщеи с практикой нонконформизма, в частности. В романских странах определеннымэквивалентом англосаксонского пути становления гражданского общества сталоразвитие мощного синдикалистского движения. Основные принципы синдикализмапредвосхищались в анархистской философии П.Ж. Прудона.
Формированиесовременной концепции гражданского общества. На рубеже XIX-XX вв. особенностигенезиса гражданского общества были проанализированы М. Вебером в работе“Протестантская этика и дух капитализма". Опираясь на огромныйисторический материал, он показал — какую роль в этом процессе игралирелигиозные учения сектантского аскетического пуританизма, его своеобразнаяпрактическая философия. В ее рамках сформировалась концепция индивида,обладающего собственной метафизической и моральной ценностью. Из такихиндивидов в дальнейшем возникли “деловые клеточки” западного общества. “Деловыеклеточки западнизма, — отмечает А. Зиновьев, — возникали и до сих пор возникаютглавным образом по инициативе частных лиц, на их средства, на их страх и риск,то есть “снизу”. Эти лица сами решали и решают, чем должна заниматься (на чемспециализироваться) создаваемая ими клеточка, создаваемая ими клеточка, как онадолжна функционировать, как сбывать продукты ее деятельности. Деловые клеточкиобладают известной автономией в своей деятельности. Их организаторы ираспорядители суверенны в принятии решений, Конечно, это — суверенитет, ограниченныйрамками законов и традиций, а также взаимоотношениями друг с другом, Но ведь и“национальные государства" не обладают абсолютным суверенитетом".
Такимобразом, основным признаком западного общества является то, что в нем впервые вистории появилась возможность для формирования человека какиндивидуализированной личности не в порядке исключения, а в массовых масштабах.В этом смысле западное общество резко отличалось от “традиционных" (восточных)цивилизаций, в которых интересы индивидов и групп всегда были опосредованыгосударством, подчинены ему.
Со второйполовины XIX в. в западной политической мысли преобладали две основныеконцепции ГО, первоначально противостоявшие друг другу. Первая, вполнесправедливо именуемая гегельянской, оказала огромное влияние на различныенаправления социалистической и леворадикальной теории. К ним относятся, впервую очередь, концепции ГО Маркса и Прудона.
Хотяконцепции Гегеля и Маркса и выглядят, на первый взгляд, как взаимоисключающие,оба философа были едины в неприятии капитализма, развивавшегося стихийно сэпохи первоначального накопления. При всей яркости и справедливости марксовойкритики капитализма того времени, до сих поражает лапидарность и точностьформулы Гегеля, с помощью которой он заклеймил в 1805 г. в своих Йенскихлекциях нищету новой классовой системы, порожденной иррациональностью «дикого»капиталистического рынка: «ein sich in sich bewegendes Leben des Toten»(копошащаяся в себе самой жизнь мертвеца). Оба мыслителя рассматривалигосударство и государственный контроль как важнейшие орудия трансформациибуржуазного, или гражданского общества (в немецком языке эти понятиятождественны): в гегелевском варианте — путем синтеза системы социальной этикис монархией, в марксовом — путем социальной революции и диктатуры, цель которых- создание безгосударственного коммунистического сообщества. В обеих концепцияхбыла по-своему переработана традиция утопической и романтической критикикапитализма и они до сих пор питают различные версии политического и философскогорадикализма.
Другаяконцепция, которую условно можно назвать «классической», уходиткорнями в философию Канта, идеи шотландского Просвещения, наследие французскойреволюции, философию Гоббса и Локка и, наконец, в различные вариантыклассического либерализма XIX века. В современной западной политологии особеннопопулярной считается англо-американская версия этой концепции, в рамках которойГО рассматривается как саморегулирующаяся сфера, высший охранительиндивидуальных прав и свобод, которые необходимо защищать от постоянных угрозвторжения со стороны государства. Если романтическая критика Гегеля и Марксаформировалась в ряде аспектов под влиянием античной философско-политическойтрадиции (особенно философии Аристотеля), в классической концепции было отчетливовыражено понимание того непреложного факта, что современный цивилизованныйчеловек никогда не мог бы чувствовать себя свободным, живя в соответствии сгреческими представлениями о свободе. Это вполне естественно, поскольку всясовременная жизнь определяется постоянно возникающими конфликтами междуаппаратом государства и обществом. Суть этих конфликтов была прекрасносформулирована итальянским политологом Джованни Сартори: "…Как только мыимеем государство, которое отлично от общества и стремится к господству надним…, власть народа может быть только властью, взятой от государства".
Такаяформулировка, конечно, заключает в себе парадокс. Любая концепция ГО всегдаможет рассматриваться как специфическая форма взаимодействия общества игосударства. Ведь государство в определенном смысле предшествует обществу. Егоспецифической целью является поддержание принудительной схемы законногопорядка, с помощью определенных предписаний и санкций, обеспечивающих всеобщуюбезопасность. Только под защитой закона могут создаваться многообразныесоциальные образования. Правовое государство, следовательно, составляетсердцевину ГО и именно в этом смысле ему предшествует. В этом плане, прогрессГО предопределяется в реальной жизни эволюцией самого государства, а вовсе нестепенью развития гражданской автономии.
Нетничего удивительного в том, что большинство специалистов, принадлежащих кразличным направлениям интерпретации самого феномена ГО, почти единодушновыделяют две основные стадии в его формировании:
1) стадиянациональной интеграции;
2) стадияуниверсализации принципа гражданства внутри государства-нации. Возникновение вXIX веке мощного социалистического движения в западноевропейских странах иуспех его попыток добиться гражданской эмансипации рабочих в смысле предоставленияим всей полноты политических и экономических прав имели огромное воздействие наэволюцию классической концепции гражданского общества, которая сначала сталаотождествляться с идеей универсального гражданства, а в наши дни фактическистала сливаться с понятием либеральной демократии.
Такаяэволюция создала в дальнейшем трудности идеологического и теоретическогопорядка. Отождествленная с либеральной демократией, идея гражданского обществастала приобретать открыто прозападную ориентацию. Вследствие уникальнойкомбинации федерализма, автономных ассоциаций, разделения церкви и государства,защиты индивидуальных свобод, которые, в свою очередь, были результатомсоединения традиции пуританской духовной революции и английского общинногоправа, Соединенные Штаты Америки издавна стали рассматриваться в качествеидеальной модели гражданского общества. Например, в знаменитой работе А. деТоквиля «О демократии в Америке» американская модель былапротивопоставлена западноевропейским обществам, где индивидуальные праварассматривались как уступка со стороны государства.
К началуХХ в. токвилевская концепция американской демократии бала разрушена МаксомВебером на основе анализа новых фактов развития в США аппарата бюрократическогоуправления. В дальнейшем, происшедшая в Западной Европе демократическаяреволюция, которая завершилась в 60-е г. г., привела к формированиюпредставления о Западе как единственном оплоте ГО. Либеральный Запад стал такимобразом противопоставляться авторитарному Востоку.
Подобногорода иерархия устраивала, конечно, далеко не всех ученых, в особенности, тех,мировоззрение которых формировалось под влиянием академического марксизма. Критикапиталась очевидными противоречиями самой прозападной версии ГО,идеализировавшей отнюдь не идиллическое развитие американской демократии впослевоенные годы. Например, в США чернокожие американцы только к середине 50-хг. г. были признаны в качестве полноправных граждан (в результате процесса«Браун против министерства образования»). Кроме того, развитиекапиталистической экономики само по себе далеко не везде означает прогресс ГО. Можноли говорить о существовании гражданского общества в таком вестернизированномэтнократическом государстве как Израиль?
Обсуждениевсех этих явных противоречий дало толчок не только к пересмотру классическойконцепции ГО (например, в теориях «двойной реструктуризации» отношенийгосударства и гражданского общества Д. Хелда, «публичной сферы» Х. Арендт,«коммуникативного пространства» и «делиберативного форума» Ю.Хабермаса) но и к глубоким сомнениям в возможностях ее дальнейшегосуществования. Так были созданы предпосылки для возникновения принципиальноновой концепции ГО, которую некоторые ученые называют постмодернистской,поскольку ее источником действительно были новые постмодернистскиеинтерпретации социальной теории. Другим источником этой концепции являетсясовременная феминистская литература. Изучение процессов перехода отавторитарных форм правления к демократии в Латинской Америке, а позднее встранах Центральной и Восточной Европы также стимулировали тенденцию к «переоценкеценностей» в постмодернистском направлении.
Наиболеетипичная формула в рамках данного направления выглядит следующим образом: возможныразличные гражданские общества для различных времен и обстоятельств. Носителямиидей ГО могут быть любые силы, подрывающие авторитаризм. Своеобразным апофеозомнового истолкования может считаться следующее замечание М. Леонтьева: вгражданском обществе нет ничего существенно демократического и поэтому самаконцепция одновременно апеллирует как к представителям маргинализированныхсоциальных движений, так и к демократическим элитам, которые поддерживают такиеорганизации как Всемирный банк реконструкции и развития и Международныйвалютный фонд.
Классическаямодель ГО была объявлена постмодернистами «статичной» и ей былапротивопоставлена так называемая «модель участия», выдвигавшая напередний план «позитивные права» граждан — участников массовыхдвижений и коллективных действий, свойствами которых являются мобильность,творчество, продуктивность, ассоциация, жизненность и т.д. В результате, кмоменту развертывания «бархатных революций» в постмодернистскойполитической теории акценты были перенесены от анализа развитых форм ГО врамках модели либеральной демократии на потенциальных его носителей внутриантиавторитарных движений.
Впринципиальном смысле новая теория была типичным примером смешения радикальногоэлитарного подхода со ставшими уже традиционными приемами анализа,разработанными в рамках западной транзитологии. В транзитологической литературеГО определялось преимущественно в понятиях, характеризующих развитиеполитических институтов, приобретение конституционных прав. В соответствии сподобным подходом такие протестные организации как польская «Солидарность»,венгерский «Демократический форум» или же организации, созданныесоветскими диссидентами, стали рассматриваться в качестве основных элементомрождающегося ГО, особенно после того, как эти организации вступили в периодинституализации. Тем самым как постмодернистский, так и традиционныйполитологический анализ внесли свой вклад в формирование интеллигентскоймифологии, камуфлировавшей процесс возникновения новой посткоммунистическойбюрократии с ее символической политикой, или анти-политикой.
Истокиэтой мифологии очевидны. Бюрократический социализм советского типа органическине признавал и был несовместим с существованием легитимных и идеологическипризнанных форм автономных организаций, представлявших экономические,социальные и культурные интересы. «Организованная безответственность»плановой социалистической экономики, старые партии и массовые организации небыли носителями такого типа политического образования, который способствуетвыявлению, артикуляции и организации индивидуальных и групповых интересов,независимых от государства. Но либеральные демократии, о стремлении создатькоторые декларативно заявляли сменившие коммунистов новые правительства, немогут функционировать вне таких независимых организаций, артикулирующихмногообразные интересы общества и участвующих в разработке и принятииполитических решений. Профсоюзы и ассоциации предпринимателей, частныеорганизации и объединения свободных профессий, независимые СМИ, — все этиструктуры являются противовесом патерналистским претензиям государства ибюрократии. В посткоммунистических обществах эти структуры отсутствовали. Исключениесоставляли столицы и крупные города, где традиции университетского образованияи развитая система массовых коммуникаций способствовали возникновениюзаинтересованных групп, независимых профсоюзов, организаций предпринимателей,хрупких политических партий и более или менее эфемерных массовых политическихдвижений и объединений. В результате мирные революции в странах Центральной иВосточной Европы (а в дальнейшем и в России) возглавлялись и осуществлялись некаким-то новым восходящим социально-экономическим классом, но небольшойполитической контр-элитой, сформировавшейся преимущественно из перебежчиков изрядов старой номенклатуры, представителей академической интеллигенции и т.п. Протестующиемассы — рабочие и служащие играли некоторую роль только в весьма короткийпериод массового народного протеста и драматического «поворота власти»в 1989-1990 г. г.
Дляистории революций ничего принципиально нового такая ситуация, конечно, означатьне могла. С социологической точки зрения, это означало, что новые демократии небыли ни инициированы, ни осуществлены каким-то специфическим классом,обладавшим вполне сформировавшимися интересами и господствовавшим на протяжениивсего процесса трансформации. Это означало также отсутствие в обществесколько-нибудь долговременного опыта демократической политики ссоответствующими культурными традициями и, что более важно, профессиональнымигруппами, способными систематически проводить демократические решения на всехинституциональных уровнях. Фактичеcки молодые демократии Центральной иВосточной Европы управлялись и управляются руководящим слоем, представляющимспецифическую структуру, которая объединяет старые и новые традиции власти игосподства.
Вместе стем, с точки зрения участия в общественной жизни, граждане посткоммунистическихгосударств не демонстрировали особого желания быть втянутыми в мир реальнойполитики. Большинство людей предпочитало быть управляемыми справедливой,честной и эффективной элитой. Например, в Польше только 3% населения заявили освоем членстве в той или иной политической партии. Эти данные свидетельствовалио возникновении своеобразной психологии, весьма характерной для раннего этапапосткоммунистической истории, когда свобода от государственного вмешательства вличную жизнь, «право на неучастие», возможность доверить исполнениеобщественных дел «квалифицированному правительству» началирасцениваться как права, высшие по отношению к праву оказывать личноенепосредственное воздействие на политический процесс.
Такоевосприятие полностью соответствовало образу «аполитичной политики» или«анти-политики», первоначально созданной польскими, венгерскими ичешскими интеллектуалами, выдвинувшими лозунг «морального сопротивления»правящему коммунистическому режиму. Наступление эпохи «мирных революций»существенно трансформировало идею «анти-политики», превратив ее ворудие осуществления не общественных, а узко-групповых интересов.
Как ужеотмечалось, стратегия «мирной революции» и либеральных реформ,ориентированных на создание «нормального» западного общества,опиралась на своеобразную интеллигентскую мифологию: легитимность новой системыобеспечивалась легендой о диссидентах как моральной и культурной элите обществас соответствующей популистской авторитарной риторикой. Кандидаты на меставнутри новой политической элиты руководствовались пониманием новой политики какигры, правила в которой устанавливаются конкуренцией элитарных группировок. Проведение«неолиберальных реформ» сверху изначально предусматривало жесткуюзапрограммированность узко-групповых интересов. В итоге новая элита, несмотряна имидж демократической легитимности, не смогла обрести прочных позиций вобществе и фактически функционировала как изолированный «политическийкласс», предпочитавший авторитарные ориентации и искусственнуюсверхидеологизацию политического дискурса. Реакцией на такую форму элитарнойполитики стала враждебность народа ко всякой партийной политике. «Анти-политика»в таком варианте оказалась, следовательно, лишь способом обеспечения свободыдействий для новой бюрократии.
Нетничего удивительного в том, что уже во второй половине 90-х г. г. в польской,и, особенно, венгерской научной литературе появились статьи на тему о «смерти»ГО. На самом деле речь может идти не о гибели ГО, а об умирании очереднойиллюзии относительно быстрого и безболезненного перехода к классической моделицивилизованного общества западного типа.
Важнейшейособенностью западной концепции ГО со времени Локка является органическоесоединение этой концепции и идеей толерантности. С точки зрения современной практическойфилософии, анализ концепции ГО сквозь призму теории толерантности имеет,скорее, прикладное значение, хотя, конечно, продолжает вызывать и чистотеоретический интерес. За последние полтора столетия основные теоретическиеаспекты обоих концепций изучены в философской и политологической литературенастолько детально, что было бы чрезвычайно самонадеянным со стороны любогосовременного ученого претендовать на какие-либо фундаментальные открытия в этойобласти. Причины очевидны: обе концепции лежат в основе не только современныхлиберальных теорий, но и составляют, в известном смысле, идеологическийфундамент современной цивилизации, по крайней мере, в том универсалистском егосегменте, который связан с обоснованием концепции прав человека.
Следуетотметить, что универсалистский подход к интерпретации ГО и толерантности сразуобнаруживает серьезные противоречия не только концептуального, но и чистопонятийного свойства. Универсалистский подход неотделим, например, оттребования, согласно которому значения принципов гражданственности итолерантности могут и должны быть выведены на основе анализа любой общественнойсистемы. Между тем, совершенно очевидно, что данные понятия имеют не толькоконцептуальное и этическое содержание. Они обусловлены также особенностями тойэпохи, когда они возникли. Выраженные в международных декларациях и нормахправа, они призваны утвердить в общественном сознании идеал совместной жизни,вне которого невозможно цивилизованное существование и вообще диалогцивилизаций.
Междутем, как уже отмечалось выше, первоначально сам термин «гражданскоеобщество» (или «сообщество») возникнув эпоху классическойдревности, использовался для характеристики особого качества или стилясовместной жизни членов небольших общин (городов--государств). Основной чертойданного стиля было политическое общение. Политика воспринималась именно какискусство совместной жизни внутри полисных коллективов. Общение полисов междусобой, т.е., с современной точки зрения, международная политика и, тем более,общение с азиатскими народами, которые именовались неизменно как «варвары»,никогда не назывались политическими и не регулировались нормами гражданскогоправа.
Напротив,современная концепция ГО имеет с политикой лишь опосредованную связь. Она,собственно, и возникла для описания отношений, находящихся вне сферыгосударства и составляющих противовес политике как таковой.
Аналогичнуютрансформацию претерпела и концепция толерантности. В обыденной речи терпимостьв самом широком смысле понимается как способность переносить или претерпеватьчего-либо. В общественном контексте это понятие также часто употребляется дляхарактеристики способности человека или группы сосуществовать с людьми,имеющими иные убеждения и верования. В третьем издании «Новогомеждународного словаря» Уэбстера толерантность определяется как «демонстрацияпонимания и мягкости (leniency) по отношению к поведению или идеям, вступающиммежду собой в конфликт». Совершенно ясно, что между этими предельно общимиопределениями и теоретической моделью толерантности находится внушительнаядистанция. Современные конфликты — внутренние и международные —, в основекоторых лежит нетерпимость религиозная или идеологическая, очень частооценивается в соответствии с критериями, сложившимися, прежде всего, в рамкахконцепций гражданского общества и толерантности. Например, на Западе конфликт вКосово или же политические процессы в посткоммунистической России легкообъясняют отсутствием в обоих регионах сложившихся структур ГО, что порождаетнетерпимость и насилие. В свою очередь, нетерпимость западных демократий,например, в отношении политики Югославии в Косово или России в Чечнеобусловлена, помимо чисто прагматических соображений, не только идеологическимпринципом, предусматривающим приоритет прав человека над суверенитетом итерриториальной целостностью той или иной страны, но имеет и определенноетеоретическое обоснование. Речь идет о весьма своеобразном и не всегдалогически корректном преодолении ультра-либеральной трактовки толерантности какнейтральности.
Насколькообоснованы такого рода концептуальные обобщения? Для того, чтобы ответить наэтот вопрос, необходимо еще раз остановиться на исходных принципах обеихконцепций. В настоящее время теория толерантности даже в политических ееаспектах может вполне рассматриваться с известными оговорками как своеобразноевведение к обсуждению концепции гражданского общества. Ведь исходным моментомзападной модели толерантности является восходящая к традиции Просвещениятрансформация представлений об отношениях государства и индивидов. Из этойтрансформации возникли две принципиальные предпосылки: а) правительствообладает только ограниченной властью, источником которой является народ, представляющийсобой корпорацию граждан; б) народ в качестве высшего суверена сам определяетсвою судьбу.
Исходя изэтих принципов, А. Мейклджон в своем знаменитом эссе «Свободная речь и ееотношение к самоуправлению» (1948) сформулировал идею толерантностиследующим образом: свободная речь играет практическую роль в самоуправляющемсяобществе, создавая основу для свободного обсуждения гражданами всехинтересующих их вопросов. Свобода выражения необходима потому, что всесообщество заинтересовано в результатах принятых решений. Свобода словаоснована, таким образом, на коллективном интересе, который состоит не только втом, чтобы каждый индивид имел свободу самовыражения, но и в том, чтобы все,заслуживающее внимания быть выраженным, было высказано. В соответствии с такимпредставлением, государству запрещено вторгаться в ту сферу, где свободавыражения неотделима от выполнения гражданским коллективом своих суверенныхфункций.
Принципсамоуправления лежит в основе классической либеральной модели толерантности. Последняяпредполагает существование равновесия между гражданским коллективом игосударством.
Неменьшей популярностью у современных политологов пользуется и так называемая«модель крепости». Ее теоретические предпосылки (как и предпосылкиклассической модели) были разработаны еще в XIX в. Суть ее состоит в следующем:современной концепции свободы, основанной на прогрессистской оптимистическойидее исторической эволюции человечества от автократии к демократии противостоятпротивоборствующие тенденции. Во-первых, нигде и никогда не существует полнойидентификации между гражданским коллективом и правительством. Антагонизм междуними в равной мере может возникать как в результате отхода правительства отсвоих демократических истоков, так и в случае возникновения ситуации, когда иправительство, и сам народ начинают представлять угрозу для принципов свободы итерпимости.
Втеоретическом плане такого рода ситуация, как уже отмечалось выше, постояннообсуждалась в политической теории XIX в., например, А. де Токвилем и Д.С. Миллем,опасавшимися той угрозы, которую представляет для свободы «тираниябольшинства» в грядущих массовых демократиях. Как отмечал Милль в своемэссе «О свободе», поскольку возникшее в данный момент большинство«может испытывать желание подавлять одну из своих же собственных частей…,предосторожности необходимы как против этого, так и против любого другогозлоупотребления властью».
И Милль,и его младший современник У. Бэджхот, написавший в 1874 г. эссе «Метафизическаяоснова терпимости», исходили из проверенной опытом максимы — нетерпимостьи преследования изначально свойственны человечеству, поскольку они существуют поприроде. В ХХ в. проводимые специалистами по детской психологии эксперименты,связанные со сравнительным анализом нетерпимости у детей и взрослых, вполнеподтвердили выводы Бэджхота о том, что нетолерантное поведение в обществепостоянно воспроизводится вследствие неистребимости инфантильных комплексов,порожденных потребностью в вере, священных обычаях и ритуалах, заменяющих рациональноеобсуждение сложных общественных проблем.
В этомплане суть «модели крепости» заключается также в том, чтобы создатьтакую систему законодательства, которая способна гарантировать свободу в случаевозникновения любой из обозначенных выше опасностей. В наше время все большестала ощущаться необходимость в разработке более основательной и логическинепротиворечивой основы концепции толерантности. В связи с этим возникломножество попыток создания такой логической базы. Представляется вполнеразумным одно из базовых определений «истинной толерантности», предложенноеД. Будшевским: «Истинная толерантность…представляет собой особый случайтого, что Аристотель называл практическим разумом…, практическим разумомпотому, что он связан со средствами и целями; специальным случаем потому, чтоего наиболее важная функция состоит в защите целей против претенциозных средств.Поскольку [такое положение] представляет собой явный парадокс, нет ничегоудивительного в том, что оно вызывает недоумение».
Изданного определения вытекают следующие принципы, или «советы» толерантности:
а) Истиннотолерантный человек верит, что каждый вправе защищать при помощи рациональныхаргументов свое понимание того, что является для индивидов благом, независимоот того — будет ли это понимание истинным или ложным, а также стремитьсяубедить других в том, что он прав;
б) Ниодин толерантный человек не будет терпеть действий, разрушающих внутреннееправо выбора его самого и других;
в) Конечныйпринцип толерантности состоит в том, что зло должно быть терпимо исключительнов тех случаях, когда его подавление создает равные или большие препятствия кблагам того же самого порядка или же препятствия ко всем благам высшего порядка.
Последнийпринцип, вполне сопоставимый с критерием Парето, на наш взгляд, действительновыражает предельную степень толерантности. В глазах сторонниковкоммунитаристской трактовки толерантности этот принцип отражает исключительноиндивидуальный подход и игнорирует принцип коллективного выбора группы. Однакоочевидно, что принцип толерантности группы является производным отиндивидуального выбора. Один из аспектов терпимости, между прочим, состоитименно в том, что толерантный индивид вправе игнорировать группу и даже всеобщество, противостоять им, но он осуществляет это право не демонстративно и неиз каких-либо своекорыстных побуждений, поскольку зло само по себе не являетсяцелью его поведения.3. Перспективы гражданского общества в России
 
Проблемаколлективного и группового выбора является тем не менее чрезвычайно важной,когда сам выбор вызван необходимостью осуществления широкомасштабных социальныхреформ. В начале 90-х г. г. ХХ в. перед таким выбором оказались Россия и страныЦентральной и Восточной Европы, отбросившие социалистические принципы и вновьвступившие на капиталистический путь развития. Проблема ГО стала одной изключевых в дискуссиях этого периода, в ходе которых постоянно возникал вопрос — возможно ли формирование основы ГО в посткоммунистическом мире на иных,нетолерантных принципах? Для понимания особенностей постановки данной проблемынеобходимо осознавать тот исторический и культурный контекст, в котором происходиласама дискуссия, выделив принципиальные пункты аргументации:
Возрождениеконцепции ГО в России в период “перестройки” и Центральной и Восточной Европепериода “бархатных революций" носит на себе идеологический отпечатокспецифического варианта модернизации, пройденной социалистическими странами вХХ в. Создание индустриальных обществ в этих странах на основе внедрениямарксистской концепции (и модели) общественного развития может рассматриваться(с известными оговорками, конечно) как реализация одного из вариантов“западного пути” развития, теоретические принципы которого были разработаныМарксом в борьбе с либеральной теорией общества;
Индустриализацияи модернизация социалистического типа осуществлялись в рамках тоталитарногогосударства, в котором все независимые от этого государства элементы (общественныеинституты, организации и группы) были либо уничтожены, либо трансформированы всоответствующем тоталитарным принципам духе;
Следовательно,проблема соотношения общества и государства приобретает в рамках такназываемого “посттоталитаризма” смысл и характеристики, далеко не всегдасопоставимые с теми дискуссиями, которые ведутся теперь в Западной Европе и СШАвокруг этих понятий;
То общее,что существует между Западной и Восточной Европой в идеологическом иполитическом плане, в конечном итоге сводится к проблеме ценностей либеральныхидей и институтов и их модификаций в посткапиталистическую эпоху. Под последнимпонятием обычно подразумевают, с одной стороны, те видоизменения, которыепроисходят на капиталистическом Западе под влиянием технологической иинформационной революций, а с другой стороны, особенности интеграции бывшихсоциалистических стран в цивилизацию западного типа.
Разработкановых конституционных проектов в России, наряду с перспективой созданиядемократической политической системы и свободной рыночной экономики, былаориентирована на формирование основных предпосылок ГО западного типа. В этомсмысле речь идет о новом социальном эксперименте, когда фундаментальные идеи,характеризующие западную систему ценностей, проходят как бы “вторичную проверку".Тем не менее на сегодняшний день результаты этого эксперимента в Россииявляются достаточно противоречивыми, а перспективы остаются крайненеопределенными.
Как ужеотмечалось выше, в большинстве посткоммунистических стран идеал гражданскойсвободы оказался первоначально реализованным в новом государственном аппарате иновой бюрократии. По своему характеру эти социальные структуры составляют явныйконтраст западным традициям. Причины, обусловившие новый виток бюрократическойспирали, были, конечно, различными. Например, В Польше, пережившей в XVIII-XIXвв. три раздела и несколько закончившихся неудачей революционных восстаний, а вXX в. — военный разгром и оккупацию нацистской Германией и в дальнейшемподчинение советской гегемонии, никогда не существовало сильного автономногогосударства (за исключением краткого периода существования авторитарного режимаПилсудского в период между двумя мировыми войнами) современного типа. Идея ГОприобрела поэтому у польских идеологов “Солидарности" характеридеологической альтернативы иностранному господству и имела сильныйнационалистический налет.
В Россиис ее традициями патриархальной монархической и тоталитарной коммунистическойполитической культуры концепция ГО, будучи встроенной в догматическийпсевдолиберальный проект, оказалась еще более идеологизированной и далекой отреальности. Антитоталитарная направленность этой концепции с примесьютрадиционной антикоммунистической риторики приводила, как правило, к тому, чтоона искажала и камуфлировала реальный процесс разложения советского общества внаправлении формирования неономенклатурного государства, нуждавшегося именно видеологических мутантах ГО, а не в его действительном существовании в качествепротивовеса государству.
Перечисленныесимптомы кризиса, связанные с реализацией классической концепции ГО на востокеЕвропы, не ограничиваются, однако, только данным регионом. Следует обратитьвнимание на стремление западных ученых — политологов, социологов, культурологовк “повторному открытию” идеи ГО в условиях “постиндустриальной цивилизации".Например, в США, всегда представляемых в научной литературе в качестве образцаГО, адекватность американской его модели современным общественным потребностямчасто ставится под сомнение. В американской печати постоянно обсуждаютсявопросы, связанные с индивидуальными правами и наделением правами, ссоотношением личных свобод и общественного (публичного) регулирования. Этическиедилеммы, вытекающие из новейшей биотехнологии (суррогатное материнство илиискусственное оплодотворение), религиозные верования, находящиеся в конфликте ссовременной медицинской практикой, дебаты о корпоративной собственности иучастии рабочих в управлении, законы против наркотиков и т.д. — все эти вопросыо границах публичного и частного, пределах индивидуальных свобод,концептуализации понятия “общественное благо" и его отношения к праваминдивида, его свободе и ответственности непосредственно затрагивают современноепонимание концепции ГО.
С нимисвязан и феномен новых политических движений на Западе, ориентированных натребования, до этого традиционно не рассматривавшиеся как политические. Впрактику этих движений вовлекаются неинституциональные средства политическогоучастия в различных сферах — забота о здоровье, благосостояние, права в сфереобразования, определение роли и сферы деятельности женщин в обществе и др.
В какоймере в свете такой перспективы можно говорить о реализации в современной Россииэлементов ГО? Его предпосылки, по мнению теоретиков радикальных либеральныхреформ, создаются в результате приватизации. В действительности приватизация имелагораздо большее воздействие на страну, чем ее авторы себе представляли.
Всоветский период идея примата государственных интересов достигла своего апогея,особенно в 20-30-е гг. ХХ в., когда большевиками последовательно искоренялисьлюбые ростки ГО. Как справедливо отмечал российский и американский социолог В. Шляпентох,антикоммунистическая революция 1991 г. способствовала прыжку России от обществас мощной коллективистской идеологией к обществу, в котором общественныеинтересы устранены из умов почти каждого — от граждан до должностных лицвысшего ранга. Поскольку история любит перемещаться от одной крайности кдругой, россияне превратились в народ, который почти совершенно безразличен клюбой социальной ценности, к любому общественному вопросу и не желают приноситьдаже малейшей жертвы общественному благу.
Такоесостояние является вполне понятным, когда большинство граждан предоставленособственной судьбе. Долгие десятилетия россияне не могли отождествлять своиинтересы ни с одной из ассоциаций — церковью, профсоюзами или политическимипартиями. В настоящее время таких организаций как прочных референтных групптакже не существует. В то же время исчезло чувство защищенности и уверенности вподдержке государства.
Новыйпсихологический климат отнюдь не благоприятствует формированию такого типаплюралистического сознания, который стимулирует инициативу помимо криминальной(если не брать в расчет проблему собственного выживания каждого индивида). Основныеконституирующие силы в России — бюрократия и организованная преступность. Предпринимательскаядеятельность невозможна без поддержки одной из них или обеих сразу.
ПоШляпентоху, современное российское общество (как, впрочем, и всякое другое) состоитиз шести блоков:
1. некоррумпированныебюрократы;
2. коррумпированныебюрократы;
3. лицане вовлеченные в незаконную деятельность;
4. лица внее вовлеченные;
5. членыкриминальных группировок;
6. люди,вовлеченные в неорганизованную криминальную деятельность.
Все,перечисленные выше, сферы органически присущи любому обществу. Отличие России — чрезвычайно высокая роль “незаконных секторов”.
Можноприйти к определенному выводу о том, что в России возникло своеобразноегражданское общество со знаком минус, представляющее собой историческуюаномалию. Причина возникновения такой аномалии та же, которая привела квозникновению коммунистического тоталитарного строя — попытка резкого разрыва спрежней традицией путем бездумного и преступного внедрения в общественную тканьумозрительного социального проекта. Неизбежная реакция отторжения возвращаетобщество в результате целого ряда социальных метаморфоз в более архаизированноесостояние как по отношению к собственному историческому прошлому, так и поотношению к нормам и социальной практике, сложившимся в либеральных обществах.
Одной изверсий интерпретации новой исторической ситуации стала концепция “новогороссийского феодализма”, получившая довольно широкое распространение средиотечественных и зарубежных ученых. Так, выступая на Тринадцатом всемирномконгрессе социологов, Н. Покровский довольно категорично утверждал, чтосовременная посткоммунистическая Россия представляет собой определенную форму“феодализмма с постмодернистским лицом".
Напротив,в работах В. Шляпентоха представлена концепция, основанная на параллелях современнойроссийской социальной системы и общественного сознания с раннеевропейскимфеодализмом. «Феодальная Европа, — отмечает он, — представляетмногочисленные параллели с политической жизнью современной России, даже еслиэкономическая среда двух обществ кажется несопоставимой — для одного характернасредневековая экономика с абсолютным преобладанием сельского хозяйства иремесел, для другого — высокоразвитая индустриальная экономика, способнаязапускать космические корабли. Конечно, сельское хозяйство продолжает игратьважную роль в судьбе российского общества. Сходство с ранним феодализмом можетбыть также найдено в любом современном обществе, которое, вследствиемежэтнических и племенных конфликтов или благодаря коррупции, имеетгосударство, не способное придать силу законности и порядку».
Как и вЗападной Европе тысячелетней давности, “в сегодняшней России границы междупубличной и частной сферами либо размыты, либо вообще не существуют: власть исобственность настолько переплетены, что их часто невозможно отделить друг отдруга. Подобно средневековым баронам, российские бюрократы на всех уровняхиерархии используют свою политическую власть для осуществления контроля надсобственностью, в то время как богачи обменивают деньги на власть, для чтобыконтролировать политические решения". Соответственно личные связи играютзачастую гораздо большую роль, чем связи, основанные на формальном положениилюдей в политических, социальных и экономических структурах. “Это означает, чтонаиболее могущественными людьми в стране являются не государственные деятели,избираемые на выборах, но близкие друзья президента (или короля, если мыобратимся к прошлому) ”.
Некоторыероссийские политологи однако не удовлетворяются проведением такого родапараллелей между европейским феодализмом и современной российскойдействительностью, выглядящих, скорее, как историческая метафора, и стремятсяподвести под них более солидное социологическое основание. "…Диктатураноменклатуры, — утверждает, например, М.С. Восленский, — это феодальная реакция,строй государственно-монополистического феодализма. Сущность этой реакции втом, что древний метод «азиатского способа производства», методогосударствления применен здесь для цементирования феодальных структур,расшатанных антифеодальной революцией. Архаический класс политбюрократиивозрождается как «новый класс» — номенклатура; он устанавливает своюдиктатуру, неосознанным прообразом которой служат теократические азиатскиедеспотии. Так в наше время протянулась стародавняя реакция, замаскированная псевдопрогрессивными«социалистическими» лозунгами: сплав феодализма с древнейгосударственной деспотией".
Проекциятеории Восленского на российские посткоммунистические реалии придаеттеоретической версии «нового российского феодализма» болееубедительный характер по сравнению с интерпретацией Шляпентох хотя бывследствие того рационального довода, что резкий разрыв с модернизированнойфеодальной традицией не только невозможен на практике, но может привести даже кдеградации экономической и политической системы в направлении формированияболее примитивных квазиноменклатурных «феодальных» структур.
Одна ихпоследних обобщающих попыток подвести итоги дискуссии о новом российскомфеодализме содержится в работах английского политолога Д. Лестера, выделившегоследующие его элементы:
Абсолютноепреобладание частных интересов над публичными не только на уровне обыденнойжизни, но особенно в предпочтениях и поведении государственных служащих — отбюрократов до политиков.
Тесноепереплетение собственности и власти. Во многих случаях целые областипревращаются в обширные феодальные фьефы на условиях личного держания.
Постоянноусиливающееся преобладание личных связей, основанных на все более формальных (илиинституализированных) отношениях в политической, социальной и экономическойсферах. Типичным выражением этих связей становится понятие “крыша”. Еслиотношения “вассалитета” преобладают на уровне самих правителей, на нижнихступенях социальной лестницы наиболее типичными становятся отношения патронажаи клиентелы, являющиеся, как свидетельствует опыт европейского средневековья,не выражением анархии, но, наоборот, стремления к установлению определенногопорядка.
Всеобщеегосподство бартера на всех уровнях общества — от производственных коллективовдо сферы государственного управления.
Ростнасилия, заставляющий людей все больше полагаться на собственные силы вплоть досоздания личных армий теми, кто обладает достаточными для этого средствами. Естественно,эта тенденция усиливает отношения между “лордами” и “баронами" по принципупредоставления защиты (крыши) более слабым со стороны более могущественных.
“Провинциализация"страны, т.е. резкое уменьшение тенденции к интеграции во всех сферах жизни.
Неспособностьдостичь компромисса и согласия в политической сфере, поскольку в результатеусиления интриг ставки в борьбе за власть часто оказываются очень высокими.
Политическиепартии и ассоциации все больше становятся орудием частных интересов ипродвижения отдельных политиков, а не формой представительства и артикуляцииинтересов.
Формирование“государства в государстве" в высших эшелонах власти как средствообеспечения безопасности и личного благосостояния.
О том,что концепция “российского феодализма” вовсе не препятствует анализу проблемыгенезиса гражданского общества, свидетельствует, например, ранняя интерпретацияэтой концепции, осуществленная Т. Самуэли, который настаивает на существованиинеизбежной дихотомии при любой оценке исторической роли западной феодальнойтрадиции. “С одной стороны, она бесспорно представляла собой анархическую силуи в исключительных случаях… приводила к хаосу. И все же заслуживаетвнимательного отношения и тот факт, что гораздо более важным в долговременнойперспективе было то сдерживающее влияние, которое [феодализм] оказывал нагосударственную власть. Именно эта способность привела к тому, что феодализмвнес решающий вклад в эволюцию демократических процессов…". В этом смысле“феодализм, при всей его несправедливости и неравенстве, был в сущности тем,что сегодня можно было бы назвать плюралистическим обществом впротивоположность монолитному деспотизму (или этатизму) ".
Оченьвероятно, что дальнейшая эволюция российских политических институтов сделаетненужной подобную реабилитацию феодализма в духе А. де Токвиля. Проблемазаключается в том, что современные политические дискуссии о перспективахстановления гражданского общества в регионах, где формирование последнего можетпока рассматриваться как следствие социального эксперимента, имеют вполнеобъективную тенденцию игнорировать именно аспект толерантности. Удивительногоздесь ничего нет: искусственное навязывание стандартов, которые общественноесознание и практика не могут освоить по мановению волшебной палочки, неизбежнопорождает нетерпимость как со стороны элиты, так и со стороны основной массыиндивидов. Искусственная комбинация гражданственности и толерантностиневозможна в принципе ни в одном обществе. Их органическая совместимость можетвозникнуть только вместе с появлением сложной системы гражданских коммуникацийи групп интересов, не только дополняющих и ограничивающих друг друга, но инеизбежно навязывающих новой бюрократии толерантный компромисс.
Прианализе перспектив формирования ГО в России необходимо, прежде всего, признатьнепреложным фундаментальный исходный факт, а именно, — ГО том виде, в каком онообрисовано в западной традиции общественной мысли, в нашей стране либо несуществует, либо мы находимся в самом начале его создания. В каком же смыслеидея гражданского общества может быть осознана и усвоена россиянами? В какомзначении и контексте?
Внастоящее время вряд ли найдется хотя бы один серьезный политолог или политик,который однозначно назвал бы существующую в России социально-политическуюсистему демократической, основываясь на простом факте существования парламента,всеобщего избирательного права, партий и института президентской власти. Врезультате проводимой ультра-либералами политики мы имеем своекорыстнуюолигархию, доведенную до катастрофического состояния экономику, слабоегосударство, неимоверно раздутый по сравнению с советским периодомбюрократический аппарат, эфемерную партийную систему, тотальное беззаконие икоррупцию, чудовищное разрастание организованной преступности, контролирующейобширные сектора промышленности и устремляющейся во власть. Авторитарные традицииполитического господства поддерживаются на только сходством менталитетаотечественных неолибералов с их большевистскими прототипами, но и пассивностьюи апатией основной массы населения, борющегося за выживание в чрезвычайнонеблагоприятных условиях. Даже в относительно благополучных столичных городахмы сталкиваемся с теми же проблемами, прежде всего, с деградацией техобщественных структур, которые в том случае, если бы был избран иной вариантреформирования России, могли бы стать надежной основой рождающегося ГО. Я имеюв виду российские университеты и вообще систему высшего и среднегоуниверсального образования, творческие союзы, независимую прессу. В условиях,когда в стране практически отсутствует профсоюзное движение, группы давления,способные защищать интересы обездоленных граждан, говорить о формировании ГО,на наш взгляд, является преждевременным.
Основа,на которой может быть продолжена дискуссия и предприняты реальные практическиешаги, по-видимому, состоит в нахождении варианта развития, не толькопреодолевающего негативные последствия лжереформ, но и позволяющего выйти натот магистральный путь, по которому пошло большинство цивилизованных стран.
Внастоящее время в научной литературе представлены несколько вариантов выхода изтупика. Их сторонники исходят, прежде всего, из идеи о том, что в остающейсяединой России создание современного гражданского общества возможно только нанаднациональной основе, т.е. при условии превращения россиян в политическуюнацию, внутри которой национальные различия имели бы исключительноконфессиональный и социокультурный характер.
Разумеется,поиск новой российской идентичности невозможен без восстановления правовогогосударства. В свою очередь, его восстановление в полном объеме невозможно безпреодоления тех новых феодальных традиций, источником которых являются нетолько амбициозные региональные лидеры, но до недавнего времени и самацентральная власть. Гражданское общество в России не может сформироваться безвосстановления стабильного среднего класса, уничтоженного за последнеедесятилетие с такой же последовательностью, с какой отечественные якобинцыкогда-то уничтожили всех «бывших».
Представляется,что только на основе подобных ориентиров в России возникнет в результатесочетания спонтанных процессов и целенаправленных усилий такая модель ГО,которая, обладая ярко выраженной национальной спецификой, ни в чем не будетуступать наиболее развитым своим зарубежным аналогам.