Основные символы в поэзии Стефана Малларме и их классификация

"Основные символы в поэзии Стефана Малларме и их классификация" Тамбов 2008 Содержание Введение 1. Теоретические основы изучения символа 1.1 Понятие символа 1.2 История теоретического осмысления символа 1.3 Осмысление социально-коммуникативной природы символа 1.4 Классификация символов в литературе 1.5 Символизм в мировой литературе 2.

Основные символы в поэзии Стефана Малларме 2.1 Символы поэзии Стефана Малларме 2.2 Классификация символов Стефана Малларме Заключение Список использованной литературы Список словарей Список источников фактического материала Введение Предметом исследования данной дипломной работы является изучение основных символов в поэзии

Стефана Малларме. Общефилологическое обоснование выбора такой темы заключается в следующем: Стефану Малларме выпало на долю возглавить символистское движение, в котором получило свое теоретическое оформление новое художественное мышление, которое решительно реформировало поэтический язык и просодическую систему и открыло путь современной французской литературе. Стефан Малларме радикально переосмысляет предназначение поэзии: она должна не описывать и не учить,

а заключать в себе нечто сверхреальное. Поэт – посредник между людьми и тайнами вселенной. Приоткрыть завесу трансцендентного он может с помощью слов-символов, за которыми предугадывается эта иная реальность. В символическом универсуме меняется и назначение языка: он утрачивает свою прямую коммуникативную функцию и начинает играть другую – суггестивную роль (не называть, а вызывать ассоциации). Понятийная структура слова утончается до предела.

На первый план выступает его звуковая составляющая. Рассматривая поэзию как носительницу некоей сокровенной сущности, С. Малларме возвращает ей прежний сакральный смысл. Поэт становится жрецом, поэма – заклинанием, а слова – элементами бесконечной мелодии. Язык, недоступный обычным смертным, обретает свою силу в стихии магических ритмов.

Такая поэзия требует от поэта отрешения от всего бытийного и мирского, т.е. жертвенности и творческого одиночества. С. Малларме не только формулирует основные принципы символизма, но и стремится реализовать их в своей поэтической практике. Он пытается существовать в некоем чистом и автономном пространстве. Все, что обычно, что нравится и понятно всем, выбрасывается из его творчества: никакого красноречия, никакой повествовательности, никаких максим, ни одного образа, уже кем-то изобретенного.

Здесь редкие слова и слова в их архаичном значении (возврат к «первозданному источнику»), необычный ритм, сдвинутая цезура, неточная рифма, переносы, разрушенный или осложненный синтаксис, намерение сделать из стиха «тотальное новое слово», чуждое обычному языку. Мы считаем, что приведенные причины – обоснование выбора темы. Данная дипломная работа состоит из введения, теоретической главы, практической аналитической главы,

заключения и списка использованной литературы. Материалом исследования послужили примеры из стихотворений Стефана Малларме. Поэт родился 18 марта 1842 в Париже в семье служащего Управления по делам собственности. В пятилетнем возрасте потерял мать; воспитывался ее родителями. Рос восприимчивым ребенком. С 1852 учился в религиозном пансионе в Отейе, с 1853 – в лицее Санса; пребывание там оказалось для него мучительным.

Еще в большей степени стал ощущать одиночество после смерти своей тринадцатилетней сестры Марии в 1857. В 1860 году получил диплом бакалавра. Вопреки желанию отца, отказался от карьеры чиновника: он уже знал, что ему суждено быть поэтом. В 1862 провел несколько месяцев в Лондоне, где усовершенствовал свое знание английского. В 1863, вернувшись во Францию, начал преподавать английский язык в лицее

Турнона. С этого времени его жизнь поделилась на две части: с одной стороны, учительство ради скромного заработка для обеспечения своей семьи, с другой, поэтическое творчество. Его первые юношеские стихи, написанные между 1862 и 1864, несут явную печать влияния Шарля Бодлера и Эдгара По. В 1864 познакомился в Фредериком Мистралем, Катуллом Мендесом, Матиасом Вилье де Лилль-

Аданом. Увлекся поэзией Теофиля Готье, основателя Парнасской школы. В 1865 представил на суд Теодора де Банвиля, одного из ведущих парнасцев, поэму Послеполуденный отдых фавна (L'Après-midi d'un faune), утонченную и чувственную эклогу, пронизанную языческой радостью бытия. Первая публикация (десять стихотворений) состоялась 12 мая 1866 в сборнике «Современный Парнас», что означало признание его Парнасской школой.

Затем наступил период поиска новых средств поэтического выражения (1868–1873); в конце 1860-х начал работу над драмой в стихах Иродиада (Hérodiade), которая, однако, осталась незавершенной. В начале 1870-х разочаровался в Парнасской школе и примкнул к декадентам; Похоронный тост (Toast funèbre), написанный в связи с кончиной Т. Готье в 1872, ознаменовал его переход к новой поэтике.

С 1880 начал организовывать «литературные вторники» в своей квартире на Римской улице; в них участвовали Гюстав Кан, Сен-Поль Ру, Анри де Ренье, Поль Клодель, Поль Валери, Андре Жид и Пьер Луис. Приобрел известность в литературных кругах, не в последнюю очередь благодаря П. Верлену, причислившему его к «проклятым поэтам» (в очерках

Проклятые поэты, 1884). К середине 1880-х стал лидером поэтов-декадентов, принявших в 1886 имя «символистов». В 1887 издал сборник «Стихотворения Стефана Малларме» («Poésies de Stéphane Mallarme»), в 1888 – переводы поэм Э. По. В то же время, наряду с символистскими «темными» стихами, сочинял небольшие и понятные стихи по разным поводам; опубликованы под названием «Стихи по случаю» («Vers de circonstance») лишь в 1920.

В 1894 опубликовал сборник стихов и поэм в прозе («Vers en prose»). В том же году Малларме оставил службу и полностью посвятил себя поэзии; поставил целью создать универсальную совершенную Книгу, которая дала бы исчерпывающее и уникальное объяснение мира. В 1896, после смерти П. Верлена, был избран «принцем поэтов». 1. Теоретические основы изучения символа 1.1 Понятие символа

Символ – от греч. symbolon – условный знак. В Древней Греции так называли половины разрезанной надвое палочки, которые помогали их обладателям узнать друг друга в далеком месте. Символ – предмет или слово, условно выражающий суть какого-либо явления [Лехин 1964: 590]. Художественный символ – универсальная категория эстетики, лучше всего поддающаяся раскрытию через сопоставление со смежными категориями образа, с одной стороны, и знака – с другой.

Беря слова расширительно, можно сказать, что символ есть образ, взятый в аспекте своей знаковости, и что он есть знак, наделенный всей органичностью мифа и неисчерпаемой многозначностью образа. Всякий символ есть образ (и всякий образ есть, хотя бы в некоторой мере, символ); но если категория образа предполагает предметное тождество самому себе, то категория символ делает акцент на другой стороне той же сути – на выхождении образа за собственные пределы, на присутствии некоего смысла, интимно слитого

с образом, но ему не тождественного. Предметный образ и глубинный смысл выступают в структуре символа как два полюса, немыслимые один без другого (ибо смысл теряет вне образа свою явленность, а образ вне смысла рассыпается на свои компоненты), но и разведенные между собой и порождающие между собой напряжение, в котором и состоит сущность символа. Переходя в символ, образ становится «прозрачным»; смысл «просвечивает» сквозь него, будучи дан именно как смысловая глубина, смысловая перспектива, требующая нелегкого «вхождения»

в себя. Смысл символа нельзя дешифровать простым усилием рассудка, в него надо «вжиться». Именно в этом состоит принципиальное отличие символа от аллегории: смысл символа не существует в качестве некоей рациональной формулы, которую можно «вложить» в образ и затем извлечь из образа. Соотношение между означающим и означаемым в символе есть диалектическое соотношение тождества в нетождестве: «…каждый образ должен быть понят как то, что он есть, и лишь благодаря этому он берется как то, что

он обозначает» [Шеллинг 1966: 110]. Здесь приходится искать и специфику символа по отношению к категории знака. Если для чисто утилитарной знаковой системы полисемия есть лишь бессодержательная помеха, вредящая рациональному функционированию знака, то символ тем содержательнее, чем более он многозначен: в конечном же счете содержание подлинного символа через опосредующие смысловые сцепления всякий раз соотнесено с «самым главным» – с идеей мировой целокупности, с полнотой космического и человеческого «универсума».

Уже то обстоятельство, что любой символ вообще имеет «смысл», само символизирует наличность «смысла» у мира и жизни. «Образ мира, в слове явленный», – эти слова Б. Пастернака можно отнести к символике каждого большого поэта. Сама структура символа направлена на то, чтобы погрузить каждое частное явление в стихию «первоначал» бытия и дать через это явление целостный образ мира.

Здесь заложено сродство между символом и мифом; символ и есть миф, «снятый» (в гегелевском смысле) культурным развитием, выведенный из тождества самому себе и осознанный в своем несовпадении с собственным смыслом. От мифа символ унаследовал его социальные и коммуникативные функции, на которые указывает и этимология термина: символами назывались у древних греков подходящие друг к другу по линии облома осколки одной пластинки, складывая которые, опознавали друг друга люди, связанные союзом наследственной дружбы.

По символу опознают и понимают друг друга «свои». В отличие от аллегории, которую может дешифровать и «чужой», в сознании есть теплота сплачивающей тайны. В эпохи, подобные классической античности и средневековью, в роли посвященных выступают целые народы и шире – культурно-конфессиональные общности; напротив, в буржуазную эпоху сознание функционирует в пределах элитарной, кружковой среды, предоставляя возможность своим адептам опознавать друг друга среди

«равнодушной толпы». Но и в этом случае сознание сохраняет единящую, сплачивающую природу: «сопрягая» предмет и смысл, он одновременно «сопрягает» и людей, полюбивших и понявших этот смысл. Художническая воля к преодолению пропасти между сутью и видимостью, между «целокупным» и «особым» по своей природе символически противостоит общественному отчуждению, хотя и не побеждает его реально. Смысловая структура символа многослойна и рассчитана на активную внутреннюю работу воспринимающего.

Так, в символике дантовского «Рая» можно сделать акцент на мотиве преодоления человеческой разобщенности в личностно-надличном единстве (составленные из душ Орел и Роза) и можно перенести этот акцент на идею миропорядка с его нерушимой закономерностью, подвижным равновесием и многообразным единством (любовь, движущая «Солнце и другие светила»). Причем эти смыслы не только в равной мере присутствуют во внутренней структуре произведения, но и переливаются

один в другой: так, в образе космического равновесия можно, в свою очередь, увидеть только знак для нравственно-социальной, человеческой гармонии, но возможно поменять означающее и означаемое местами, так что мысль будет идти от человеческого ко вселенскому согласию. Смысл сознания объективно осуществляет себя не как наличность, но как динамическая тенденция: он не дан, а задан. Этот смысл, строго говоря, нельзя разъяснить, сведя к однозначной логической формуле,

а можно лишь пояснить, соотнеся его с дальнейшими символическими сцеплениями, которые подведут к большей рациональной ясности, но не достигнут чистых понятий. Если мы скажем, что Беатриче у Данте есть сознание чистой женственности, а Гора Чистилища есть сознание духовного восхождения, то это будет справедливо; однако оставшиеся в итоге «чистая женственность» и «духовное восхождение» – это снова сознание, хотя и более интеллектуализированные,

более похожие на понятия. С этим постоянно приходится сталкиваться не только читательскому восприятию, но и научной интерпретации. Самый точный интерпретирующий текст сам все же есть новая символическая форма, в свою очередь требующая интерпретации, а не голый смысл, извлеченный за пределы интерпретируемой формы. В той мере, в которой истолкование сознания принуждено само прибегать к сознанию, ведя в бесконечность символические связи смыслов и так и не доходя до однозначного решения, оно лишено возможности усвоить

формальную четкость так называемых точных наук. Внутри анализа текста отчетливо выделяются два уровня: описание текста и истолкование различных слоев его символики. Описание в принципе может (и должно!) стремиться к последовательной «формализации» по образцу точных наук. Напротив, истолкование символа, или символология, как раз и составляет внутри гуманитарных наук элемент гуманитарного в собственном смысле слова, т.е. вопрошание о человеческой сущности, не овеществляемой,

но символически реализуемой в вещном, поэтому отличие символологии от точных наук носит принципиальный и содержательный характер – ей не просто недостает «точности», но она ставит себе иные задачи. Можно при помощи точных методов описывать метрико-ритмическую реальность стиха, но простой вопрос о смысле того или иного ритмического хода внутри символической структуры произведения немедленно нарушает границы такого описания и точных наук вообще. Однако даже если принять точность математических наук

за образец научной точности, то надо будет признать символологию не «ненаучной», но инонаучной формой знания, имеющей свои внутренние законы и критерии точности. Ненаучным, более того, антинаучным является только безответственное смешение различных аспектов текста и соответствующих этим аспектам видов аналитической работы ума (когда, например, смысл символа предполагается данным на том же уровне непосредственной наличности, что и формальные элементы символа).

Если точные науки можно обозначить как монологическую форму знания (интеллект созерцает вещь и высказывается о ней), то истолкование символа есть существенным образом диалогическая форма знания: смысл символа реально существует только внутри человеческого общения, внутри ситуации диалога, вне которой можно наблюдать только пустую форму символа. Изучая символ, мы не только разбираем и рассматриваем его как объект, но одновременно позволяем его создателю апеллировать к нам, быть партнером нашей умственной работы.

Если вещь только позволяет, чтобы ее рассматривали, то символ и сам «смотрит» на нас. «Диалог», в котором осуществляется постижение символа, может быть нарушен в результате ложной позиции истолкователя. Такую опасность представляет субъективный интуитивизм, со своим «вчувствованием» как бы вламывающийся внутрь символа, позволяющий себе говорить за него и тем самым превращающий диалог в монолог. Противоположная крайность – поверхностный рационализм, в погоне за мнимой объективностью и четкостью

осмысливающий диалогический момент в истолковании символа и тем самым утрачивающий суть символа. Бесконечная смысловая перспектива символа закрывается при таком подходе тем или иным «окончательным» истолкованием, приписывающим определенному слою реальности (биологической, как во фрейдизме, социально-экономической, как в вульгарном социологизме, и т.п.) исключительное право быть смыслом всех смыслов и ничего не обозначать самому. Этот путь ложен по двум причинам:

1) он предполагает смешение реальности, внеположной символу, и реальности самой символической формы и 2) он несовместим с фактом взаимообратимости смысловых связей символа. Так, политическая реальность Рима эпохи Августа, весьма существенно детерминируя символическую структуру «Энеиды» Вергилия, не может быть просто «подставлена» под нее, как ее разгадка, ибо если для Вергилия как человека Август был «реальнее», чем мифический

Эней, то внутри символики поэмы соотношение может быть обратным: Эней, как более «архетипическая» фигура, «реальнее» Августа, и последний вполне может играть роль эмблемы по отношению к «энеевскому» содержанию (не только Эней «означает» Августа, но «образ Августа» означает «идею Энея»). Равным образом реальность психобиологических особенностей личности автора, всякого рода «комплексы»

могут войти в структуру подлинной художественной символики лишь постольку, поскольку они способны «означать» сверхличное и общезначимое содержание, и лишь в этой своей функции они существенны для искусствоведческого или литературоведческого анализа. При этом вульгарно-социологические и психоаналитические подходы к символу лишь довели до логических пределов предпосылки, кажущиеся аксиомами для того самого обыденного сознания, которое с негодованием относится к «крайностям» социологизма и психоанализа.

Попытки «…обсуждения… героев романа, как живых людей» [Тынянов 1965: 25], интерпретации символических сцеплений в художественном произведении как простой парафразы внехудожественных, т.е. «жизненных», связей (от эффектных параллелей между творчеством и средой до наивно старомодного, но живучего «биографического метода») направлены на подмену символа аллегорией, которая поддается разгадке, однозначной, как басенная «мораль». 1.2 История теоретического осмысления символа

Хотя символ столь же древен, как человеческое сознание вообще, его философско-эстетическое понимание есть сравнительно поздний плод культурного развития. Мифологическая стадия миропонимания предполагает как раз нерасчлененное тождество символической формы и ее смысла, исключающее всякую рефлексию над символом. Новая ситуация возникает в античной культуре после опытов

Платона по конструированию философской мифологии второго порядка, уже не дорефлективной, а послерефлективной, т.е. символической в строгом смысле этого слова. Причем Платону важно было отграничить символ не от дискурсивно-рационалистической аллегории, а от дофилософского мифа. Эллинистическое мышление также постоянно смешивает символ с аллегорией. Ю.В. Шатин предполагает, что всякий естественный язык начинается с символа, который и есть первая значимая

точка отрыва языка от мифа [Шатин 2003: 8]. Согласно Ч. Пирсу, символы – это конвенциональные (т.е. установленные соглашением) отношения знака и значения [Цит. по: Шатин 2003: 10]. Исследователь считает, что все естественные языки, которыми пользуется человечество, имеют преимущественно символический характер и этим отличаются от языка животных, где доминируют иконические и индексальные знаки. Вот почему на первой стадии развития языка почти любое слово является символом,

исключения составляют некоторые междометия и звукоподражания. В отличие от символов первого порядка существуют символы второго порядка. По определению Ю.М. Лотмана, такой символ – знак, планом содержания которого является другой знак, как правило, культурно более значимый, что ведёт к нейтрализации первичного значения. Именно знак-символ второго порядка превращает естественный язык из технического средства коммуникации

в культурное образование [Лотман 1992: 191]. Наконец, на поздних стадиях развития языка и культуры складывается символ третьего порядка. Этот символ, по выражению С.С. Аверинцева, указывает на выход образа за собственные пределы, на присутствие некоего смысла, нераздельно слитого с образом, но ему не тождественного. Такой символ не может быть дешифрован простым усилием рассудка. Он требует не простого опознания в качестве культурного знака, но активного вживания в его внутреннюю

структуру со стороны воспринимающего [Цит. по: Шатин 2003: 11]. 1.3 Осмысление социально-коммуникативной природы символа Осмысление социально-коммуникативной природы символа сливалось в символизме (особенно немецком, идущем от традиции Р. Вагнера, и еще более в русском) с утопическими проектами пересоздания общества и мироздания через «теургическое» творчество символа. По этой линии шла критика символизма в эстетике «новой предметности»

акмеизма и т.п. Указывалось, что абсолютизация символа приводит к обесценению образа, в его равенстве себе, в его пластической вещности. О. Мандельштам, выдвинувший «эллинистическое» понимание символа как всецело посюсторонней, подвластной человеку «утвари» («всякий предмет, втянутый в священный круг человека, может стать утварью, а, следовательно, и символом»), охарактеризовал символизм как «лжесимволизм»: «Роза кивает на девушку, девушка на розу. Никто не хочет быть самим собой» [Мандельштам 1928: 40].

Художественная практика XX в. стремится освободить символ от эзотеричности, «запечатанности». В западной философии неокантианец Э. Кассирер (1874–1945) сделал понятие символа предельно широким понятием человеческого мира: человек есть «животное символическое»; язык, миф, религия, искусство и наука суть «символические формы», посредством которых человек упорядочивает окружающий его хаос. С иных, более далеких от рационализма, позиций дает универсальное понимание символа юнгианская школа:

психоаналитик К.Г. Юнг, отвергший предложенное З. Фрейдом отождествление символа с психопатологическим симптомом и продолживший романтическую традицию (воспринятую через Бахофена и позднего Ф. Ницше), истолковал все богатство человеческой символики как выражение устойчивых фигур бессознательного (так называемых архетипов), в своей последней сущности неразложимых. Символ нельзя смешивать с метафорой и метонимией, хотя следует помнить, что по происхождению символ

может быть метафорическим и метонимическим. Например, около 1000 лет назад в западноевропейской литературе слово «роза» и его значение – как, впрочем, и роза в живописи – стало символом любовного чувства. В семантическом механизме образования этого символа можно увидеть метонимическое начало: рыцари раннего Средневековья чаще дарили дама сердца розы, так как эти цветы воспринимались как самые красивые; поэтому роза постепенно превращалась в признак, частицу любовной ситуации.

С другой стороны, возможно именно в ту эпоху возникло сравнение: «моя любовь нежна, как роза». Если данное сравнение и сейчас представляется реальным, то в этом случае нельзя отвергать и метафорическое начало в ходе создания символа. Следовательно, в механизме зарождения символа метонимическое и метафорическое начала могут сочетаться. Но это наблюдение относится к области лингвистической диахронии, то есть к процессу развития, становления. Символ – более трудный объект для идентификации в сравнении с метафорой

и метонимическим переносом. Видимо, суть любого поэтического символа заключается в том, что слово в целом и его значение, будучи несвязанным конкретными понятийными и образными уздами с классами однородных объектов и явлений, все-таки обозначают их. Символ может обозначать много таких классов, его понятийный, то есть обобщающий диапазон, весьма широк. Типичный символ, во-первых, «вырастает» из конкретной детали текста, которая имеет четкое словесное обозначение.

При развертывании текста эта деталь перестает восприниматься как деталь в прямой номинативной функции. В других случаях ее функциональность приобретает двойственность: обозначенное словом «деталь» может восприниматься и как деталь, и как символ. Выделению символов помогает частое использование определенного слова или словосочетания. При этом необходима замена названными элементами других элементов, которые непосредственно «выходят» на объект обозначения. Феномен символа – в безусловной замене какого-либо

другого элемента этим элементом. Символы довольно часто и естественно носят межтекстовый характер: у одного писателя или поэта устойчивые символы функционируют в различных произведениях. К сожалению, символы весьма часто смешиваются даже опытными лингвистами с так называемыми «ключевыми словами». «Ключевые слова» в семантическом отношении весьма близки к символам: и те и другие очень насыщенны смыслами; они являются действительно очень важными опорными пунктами в текстах; и те и другие, как правило,

привлекают внимание читателей; «ключевые слова» и символы являются первостепенными признаками конкретных писательских стилей. Однако «ключевые слова», будучи семантически ёмкими и многоплановыми, все-таки не заменяют собой другие слова, словосочетания, понятия. Кроме того, «ключевые слова» не «вырастают» из конкретной детали повествования. Еще одно важное отличие символов от «ключевых слов» состоит в том, что художественный контекст не влияет

или почти не влияет на семантику символа, в отличие от семантики «ключевого слова», которая «поддается» влиянию контекста. Типичнейшими примерами «ключевых слов» является важнейшее художественное понятие в творчестве А.А. Ахматовой: «тишина», «тихий», «молчание», «молчаливый», «шепот». 1.4 Классификация символов В природе существует огромное количество подгрупп символов и поэтому данная модель может включать в себя неограниченное количество подгрупп.

Основными же и незыблемыми являются три главные ее группы: этнические, культурные и специальные. Этнические символы – это символы, которые использовались или используются определенной группой людей, Чаще всего это какая-либо раса или народ (отсюда и название, ведь этнос – народ). К этой группе можно отнести, например, руны – как символы, используемые викингами. Культурные символы – это символы, использующиеся в определенной культуре или в определенное историческое

время. К таким символам относится, например, свастика, используемая во времена второй мировой войны. Специальные символы – это символы, использующиеся для каких-либо специальных целей или в специальных ситуациях. Сюда относятся все те символы, что не вошли в предыдущие две категории. Примером может служить, например, треугольник или зеленый цвет. Следует отметить, что данная классификация не является жесткой.

Каждый символ может плавно перемещаться внутри данной классификации. Например, белый цвет. Это символ чистоты и невинности, относящийся к третьей группе символов. Но если мы посмотрим на японскую символику, то увидим, что в ней так же присутствует этот цвет, и там он уже имеет значение траура, и относится к первой группе символов – этнической. В каждой из групп символов есть несколько подгрупп:

Этнические символы: символы друидов, древнескандинавские символы, египетские символы и др. Культурные символы: исторические символы, современные символы и др. Специальные символы: геральдические символы, астрологические символы, числа, цвета, символы Таро, животные и растения, геометрические символы и др. 1.5. Символизм в мировой литературе Символизм как литературное направление сложился во

Франции уже в 70–80 е годы XIX века. Новое течение явилось порождением глубокого кризиса, охватившего европейскую культуру в конце XIX – начале ХХ в. Для этого кризиса было характерно разочарование в прежних общественных идеалах, ощущение неотвратимой гибели существующего строя жизни. Кризис давал о себе знать в негативной оценке прогрессивных общественных идей и пересмотре моральных ценностей, в утрате веры в силу научного познания и во вспышке увлечения идеалистической философией.

Символизм был своеобразной эстетической попыткой уйти от противоречий реальной действительности в область «общих», «вечных» идей и «истин». В начале 1900-х внутри символизма обозначились 3 течения: 1. Искусство, связанное с богоискательскими идеям, с идеями «религиозной общественности». «Новые» принципы искусства восходят к принципам зарубежного модернизма. Критика их называла тогда декадентами. 2. 2-я половина 1990-х.

Новое направление – естественная закономерность в поступательном движении искусства. Импрессионистическое восприятие жизни. Стремление к чисто художественному обновлению русской поэзии. «Старшие символисты» 3. «Младшие символисты» – приверженцы философско-религиозного понимания мира. Отказ раннего символизма от доминировавших в литературе традиций во имя «новой красоты» имел мировоззренческие корни. И в творческой практике символисты сталкивались с неудобством и трудностью выражать прежними

средствами те образы и настроения, которые возникали в связи с переживаниями увлекавших их религиозно-мистических учений, эстетических положений и художественных идей. Вынужденное, особенно на первых порах, использование «старых форм» в системе жанров, в поэтике и стилистике нередко создавало ощутимый эффект псевдоморфизма. Диссонанс жанра и развития сюжета легко может быть обнаружен в творчестве многих символистов. Литературные герои новой формации (по преимуществу, лирические)

удивляли читателей необычными поступками и чувствованиями, побуждали символистов к пересмотру традиционной системы характеров, конфликтов, сюжетов, композиционных построений. А это означало неизбежность внутрижанровых обновлений и изменений междужанровых связей и отношений. Символ для символистов – это не общепонятный знак. От реалистического образа он отличается тем, что передает не объективную суть явления, а собственное

индивидуальное представление поэта о мире, чаще всего смутное и неопределенное. Поэзия, согласно теории символизма, должна подходить к действительности, через тонкие намеки и полутона: «Никаких цветов: ничего, кроме нюансов» (П. Верлен). Красота и истина постигаются не рассудком, а интуицией. Многие символисты выражали идеи декаданса, отражая пессимистические настроения, создавая символы смерти,

увядания. Но к символам прибегали и поэты, занимавшие прогрессивные позиции, например бельгийский поэт Эмиль Верхарн, обличавший капиталистический город (символично само название его поэтического сборника «Города-спруты»), немецкий драматург Г. Гауптман, автор драмы «Потонувший колокол», бельгийский драматург М. Метерлинк, создатель драмы «Синяя птица» (в других пьесах он отдал дань упадочным настроениям конца XIX века). 2. Основные символы в поэзии Стефана Малларме 2.1

Символы поэзии Стефана Малларме Стефан Малларме в своей поэзии противопоставил «прямому изображению вещей» искусство «намека», «внушения», в жесткой формуле закрепляя творческую практику поэтов своего поколения. Направляя все свои усилия к этой цели, Малларме уходил от реального источника впечатления; усложняются бесконечные, субъективные аналогии, вытесняющие прозрачные аллегории первых стихотворений. Постоянные аббревиатуры, эллипсы, инверсии, изъятие глаголов – все создает впечатление тайны; таинством

становилась и сама творческая работа. Каждое слово приобретало в шифре поэзии Малларме особенное значение, и каждому слову поэт отдавал многие часы поисков. Воплощая Вечность, Малларме искал совершенства абсолютной Красоты. По этой причине он очень мало написал, всего лишь около шести десятков стихотворений (к ним, правда, надо добавить несколько десятков «стихов на случай», «стихов для альбома»).

Каждое из них представляет собой обдуманную и тщательно отделанную композицию, где каждая деталь подчинена целому, поскольку Малларме заботился не о смысле, а об особом «мираже» словесных структур, взаимных «отсветах» слов. Малларме в общем следовал традиционным формам, что само по себе выдает органическую связь поэзии этого символиста с его предшественниками, с романтиками XIX в. Однако «миражи» расковывали и стих Малларме, даже при его строгой рассудочности продвигали в

сторону музыкальной спонтанности. В данной главе предлагается анализ ряда стихотворений Стефана Малларме, как в оригинале, так и в переводе Р. Дубровкина, в которых символы представлены различными типами, контекстуальной средой и степенью эксплицитности, то есть степенью явной выраженности, объективации в тексте. «Les Fenêtres» Je fuis et je m'accroche à toutes les croisées

D'où l'on tourne l'épaule à la vie, et, béni, Dans leur verre, lavé d'éternelles rosées, Que dore le matin chaste de l'Infini «Окна» К рассветным окнам я взываю о защите, От жизни оградясь прозрачной полосой, Благословения иного не ищите! В данном стихотворении окна выступают символом убежища, защиты от окружающего враждебного мира.

Поэт стремится спрятаться, убежать «от грубых и бездушных калек, что в сытости успели закоснеть» («de l'homme à l'âme dure vautré dans le bonheur»). Малларме обращается в стихотворении к теме отдаленности поэта от обычных людей. Те, кто окружает поэта, – это «жадных псы», которые «копят в каморках душных для ощенившихся подруг гнилую снедь» («ses seuls appétits mangent, et qui s'entête à chercher cette

ordure pour l'offrir à la femme allaitant ses petits»). Для этих людей главное в жизни – материальная сторона. Поэт сравнивает себя с больным, который уже не может лежать в постели и принимать лекарства, ему необходимо подойти к окну – не для того, чтобы согреть тело, но чтобы «свет увидеть на камнях» – «pour voir du soleil sur les pierres», вдохнуть «закатный теплый дым» – «les tièdes carreaux d'or».

Это дает ему ощущение жизни: «он жив!» – «Il vit». «Renouveau» Le printemps maladif a chassé tristement L'hiver, saison de l'art serein, l'hiver lucide, Et dans mon être à qui le sang morne préside L'impuissance s'étire en un long baîllement. Des crépuscules blancs tiédissent sous mon crâne

Qu'un cercle de fer serre ainsi qu'un vieux tombeau, Et, triste, j'erre après un rêve vague et beau, Par les champs où la sève immense se pavane «Весеннее обновление» Весне болезненной безмолвно уступила Зима, пора надежд и светлого труда, – Растекшись по крови, бесцветной, как вода, Все существо мое зевота затопила.

Железным обручем сдавило мне виски, Как будто скобами прижата крышка гроба, Один брожу в полях и разбирает злоба: Так разгулялся день, что не унять тоски. Весна в стихотворении С. Малларме «Renouveau» предстает в качестве довольно необычного символа – не положительного обновления, надежды на лучшее, а тоски, безысходности: «Qu'un cercle de fer serre ainsi qu'un vieux tombeau» – «как будто скобами прижата крышка гроба».

Зима же предстает перед нами символом светлого искусства, прозрачности: «l'hiver, saison de l'art serein, l'hiver lucide» – букв. перевод: «зима, время светлого искусства, прозрачная зима». «Soupir» Mon âme vers ton front où rêve, ô calme soeur, Un automne jonché de taches de rousseur, Et vers le ciel errant de ton oeil angélique

Monte, comme dans un jardin mélancolique, Fidèle, un blanc jet d'eau soupire vers l'Azur! «Вздох» Твое лицо, сестра, где замечталась осень, Вся в рыжих крапинах, и ангельская просинь Задумчивых очей опять влекут меня, Влекут меня в лазурь томительного дня… При описании девушки поэт использует такой символ как синие глаза: «просинь задумчивых очей» – «le ciel

errant de ton oeil angélique». Синие глаза в литературе – символ нравственной чистоты, основанный на совпадении с цветом чистого, безоблачного неба. Подобным символом, усиленным эпитетом «ангельская», Малларме подчеркивает, что та, к кому он обращается, чиста как ангел. В оригинале стихотворения у девушки «ангельский взгляд» – «oeil angélique». «Apparition»

La lune s'attristait. Des séraphins en pleurs Rêvant, l'archet aux doigts dans le calme des fleurs Vaporeuses, tiraient de mourantes violes De blancs sanglots glissant sur l'azur des corolles «Прозрение» Печалилась луна. Восторг неуловимый Рыданьями виол струили серафимы, И музыка текла с невидимых смычков В лазурь дымящихся, туманных лепестков.

В первой же строке данного стихотворения мы видим один символов романтизма – печальную луну (la lune s'attristait). Дальше следуют еще одни вестники романтической литературы – серафимы, струящие музыку «с невидимых смычков» виол. Можно заметить что стихотворение в целом пронизано романтикой. Здесь и «дурманные приливы, терзающие душу» автора, и «плиты старинной площади», и девушка, возникающая «из отблесков зари». «Le sonneur» Cependant que la cloche éveille sa voix claire

A l'air pur et limpide et profond du matin Et passe sur l'enfant qui jette pour lui plaire Un angelus parmi la lavande et le thym, Le sonneur effleuré par l'oiseau qu'il éclaire, Chevauchant tristement en geignant du latin Sur la pierre qui tend la corde séculaire, N'entend descendre à lui qu'un tintement lointain. Je suis cet homme. Hélas! de la nuit désireuse,

J'ai beau tirer le câble à sonner l'Idéal, De froids péchés s'ébat un plumage féal, Et la voix ne me vient que par bribes et creuse! «Звонарь» Очнулся колокол, и ветер чуть колышет Лаванду и чабрец в рассветном холодке, И молится дитя, и день покоем дышит, А наверху звонарь – с веревкою в руке.

Он ждет, когда над ним последний круг опишет Ослепший гомон птиц, в безвыходной тоске Латинские стихи бормочет и не слышит, Как чуден благовест, плывущий вдалеке. Так я ночной порой во славу Идеала С молитвою звонил во все колокола, И неотзывная раскалывалась мгла, И стая прошлых бед покоя не давала… Процитированное выше стихотворение наполнено символами: звонарь – символ поэта, над которым кружатся

не только прошлые беды, но и те, кто не понимает его творчество, его противники, все те, для кого поэт – жертва нападок, цель для морального уничтожения. Колокол предстает перед нами символом поэзии, произведений, написанных и тех, которые только будут созданы. Даже веревка колокола – это символ пера, с помощью которого поэт переносит свои стихотворения на бумагу. «Éventail de Madame Mallarmé» Avec comme pour langage

Rien qu'un battement aux cieux Le futur vers se dégage Du logis très précieux Aile tout bas la courrière Cet éventail si c'est lui Le même par qui derrière Toi quelque miroir a lui Limpide (où va redescendre Pourchassée en chaque grain Un peu d'invisible cendre

Seule à me rendre chagrin) Toujours tel il apparaisse Entre tes mains sans paresse «Веер госпожи Малларме» Для неведомых наречий Встрепенулся и затих, С небесами жаждет встречи Зарождающийся стих. Блеском крыльев голубиных Белый веер засверкал, Это он мелькнул в глубинах Золотых твоих зеркал (Где незримо оседая,

Предвещая столько зла, Обо мне грустит седая Несметенная зола). Над рукою истомленной Вьется веер окрыленный. «Autre éventail de Mademoiselle Mallarmé» O rêveuse, pour que je plonge Au pur délice sans chemin, Sache, par un subtil mensonge, Garder mon aile dans ta main. Une fraîcheur de crépuscule

Te vient à chaque battement Dont le coup prisonnier recule L'horizon délicatement. Vertige! voici que frissonne L'espace comme un grand baiser Qui, fou de naître pour personne, Ne peut jaillir ni s'apaiser. Sens-tu le paradis farouche Ainsi qu'un rire enseveli Se couler du coin de ta bouche

Au fond de l'unanime pli! Le sceptre des rivages roses Stagnants sur les soirs d'or, ce l'est, Ce blanc vol fermé que tu poses Contre le feu d'un bracelet. «Еще веер дочери» Соскальзывая к бездорожью По воле Грезы-госпожи, Крыло мое невинной ложью В руке счастливой удержи. Прохлада пленных дуновений Опять витает над тобой,

И с каждым взмахом дерзновенней Раздвинут купол голубой. То опускаясь, то взлетая, Весь мир, как поцелуй, дрожит, Не вырастая и не тая, Он сам себе принадлежит. Задумайся о счастье кратком, Когда, таимый ото всех, По сомкнутым сбегает складкам, От края губ, твой робкий смех. На землю розовое лето

Закатным скипетром легло, Так в тихом пламени браслета Недвижно белое крыло. В данных двух стихотворениях веер предстает как символ стихов, написанных поэтом: сложенный из перьев-слов, он то открывается, то закрывается перед читателем, который пытается разгадать его тайну, которая раскрывается до конца только перед посвященным в тайны слова, символов, употребляемых автором. Sonnet La chevelure vol d'une flamme à l'extrême

Occident de désirs pour la tout déployer Se pose (je dirais mourir un diadème) Vers le front couronné son ancien foyer Mais sans or soupirer que cette vive nue L'ignition du feu toujours intérieur Originellement la seule continue Dans le joyau de l'oeil véridique ou rieur Une nudité de héros tendre diffame

Celle qui ne mouvant astre ni feux au doigt Rien qu'à simplifier avec gloire la femme Accomplit par son chef fulgurante l'exploit De semer de rubis le doute qu'elle écorche Ainsi qu'une joyeuse et tutélaire torche. Сонет Пожаром волосы взметнулись в точке высшей Восторгов (не успев развиться до конца) И диадемою, над западом нависшей, Угасли, падая, вдоль юного лица

Но облаком живым, не вздохом золотистым, Искрящийся огонь, невидимый для всех, Как прежде пробежит по темным аметистам Очей, где теплота таится или смех, Над дерзкой наготой влюбленного, чьи взоры Бесславят женщину наивным торжеством, К чему божественным рукам ее узоры Незаходящих звезд, как в вихре огневом Сверкают волосы, сомненья опрокинув, Победным факелом пылает дождь рубинов.

В процитированном сонете поэт использует символы для того, чтобы описать внешность девушки: пожар символизирует ее пышные рыжие волосы – они взлетают, как языки огня, и угасают, падая вдоль лица – la chevelure vol d'une flamme; аметисты – символ глаз – l'oeil véridique. Как известно, аметист – это минерал, полудрагоценный камень, применяющийся для ювелирных и художественных изделий. Можно сделать вывод, что для лирического героя глаза девушки – как драгоценность, они очень

дороги для него. В последних строках сонета поэт опять акцентирует наше внимание на волосах, продолжая символ пожара, огня – «сверкают волосы, сомненья опрокинув». Feuillet d’album Tout à coup et comme par jeu Mademoiselle qui voulûtes Ouïr se révéler un peu Le bois de mes diverses flûtes Il me semble que cet essai

Tenté devant un paysage A du bon quand je le cessai Pour vous regarder au visage «В альбом» Хозяйке юной отказать Не мог я в просьбе пустяковой: С улыбкой начал я срезать Стволы для флейты тростниковой. Я пробежал десяток гамм И верил – мой дебют удачен… В данном стихотворении

Стефан Малларме в очередной раз использует символы для обозначения своей поэтической деятельности. Так, les flûtes (флейты) символизируют перо для письма. Поэт, прежде чем написать несколько строк в альбом, должен был наточить это перо – «срезать стволы для флейты тростниковой» – «le bois de mes diverses flûtes». Следующий символ – гаммы, в представлении поэта это слова, из которых складывается стихотворение.

Sonnet O si chère de loin et proche et blanche, si Délicieusement toi, Mary, que je songe À quelque baume rare émané par mensonge Sur aucun bouquetier de cristal obscurci Le sais-tu, oui! pour moi voici des ans, voici Toujours que ton sourire éblouissant prolonge La même rose avec son bel été qui plonge

Dans autrefois et puis dans le futur aussi. Сонет Ты кажешься такой далекою, такой Желанно-близкою, как будто влагой зыбкой Туманится хрусталь, и я вдохнул ошибкой Дурман, витающий над смесью колдовской. Об этом знаешь ты, доверчивый покой Опять продлен твоей безоблачной улыбкой, Ты после стольких лет сияешь розой гибкой Над стародавнею, над завтрашней рекой. В представленном выше сонете

Малларме использует символ цветка – розы – для обозначения девушки, женского тела: «la même rose avec son bel été qui plonge» – «ты после стольких лет сияешь розой гибкой». Этот же символ встречается и другом стихотворении поэта – «Les fleurs» – «Цветы»: «Les fleurs» Le glaïeul fauve, avec les cygnes au col fin, Et ce divin laurier des âmes exilées

Vermeil comme le pur orteil du séraphin Que rougit la pudeur des aurores foulées, L'hyacinthe, le myrte à l'adorable éclair Et, pareille à la chair de la femme, la rose… «Цветы» И гладиолусы лебяжьего пруда, И лавр гонимых душ, больных непоправимо, Цветок примятых зорь, пунцовых от стыда, Под благодатною стопою херувима,

И мирт, и гиацинт в блестящих лепестках, И розу нежную, как женственное тело… Кроме розы, здесь можно обнаружить и другой символ – лавр, «laurier». Данное дерево символизирует у Малларме людей гонимых, от которых отреклось светское общество. Гиацинт, по представлению поэта, это символ блестящего, светского человека, который «сверкает» своей внешностью, заботится только о том, как он выглядит и что о нем думают в высшем свете. «Aumône»

Prends ce sac, Mendiant! tu ne le cajolas Sénile nourrisson d'une tétine avare Afin de pièce à pièce en égoutter ton glas. Tire du métal cher quelque péché bizarre Et, vaste comme nous, les poings pleins, le baisons Souffles-y qu'il se torde! une ardente fanfare… «Милостыня»

Раскрой суму, бедняк, питомца нищеты Ты жадно выкормил, лелея и милуя, Не тешься, что из недр заветных выжмешь ты Заупокойный звон под крики «Аллилуйя!» – Из золота любой порок добудем мы, Пусть медью трубною змеясь от поцелуя, Развеет он тоску церковной полутьмы… В предложенном выше стихотворении золото предстает перед нами как символ зла. Для Стефана Малларме данный металл не обладает какими-либо положительными свойствами.

Он может принести только зло, порок. Поэт подчеркивает, что тот, кто владеет золотом, может все, только как правило, это оказываются отрицательные действия, ведущие к моральному разрушению, порочности: «tire du métal cher quelque péché bizarre» – «из золота любой порок добудем мы». «Le tombeau d’Edgar Poe» Tel qu'en Lui-même enfin l'éternité le change, Le Poète suscite avec un glaive nu Son siècle épouvanté de n'avoir

pas connu Que la mort triomphait dans cette voix étrange! «Надгробье Эдгара По» Ты в самого себя преображен впервые! Порог перешагнув, Поэт, занес ты меч Над веком суетным, дерзнувшим пренебречь Стихом, где голоса гремели гробовые. В данном стихотворении, посвященном памяти поэта и писателя Эдгара По, Стефан Малларме возвращается к теме взаимоотношений общества и поэта.

Малларме прибегает к символу меча для обозначения творчества По, который разоблачал в своих произведениях пороки общества, его недостатки. 2.2 Классификация символов Стефана Малларме Все символы, которые Стефан Малларме использовал в своем творчестве, можно классифицировать, то есть разделить на несколько групп, согласно тому, что эти символы обозначают. 1)

Символы поэтической деятельности. В некоторых стихотворениях затронута проблема взаимоотношений поэта с обществом, как, например, в стихотворении «Le sonneur» («Звонарь»). В других Малларме применяет символы для обозначения самой поэтической деятельности или инструментов письма (как, например, в следующих произведениях: «Éventail de Madame Mallarmé» («Веер госпожи Малларме»), «Autre éventail de

Mademoiselle Mallarmé» («Еще веер дочери»), «Feuillet d’album» («В альбом»). В перечисленных выше стихотворениях поэт использовал следующие символы: звонарь – символ поэта; кружащиеся над звонарем птицы – символ не только прошлых бед, но и тех, кто не понимает его творчество, его противников, всех тех, для кого поэт – жертва нападок, цель для морального уничтожения; колокол предстает перед нами символом поэзии, произведений, написанных и тех, которые только будут созданы; веревка колокола

– это символ пера, с помощью которого поэт переносит свои стихотворения на бумагу; веер символизирует стихи, написанные поэтом: сложенный из перьев-слов, он то открывается, то закрывается перед читателем, который пытается разгадать его тайну, которая раскрывается до конца только перед посвященным в тайны слова, символов, употребляемых автором; флейты символизируют перо для письма. Поэт, прежде чем написать несколько строк в альбом, должен был наточить это перо – «срезать стволы

для флейты тростниковой»; гаммы – в представлении поэта это слова, из которых складывается стихотворение; меч – творчество, в котором разоблачаются пороки и недостатки общества. 2) Символы, используемые для описания внешности или характера человека. Почти в каждом своем произведении Стефан Малларме применяет символы для описания не только внешности человека, но и его черт характера. При этом он употребляет следующие символы: пожар – пышные рыжие волосы

девушки (они взлетают, как языки огня, и угасают, падая вдоль лица); аметисты – символ глаз; розы – символ девушки, женского тела («ты после стольких лет сияешь розой гибкой»); лавр – данное дерево символизирует у Малларме людей гонимых, от которых отреклось светское общество; гиацинт, по представлению поэта, это символ блестящего, светского человека, который «сверкает» своей внешностью, заботится только о том, как он выглядит и что о нем думают в высшем свете.

Заключение Целью данной дипломной работы было изучение символов в поэзии французского поэта Стефана Малларме и их классификация. Но прежде чем их анализировать, было рассмотрено, что такое символ, какова история его теоретического осмысления. Стефану Малларме выпало на долю возглавить символистское движение, в котором получило свое теоретическое оформление новое художественное мышление, которое решительно реформировало поэтический язык и просодическую систему

и открыло путь современной французской литературе. Стефан Малларме радикально переосмысляет предназначение поэзии: она должна не описывать и не учить, а заключать в себе нечто сверхреальное. Поэт – посредник между людьми и тайнами вселенной. Приоткрыть завесу трансцендентного он может с помощью слов-символов, за которыми предугадывается эта иная реальность. В символическом универсуме меняется и назначение языка: он утрачивает свою прямую коммуникативную

функцию и начинает играть другую – суггестивную роль (не называть, а вызывать ассоциации). Символ – это предмет или слово, условно выражающий суть какого-либо явления. Художественный символ – универсальная категория эстетики, лучше всего поддающаяся раскрытию через сопоставление со смежными категориями образа, с одной стороны, и знака – с другой. Беря слова расширительно, можно сказать, что символ есть образ, взятый в аспекте своей знаковости,

и что он есть знак, наделенный всей органичностью мифа и неисчерпаемой многозначностью образа. Всякий символ есть образ, и всякий образ есть, хотя бы в некоторой мере, символ. Смысл символа нельзя дешифровать простым усилием рассудка, в него надо «вжиться». Именно в этом состоит принципиальное отличие символа от аллегории: смысл символа не существует в качестве некоей рациональной формулы, которую можно «вложить» в образ и затем извлечь из образа.

Соотношение между означающим и означаемым в символе есть диалектическое соотношение тождества в нетождестве: «…каждый образ должен быть понят как то, что он есть, и лишь благодаря этому он берется как то, что он обозначает». Смысл символа реально существует только внутри человеческого общения, внутри ситуации диалога, вне которой можно наблюдать только пустую форму символа. Изучая символ, мы не только разбираем и рассматриваем его как объект, но одновременно позволяем его

создателю апеллировать к нам, быть партнером нашей умственной работы. Хотя символ столь же древен, как человеческое сознание вообще, его философско-эстетическое понимание есть сравнительно поздний плод культурного развития. Мифологическая стадия миропонимания предполагает как раз нерасчлененное тождество символической формы и ее смысла, исключающее всякую рефлексию над символом.

Ю.В. Шатин предполагает, что всякий естественный язык начинается с символа, который и есть первая значимая точка отрыва языка от мифа. Исследователь считает, что все естественные языки, которыми пользуется человечество, имеют преимущественно символический характер и этим отличаются от языка животных, где доминируют иконические и индексальные знаки. Вот почему на первой стадии развития языка почти любое слово является символом, исключения составляют некоторые междометия и звукоподражания.

В отличие от символов первого порядка существуют символы второго порядка. По определению Ю.М. Лотмана именно знак-символ второго порядка превращает естественный язык из технического средства коммуникации в культурное образование. Наконец, на поздних стадиях развития языка и культуры складывается символ третьего порядка. Этот символ, по выражению С.С. Аверинцева, указывает на выход образа за собственные пределы, на присутствие некоего смысла, нераздельно

слитого с образом, но ему не тождественного. Такой символ не может быть дешифрован простым усилием рассудка. Он требует активного вживания в его внутреннюю структуру со стороны воспринимающего. В своей поэзии Стефан Малларме противопоставил «прямому изображению вещей» искусство «намека», «внушения», в жесткой формуле закрепляя творческую практику поэтов своего поколения. Направляя все свои усилия к этой цели, Малларме уходил от реального источника впечатления; усложняются

бесконечные, субъективные аналогии, вытесняющие прозрачные аллегории первых стихотворений. Постоянные аббревиатуры, эллипсы, инверсии, изъятие глаголов – все создает впечатление тайны; таинством становилась и сама творческая работа. Все символы, которые Малларме использовал в своих произведениях, можно разделить на две группы: символы поэтической деятельности и символы, используемые для описания внешности или характера человека.

Итак, в данной дипломной работе были отражены общие вопросы, касающиеся термина «символ», литературного направления символизм, а также были рассмотрены основные символы поэзии Стефана Малларме. Кроме того была предпринята попытка классифицировать данные символы. Более детальное изучение поэтических символов, встречающихся в произведениях французского поэта-символиста, осталось за рамками данного исследования. Список использованной литературы 1.

Аверинцев С.С. «Дух i Лiтера», Словарь, София-Логос, 2001, с. 155–161. 2. Балашов Н.И. Символизм. Малларме, Рембо, Верлен, в кн.: История французской литературы, т. 3, М 1959. 3. Балашова Т.В. Французская поэзия XIX века. М 1982. 4. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. –

М 1994. – 243 с. 5. Бидерманн Г. Энциклопедия символов. М 1996. 6. Бройтман С.Н. Теория литературы. 2007. 368 с. 7. Бутенков С.А Семерий О.С. Интеллектуальный подход в задаче распознавания символов текста // Научная сессия МИФИ – 2001. Т.3. Банки данных и анализ данных. Интеллектуальные системы и технологии. 555 с. 8. Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе.

Проблемы теоретической и историчнской поэтики: Мат-лы междунар. науч. конф. Гродно. 2003. – 250 с. 9. Владимирова А.И. Проблема художественного познания во французской литературе на рубеже двух веков (1980–1914). Л 1976. 10. Гиленсон Б.А. История зарубежной литературы конца XIX – начала XX века. 2006. 480 с. 11. Дрыжакова Е.Н. В волшебном мире поэзии. –

М.: 1995. 12. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Избранные труды. Л 1977. 13. Зарубежная литература XIX – начала XX века: учеб. пособие для вузов/ под ред. В.М. Толмачева. – М.: Академия, 2003. – 493 с. 14. Зарубежная литература XX века: Учебник для вузов/ под ред.

Л.Г. Андреева. – 2 е изд исправ. и доп. – М.: Высшая шк.: Академия, 2000. – 559 с. 15. Засурский Я.Н Гураева С.В. История зарубежной литературы XIX века. – М.: Просвещение, 1982. 16. Кармадонов О.А. «Теория символа» Норберта Элиаса // Социологический журнал. – 2006. – №4. 17.

Карпенко Л.Б. Семиотический подход в изучении пространственного символизма // вестник Самарского Государственного университета, 2006 – №1. 18. Купер Дж. Энциклопедия символов, серия «Символы», книга IV. – М.: Ассоциация Духовного Единения «Золотой Век», 1995. 19. Лосев А.Ф. Знак, символ, миф. М 1982. 20.

Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М 1995. 21. Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб. 1996. 22. Лотман Ю.М. Символ в системе культуры // Избранные статьи. Т.1. – Таллинн, 1992. – 533 с. 23. Магомедова Д.М. Филологический анализ лирического стихотворения 2004. 192 с.

24. Мандельштам О. «О поэзии…», 1928, с. 40 – 41. 25. Обломиевский Д. Французский символизм. М 1973. 26. Поэзия Франции. Век XIX. М 1985. 27. Поэзия французского символизма. М 1993. 28. Свасьян К.А. Проблема символа в современной философии. Ер 1980. 29. Символ в системе культуры. Тарту, 1987. 30.

Соколова Т.В Владимирова А.И Плавскин З.И. и др. Истоия западно-европейской литературы XIX века: Франция, Италия, Испания, Бельгия. 2003. 336 с. 31. Тынянов Ю. Проблема стихотворного языка, 1965, с. 25. 32. Усминский О.И. Сенсорные тропы: классификация, значения, функции: монография. Тюмень: ТГУ, 1996 г. 33. Чех А. Символ и миф: к проблеме генезиса //

Образ человека в картине мира. – Новосибирск, 2003. – 467 с. 34. Шатин Ю.В. Миф и символ как семиотические категории // Язык и культура. – Новосибирск, 2003. – 465 с. 35. Шеллинг Ф.В. Философия искусства, М 1966, с. 110 – 11. 36. Эмблемы и символы. М 1995. 37. Топоров В.Н. Миф. Ритуал.

Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического: избранное. – М. Издат. группа «Прогресс» – Культура, 1995. – 674 с. 38. Юнг К.Г. Архетип и символ. М 1991. 39. Anthologie de la poésie française. Larousse, 1995. Jean Orijet. 640 p. 40. Eléments de stylistique française, Georges Molimé, Presses Universitaires de

France, 1986, Paris, 220 p. 41. Histoire de la littérature française, Y. Daîcoc, Hachette, 1992. 42. La poésie comme un langage, Librairie Larousse, 1978, 176 p. 43. Une autre histoire de la littérature française. Jean d’Ormesson, Nil éditions, Paris, 1997, 336 p. 44. Verlaine et les poètes symbolistes, Librairie

Larousse, Paris, 1986, 110 p. Список словарей 1. Словарь иностранных слов. – Под ред. И.В. Лехина, С.М. Локшиной, Ф.Н. Петрова и Л.С. Шаумяна. – М 1964. – 784 с. 2. Языкознание. Большой энциклопедический словарь/ Гл. ред. В.Н. Ярцева. – 2-е изд. – М.: Большая российская энциклопедия, 1998. – 685 с. 3. Dictionnaire des synonymes – toutes les nuances de la langue française,

Georges Iounes, 1981, Marabout, 452 p. 4. Le petit Larousse, Larousse, Bordas, 1997, 1870 p. 5. Le petit Robert, Paul Robert, dictionnaire, 1992, Dictionnaires Le Robert, Paris, 2172 p. 6. Vocabulaire de l’Analyse littéraire, D. Bergez – V. Géraud, J.J. Robrieux, «Dunod»,

Paris, 1994, 234 p. Список источников фактического материала 1. Малларме С. Стихотворения: Пер. с фр./ С. Малларме. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. – 236 с. 2. Les poètes et le printemps, Philippe Héracles, 128 p. Le Cherche Midi éditeur société locataire, 1980. 3. Mallarmé S. Poésies. Moscou.

1998. 354 p.