Деятельность В. М. Пуришкевича в Государственной думе

Содержание I глава. Основные этапы жизни В. М. Пуришкевича II глава. Деятельность В. М. Пуришкевича в III Государственной Думе III глава. Деятельность В. М. Пуришкевича в IV Государственной Думе Список использованной литературы

I глава. Основные этапы жизни В. М. Пуришкевича Пуришкевич Владимир Митрофанович (12.08.1870—11.01.1920). Член II и III (от Бессарабской губ.) и IV (от Курской губ.) Государственной Думы. Дворянин, действительный статский советник. Крупный землевладелец (у жены в совместном владении с братьями — 2400 дес. и 1600 дес. у отца). По отцу — внук священника, выслужившего для своего сына потомственное дворянство; по матери — родственник историка-декабриста А. О. Корниловича (1800—1834). Окончил Кишиневскую гимназию с золотой медалью и историко-филологический факультет Новороссийского университета. Был удостоен за конкурсное сочинение, посвященное истории олигархических переворотов в Афинах, золотой медали. После окончания университета занимался сельским хозяйством. Плодовитый поэт-дилетант. Гласный Аккерманской уездной земской управы (1895), затем ее председатель (1898—1900) и гласный Бессарабского губернского земства. Являлся почетным мировым судьей и попечителем уездной гимназии. Во время неурожая 1897— 1898 проявил недюжинную энергию и распорядительность, открыв двадцать бесплатных столовых, — и тем самым спас от голода местных крестьян. С конца 1890 печатался на страницах «Бессарабца», издаваемого П. А. Крушеваном. С 1900 проживал в С.-Петербурге. Приобщение Пуришкевича к большой политике произошло в 1904 г., когда он стал чиновником особых поручений при министре В. К. Плеве, известном своими консервативными взглядами. Пуришкевич также высказывал свое отрицательное отношение к любым либеральным поползновениям. По воспоминаниям либерального деятеля Ф. А. Головина, Пуришкевичу однажды пришлось участвовать в съезде представителей земств. Как исполнительный чиновник, Пуришкевич аккуратно вел журнал заседаний. Но от каких-либо неофициальных отношений с земцами он категорически отказался. Чиновник Хозяйственного департамента МВД и главного управления по делам печати. В начале 1900-х сотрудничал с «Новым временем», помещая в газете статьи преимущественно по национальному вопросу. Один из вдохновителей и организаторов Союза русского народа (СРН). Товарищ председателя СРН А. И. Дубровина, ведущий публицист органа СРН «Русское знамя» (до 1908). Он не принимал активного участия в подготовке программных документов. Однако на его плечи легла организационная работа. Он рассылал во все уголки страны уполномоченных Главного совета, которые открывали отделы Союза. Одним из первых — 3 января 1906 г. — был открыт аккерманский отдел. Благодаря его стараниям монархисты созвали три съезда в первый год своего существования. Пуришкевич налаживал выпуск черносотенных воззваний, за полгода, согласно. его отчету, было отпечатано 13 млн. листовок. По его приказу были немедленно уволены наборщики «Русского знамени», устроившие себе выходной 1 мая 1906 г. Пуришкевич не был причастен к организации боевых дружин Союза. Зато он был одним из немногих, посвященных в тайны финансирования союза из правительственных фондов. Известно, что Пуришкевич, как бывший чиновник министерства внутренних дел (он ушел со службы в 1906 г.), пользовался полным доверием департамента полиции. Он также получал субсидии от других ведомств, например из фондов дворцового коменданта. Однако неизвестно, какие суммы прошли через его руки. Даже лидеры черной сотни не имели об этом четкого представления и в кулуарах монархических съездов обсуждали отдельные эпизоды: «Дубровин с Пуришкевичем сорвали со Столыпина субсидию в 70 тыс. рублей; из них тысяч 15—20 они раздали на съезде . раздавали они, конечно, не поровну . все это видели, все знали, все критиковали и, конечно, все остались недовольны»[1]. Пуришкевич не ограничивал себя рамками «Русского собрания» и Союза русского народа. Он был постоянным участником съездов уполномоченных дворянских обществ, которые регулярно собирались с мая 1906 г. Эти съезды и действовавший в перерывах между ними Постоянный совет объединенного дворянства были очень влиятельными органами и, по преувеличенной оценке современников, играли роль закулисного правительства. Пуришкевич отлично понимал силу и значение этой организации, но предупреждал делегатов второго съезда объединенного дворянства: «Нам надо демократизоваться, мы можем выиграть только при общении с землей, при тесной связи с народом». Идеальной моделью, своего рода приводным ремнем к массам, по мнению Пуришкевича, были черносотенные союзы. Основная деятельность Пуришкевича была связана с Государственной думой. Законодательные учреждения являлись источником постоянного раздражения для черносотенцев, так как противоречили их тезису о самодержавной монархии. Черносотенцы, не считая наиболее экстремистских кругов, не решались бойкотировать выборы в Думу. Однако их кандидаты заявляли избирателям, что Дума не может ограничивать царскую волю. Пуришкевич был ошеломлен провалом «истинно-русских» на выборах в I Государственную думу. Он объяснял плачевный результат несознательностью, даже несерьезностью избирателей, поддавшихся на грубый обман преступных партий. Он тщательно планировал тактику на выборах во II Государственную думу. Этому вопросу было посвящено соединенное заседание совета «Русского собрания» и Главного совета Союза русского народа 14 ноября 1906 г. Пуришкевич полагал, что «раз нельзя поручиться за собственный успех — правильнее будет остановиться на нейтральных вещах». Нейтральными кандидатами для него были беспартийные правые и октябристы. В то же время он одобрил иезуитский план, который разъяснил дворянскому съезду: « .там, где мы бессильны, да не пройдут кадеты, самые страшные враги России, пусть лучше останутся в большинстве крайне левые, преобладание коих приведет к роспуску Думы». Пуришкевич добился победы на выборах в Бессарабской губернии. Голоса избирателей удалось завоевать после трехмесячной изнурительной кампании. После возвращения в Петербург «Русское собрание» устроило Пуришкевичу торжественную встречу. Ликование по поводу избрания Пуришкевича и нескольких правых депутатов не могло компенсировать провала всех остальных кандидатов. Правые газеты утешали своих читателей тем, что наконец-то голос «истинно-русских» будет услышан в Думе. Пуришкевич полностью оправдал связанные с ним надежды. Он вступил в Таврический дворец в общем-то малоизвестным человеком. Его товарищи по Главному совету так и остались почти неизвестными для широкой публики. Пуришкевича же думская трибуна превратила во всероссийскую знаменитость. Он стал олицетворением черной сотни, его фамилия сделалась нарицательной. Его слава была скандальной, но Пуришкевича она вполне устраивала. Оказавшись в Думе в заведомом меньшинстве, правые депутаты могли обратить на себя внимание только громкими выходками. Это была стихия Пуришкевича. Он с гордостью говорил, что был первым депутатом, насильно удаленным из зала заседания[2].
Пуришкевич, которым возмущалось культурное общество, был, без сомнения, выдающимся оратором. Он всегда владел вниманием слушателей, не смущаясь ехидными репликами и замечаниями. Внимательные наблюдатели догадывались, что за маской скандалиста скрывается изворотливый политик. Секретарь II Государственной думы кадет М. В. Челноков описывал в частном письме типичное заседание: «На кафедре беснуется Пуришкевич. Он говорит очень недурно, бойко, нахально, острит, безобразничает и вызывает гомерический хохот аудитории . Вообще, Пуришкевич человек опасный, вовсе не такая ничтожная величина, как принято думать». Пуришкевич словно поставил перед собой задачу спровоцировать коллег на резкие реплики и выступления, которые должны были убедить правительство в невозможности конструктивной работы с Думой.
Когда был поднят вопрос о тяжелом положении политических заключенных, Пуришкевич заявил: вполне естественно, что условия у заключенных должны быть более тяжелыми, чем, например, у лиц, не заключенных в тюрьму по ошибке — при этом он широким жестом показал на левую часть зала. В противовес этому запросу правые депутаты потребовали осудить политические убийства. Стенограмма заседания донесла отзвук борьбы, которая развернулась по этому поводу. Взошедший на трибуну Пуришкевич взволнованно сообщил: «Я получил телеграмму из Златоуста с известием о том, что там убит председатель Союза русского народа (смех слева). Семья осталась без куска хлеба (смех слева. Голоса правых: «Смейтесь! Стыдно, стыдно!») . К каким бы партиям мы ни принадлежали, Государственная дума, как высшее законодательное учреждение, не смеет откладывать рассмотрение подобного рода вопросов (шум)». Председатель: «Я призываю вас к порядку». Пуришкевич: «Я призываю к порядку Думу». Впоследствии Пуришкевич отдал долг памяти всем погибшим в борьбе с революцией. Он издал «Книг}' русской скорби», в которую были включены сведения о высокопоставленных чиновниках и рядовых полицейских, павших от рук террористов. Вместе с тем, осуждая политические убийства, Пуришкевич ни словом не обмолвился о том, что Союз русского народа также занимался террористическими актами. Пуришкевич часто выступал по аграрному вопросу. Подобно всем собратьям-помещикам по правому лагерю, он доказывал, что конфискация дворянских поместий практически ничего не даст крестьянам, так как понизит культуру земледелия, уничтожит хлебный экспорт и лишит твердого заработка цаемных сельскохозяйственных рабочих. Он предсказал, что нарушение принципа частной собственности в отношении дворянского землевладения неизбежно будет перенесено на другие сословия. Пуришкевич предупреждал крестьянских депутатов, что программы революционных партий предусматривают коренную ломку всего быта деревни, хотя по тактическим соображениям революционеры не акцентируют внимания на этих вопросах. Обращаясь к Думе, Пуришкевич говорил: «Пора забыть Пугачева и Стеньку Разина, мысли о которых многие лелеют в своей груди . наша задача — не мутить народ, не совращать массы, этого большого ребенка, которому кинули кусок, говоря: вот тебе дадут землю, а не получишь — иди режь и грабь»[3]. По мнению черносотенцев, преступный облик II Государственной думы окончательно выяснился уже через месяц после начала ее работы. Не добившись одобрения правительственной декларации, П. А. Столыпин отдал распоряжение подготовить новый избирательный закон. По свидетельству очевидцев, министры и правые депутаты вели себя как участники общего заговора. Члены правительства в Думе демонстративно раскланивались только с «пуришкевичами» и «крушеванами». Лидеры черной сотни, безусловно, были посвящены в замыслы правительства и оказывали ему посильное содействие. Оппозицию взволновал таинственный крест, появившийся в газете «Русское знамя». Когда хроникер одной из петербургских газет спросил Пуришкевича, что означает этот крест, тот ответил: «Этим крестом Союз русского народа отдает одно важное распоряжение всем 800 отделам в провинции». Действительно, секретный циркуляр Главного совета предписывал всем черносотенным организациям присылать на высочайшее имя телеграммы с мольбой о разгоне мятежной Думы. 1 июня 1907 г. Столыпин выступил в Думе с неожиданным заявлением о раскрытии военного заговора, в котором якобы были замешаны члены социал-демократической фракции. Думе был поставлен ультиматум: лишить депутатской неприкосновенности 16 и отстранить от заседаний 55 депутатов. Премьер-министра на думской кафедре немедленно сменил Пуришкевич, который потребовал предать изменников военному суду и повесить через 24 часа. 3 июня 1907 г. Дума, отвергнувшая ультиматум, была распущена. Пуришкевич лишился своего депутатского мандата. Пуришкевич был одним из основателей Союза русского народа. И он же был одним из главных виновников раскола этой крупнейшей черносотенной организации. Его личные отношения с председателем Главного совета А. И. Дубровиным всегда были натянутыми. По своей натуре Пуришкевич просто не мог не стремиться к лидерству. Ему удавалось сдерживать эмоции в наиболее тяжелый для правых период, но они тотчас же проявились, когда воцарилось относительное спокойствие. Телефонные разговоры между председателем и его товарищем теперь заканчивались отнюдь не дружескими словами. Об этом немедленно разузнали журналисты. Вожди союза пытались скрыть свои разногласия и в конце ноября 1907 г. опубликовали совместное заявление, в котором говорилось, что их личные отношения «влиять на дела союза не могут, как бы дурны эти отношения ни были». Тем не менее в декабре Главный совет отменил полномочия Пуришкевича. Он проиграл внутрипартийную борьбу и в результате разногласий с А. И. Дубровным покинул СРН и основал собственный союз — Русский народный союз имени Михаила Архангела (РНСМА) (1908), став председателем его Главной палаты. Во главе союза стояла Главная палата; структура местных организаций примерно соответствовала структуре Союза русского народа. Союз Михаила Архангела никогда не достиг по численности своего старшего собрата. Активных, действовавших отделов было не более 50. В уставе организации подчеркивалось, что требования по аграрному, рабочему и другим важнейшим вопросам полностью совпадают с программой Союза русского народа. Единственное различие заключалось в том, что новый союз признавал необходимость существования законодательных учреждений. Рассматривая причины раскола в Союзе русского народа, октябристы отмечали, что, не в пример Дубровину, «Пуришкевич отстаивал необходимость планомерной борьбы с левыми конституционным, парламентским путем». Эта оценка страдала преувеличением. На самом деле Пуришкевич оставался сторонником самодержавной монархии, и устав Союза Михаила Архангела подчеркивал, что Манифест 17 октября вовсе не превращает царя в конституционного правителя. Пуришкевич, как и его коллеги по фракции крайне правых и деятели «обновленческого» течения, не одобрял экстремизма дубровинцев. Однако, заседая в Думе, он не изменил своего мнения о неприемлемости для России западной модели парламентаризма.
Издавал ежемесячный журнал «Прямой путь» (1909—1914). Постоянный совет объединенного дворянства создал комиссию по делам печати во главе с Пуришкевичем. Комиссия следила за политическим направлением газет и журналов, обращала внимание властей на преступные, с ее точки зрения, статьи и корреспонденции. Пуришкевич заявлял: « .у нас печать перешла всецело в руки еврейства, которое решило путем печати добиться в конечном результате государственного переворота». Понимая, что невозможно восстановить предварительную цензуру для центральных органов печати, он предлагал поставить под контроль местные газеты. «Если возможна еще известная свобода для такой печати, как «Речь» и другие, то ни в каком случае не допустима свобода пропаганды печати провинциальной в маленьком уездном городке, вдали от губернатора при неустойчивости нашей полицейской власти». Крайне правые утверждали, что в России нет свободы слова, а есть свобода антиправительственной пропаганды. На журналистов возлагалась ответственность за подготовку революции. Такой подход вызвал критику некоторой части деятелей объединенного дворянства. Князь П. У. Ухтомский возражал лидеру союза Михаила Архангела: « .были такие смуты, говоря о которых В. М. Пуришкевич угрожает Тушинским вором, но разве тогда была печать, были евреи?» Однако большинство объединенного дворянства поддержало Пуришкевича.
Черносотенцы были ярыми антисемитами, и Пуришкевич в своих статьях и публичных выступлениях часто затрагивал тему «еврейско-масонского» заговора. Слова «жидовский», «пархатый» и другие, еще более грубые оскорбления буквально сыпались из его уст. Впрочем, он всегда был готов защищать великодержавные интересы от покушения любых инородцев. Возглавил и организовал работу по составлению и изданию «Книги русской скорби» — сводного мартиролога лиц, «крамолой убиенных». С начала Первой мировой войны неожиданно для большинства правых стал убежденным «англофилом». Со второй половины 1916 председатель «Общества русской Государственной карты», созданного «для обоснования границ России после победоносного окончания войны». 18.11.1916 вышел из состава фракции правых. В декабре того же года принял участие в убийстве Г. Е. Распутина. После Февральской революции поддержал Временное правительство, однако вскоре был арестован и заключен в «Кресты» (сентябрь 1917). Издавал газету «Народный трибун». В октябре 1917 создал подпольную монархическую организацию, пытавшуюся выйти на связь с генералом А. М. Калединым. В конце 1917 арестован петроградской ЧК и приговорен к принудительным работам. В мае 1918 попал под амнистию и вскоре уехал на Юг России. С июня по декабрь 1918 жил в Киеве, где основал Общество активной борьбы с большевизмом. С декабря 1918 активно действовал в стане генерала А. И. Деникина. Умер в Новороссийске 11 января 1920.
II глава. Деятельность В. М. Пуришкевича в III Государственной Думе В. М. Пуришкевич легко победил на выборах по Бессарабской губернии и стал депутатом III Государственной думы. Пуришкевич баллотировался по помещичьей курии. Во всех составах народного представительства Пуришкевич располагался на местах, отведенных для фракции правых, в третьей Думе занимал самое крайнее кресло в правом секторе. Несмотря на то, что Пуришкевич признавался одним из лидеров фракции, он явно не вписывался в социокультурный облик думских правых. Принадлежность к этой фракции ассоциировалась с лицами православного вероисповедания; русскими; выходцами из духовного сословия, в меньшей степени - крестьянского; со средним или начальным уровнем образования; служением культу или земледелием; опытом общественной деятельности в дворянских или крестьянских сословных органах; обладанием земельной собственностью до 20 дес; уровнем доходов ниже 1000 руб. в год. Как было выяснено в ходе исследований с применением корреляционного анализа, принадлежность к фракции правых имела отрицательные значения коэффициента связи (то есть одно подразумевало отсутствие другого) с такими характеристиками, как дворянское звание, высшее и тем более университетское образование, обладание крупной земельной собственностью, высокими доходами, опытом работы в органах местного самоуправления и на должностях в центральном аппарате управления. 25 февраля 1907 г: состоялось совещание, в котором приняли участие правые думцы, ряд членов Государственного Совета, представители Русского собрания и Союза русского народа. Собравшиеся сошлись на том, что необходим скорейший роспуск Думы. Было признано желательным, чтобы в самой Думе возник повод для столь решительных действий правительства. Некоторые из участников совещания полагали, что сами правые, исходя из патриотических соображений, должны спровоцировать подобное развитие событий. Хотя на этой встрече и не было принято окончательного решения по поводу дальнейших действий правых, но история второй Думы продемонстрировала, что данная идея все же была взята на вооружение. Разделял ее и Владимир Митрофанович. Более того, он пытался организовать общественное давление на исполнительную власть. Согласно инструкции, подготовленной для отделов Союза русского народа, после появления в «Русском знамени» черного креста последним надлежало посредством телеграмм на имя императора и председателя Совета министров требовать (!) роспуска Думы и изменения избирательного закона. На монархическом съезде в Петербурге в феврале 1908 г. ряд членов Главного совета и членов-учредителей союза сформировали оппозиционную группу. Их демарш не имел успеха, но эта группа стала ядром новой черносотенной организации, которую возглавил Пуришкевич. Она получила название Русского народного союза имени Михаила Архангела. По замыслу создателей, имя Михаила должно было напомнить и разящий небесный меч архистратига, и первого царя из династии Романовых. В.М. Пуришкевич развил бурную активность в третьей Думе. Консервативное большинство развалилось, не сумев преодолеть расхождений по вопросам отношения к правам Думы и блоку с октябристами. Невосприимчивой к новациям оказалась группа крайне правых, в состав которой вошел и В.М.Пуришкевич. Однако «непримиримость» Пуришкевича по отношению к этим двум вопросам, характерная для периода второй Думы, не была столь очевидной в третьей. Если 27 октября 1907 г. он говорил: «Зная народ и являясь его представителем, я не могу высказаться против идеи народного представительства. Задача правых заключается как раз в обратном. Мы должны доказать народу работоспособность и необходимость Думы, только правой», то буквально через несколько дней он вспомнил, что является сторонником народного представительства, «но, конечно, с правом совещательного голоса»[4]. Если 28 октября, выступая в клубе умеренных и правых, В.М.Пуришкевич говорил о готовности всех правых действовать в Думе совместно с октябристами и отрицал слухи о намерении правых «взорвать» Думу (на «необходимости «взорвать» Думу, чтобы раз и навсегда уничтожить конституцию», настаивал председатель главного совета Союза русского народа А.И.Дубровин, в противном случае обещавший оставить фракцию без своего содействия и сотрудничества), то уже через несколько дней он избегал участия в совместных заседаниях с октябристами, опасаясь «заразиться конституционализмом», пугал коллег своим выходом из состава бюро объединенной группы правых и умеренных, ссылаясь на то, что невозможно ему, товарищу председателя СРН, оставаться в рядах фракции, ищущей сотрудничества с октябристами,
Ощущение раздвоенности оставила и его речь 13 ноября 1907 г. Прения по поводу ответного адреса императору вылились в дискуссию о характере государственного строя России после выхода Манифеста 17 октября 1905 г. За исключением типичных для Пуришкевича антисемитских вывертов, его речь отличалась необычным для него умиротворяющим настроением. После высказанного им в начале выступления сожаления о том, что вместо «дивной картины духовного единения центра Государственной Думы и правого крыла ее», для создания которой было бы достаточно просто выразить «верноподданническую благодарность Державному вождю земли русской» на его приветственное слово в адрес «избранников русского народа», развернулись споры о том, есть ли в России конституция. В связи с этим он заявил: «Не глядите на нас, сидящих справа, как на сторонников беспросветной реакции .Не меньше вас стремимся мы в ход развития народной жизни внести здоровую струю, взяв за исходную точку цикл свобод, возвещённых» манифестом 17 октября . Нам ли дерзнуть выступлением против Высочайшей воли, так ясно выраженной в указе 18 февраля 1905 г. и в манифесте 17 октября? Не мы ли приветствовали, наконец, указ 20 февраля 1906 г. и ряд тех правительственных актов, которые упрочивали дело общения Царя с народом работой Государственной Думы и выборного Государственного Совета?»
Единственное предложение Пуришкевича по редактированию текста ответного адреса сводилось к внесению в него определения «самодержавный» к титулу императора , при этом Пуришкевич был великодушен по отношению к оппозиции: «Вы не хотите признавать его после актов 17 октября, мы не настаиваем на понимании его вами так, как мы его понимаем .», ссылаясь на то, что в тексте присяги, которую подписали все депутаты, данное слово все равно значится. На протяжении всего периода деятельности третьей Думы определенная двойственность в отношении законодательных прерогатив народного представительства в России, у Пуришкевича сохранялась. В одном случае, участвуя в банкетах устраиваемых октябристами, он мог выпить за «величие народного представительства» и трижды расцеловаться с председателем Н.А.Хомяковым, в другом - напомнить о том, что император остается самодержцем и вправе отказать Думе в законодательных полномочиях. В то же время, он выступил с резкой критикой: применения статьи 87 Основных государственных законов при проведении законопроекта о введении земств в Западном крае. Как известно, для этого потребовалось указом императора на три дня в марте 1911 г. приостановить работу Думы и Государственного Совета. В своей речи 15 марта он напомнил, критикуя П.А.Столыпина, что кроме закона . есть чувство собственного достоинства и уважения к тому учреждению, в котором мы работаем». Месяц спустя он обвинит все того же Столыпина в «зоологическом национализме»(!), хотя сам еще в прошлую сессию после одобрения Думой правительственного законопроекта, резко ограничившего прерогативы финляндского сейма, рукоплескал и кричал: «Finis Finlandiae!» Дума была для Пуришкевича балаганом, поскольку он, как и все крайне правые, был твердо убежден, что при любом варианте выборов представительные учреждения никогда не выражают волю народа. Власть оказывается узурпированной небольшой кучкой профессиональных политиканов, правящих от имени народа. Поэтому для блага народа лучше, когда высшая власть раз и навсегда вручена самодержавному монарху, стоящему над партийными дрязгами. Царствующий дом Романовых, имевший за собой огромную историческую традицию и охраняющий привычную сословную организацию общества, являлся гарантом спокойствия и порядка. Вслед за Екатериной II монархисты повторяли мысль императрицы, что в таком обширном по территории и разнообразном по населению государстве, как Россия, самодержавная форма правления является единственно возможной. Примечательно, что Пуришкевич, будучи крайне правым, смыкался с крайне левыми в нетерпимости к чужому мнению. Он откровенно говорил, что бесполезно убеждать в чем-либо политических противников: «Мы не имеем возможности бороться с ними иначе, как надев намордники на тех господ, которые не желают повиноваться голосу разума, голосу рассудка». Крайне правые постоянно пытались обуздать свободу слова, а сам Пуришкевич приложил немало трудов, чтобы, как он выражался, «держать прессу под прессом». Весной 1908 г. крайне правые развернули антифинляндскую кампанию. Финляндия стала для них источником тревоги из-за явных сепаратистских устремлений. Было хорошо известно, что на ее территории нашли приют русские революционные организации, а из-за финской границы в Россию ввозили оружие и проникали террористические группы. Эти темы, а также вопрос о правомерности финской автономии стали предметом запросов, внесенных октябристами и правыми в III Государственную думу. При обсуждении запросов Пуришкевич и его коллега по фракции Н. Е. Марков выступили с громовыми речами. Оба оратора дополняли друг друга, и впоследствии Союз Михаила Архангела издал и широко распространял их речи, с которых, как льстиво отмечалось в предисловии, началось возрождение русского национального самосознания. Под рукоплескания правой части зала Марков бросил в адрес финнов: «Надо, чтобы страх вернулся, а любви чухонской нам не нужно». На предупреждения либеральных депутатов, что действия имперских властей неминуемо вызовут протест мировой общественности, он сказал, что другого места, кроме мусорной корзины, для парламентских обращений и протестов он не видит. Пуришкевич выбрал финскую тему как повод для разговора о взаимоотношениях русского правительства и национальных окраин. Он констатировал, что всякий раз, когда русское правительство милосердно дарует нерусским народам какие-либо свободы, «являются невозможные аппетиты у этих народностей и эти аппетиты ведут к тому, что приходится брать назад то, что было дано». Пуришкевич, умело подчеркнул выигрышный момент в своей позиции, указав на неравноправное положение русских в Финляндии. «Странно, дико, — сокрушался он с думской трибуны, — народ-завоеватель, народ-победитель, народ, занимающий громадную территорию, народ этот имеет под боком у себя насекомое в сущности говоря, и это насекомое его душит». Пора, восклицал Пуришкевич, разделаться с этой «мелкотой», пора это «зазнавшееся» княжество Финляндское сделать таким же украшением русской короны, как царство Астраханское и царство Казанское. Правительство Столыпина продемонстрировало солидарность с крайне правыми, однако оно не признало возможным претворять в жизнь экстремистские лозунги черносотенцев. Разработанные правительством законы были направлены на частичное ограничение автономии великого княжества и подчинение финляндского законодательства общеимперскому. Однако Пуришкевич воспринимал как свою личную победу любое ограничение прав нерусских народов. Когда благодаря стараниям крайне правых и националистов из числа польских губерний была выделена Холмская губерния, черносотенная печать преподнесла это изменение административных границ как огромное завоевание «истинно-русских». Пуришкевич, никогда не сдерживавший своих эмоций, крикнул на весь Таврический дворец: «Конец Польше!»
Пуришкевич был одним из инициаторов так называемого «академического движения». Оно объединяло студентов, видевших в высших учебных заведениях храмы науки, а не политические клубы. Девизом академических корпораций было «Наука и Отечество». Первая академическая корпорация в Петербурге возникла осенью 1908 г., когда группа монархически настроенных студентов Горного и Политехнического институтов обратилась за содействием к Пуриш-кевичу. Он пригласил их собраться в помещении Союза Михаила Архангела и обсудить наболевшие вопросы студенческой жизни. Пуришкевич обеспечил академистам помощь крупных правительственных чиновников, членов Государственного совета, представителей высшего света.
Впоследствии, описывая историю развития академического движения, Пуришкевич подчеркивал: «Первая его организация была сколком с монархических организаций . сколком с отделов Союза русского народа, Союза Михаила Архангела». Затем лидеры черной сотни решили придать корпорациям внепартийный облик, рассчитывая, что в таком виде они привлекут гораздо больше студентов. Оборотной стороной было проникновение в корпорации молодежи с самыми различными взглядами. В скором времени в академическом движении выделились «пассивные академисты» — аполитичные студенты, «неоакадемисты» — близкие по взглядам к октябристам, «палатники» — ориентировавшиеся на Главную палату Союза Михаила Архангела. Пуришкевич рассчитывал на академистов как на основной контингент борцов со студенческими волнениями. Обстановка в высших учебных заведениях вызывала у него острую тревогу. В своих статьях он обращал внимание правительства на преступный «профессорский заговор», направленный на моральное разложение студенчества, и на безнаказанность революционной пропаганды в стенах университетов. Либеральная общественность воспринимала его статьи как неприкрытые доносы — фактически они и были доносами с точным указанием имен и обстоятельств произнесения тем или иным преподавателем крамольных слов. По сути, Пуришкевич наладил целую сеть осведомителей из студентов-академистов. Упреждая студенческие выступления, Пуришкевич произнес речь на тему о школьной подготовке второй русской революции. Его речь, наполненная самыми грубыми выпадами, продолжалась три дня в марте 1910 г. Уже после первого дня председатель III Государственной думы Н. А. Хомяков, потерявший власть над бурлящим от негодования залом, подал в отставку. Его преемнику на председательском месте пришлось удалить из зала заседаний одного за другим семь депутатов, чтобы Пуришкевич смог закончить свое выступление. Возмущение выплеснулось далеко за пределы Таврического дворца. Студенческие сходки практически всех университетов и институтов страны приняли резолюции протеста против клеветнической речи черносотенного лидера. «Студенческий мир» писал: «С ничтожной фигуры нравственно-помешанного дегенерата и его выходки внимание студенчества тотчас же перенеслось на общественный смысл свершившегося . И мы уверены, что если кому и помог г. Пуришкевич своим сверхусердием, то не вдохновителям своим, а делу защиты автономной школы». Даже фракция крайне правых приняла решение подвергать цензуре выступления Пуришкевича на университетскую тему. Пуришкевич совершенно спокойно переносил всеобщее возмущение. Он любил говорить, что левые действуют как схваченные за руку жулики на ярмарке, сразу поднимающие крик «Держи вора!». Он предрекал массовые студенческие волнения, которые станут прологом новой революции. Уже осенью он констатировал, что его правота полностью подтвердилась. Пуришкевич требовал суровой расправы с взбунтовавшимися студентами. «Во главе высшей школы, — говорил он, — должен стать диктатор для упорядочения университетской жизни и оздоровления профессорского состава». После студенческих выступлений, продолжавшихся почти весь осенне-зимний учебный 1910/11 год, наступило затишье. Однако Пуришкевич считал, что крамола в стенах университетов отступила только на время. Он разработал целый комплекс мер, призванных укрепить спокойствие в системе народного образования. От его программы веяло откровенным обскурантизмом. Хотя страна остро нуждалась в кадрах интеллигенции, Пуришкевич считал необходимым сократить количество учебных заведений и численность студентов — «я скажу, что всякое создание нового университета есть шаг к облегчению появления революции на окраинах». Наметившаяся во взглядах В.М. Пуришкевича на роль Государственной Думы эволюция не осталась незамеченной. Первыми на это внимание обратили его бывшие соратники - дубровинцы. В одной из передовиц «Русского знамени» отмечалось: «Вперед и вперед по части парламентаризма в государственной думе. Грустно удостоверить, что называвшиеся когда-то правыми членами государственной думы, энергично сперва боровшиеся против укрепления конституционного начала ныне сдают позиции по всем пунктам. Уже в конце третьей думы правая фракция объявила себя солидарною со всею левою половиною в признании народного представительства . Монархисты г.г. Марков и Пуришкевич показали наглядно свое маргариновое достоинство. Эта эволюция знаменательна . В 1905 г. и они протестовали против уличных беспорядков, а теперь уже успели проникнуться прогрессом и подобно тому, ,как в государственной думе примкнули они к прогрессистам признанием народного представительства, несомненно, также примкнут для прогрессивности к баррикадистам». В этом пассаже, в манере, «столь характерной в тогдашней России для общения между вчерашними политическими союзниками, степень «прогрессивности» Маркова и Пуришкевича была явно преувеличена,, но все же дубровинцы оказались более проницательны, чем, к примеру, корреспондент кадетской «Речи», полагавший, что Пуришкевич может высказаться в пользу Народного представительства только в пьяном состоянии. Адаптация В.М. Пуришкевича к публичной политической деятельности не могла не примирить его с законодательным народным представительством. Другое дело, что «привычка» к Думе формировалась под влиянием тактических, а отнюдь не доктринальных, соображений. В данном отношении вряд ли есть основания полагать, что Пуришкевич заметно выделялся на общем консервативном фоне предвоенной России, для которого, по мнению М.Н.Лукьянова, также было характерно сочетание «архаичности идеологических установок» с «готовностью использовать: новейшие по тому времени политические технологии: массовые политические организации, массовую прессу, парламентскую трибуну». Что касается поведения В.М.Пуришкевича в стенах Таврического дворца, то оно не претерпело существенных изменений. Впервые в «своей парламентской практике он начал работать в думских комиссиях: бюджетной, о неприкосновенности личности, для рассмотрения дела о привлечении к ответственности члена Государственной Думы А.М.Колюбакина (первая и вторая сессии); по запросам, о мерах борьбы с пожарами (третья - пятая сессии); .для рассмотрения законопроекта об уставе и штатах университетов (третья сессия). Но кропотливая комиссионная работа не была стихией Пуришкевича, его как магнитом притягивал общий зал заседаний. В период деятельности третьей Думы он довольно часто (170 раз) и подолгу выступал с думской трибуны, входя в первые четыре сессии в десятку наиболее активных ораторов. И вновь не было равных ему по части думского скандала: 1092 раза он прерывал выступления других депутатов (из 6914 подобных эпизодов, происшедших в третьей Думе) , получил 251 замечание за свое поведение от председательствующих (из 2788), трижды лишался слова (из 30), 9 раз он удалялся из зала заседаний (из 39), пропустив в качестве наказания 50 заседаний (из 222).
Да, поведение осталось прежним, но изменилась его мотивация. В третьей Думе В.М.Пуришкевич уже не стремится своими скандалами создать повод для досрочного роспуска народного представительства, скандал отныне становится для него, и не только для него (не зря же и П.Н.Милюкова прозвали «богом бестактности»), методом парламентской борьбы, направленным против политических оппонентов, но предназначенным для публики. В стране с низким уровнем грамотности, отсутствием традиции цивилизованного диалога с оппонентом это было платой за то, что политика переставала быть уделом аристократии, превращаясь в относительно массовое действие. По мнению видного кадетского деятеля В.А.Маклакова, «скандалы угождали вкусам толпы, газеты занимались ими с особым усердием». Нередко в газетных отчетах те заседания Думы, в которых Пуришкевич был серьезен, не позволял себе нарушений думского регламента, характеризовались журналистами как скучные. Не только Пуришкевич играл свою роль, но и его играли, как короля играет свита.
Благодаря скандалам Пуришкевич приобрел «всероссийскую известность», сумев не только возбудить любопытство к себе как к политику, но и вызвать симпатии «широких масс». Стать «лучше» других он смог из-за своего темперамента, особенностей своего психического склада. Как полагал В.А.Маклаков, Пуришкевич «был неуравновешенным фанатиком, но не угодником,, не карьеристом. Но он не умел собой владеть, был едва ли нормален. Он был заряженной бомбой, всегда готовой. взорваться, а тогда остановить его уже было нельзя». Усидеть спокойно, слушая других ораторов, чаще всего было выше его сил. Даже В.М.Волконский, товарищ председателя в третьей Думе от фракции правых, с огромным терпением относившийся к выходкам Пуришкевича, не сдержавшись 22 марта 1911 г., раздраженно обратился к последнему: «Член Думы Пуришкевич, посидите вы Бога ради хоть 10 минут смирно».
III глава. Деятельность В. М. Пуришкевича в IV Государственной Думе Баллотируясь в Государственную думу, правые представляли достаточно скромную (хотя реально и более выполнимую, неже­ли предвыборные обещания их политических противников) и в связи с этим заранее непопулярную для большинства избирате­лей программу, обещая прежде всего: o укрепить «древнее благочестие» и восстановить патриаршество; o содействовать «истинному просвещению» крестьян, которое ока­залось бы полезным для их хозяйственных нужд; o предоставить льготные условия приобретения земли крестья­нами через Крестьянский банк; o поддержать переселенцев путем предоставления льготных ссуд и широкой правительственной помощи; o улучшить материальное положение и условия труда рабочих. Всем остальным гражданам правые обещали «спокойные усло­вия для труда»[5]. Неудачу в решении этих вопросов ранее правые объясняли тем, что во всех трех Думах их была «малочисленная кучка». Несмотря на существенный прирост в численности по сравнению с III Государственной думой, правые не только не образовали большинства, но практически сразу же оказались в изоляции. Еще до начала войны стало очевидным всеобщее желание отмежеваться от правых, чем последние были весьма встревожены и обсуждали меры о преодолении сложившегося положения и поднятия своего престижа. Для выражения царивших в Думе чувств характерно примирение депутата-черносотенца В. М. Пуришкевича с лидером кадетской партии П. Н. Милюковым. Их противостояние было хорошо известно: в течение семи лет они демонстративно не замечали друг друга и при неизбежных встречах в Думе не подавали друг другу руки (что по этикету тех лет грозило чуть ли не вызовом к барьеру). В условиях начавшейся войны, всеобщего единодушия и патриотического подъема Пуришкевич попросил депутата М. Д. Калугина «познакомить», т. е. официально представить его депутату Милюкову, которого еще не так давно он именовал не иначе как «шулером слова» и «выборгской лягушкой», не говоря уже о более резких выражениях. Недавние непримиримые враги церемонно представились друг другу и обменялись рукопожатием. В литературе советского периода это рукопожатие воспринималось как весьма символичное, так как, по мнению советского историка А. Я. Авреха, «вся последующая деятельность кадетов прошла под знаком этого рукопожатия»[6], т. е. кадеты стали «праветь» и сближаться с «реакционерами-черносотенцами». Однако, на наш взгляд, это было не больше чем демонстрацией единения полярных политических сил перед лицом внешней опасности (и причем весьма непродолжительного), произошедшей по инициативе импульсивного Пуришкевича. По замечанию поэтессы 3. Гиппиус, внимательно следившей за политическими событиями, столь впечатлившее многих рукопожатие объяснялось прежде всего нависшей над Россией внешней угрозой. «Волки и овцы строятся в один ряд, нашли третьего, кого есть», — отметила она в своем дневнике[7]. Но если даже рассматривать это рукопожатие как некий симптом последующей деятельности Милюкова и Пуришкевича, то в большей мере прав другой исследователь русского монархического движения, В. В. Кожинов, считающий, что, напротив, вся последующая деятельность Пуришкевича «прошла под знаком этого рукопожатия». При обсуждении внешнеполитического положения России В. М. Пуришкевич, сделал официальное заявление от себя лично и возглавляемого им РНСМА, что решительно осуждает выходку Булацеля и настойчиво советует всем членам монархических союзов, разделяющим мнение автора статьи, выйти из них[8]. Кроме того, Пуришкевич направил послу Великобритании Дж. Бьюкенену телеграмму с осуждением «слепца, не понимающего государственных задач России»[9]. РНСМА, возглавляемое В. М. Пуришкевичем принял открытую просоюзническую ориентацию (прежде всего англофильскую). Посол Великобритании Дж. Бьюкенен резко осудил позицию Булацеля и оказал моральную поддержку дружелюбно настроенным по отношению к Англии сторонникам Пуришкевича[10]. Созданное по инициативе В. М. Пуришкевича в начале 1914 г. Всероссийское Филаретовское общество народного образования (в числе членов учредителей общества был весь цвет правомонар-хического движения, в том числе и 17 членов правой фракции Думы, многие из которых вошли в состав Главного совета общества и его комиссий[11]) с началом Первой мировой войны приостановило охранительную и просветительскую деятельность, переключив свою активность на помощь семьям учителей, призванных в действующую армию и пострадавших от военных действий (убитых или увечных). На эту деятельность обществу было отпущено 50 тыс. руб. находящимся под председательством императрицы Александры Федоровны Верховным советом по призрению семей лиц, призванных на войну[12]. В. М. Пуришкевич, который, как никто из своей фракции, отдался делу служения Родине в годы войны не на словах, а на деле[13]. С начала войны он все реже и реже появлялся в Государственной думе, целиком посвящая себя делу помощи русской армии. На своем думском ящике, куда опускалась вся корреспонденция, Пуришкевич прикрепил записку следующего содержания, точно таким же образом оформив прошение об отпуске:
Предпочитая слову дело, Я покидаю Петроград: Здесь в Думе только говорят, А это мне осточертело![14] Пуришкевича не удовлетворяло, что в Петрограде вместо реальной помощи фронту занимаются политикой, «сводят счеты, распускают слухи, сочиняют резолюции, не понимая, что нужна не шумиха политических резолюций, а муравьиная неустанная работа для армии»[15].
Оставив на время активную политическую деятельность, В. М. Пуришкевич поступил в начале сентября 1914 г. в распоряжение Красного Креста и был откомандирован в распоряжение октябриста А. И. Гучкова. Однако уже через две недели он вышел из отряда Гучкова, расценив деятельность последнего как исключительно рекламную, и создал свой собственный отряд[16]. 10 ноября 1914 г. во главе санитарного поезда Красного Креста он выехал на фронт[17]. Вместе с Пуришкевичем помогали раненым воинам его супруга Анна Николаевна, спешно прошедшая курсы сестер милосердия, и два его сына — Всеволод и Вадим, воспитанники младших курсов училища правоведения. В задачи поезда входили не только оказание помощи раненым воинам и их эвакуация, но и доставка теплых вещей и пиши на передовые позиции. Основной работой Пуришкевича совместно с другими правыми, работавшими с ним на этом поприще в разное время, было устройство питательных пунктов и лавок как для военнослужащих, так и для беженцев, а зачастую и для местного населения, пострадавшего в результате военных действий. Поезд состоял из аптечных вагонов, вагонов-лавок, питательных вагонов, вагона-бани и вагона-читальни. Кроме того, в поезде был устроен вагон-церковь, в котором молодой иеромонах о. Николай совершал богослужения. По сообщению «Нового времени», поезд Пуришкевича был, в силу отличной организации и технической оснащенности, чуть ли не единственным составом, оказывающим реальную помощь раненым воинам на передовых позициях в первый год войны[18]. За три с половиной года своей деятельности отряд Пуришкевича побывал в расположении войск генералов В. И. Гурко, П. И. Мищенко, С. М. Шайдемана, В. М. Безобразова, А. Я. Драгомирова и многих других[19]. В. М. Пуришкевич позже признавался, что он «стоял впереди всех организаций работал с отрядом по 5—6 дней, не раздеваясь, спя в 1-й период войны в собачьих конурах, в заброшенных избах, зимою без стекол, в товарных узкоколейных вагонах на полу зимой .»[20]. Но присущая Пуришкевичу активность и деятельность вскоре принесли свои плоды. Его санитарный поезд получил славу как лучший. Так, дочь видного русского историка С. Ф. Платонова Н. С. Краевич в письмах матери отмечала, что ее муж Б. К. Краевич «страшно доволен» тем, что ему удалось перевестись к «генералу» (Пуришкевич являлся действительным статским советником, т. е. «штатским генералом»), как в шутку называли Пуришкевича, отмечая, что дело организовано у него на самом высоком уровне[21]. Пуришкевича буквально заваливали письмами с просьбами принять в свой отряд люди совершенно разных политических убеждений[22]. Газеты пели ему дифирамбы, солдаты и офицеры искренне благодарили. С неподдельным восторгом о санитарном отряде Пуришкевича отзывались протопресвитер русской армии и флота о. Г. Шавельский, Ю. В. Ломоносов, Н. А. Энгельгардт[23]. А посетивший поезд Пуришкевича в мае 1916 г. Николай II писал императрице: «Это не санитарный поезд — в нем 3 вагона с библиотекой для офицеров и солдат и полевая аптека, очень хорошо оборудованная и рассчитанная для обслуживания трех армейских корпусов Удивительная энергия и замечательный организатор! В этом поезде совсем нет сестер, одни мужчины»[24]. Впрочем, были в отряде и сестры, но, по выражению самого Пуришкевича, только «идейные». Государь император, выслушав доклад В. М. Пуришкевича о деятельности отряда, выразил свое глубокое удовлетворение и объявил Пуришкевичу благодарность[25]. Легендарный поезд Пуришкевича также удостоился посещения и других августейших особ — королевы Румынии, которая, согласно газетному сообщению, отзывалась о нем весьма лестно,[26] и великого князя Михаила Александровича с супругой. Даже советский автор С. Любош в книге «Русский фашист Владимир Пуришкевич» признавал, что санитарный поезд Пуришкевича «был одним из лучших и приносил много облегчения тем войсковым частям, к которым он попадал»[27]. И если до войны имя Пуришкевича, уже являясь нарицательным, ассоциировалось прежде всего с инициируемыми им скандалами и имело для большинства явно негативную окраску, то по ходу ее ситуация заметно менялась. «Слово „Пуришкевич» в русской армии сделалось нарицательным именем, — писал побывавший на передовых позициях корреспондент газеты «Бессарабия», — и чтобы указать хорошую постановку дела, обыкновенно говорят: „как у Пуришкевича»«.[28] Следует отметить, что некоторый опыт подобной деятельности у Владимира Митрофановича уже был. В 1898 г., являясь председателем Аккерманской уездной земской управы, он сумел с большим успехом справиться с голодом, привлекая пожертвования и организуя общественные работы. Так что, пожалуй, неудивительно, что со свойственными ему нахрапом и энергией Пуришкевич мог достать для своего поезда практически все необходимое. Если же на позициях выяснялось, что что-то необходимое в поезде отсутствует, то Пуришкевич, как правило, оставлял свой отряд на несколько дней и снова возвращался с одним-двумя вагонами, нагруженный и веселый. Репортер «Нового времени» отмечал, что в санитарном поезде были все необходимые медикаменты, многие из которых невозможно было достать даже в столице. «Никто достать не может, а он достает. На то он и Пуришкевич .» — смеялись офицеры[29]. «Поистине этот человек творит чудеса на пользу ближних. И если вспомнить, что делается в тылу, как люди грабят здесь друг друга, то невольно преклоняешься перед В. М. Пуришкевичем и пожелаешь ему от чистого сердца много лет в добром здравии поработать на благо России. Мы, бессарабцы, в особенности должны им гордиться, ибо он наша плоть и кровь», — писала о деятельности В. М. Пуришкевича газета «Бессарабия»[30]. Отряд Пуришкевича, известного своим антисемитизмом и подозрительным отношением к другим «инородцам», был интернациональным! Этот факт упомянул на суде, учиненном большевиками в 1918 г., сам Пуришкевич, что, правда, можно было бы расценить как попытку закамуфлировать антисемитскую составляющую черносотенства.[31] Но наличие в отряде лиц самых разных национальностей, в том числе и евреев, подчеркивал и корреспондент газеты «Бессарабия», посетивший поезд Пуришкевича. В статье за подписью «Бывший на фронте» отмечалось: «Поставив себе за правило никому не отказывать, организации Пуришкевича не делают различия между национальностями: здесь служат русские, поляки, евреи, магометане, киргизы, японцы и друг.».[32] Едва ли Пуришкевич в одночасье возлюбил евреев и поляков (хотя отношение к полякам в годы войны у него определенно меняется в лучшую сторону), которых еще совсем недавно поносил в своих речах. Скорее всего, ставка была сделана на поднятие престижа правых (и прежде всего собственного) среди населения, и в этом контексте можно допустить, что Пуришкевич действительно «камуфлировал» свой антисемитизм, но не только на словах, а и на деле.
При санитарном поезде Пуришкевич занимался созданием «даровых библиотек» для воинских чинов. В декабре 1915 г. ему удалось убедить товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского выделить ему из секретного фонда 10 тыс. руб., поскольку на деньги Красного Креста он этого делать не хотел[33]. Следует отметить, что библиотеки пополнялись в основном литературой черносотенного содержания (так, С. П. Белецкий свидетельствовал, что, получив средства от департамента полиции, Пуришкевич тут же купил у Г. Г. Замысловского книг на 2 тыс. руб., в том числе и 400 книг по делу Бейлиса),[34] а ознакомившийся с библиотекой Пуришкевича историк М. К. Лемке отмечал, что большей частью она была составлена из «Михаил Архангельской литературы», представленной в прекрасных переплетах[35]. Поэтому не совсем правильно было бы говорить, что Пуришкевич полностью прекратил политическую деятельность. В. М. Пуришкевич, как и другие деятели правого толка, получал для своей деятельности довольно крупные суммы от правительства и, используя свои связи в высшем обществе, добивался лучших условий для персонала своих поездов. Однако следует признать, что в отличие от некоторых других лидеров правого толка «Пуришкевич деньги брал, и много денег, но и дело делал»[36].
Заботясь о патриотическом настрое рядового состава русской армии, Пуришкевич пускает в оборот серию им самим же написанных брошюр «Солдатские песни» — с простыми незамысловатыми стихами оптимистического содержания, в духе «ура-патриотизма». Часть тиража раздавалась на позициях бойцам, часть реализовывалась в тылу за сравнительно высокую цену — 50 коп. за брошюру. Весь сбор от продажи книжек шел на покупку табака для нижних чинов передовых позиций.[37] Кроме того, Пуришкевич читал лекции по России, вырученные от которых средства также шли на снабжение солдат и офицеров книгами. По его собственному свидетельству, им было роздано (данные на начало 1917 г.) более миллиона книг для солдат и около ста тысяч для офицеров на сумму до 100 тыс. руб., отчет о чем был представлен Государственной думе.[38] Война показала, что пафосные патриотические речи правых были для большинства из них отнюдь не пустыми словами, о чем свидетельствует хотя бы деятельность В. М. Пуришкевича. Уже спустя десятилетия бывший политический оппонент В. М. Пуришкевича кадет В. А. Маклаков признавал, что «война обнаружила его (Пуришкевича) основную черту; ею была не ненависть к конституции или Думе, а пламенный патриотизм».[39] В военные годы правые депутаты Государственной думы продолжали участвовать в деятельности Русского собрания. Несколько раз с докладами, посвященными проблемам, вызванным мировой войной, выступал в стенах Собрания В. М. Пуришкевич. Вначале — по поводу германо-русских отношений и проживающих в России немцев (естественно, в антигерманском духе), а затем, в 1915 г., — по итогам первого боевого года в тылах и на фронте и с докладом на тему: «Чего хочет Вильгельм II от России и Англии в великой битве народов?»[40]. По инициативе В. М. Пуришкевича, получившей одобрение как у правых Государственного совета и Думы, так и у Советов Объединенного дворянства и Русского собрания, в феврале 1914 г. было создано Всероссийское Филаретовское общество народного образования. 19 ноября 1916 г., произошла сенсация: член Государственной думы В. М. Пуриш-кевич произнес речь, которая, в сущности, поддержала предшествующее ей выступление П. Н. Милюкова. За день до того, 18 ноября, Пуришкевич, окруженный большой толпой депутатов, заявил, что на следующий день или в ближайшем после него заседании он выступит с громовой речью. «Я поставлю во фракции правых, — говорил Пуришкевич, — вопрос прямо: или я буду выступать в качестве официального оратора фракции, или я уйду из фракции. Довольно я уже слышал говорящими от имени фракции С. В. Левашева, Г. Г. Замысловского и Н. Е. Маркова. Пусть они послушают теперь меня. Быть верноподданным — священный долг каждого русского человека, но быть верноподданным — не значит одобрять все, что делает правительство .».[41] На вопрос: «Собирается ли он создавать новую правую группу?» — Пуришкевич ответил, что ему некогда этим заниматься и, со свойственной ему самоуверенностью, добавил, что он нисколько не сомневается в том, что его поддержат девять десятых правых[42]. Вечером того же дня во фракционной комнате Думы Пуришкевич конспективно изложил свою речь фракции и просил согласия говорить на следующий день от ее имени. После продолжительного обмена мнениями фракция правых, ознакомленная с содержанием речи В. М. Пуришкевича, выразила сочувствие желанию оратора указать на расстройство и непорядки в тылу, но остальная часть доклада вызвала многочисленные возражения. Софракционеры Пуришкевича указывали, что Прогрессивный блок ведет небывалую критическую атаку на правительство, поэтому долг каждого верноподданного — защищать министров. Своим выступлением Пуришкевич только сыграет на руку врагам режима, которые стремятся лишь к захвату власти. Пуришкевич придерживался иного мнения. Он говорил, что позорное самоустранение правых дает козырь левым и кадетам. Пуришкевич убеждал фракцию, что «подлецы в шитых золотом мундирах» вовсе не олицетворяют монархические идеалы, а, наоборот, дискредитируют их.[43] После продолжительных обсуждений вопрос об избрании фракционного оратора был поставлен на баллотировку, путем закрытого голосования записками, и фракция высказалась, что в данном случае, ввиду общего содержания речи и, в частности, ее тона, быть выразителем мнения всей фракции Пуришкевич не может.[44] На этот раз победила точка зрения Н. Е. Маркова — не выносить сор из избы. Он же был избран и фракционным оратором. Тем не менее это не остановило решительности Пуришкевича. Находясь в сильном волнении, он заявил, что предпочитает выйти из состава членов фракции, но быть услышанным. Во многом это было связано с тем, что, по словам Пуришкевича, три четверти фракции были сторонниками его выступления, но фракция, затерроризированная Марковым 2-ми Замысловским, была не свободна в выражении своих взглядов. Последние «не дают ей думать самостоятельно и честно, по-своему, обращая, в особенности крестьян, в какое-то думское быдло».[45] Заявление Пуришкевича о выходе из фракции произвело сильное впечатление на правых депутатов. После того как Пуришкевич покинул фракционное заседание, был поднят вопрос о том, как заставить бывшего лидера взять свое заявление о выходе из фракции обратно.[46] За подписью председателя фракции С. В. Левашева Пуришкевичу было отправлено письмо, в котором мотивировался отказ фракции предоставить докладчику возможность говорить от ее имени, а также выражалось сожаление по поводу его решения оставить ряды правых депутатов. Опасаясь раскола в правом лагере, Левашев, от имени всей фракции, просил Пуришкевича еще раз взвесить свое решение и уведомить его о конечном результате. Пуришкевич своего решения не изменил. 19 ноября 1916 г. атмосфера в Думе была наэлектризована до предела. За энергичные протесты против министров из зала были удалены левые депутаты А. Ф. Керенский, Н. С. Чхеидзе, А. С. Суханов. И все же тот день запомнился благодаря выступлению Пуришкевича. «Речь Пуришкевича, страстная и искренняя, простая и содержательная, местами поднимавшаяся до неподдельного пафоса, местами язвительная, но без всяких клоунских выпадов, местами дышавшая истинной грустью о выпавших на долю России испытаниях, произвела глубокое впечатление на всю Думу», — писала на следующий день умеренно-правая газета «Новое время».[47]
В своей разоблачительной речи Пуришкевич, подчеркнув, что он остается «самым правым», обрушился на правительство, обвиняя его в том, что оно «сверху донизу болело и болеет болезнью воли»;[48] требовал предоставления твердой правительственной программы, которая бы показывала, что «оно (правительство) идет не наобум, не врозь и не вразброд», обличал бессистемность в действиях властей, указывая, что в России существует только одна система — «система тыловой разрухи».[49] Кроме обвинения министров в карьеризме, личных амбициях и бездарности, Пуришкевич не преминул воспользоваться приемом Милюкова, намекнув на возможную измену. Главными бедствиями России Пуришкевич назвал бессмысленную цензуру, паралич власти, симптомы торжества германофильских идей среди правительственных органов, полную неизвестность будущего.[50] Досталось от Владимира Митрофановича и его недавним софракционерам, которых он обвинил в недальновидности и бездействии. «Бывают, однако, моменты когда нельзя позволить себе говорить, взобравшись на уездную или губернскую колокольню, а нужно бить в набат, взобравшись на колокольню Ивана Великого, откуда видим все то, что творится на святой матушке Руси», — не без пафоса заявил Пуришкевич.[51] Он бичевал «камарилью» в лице виднейших влиятельных (а главное, правых!) лиц: дворцового коменданта генерала В. Н. Воейкова, графа А. А. Бобринского, которые якобы погрязли в спекуляциях, А. Д. Протопопова, обвинил Б. В. Штюрмера во взяточничестве и германофильстве и, в конце концов, нанес удар по «старцу». По мнению Пуришкевича, все зло, творящееся в России, исходило от «темных сил», возглавляемых Г. Е. Распутиным. Закончил свою речь Пуришкевич призывом избавить Россию от самого «хлыста» и «распутинцев больших и малых».[52]
Речь Пуришкевича была полна хлесткими и бьющими на эффект сравнениями и вызвала шквал аплодисментов. Ему рукоплескали как умеренно-правые, так и либералы и левые, крики «браво» не смолкали несколько минут. Либеральный философ князь Е. Н. Трубецкой, находившийся в Думе при этом выступлении, писал: «Впечатление было очень сильное . За это Пуришкевичу можно простить очень многое. Я подошел пожать ему руку».[53] Позже выяснилось, что многие обвинения Пуришкевича высших государственных лиц в измене голословны, что его разоблачения в большей степени основывались не на фактах, а на его личных тревогах, подозрениях, на непроверенных слухах и сплетнях. Он практически не мог привести никаких доказательств своей правоты, но в разгар политической борьбы никто не хотел устанавливать истину. Прав Пуришкевич был лишь в одном — Россия двигалась к революционному катаклизму. Однако своей речью Пуришкевич не оздоровил власть, а окончательно дискредитировал строй, который пытался защищать. После выступления Пуришкевича даже Государственный совет, эта «палата сановных старцев», приняла резолюцию 105 голосами против 23-х о «темных силах» и 64-мя против 34-х — о смене министерства.[54] Речь правого депутата лишь утверждала веру в правильность того, что говорила до этого оппозиция и подводила фундамент под речь Милюкова «глупость или измена». Пуришкевич произнес с думской кафедры то, что все хотели услышать. Его речь выразила всеобщее настроение, но особое ее значение было в том, что произнесена она была устами человека, считавшегося черносотенцем, истовым апологетом самодержавия. Этим объясняется эффект ее воздействия как на оппозицию, так и на охранителей пошатнувшегося строя. «Камни возопили», — писал об этом событии октябрист И. С. Клюжев.[55] Тем не менее выступление В. М. Пуришкевича было закономерным, т. е. перемена его взглядов была постепенной и во многом обусловленной его предшествующей деятельностью. В течение двух с половиной лет войны Пуришкевич был всецело занят санитарной деятельностью на фронте и в дни случайных заездов в Петроград, посещая Государственную думу, сидел на ее заседаниях простым зрителем, «человеком без всякой политической окраски».[56] Он все это время был «мертвым» для политической жизни и связанных с ней вопросов. Пуришкевич заявлял, что «какой бы поток писем ни шел ко мне, как идет сейчас, с запросами о моем политическом credo и требованием монархических съездов, я буду молчать и работать».[57] Находясь на фронте, Пуришкевич своими глазами видел неустройство раненых, неспособность властей решить проблему беженцев, многочисленные злоупотребления и полный развал управления. Незадолго до своего выступления он, в телеграммах председателю Государственной думы М. В. Родзянко по поводу плачевного состояния российских железных дорог, сообщал, что дело либо в преступном бездействии и халатности властей, либо в измене.[58] Всякий раз, когда Пуришкевич появлялся в Петрограде, им овладевала еще большая тревога. Он буквально закипал от негодования при виде происходившего в тылу. Но будучи монархистом, он все еще придерживался взглядов, что царь просто не знает настоящего положения дел. Он возмущался придворными, «жалкими себялюбцами», не смевшими раскрыть глаза самодержцу. Его редкие визиты в Государственную думу со временем начинают сопровождаться выступлениями, приобретавшими все более и более резкий, критический тон. Уже в начале февраля 1916 г. Пуришкевич говорил о том, что «только слепцы и глупцы могут сказать, что все должно быть так, как было до войны».[59] Уже тогда, правда в менее жесткой форме, он подверг критике Б. В. Штюр-мера, «темные силы русской церкви», «министерскую чехарду», отсутствие какой-либо действенной программы, неспособность правительства справиться с немецким засильем и проблемой беженцев. Правда, тогда он не зашел так далеко: признавая вину власти, он отказывался от борьбы с ней на время войны. Впрочем, были и другие причины, заставлявшие Пуришкевича не на шутку беспокоиться. Проявление особой политической нервности обнаруживается у Пуришкевича именно осенью 1916 г., т. е. как раз тогда, когда после вступления в войну Румынии на стороне России немецкие войска заняли ее территорию и началось вторжение в Бессарабию, родную губернию лидера правых, где у рода Пуришкевичей имелись достаточно крупные земельные владения. Незадолго до своего выступления в Думе Пуришкевич лишился своих бессарабских имений. Более чем остро почувствовал он необходимость продолжения войны до победного конца и борьбы против тех, кто, как ему казалось, помышлял о сепаратном мире.[60] Недовольство Пуришкевичем росло и среди его недавних соратников. Уже со второй половины 1915 г. в различных правых организациях поднимался вопрос о сдвиге Пуришкевича влево. Тогда, правда, руководство ОПС и СРН, предпочитая единение раздорам, успокоило своих членов заявлением, в котором говорилось, что, несмотря на различную тактику, у монархистов не было и нет принципиального различия в целях.[61] Но борьба со «сдвигом влево» шла во фракции правых полным ходом. В декабре 1915 г. Пуришкевич, по свидетельству С. П. Белецкого, уже откололся от группы Маркова — Замысловского, и последние настойчиво просили А. Н. Хвостова, в бытность того министром внутренних дел, о прекращении выдач средств Пуришкевичу на его организации. Сам же Пуришкевич убеждал Белецкого, что нисколько не изменился, но, работая в Красном Кресте, он принципиально не желал подчеркивать свои правые убеждения.[62]
Владимир Митрофанович поддержал клеветническое выступление П. Н. Милюкова, произнесенное с думской кафедры 1 ноября 1916 г. Как вспоминал генерал А. И. Спиридович, «монархист Пуришкевич с помощью своего санитарного поезда развозил по фронту целые тюки этой речи». Не удивительно, что к концу 1916 г. многие правые считали Пуришкевича потерянным для монархических организаций, а в одном из номеров «Вечернего времени» появилась заметка, в которой сообщалось, что многие члены правой фракции считают В. М. Пуришкевича изменником дела правых.[63]
Из всего вышесказанного очевидно, что знаменитая речь Пуришкевича не была столь уж неожиданной, а во многом лишь органически продолжала его предшествующие выступления и явилась неким закономерным итогом эволюции его взглядов. Пуришкевич, обладавший хорошим политическим чутьем, осознавал, что правительственная политика делает его борьбу безнадежной, а потому, возможно в порыве отчаяния, предельно деятельный и экспрессивный, он ухватился за последний шанс спасти монархию. Ему казалось, что совместно с деятелями Прогрессивного блока можно хоть в какой-то мере исправить положение. Косвенным доказательством тому служит тот факт, что позднее, в 1917 г., когда началась подготовка к выборам в Учредительное собрание, Пуришкевич заявил, что Партия народной свободы (т. е. кадеты) «получит и свои голоса всех тех, кто идет правее», и что он сам отдаст свой голос кадетам.[64] Более того, в июле того же года он заявил на одном из частных совещаний членов Государственной думы: «Я — монархист, я — убежденнейший монархист но, будучи монархистом, я готов служить последнему умному социал-демократу, стоящему у власти если буду верить, если буду знать, что этот социал-демократ поведет Россию к спасению»[65]. Речь Пуришкевича вызвала смятение и недоумение в правых кругах, которые какое-то время до того, как речь получила широкую огласку, даже сомневались в ее содержании. Редактор «Земщины» С. К. Глинка-Янчевский писал: «Не допускаю мысли, что Пуришкевич желал идти рука об руку с Милюковым».[66] Он же предполагал, что если речь и была произнесена, то лишь оттого что Пуришкевич, «работая на фронте, вдали от гнойника политических интриг предполагает, что главари желтого блока борются с правительством ради победы над Германией», и вскоре, убедившись в том, что либералам нужна лишь власть, он пересмотрит свою ошибочную позицию.[67] Тем не менее этого не произошло. Фракция правых в лице ее председателя С. В. Левашева (но следует полагать, не без согласия Н. Е. Маркова 2-го и Г. Г. Замысловского) просила даже Пуришкевича вернуться в лоно фракции, мотивируя этот шаг тем, что такие люди, как он, особенно ценны для правого дела. Но Пуришкевич оставил предложение без ответа. В его глазах Левашев, Марков 2-й и Замысловский, «пресмыкающиеся перед всякой властью», «лижущие сапоги Протопопова», просто были вынуждены пойти на этот шаг, осознав, что правые не с ними, а с Пуришкевичем.[68] Решительно осудили и отмежевались от инициативы В. М. Пуришкевича оба СРН, марковский и дубровинский. Газета Н. Н. Жеденова «Гроза», которую даже Н. Е. Марков в свое время назвал сектантско-хулиганской, на все лады поносила «шайку милюковских ослов» и примкнувшего к ней «агента германских шпионов» Пуришкевича. Пуришкевич не только обвинялся в предательстве дела правых, но и в измене Родине. Также подчеркивались его «левые» взгляды, которые он якобы втайне всегда исповедовал, и под конец, когда все бранные слова у автора статьи, видимо, иссякли, он назвал антисемита Пуришкевича «жидохвостом».[69] Осуждающе, но более сдержанно отнесся к поступку Пуришкевича печатный орган С. А. Кельцева «Коренник», издатель которого посчитал, что «если Пуришкевич ушел из партии временно, он ушел нехорошо, оставшись у многих под подозрением в полевении .». Тот факт, что Пуришкевич не примкнул ни к какой другой фракции, давал московским монархистам основание думать, что он не мог совсем уйти от правых, «ибо иначе он не был бы больше Пуришкевичем».[70] Исключение составил возглавляемый Пуришкевичем РНСМА, поддержавший его выступление большинством голосов. Члены союза посчитали, что их лидер нисколько не отступил от монархической программы и даже, не побоявшись сказать всю «правду» в глаза, содействовал поднятию престижа правых в обществе.[71] Пуришкевичу присылали благодарственные письма, как от либеральной общественности, так и от правых. Секретарь одного из отделов СРН Я. Д. Скворцов писал Пуришкевичу: «Вы высказали то, чего от вас ждала вся Россия, и мы к вашему голосу прислушаемся Вы своей речью как бы рассеяли туман в поле».[72] Стремительность февральского переворота, его массовая поддержка в России, полуторамесячная эйфория в стране внесли растерянность и уныние в стан сторонников павшего режима или критиков этого режима справа. Отречение Николая II, а затем отказ великого князя Михаила Александровича воспринять престол до решения Учредительного собрания освободили правых от присяги и оказали сдерживающее воздействие на защитников престола. Падение монархии практически лишило политическую борьбу правых смысла. В. М. Пуришкевич, признав Временное правительство, сразу же, разъезжая по фронту, стал убеждать солдат и офицеров поддерживать новую власть и спокойно дожидаться Учредительного собрания.[73]
Список использованной литературы «27-го февраля мы могли стать гражданами .». Тюремные записи В. М. Пуришкевича. Декабрь 1917—март 1918//Исторический архив. 1996. № 4—5. Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. М.: Наука, 1985. – 293с. Аврех А. Я. Царизм накануне свержения. М.: Наука, 1989. – 205с. Алексеева И. В. Оппозиция Его Величества. СПб: Дмитрий Буланин, 2004. – 266с. Бессарабия. 1916. 14 дек. Благовест. Журнал Русской монархической народно-государственной мысли (Ростов-на-Дону). 1919. № 1 (дек.). Буржуазия и помещики в 1917 г. Частные совещания членов Государственной думы. М.; Л.: Печатный двор, 1932. – 328с. Вестник Русского собрания. 1915 - 1916. Вихров А. Кого выбирать в 4-ю Государственную думу. М.: Верность, 1912. – 96с. Гиппиус 3. Синяя книга. Петербургский дневник. 1914—1918. Белград: Русская земля, 1929. – 61с. Граве Б. К истории классовой борьбы в России в годы империалистической войны. М., 1926. С. 356; История гражданской войны в СССР. М.: Школа пропагандистов, 1938. – 206с. Гроза. 1916. 22 ноября, 30 дек. Долгих Ф. И. Раскол фракции правых в IV Государственной думе и его причины // Научные труды МПГУ. Серия: Социально-исторические науки. Сб. ст. М.: МАПИ, 2003. – 410с. Земщина. 1914-1916. Иванов А. А. Патриотическая деятельность В. М. Пуришкевича в годы I мировой войны//Герценовские чтения. Актуальные проблемы социальных наук. 2002. СПб.: РГПУ, 2002. Иванов А. А. Последние защитники монархии. СПб: Дмитрий Буланин, 2006. – 204с. Иванов А. А. Пуришкевичи: Материалы к истории рода//Герценовские чтения. Актуальные проблемы социальных на ук. 2005. СПб.: РГПУ, 2006. Иоффе Г. 3. Крах монархической контрреволюции. М.: Наука, 1977. Итоги первого боевого года в тылах и на фронте. Доклад В. М. Пуришкевича в Русском Собрании 4 сент. 1915 г. Пг., 1916 Кирьянов И. К. Владимир Митрофанович Пуришкевич: депутат-фракция. /Консерватизм: идеи и люди. Пермь: ПГУ, 1998. Кирьянов Ю. И. Правые партии в России 1911-1917. М: Росспэн, 2001. – 406с. Кобылин В. Анатомия измены. СПб: Цар. дело, 1998. – 492с. Кожинов В. «Черносотенцы» и революция. М: Б.и., 1998. – 228с. Коренник. 1917. 10 янв. № 2. Куликов С. В. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914—1917). Рязань: НРИИД, 2004. – 467с. Лемке М. 250 дней в царской ставке (25 сентября 1915—2 июля 1916). Пг., 1920. Ломоносов Ю. В. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г. Стокгольм; Берлин, 1921. Любош С. Русский фашист Владимир Пуришкевич. Л.: Петроград, 1925. – 102с. Маклаков В. А. Вторая Государственная дума. (Воспоминания современника). London, 1991. – 522с. Национальная правая прежде и теперь. Ч. 1. СПб, 1992. – 401с. Наше слово (Париж). 1916. 11 янв. Новое время. 1915 1916. Ознобишин А. А. Воспоминания члена IV-ой Государственной думы. Париж, 1927. – 322с. Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. ЧСК Временного правительства. Л., 1925. Т. IV. – 419с. Падение царского режима: По материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. М.; Л., 1925. Т. IV. – 420с. Переписка Николая и Александры Романовых. М.; Л„ 1926. Т. IV. – 388с. Политические деятели России 1917: Биографический словарь. М.: Большая рос. энцикл, 1993. – 920с. Правые партии. Документы и материалы (1905—1917 гг.)/Сост., вст. ст., коммент. Ю. И. Кирьянова. М., 1998. Т. 2. – 455с. Пуришкевич В. М. Из дневника В. М. Пуришкевича. Убийство Распутина. М.: МиК 1990. – 55с. Пуришкевич В. М. Солдатские песни Владимира Пуришкевича. Серия первая. Пг., 1914; Серия вторая. Пг., 1915. – 25с. Пуришкевич В. М. Чего хочет Вильгельм II от России и Англии в великой битве народов? Пг., 1916. – 14с. Речь. 1916. 20 ноября; Голос Руси. 1916. 19 ноября (2 дек.). Русский инвалид. 1916. 31 мая; Сельский вестник. 1916. 1 июня. Степанов А. Д. Пуришкевич В. М. // Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа. Русский патриотизм. М. Большая рос. энцикл, 2003. – 822с. Степанов С. А. В. М. Пуришкевич//Политическая история России в партиях и лицах. М., 1993. Устав Всероссийского Филаретовского общества народного образования (Со статьей основателя общества В. Пуришкевича «Чем вызвано к жизни Всероссийское Филаретовское общество народного образования?»). СПб., 1914. – 22с. Утро России. 1916. 19 ноября. Черменский Е. Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М: Наука, 1976. – 233с. Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1954. Т. 1. – 602с. Энгельгардт Н. А. Эпизоды моей жизни (Воспоминания) / Публ. С. В. Шумихина//Минувшее. 1998. Т. 24. с. 58-89
[1] Иванов А. А. Последние защитники монархии. СПб, 2006, с. 324 [2] Кирьянов Ю. И. Правые партии в России 1911-1917. М, 2001, с. 52-58 [3] Кобылин В. Анатомия измены. СПб, 1998, с. 154 [4] Кирьянов И. К. Владимир Митрофанович Пуришкевич: депутат-фракция. /Консерватизм: идеи и люди. Пермь, 1998, сс. 110-115
[5] Вихров А. Кого выбирать в 4-ю Государственную думу. М., 1912. С. 29—32. [6] Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 11 [7] Гиппиус 3. Синяя книга. Петербургский дневник. 1914—1918. Белград, 1929. С. 12. [8] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245 (Особый отдел). 1915. Д. 244. Т. 1. Л. 144—144 об.; Правые партии. Т. 2. С. 438—439 [9] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245 (Особый отдел). 1915. Д. 244. Л. 145; Правые партии. Т. 2. С. 440. [10] См.: РГИА. Ф. 1276. Оп. 12. Д. 1817. Л. 94 об. [11] См.: Устав Всероссийского Филаретовского общества народного образования (Со статьей основателя общества В. Пуришкевича «Чем вызвано к жизни Всероссийское Филаретовское общество народного образования?»). СПб., 1914 [12] См.: Вестник Русского собрания. 1915. 1 июня (№ 16). [13] Иванов А. А. Патриотическая деятельность В. М. Пуришкевича в годы I мировой войны//Герценовские чтения. Актуальные проблемы социальных наук. 2002. СПб., 2002. С. 82—84 [14] РГИА. Ф. 1278. Оп. 9. Д. 646. Л. 17; Новое время. 1916. 25 февр. (9 марта); Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 100. Несколько иной вариант стихотворения приводит националист А. А. Ознобишин. См.: Ознобишин А. А. Воспоминания члена IV-ой Государственной думы. Париж, 1927. С. 215. [15] Итоги первого боевого года в тылах и на фронте. Доклад В. М. Пуришкевича в Русском Собрании 4 сент. 1915 г. Пг., 1915. С. 12 [16] «27-го февраля мы могли стать гражданами .». Тюремные записи В. М. Пуришкевича. Декабрь 1917—март 1918//Исторический архив. 1996. № 4—5. С. 126. [17] Земщина. 1914. 21 ноября. [18] См.: Новое время. 1915. 27 янв. [19] «27-го февраля мы могли стать гражданами .». С. 127. [20] Там же [21] ОР РНБ. Ф. 585. Д. 5906. Л. 4 об. [22] См.: ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 692, 702, 707 [23] См.: Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954. Т. 1. С. 214; Ломоносов Ю. В. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г. Стокгольм; Берлин, 1921. С. 16; Энгельгардт Н. А. Эпизоды моей жизни (Воспоминания) / Публ. С. В. Шумихина//Минувшее. 1998. Т. 24. С. 61. [24] Переписка Николая и Александры Романовых. М.; Л„ 1926. Т. IV. С. 279—280 [25] Русский инвалид. 1916. 31 мая; Сельский вестник. 1916. 1 июня. [26] Новое время. 1917. 17 (30) янв. [27] Любош С. Русский фашист Владимир Пуришкевич. Л., 1925. С. 44. [28] Бессарабия. 1916. 14 дек. [29] Новое время. 1917. 4 (17) янв [30] Бессарабия. 1916. 14 дек [31] См.: Розенталь И. С. Вступительная статья//»27-го февраля мы могли стать гражданами .». С. 120. [32] Бессарабия. 1916. 14 дек. [33] РГИА. Ф. 1278. Оп. 9. Д. 646. Л. 27—28. [34] Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. ЧСК Временного правительства. Л., 1925. Т. IV. С. 434. [35] См.: Лемке М. 250 дней в царской ставке (25 сентября 1915—2 июля 1916). Пг., 1920. С. 835. [36] Любош С. Русский фашист Владимир Пуришкевич. С. 30. Куликов С. В. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914—1917). Рязань, 2004. С. 447—455. Автор ссылается на РГИА. Ф. 1276. Оп. 12. Д. 1277. [37] См.: Пуришкевич В. М. Солдатские песни Владимира Пуришкевича. Серия первая. Пг., 1914; Серия вторая. Пг., 1915. [38] РГИА. Ф. 1278. Оп. 9. Д. 646. Л. 27-28; Новое время. 1917.17 (30) марта. [39] Маклаков В. А. Вторая Государственная дума. (Воспоминания современника). London, 1991. С. 194; [Степанов С. А.] В. М. Пуришкевич//Политическая история России в партиях и лицах. М., 1993. С. 334. [40] См.: Наше слово (Париж). 1916. 11 янв.; Вестник Русского собрания. 1916. № 5—7; Итоги первого боевого года в тылах и на фронте. Доклад В. М. Пуришкевича в Русском Собрании 4 сент. 1915 г. Пг., 1916; Пуришкевич В. М. Чего хочет Вильгельм II от России и Англии в великой битве народов? Пг., 1916; [41] Впрочем, высказывался Пуришкевич намного сильнее, но не все, как отмечала кадетская «Речь», можно приводить в печати. См.: Речь. 1916.19 ноября; Утро России. 1916. 19 ноября [42] Утро России. 1916. 19 ноября. [43] /Степанов С. A.J В. М. Пуришкевич // Политическая история России в партиях и лицах. М„ 1993. С. 335. [44] Земщина. 1916. 20 ноября; Новое время. 1916. 19 ноября (2 дек.); Речь. 1916. 20 ноября; Голос Руси. 1916. 19 ноября (2 дек.). [45] В. М. Пуришкевич. Из дневника В. М. Пуришкевича. Убийство Распутина. М., 1990. С. 14. [46] Новое время. 1916. 19 ноября (2 дек.); Утро России. 1916. 19 ноября. В частности, этот вопрос поднимал П. В. Новицкий, хотя и он решительно осудил содержание речи Пуришкевича. См.: ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1064. Л. 1468. [47] Новое время. 1916. 20 ноября (3 дек.). [48] Государственная дума. Созыв IV. Сессия V. Стб. 262. [49] Там же. Стб. 264. [50] Там же. Стб. 270. [51] Долгих Ф. И. Раскол фракции правых в IV Государственной думе и его причины // Научные труды МПГУ. Серия: Социально-исторические науки. Сб. ст. М., 2003. С. 104. [52] Государственная дума. Созыв IV. Сессия V. Стб. 287. [53] Цит. по: Кожанов В. В. «Черносотенцы» и Революция. С. 81. [54] Граве Б. К истории классовой борьбы в России в годы империалистической войны. М., 1926. С. 356; История гражданской войны в СССР. М., 1938. С. 48. [55] РГИА. Ф. 669. Оп. 1. Д. 15. Л. 105 Об. [56] Пуришкевич В. М. Из дневника В. М. Пуришкевича. Убийство Распутина. М„ 1990. С. 3. [57] Итоги первого боевого года в тылах и на фронте. Доклад В. М. Пуришкевича в Русском Собрании 4 сентября 1915 г. Пг., 1915. [58] См.: РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 1154. [59] Государственная дума. Созыв IV. Сессия IV. Пг., 1916. Стб. 1498—1499. [60] См.: Граве Б. К истории классовой борьбы . С. 356, 382. [61] См.: Правые партии. Документы и материалы (1905—1917 гг.)/Сост., вст. ст., коммент. Ю. И. Кирьянова. М., 1998. Т. 2. С. 442, 548. [62] Падение царского режима: По материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. М.; Л., 1925. Т. IV. С. 129, 434. [63] Вечернее время. 1916. До 25 окт. // Правые партии. Т. 2. С. 575. [64] Буржуазия и помещики в 1917 г. Частные совещания членов Государственной думы. М.; Л., 1932. С. 284. [65] Там же. С. 199. [66] «Земщина. 1916. 20 ноября. [67] Там же. [68] Пуришкевич В. М. Из дневника В. М. Пуришкевича. Убийство Распутина. С. 14. [69] Гроза. 1916. 22 ноября, 30 дек. [70] Коренник. 1917. 10 янв. № 2. [71] См.: Правые партии. Т. 2. С. 599; «Борьба наша проиграна» . // Исторический архив. 1999. № 5. С. 72—75. [72] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1062. Л. 1219; Правые в 1915—феврале 1917 .// Минувшее. М.; СПб., 1993. Т. 14. С. 209.
[73] Иоффе Г. 3. Крах монархической контрреволюции. М., 1977. С. 69. Кирьянов Ю. И. Правые партии . С. 421—422; Энгельгардт Н. Эпизоды моей жизни (Воспоминания) / Публикация С. В. Шумихина // Минувшее. СПб., 1998. Т. 24. С. 61; ГАРФ. Ф. 1463. Оп. 1. Д. 248. Л. 1.