Александр Солженицын - cтремя "Тихого Дона"

Александр Солженицын - cтремя Тихого Дона В невыносимой плотности нашего движения, под гнетом потаенности и опасностей, когда большинство участников еще и работало на казенной службе, когда не яблоку, но подсолнечному семячку некуда было упасть, найти себе свободную выщербинку, кажется, уже ничто постороннее не могло отвлечь наши силы и интерес. А нашлось такое. И нашлись для него и силы, и время. Это было авторство Тихого Дона. Усумниться в нем вслух - десятилетиями была верная

Пятьдесят Восьмая статья. После смерти Горького Шолохов числился Первым Писателем СССР, мало что член ЦК ВКПб но живой образ ЦК, он как Голос Партии и Народа выступал на съездах партии и на Верховных Советах. Элементы этой нашей новой работы сходились, сползались с разных сторон непредумышленно, незаказанно, несвязанно. А попадя к нам, в межэлектродное узкое пространство воспламенились.

Сама-то загадка у нас на Юге кому не была известна кого не занозила В детстве я много слышал о том разговоров, все уверены были, что не Шолохов писал. Методически никто не работал над тем. Но до всех в разное время доходили разного объема слухи. Меня особенно задел из поздних летом 1965 передали мне рассказ

Петрова-Бирюка за ресторанным столом ЦДЛ что году в 1932, когда он был председателем писательской ассоциации Азово-Черноморского края, к нему явился какой-то человек и заявил, что имеет полные доказательства Шолохов не писал Тихого Дона. Петров-Бирюк удивился какое ж доказательство может быть таким неопровержимым Незнакомец положил черновики Тихого Дона, которых Шолохов никогда не имел и не предъявлял, а вот они лежали, и от другого почерка Петров-Бирюк, что б он о

Шолохове ни думал а боялся, тогда уже его боялись, позвонил в отдел агитации крайкома партии. Там сказали а пришли-ка нам этого человека, с его бумагами. И тот человек, и те черновики исчезли навсегда. И самый этот эпизод, даже через 30 лет, и не задолго до своей смерти, Бирюк лишь отпьяну открыл собутыльнику, и то озираясь. Больно было еще эта чисто гулаговская гибель смелого человека наложилась на столь подозреваемый плагиат

А уж за несчастного заклятого истинного автора как обидно как все обстоятельства в заговоре замкнулись против него на полвека Хотелось той мести за них обоих, которая называется возмездием, которая есть историческая справедливость. Но кто найдет на нее сил Я не знал, что тем же летом 1965 в застоявшееся это болото еще бросили смелый булыжник один в моем далеком Ростове-на-Дону напечатана статья Моложавенко о Ф.Д.

Крюкове. А Дон был не только детским моим воспоминанием, но и непременной темой будущего романа. Через Донца Ю.А.Стефанова он лился густо мне под мельничное колесо, Ю.А. все нес и нес, все исписывал, исписывал для меня простыни листов своим раскорячистым крупным почерком. Он же первый и рассказал мне о статье Моложавенко и немного рассказал о Крюкове - я о нем в жизни не слышал раньше. А совсем в другом объеме жизни, самом незначительном, где

распечатываются бандероли с подарочными книгами, пришла работа о Грибоедове с надписью от автора Ирины Николаевны Медведевой-Томашевской. Горе от ума я очень любил, и исследование это оказалось интересным. А совсем по другой линии, в перебросчивых и напористых рассказах и письмах Кью, тоже стала Ирина Николаевна выплывать то как ее подруга студенческих лет, то как и нынешняя ленинградская

подруга месяца на четыре зимних она приезжала в Ленинград, остальные в Крыму, и всегда как женщина блистательного и жесткого ума, и литературовед даровитый, в цвет своему умершему знаменитому мужу, с которым вместе готовила академическое издание Пушкина. Знакомство наше произошло, вероятно, в зиму на 1967, И.Н. было уже под 65. Я собирал материалы для Архипелага,

Ирина же Николаевна была свидетельница высылки татар из Крыма. И у нее в кабинете странноватого писательского дома в Чебоксарском переулке близ Спаса-на-Крови мы просидели часа три, в кабинете со множеством книг не по стенам только, но сере-динными полками, как в библиотеке. Один вид корешков показывал тут устойчивую давнюю культуру.

Я записывал о Крыме 1944 года, потом неожиданно о раскулачивании в 1930, затем и деревенские новгородские истории 20-х годов оказалось, девушкой из самого образованного круга И.Н. вышла замуж за простого новгородского мужика Медведева и хорошо-хорошо жила с ним, так что даже за вторым прославленным мужем не хотела упустить фамилии первого затем поразительные, но вовсе не чернящие сведения об аракчеевских поселениях в каких местах и живала она.

Проявился и суровый характер И.Н. Прозвучала и тоска по гражданской прямоте, которой лишено было все ее поколение. Потом знакомился я с ее дочерью-архитектором, и чего только мало было за весь визит это литературных разговоров, и уж совсем ни слова о Шолохове, ни о донской теме. Ум И.Н. действительно лился в речи, выступал из постаревших резковатых черт темноватого лица, ум строгий, мужской. Она радушно меня принимала, и звала вот в этом ленинградском кабинете без нее работать, и

в Гурзуф приезжать к ней работать Крым она очень любила, написала и книгу о нем Таврида радушно а расположение не устанавливалось легко. Она была твердый, властный человек, и это оттесняло остальное. Прошел год прислала мне славную фотографию своей гурзуфской дачи на горе, и кипарисы вокруг. Фотография эта меня долго манила кусочек свободного ласкового края, как я ни когда не успеваю жить,

и там меня ждут, и там можно бы начать мое Повествование, к которому я продирался, продирался годами, вот-вот уже начну. Начинать для этого и хорошо обновить все условия И в марте 1969 я поехал к И.Н. начинать Красное Колесо. Это ошибка была начинать, да еще чрезмерно трудное, неподъемное, надо именно на старом привычном месте, чтобы никакие трудности не добавились, кроме самой работы, а я понадеялся, наоборот, в новых условиях

на новое настроение. Привыкнуть я там не мог, ничего не сделал, в три дня и уехал. Еще стеснительно было для таких усидевшихся по своим берлогам своенравных медведей, как мы с И.Н оказаться под одной крышей она пыталась быть хозяйкой, я - через силу принимать гостеприимство, уставали мы быстро оба. Из работы не вышло ничего, и Крыма я смотреть не хотел ни минуты, рвался к работе, скорей и уехать.

А все событие истинное случилось на ходу встретились меж комнат на веранде и стоя поговорили несколько минут, но о Тихом Доне. Не я ей - она мне сказала о статье Моложавенко, и какой на нее ответ грозный был из Москвы. И, конечно, мы оба нисколько не сомневались, что не Шолохов написал Тихий Дон. А я сказал не ей первой, и не первый раз то, что иногда говорил в литературных

компаниях, надеясь кого-то надоумить, увлечь доказать юридически, может быть, уже никому не удастся поздно, потеряно, тем более открыть подлинного автора. Но что не Шолохов написал Тихий Дон доступно доказать основательному литературоведу, и не очень много положив труда только сравнить стиль, язык, все художественные приемы Тихого Дона и Поднятой целины. Что и Поднятую писал, может быть, не он этого уж я досягнуть не мог

Сказал не призвал, не настаивал хотя надежда промелькнула, сказал как не раз говорил и всегда бесполезно всем литературоведам нужно кормиться, а за такую работу еще голову оттяпают. Мелькучий такой, без развития был разговор, не в начале и не в конце моего трехдневного житья. Вскоре затем не льщу себя, что вследствие, потому что и в первых ее словах уже была задетость этой литературной тайной, а просто доработалось к тому ее настроение, решила

И.Н. переступить через каторжную свою подчиненность второстепенным работам для заработка не столько для себя, сколько для детей, уже взрослых, и вскоре затем дала знать через Кью, что решила приступить к работе о Тихом Доне. Спрашивала первое издание романа, его трудно найти, и кое-что по истории казачества, ведь она нисколько не была знакома с донской темой, должна была прочесть много книг, материалов по истории и Дона, и Гражданской войны, и донс-кие диалекты, но ей самой из библиотек

спрашивать было ничего нельзя обнаружение С первого шага требовалась опять чертова конспирация. А часть книг вообще из-за границы, из наших каналов. И работа началась. И кого ж было просить снабжать теперь Даму раз конспирация, так и кличка, ведь ни в письмах, ни по телефону между собой нельзя называть ее имя всеми справками и книгами, если не Люшу Чуковскую опять

Ведь Люша всякий новый груз принимала, и теперь вот еще одна ноша поверх, увесистая. Казачья тема была Люше совсем чужда, но и для этой чуждой темы она бралась теперь делать всю внешнюю организацию, так же незаменимую Ирине Николаевне, как и мне, из-за невылазного образа нашей жизни. Навалилось так, что и для Дамы Люша выполняла теперь то в Ленинград, то в Крым, не близко всю снабдительную и информационную работу.

Правда, это оказалось смягчено принадлежностью И.Н. к тому же литературному московско-ленинградскому кругу, где Люша выросла, да больше И.Н. хорошо помнила ее покойного отца и саму ее девочкой, это сразу создало между ними сердечные отношения. Взялась Люша с прилежностью, с находчивостью, с успехом. Без нее книга Стремя не появилась бы и такая, как вышла. И тут же произошло скрытое чудо. Надо было начаться первому движению, надо было первому человеку решиться

идти на Шолохова и уже двигались и другие элементы на взрывное соединение. Подмога подоспела к нам через Мильевну с ее вечно легкой рукой. Дочь подруги ее детства, Наташа Кручинина Натаня назвали мы ее, многовато становилось среди нас Наташ, ленинградский терапевт, оказалась в доверии у своей пациентки Марии Акимовны Асеевой. И та открыла ей, что давно в преследовании от шолоховской банды, которая хочет

у нее вырвать заветную тетрадочку первые главы Тихого Дона, написанные еще в начале 1917 года в Петербурге. Да откуда же кто А Федор Дмитриевич Крюков, известный не нам донской писатель. Он жил на квартире ее отца горняка Асеева в Петербурге, там оставил свои рукописи, архив, когда весной 1917 уезжал на Дон временно, на короткие недели. Но никогда уже не вернулся, по развороту событий.

Сходство тетрадки с появившимся в 20-е годы Тихим Доном обнаружил отец Но если я скажу меня повесят. Теперь М.А. так доверилась Натане, что обещала ей по наследству передать эту тетрадку но не сейчас, а когда умирать будет. Это был конец 1969 года. Новость поразила наш узкий круг. Что делать Оставаться безучастными невозможно ждать годы безумно уж и так больше сорока лет висело

это злодейство, да может и допугают Асееву и вырвут тетрадку И так ли Своими глазами бы убедиться И что там еще за архив И от чьего имени просить Называть ли меня облегчит это или отяжелит Самое правильное было бы ехать просто мне. Но у меня - разгар работы над Августом, качается на весах сумею ли писать историю или не сумею оторваться невозможно.

Да я и навести могу за собою слежку. Как раз были месяцы после исключения из СП и когда мне уезжать из страны намекали. Тогда надо было бы догадаться послать человека донского и был у нас Донец но он был крупен, заметен, говорлив, неосторожен, посылать его было никак. Вызвалась ехать Люша. Это была ошибка. Но мы и Акимовну саму еще не представляли. Надеялась Люша, что марка Чуковских вызовет и достаточно доверия и недостаточно испуга.

Может быть. Как выяснилось, моей фамилии Акимовна почти и не знала в тот год, лишь позже прочла кое-что. Люша вернулась и безуспешно и безрадостно женщина де капризная, сложная, договориться с ней вряд ли возможно, хотя открытую часть крюковского архива готова была бы, кажется, передать на разборку, 50 лет это почти не разбиралось, ее тяготит. Решили мы снарядить вторую экспедицию Диму Борисова. Вот с него-то, наверно, и надо было начинать.

Он был хотя не донец, но сразу вызвал доверие Акимовны, даже пели они вместе русские песни, и склонил он ее архив передать нам. Но само взятие не одна минута, набиралось три здоровенных рюкзака, понадобилась еще третья экспедиция Дима вместе с Андреем Тюриным. Привезли не в собственность, а на разборку весь оставшийся от Крюкова архив. А тетрадочку, мол, потомМы уж и не настаивали, мы и так получали богатство большое.

Это был и главный, и, вероятно, единственный архив Крюкова. Позже того следовали у автора три смятенных года и смерть в отступлении белых. Имея большой опыт содержания архива своего деда, Люша предполагала, что и этому архиву даст лад. Но лишь самая внешняя классификация оказалась ей под силу. Это был архив совсем непохожий, не привычная литературная общественность и не привычные темы в нем

и имена, и места, и обстоятельства все неясные, да еще при почерке не самом легком. Но тут-то и вступил в работу Донец Уж он-то как ждал всю жизнь этого архива, как жил для него. Накинулся. Как всегда, не зная досуга и воскресений, и себя не помня, он за год сделал работу троих, до подробностей еще многое выписывая себе, и представил нам полный обзор структуры и состава. Все это требовало многих встреч и передач. Архив был сперва у

Гали Тюриной, потом частью перевозился к Люше, помалу относился к Донцу и обратно, частью отступил потом к Ламаре на бывшую бериевскую квартиру ведь мы и тут должны были скрываться по первому классу, и открытой конторы не было у нас никогда. По мере того как материалы открывались все, что могло пригодиться Даме, надо было предлагать Даме а она больше была в

Крыму, не в Ленинграде, а наши материалы не для почты. А что-то надо было и мне как собственно донская тема и свидетельство очевидца незаурядного. А я и принять уже не мог. Я так был полон напитанным, что потерял способность абсорбции. И интересно было в Крюкова вникнуть, и уже не помещалось никуда. Люше пришла счастливая мысль, сразу мною принятая

Крюкова автор ли он Тихого Дона, не автор взять к себе персонажем в роман так он ярок, интересен, столько о нем доподлинного материала. Какой прототип приносит с собой столько написанного Я взял, и правда для сколького еще место нашлось И как потяжливо в донскую тему войти не собственной неопытностью, но через исстрадавшегося дончака. Ирина Николаевна получала свежие донские материалы гипотеза у нее вырабатывалась.

В зимний приезд, наверное в начале 1971, она привезла с собой три странички напечатанные как Предполагаемый план книги, где содержались все главные гипотезы и что Шолохов не просто взял чужое, но испортил переставил, изрезал, скрыл и что истинный автор Крюков. Да, в этом романе и нет единой конструкции, соразмерных пропорций, это сразу видно. Вполне можно поверить, что управлялся не один хозяин.

У И. Н. даже и по главам намечалось отслоение текста истинного автора. И даже взята была задача кончить работу воссозданием изначального текста романа Могучая была хватка Исследовательница уже вначале захватывала шире, чем ждали мы. Да только здоровья, возраста и времени досужного не оставалось у нее опять надо было зарабатывать и зарабатывать. А мы сами сидели без советских денег, от валютных же переводов от подставных лиц с

Запада И. Н. отказалась, и мы не сумели в 1972 73 годах освободить ее от материальных забот. А то бы, может быть, далеко шагнула бы ее книга. Поначалу вывод, что автор Тихого Дона мягкий Крюков, разочаровывал. Ожидалась какая-то скальная трагическая фигура. Но исследовательница была уверена. И я, постепенно знакомясь со всем, что Крюков напечатал и что заготовил, стал соглашаться.

Места отдельные рассыпаны у Крюкова во многих рассказах почти гениальные. Только разводнены пустоватыми, а то и слащавыми соединениями. Но слащавость в пейзажах и в самом Тихом Доне осталась. Когда ж я некоторые лучшие крюковские места стянул в главу Из записок Федора Ковынева получилось ослепительно, глаз не выдерживает.

Я стал допускать, что в вихревые горькие годы казачества а свои последние годы писатель мог сгуститься, огоркнуть, подняться выше себя прежнего. А может быть это и не он, а еще не известный нам. Из разработанного архива, по желанью Марьи Акимовны, наименее ценную часть мы сдали подставив бойкую Мильевну в Ленинскую библиотеку и полученные 500 рублей переслали Акимовне. Эта сдача была промах наш и мало нам дали, неловко перед

Акимовной, и раскрыли мы след, что где-то около нас занимаются Крюковым. Но давили нас объемы и вес, держать-то было трудно, негде. В июне 1971 я был в Ленинграде и пришел к М. А. Встреча у нас была хорошая. Акимовна оказалась женщиной твердой, по-настоящему несгибчивой перед большевиками, не простившей им ничего, и ни болезни, ни семейные беды бросал ее муж не ослабили ее волю.

Она действительно хотела правды о Доне, и правды о Крюкове. Пили у нее донское вино, ели донской обед, мне казалось, она и в мою надежность поверила. А я поверил в ее тетрадку, что есть она. Только оставалось привезти ее из-за города, из Царского Села, от той старухи, которая держит потому что к самой М. А как слушка когда-то не удержала, являются де от

Шолохова то с угрозами, то с подкупом. Обещала достать к моему отъезду. Однако не достала Старуха не дает. Пожалел я. И опять засомневался может, нет тетрадки Но зачем тогда так морочить Не похоже. Еще одной женщине, Фаине Терентьевой, знакомой по амбулатории, не равноопаслива была М. А. в доверенностях она даже рассказала, как уже хотела мне отдать тетрадочку, да побоялась ведь я

под ударом, ведь за мной следят, отнимут тетрадку. Роковая ошибка хотя и взвесить ей трудно где опасней где безопасней, правда Роковая, потому что мы бы дали фотокопии в публикацию вместе с образцами крюковского почерка, и если бы наброски реально походили б на начало Тихого Дона, Шолохов был бы срезан начисто, и Крюков восстановлен твердо.

А теперь М. А. осталась зажата со своей тетрадкой и рада б ее кому протянуть, поздно понимая вес доказательства, могучее Учреждение сменило соседей М. А. по коммунальной квартире точно как с Кью, поселило своих, и теперь, по сути, Акимовна в тюрьме, каждый шаг ее под контролем. Это закончание истории я узнал от Фаины Терентьевой в июле 1975 года в Торонто, куда она эмигрировала и написала мне давала мне

М. А. тетрадку, я побоялась взять, как теперь вызволить Никак. Только если М. А. не сойдет с ума в осаде, сумеет выстоять еще годы и годы Ну что ж, не получили тетрадки ждали самого исследования. Однако оно шло медленно Теперь умерла и Марья Акимовна. Не знаю унесла ли с собой тайну или и не было ее.

Примеч. 1986 завалена была И. Н. скучной, утомительной, но кормящей договорной работой. При проезде Москвы она видалась со мной и с Люшей, давала мне читать наброски глав, Люша или Кью в Ленинграде перепечатывала их с трудного почерка, со множества вставок, чужому ведь и дать нельзя. Последний раз мы виделись с И. Н. в марте 1972 в Ленинграде, снова в том кабинете, где познакомились и где она предлагала мне работать.

Теперь так сгустились времена отяготительно было, что я в дверях натолкнулся на какую-то писательскую соседку, могла узнать, могло поплыть что мы связаны. Плохо. Болезнь резче проступила в чертах И. Н но держалась она несокрушимо, крепко, по-мужски, как всегда. Сама начала такой монолог что она будет отвечать, если вот придут и найдут, чем она занимается. Я-то и забыл о такой проблеме, все черты давно переступив, а ведь каждому достается когда-то первую

переступить и как трудно. Готовилась она теперь отвечать непреклонно и в себе уверенно. Не подписывала она петиций, ни с кем не встречалась, в одинокой замкнутости проходила свой путь к подвигу. Незадолго до всей развязки все та же Мильевна подбросила нам еще поленца в огонь. Настояла, чтоб я встретился со старым казаком, хоть и большевиком, но также и бывшим зэком, он хочет мне дать важные материалы о Филиппе Миронове, командарме 2-й

Конной, у кого был комиссаром полка. Я пришел. Оказалось, недоразумение С. П. Стариков собрал в доверии у властей, из закрытых архивов много вопиющих материалов не только о своем любимом Миронове, кого загубил Троцкий, но и об истреблении казачества большевиками в Гражданскую войну. Хотел же он увековечить Миронова отдельной книгой, да написать ее сам не мог. И вот теперь предлагал мне без смеха работать у него негром обработать материалы, написать книгу, он

ее подпишет, издаст, а из гонорара со мной расплатится. Я сказал отдайте мне материал и Миронов войдет в общую картину эпохи, все постепенно. Нет. Так бы недоразумением и кончилось. Но уже расставаясь, поговорили о смежном, и оказалось Миронов одностаничник и лучший друг Крюкова в юности, и сам Стариков из той же станицы Усть-Медведицкой, и не только не сомневается, что

Шолохов украл Тихий Дон у Крюкова Шолохова в 15 лет он видел в Вешенской совсем тупым неразвитым мальчишкой, но даже больше знает кто дописывал Тихий Дон и писал Поднятую целину, опять-таки не Шолохов, но тесть его Петр Громославский, в прошлом станичный атаман а еще перед тем, кажется, дьякон, снявший сан, но еще и литератор он был у белых, оттого всю жизнь потом затаясь он был близок к

Крюкову, отступал вместе с ним на Кубань, там и похоронил его, завладел рукописью, ее-то, мол, и дал Мишке в приданое вместе со своей перестаркой-дочерью Марией жениху было, говорил,19 лет, невесте 25. А после смерти Громославского уже никак не писал и Шолохов. Переговоры мои со Стариковым вспыхнули еще раз в последние месяцы, в грозную для нас осень 1973.

Сообщила Мильевна Старков умирает, хочет мне все отдать, просит приехать скорей. Я приехал. Нет, от сердечного припадка оправясь, он не слишком готовился к смерти, но возобновил со мной те же занудные переговоры. Я о своем дайте мне использовать мироновские материалы в большой эпопее. Он, уже предупрежден и насторожен вы, говорят, советскую историю извращаете. Это Рой Медведев и его коммунистическая компания ведь старик-то в прошлом большевик

Почти тут же вослед он отдаст все материалы Рою, так и возникнет книга того о Доне, о которой Рой за прежнюю жизнь, может быть, и пяти минут не думал. Все же согласился Стариков дать мне кое-что на короткое время взаймы. Куй железо, пока горячо Надо хватать, а кому брать Много ли рук у нас Аля с тремя младенцами на руках.

Все та же Люша опять, едва оправясь, не до конца, от своего сотрясенья при автомобильной аварии. Она поехала к Старикову, с важным видом отбирала материалы, не давая ясно понять, что нас интересует, он ей дал на короткий срок, потом позвонил, еще укоротил, пришлось сперва на диктофон, двойная работа, уж Люша гнала, гнала, выпечатывала ксерокопия ведь у нас недоступна. Материал был, действительно, сногсшибательный. Но и

Стариков на пятки наседал спохватился и требовал вернуть, вернуть А когда уже выслали меня приходил к Але и настаивал взятые выписки тоже ему вернуть откроются на границе, а кто брал из тайных архивов Стариков. В общем, на историю поработал Сергей Павлович, молодец, молодец Громославский еще жив был в 50-е годы, тогда-то и появилась 2-я книга Поднятой целины, а после смерти Громославского за 20 лет

Шолохов не выдал уже ни строчки. Я указывал на это в статье о Поднятой целине По донскому разбору Вестник РХД, 141, 1984, где заодно ответил и на смехотворный компьютерный анализ норвежского слависта Гейра Йетсо и его коллег, пытавшихся через компьютер доказать авторство Шолохова. Примеч. 1986 В ту осень сгрудилось все провал Архипелага и встречный бой и смерть Кью и тревога, что

Кью могла открыть всю линию Тихого Дона Ирину Николаевну она видела в Гурзуфе, последняя из нас, да ведь как Таскала к И. Н. и того поэта Гудякова, прилипшего к ней в Крыму, и это могло стать роковой наводкой. Ирина Николаевна, тем летом только что прошедшая свое 70-летие вместе с дочерью и сыном, в начале сентября после их отъезда одна в Гурзуфе услышала по западному радио о провале

Архипелага и смерти Е. Д и стался у нее инфаркт. Мы не знали. Но, при железном ее характере, вывод она сделала не прятать рукописей и не прекращать работу, но напротив собрать силы и доканчивать С несравненной волей своей именно сейчас, когда она лежала пластом, когда для нее был труд протянуть руку за книгой, теперь-то она и работала, и наверстывала в тайном труде. На сентябрь звала к себе в гости Люшу значит, усиленно помогать.

Но Люша едва держалась на ногах сама после аварии. Так еще и эта катастрофа помешала окончанию Стремени. Именно и опасаясь, что Кью на допросах рассказала о работе И. Н. и ту захватят над рукописями, Люша теперь попросила Екатерину Васильевну Заболоцкую, 60-летнюю вдову поэта, которая хорошо знала

И. Н ехать к ней, помочь, увезти бумаги из дому. Е. В покинув четырех внуков, с решимостью тотчас полетела в Крым. Она и застала Ирину Николаевну после инфаркта, но не прекращающую работу, и осталась при ней, ухаживать. И прожила там месяц, пока нужды внуков не вызвали ее вернуться в Москву. Она привезла долю работы И. Н. Дочь И. Н. из

Ленинграда наняла в Гурзуфе к матери приходящую медсестру. Был, разумеется, и приходящий врач. И. Н. по телефону тревожилась, цела ли ее ленинградская квартира нет ли обыска. И тут известие о смерти Ирины Николаевны. Е. В. Заболоцкая сама предложила снова лететь в Гурзуф, спасать остатки рукописей, которые она просила врача взять к себе в случае смерти И. Н. В той тревожной обстановке, для безопасности, надо было ехать

вдвоем. С кем же Спутницей для Заболоцкой взялась быть всегда подвижная Н. И. Столярова. Предстояла неизбежная ночевка в Симферополе, а в такое время невозможно было им регистрироваться в гостинице, да в гостиницах и мест нет, вот еще постоянное осложнение конспираций под коммунизмом. Я вспомнил дом в Симферополе, где мы с Николаем Ивановичем когда-то жгли Круг первый, написал записку наудачу. Переночевать пустили, хотя изумились, строго записали их фамилии,

потом говорили Николаю Ивановичу но так и не узнали Зубовы кто ездил, зачем хлестнул к ним от меня 20-летний дальний хвост тайных затей, когда-то начинаемых сообща. А съездили зря врач ничего им не передал, а неясно говорил, что был поджог сарая близ дачи И. Н и вообще есть вещи, о которых он не может рассказать. Обстоятельства смерти И. Н. остались загадочны для нас.

Так и не уверены мы, что имеем все написанные фрагменты ее работы. Итак, что получили прежде то и пошло в пополнение книги. Совсем немного. За два года мало исполнилось из первоначального четкого смелого плана И. Н. Если бы Люша была здорова и поехала бы в сентябре может быть, успели бы еще главы две вытянуть из неразборных черновиков. Нет, заколдован был клад

Тихого Дона. Так налегла на нас трудным долгом вся эта боковая донская линия, что и последние месяцы, сами перед петлей, мы дотягивали и дотягивали ее. То привезли к нам из Риги хорошие фотокопии всего первейшего издания Тихого Дона, которое в последующие годы полномочные редакторы сильно исчеркали, в 10 перьев даже, говорят, и Сталин правил сам на издании 1948 г. замечание под наблюдением редактора

Чурова Г. С. говорят, будто это и есть Сталин. То дорабатывал я свое предисловие к Стремени, уж в самые последние дни перед высылкой, в Переделкине. То компоновал страничку публикации из разных обрывчатых записей И. Н. Из Дона и из Дамы составил я для исследователя эту букву Д Ирина Николаевна выбирала псевдоним из моего списка донских фамилий, но так и не выбрала.

В 1988-89 в израильском журнале 22 60 и 63 опубликовано исследование Зеева Бар-Селла Тихий Дон против Шолохова, очень убедительный текстологический анализ, то самое, что и ожидалось давно. Примеч. 1990 Мы, в интересах детей И. Н должны были еще 15 лет скрывать имя автора, давая повод насмешкам, что я этого Д сам придумал. А в 1989 из письма д-ра филологических наук

В. И. Баранова в Книжное обозрение я узнал когда в 1974 вышла книга Стремя Тихого Дона в СССР готовили громкий ответ. Сперва поручили К. Симонову дать интервью журналу Штерн ФРГ, он это выполнил. Затем ждали когда на Западе на него обратят внимание тут и дать залп статьями в Литгазете, Вопросах литературы и Известиях. И стаьи были написаны но на

Западе симоновское интервью прошло без отклика. Приготовленные стати все же напечатали но как бы к 70-летию Шолохова, так и не коснувшись книги Д. А ныне так пишут в советской прессе, что будто именно книга Д сбила Шолохова и не дала ему кончить уже 30 лет длимый роман Они сражались за Родину да так, что и ни строчки к начатой в войну книге не прибавилось. Примеч. 1990 Настойчивое чувство вошло в мою душу, что для сохранности надо полностью отделить архив

Крюкова и все, что касается Тихого Дона, ото всего моего имущества. И за 10 дней до высылки пожалуй, последний визит, какой и сделал на родине, была поездка к Елене Всеволодовне Вертоградской, за Крестьянскую заставу, где собрала она несколько молодых, и надо было решить, кто возьмет архив Тихого Дона. Взялись Георгий Павлович и Тоня Гикало. И сразу вослед, за несколько дней,

Саша Горлов, к тому времени уже изгнанный со всех работ, перебросил им архив Крюкова. Как раз успели Арестованный, я знал, что этот архив спасен. В Москве у Ильи Обыденного служили панихиду по Ирине Николаевне. Мне никак нельзя было появиться, Люша же с Зоей Томашевской открыто как бы дружила и пошла. Но раньше того, от последней поездки к

И. Н передала она такую мечту хотела И. Н чтобы когда-нибудь кто-нибудь отслужил по ней панихиду в женевской Церкви Воздвижения, где когда-то ее крестили. Да кому ж поручить Кто это когда попадет в Женеву А сам же я попал, вскоре Мы с Алей приехали в Женеву в октябре 1974, правда, в вечер буднего дня, не должно было службы быть ни в этот день, ни в следующий, никакого праздника.

Но пошли под дождем наудачу к дверям прикоснуться. А за дверьми-то поют. Мы вошли. Оказалось завтра отдание Воздвижения, именно здесь отмечается в связи с престолом Наутро после обедни архиепископ Антоний Женевский служил панихиду по нашей просьбе. Я написал Ирина, Федор Каменная, приглядная, лепая церковь.

Осеннее солнце просветило в окнах. Относило ладанный дым. Маленький хор пел так уверенно, так ретиво, это со святыми упокой душу рвало из груди, я слез не мог удержать. Повторялись, повторялись имена их соединенно возносил о них архиепископ, возносил хор. Сплелись их судьбы злосчастного донского автора и его петербургской заступницы над убийствами, над обманами, над всем угнетением нашего века. Пошли им,

Господи, рассудливой правды. Отвали давящий камень от их сердец. 1974 1975 Цюрих А. Солженицын. Бодался теленок с дубом, гл. 14 Стремя Тихого Дона, ж-л Новый мир, 12, 1991, стр. 69.