Роман «Жизнь Арсеньева»

Роман «Жизнь Арсеньева» (первоначально получивший название «Истоки дней») Иван Алексеевич Бунин писал 11 лет, с 1927 по 1938 год [1]. Бесспорно, сам автор относился к «Жизни Арсеньева», как к главному произведению своей жизни, о чем красноречиво говорит следующая выдержка из его дневников. «Во все времена и века,— писал он,— с детства до могилы томит каждого из нас неотступное желание говорить о себе — вот бы в слове и хотя бы в малой

доле запечатлеть свою жизнь — и вот пер¬вое, что должен я засвидетельствовать о своей жизни: это нерастор¬жимо связанную с нею и полную глубокого значения потребность выразить и продлить себя на земле Да, Книга моей жизни — книга без всякого начала Но она и без конца, потому что, не понимая своего начала, не чувствуя его, я не понимаю, не чувствую и смер¬ти Не раз испытал я нечто поистине чудесное. Не раз случалось: я возвращаюсь из какого-нибудь далекого

путешествия, возвраща¬юсь в те степи, на те дороги, где я некогда был ребенком, мальчи¬ком,—и вдруг, взглянув кругом, чувствую, что долгих и многих лет, прожитых мною, как не бывало. Я чувствую, что это совсем не воспоминание прошлого: нет, просто я опять прежний, опять в том же самом отношении к этим полям и дорогам, к этому полевому воздуху, к этому тамбовскому небу, в том же самом восприятии и их и всего мира, как это было вот здесь, вот на этом проселке в дни моего детства, отрочества

Нет слов передать всю боль и радость этих минут, все горькое счастье, всю печаль и нежность их Не раз чувствовал я себя не только прежним собою — ребенком, отроком, юношей, но и своим отцом, дедом, прадедом, пращуром; в свой срок кто-то должен будет чувствовать себя — мною » [2]. Именно таким настроением был охвачен писатель, когда писал Арсеньева — «Книгу своей жизни». Бунин, бывший, по заметкам современников и многочисленных критиков,

крайне требовательным к себе в творческом отношении, всегда работал трудно, но поставленная им перед собой в «Жизни Арсеньева» задача - написать жизнь человека от самых «истоков дней» до взрос¬лого состояния – была, несомненно, куда сложнее всего, что он сделал до того. Жена Бунина, Вера Николаевна Муромцева, оставила воспоминания о мучениях писателя, не знавшего, как приступить к третьей части книги [2]. Однако, по окончании работы над третьей частью, автор по-прежнему

пребывал в сомнениях относительно верности самой идеи книги: «…в сотый раз говорю — дальше писать нельзя!—сокрушался Бунин, не решаясь начать четвертую.—Жизнь человеческую написать нель¬зя! Или в четвертую книгу, схематично, вместить всю остальную жизнь. Первые семнадцать лет — три книги, потом сорок лет — в одной — неравномерно Знаю. Да что делать?» [3]. Всего написано было пять частей, а герой —

Алексей Арсеньев — доведен до двадцатилетия. По отзывам современников, Бунина убеждали продолжить книгу, однако, несмотря на все уговоры, больше он к ней не вернулся К какому жанру можно было бы отнести «Жизнь Арсеньева»? Большинство литературоведов сходится во мнении, что это — художественная биография. Если говорить подробно и по существу, то в ней слито несколько жанров: кроме художественной биографии,

«Жизнь Арсеньева» вбирает в себя и мемуары, и лирико-философскую прозу. Пятая же ее часть, кроме всего прочего,— еще и повесть о любви, безусловно, самой характерной для творчества Бунина теме; как по замыслу, так и по воплощению она близка к книге рассказов «Темные аллеи», которую Бунин написал позже. Некоторые современники рассматривали «Жизнь Арсеньева» как биографию самого автора. Однако, следует заметить, что самого

Ивана Алексеевича это приводило в него¬дование. Он утверждал, что его книга автобиографична лишь по¬стольку, поскольку автобиографично всякое вообще художественное произведение, в которое автор непременно вкладывает себя, часть своей души [2]. Сам же он именовал «Жизнь Арсеньева» автобио¬графией вымышленного лица. Справедливо утверждая, что целиком «жизнь человеческую написать нельзя», Бунин перед началом очередной части своей книги каждый раз останавливался перед проблемой

отбора самого важного. Он писал свою книгу, сжимая время, соединяя несколько лет в один год. Это уплот¬нение времени писатель осуществил не только в том отношении, что соединял события, происшедшие в разное время. Главное было в том, что спрессовывались, сливались внутренние, душевные пережи¬вания героя, который очень быстро взрослел. Проще же говоря: по интенсивности чувств и мыслей «арсеньевский» год —это несколько «бунинских» лет, а сам Алексей Арсеньев — как бы «сконцентриро¬ванный» автор, в главных

чертах его личности. Но это еще не все. Бунин наделил Арсеньева в первую очередь чертами художника, поэта. Потому что, как известно, сам Бунин считал себя всю жизнь главным образом лирическим поэтом и уже потом — прозаиком. И понятно, что замысел книги об Алексее Арсеньеве был именно замысел написать «жизнь артиста» — поэта, в чьей душе уже с дет¬ства переплавляются

«все впечатленья бытия», чтобы впоследствии быть претворенными в слове. Таким образом, действительно «Жизнь Арсеньева», с одной стороны,— автобиография вымышленного лица, некоего собирательного «рожденного стихотворца», а не просто Ивана Алексеевича Бунина. С другой же стороны, эта книга — самая откро¬венная, лирическая и исповедальная из бунинских творений. В этом ее диалектика, слияние в ней реальности и вымысла или, если пере¬фразировать

слова Гёте, слияние правды и поэзии (Гёте так и назвал книгу об «истоках» своих дней: «Поэзия и правда»). Отсюда и двуплановость книги; постоянное присутствие автора, прошедшего уже длинный жизненный путь, его теперешняя точка зрения, его сего¬дняшнее мироощущение, как бы вливающееся в то, давнее; взаимо¬проникновение былого и настоящего. Возврат шестидесятилетнего человека в собственное детство и юность — и тут же «скачок» в се¬годняшний день, в собственную старость. Растворение в прошлом, а вслед — его воссоздание из далека

прошедших десятилетий. Все это создает некий льющийся «поток сознания», выраженный в та¬кой же текучей, непрерывающейся, неспешной и плавной, с длин¬ными периодами, лирической прозе; в нее легко погрузиться, но из нее трудно выйти: она влечет за собой, и убыстрить путь в ней невозможно; читая, нельзя пропустить ни слова, иначе рас¬сыплется целое, нарушится слиянность настоящего и прошлого, за¬печатленная в этом речевом потоке. Герой «Жизни Арсеньева», как уже было сказано,— «сконцент¬рированный» автор.

Фактически, это тот Бунин, у которого детство, отрочество и юность сложились столь благоприятно и гар¬монично, что он, не потеряв ни часа драгоценного времени, только и занимался тем, что взрослел, мужал, набирал духовные силы. В действительности было совсем иначе. Бунин горько сетовал, вспо¬миная, как убого, плохо он прожил столько лет, что у него совер¬шенно пропали самые лучшие, самые нежные годы [3]. Безусловно, это спорный вопрос, но во многом

Бунин несправедлив по отношению к себе. С юности он, действительно, каждодневно учился у жизни,— так же, как учился у жизни его Арсеньев, впитывая в себя все, что подает ему жизнь, вплоть до таких, казалось бы, малоблагоприятных обстоятельств, как глушь, заброшенность и одинокость усадебного существования с бесконеч¬но однообразными зимними вечерами Большой интерес представляют собой образ и характер отца Арсеньева. Известно, что его прототипом послужил отец писателя,

Алексей Николаевич Бунин [4]. В книге это — человек, неотразимый в своем обаянии, хотя и «грешный», вспыль¬чивый и отходчивый, беспечный и жизнелюбивый, распространяющий вокруг себя ощущение радости жизни, талантливая артистическая натура. Бунин очень сдержанно показывает так называемую обрат¬ную сторону медали: распущенность, безответственность отца по от¬ношению к семье, что привело ее к полнейшему разорению. На все это в «Жизни Арсеньева» лишь вскользь намекается; об осуждении, даже о суждении и речи нет;

в книге царит яркий и праздничный человек,— тот, кому обязан сын многими светлыми чертами своего характера,— отец поэта. Можно ли подумать, что писатель приукрашивал в своей книге лица и события? Возможно, но лишь отчасти. Думать так категорично было бы ошибкой. Прежде всего необходимо осознать то, что «Жизнь Арсеньева» писалась в тот период жизни Бунина, когда свойственный ему повышенный «вкус суще¬ствования» не только не ослабевал с годами, а,

напротив, все бо¬лее и более укреплялся. Обостренное, радостное и волнующее чувство жизни, ее «тайн и бездн», каждого ее мгновения имело обратной стороной столь же повышенное и тревожное ощущение конца, такой же неразгаданности его, как и начала всякого суще¬ствования. Бунин постоянно был занят думами о том, что каждый человек не знает своего начала, не помнит, не может помнить его, и точно так же не знает, не постигает своего конца, того, что будет, когда оборвется его

жизнь [2]. Эта мысль, рожденная еще в бунинских путевых дневниках 10-х годов, кочует по многим зрелым и поздним его произведениям. Неотступно присутствует она и в «Жизни Арсеньева», не всегда высказанная прямо, но подразумеваемая постоянно. Как всякого истинного художника и незаурядную лич¬ность, Бунина томило, говоря словами Л. Н. Толстого, «созерца¬ние двух концов жизни каждого человека».

Интересно, что так называемое сиюминутное существование приобретало с годами для Ивана Алексеевича все большую ценность, хрупкость, хоте¬лось уберечь его от ударов судьбы, каждый из которых мог ока¬заться роковым, продлить его, порою томительное, очарование. «Нет, мучительно для меня жить на свете! Все меня мучает своею прелестью!» [2] — записала современница слова Бунина. Иван Алексеевич мучился страхом потери близких людей, безуспешно внушал себе, что ни к кому

не следует привязываться сильно, но, разумеется, оставался верен своей горячей и страстной натуре. На склоне лет он совершенно не в состоянии был выносить разговоров о людских жестокостях, зверствах, пре¬ступлениях. Современница вспоминает, что при первом же малей¬шем намеке на «тяжелую» тему Иван Алексеевич расстраивался так, что разговор приходилось тут же пресекать [2]. Так и Арсеньев: он словно не желает видеть в жизни ничего злого, уродливого, страш¬ного.

Такой подход к изображаемому не был идеализацией, ибо Бу¬нин, будучи человеком горячим и пристрастным, просто не умел смягчать изображение событий и фактов. Он лишь миновал то, о чем ему не хотелось говорить, либо ограничивался упоминанием (как, например, сильно укоротил в «Жизни Арсеньева» долгие зимние месяцы и продлил дни короткого русского лета). Должно быть, потому и не стал он писать продолжение своей книги, что пришлось бы говорить о многом

тяжелом и заново испытать пережитые некогда глубочай¬шие потрясения Зато когда Бунин желал предаться воспоминаниям об истоках своих дней, то написанное обретало под его пером почти докумен¬тальную точность. Например, переживания мальчика Арсеньева, свя¬занные со смертью его сестры Нади, близки тому, что испытывал маленький Ваня Бунин после кончины младшей сестры Саши. Или когда

Бунин описывает влюбленность юного Арсеньева «на поэтический старинный лад» в Лизу Бибикову и решает не спать по ночам, то это опять-таки тесно связано с воспоминаниями Ивана Алексеевича о своей юношеской поре: о влюбленности в родственни¬цу соседей, красивую девочку с голубыми «волоокими» глазами [3]. В пятой главе третьей части, где Арсеньеву идет шестнадцатый год, писатель говорит о его «повышенном душевном строе», приобретен¬ном

«за чтением поэтов, непрестанно говоривших о высоком назначении поэта, о том, что «поэзия есть бог в святых мечтах земли» (последняя строка из перевода В. А. Жуковского немецкой драмы «Камоэнс»). В дневнике 1885 года пятнадцатилетний Бу¬нин писал: « поэзия есть бог в святых мечтах земли, как сказал Жуковский Мне скажут, что я подражаю всем поэтам, которые восхваляют святые чувства и, презирая грязь

жизни, часто говорят, что у них душа больная Да! и на самом деле так должно быть: поэт плачет о первобытном чистом состоянии души » [2]. Документаль¬ная точность? Да, но вернее было бы сказать: благодарная память сердца. Здесь — редкий случай, когда возраст автора и его героя совпал. Что же до точности воссоздания различных подробностей, то она проходит через всю книгу, притом ничуть

не противоречит, а, напротив, даже помогает творческому переосмыслению. Такое переосмысление ни в чем не нарушает, однако, главной правды: правды исповеди поэта. В эту исповедь, творческую и чело¬веческую, втянут весь мир, окружающий Алешу Арсеньева. Этот мир начинается с самых первых запомнившихся, как ему кажется, лучей света, вырвавших младенца из тьмы небытия, с момента по¬явления его на свет.

Само рождение в мир, осознание этого собы¬тия вошло в сокровищницу душевных впечатлений Алексея Арсеньева, чтобы на всю жизнь остаться там: «…я помню большую, освещенную предосенним солнцем комнату, его сухой блеск над косогором, видным в окно, на юг Только и всего, только одно мгновенье! Почему именно в этот день и час, именно в эту минуту и по такому пустому поводу впервые в жизни вспыхнуло мое сознание столь ярко, что уже явилась возможность действия

памяти? И почему тотчас же после этого снова надолго по¬гасло оно!» [1]. Так же на всю жизнь вошли в душу Арсеньева, как бы запе¬чатлели себя в нем его отец и мать. Как и сам Бунин, Алексей Арсеньев — истинный сын своих родителей, очень ясно унаследовав¬ший черты и того и другого. От отца — талантливость, артистичность натуры, обаяние, жизнелюбие, вспыльчивость, горячность. От матери, бывшей полною противоположностью отцу,— мечтательность, «неуме¬ренную чувствительность»,

лиризм, созерцательность — и страстную любовь к поэзии. Огромную роль в числе тех, кто в ранние годы сильно повлиял на формирование характера Арсеньева, сыграл его домашний учитель Баскаков, вольнолюбивый чудак и романтик, превыше всего в жизни ставивший свою независимость. В Баскакове Бунин вывел своего домашнего догимназического учителя Н. О. Ромашкова [4]. Алеша Арсеньев был, что называется, воском в руках

Баскакова, который «для своих рассказов чаще всего избирал все, кажется, наиболее горькое и едкое из пережитого им, свидетельствующее о людской низости и жестокости, а для чтения — что-нибудь героиче¬ское, возвышенное, говорящее о прекрасных и благородных страстях человеческой души» [1]. Баскаков «заразил» мальчика этим неравноду¬шием к бытию. Страницы «Жизни Арсеньева», в которых говорится о воз¬действии

Баскакова на ум и сердце юного героя, предельно авто¬биографичны. Эти две взаимно противоположные и притом дополняющие одна другую черты — острота взгляда на жизненные уродства и страстная тяга к прекрасному, гармоническому,— очень ярко осуществи¬лись и в личности, и в творчестве самого Бунина. Все окружение, начиная с родных и близких, вплоть до «бес¬путных» соседей, проматывающих свои последние доходы,— остав¬ляло след в душе

Алеши Арсеньева, так или иначе влияло на его внутреннее развитие. Но люди были лишь частью огромного мира, который входил в ум и сердце героя, и в первую очередь, конечно, природой. Бунин наделил Арсеньева своей страстной влюблен¬ностью в природу, сверхчувствительностью к ней. Философско-созерцательное отношение к природе и размышления над ее загадками побуж¬дали Арсеньева к раздумьям (следует заметить, не по возрасту зрелым) о загадках и смысле самого бытия.

Всякое жизненное впечатление «переплав¬лялось» в сознании мальчика; его душа не «ленилась», а, напротив, неустанно вела свою «тайную работу». Пять книг «Жизни Арсеньева» — это пять этапов, пять вех этой духовной работы, происходящей в герое. Дом, родители; окружаю¬щая природа; первая увиденная смерть; общение с Баскаковым; ре¬лигия; чтение Пушкина и Гоголя; преклонение перед братом

Геор¬гием; казенщина и серость гимназии; первые влюбленности; стрем¬ление познать мир и первые путешествия. И уже со школьных лет (а может быть, и еще раньше?) смутное желание выразить, сказать себя, томление от невозможности это сделать,— первые мечты о творчестве. Арсеньеву хочется «что-нибудь выдумать и рассказать в стихах», «понять и выразить что-то происходящее» в нем самом. Это неопределенное «что-то» Бунин много позже, из дали про¬шедших десятилетий, вкладывает

в уста совсем еще мальчика (Арсеньев тогда всего в третьем классе гимназии): « как ни грустно в этом непонятном мире, он все же прекра¬сен и нам все-таки страстно хочется быть счастливыми и любить друг друга» [1]. Пятая книга — самая важная, со всех точек зрения, часть «Жизни Арсеньева». В ней, по сравнению с предыдущими частями, автор особенно сильно «сконцентрировал» себя в герое (именно в Арсеньеве — лирическом поэте). Развитие в

Арсеньеве художника показано через главное собы¬тие его юности: любовь к Лике («Лика» — так первоначально назы¬валась пятая часть). Иван Алексеевич Бунин здесь воскрешает свою любовь к Варваре Владимировне Пащенко [2]. В пору этой любви Иван Бунин был на четыре года старше Алексея Арсеньева.

За время любви к Лике Арсеньев пережил добрых пятнадцать «бунинских» лет. Поэтому и чувство его меняется очень сильно. Любовь Арсенье¬ва и Лики как бы предстает в двуединстве воссоздания и преобра¬жения. Воссоздано — и очень точно — юношеское горячее чувство Бунина, которое он изливал в письмах к В. В. Пащенко 1890— 1894 годов.

Самая последняя фраза книги — о сне Арсеньева — очень близка к неотправленному письму Бунина к Пащенко 1898 года, написанному через три с лишним года после их разрыва: вот слова из него: «…я видел тебя нынче во сне — ты будто лежала, спала, одетая, на правом боку — черты лица были так хороши и женственны, во сне щечки разрумянились,— от тебя веяло теплотой сна — и я ла¬донь правой руки подложил тебе под голову, и ты с прикрытыми глазами улыбалась, а я целовал тебя нежно-нежно, наслаждаясь

тобою, твоей нежностью, теплотою» [2]. Письмо это осталось в России, и вряд ли его помнил Бунин,— но такова была сила его творческой памяти Любовь Арсеньева и Лики в первых главах: пылкое, горячее чувство Арсеньева — и неустойчивое, переменчивое отношение Лики, которая плохо понимала его, была невнимательна и от равнодушия переходила к внезапным проявлениям

нежности,— во многом авто¬биографичны. Здесь Лика близка к тому типу женщин, не умеющих и не научившихся любить, который впервые был назван Буниным в «Снах Чанга», выведен в «Митиной любви» и «Деле корнета Елагина», позже — в рассказе «Чистый понедельник». Прообразом этого типа в книгах Бунина, несомненно, была В. В. Пащенко. Она первая объяснилась Ивану Алексеевичу в любви, однако в своем чувстве к нему никогда

не была уверена и упрекала его в том, что он недостаточно ее любит; на его письма отвечала редко и неохотно и наконец, бессильная разобраться в пу¬танице чувств, оставила его и ушла к другому человеку. Арсеньев в первых главах весь поглощен любовью к Лике. Та¬лант будущего поэта пока еще не проявился в нем с достаточной силой, и Арсеньев жил только своей любовью. Так было и с Бу¬ниным.

Известно, что он был близок к самоубийству, когда Варвара Владими¬ровна покинула его; он продолжал мучиться, хотел «стереть с лица земли все эти проклятые воспоминания, которые терзают меня этой проклятой любовью»,— и затем переходил к взрывам нежности, к минутам, «когда из тайников сердца поднялось что-то невыразимое, нежное, отзвук моей безумной любви к тебе». У Арсеньева было иначе. Начиная с одиннадцатой главы, фактическое вос¬создание жизни

Бунина уступило место ее преображению; очень сильному «сгущению» внутренних событий в жизни героя; произошло очень быстрое его взросление. Расставшись на время с Ликой (в тот момент ему не более восемнадцати лет), Арсеньев целиком ушел в свой внутренний мир. Бунин опускает тяжелые годы своей жизни, годы нужды, слу¬чайной и неинтересной работы, душевной депрессии, и Арсеньев как бы перешагнул через весь этот период.

Оставшись наедине с самим собой, он весь отдается борьбе с «неосуществимостью»: с тем, что он стремится выразить в слове и что пока не удается ему. Эта борьба за самое главное счастье — научиться «образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания» — засло¬няет все другие чувства и стремления. И вот в один прекрасный день на место душевных терзаний и мучительных поисков приходит озарение, спокойствие и очень простое решение: «без всяких притя¬заний, кое-что вкратце записывать — всякие мысли, чувства,

наблю¬дения». Так рождается художник-лирик, поэт, который должен пи¬сать обо всем, что наблюдает и чувствует. Ощущения Арсеньева, как уже не раз говорилось, автобиографичны (хотя, конечно, смещены во времени по отношению к ощущениям самого Бунина). Иван Алексеевич, как известно, всегда считал, что таланту нельзя давать лениться, надо его все время развивать, не давать себе оста¬новки, работать, не позволять распускаться при мыслях о том, что писать якобы не

о чем: настоящий художник всегда найдет, о чем сказать. В эту пору творческого пробуждения у Арсеньева изменился характер: он стал мужественнее, проще, добрее и спокойнее. Таким преображенным застала его после разлуки Лика — и вот в этот момент в книге они как бы поменялись ролями. «Теперь уже я (как прежде, в Орле, она) хотел быть любимым и любить, оставаясь свободным и во всем первенствующим» [1].

Это произошло потому, что Арсеньев нашел свою жизненную цель и опору в творчестве; остальное было второстепенно по сравнению с главным: с его творческой свободой, которая для него непременно включала в себя и его право увлекаться другими женщинами («я поэт, художник, а всякое искусство, по словам Гёте, чувственно»). И, продолжая любить Лику, но теперь уже иначе, Арсеньев, вполне в духе позднего Бунина, говорит о том, что воз¬можность их с

Ликой «вечной неразлучности» вызывала у него недо¬умение. «Неужели и впрямь мы сошлись навсегда и так вот и будем жить до самой старости, будем, как все, иметь дом, детей » [1]. Впро¬чем, такое настроение не было новым для Арсеньева. Когда еще в детстве старший брат Николай шутливо стал рисовать ему его бу¬дущее: «Когда подрастешь, будешь служить, женишься, заведешь детей» и так далее,

Алеша «вдруг так живо почувствовал весь ужас и всю низость подобного будущего, что разрыдался». У Лики же ничего, кроме ее любви, не было в жизни, а она полюбила Арсеньева по-настоящему, и ей хотелось, чтобы он жил только ею; однако, именно этого он теперь и не мог сделать. И поскольку Лика, несмотря на то, что тоже во многом изменилась за эти годы, все-таки не была рождена спут¬ницей художника, которая могла бы раствориться в нем, в его жиз¬ни, в его интересах,

— то постепенно их любовь стала сходить на нет. Бунин показывает неизбежность такого конца: Лика не смогла в конечном счете полюбить Арсеньева так, как нужно было ему, для него, а не для себя, ушла от него и вскоре умерла. Так умерла любовь Арсеньева, оставшись в то же время на¬всегда в нем, с ним — в виде памяти, как неоскудевающего источника всякого творчества. И заключительной нотой прозвучал на последней странице «Жизни

Арсеньева» голос писателя, перекликающийся со сло¬вами, написанными около пятидесяти лет назад в письме к В. В. Пащенко: «Так нежно и хорошо я любил тебя, что лучшие минуты этого чувства останутся для меня самыми благородными и чистыми ощу¬щениями во всей жизни» [2]. Независимо от того, насколько Бунину удалось вопротить в «Жизни Арсеньева» задуманное (на этот счет существуют разный мнения), несомненно то, что «Жизнь

Арсеньева» - главная книга Бунина, главная именно потому, что она, при своем невеликом объеме, объяла собою все созданное им до нее и представляет собой, по сути, квинтэссенцию творчества писателя. Список литературы 1. И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева. Повести и рассказы» М.: Правда, 1989. 2. «Устами Буниных: Дневники». В 3-х тт. / Под ред. Милицы Грин. – Frankfurt am

Main: Посев, 1979-1982. 3. А. Бахрах «Бунин в халате» М.: Согласие, 2000. 4. И.А. Бунин «Окаянные дни. Воспоминания. Статьи» / Сост пред. и комм. А.К.Бабореко. – М.: Советский писатель, 1990. Роман «Жизнь Арсеньева» (первоначально получивший название «Истоки дней») Иван Алексеевич Бунин писал 11 лет, с 1927 по 1938 год [1].

Бесспорно, сам автор относился к «Жизни Арсеньева», как к главному произведению своей жизни, о чем красноречиво говорит следующая выдержка из его дневников. «Во все времена и века,— писал он,— с детства до могилы томит каждого из нас неотступное желание говорить о себе — вот бы в слове и хотя бы в малой доле запечатлеть свою жизнь — и вот пер¬вое, что должен я засвидетельствовать о своей жизни: это нерастор¬жимо связанную с нею и полную глубокого значения потребность выразить и продлить себя на земле

Да, Книга моей жизни — книга без всякого начала Но она и без конца, потому что, не понимая своего начала, не чувствуя его, я не понимаю, не чувствую и смер¬ти Не раз испытал я нечто поистине чудесное. Не раз случалось: я возвращаюсь из какого-нибудь далекого путешествия, возвраща¬юсь в те степи, на те дороги, где я некогда был ребенком, мальчи¬ком,—и вдруг, взглянув кругом, чувствую, что долгих и многих лет, прожитых мною, как не бывало.

Я чувствую, что это совсем не воспоминание прошлого: нет, просто я опять прежний, опять в том же самом отношении к этим полям и дорогам, к этому полевому воздуху, к этому тамбовскому небу, в том же самом восприятии и их и всего мира, как это было вот здесь, вот на этом проселке в дни моего детства, отрочества Нет слов передать всю боль и радость этих минут, все горькое счастье, всю печаль и нежность их Не раз чувствовал я себя не только прежним собою — ребенком, отроком, юношей, но и своим отцом, дедом,

прадедом, пращуром; в свой срок кто-то должен будет чувствовать себя — мною » [2]. Именно таким настроением был охвачен писатель, когда писал Арсеньева — «Книгу своей жизни». Бунин, бывший, по заметкам современников и многочисленных критиков, крайне требовательным к себе в творческом отношении, всегда работал трудно, но поставленная им перед собой в «Жизни Арсеньева» задача - написать жизнь человека от самых «истоков дней» до взрос¬лого состояния

– была, несомненно, куда сложнее всего, что он сделал до того. Жена Бунина, Вера Николаевна Муромцева, оставила воспоминания о мучениях писателя, не знавшего, как приступить к третьей части книги [2]. Однако, по окончании работы над третьей частью, автор по-прежнему пребывал в сомнениях относительно верности самой идеи книги: «…в сотый раз говорю — дальше писать нельзя!—сокрушался Бунин, не решаясь начать четвертую.—Жизнь человеческую написать нель¬зя!

Или в четвертую книгу, схематично, вместить всю остальную жизнь. Первые семнадцать лет — три книги, потом сорок лет — в одной — неравномерно Знаю. Да что делать?» [3]. Всего написано было пять частей, а герой — Алексей Арсеньев — доведен до двадцатилетия. По отзывам современников, Бунина убеждали продолжить книгу, однако, несмотря на все уговоры, больше он к ней не вернулся

К какому жанру можно было бы отнести «Жизнь Арсеньева»? Большинство литературоведов сходится во мнении, что это — художественная биография. Если говорить подробно и по существу, то в ней слито несколько жанров: кроме художественной биографии, «Жизнь Арсеньева» вбирает в себя и мемуары, и лирико-философскую прозу. Пятая же ее часть, кроме всего прочего,— еще и повесть о любви, безусловно, самой характерной для творчества

Бунина теме; как по замыслу, так и по воплощению она близка к книге рассказов «Темные аллеи», которую Бунин написал позже. Некоторые современники рассматривали «Жизнь Арсеньева» как биографию самого автора. Однако, следует заметить, что самого Ивана Алексеевича это приводило в него¬дование. Он утверждал, что его книга автобиографична лишь по¬стольку, поскольку автобиографично всякое вообще художественное произведение, в которое автор непременно вкладывает

себя, часть своей души [2]. Сам же он именовал «Жизнь Арсеньева» автобио¬графией вымышленного лица. Справедливо утверждая, что целиком «жизнь человеческую написать нельзя», Бунин перед началом очередной части своей книги каждый раз останавливался перед проблемой отбора самого важного. Он писал свою книгу, сжимая время, соединяя несколько лет в один год. Это уплот¬нение времени писатель осуществил не только в том отношении, что соединял события, происшедшие

в разное время. Главное было в том, что спрессовывались, сливались внутренние, душевные пережи¬вания героя, который очень быстро взрослел. Проще же говоря: по интенсивности чувств и мыслей «арсеньевский» год —это несколько «бунинских» лет, а сам Алексей Арсеньев — как бы «сконцентриро¬ванный» автор, в главных чертах его личности. Но это еще не все. Бунин наделил Арсеньева в первую очередь чертами художника, поэта.

Потому что, как известно, сам Бунин считал себя всю жизнь главным образом лирическим поэтом и уже потом — прозаиком. И понятно, что замысел книги об Алексее Арсеньеве был именно замысел написать «жизнь артиста» — поэта, в чьей душе уже с дет¬ства переплавляются «все впечатленья бытия», чтобы впоследствии быть претворенными в слове. Таким образом, действительно «Жизнь Арсеньева», с одной стороны,— автобиография вымышленного лица,

некоего собирательного «рожденного стихотворца», а не просто Ивана Алексеевича Бунина. С другой же стороны, эта книга — самая откро¬венная, лирическая и исповедальная из бунинских творений. В этом ее диалектика, слияние в ней реальности и вымысла или, если пере¬фразировать слова Гёте, слияние правды и поэзии (Гёте так и назвал книгу об «истоках» своих дней: «Поэзия и правда»). Отсюда и двуплановость книги; постоянное присутствие автора, прошедшего уже длинный жизненный путь,

его теперешняя точка зрения, его сего¬дняшнее мироощущение, как бы вливающееся в то, давнее; взаимо¬проникновение былого и настоящего. Возврат шестидесятилетнего человека в собственное детство и юность — и тут же «скачок» в се¬годняшний день, в собственную старость. Растворение в прошлом, а вслед — его воссоздание из далека прошедших десятилетий. Все это создает некий льющийся «поток сознания», выраженный в та¬кой же текучей, непрерывающейся, неспешной и плавной, с длин¬ными периодами, лирической прозе; в нее легко погрузиться,

но из нее трудно выйти: она влечет за собой, и убыстрить путь в ней невозможно; читая, нельзя пропустить ни слова, иначе рас¬сыплется целое, нарушится слиянность настоящего и прошлого, за¬печатленная в этом речевом потоке. Герой «Жизни Арсеньева», как уже было сказано,— «сконцент¬рированный» автор. Фактически, это тот Бунин, у которого детство, отрочество и юность сложились столь благоприятно и гар¬монично, что он, не потеряв ни часа драгоценного времени, только и занимался тем, что взрослел, мужал, набирал

духовные силы. В действительности было совсем иначе. Бунин горько сетовал, вспо¬миная, как убого, плохо он прожил столько лет, что у него совер¬шенно пропали самые лучшие, самые нежные годы [3]. Безусловно, это спорный вопрос, но во многом Бунин несправедлив по отношению к себе. С юности он, действительно, каждодневно учился у жизни,— так же, как учился у жизни его Арсеньев, впитывая в себя все, что подает ему жизнь, вплоть до таких, казалось

бы, малоблагоприятных обстоятельств, как глушь, заброшенность и одинокость усадебного существования с бесконеч¬но однообразными зимними вечерами Большой интерес представляют собой образ и характер отца Арсеньева. Известно, что его прототипом послужил отец писателя, Алексей Николаевич Бунин [4]. В книге это — человек, неотразимый в своем обаянии, хотя и «грешный», вспыль¬чивый и отходчивый, беспечный и жизнелюбивый, распространяющий вокруг себя ощущение радости

жизни, талантливая артистическая натура. Бунин очень сдержанно показывает так называемую обрат¬ную сторону медали: распущенность, безответственность отца по от¬ношению к семье, что привело ее к полнейшему разорению. На все это в «Жизни Арсеньева» лишь вскользь намекается; об осуждении, даже о суждении и речи нет; в книге царит яркий и праздничный человек,— тот, кому обязан сын многими светлыми чертами своего характера,— отец поэта. Можно ли подумать, что писатель приукрашивал в своей книге лица и события?

Возможно, но лишь отчасти. Думать так категорично было бы ошибкой. Прежде всего необходимо осознать то, что «Жизнь Арсеньева» писалась в тот период жизни Бунина, когда свойственный ему повышенный «вкус суще¬ствования» не только не ослабевал с годами, а, напротив, все бо¬лее и более укреплялся. Обостренное, радостное и волнующее чувство жизни, ее «тайн и бездн», каждого ее мгновения имело обратной стороной столь же повышенное и тревожное ощущение конца,

такой же неразгаданности его, как и начала всякого суще¬ствования. Бунин постоянно был занят думами о том, что каждый человек не знает своего начала, не помнит, не может помнить его, и точно так же не знает, не постигает своего конца, того, что будет, когда оборвется его жизнь [2]. Эта мысль, рожденная еще в бунинских путевых дневниках 10-х годов, кочует по многим зрелым и поздним его произведениям. Неотступно присутствует она и в «Жизни

Арсеньева», не всегда высказанная прямо, но подразумеваемая постоянно. Как всякого истинного художника и незаурядную лич¬ность, Бунина томило, говоря словами Л. Н. Толстого, «созерца¬ние двух концов жизни каждого человека». Интересно, что так называемое сиюминутное существование приобретало с годами для Ивана Алексеевича все большую ценность, хрупкость, хоте¬лось уберечь его от ударов судьбы, каждый из

которых мог ока¬заться роковым, продлить его, порою томительное, очарование. «Нет, мучительно для меня жить на свете! Все меня мучает своею прелестью!» [2] — записала современница слова Бунина. Иван Алексеевич мучился страхом потери близких людей, безуспешно внушал себе, что ни к кому не следует привязываться сильно, но, разумеется, оставался верен своей горячей и страстной натуре. На склоне лет он совершенно не в состоянии был выносить разговоров о людских жестокостях, зверствах,

пре¬ступлениях. Современница вспоминает, что при первом же малей¬шем намеке на «тяжелую» тему Иван Алексеевич расстраивался так, что разговор приходилось тут же пресекать [2]. Так и Арсеньев: он словно не желает видеть в жизни ничего злого, уродливого, страш¬ного. Такой подход к изображаемому не был идеализацией, ибо Бу¬нин, будучи человеком горячим и пристрастным, просто не умел смягчать изображение событий и фактов.

Он лишь миновал то, о чем ему не хотелось говорить, либо ограничивался упоминанием (как, например, сильно укоротил в «Жизни Арсеньева» долгие зимние месяцы и продлил дни короткого русского лета). Должно быть, потому и не стал он писать продолжение своей книги, что пришлось бы говорить о многом тяжелом и заново испытать пережитые некогда глубочай¬шие потрясения Зато когда Бунин желал предаться воспоминаниям об истоках своих дней, то написанное обретало под его

пером почти докумен¬тальную точность. Например, переживания мальчика Арсеньева, свя¬занные со смертью его сестры Нади, близки тому, что испытывал маленький Ваня Бунин после кончины младшей сестры Саши. Или когда Бунин описывает влюбленность юного Арсеньева «на поэтический старинный лад» в Лизу Бибикову и решает не спать по ночам, то это опять-таки тесно связано с воспоминаниями

Ивана Алексеевича о своей юношеской поре: о влюбленности в родственни¬цу соседей, красивую девочку с голубыми «волоокими» глазами [3]. В пятой главе третьей части, где Арсеньеву идет шестнадцатый год, писатель говорит о его «повышенном душевном строе», приобретен¬ном «за чтением поэтов, непрестанно говоривших о высоком назначении поэта, о том, что «поэзия есть бог в святых мечтах земли» (последняя строка из перевода

В. А. Жуковского немецкой драмы «Камоэнс»). В дневнике 1885 года пятнадцатилетний Бу¬нин писал: « поэзия есть бог в святых мечтах земли, как сказал Жуковский Мне скажут, что я подражаю всем поэтам, которые восхваляют святые чувства и, презирая грязь жизни, часто говорят, что у них душа больная Да! и на самом деле так должно быть: поэт плачет о первобытном чистом состоянии души » [2]. Документаль¬ная точность?

Да, но вернее было бы сказать: благодарная память сердца. Здесь — редкий случай, когда возраст автора и его героя совпал. Что же до точности воссоздания различных подробностей, то она проходит через всю книгу, притом ничуть не противоречит, а, напротив, даже помогает творческому переосмыслению. Такое переосмысление ни в чем не нарушает, однако, главной правды: правды исповеди поэта.

В эту исповедь, творческую и чело¬веческую, втянут весь мир, окружающий Алешу Арсеньева. Этот мир начинается с самых первых запомнившихся, как ему кажется, лучей света, вырвавших младенца из тьмы небытия, с момента по¬явления его на свет. Само рождение в мир, осознание этого собы¬тия вошло в сокровищницу душевных впечатлений Алексея Арсеньева, чтобы на всю жизнь остаться там: «…я помню большую, освещенную предосенним солнцем

комнату, его сухой блеск над косогором, видным в окно, на юг Только и всего, только одно мгновенье! Почему именно в этот день и час, именно в эту минуту и по такому пустому поводу впервые в жизни вспыхнуло мое сознание столь ярко, что уже явилась возможность действия памяти? И почему тотчас же после этого снова надолго по¬гасло оно!» [1]. Так же на всю жизнь вошли в душу Арсеньева, как бы запе¬чатлели себя в нем его отец и мать.

Как и сам Бунин, Алексей Арсеньев — истинный сын своих родителей, очень ясно унаследовав¬ший черты и того и другого. От отца — талантливость, артистичность натуры, обаяние, жизнелюбие, вспыльчивость, горячность. От матери, бывшей полною противоположностью отцу,— мечтательность, «неуме¬ренную чувствительность», лиризм, созерцательность — и страстную любовь к поэзии. Огромную роль в числе тех, кто в ранние годы сильно повлиял на формирование характера

Арсеньева, сыграл его домашний учитель Баскаков, вольнолюбивый чудак и романтик, превыше всего в жизни ставивший свою независимость. В Баскакове Бунин вывел своего домашнего догимназического учителя Н. О. Ромашкова [4]. Алеша Арсеньев был, что называется, воском в руках Баскакова, который «для своих рассказов чаще всего избирал все, кажется, наиболее горькое и едкое из пережитого им, свидетельствующее о людской низости и жестокости, а для чтения — что-нибудь героиче¬ское,

возвышенное, говорящее о прекрасных и благородных страстях человеческой души» [1]. Баскаков «заразил» мальчика этим неравноду¬шием к бытию. Страницы «Жизни Арсеньева», в которых говорится о воз¬действии Баскакова на ум и сердце юного героя, предельно авто¬биографичны. Эти две взаимно противоположные и притом дополняющие одна другую черты — острота взгляда на жизненные

уродства и страстная тяга к прекрасному, гармоническому,— очень ярко осуществи¬лись и в личности, и в творчестве самого Бунина. Все окружение, начиная с родных и близких, вплоть до «бес¬путных» соседей, проматывающих свои последние доходы,— остав¬ляло след в душе Алеши Арсеньева, так или иначе влияло на его внутреннее развитие. Но люди были лишь частью огромного мира, который входил в ум и сердце героя, и в первую очередь, конечно,

природой. Бунин наделил Арсеньева своей страстной влюблен¬ностью в природу, сверхчувствительностью к ней. Философско-созерцательное отношение к природе и размышления над ее загадками побуж¬дали Арсеньева к раздумьям (следует заметить, не по возрасту зрелым) о загадках и смысле самого бытия. Всякое жизненное впечатление «переплав¬лялось» в сознании мальчика; его душа не «ленилась», а, напротив, неустанно вела свою «тайную работу». Пять книг «Жизни

Арсеньева» — это пять этапов, пять вех этой духовной работы, происходящей в герое. Дом, родители; окружаю¬щая природа; первая увиденная смерть; общение с Баскаковым; ре¬лигия; чтение Пушкина и Гоголя; преклонение перед братом Геор¬гием; казенщина и серость гимназии; первые влюбленности; стрем¬ление познать мир и первые путешествия. И уже со школьных лет (а может быть, и еще раньше?) смутное желание выразить, сказать себя, томление

от невозможности это сделать,— первые мечты о творчестве. Арсеньеву хочется «что-нибудь выдумать и рассказать в стихах», «понять и выразить что-то происходящее» в нем самом. Это неопределенное «что-то» Бунин много позже, из дали про¬шедших десятилетий, вкладывает в уста совсем еще мальчика (Арсеньев тогда всего в третьем классе гимназии): « как ни грустно в этом непонятном мире, он все же прекра¬сен и нам все-таки страстно хочется быть счастливыми и любить друг

друга» [1]. Пятая книга — самая важная, со всех точек зрения, часть «Жизни Арсеньева». В ней, по сравнению с предыдущими частями, автор особенно сильно «сконцентрировал» себя в герое (именно в Арсеньеве — лирическом поэте). Развитие в Арсеньеве художника показано через главное собы¬тие его юности: любовь к Лике («Лика» — так первоначально назы¬валась пятая часть).

Иван Алексеевич Бунин здесь воскрешает свою любовь к Варваре Владимировне Пащенко [2]. В пору этой любви Иван Бунин был на четыре года старше Алексея Арсеньева. За время любви к Лике Арсеньев пережил добрых пятнадцать «бунинских» лет. Поэтому и чувство его меняется очень сильно. Любовь

Арсенье¬ва и Лики как бы предстает в двуединстве воссоздания и преобра¬жения. Воссоздано — и очень точно — юношеское горячее чувство Бунина, которое он изливал в письмах к В. В. Пащенко 1890— 1894 годов. Самая последняя фраза книги — о сне Арсеньева — очень близка к неотправленному письму Бунина к Пащенко 1898 года, написанному через три с лишним года после их разрыва: вот слова из него:

«…я видел тебя нынче во сне — ты будто лежала, спала, одетая, на правом боку — черты лица были так хороши и женственны, во сне щечки разрумянились,— от тебя веяло теплотой сна — и я ла¬донь правой руки подложил тебе под голову, и ты с прикрытыми глазами улыбалась, а я целовал тебя нежно-нежно, наслаждаясь тобою, твоей нежностью, теплотою» [2]. Письмо это осталось в России, и вряд ли его помнил Бунин,— но такова была сила его творческой памяти

Любовь Арсеньева и Лики в первых главах: пылкое, горячее чувство Арсеньева — и неустойчивое, переменчивое отношение Лики, которая плохо понимала его, была невнимательна и от равнодушия переходила к внезапным проявлениям нежности,— во многом авто¬биографичны. Здесь Лика близка к тому типу женщин, не умеющих и не научившихся любить, который впервые был назван Буниным в «Снах

Чанга», выведен в «Митиной любви» и «Деле корнета Елагина», позже — в рассказе «Чистый понедельник». Прообразом этого типа в книгах Бунина, несомненно, была В. В. Пащенко. Она первая объяснилась Ивану Алексеевичу в любви, однако в своем чувстве к нему никогда не была уверена и упрекала его в том, что он недостаточно ее любит; на его письма отвечала редко и неохотно и наконец, бессильная разобраться в пу¬танице чувств, оставила его и ушла к другому человеку.

Арсеньев в первых главах весь поглощен любовью к Лике. Та¬лант будущего поэта пока еще не проявился в нем с достаточной силой, и Арсеньев жил только своей любовью. Так было и с Бу¬ниным. Известно, что он был близок к самоубийству, когда Варвара Владими¬ровна покинула его; он продолжал мучиться, хотел «стереть с лица земли все эти проклятые

воспоминания, которые терзают меня этой проклятой любовью»,— и затем переходил к взрывам нежности, к минутам, «когда из тайников сердца поднялось что-то невыразимое, нежное, отзвук моей безумной любви к тебе». У Арсеньева было иначе. Начиная с одиннадцатой главы, фактическое вос¬создание жизни Бунина уступило место ее преображению; очень сильному «сгущению» внутренних событий в жизни героя; произошло очень быстрое его взросление. Расставшись на время с

Ликой (в тот момент ему не более восемнадцати лет), Арсеньев целиком ушел в свой внутренний мир. Бунин опускает тяжелые годы своей жизни, годы нужды, слу¬чайной и неинтересной работы, душевной депрессии, и Арсеньев как бы перешагнул через весь этот период. Оставшись наедине с самим собой, он весь отдается борьбе с «неосуществимостью»: с тем, что он стремится выразить в слове и что пока не удается ему. Эта борьба за самое главное счастье — научиться «образовать

в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания» — засло¬няет все другие чувства и стремления. И вот в один прекрасный день на место душевных терзаний и мучительных поисков приходит озарение, спокойствие и очень простое решение: «без всяких притя¬заний, кое-что вкратце записывать — всякие мысли, чувства, наблю¬дения». Так рождается художник-лирик, поэт, который должен пи¬сать обо всем, что наблюдает и чувствует. Ощущения Арсеньева, как уже не раз говорилось, автобиографичны (хотя, конечно, смещены во

времени по отношению к ощущениям самого Бунина). Иван Алексеевич, как известно, всегда считал, что таланту нельзя давать лениться, надо его все время развивать, не давать себе оста¬новки, работать, не позволять распускаться при мыслях о том, что писать якобы не о чем: настоящий художник всегда найдет, о чем сказать. В эту пору творческого пробуждения у Арсеньева изменился характер: он стал мужественнее, проще, добрее

и спокойнее. Таким преображенным застала его после разлуки Лика — и вот в этот момент в книге они как бы поменялись ролями. «Теперь уже я (как прежде, в Орле, она) хотел быть любимым и любить, оставаясь свободным и во всем первенствующим» [1]. Это произошло потому, что Арсеньев нашел свою жизненную цель и опору в творчестве; остальное было второстепенно по сравнению с главным: с его творческой свободой, которая для него непременно включала в себя и его

право увлекаться другими женщинами («я поэт, художник, а всякое искусство, по словам Гёте, чувственно»). И, продолжая любить Лику, но теперь уже иначе, Арсеньев, вполне в духе позднего Бунина, говорит о том, что воз¬можность их с Ликой «вечной неразлучности» вызывала у него недо¬умение. «Неужели и впрямь мы сошлись навсегда и так вот и будем жить до самой старости, будем, как все, иметь дом, детей » [1].

Впро¬чем, такое настроение не было новым для Арсеньева. Когда еще в детстве старший брат Николай шутливо стал рисовать ему его бу¬дущее: «Когда подрастешь, будешь служить, женишься, заведешь детей» и так далее, Алеша «вдруг так живо почувствовал весь ужас и всю низость подобного будущего, что разрыдался». У Лики же ничего, кроме ее любви, не было в жизни, а она полюбила

Арсеньева по-настоящему, и ей хотелось, чтобы он жил только ею; однако, именно этого он теперь и не мог сделать. И поскольку Лика, несмотря на то, что тоже во многом изменилась за эти годы, все-таки не была рождена спут¬ницей художника, которая могла бы раствориться в нем, в его жиз¬ни, в его интересах,— то постепенно их любовь стала сходить на нет. Бунин показывает неизбежность такого конца: Лика не смогла в конечном счете полюбить Арсеньева так, как нужно было ему, для него, а не для себя,

ушла от него и вскоре умерла. Так умерла любовь Арсеньева, оставшись в то же время на¬всегда в нем, с ним — в виде памяти, как неоскудевающего источника всякого творчества. И заключительной нотой прозвучал на последней странице «Жизни Арсеньева» голос писателя, перекликающийся со сло¬вами, написанными около пятидесяти лет назад в письме к В. В. Пащенко: «Так нежно и хорошо я любил тебя, что лучшие минуты этого чувства останутся для меня

самыми благородными и чистыми ощу¬щениями во всей жизни» [2]. Независимо от того, насколько Бунину удалось вопротить в «Жизни Арсеньева» задуманное (на этот счет существуют разный мнения), несомненно то, что «Жизнь Арсеньева» - главная книга Бунина, главная именно потому, что она, при своем невеликом объеме, объяла собою все созданное им до нее и представляет собой, по сути, квинтэссенцию творчества писателя.

Список литературы 1. И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева. Повести и рассказы» М.: Правда, 1989. 2. «Устами Буниных: Дневники». В 3-х тт. / Под ред. Милицы Грин. – Frankfurt am Main: Посев, 1979-1982. 3. А. Бахрах «Бунин в халате» М.: Согласие, 2000. 4. И.А. Бунин «Окаянные дни. Воспоминания.

Статьи» / Сост пред. и комм. А.К.Бабореко. – М.: Советский писатель, 1990.