Гланольная лексика в раасказе А.П. Чехова "Смерть Чиновника"

Введение Творчество Антона Павловича Чехова привлекает своей пленительной и немного познавательной простотой, несметным богатством мыслей и образов. Как «заговоренный клад», влекут к себе и трудно даются в руки секреты удивительного стиля писателя. Обращение к творчеству А.П. Чехова, а значит и наша исследовательская работа, является актуальным, т.к. именно в нынешнем 2004 году отмечалось столетие со дня смерти писателя. В связи с этим в науке вновь стали вопросы о своеобразии

стиля писателя, его художественной манеры. Новизна нашей работы обуславливается более пристальным внимание к рассказу Чехова «Смерть чиновника» и даже больше к функционированию в нем глагольной лексики. Объектом исследования явился стиль писателя, в частности одна из характернейших его черт – лаконичность. Предметом исследования стала глагольная лексика с точки зрения и функционирования в тексте. Материалом исследования был взят рассказ А.П. Чехова «Смерть чиновника».

Рабочая гипотеза: приступая к анализу рассказа, мы полагаем, что глагольная лексика в нем является определяющей по отношению к развитию сюжета, к сюжетной схеме в целом, а также способствует реализации такой черты стиля писателя как лаконичность. Цель работы: проследить функционирование глагольной лексики в рассказе А П. Чехова «Смерть чиновника». В соответствии с этой целью нами были поставлены следующие задачи: 1. Изучить научную и критическую литературу по поставленной проблеме.

2. Определить средства достижения лаконичности в произведениях А.П. Чехова. 3. Определить основные функции глагольной лексики в тексте. 4. Проанализировать рассказ А.П. Чехова «Смерть чиновника» с точки зрения функционирования глагольной лексики. Данная работа имеет следующую структуру. Оно состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы в количестве единиц. В ходе работы нами использовались различные методы исследования: - описательный:

при описании функций глагольной лексики в тексте; - аналитический, при анализе рассказа «Смерть чиновника» с точки зрения функционирования в нем глагольной лексики. В работе также использованы следующие приемы исследования: наблюдение, описание, анализ. Теоретическая значимость работы определяется тем, что поставленные вопросы ос своеобразии стиля А.П. Чехова являются одной из центральных проблем чеховедения; рассмотрение же функционирования в тексте

глагольной лексики обусловлено интересом к этой проблеме со стороны стилистики и лингвистического анализа. Практическая значимость работы заключается в следующем: 1. Исследованный материал может быть использован в педагогической практике при обучении школьников комплексному и стилистическому анализу. 2. Данное исследование может послужить базой для работы в ходе спецкурса по стилистике и лингвистическому анализу в вузе.

Апробация работы: результаты дипломного исследования нашли отражение в докладе на внутривузовской конференции студентов. Глава I. Лаконичность как определяющая черта стиля А.П. Чехова Данная глава является вводной и во многом литературоведческой. Подобное допущение представляется нам оправданным, т.к. именно художественный метод, творческая манера писателя и идея произведения обуславливают его стиль, а значит – выбор тех или иных стилистических приемов.

В §1 «А.П. Чехов – мастер короткого рассказа» рассматривается одна из определяющих черт стиля А.П. Чехова – лаконичность. В §2 «Рассказ «Смерть чиновника». История создания и общая характеристика» рассматривается непосредственно сам рассказ с точки зрения его идейно-художественного своеобразия. §1. А.П. Чехов – мастер короткого рассказа Произведения А.П. Чехова – исключительно сложный объект анализа и интерпретации.

Л. Толстой говорил о нем: «Чехов – это Пушкин в прозе». После смерти писателя он также написал он также написал: «Он создал новые, совершенно новые, по-моему, для всего мира формы письма, подобных которым я не встречал нигде… Отбрасывая всякую ложную скромность, утверждаю, что по технике он, Чехов, гораздо выше меня» [цит. по: Громов, 1989:3].

Он подразумевал сильнейшее художественное впечатление, какое оставляла человеческая проза, удивлявшая своей краткостью и простотой. Краткость смущала всех. Краткость противостояла тому, что более всего ценили, чем особенно дорожили в те времена – пространному многотонному роману, который читался не то что ночами и днями, а целыми зимами напролет. Это наш обычай, старинна, еще Пушкиным замеченная черта:

Ей чтенье нравилось боле, Никто ей в этом не мешал, И чем роман тянулся доле, Тем ей он боле угождал… («Евгений Онегин», 2, XXIX – первонач. ред.) Читающая Русь жила книгой и верила ей больше, чем собственным глазам. Старый роман создавал иллюзию бытия и, обладая огромной художественной силой, заменял бытие; можно было жить, не живя. Читали за обедом, ночи напролет, до петухов, до помрачнения рассудка и даже во сне:

Одна с опасной книгой бродит, Она в ней ищет и находит Свой тайный жар, свои мечты, Плоды сердечной полноты, Вздыхает и, себе присвоя Чужой восторг, чужую грусть, В забвенье шепчет наизусть Письмо для милого героя… (3, X) В этом общелитературном контексте чеховский рассказ – буквально капля в море.

Он скоро кончался, и это смущало, даже пугало людей: чем же заполнить время, что же делать без книги, чем жить? Чехов «отнимая книгу», как отнимают игрушки, возвращая нас к будничному расписанию и урочному труду. Истинный смысл краткости, конечно, в том, что она пародирует долгое чтение… Рассказы и повести Чехова, сколь бы короткими они ни казались, в полном своем объеме занимают все же десять полновесных томов. Любая наугад выбранная здесь фраза ни на слог не короче фразы

Гоголя или Достоевского. Раннюю Чеховскую прозу нужно читать на страницах старых газет и журналов, в контрастном соседстве с Лейкиным, Пазухиным, Плещеевым-младшим, Александром Чеховым и прочими маленькими литераторами, заполнявшими эти, по выражению старого критика, «несчастные листки». Тут виден не просто талант, цену которого по-своему – построчно – понимал и Лейкин; яркая особенность раннего Чехова заключается в чувстве традиции: вес и достоинство литературного

слова, характерность диалога и монолога, ритмический строй портретных и пейзажных описаний, точность метафоры. Пусть на первых порах до классического совершенства было далеко. Но не с Лейкиным, не с «осколочной» юмористической связана творческая эволюция раннего Чехова. Ранняя чеховская проза стилистически обособлена и полемична по отношению к «осколочной» беллетристике; в ней сохраняется явственная связь с классической, прежде всего гоголевской, традиций.

Не случайно при чтении «Смерти чиновника» вспоминается гоголевская «Шинель». Лаконичность как специфическое и ярчайшее проявление таланта А.П. Чехова оценена была не сразу. Даже во второй половине 80-х годов находились критики, которые считали, что форма короткого рассказа мешала Чехову полно изображать героев и делать их поступки убедительными. Но уже в советском чеховедении вопрос о правомерности новой манеры и об огромном таланте ее создателя

уже не вставал: он был решен положительно еще в дореволюционный период. Так, в книге «О мастерстве Чехова», являющейся доказательным и ценным трудом, А. Дерман обращается к проблеме Чеховской лаконичности и рассматривает «композиционный лаконизм» писателя, который достигается «расстановкой вех», а также поэтикой «конца без развязки» и пропорцией между количеством фигур в произведении и размером его [Дерман 1959: 84].

Рассматривает исследователь и «лаконизм стиля», который создается «благодаря несравненной характерности в приемах изображения» [Дерман 1959: 151], лаконичности речевых характеристик героев и доверия писателя к восприимчивости писателя. Общими усилиями чеховедов сделано немало в выяснении из чеховедов внес какую-то свою долю в исследование этого сложнейшего вопроса чеховского стиля. Так, в работах Л. Мышковской вызывает интерес мысль о том, что сущность жизненных явлений у

Чехова рассказывается не столько в самих драматических событиях, которые не подробно описаны художником, сколько в умении показать, что эти события лишь результат и неизбежное следствие определенных норм жизни. Мысль эта конкретизируется на ряде произведений А.П. Чехова. Возвращается Л. Мышковская к вопросу о чеховских концовках, в значительной степени повторяя уже сказанное А.Г. Горнфельдом и А.Б. Дерманом, говорит о «самовыявлении» героя, о живом звучании его

голоса. Интересно сопоставление Чехова с Гоголем и, в частности, выявление роли чеховских «вещных» деталей, хотя и в этом вопросе исследователь во многом повторяет А. Дермана. М.Д. Смолкин обращает внимание на роль афоризмов у Чехова и на предельную сжатость описательной части его произведений, он говорит о «концентрации на узком поле рассказа всех художественных средств, направленных к центру и характеризующих главное действующее

лицо…» [Цит. по: Кузнецова 1978: 187]. И Лежнев специально рассматривает вопрос о чеховской лаконичности, но при этом ограничивается анализом только одного произведения Чехова – повести «Степь». Исследователь приходит к выводу о большой роли разного рода ассоциаций в образной системе этого произведения. М.И. Френкель говорит о лаконизме раннего Чехова, который «проявляется в том, что заглавия рассказов эпиграфически выражали главную идею произведения»

[Цит. по: Кузнецова 1978: 187], и о своеобразии лаконизма зрелого периода творчества. Исследователь возвращается к вопросу о роли человеческих деталей, развивает мысль о «контрапунктах», для иллюстрации которой он обращается к рассказу «Враги». В ранний период творчества лаконичность произведений писателя имела прямую связь с самими сюжетами и во многом определялась именно ими. Те «смешные» события, которые составляли основу сюжетов раннего

периода, охватывали чрезвычайно ограниченный круг истинно «действующих» лиц. Все же остальные герои, так или иначе упомянутые автором, бывали обычно бессловесны и составляли необходимый фон для героев главных. Так, в рассказе «Радость», только одно действующее лицо – коллежский регистратор Митя Кулдаров с его переливающей через край радостью. Все другие герои, упомянутые здесь (папаша, мамаша, сестра, братья-гимназисты), сами по себе ничего

не значат не влияют на развитие событий. Они лишь «слушатели», тот самый «фон», на котором изображена нелепая радость героя. В рассказах «Кривое зеркало», «В цирюльне», «Загадочная натура», «Толстый и тонкий», «Смерть чиновника» и др. только по два героя, хотя некоторые и представляют в безмолвном окружении лиц, выполняющих вспомогательную роль. Сами сюжетные события, комичные и эпизодические, не требовали ни большого количества действующих лиц, ни повествовательной протяженности.

Уже сам выбор сюжетной ситуации молодым Чеховым во многом решал вопрос о лаконичности его будущего произведения. Неизмеримо сложнее пути, которыми достигалась лаконичность произведений Чехова зрелого периода творчества. Ведь именно об этих произведениях неоднократно и справедливо говорилось как о «коротких романах», вмещающих сложные человеческие судьбы, охватывающих такое содержание, которого хватило бы на тома художественного текста. Развив до подлинной виртуозности свое удивительное умение

«писать талантливо, то есть коротко», зрелый Чехов пользовался сложными и по-своему необычными приемами. Наиболее эффективным из них является оригинальный способ типизации, свойственный только А.П. Чехову. Одним из способов типизации изображаемого у Чехова является включение в художественную ткань его произведений сюжетного «жизненного потока» главного героя. Суть другого способа сводится к тому, что отдельным частным моментом в жизни своих героев писатель

придает характер многократной повторяемости. Он как бы абстрагирует их, лишая приуроченности к определенному времени и соотнесенности с определенными обстоятельствами. Одним из средств создания подобной повторяемости являются глаголы во всех разновидностях их форм. Еще одним оригинальным способом типизации изображаемого эффективнейшим образом содействующим лаконичности произведений писателя является форма выражения характерного через частное («частность – общение»), свойственная

только Чехову. Лаконичность определена и редкостной «целенаправленностью» каждого произведения А. П. Чехова. Каждое слово его коротких произведений подчинено определенному единому замыслу. Все другое несет печать своеобразной «попутности». Так, например, известно, что для «Попрыгуньи» Чехов не сразу подобрал заглавие, которое бы указывало на «душу» рассказа, на тот самый авторский замысел, которому подчинено все другое.

Заглавие «Попрыгунья» полностью отвечало целенаправленному замыслу писателя рассказать о вредоносной сущности эгоизма, сущности и тщеславия. Именно эти качества определяют сущность героини рассказа и при всей своей внешней безобидности наносят урон всему истинно ценному и человечному. Показать легкомысленный, суетный и тщеславный эгоизм в его повседневности, в бытовом его проявлении, раскрыть губительные свойства и следствия его – основной замысел писателя.

Лаконичности произведений А.П. Чехова способствует и то обстоятельство, что герои Чехова охарактеризованы не только исключительно скупо, о чем в чеховедении говорилось неоднократно, но даже в известном смысле «односторонне»; то есть они повернуты к читателю именно той стороной, которая необходима для более полного выяснения идейно-композиционной сущности произведения. Его герои в подавляющем большинстве произведений предстают перед читателем уже «готовыми».

Вместе с тем Чехов очень внимателен к происхождению своих героев. В какой среде родился и рос герой, какое положение занимали его родители – об этом писатель в той или иной форме упоминает почти во всех своих произведениях. Таким образом, совокупность специфических для Чехова художественных средств, а также ряд особенностей художественной манеры писателя определили лаконичность его творений, а значит – и выбор тех или иных

стилистических приемов. §2. Рассказ «Смерть чиновника». История создания и общая характеристика По воспоминаниям Антона Павловича Чехова, сюжет рассказа «Смерть чиновника» сообщил Антону Павловичу Бегичев. Однако рассказ написан в 1883 году, т.е. задолго до знакомств и встреч в Бабкино. Да и что могли рассказать Чехову? Разве лишь то, что какой-то человек, неосторожно чихнувший

в театре, на следующий день пришел к незнакомому человеку и стал просить извинения за то, что причинил ему в театре беспокойство. Забавный анекдотический случай. А кто был этот чудак, почему, из каких соображений явился с извинениями всем этим анекдот не интересуется. Не задумывались над такими вопросами и авторы традиционного рассказа-анекдота. Достаточно было бы похлестче обыграть этот комический инцидент, и рассказ готов.

Чем бездумнее и смешнее, тем лучше. Чехов решительно порывает с этой традицией. В рассказе Чехова один из участников событий оказывается мелким чиновником, другой – генералом. Фамилия чиновника – Червяков – должна говорить сама за себя, подчеркивая приниженность, рептильность экзекутора Ивана Дмитриевича. Эта исходная ситуация порождает, казалось бы, вполне традиционный конфликт, идущий еще от гоголевской «Шинели». Гаркнул генерал на маленького, беззащитного, зависимого человека

– и убил его. У Чехов генерал действительно крикнул на чиновника, и этого в самом деле оказалось достаточно, чтобы погубить его: «В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся… Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и… помер». Таким образом, перед нами как будто привычная сюжетная схема.

Однако имею место и существенные сдвиги. Начать с того, что генерал рявкнул на своего посетителя лишь тогда, когда тот довел его все новыми и новыми посещениями, все новыми и новыми объяснениями, и все на одну и ту же тему, до полного изнеможения, а потом и до остервенения. Не похож на жалкое, зависимое лицо и чиновник. Ведь он докучает своими извинениями генералу не потому, что зависит от него. Вовсе нет. Извиняется он, так сказать, по принципиальным соображениям, считая,

что уважение к персонам есть священная основа общественного бытия, и он глубоко обескуражен тем, что извинения его не принимаются. Когда генерал в очередной раз отмахнулся от него, заметив: «Да вы просто смеетесь милостисдарь » - Червяков не на шутку рассердился. «Какие же тут насмешки? – подумал Червяков. – Вовсе тут нет никаких насмешек! Генерал, а не может понять!» Как видим, Червяков это вовсе не новоявленный Акакий

Акакиевич Башмачкин. Это нечто совершенно новое. Позже, в 1886 году, Чехов напишет Александру Павловичу: «Но ради Аллаха! Брось ты, сделай милость, своих угнетенных коллежских регистров! Неужели ты нюхом не чуешь, что эта тема отжила и нагоняет зевоту Нет, Саша, с угнетенными чиношами пора сдать в архив и гонимых корреспондентов…

Реальнее теперь изображать коллежских регистров, не дающих жить их превосходительствам, и корреспондентов, отравляющих чужие существования…» [Цит по: Бердников 1986: 78]. Таким и оказывается и в этом-то и состоит прежде всего неожиданный, комический поворот традиционной темы и сюжетной схемы. Получается, что Червяков умирает вовсе не от испуга. Оказывается, что финал драмы человека, который не вынес попрания святых для него принципов, да еще

не кем-нибудь, а сиятельным лицом, генералом. Как же можно после этого жить? Так безобидный анекдот перерастает под пером Чехова в сатиру на господствующие нравы и обычаи. И, как в каждом сатирическом произведении, смех тут оказывается совсем не безоблачным [Бердников 1986: 78]. Смерть чиновника смешна, но эта смешная история в то же время и трагична, т.к. рисует картину обескураживающего обмельчания и обеднения личности в результате ее подчинения господствующим нравам.

Решительно переосмысливая традиционную тему «маленького человека», идущую еще от Пушкина, Тургенева и раннего Достоевского, Чехов в то же время продолжает и развивает в новых условиях гуманистический пафос этого направления. Как и «Станционный смотритель» Пушкина, «Шинель» Гоголя, «Бедные люди» Достоевского, чеховские произведения оказываются исполнены протеста подавления и искажения человеческой личности, в новых исторических условиях еще более беспощадного и

изощренного. Именно об этом говорит большинство чеховских шедевров, рисующих трагикомедию господствующих общественных нравов, изумительных по многообразию вереницу человеческих характеров. Выводы по главе I Таким образом, определяющей чертой стиля А.П. Чехова является лаконичность. Развив до подлинной виртуозности свое умение «писать талантливо-то есть коротко», Чехов пользовался сложными и по-своему необычными приемами.

Наиболее эффективным из них является оригинальный способ типизации. Подобная типизация достигается за счет характера многократной повторяемости, который писатель придает отдельным частным моментам в жизни своих героев. Другим способом типизации, который содействует и лаконичности произведения, является выражение общего через частное. Отмечается также строгая обусловленность каждого слова в произведении замыслу автора, т.е. идеи произведения.

В рассказе «Смерть чиновника» изображен трагический, даже анекдотический случай, обозначенный уже в самом названии рассказа – смерть чиновника. Но в тоже время он рисует картину обескураживающего обмельчания и обеднения личности в результате ее подчинения господствующим нравам. Кроме того, стиль произведения во многом определяется и его жанром, с этой точки зрения «Смерть чиновника» можно рассматривать как сатирический рассказ. Малый объем произведения, его придельная лаконичность

определяют и особый динамизм рассказа. Таким образом, при анализе данного рассказа с точки зрения функционирования в нем глагольной лексики нам необходимо будет обратить внимание на следующие моменты: динамизм рассказа, его пространственно-временная реальность, обобщенность, повторяемость действий, развития конфликта и кульминация, ирония и сарказм в рассказе. Глава II. Функционирование глагольной лексики в рассказе А.П.

Чехова «Смерть чиновника» Данная глава является практической. В §1 «Глагольная лексика и ее функция в тексте» характеризуется глагольная лексика как таковая, а также рассматриваются ее стилистические функции в тексте. В §2 «Функционирование глагольной лексики в рассказе А.П. Чехова «Смерть чиновника» дается непосредственно анализ произведения с позиции обозначенной проблемы.

§1. Глагольная лексика и ее функция в тексте Глагол вместе с отглагольными формами, обладающий большим «набором» категорий, форм и оттенками значений, является одной из примечательных в стилистическом отношении частей речи русского языка. По своей природе глагол – одно из главных средств выражения динамики. Отчасти поэтому научная и деловая речь противопоставляются художественной и разговорной по частоте употребления глагольных форм; именно этому характеру первых противостоит глагольный характер вторых.

Деловой речи свойственны именные обороты официального характера: Оказание содействия, по устранению недостатков, принимать участие в… и т.п. Художественная, публицистическая и живая разговорная речь шире используют глагольные формы, избегая именных конструкций. От этого во многом зависит общая динамичность речи. Если сравнить научную речь в целом с художественной в отношения употребления глагола, то отчетливо

выступает качественный характер глаголов в первом случае и динамический характер во втором случае. Это обусловлено не только частотой глаголов в речи, но и их составом, т.е. лексико-грамматической стороной. Поскольку в научных сочинениях речь идет о постоянных признаках и качествах предметов, о закономерных явлениях и большое мест занимают описания, поскольку из системы языка отбираются соответствующие – по значению лексем и форм – глагольные единицы. Не случайно, например, именно в научной речи многие глаголы

состояния, употребляемые в настоящем времени, обозначают не динамичное состояние в момент речи, как это свойственно, например, разговорно-бытовой речи, а качество. Стилистическими свойствами различных категорий и форм определяется разная степень их применения в функциональных стилях. Например, богатые экспрессией и эмоциональностью формы повелительного наклонения почти неизвестны научной и официально-деловой речи, зато широко употребительны в разговорной художественной и публицистической

(в последнем случае – в призывах). Многие оттенки вида глагола и способы их выражения имеют ограниченные сферы употребления. Например, глаголы многократного и однократного действия являются яркой приметой разговорной речи (бивал, лавливал, саданул), но не свойственны книжной речи. Глагольные категории и формы обладают богатой синонимикой, возможностями переносного употребления. Например, настоящее живого представления используется для выражения действий, происходивших в прошлом,

или напротив, прошедшее время – для выражения действий в будущем и т.д. Все многообразие этих возможностей представлено в художественной литературе. Для художественной речи характерно и то, что в пределах сравнительно небольшого контекста используется в целях выразительности самые разнообразные формы и их значения, а также способы выражения наклонений, тогда как научной и особенно деловой речи свойственно употребление форм какого-либо одного плана или

двух. Чрезвычайно богата синонимия личных форм глагола, в частности возможности использования форм одного лица и числа для выражения значения другого, т.е. грамматико-семантические переносы, причем обычно появляются дополнительные смысловые оттенки, что увеличивает экспрессию выражения. Так как для обозначения действия говорящего может использоваться не только 1-ое, но и 2-ое лицо единственного числа с обобщенным значением (С поляны сияющей входишь в темный лес, как в пещеру, но осмотришься –

до чего хорошо – Пришвин; Тотчас оскомину набьешь – Крылов); 3-е лицо с оттенком как бы растворения своего действия в действиях другого (Вам говорят! Вас просят!) или оттенком объективизации (Запомните: никаких отговорок не признает Ваш покорный слуга; Ну, бери, бери ему предлагают от чистого сердца, а он еще жеманится… - Боборыкин); безличная форма (Мне хочется Вам сказать); инфинитив с обобщенным значением (Служить бы

рад, прислуживаться тошно – Грибоедов); повторение формы 2-го лица в диалогической речи (Ты все ищешь? – Ищешь! Еще бы!). Действие собеседника также может быть выражено не одним способом. Для этого используются формы 1-го лица множественного лица (Ну, как экзамены сдаем? – в смысле: сдаешь, сдаете, с оттенком особой заинтересованности или сочувствия); 3-го лица (О! Наконец-то она пришла!); безличные формы (Как

Вам здесь дышится?); формы инфинитива с частицей бы – с оттенком желательности (Вам бы пойти извинится!); возможно и экспрессивное выражение действий собеседника через 3-е лицо единственного числа (Он еще сидит ) [По Кожиной 1997:135]. Все эти случая употребления форм лица характеризуются не только смысловыми, но и экспрессивно-эмоциональными оттенками; преимущественная сфера их использования – разговорно-бытовая и художественная речь (чаще диалогическая). Времена глаголов обычно характеризуются со стороны их разнообразных

значений. Этот аспект, конечно, представляет интерес для стилистики, однако специальным ее предметом здесь является стилистическая синонимика, переносное употребление форм с учетом сферы их применения и преобладающая частность или, напротив, неупотребительность форм в отдельных областях общения. Форма настоящего времени наиболее употребительна, с одной стороны, в разговорной речи и драматургии, с другой – в научной и деловой, однако в различных значениях.

Для разговорной и художественной речи характерно настоящее историческое, настоящее момента речи и настоящее в значении будущего; для научной – настоящее постоянное, или «вневременное» (типа Земля вращается вокруг Солнца); для деловой – настоящее предписание, или долженствования (По договору мены производится обмен – «Гражданский кодекс»; в смысле: установлено производить обмен; должен быть произведен обмен). Прошедшее время особенно употребительно в художественной прозе и вообще при повествовательном

способе изложения. Считается, что многообразие временных оттенков характерно для художественной и разговорной речи, а деловой и научной это не свойственно. Однако такое заключение не вполне верно, точнее говорить о разных семантических оттенках времен в одних и других сферах. Так, настоящее время в научной речи, преимущественно используясь в значении настоящего внедренного, выступает здесь в двух оттенках: качеством (Человек дышит легкими;

Вода замерзает при 0ºС) и собственно постоянном вневременном (Кама впадает в Волгу; Полюс холода находится в Якутии). Кроме того, научной речи известно значение настоящего регистрирующего (Дарвин пишет, что…); настоящей обобщающей констатации, синонимичного неопределенно- и обобщенно-личным и даже безличным формам: которое мы называем = которое называется. Известно научной речи и настоящее предложения («ирреальное»):

Пусть на прямой имеем две точки. Прошедшее время способно выражать значение настоящего вневременного, являясь синонимичным последнему. Нередки случаи прошедшего, синонимичные настоящему регистрирующему, что подчеркивается параллельным их употреблением в одном контексте. Встречается и прошедшее ирреальное, гипотетическое. Все многообразие, гамма временных значений характерна для художественной речи.

Здесь часто используется настоящее историческое, или живописующее, на фоне прошедшего: Лиса курятинки накушавшись досыта и добрый ворошок припрятавши в запас, под стогом прилегла вздремнуть в вечерний час. Глядит, а в гостит к ней голодный волк тащится (Крылов). Употребление настоящего в значении будущего распространено в речи художественной и особенно разговорно-бытовой: Мы переезжаем туда в июне (Чехов); Завтра же едем, зачем откладывать (Гоголь).

Особенно многообразны в художественной и разговорной речи значения и функции прошедшего времени. Кроме обычны – прошедшего несовершенного, выражающего длительное в прошлом действие (так называемое прошедшее описание), прошедшего совершенного с результативным значением и прошедшего повествовательного, формы этого времени могут выражать разнообразные значения, например: неосуществленное намерение совершить действие (Я было хотел сказать, но…); подчеркнутую повторяемость действия – от многократных глаголов

(Бывало, писывала кровью она в альбомы нежных дев – Пушкин; И даже хаживал один на паука – Крылов); оттенки краткости и неожиданности действия имеет редка форма, совпадающая с повелительным наклонением (А он возьми да прямо и побеги… заробел, знать – Тургенев); прошедшее в значении будущего (Ну, я пошел). Все эти последние случаи в художественной речи используются как отражение разговорной и поэтому чаще

употребляются в диалоге или в речи повествователя (но не автора). Для разговорной речи весьма характерны глагольные междометия в функции мгновенного прошедшего. Эти случаи фиксируются и художественной литературой: Хвать друга камнем в лоб; Ан тут тихонько шасть к Брамину в келью надзиратель (Крылов). Будущее время в разговорной, а также в художественной речи может

выступать как синоним прошедшего внезапного (Герасим глядел, глядел, да как засмеется вдруг – Тургенев); повторяющихся в прошлом действии (Так всегда было: она лишь взглянет на него, увидит, что он весь сжался, промолчит – Тургенев); в качестве синонима настоящего постоянного с оттенком неизбежности результаты действия (Что просеешь, то и пожнешь; Поспешишь – людей насмешишь); в значении невозможности осуществления действия с оттенком обобщенности (Из дуги оглоблю не сделаешь); повторяющегося однократного

действия (То как дверь она завоет, то заплачет как дитя). Кроме того, для выражения действия будущего с оттенком неизбежности события может использоваться инфинитив (Не уйти тебе от людского суда; Вам не видать таких сражений! – Лермонтов). Этот прием известен и публицистике, например: Не остановить движения вперед! Не погасить веру в свое будущее!

Богата у глагола и синонимия наклонений. Здесь наблюдаются весьма экспрессивные формы выражения. Употребительны они преимущественно в разговорной речи и как отражение последней – художественной; некоторые из них известны публицистике. Так изъявительное наклонение используется в значении повелительного (К двум часам ты непременно вернешься!); повелительное в значении сослагательного (Да будь я и негром преклонных годов, и то без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал

Ленин – Маяковский); сослагательное в значении повелительного (Вы бы чего-нибудь покушали, Пульхерия Ивановна – Гоголь) и т.п. В значении повелительного наклонения используется инфинитив – для выражения особой категоричности: Унять старую ведьму! – сказал Пугачев (Пушкин). Эта же форма используется и в газетной речи, особенно в заголовках газет: Остановить руку убийц! В живой разговорной речи усилению экспрессивности глагола в повелительном наклонении

способствуют частицы – да, ну, же, ка и другие: Да отвори же! Ну открой же! Сядь-ка со мной! Частицами пусть, да с глаголами будущего времени выражается интенсивность, активность побуждения: Пусть сильнее грянет буря! Да будет мир на земле! Частица давай(те) с глаголом будущего времени означает приглашение: Давайте закурим, ребята. Попробуйте-ка моего табаку (Горбатов).

В некоторых соответствиях видов глагола также обнаруживаются стилистические возможности. Например, формам на –ну -ану выражающим мгновенность действия, свойственен разговорно-просторечный характер: сказанул, руганул. Формы на –ыва -ива означающие многократность действий, также носят разговорный характер: сиживал, лавливал, делывал. В видовых парах: видеть – видать, слышать – слыхать, поднимать – подымать, мучить – мучать, лазить – лазать и в ряде других – вторые варианты несут на себе окраску

разговорности [Розенталь 1998: 199]. Следует также отметить и способность видов выражать реально существующие различия у действий (типа длительность/краткость, протекания процесса/его прекращение). В современном русском языке совершенные и несовершенные виды представляют действие в двух аспектах. 1. Представление действия в его существовании, статически. 2. Представления действия как компонент динамической ситуации, в частности кА действия, переходящего

в некоторое состояние (приплыл), или, наоборот, состояние переходящее в действие (поплыл). Причастия и деепричастия, как известно, обладают оттенком книжности. Некоторые из них, например, страдательные причастия на -ом- наряду с их архаичностью имеют книжно-торжественное звучание: Несомый верными слугами в качалке, бледен, недвижен, страдая раной, Карл явился (Пушкин). Действительные причасти прошедшего времени, образованные от приставочных глаголов,

близки по значение прилагательным: посиневший – посинелый, запотевший – запотелый, оробевший – оробелый, загоревший – загорелый и т.д. В живой речи они нередко взаимозаменяются; при этом следует учитывать разговорный характер форм прилагательных. Деепричастия имеют в своем составе синонимичные соответствия, например: формы на -в и -вши (взяв – взявши, дав – давши); формы на -вши имеют при этом более разговорный характер и нежелательны в книжно-письменной речи. Деепричастные образования на -учи (-ючи): глядючи,

гуляючи, едучи, идучи – несут на себе окраску народно-поэтической речи и архаичности и потому используются в целях стилизации. Чаще, чем эти формы, употребляются наречия на –учи, -ючи (делать что-либо играючи, умеючи, жить припеваючи). §2. Функционирование глагольной лексики в рассказе А.П. Чехова «Смерть чиновника» Вершиной комического несоответствия между тем, что должно быть, с точки зрения здравого смысла, и тем, что произошло на самом деле, является событие, положенное в основу рассказа 1883

года «Смерть чиновника». Один человек, чихнув, обрызгал нечаянно другого, а затем… умер от страха и огорчения. Однако анекдот обрастает плотью достоверности. Рассказ предельно лаконичен и как следствие динамичен. Эту особую динамичность рассказа заключают в себе глаголы и их формы (во всем многообразии). Именно через глагольную лексику идет развитие сюжета, а также дается характеристика героев; хотя, конечно,

писатель применяет и другие художественные приемы (например, говорящие фамилии). Но перейдем непосредственно к тексту. Главный герой произведения вводится в ткань рассказа первых же строк: «В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитриевич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские колокола». Он глядел и чувствовал себя наверху блаженства. Но вдруг…»

Как видим уже здесь заключена завязка рассказа – интригующее «Но вдруг…». Многоточие лишь усиливает этот эффект. Через глаголы же автор вводит нас в эту атмосферу. Прежде всего, следует отметить, что действие развивается в прошлом длительном времени, т.е. действие представляется в его существовании, статически. Это достигается благодаря форме глаголов – прошедшее время, несовершенный вид (сидел, глядел, чувствовал).

Глагол глядел дает нам первичную характеристику героя. Иван Дмитриевич Червяков сидел в театре и не смотрел, но глядел на сцену. Само слово несет на себе отпечаток разговорности, стилистической «сниженности». Таким образом, Червяков представляется нам простым обывателем, «маленьким человеком». Повтор глагола (… и глядел в бинокль на «Корневильские колокола».

Он глядел и чувствовал себя…) фиксирует наше внимание на состояние «глядении» героя, которое свидетельствует о некоторой его расслабленности и которое от части служит толчком развития сюжета, так как обуславливает неожиданность чихания. «Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось… он отвел от глаз бинокль, нагнулся и… апчхи! Чихнул, как видите». Автор постепенно подводит нас к одному из ключевых слов рассказа.

Четкими яркими глаголами Чехов передает состояние Червякова, сам процесс чихания (ряд поморщилось – подкатились – остановилось – отвел – нагнулся – чихнул). Таким образом, писатель передает состояние человека, своего героя через действия. Автор подает этот случай непосредственно, легко, учтиво. Этому способствует постоянное обращение к читателю.

В этом случае глаголы употребляются в настоящем времени (встречается, как видите). Хотя следует отметить, что к читателям обращается не сам автор, а скорее рассказчик. Ему и принадлежит небольшое «лирическое отступление», размышление о чихании: «Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики и полицмейстеры, и иногда даже и тайные советники. Все чихают». В первом случае глагол чихать в составе составного глагольного сказуемого в безличном

предложении. В данном случае мы имеем дело с настоящим вневременным, что лишь подчеркивается безличной формой. Это в свою очередь, отсылает нас к научному стилю, вернее – к настоящему вневременному с оттенком качественности т.е. речь здесь идет о качестве, свойстве, присущем человеку. Дальнейшее повторение этого глагола (чихать) в форме настоящего времени, 3-го лица, множественного числа распространяет это свойство на всех людей (Все чихают).

Всего слово чихать в рассказе встречается шесть раз (один из них в форме деепричастия), но многократное его повторение (четыре раза подряд) делает на нем, с одной стороны, логическое ударение, и данное слово становится одним из ключевых слов текста, с другой стороны – сообщает этому действию характер постоянной, многократной повторяемости в жизни, т.е. обычности, общности. Далее действие развивается динамически. Это достигается за счет употребления глаголов совершенного

вида, т.к. именно они представляют действие как компонент динамической ситуации [Карпухин 2004: 106], в развитии. «Червяков нисколько не сконфузился, утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханием? Но тут уже пришлось сконфузиться. Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и шею перчаткой и бормотал что-то».

Как видим глаголы, употребленные здесь в совершенном виде прошедшего времени передают действия героя, Ивана Дмитриевича Червякова (не сконфузился, утерся, поглядел, не обеспокоил, увидел). Глаголы же несовершенного вида, которые мы здесь встречаем, передают скорей состояние Бризжалова, нежели действие (вытирал, бормотал). Интересен в приведенном отрывке и случай противопоставления: не сконфузился – пришлось сконфузиться. Первая форма глагола 3-го лица единственного числа прошедшего

времени передает действие Червякова – он не сконфузился, говорит о его естественном поведении (он просто чихнул, а чихать никому не возбраняется). Вторая же, безличная форма передает скорее действие чего-то постороннего на сознание героя, воздействие со стороны – ему пришлось сконфузиться. А сконфузиться его заставило осознание того, что он причинил беспокойство, тем более что это оказался статский генерал, определяющим здесь оказался чин старичка.

Господствующие нравы, принципы и преклонения перед высоким чином обусловливают дальнейшее поведение героя. Данный глагол - сконфузиться так же является одним из ключевых. И тут в голову Червякову приходит «роковая» мысль: «Я его обрызгал! – подумал Червяков. – Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо». В данной фразе содержаться два глагола, являющиеся ключевыми по отношению ко всему

тексту. Это – обрызгать и извиниться. Они «засядут» в сознании героя и будут «мучить» его до самого конца рассказа. Их композиционную ценность определяет честность их употребления. Глагол обрызгать встречается четыре раза, причем в текст он входит, чаще всего, через диалог Червякова и Бризжалова. Глагол извинить/извиниться встречается семь раз и «сопровождает» Ивана Дмитрича с момента заявки конфликта. Состояние героя резко меняется, когда его извинения, на его

же взгляд, не принимаются должным образом. Достигается это за счет повторения одних и тех же глаголов в одинаковых формах, но в разных контекстах. Сравните: Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства. – Глядел он, но уж блаженство больше не чувствовал. Зарождающееся в голове у Черовякова беспокойство также передается через глагол – оно «начало помучивать» его.

Префикс по- придает глаголу зачаточность действия, слабую его выраженность. Это то беспокойство и вызывает у героя желание объяснить: «Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал…». Сослагательное наклонение придает действию оттенок желательности, но уже после следующей встречи «желательность» переходит в твердое намерение: Я ему объясню… Во время второй же встречи генерала и экзекутора в рассказ приходит смех. Следует отметить, что смех здесь воспринимается сразу же именно как насмешка: -

Да вы просто смеетесь, милостисдарь! – сказал он, скрываясь за дверью. «Какие же тут насмешки? – Подумал Червяков. – Вовсе тут нет никаких насмешек!» Синонимом (в том числе и контекстуальным) слову «смеяться» выступает «насмешка». Именно возможность насмешки и беспокоит, пугает Червякова. - Я вчера приходил беспокоиться ваше-ство забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза

не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что чихая брызнул-с… а смеяться я и не думал. Смею ли смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам… не будет… Червяков не думал, не смел смеяться. Последнее же предложение вообще заключает всю суть философии злосчастного экзекутора Ивана Дмитриевича Червякова. Здесь же «всплывает» и несоответствие элементарному человеческому

здравому смыслу. С одной стороны, «чихать никому не возбраняется», это естественно и свойственно каждому человеку, но с другой стороны, он «не смеет смеяться» над этим «естественным» и в общем-то забавным случаем. Это несоответствие становится роковым для героя. Трагическим для него оказывается последнее «объяснение» с генералом. - В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел

на улицу и поплелся… Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и … помер». Весь трагизм развязки, кульминация рассказа переданы здесь именно через глагольную лексику: оторвалось – не видя – не слыша – попятился – вышел – поплелся – придя – не снимая – лег – помер. Все выше перечисленные глагольные формы передают, прежде всего, состояние героя, его раздавленность, убитость – он не пошел, но поплелся, он ничего не видел, не слышал.

А в результате всего – помер. Трагическая развязка рассказа не воспринимается таковой. Слово «глагол», в котором заключается кульминация и развязка произведения стилистически снижено, разговорно. Таким образом, читатель чувствует отношение самого автора к герою, вернее к его смерти. Оно иронично, он не считает это смертью Человека, здесь не чувствуется истинный «пафос» смерти. Таким образом, все поведение Ивана Дмитриевича Червякова, все развитие действий можно передать через

следующий ряд ключевых глаголов: сидел – глядел – чихнул – пришлось сконфузиться – обрызгал – извиниться – объяснить – не смею смеяться - оторвалось – попятился – поплелся – лег – помер. Как видим, вся сюжетная ткань рассказа держится именно на глагольной лексике (вернее непосредственно на глаголах). А.П. Чехов решительно переосмысливает традиционный в русской литературе образ «маленького человека». Зачастую «Смерть чиновника» А.П. Чехова сравнивают, сопоставляют с «Шинелью»

Н.В. Гоголя. Но Иван Дмитриевич Червяков решительно не похож на Акакия Акакиевича Башмачкина. И генерал – далеко не «притеснитель», он не столь уж грозен. Ведь рявкнул он на своего посетителя лишь тогда, когда он довел его все новыми и новыми посещениями. «Закипание» генерала, также можно передать через ряд глаголов. Итак, сначала он «бормотал», потом он «сказал», затем он «состроил плаксивое лицо и махнул рукой» и

только потом он «гаркнул». Степень бешенства генерала передают причастные формы – гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал. Кроме того, состояние генерала передает и то, в каком лице он обращается к Червякову. Если сначала он отвечал ему во втором числе множественного числа, т.е. на вы (дайте слушать, смеетесь), то последняя его фраза предельно экспрессивна за счет повелительного наклонения и обращения на ты: Пошел вон! Таким образом, одну из ведущих стилистических функций в рассказе

А.П. Чехова «Смерть чиновника» выполняют глаголы и их формы. Именно глагольная лексика способствует яркости, выразительности и лаконичности произведения, что и является определяющими чертами стиля А.П. Чехова. Выводы по главе II Проследив функционирование глагольной лексики в тексте мы пришли к следующим выводам. Глагол вместе с отглаголенными формами, обладающий большим «набором» категорий, форм и оттенками значений,

является одной из примечательных в стилистическом отношении частей речи русского языка. Прежде всего, глагол является основным средством придания тексту динамичности, сообщения ему развития действий. Функционирование глагола в тексте определяется его личной формой, временем, наклонением, видом. Особенно многообразны в художественном тексте значения и функции прошедшего времени. Прошедшее время в художественном тексте подразделяется на три основных вида – прошедшее не совершенное,

выражающее длительное в прошлом действие (так называется прошедшее описательное), прошедшее совершенное с результативным значением и прошедшее повествовательное. Определяющим здесь является вид глагола, который представляет действие в двух аспектах. Это представление действие статически и представление действия динамически. В рассказе А.П. Чехова «Смерть чиновника» глагольная лексика определяет всю сюжетную ткань рассказа

и выполняет следующие функции: 1. глаголы прошедшего времени несовершенного вида в большей степени передают состояние героя; 2. глаголы прошедшего времени совершенного вида сообщают о действии непосредственно в развитии, в динамике и заключает в себе сюжетную нить рассказа; 3. глаголы настоящего времени (в безличных предложениях) сообщают предмету, действию, состоянию обобщенность и обыденность; 4. одни и те же глаголы в различных контекстах заключают в себе противопоставления, т.

е. являются контекстуальными омонимами; 5. стилистическая сниженность глаголов является средством выражения авторского отношения к герою, т.к. во многом характеризуют его; 6. повтор одних и тех же глаголов ставит на них логическое ударение и говорит о том, что они, возможно, являются ключевыми; 7. степень экспрессивной выраженности глаголов передает эмоциональное состояние героев; 8. причастия и деепричастия являются оттеночными по отношению к глаголам и способствуют более

яркой характеристике героев. Таким образом, именно глагольная лексика в рассказе А.П. Чехова «Смерть чиновника» является определяющей в стилевой характеристике писателя. Заключение У каждого писателя свои связи с современностью, с прошлым и будущим. Чем он крупнее, чем яснее улавливается традиционное и новаторство, национальное и общечеловеческое в его наследии. Специфическим и ярчайшим проявлением таланта

А.П. Чехова является лаконичность. Лаконичность произведений А.П. Чехова рассматривалась многими учеными-исследователями. Одним из способов, средств достижения подобной лаконичности является специфический способ типизации. Практическим средством реализации, а значит и лаконичности, является особое функционирование глагольных форм в тексте. Глагол вместе с отглаголенными формами, обладающий большим «набором» категорий, форм

и оттенками значений, является одной из примечательных в стилистическом отношении частей речи русского языка. Прежде всего, глагол является основным средством придания тексту динамичности, сообщения ему развития действий. В рассказе А.П. Чехова «Смерть чиновника» глагольная лексика определяет всю сюжетную ткань рассказа: 1. глаголы прошедшего времени несовершенного вида в большей степени передают состояние героя; 2. глаголы прошедшего времени совершенного вида сообщают о действии непосредственно в развитии,

в динамике и заключает в себе сюжетную нить рассказа; 3. глаголы настоящего времени (в безличных предложениях) сообщают предмету, действию, состоянию обобщенность и обыденность; 4. стилистическая сниженность глаголов является средством выражения авторского отношения к герою, т.к. во многом характеризуют его; 5. повтор одних и тех же глаголов ставит на них логическое ударение и говорит о том, что они, возможно, являются ключевыми;

6. причастия и деепричастия являются оттеночными по отношению к глаголам и способствуют более яркой характеристике героев. Таким образом, именно глагольная лексика в рассказе А.П. Чехова «Смерть чиновника» является определяющей в стилевой характеристике писателя. Список используемой и цитируемой литературы: 1. Александров Б.И. Семинарий по Чехову: пособие для вузов – М 1975. 2.

Бердников Г.П. А.П. Чехов: идейные и творческие искания. М 1984. 3. Бялый Г.А. Чехов и русский реализм. – П 1981. 4. Г. Газданов. Литературно критические статьи о Чехове // ВЛ. – 1993 – вым.3 – с. 302-321. 5. Г. Газданов//Вопросы литературы. – 1993. – Вып. 3. – с. 302-321. 6. Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества

А.П. Чехова. – М 1955. Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка – М.: ООО Издательство АСТ – ЛТД, 1989г. 7. Голуб И.Б. Стилистика русского языка – М.: Айрис-Пресс, 2001. 8. Голубков В.В. Мастерство А.П. Чехова – М Учпедизд 1958. 9. Громов М.П. Книга о Чехове М.: Современник, 1989. 10.

Дерман А. О мастерстве Чехова – М.: Советский писатель, 1959. 11. Ершиков В. Антон Павлович Чехов 1860-1904. – М 1953. 12. Зурабов А. Явление человека [О творчестве А.П. Чехова]// Дошкольное воспитание – 2003. 13. Камянов В.И. Время против безвременья: Чехов и современность. –

М.: Советский писатель, 1983. 14. Каплан Ж.Е. Анализ языка художественных произведений: Пособие для учителя. – Спб.: отд-ние издательства «Просвещение», 1992. 15. Карнухин С.А. Русский глагольный вид в языковом сознании // РЯШ – 2004 – №3 – с. 101-108. 16. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. – М.: ХМГУ, 1983. 17. Кулешов В.И. История русской литературы

XIX века (70-90-е годы): Учебник для филологов спец. вузов – М.: Высшая школа, 1983. 18. Кулешов В.И. Жизнь и творчество А.П. Чехова: Очерк – 2-е изд. – М.: Дет. Литература, 1985. 19. Кузнецова М.В. Творческая эволюция А.П. Чехова – Томск: Издательство Томского университета,

1978. 20. Кожина М.Н. Стилистика русского языка. Учебное пособие для студентов факультета русского языка и литературы педагогических институтов, 1977. 21. Крайчик Л.Е. Плэтика комического в произведениях А.П. Чехова. – Воронеж, 1986. 22. Мурзин Л.Н. Штерн А.С. Текст и его восприятие – Свердловск: Издательство уральского университета,

1991. 23. Недзведцкий В.А. От Пушкина к Чехову. В пощь преподавателям, старшеклассникам и абитурьентам. – М.: издательство МГУ, 1999. 24. Паперный З.С. Стрелка искусства: сб. статей о А.П. Чехове, М 1986. 25. Полоцкая Э.А. А.П. Чехов: движение художественной мысли. – М 1979. 26. Проблемы педагогической лингвистики – Казань: Издательство Казанского университета, 1989. 27. Проблемы языка и стиля

А.П. Чехова. Ростов, 1983г. 28. Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка – М.: ООО Издательство АСТ – ЛТД, 1989. 29. Розенталь Д.Э. Стилистика на каждый день - М.: Знание, 1976. 30. Роскин А. Атоша Чехонте. – М 1940. 31. Серженко Т.С. А.П. Чехов. Биография. Пособие для учащихся. Л 1963. 32.

Соколова Г.П. На уроках с А.П. Чеховым//Русский язык в школе. – 2002г. №4 (июль-август). 33. Степанов А.В. Из сюжетов практической стилистики (к 100-летию со дня кончины А.П. Чехова) // РЯШ – 2004 - №4 – с. 72-74. 34. Сухих И.Н. Проблемы поэтики А.П. Чехова – Л.: Издательство ЛГУ, 1987. 35. Творчество А.П. Чехова. – М 1956. 36.

Тюпа В.И. Художественность чеховского рассказа – М.: Высшая школа 1989. 37. Фролова Г. Таганрог: 300 тысяч чеховских персонажей: [город хранит память о А.П. Чехове]//Учит. газета. 2000 - №48 (21 ноября). – с. 20. 38. Художественный метод А.П. Чехова: Межвузовский сборник научных трудов. – Ростов-на-Дону, 1982. 39. Цилевич Л.М. Сюжет Чеховского рассказа. –

Рига, 1976. 40. А.П. Чехов Пособие для школ II ступени, рабфаков, техникумов и для самообразования / Сост. В. Голубков и др. – М – Л.: 1928г. 41. Чехов М.П. Вокруг Чехова. – М 1980. 42. Чуглов В.И. О функциях и названиях составных сказуемых и их частей // РЯШ – 199 - №2 – с. 87-92. 43. Чудаков А.П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение – М.: Советский писатель,

1986. 44. Чудаков А.П. А.П. Чехов: книга для учащихся – М.: Просвещение, 1987. 45. Чудаков А.П. Поэтика Чехова – М.: Наука, 1971. 46. Чуковский К.И. О Чехове: Человек и мастер. М 1971. 47. Шанский Н.М. Лингвистический анализ художественного текста – Л.: Просвещение, 1990. 48. Шубин Б.М. Дополнения к портретам. –

М.:, 1989.