Введение

C севера и востока Месопотамия окаймлялась окраинными горами Армянского и Иранского нагорий, на западе граничила с Сирийской степью и полупустынями Аравии, с юга ее омывал Персидский залив.

Центр развития древнейшей цивилизации находился в южной части этой территории в древней Вавилонии. Северная Вавилония носила название Аккад, южная- Шумер. В северной Месопотамии, которая представляет собой холмистую степь, переходящую в горные районы, была расположена Ассирия.

Не позднее IV тыс. до н. э. на крайнем юге Месопотамии возникли первые шумерские поселения. Некоторые ученые полагают, что шумеры не были первыми обитателями южной Месопотамии, так как многие топонимические названия, бытовавшие там после заселения низовий Тигра и Евфрата этим народом, не могли происходить из шумерского языка. Возможно, что шумеры застали в южной Месопотамии племена, говорившие на языке, отличном от шумерского и аккадского, и заимствовали у них древнейшие топонимы.

В северной части Месопотамии начиная с первой половины III тыс. до н. э. жили семиты. Они были скотоводческими племенами древней Передней Азии и Сирийское степи. Язык семитских племен, поселившихся в Месопотамии, назывался аккадским. В южной Месопотамии семиты говорили на вавилонском, а к северу, в средней части долины Тигра, на ассирийском диалекте аккадского языка.

В течение нескольких веков семиты жили рядом с шумерами, но затем стали продвигаться на юг и к концу III тыс. до н. э. заняли всю южную Месопотамию. В результате этого аккадский язык постепенно вытеснил шумерский.

Руины и надписи Месопотамии вскоре довольно обстоятельно рассказали о породившей их более четырех тысяч лет назад цивилизации. Дешифровщики назвали язык найденных надписей ассирийским. Через некоторое время стало ясно, что существовали ассирийский и вавилонский диалекты того языка, который мы теперь называем аккадским. Однако наука, которая изучает язык Месопотамии с его многочисленными диалектами, зафиксирован­ными клинописью на глине, камне или металле, сохранила назва­ние “ассириология”.

Расшифровка клинописи привела к появлению ряда новых научных дисциплин, чьим предметом исследования стала история цивилизаций, пользовавшихся одной или несколькими из ново­открытых систем письменности. О некоторых из этих цивилизаций мы узнали лишь после расшифровки клинописи. Шумерология, хеттология, история Элама занимаются изучением народов, пользо­вавшихся клинописью. Изучение хурритского и урартского языков, а также плохо сохранившихся языков древнейшего населе­ния Малой Азии познакомило нас с цивилизациями, о существо­вании которых мы узнали только благодаря клинописи. Эти дисциплины во многом способствовали пониманию происхождения и окружения микенской, палестинской и египетской цивилизаций.

Много народов прошло через Месопотамию, и большинство из них оставили после себя письменные памятники. С момента, когда проясняется лингвистическая принадлежность обитателей Месопотамии, и до конца политической независимости страны главными ее обитателями на юге считаются шумеры, вавилоняне и халдеи, а на севере — ассирийцы, хурриты и арамеи.

В конце III тыс. до н. э. в Месопотамию из Сирийской степи начали проникать западносемитские скотоводческие племена. Вавилоняне называли эти племена амореями. По-аккадски Амурру означало "запад", главным образом применительно к Сирии, и среди кочевников этого региона было много племен, говоривших на различных, но близких друг другу диалектах. Часть этих племен называлась сутии. что в переводе с аккадского означало "кочевники".

В нашей работе попытаемся раскрыть роль кочевников в государствах Древней Месопотамии. Для этого, прежде всего, рассмотрим расселение племен кочевников по территории Месопотамии. Далее рассмотрим период завоевания городов Нижней Месопотамии племенами западных семитов (амореями), а также общественно-политические изменения в аморейских царствах.

В этом нам помогут такие авторы, как Оппенхейм, внесший очень существенный вклад в историю Древней Месопотамии. А также И. М. Дьяконов раскрывший «История Древнего Востока: Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческих цивилизаций», а также многие другие источники.

1. Расселения кочевых племен по территории государств Древней Месопотамии

Вавилония и Ассирия занимали сравнительно плодородные земли в стороне от огромного пустынного Аравийского полу­острова. Земли эти простирались на северо-запад от болотистых берегов Персидского залива вдоль рек и горных отрогов Загра и далее переходили в холмы и плато, за которыми высились горные массивы Тавра и Ливана и шли пути к Средиземному морю и на юг, к Египту. Евфрат, особенно в нижней трети своего течения, резко отграничивает плодородные земли от пустыни, которая тянется от его западного берега; Тигр не создает такого рубежа. Это обстоятельство имело, конечно, свои политические послед­ствия. Границы между Месопотамией и горными районами, расположенными вверх по Тигру на северо-восток и по верховьям Евфрата на север, никогда не были стабильными. Через них осуществлялись контакты с теми районами, которые обеспечивали более или менее надежную связь с равнинами Внутренней Азии. По горным перевалам доставлялись такие важные материалы как металлы (в особенности олово), драгоценные камни, аромати­ческие вещества, строительный лес — все то, в чем жители долин, состоятельные земледельцы, испытывали потребность. Далеко не всегда контакты с горными племенами носили миролюбивый характер. Горцы оказывали постоянное давление на жителей рав­нин, степень сопротивления которых зависела от политической и экономической обстановки. Они проникали на равнины то в каче­стве работников или наемников, то как завоеватели. Иногда горцы устраивали массовые набеги, чтобы покорять города и целые государства и управлять ими. На эту угрозу Вавилония и Ассирия реагировали неодинаково.

«Вавилоняне, продолжая шумерскую традицию (она нашла свое отражение в истории Энмеркара), стремились оказывать культурное воздействие;стимулировало рост гибридных буферных государств в зонах контактов и позволяло ассимилировать существовавшие там цивилизации. Элам, со столицей в Сузах, на равнине,и Луллубу, в, горной долине стратегического значения, могут служить иллюстрацией именно такой вавилонской политики Ассирия же, чтобы оградить себя от нашествий, сознательно и последовательно стремилась колонизировать и в конце концов подчинить себе районы, в которых обитали, племена, угрожавшие ей вторжением.» [1, с. 67]

Южной и юго-западной границей Месопотамии служил Евфрат с обширными пустынями на западном берегу. На юге (возможно, вдоль побережья) имели место спорадические контакты с местным населением; более регулярные контакты осуществлялись в районе среднего течения Евфрата. Пользуясь испытанными путями, сюда постоянно вторгались и непрерывно просачивались даже за Тигр малые и большие племена кочевников, говоривших на семитских языках. Их основным занятием было разведение овец и ослов. Они надолго разбивали лагеря или кочевали со стадами от зимних к летним пастбищам. Хотя вклад этих кочевников в культуру Месопотамии (помимо языка, который привнесла одна из первых групп) еще не определен, его не следует недооценивать. Влияние кочевого элемента — какой бы смысл мы ни вкладывали в это пожа­тие в каждый данный отрезок времени — проявилось на многих сторонах месопотамской цивилизации. Только этим можно объяснить некоторые фазы политической и экономической истории региона, отношение к войне и торговле и, самое главное, к городу и городской жизни.

«Терминами “Вавилония” и “Ассирия” принято обозначать два главных государства, по которым мы в основном и судим о месопотамской цивилизации. Противопоставление Севера и Юга неизменно присутствует во всех доступных нам источниках, причем об этом говорится либо открыто, либо — в Ассирии — под покровом вавилонизации. Вавилонский вариант цивилизации несколько древнее ассирийского, и в нем явственнее проступают шумерские элементы. Ассирия, развивавшаяся под влиянием совершенно иных политических, экономических и этнических факторов, на протяжении всей своей истории сохраняла способ­ность вбирать в себя элементы культуры Вавилонии. Склонность к восприятию элементов родственной цивилизации привела ко все углубляющейся двойственности в политической, религиозной и интеллектуальной жизни Ассирии. Связи с Вавилонией обрекали Ассирию на роковое соревнование, которое угрожало самим основам ее существования» [2, с. 30].

Много народов прошло через Месопотамию, и большинство из них оставили после себя письменные памятники. С момента, когда проясняется лингвистическая принадлежность обитателей Месопотамии, и до конца политической независимости страны главными ее обитателями на юге считаются шумеры, вавилоняне и халдеи, а на севере — ассирийцы, хурриты и арамеи. Завоева­тели, которым время от времени удавалось обосноваться в отдель­ных районах Месопотамии, тоже оставили нам разнообразные письменные свидетельства — от отдельных слов, списков слов и собственных имен до внушительного собрания литературных памятников. Среди этих племен можно упомянуть кутиев, запад­ных семитов (амореев), касситов, эламитов и хеттов. Эламиты и хетты совершали на Месопотамию лишь краткие набеги; суще­ствовали, по всей вероятности, и другие завоеватели, след которых сохранился в многочисленных древних (до конца II тысячелетия до н. э.) именах собственных, этимологически не связанных ни с шумерским, ни даже с каким-либо семитским диалектом. Другие следы этих языковых групп обнаруживаются в той части шумерского и аккадского словарного запаса, которая не может быть признана исконно шумерской или аккадской.

«Первые доступные для прочтения месопотамские документы (из Урука, Ура и Джемдет-Насра) написаны по-шумерски. Вполне вероятно, что шумеры приспособили для своих нужд уже существовавшую систему и технику письма. Эта система принадле­жала, видимо, более ранней, исчезнувшей цивилизации, местной или иноземной, которая, может быть, имела отношение к иностран­ным элементам в шумерском словаре, к топонимике региона и, возможно, к именам почитавшихся там божеств. Шумеры представляли собой лишь одну из нескольких этнических групп; к ним принадлежали и протоаккадцы, говорившие на каком-то раннем семитском диалекте. Из соединения этих элементов и выросла месопотамская цивилизация. Она возникла за удивительно корот­кий период и существовала на протяжении более трех тысячеле­тий, претерпевая различные более или менее крупные изменения, активно воздействуя на соседние цивилизации и вызывая ответные реакции с их стороны» [2, с. 39].

Переход к аккадскому языку происходил поэтапно: первыми стали писаться на аккадском некоторые группы текстов, например документы дворцового происхождения (законы и царские надписи); другие виды шумерских текстов исчезли совсем (судебные решения, царские гимны — за немногими исключениями) или стали снаб­жаться аккадскими подстрочниками (заклинания и т. п.); третьи после перерыва стали появляться вновь уже в аккадском варианте (мифологические и эпические тексты). Понятно, что весь переход с шумерского на аккадский в действительности был гораздо слож­нее нарисованной нами прямолинейной схемы. Он оказал глубокое влияние на всю последующую историю месопотамской цивилиза­ции.

В этом отношении особенно существенно то обстоятельство, что переход этот был неполным. В последней трети старовавилон­ского периода перевод шумерских текстов прекращается, и те тексты, которые к этому времени сохранились на шумерском, так и были оставлены в русле литературной Традиции в их изна­чальном виде, тогда как новые пишутся уже на аккадском. Про­цесс перехода на другой язык как бы застыл на полпути.

С появлением клинописных текстов на древнеаккадском — диалекте семитов, которые к этому времени, по-видимому, заселили (или, во всяком случае, начали осваивать) районы, расположенные вверх по течению от шумерских центров, — в Месопотамии выяви­лись первые претенденты на политическое единовластие. Сначала правитель Уммы (Лугальзагеси), а за ним правитель расположен­ного севернее, пока безымянного аккадского города (Саргон Аккадский) стали проводить политику экспансии и завоеваний.

«С возникновением династий Йсина, Ларсы и, нако­нец, Вавилона политическое влияние снова переместилось на север. Кроме того, в этот период (первая половина II тысячелетия до н. э.) становится очевидным новый лингвистический сдвиг. С одной сто­роны, мы наблюдаем проникновение в писцовую традицию аккад­ского (старовавилонского диалекта), происходившее в промежутке между началом династии Ларсы (2025 г. до н. э.) и концом дина­стии Вавилона (1595 г. до н.э.); с другой стороны, в исторических, юридических и административных документах мы встречаем все больше и больше семитских, но не аккадских собственных имен. Значение этого периода в истории месопотамской цивилизации вряд ли можно переоценить. Царские надписи пишутся на аккад­ском наравне с шумерским, и писцы начинают осознавать худо­жественные возможности старовавилонского диалекта для литера­турного творчества» [1, с. 69].

Таким образом, в период становления аккадской месопотамской традиции можно выделить три лингвистических уровня — древнеаккадский, старовавилонский и еще один посторонний — западносемитский диалект.

С начала вторжения кочевников с плоскогорий и пустынь и вплоть до окончательного арабского завоевания, приведшего кtabula rasa
, на которой нужно было создавать новый уклад жизни в Месопотамии, семиты составляли подавляющее большин­ство населения. Племенные группы в поисках новых пастбищ, орды воинов, стремившиеся к богатствам “Гардарики”,—все они двигались непрерывным потоком, главным образом из Верхней Сирии, используя, по-видимому, постоянные пути, ведущие на юг или, через Тигр, на восток. Кроме лингвистических различий группы вторгавшихся семитов различались и по их отношению к городской культуре — основной социальной и политической особенности Месопотамии. Одни завоеватели были склонны обживать город­ские поселения и даже иногда вносить свой вклад в дело урба­низации; другие предпочитали свободно передвигаться по необжи­тым пространствам и обосновываться в небольших временных лагерях — обычай, существовавший с самых ранних времен и до конца истории независимой Месопотамии. Эти последние группы являлись элементом, непрерывно провоцировавшим недовольство и беспорядки, так как они всячески уклонялись от уплаты налогов, от воинской и трудовой повинности, не желая покупать этой ценой безопасность, которую им гарантировала более или менее прочная центральная власть.

Неизвестно, как происходило расселение семитов в доистори­ческий период. Из доступных нам источников следует, что семиты уже давно обосновались в городах от Ашшура до области к северу от Ниппура. В заселении “дальнего юга” они, видимо, участия не принимали. Следующая волна завоевателей, говоривших на Старовавилонском, оказала влияние, по-видимому, на гораздо меньшую и четко очерченную территорию. Совершенно неясно отношение этой группы к третьей волне завоевателей, к тем, присутствие которых сказалось исключительно в появлении новых имен собственных. Упоминавшиеся уже амореи, возможно, пред­ставляли собой более воинственное общество: мы знаем, что они оказали воздействие, вероятнее всего через воинскую правящую верхушку, практически на все страны, расположенные между Средиземным морем и Персидским заливом. Амореи, видимо, отличались по своей социальной структуре от более ранних семит­ских групп, селившихся в Месопотамии. Подобные группы, как известно по историческим аналогиям, не оказывали почти никакого влияния на язык побежденных и готовы были относиться с уваже­нием к любому культурному уровню, который они считали выше своего. Все же возможно, что правящие семьи аморейских воинов заслуживают большего внимания, чем то, которое им уделяют современные ассириологи, интересующиеся только отражением их языка в именах собственных. Поскольку об амореях известно так мало, можно предположить, что именно их влияние вызвало многие (если не все) изменения политических концепций Месо­потамии после драматического краха империи Ура. Наиболее существенные из них — переход от концепции городов-государств (включая владычество одних городов над другими или даже сою­зами городов) к концепции территориальных государств, рост торговых отношений за счет частной инициативы, расширение горизонтов международной политики, а внутри государства — умение быстро использовать смену политической принадлежности для контроля над создавшейся ситуацией. Тут проявляется результат непосредственных личных решений царя, не скованного жесткими традициями, которым вынуждены были следовать пра­вители городов, привыкшие к мелким конфликтам, связанным со спорами за орошаемые земли или пастбища. Политическими правителями нового типа стали в Месопотамии такие организа­торы, как Хаммурапи в Вавилоне, который с помощью новых идей изменил социальную структуру страны, чтобы поддержать свою армию, и Шамши-Адад I, отчаянно и безуспешно боровшийся за объединение огромных земель Верхней Месопотамии в единое территориальное государство. Можно спорить о том, в какой мере кочевой образ жизни способствовал развитию таких концепций и помогала ли прочность семейно-родовых тенденций поддержанию международных контактов между правителями. Тот факт, что при царе Амми-цадуке, предпоследнем правителе старовавилонской династии, различие между “аккадцами” и “амореями” было закреплено официальным эдиктом, служит свидетельством того, что различия между ними — социальные и экономические — существовали, по-видимому, на протяжении всего царствования этой династии.

«Новая и гораздо более интенсивная волна вторжений семитских племен прокатилась по всему древнему Ближнему Востоку спустя почти полтысячелетия. В XII в. до н. э. на территории от Евфрата до побережья Средиземного моря появляются племена, говорившие по-арамейски; они проникли вниз по течению Евфрата в собственно Вавилонию, а затем, как и их предшественники, продвинулись через Евфрат до берегов Тигра и далее. Но вели они себя иначе. На северо-западе они не приняли месопотамскую цивилизацию — ни ее язык, ни письменность; однако на юго-востоке они испытали вавилонское влияние, заимствуя, как правило, аккадские имена собственные и (во всяком случае, поначалу) аккадскую письмен­ность и язык. Но в конечном счете победу одержали их собственный язык и техника письма» [2, с. 48].

Обосновываясь в Сирии и прилегающих областях, арамеи сохраняли свой язык и использовали алфавит западного проис­хождения — впервые засвидетельствованный в Угарите — для письма на камне, коже и черепках. Далеко не ясен вопрос о том, насколько культурные традиции приморских государств и “восточнолувийских” княжеств в Северной Сирии близки традициям арамейских завоевателей. Месопотамия, особенно Вавилония, по-видимому, потеряла способность подчинять своей культуре завое­вателей, которые не находились с ней в непосредственном контакте. Соседние цивилизации стали делать надписи и состав­лять административные акты на собственных языках и применять свою систему письменности; глина как материал для письма ис­чезла за пределами Месопотамии, за исключением Элама и (на короткое время) Урарту. Аккадский язык и письмо в это время явно пошли на убыль по сравнению с их повсеместным распро­странением в амарнский период.

«Ассирия, самый опасный враг арамеев, вряд ли могла оказы­вать на них влияние. Значительная часть арамеев просочилась в Верхнюю Сирию и районы, расположенные вдоль Евфрата, где города-государства и мелкие царства, находившиеся под по­стоянной угрозой агрессии со стороны Ассирии, стали легкой добычей пришельцев. Здесь, естественно, шла ассимиляция, принимавшая довольно разнообразные формы. Хотя ассирийские цари после многовековых кровопролитных войн снова сумели проложить путь к Средиземноморью через “арамейский барьер”, господство арамейского языка, начавшееся вскоре после вторжения арамеев в Месопотамию, осталось непоколебленным на всем древ­нем Ближнем Востоке. Арамейское алфавитное письмо чернилами на пергаменте, коже и каком-то материале, сходном с папирусом, медленно, но неотвратимо вытесняло старую (клинописную) традицию письма в центральной части Месопотамии. Роль арамеев в Месопотамии трудно оценить однозначно. С одной стороны, с их приходом была связана растущая дезурбанизация периферийных районов за пределами старых больших городов, что привело к образованию цепи племенных государств у самых ворот таких городов, как Вавилон, Урук, Ниппур, Ур и Борсиппа; с другой стороны, арамеи выступили за Вавилонию в ее борьбе про­тив притязаний Ассирии на гегемонию и вели вполне успешно освободительную борьбу, которая завершилась воцарением дина­стии халдеев при Набопаласаре и его сыне Навуходоносоре II, обеспечив Вавилонии последний, кратковременный триумф — власть над всем древним Ближним Востоком» [2, с. 49].

Наконец, говоря о семитах в Месопотамии, следует отметить, что контакты с арабами пустынь доих вторжения в Месопотамию и соседние районы в VII в. н. э. были в основном незначительны и меркнут на фоне непрекращавшейся экспансии Новоассирий­ской империи. Вполне вероятно (хотя это и не может быть доку­ментально подтверждено), что арабы, а не только набатеи прини­мали участие в международных торговых связях, простиравшихся от Медины и Петры через Тадмор (Пальмиру) и Дамаск до Воло-гезии в Южной Вавилонии, в основном совпадая со старыми, торговыми путями, соединявшими Средиземное море с Персидским заливом.

Среди чужеземных народов, которые двигались через Месо­потамию или проникали в нее как завоеватели, наиболее важны группы, говорившие на хурритских языка, так как их традиции были достаточно сильны, чтобы противостоять влиянию аккадского языка, а также — в точно неизвестной, но значительной степени — влиянию месопотамской цивилизации. Присутствие этих групп засвидетельствовано на всей территории Месопотамии;характерные для них собственные имена встречаются в текстах по крайней мере с конца III тысячелетия до н. э.

«По неизвестным причинам хурриты стали играть значительную политическую и культурную роль в восточной части Месопотамии, наиболее важная фаза развития, которой скрыта от нас из-за от­сутствия документов, относящихся ко времени, которое называют “Темный период”. Но следы хурритской политической власти, хурритских учреждений, их языка и искусства, относящиеся ко времени до и главным образом после “Темного периода”, в изоби­лии имеются повсюду — от Мари, долин Загра и Армении вплоть до Анатолии и побережья Средиземного моря. Хурритское влия­ние на ассирийский вариант месопотамской цивилизации было, по-видимому, особенно сильным. Установить степень хурритского и других, нехурритских влияний на Ассирию весьма трудно по­тому, что после “Темного периода” определенные круги в Асси­рии стремились в религии, общественной жизни и даже в языке подражать вавилонским образцам» [2, с. 50].

Совершенно иными были отношения, развивавшиеся между горцами-касситами и вавилонянами. Касситские правители зани­мали вавилонский трон около пятисот лет, хотя свои имена они сохраняли примерно с 1700 по 1230 г. до н. э. Оценить широту и. глубину их влияния на месопотамскую цивилизацию в целом несколько затруднительно, главным образом из-за отсутствия доку­ментальных данных. Касситы весьма последовательно принимали существующие способы выражения и формы поведения в частной, официальной и религиозной жизни. Они пошли даже дальше (как делают обычно неофиты или пришельцы, приобщившиеся к более высокой цивилизации), заняв подчеркнуто консерватив­ные позиции, по крайней мере в придворных кругах. Прекрасной иллюстрацией могут служить царские надписи касситского пе­риода, которые своей намеренной сжатостью напоминают тради­ционный стиль эпохи, предшествовавшей династии Хаммурапи. Слегка драматизированный, выспренний стиль надписей времен I Вавилонской династии был упразднен вкупе с большинством (если не со всеми) осуществленных в тот период социальных преобразований, не говоря уже о политических идеях. В то же время гораздо больше внимания обращалось на поддержание письменной традиции, и, прежде всего, на сохранение существую­щего корпуса литературных и ученых текстов. Все, что осталось от касситского языка, — это личные имена, имена богов, фрагмент словаря и некоторое количество технических терминов.

Эламиты, чье политическое влияние ощущалось на юге Месо­потамии (особенно в периоды кризисов и отсутствия правитель­ственного контроля), в целом не оказали существенного воздей­ствия на Месопотамию. Месопотамская цивилизация решительным образом затмила эламскую, выросшую из местных корней. Обихвзаимосвязи, так же как и об отношениях месопотамской и хетт­ской цивилизаций, мы будем говорить в следующем разделе этой главы. Хетты, по имеющимся сведениям, лишь один раз вторглись в Месопотамию; во время короткого набега они дошли до Вавилона (ок. 1600 г. до н. э.).

Наконец, следует упомянуть кутиев, о вторжении которых в Южную Месопотамию и о кратковременном правлении там известно из шумерских источников. Между прочим, это един­ственный случай, когда в клинописных текстах с нескрываемой враждебностью сообщается о победе над интервентами; похожую ненависть, пожалуй, испытывали египтяне к гиксосам. Короткий перечень царских имен, отдельные слова, рассеянные по текс­там, — вот и все, что дошло до нас от языка кутиев.

«Для полноты картины остается сказать о немногочисленных греческих транслитерациях аккадских и шумерских слов и фраз, обнаруженных на глиняных табличках; греческие буквы на них были процарапаны. Возможно, внимание Греции к клинописным текстам и увядающей цивилизации Месопотамии нашло выраже­ние в греческих сочинениях, составленных при дворе Селевкидов. Если это так, то их интерес, вероятно, был гораздо меньшим, чем к египетской культуре при дворе Птолемеев. Сохранившиеся греческие источники свидетельствуют о весьма умеренном инте­ресе к Месопотамии. Не следует, однако, забывать, что неблаго­приятная почва Нижней Месопотамии привела к гибели всех пергаментов и папирусов; этим, возможно, объясняется немногочис­ленность источников по древней истории Месопотамии, сохранив­шихся от эпохи Селевкидов» [2, с. 51].

В следующих главах нашей курсовой работы попытаемся рассмотреть период завоевания амореями городов Нижней Месопотамии. Так как этот период является одним из решающих в истории государств Месапотамии.

Список использованной литературы

1. История Древнего Востока: Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческих цивилизаций./Под ред. И. М. Дьяконова. В 2 т. - М.: Наука, 1983. – Т. 1. - с. 534.

2. Оппенхейм А. Древняя Месопотамия. – М.: Наука, 1990. – 319 с.

2. Завоевание городов Нижней Месопотамии западными семитами (амореями)

До недавних пор историческая полоса, наступившая в Двуречье после падения III династии Ура, называлась «периодом Иссина и Ларсы» или «I Старовавилонским периодом» («II Промежуточным, периодом», по Д. О. Эдцарду); а с момента, когда оба царства — Иссин и Ларса — пе­решли под власть Хаммурапи вавилонского, историки начинали «II (или собственно) Старовавилонский период», длившийся до падения дома Хам­мурапи. Сравнительно недавно выяснилось, что Иссин и Ларса не были, как предполагалось раньше, царствами, основанными одновременно на развалинах государства III династии Ура: царство Ларсы было создано позднее. Более того, как оказалось, все историко-экономические и историко-культурные признаки, считавшиеся характерными для I Старовави­лонского периода, возникли уже только после основания царства Ларсы и других аморейских царств. Поэтому мы и отнесли время падения царства Ура и возвышения царства Иссина к периоду «первых деспотий в Двуречье» как его завершающий этап, а время от возникновения цар­ства Ларсы, за которым всего через одно поколение последовало и возник­новение царства Вавилона, к новому, Старовавилонскому периоду исто­рии Двуречья.

Источники для этого периода те же, что и для предшествующего, только теперь «датировочные формулы» составляются обычно по собы­тиям не текущего, а предшествовавшего года и в нашем распоряжении имеется гораздо больше частноправовых документов и писем и меньше учетных документов царских и храмовых хозяйств, которые в этот пе­риод снова обособились друг от друга. Конечно, играет роль и случай­ность археологических находок: от одних городов клинописных плиток дошло много, от других — мало; один семейный архив представлен хо­рошо, другой — совсем не представлен (а у большинства семей и вообще не велось документов); к тому же и археологи более интересуются хра­мами и дворцами, а городские кварталы либо остаются нераскопанными, либо уничтожаются при земляных работах неосведомленными местными жителями.

Царство Ларсы возникло при довольно необычных обстоятельствах. Позже в официальные списки царей династии этого города включались Напланум, современник падения III династии Ура, и его потомки, предшественники Гунгунума (Эмицум, Самиум и Забайя), однако Напланум, Эмицум и Самиум не оставили никаких следов в Ларсе, хотя нам изве­стно, что именно Самиума, а не царя Иссина того времени признавали правителем в Лагаше. Но, очевидно, это объясняется тем, что Напланум и его род были вождями пастухов-амореев, базировавшихся на водные ресурсы «нома» Лагаш и других восточных районов Двуречья, а не тем, что они действительно были царями Лагаша или Ларсы. Еще Ишме-Даган иссинский (1953—1935 гг. до н. э.) строил в Уре, а попасть в «ном» Ура, минуя Ларсу, иссинцы никак не могли. Впрочем, есть косвенные данные о том, что власть Ишме-Дагана, по крайней мере номи­нально, признавалась и в Лагаше: это означало бы, что амореи Юго-Восточного Двуречья (вероятно, племя амнанум), окруженные владе­ниями Иссина от Дера на севере до Ура на юге, вынуждены были при­знать верховенство Ишме-Дагана над собой хотя бы на словах, так что их вожди стали как бы иссинскими представителями или наместниками в тех краях. Но тогда не было бы ничего невероятного и в том, что такие вожди жили не в шатрах посреди разоренной равнины, а устроили себе резиденцию на иссинской территории в городских условиях маленькой Ларсы. Действительно, уже Забайя, нося лишь титул вождя амореев, а не царя, вел храмовое строительство в этом городе.

Приход к власти в Ларсе Гунгунума, брата Забайи, не носил харак­тера восстания против Иссина и отпадения от него. Гунгунум (1932— 1906 гг. до н. э.) действительно пользовался собственными «датировочными формулами» вместо формул Иссина или по крайней мере был первым из властителей Ларсы, чьи «датировочные формулы» включались и позже в официальные списки. Мало того, он вел активную культовую деятельность в Ларсе и активную военную политику: известны его по­ходы против Башими (Мишиме) и далекого Анчана в Эламе в 1931 и 1929 гг. до н. э. Однако, как фактический властитель лагашского «нома», он мог предпринимать такие походы, быть может и не выходя из-под номинального верховенства Иссина. Дочь Ишме-Дагана, некая Эн-Анатума, оставалась верховной жрицей-энтум в Уре, хотя и посвящала надписи «за жизнь (т. е. «во здравие») Гунгунума», а не «за жизнь» своего (единокровного?) брата Липит-Иштара, царя Иссина. Еще в 1930 г. в урских храмах строил Липит-Иштар, и, по-видимому, даже и позже здесь велись большие работы по повелению непосредственно жрицы Эн-Анатумы. Но в 1925 г. до н. э., т. е. незадолго до смерти Липит-Иштара, Гунгунум уже решился не только сам начать храмовое строительство в Уре, но и назвать по этому строительству свою следующую «датировочную формулу».

В 1924 г. до н. э. в Иссине умер (или был изгнан амореями?) Липит-Иштар. На престол взошел некто Ур-Нинурта, называвший себя «сыном Ишкура» (бога грозы и бури), скорее всего не родственник бывшего царя; около этого же времени Гунгунум, видимо, уже отважился принять титул «царь Шумера и Аккада». При этом он, очевидно, все же стремился создать видимость законного преемства власти, и когда в 1921 г. до н. э. умерла Эн-Анатума, на ее место Гунгунум возвел не свою дочь, а дочь покойного Липит-Иштара, Эн-Нинсунзй, предназначен­ную для этого еще при жизни своего родителя специальным обрядом «избрания жребием» (с помощью гадания по жертвенному козленку?). Гунгунуму удалось сохранить и с новым иссинским царем Ур-Нинуртой столь добрые отношения, что тот в эти же годы мог посылать через власти Ларсы посвятительные дары в храм уже фактически потерянного им Ура. Видимо, Ур-Нинурта хотел иметь в усилившейся Ларсе союзника. Может быть, он и Гунгунум уже и были союзниками по низвержению Липит-Иштара?

Большинство «датировочных формул» Гунгунума начиная с 1932 г. говорит о культовых и храмостроительных мероприятиях в Ларсе, а позже — также о прорытии новых каналов и сооружении укреплений. В 1915 г. Гунгунум разорил Малгиум на Тигре, близ устья реки Диялы; еще по крайней мере в 1917 г. и, возможно, позже он продолжал властво­вать в Эламе (в Сузах) и в 1911 г.—в Лагаше. При Гунгунуме царство Ларсы возобновило через Ур активную торговлю с Индией, правда теперь уже не непосредственно с Мелахой, а через перевалочный пункт в Тельмуне (Дильмуне), первые контакты с которым были налажены еще при ранних царях Иссина.

Что касается иссинского Ур-Нинурты (1923—1896 гг. до н. э.), то он какое-то время еще владел Уруком (чуть выше Ларсы по Евфрату), но нет никаких данных о том, чтобы его власть распространялась за пределы «нома» Иссин дальше Ниппура. Известно, что он освободил царско-храмовых людей Ниппура от долговой недоимок по сбору-налогу гун. При нем в Ниппуре состоялся громкий процесс: дело шло об убийстве, о котором знала жена убитого, но не донесла на убийцу. Все виновные были казнены; протокол этого процесса переписывался в школах как учебное пособие; может быть, дело сохраняло значение прецедента? Как мы увидим, законы с течением времени становились все суровее и все реже суды и законодатели шли на материальное возмещение за пре­ступление, вместо того вводя калечащие наказания и казни.

Сила царства Ларсы значительно возросла при сыне Гунгунума — Абисарихи (1905—1895 гг. до н. э.); войска его разбили войско Ур-Нинурты в 1898 г., и граница Ларсы придвинулась по Итурунгалю вплотную к Ниппуру. Деятельность по рытью и улучшению каналов в царстве Ларсы усердно продолжалась. Впервые от Абисарихи до нас дошло уже довольно значительное количество хозяйственно-учетных и частноправовых документов из Ларсы, Ура и Лагаша.

Между тем по примеру рода Гунгунума и другие вожди пастушеских племен начинают предпринимать попытки стать аккадскими царями. Переломными были годы после 1900 г. до н. э.: в 1898 г. возникла война между Ларсой и Иссином, в 1896—1895 гг. почти одновременно умерли Ур-Нинурта и Абисарихи, и, как обычно, бурные дни смены правителей ознаменовались мятежами, набегами и военными походами. Преемник Ур-Нинурты на престоле Иссина Бур-Син II на короткое время захватил в свои руки Ларсу, но успехи его были сведены на нет действиями па­стушеских племен в северных «номах».

Не нужно думать, будто племена западных семитов (амореев) в Месопотамии образовывали какое-то единство. Напротив, так называе­мые амореи разделялись на множество совершенно независимых друг от друга и родственных, но нередко и враждовавших племен. На реке Хабур обитала одна часть племени идамарац, на среднем Евфрате пасли своих овец среди прочих бини-сим'ала, ханейцы ('анейцы) и бини-ямина, при­чем их ответвления под особыми названиями держались также и гораздо южнее; так, между Евфратом и Тигром в Южном Двуречье кочевали племена амнанум, яхрурум, рабабум, а может быть, и ряд других, и в то же время они составляли часть бини-ямина и ханейцев. Часть племени амнанум пасла скот даже далеко на юге страны, возможно в степи Ан-эдена, между Уруком и Уммой, а севернее их, в Центральном Двуречье (восточное и западнее Ниппура?), держалось племя нумхум; пастбища же вдоль Тигра и за Тигром были заняты ниже долины Диялы племенами мутиябаль и ямутбала, а выше Диялы, до гряды Джебель-Хамрин, — второй частью племени идамарац. Термин «амореи» теперь к ним всем обычно более не применялся, это стало, как мы уже отмечали, скорее обозначением наемников (воинов и др.) на царской службе, а также жителей далекой Сирии, куда тянулись родственные связи месопотамских овцеводческих племен. Сами же племена теперь чаще назы­вали сутиями — по-видимому, по имени Сутума (библейского Шета, или Сифа, сына первочеловека Адама), легендарного предка-эпонима всех или большинства западносемитских степных племен — не только в Месопотамии, но и в Сирии, вплоть до границ Палестины и Аравии. Впрочем, одна определенная группа сутийских племен, в которую вхо­дили амнанум, яхрурум, нумхум и др., продолжала называть себя «амореями» в собственном смысле, хотя одновременно и считала себя ветвью ханейцев.

Все эти скотоводческие племена еще, разумеется, нельзя считать кочевыми: не имея ни верблюда, ни лошади, они не могли в то время откочевывать далее чем на один-два перехода от воды, но они не образовывали, конечно, и постоянных территориальных общин — ни городских, ни сельских, хотя всем им требовались постоянные места для водопоя и подсобных посевов, и потому они при необходимости довольно легко совсем оседали на земле. Обычно их группы были связаны помимо общего производства лишь кровным патриархальным родством; каждый человек хранил в памяти пространные генеалогии своих родичей и пред­ков, так что, например, еще не только цари Вавилона Старовавилонского периода, но и цари Ашшура аморейского происхождения, жившие мно­гими столетиями спустя, числили среди своих предков («царей, живших в шатрах») даже Диданума, предка-эпонима исчезнувшего из Месопота­мии еще на грани III и II тысячелетий до н. э. племени диданов. Пред­кам приносились посмертные жертвы, чтобы они не голодали в потусто­роннем мире, и поэтому нет ничего удивительного в том, что разница между божеством и племенным предком ощущалась неясно, и ребенку также могли дать имя Суму-Нумхим [«Имя (или отпрыск) Нумхума»] или Суму-Ямутбала, давали имя Суму-Эль — «Имя (отпрыск) Эля» (прозвищем Эль, или «Бог» с большой буквы, по-аккадски Иль-Амуррим — «Бог амореев», или просто Амуррум, обозначался верховный бог сутиев-амореев).

В начале XIX в. до н. э. вожди сутийско-аморейских племен, следуя правителям Ларсы, стали захватывать один за другим почти все города,. в которых их люди служили наемниками, как в Сирии и Верхней Месо­потамии, так и в Южном Двуречье. Упомянем только захваченные этими племенами богатый город Мари на среднем Евфрате, где правили после 1900 г. до п. э. амореи Яггид-Лйм, а затем Яхдун-Лйм, и город Рапикум, тоже на Евфрате, но ближе к Аккаду (мы отмечаем именно их только потому, что они в дальнейшем сыграли определенную роль в истории юга).

В Нижней же Месопотамии нам известны следующие города, где между 1900 и 1850 гг. до н. э. образовались самостоятельные царства во главе с сутийско-аморейскими династиями: по Евфрату (с севера на юг), к северу от Иссина и Ниппура, — Сиппар и Киш (может быть, самое древнее из всех), к югу от них— Кпсура—Шуруппак и (позже прочих) Урук; по Арахту и Ирнине — Вавилон; по Ме-Энлиле — Казаллу—Марад; по Тигру — Малгиум (тут же находился неизвестный независимый город, богом-покровителем которого был Нанна, как и в Уре, может быть, Акшак?); по Дияле—Тутуб. Наряду с ними продолжали существовать аморейское царство в Ларсе и аккадские в Иссине и Эшнуне (хотя и в последнем городе временами тоже правили амореи), а также, о чем мы уже говорили, многочисленные города-государства Верхней Месопотамии и Сирии, в большинстве также управлявшиеся аморейскими династами.

Но если в Верхней Месопотамии множество приобретших независимость царств носило, в общем, скорее характер именно городов-государств, или «помовых государств», то в Нижней Месопотамии (Южном Двуречье), где каждый захвативший власть принимал возможно более пышные титулы, тщась слыть преемником династий Иссина и Ура, про­исходили беспорядочный дележ страны и всеобщая борьба за власть над нею всею. Установить сферу влияния каждого отдельного царства часто вообще невозможно: в одном и том же городе нередко датировали доку­мент по годичной формуле одного царя, а приносили присягу именем другого, соседнего и более могущественного, или наоборот. Понятно, что в Нижней Месопотамии большинство аморейских царств оказались не­прочными: так, царства в Кисуре (созданное вождем аморейского племени рабабум) или в Тутубе были совсем эфемерными, а царства в Оиппаре, Кише и, видимо, в Малгиуме переходили из рук в руки и были независимыми лишь в течение коротких периодов времени. Если не считать некоторых верхнемесопотамских государств (по ту сторону «гип­совой» пустыни), то укрепиться удалось только царствам Вавилона и отчасти Казаллу (оба на каналах—ответвлениях от Евфрата), причем действительно сильным стал лишь Вавилон, который по своему стратеги­ческому положению мог со сравнительно меньшей затратой воинских сил контролировать верховья важнейших каналов, питавших всю Нижнюю Месопотамию.

Захват амореями городов преимущественно северной части Южного Двуречья больше всего ударил по царству Иссина; хотя преемники Ур-Нинурты — Бур-Син II, Липит-Эллиль и Эрраимитти — и продолжали числить в своей титулатуре Ур и Эреду, Урук и Ниппур и даже иногда делали довольно безуспешно попытки на самом деле овладеть Уром, однако фактически значение, Иссинского царства поддерживалось теперь уже только былым престижем, а главное—тем, что на его территории находился священный центр Двуречья — Ниппур. Вероятно, попыткой укрепить свое положение среди местного населения было предпринятое (может быть, Бур-Сином II) сокращение трудовой повинности для цар­ских людей до 48 дней в году на семью и налога нитара для осталь­ного населения с 1/5 до 1/10 валового дохода.

В 1860 г. до н. э. в Иссине, если верить более поздней легенде, повидимому восходящей к Omina, произошло курьезное событие. В обла­сти шумеро-аккадской культуры существовал обычай в весенний празд­ник Нового года подвергать царя неприятному и даже унизительному обряду — пережитку ритуального убиения состарившегося вождя перво­бытного племени; также и помимо этого иногда гадатели могли предска­зать царю те или иные близко грядущие неприятности бытового харак­тера. На такие случаи на место царя временно возводился «подменный царь» — бедняк, раб или помешанный, чтобы отвести беду от настоя­щего царя (вспомним восходящую к этому обычаю арабскую сказку о ха­лифе на час). В царствование Эрраимитти, царя Иссина, произошло, однако, событие, о котором позднейшая хроника рассказывает так: «Эр­раимитти посадил на престол Эллильбани, садовника, в образе подмены и возложил на главу его тиару царственности. Эрраимитти, заглотив во дворце своем горячей каши, умер, а Эллильбани не сошел с престола и был поставлен на царство». Если это сказка, мораль которой может быть, разве только та, что государственным деятелям не следует чревоугодни­чать, то кем и как она была создана, почему связана именно с этими именами? Если это действительное событие, то какие силы стояли за Эллильбани? Ответить на эти вопросы трудно. Известно одно: Эллиль­бани правил царством нисколько не хуже, чем Эрраимитти, последний царь из дома Ур-Нинурты. Источники говорят, что в 1-й свой год Эллиль­бани простил сбор гун жителям Ниппура, что он строил в этом городе различные храмы, а также чинил разрушенное—то ли после оккупации города Суму-Элем, царем Ларсы, то ли после катастрофического разлива, о котором речь пойдет ниже. Хотя Эллильбани еще включал (последним из царей Иссина) в свой титул Ур, Эреду и Урук («сделавший обильным хлеб Ура» и т. п.), маловероятно, чтобы его владения простирались далее Ниппура и за пределы самого «нома» Иссина. Умер он в 1837 г. до н. э. Между тем царство Ларсы, менее, чем Иссин, затронутое аморейским завоеванием и само по происхождению аморейское, поначалу справилось с кризисом и даже окрепло. Как и цари Иссина, его цари тоже часто называли себя «царями Шумера и Аккада», ставя, однако, впереди этого титула либо звание «царь Ура», либо «царь Ларсы», либо оба вместе. Преемник Абисарихи, Суму-Эль (1894—1866 гг. до н. э.), завоевал город Пи-Наратим, по-видимому, по южную сторону лагуны, у самого Пер­сидского залива, возможно, недалеко от современной Басры или даже Фао, я — что, может быть, существеннее — успешно воевал с царствами Казаллу и Киша, оставив Иссин в тылу. Года за два до своей смерти он даже овладел Ниппуром. Незадолго до этого он посадил свою дочь жрицей-энтум в Уре (по-видимому, ее предшественница была иссинянкой, во всяком случае, скорее дочерью Ур-Нинурты, чем Абисарихи, иначе последний не преминул бы отметить ее возведение в сан особой «датировочной формулой»). Суму-Эль же первым из царей Ларсы при­нял прижизненное обожествление; его преемники долго еще не смели следовать этому примеру.

Жрецы-Ниппура составили в честь следующего царя Ларсы, Нур-Адада (1865—1850 гг. до н. э.), литургический гимн—честь, которой до тех пор удостаивались только цари Ура и Иссина. При Нур-Ададе прои­зошел катастрофический разлив Евфрата и Тигра, приведший к измене­нию русел рек и каналов. Разлив был вызван, несомненно, необычно сильным таянием снегов в горах Армении. Но в какой-то мере, возможно, тут сказалось и отсутствие общего контроля за проведением новых кана­лов (новых, стало быть, не огражденных многолетними выбросами ила, образовывавшимися при их очистке из столетия в столетие); уже при пер­вых трех царях Ларсы, судя по одним только «датировочным формулам», в царстве Ларсы было прорыто на новом месте или переделано и заново введено в действие не менее 11 каналов; кроме того, несколько каналов было вырыто царями Иссина, Киша и Вавилона. В создавшемся трудном положении, когда разоренное население разбежалось с насиженных мест, Ларсе не удалось сохранить прежние, сравнительно обширные границы. Однако в целом государственные власти при Нур-Ададе справились с бедствием, причиненным наводнением, хотя полностью его последствия были ликвидированы лишь при его сыне; во всяком случае, деловая жизнь в Ларсе и Уре продолжалась. В Ларсе был впервые построен кирпичный царский дворец (до этого цари Ларсы, видимо, пользовались обветшавшим зданием, сооруженным еще при III династии Ура): в Уре — воздвигнуто несколько храмовых зданий и новых хозяйственных помещений при храмах.

Может быть, уже при Нур-Ададе создал в соседнем Уруке отдельное царство некто Синкашид — глава пастушеского западносемитского пле­мени амнанум, по имени аккадец, с титулом «царь». Возможно, он был в родстве со следующими царями Ларсы. О царстве Синкашида еще придется упомянуть ниже. В нем велось бурное храмостроительство, несомненно требовавшее больших средств, и, по утверждению царской надписи, царила баснословная дешевизна на сырье в пересчете на се­ребро; причины этого «процветания» пока не вполне ясны: секрет, по-видимому, заключался в дороговизне самого серебра.

Вслед за Нур-Ададом в Ларсе правили три царя с одинаково образованными именами, по-видимому три его сына: Синпддпнам, Синэрибам и Синикишам. Наиболее значительным их них был первый (1849— 1843 гг. до н. э.). Он завершил восстановительные работы, начатые его отцом, и вел успешные войны с Вавилоном, Эшнуной в районах вдоль Тигра, а также вновь овладел утерянным во время катастрофы Ниппу­ром; погиб он, согласно Omina, от несчастного случая. При его бра­тьях начинается временное ослабление Ларсы: Спникишам захватил на время Казаллу, но снова потерял Ниппур, воевал на территории, давно, казалось бы, принадлежавшей Ларсе на юге, и перед смертью (в 1836 г. до н. э.) одержал сомнительную «победу» над эламитами. Таким образом, к 30-м годам XIX в. до н. э. и Ларса, подобно Иссину, тоже начала клониться к упадку; между ней и Иссином как буферное государство образовалось еще царство Урук, заключившее союз с третьим из важных царств Нижней Месопотамии — Вавилоном.

В 1894 г. до н. э. в Вавилоне создал отдельное царство некий амореи Сумуабум, имевший за собой, как все аморейские вожди, длинную генеа­логию пастушеских предков. Впрочем, в этой генеалогии не все имена легендарные: предшественник Сумуабума, Дадбанайа, и еще пять-семь его предков, вероятно, действительно существовали и правили, правда, не обязательно Вавилоном, а скорее всего только племенем яхрурум, которое иногда, вероятно, подчиняло своей власти и какой-либо из окрестных городов, но в обычное время владело только шатрами своих пастухов и их стадами и водопоями. Новое царство Вавилон включало весь «ном» вдоль каналов Арахту и Апкаллату, т. е. города Вавилон, Борсиппа и Дильбат, а также Куту (шумер Гудуа) на канале Ирнина. Однако Киш, отстоявший всего в 15 км от Вавилона вниз по Евфрату, был уже центром другого царства.

Правление Сумуабума и его сына (или племянника) и преемника Суму-ла-Эля (1880—1845 гг. до н. э.) прошло в ожесточенных войнах с переменным успехом против соперничавших с Вавилоном аморейских царьков Казаллу, Киша, Сиппара и др. и в сооружении крепостей и укреплений. Несмотря на поражение, которое стареющий Суму-ла-Эль понес от ларсского царя Синиддинама, ему удалось окончательно изгнать соперников из Киша, а также из Сиппара. В этом важном для всего Двуречья пограничном «номе» он, видимо, посадил правителем своего сына Сабиума; кроме того, воинские силы Вавилона близко подступили к Иссину и Ниппуру. Помимо военных мероприятий Суму-ла-Эль присту­пил к прокладке новых каналов и провел отмену долгов. Успешно про­должал после его смерти ту же политику и Сабиум. К концу его правле­ния (1831 г. до н. э.) царство Вавилона не только не уступало по силе государствам Верхней Месопотамии, а также таким царствам Двуречья, как Эшнуна, Малгиум, Казаллу, Иссин, Ларса, но и смогло уничтожить и поглотить два соперничавших царства (Киш и Сиппар).

Что касается долины реки Диялы, то она сохраняла свою самостоятельность в течение всего рассматриваемого нами периода, но большого исторического значения не имела, хотя иногда и участвовала в военно-политических интригах с Иссином, Казаллу и т. п. Однако в истории Месопотамии Эшнуна еще сыграла в дальнейшем некоторую роль.

Список использованной литературы

1. История Древнего Востока: Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческих цивилизаций./Под ред. И. М. Дьяконова. В 2 т. - М.: Наука, 1983. – Т. 1. - с. 534.

2. Оппенхейм А. Древняя Месопотамия. – М.: Наука, 1990. – 319 с.

3.
Общественно-политические изменения в аморейских царствах.

Очерк истории Двуречья времени первых аморейских династий соз­дает впечатление хаоса: на игральной доске слишком много фигур и все фигуры спутаны. Однако в недрах этого хаоса складывались совершенно новые для своего времени отношения.

«Каждое завоевание шумеро-аккадского города в Месопотамии отря­дами воинов из пастушеских племен вносило беспорядок в ее хозяйствен­ную жизнь, причем прежде всего разрушалось царское хозяйство, в новых условиях совершенно потерявшее экономическую эффективность. Аморейские вожди и их дружинники не только не хотели, но и не могли поддерживать существование сложного организма государственного хозяйственного управления: для этого у них не было ни традиций, ни собственной выучки, ни специальных чиновников. По всей вероятности, они ограничивались выжиманием из населения поборов. Поэтому им проще было раздавать захваченную царскую (да и общинную) землю отдель­ным лицам, чем сколачивать отряды работников, которые трудились бы в сельском хозяйстве или ремесле под надзором царских чиновников. Однако же ни завоевания, ни распад государственного хозяйства не могли остановить жизнь: надо было пахать землю, выращивать и убирать урожай. Дело обеспечения страны пропитанием перешло, поэтому в руки отдельных частных хозяйств. Но так было не только в сельском хозяйстве. Многочисленные государственные начальники мастерских, торговые агенты и всякого рода надзиратели оказались в положении, когда им не перед кем было отчитываться, и, коль скоро они платили завоевателю известный побор, ничто не мешало им обращаться с доверен­ной их управлению частью государственного хозяйства как со своею собственной и стремиться к развитию производства уже ради своей вы­годы. Кроме того, и владельцы негосударственной, общинной земли, уце­левшие от погромов и платившие побор, могли теперь заняться — на свой страх и риск — любым родом деятельности, в том числе ремеслом на продажу и торговлей» [1, с. 312].

Разделение труда зашло достаточно далеко, чтобы образовался хотя бы небольшой внутренний рынок: даже безземельные наемные работники вынуждены были покупать часть пищи и одежды, когда не получали необходимого им от хозяев; а если даже хозяева и выдавали им натуральный паек, то уже, во всяком случае, только на срок найма, ведь в самом хозяйстве, где эти работники были заняты, продукт созда­вался не все время, а у хозяев часто не было достаточно больших складов для постоянного хранения лишнего продовольствия. Богатые же люди, занимавшиеся специализированным земледельческим (производство фрук­тов, фиников и т. п.), ремесленным и торговым хозяйством, еще более нуждались в покупке всего того, чего они не производили сами. Заметное оживление произошло и в частной международной торговле: как ни опасны были в такое время пути сообщения между городами и царствами, но уклониться от разорительной встречи с мелким царьком либо вождем наемных грабителей или же обойти его местопребывание было все же легче, чем спрятаться от всевидящего ока тоталитарного полицейского рабовладельческого государства (типа III династии Ура или даже Иссина времени его расцвета), которое стремилось организовать торговлю само и получать львиную долю дохода.

Между тем свободных наличных денег (например, серебряного лома) в обращении было очень мало, а при сезонном характере поступления любых доходов (урожая, наемной или другой платы, прибыли с торгового путешествия) все хозяева нуждались в ссудах, а бедная часть населе­ния — в особенности. Поэтому широко расцветает ростовщичество: рост в 1/5 и даже в 1/3 считался умеренным.

«В создавшихся условиях в стране, с одной стороны, оказалось множество людей, готовых с голода идти внаем, в долговую кабалу либо продать часть своего надела общинной земли, а иной раз и весь надел; появляются люди, вовсе лишенные имущества. Но, с другой стороны, часть населения сумела нажиться в этой сложной и бедственной обстановке и продолжала вести и даже всячески укреплять и расширять собственное хозяйство (либо на «своей», т. е. общинной, либо на царской земле), могла приобретать со стороны рабочую силу и производить хлеб, финики, овощи и изделия ремесла как впрок, так и на продажу и таким образом создавать накопления» [2, с. 118].

Почти всюду начинается купля-продажа финиковых плантаций, а за­тем и полей. В Иссине известны случаи продажи частными лицами даже заведомо дворцовой земли, что прямо и указано в самой сделке; в дру­гих, менее «традиционных» городах, возможно, продавали такую землю и без всяких оговорок. Тем более появляются и все более множатся случаи продажи «своей» земли. Широкое применение получает частная аренда.

Общественное мнение, однако, как видно, продолжало считать землю любого рода неотъемлемой собственностью общины и ее бога и столь же, неотъемлемым владением «домов», которые эту территориальную общину составляли. В связи с повсеместным ростом числа частных хозяйств — притом, что основой подлинной собственности на недвижимость могло быть лишь членство в общинах, — снова усиливается влияние общинных органов самоуправления, прежде всего общинного совета старей­шин и выделявшегося из его состава общинного суда; иногда упомина­ется и общинная сходка всего поселения (особенно в поселениях мел­ких) или же квартальная. Продажа земли была равносильна отказу продавца от гражданских прав в общине, превращению его в бездомного изгоя, и на такую сделку, по-видимому, люди шли только уж в случае крайне бедственного положения.

“Ho и с точки зрения государства, каким бы паразитическим оно ни представлялось, продажа земли, закабаление и обезземеление бедной части населения должны были казаться нежелательными явлениями: лишенный гражданских прав раб-должник или безземельный бродяга не были уже более для государства источником поборов и с трудом могли бы быть использованы в военном ополчении и даже на строительных и ирригационных повинностях. Конечно, задержать ход общественно-эконо­мического развития было нельзя, но многие цари, как видно, по стародавнему обычаю объявляли, чаще всего в первый же год своего правления, «освобождение» (андурарум, шумер, ама-р-ги) или «справедливость» (мйшарум, шумер. ни[г]-сй-са), что означало отмену всех долговых обязательств и сделок о кабальном рабстве, а также про­щение недоимок по налогам и сборам, а иногда и отмену сделок купли-продажи полей и возвращение их первоначальным владельцам. Послед­ние, однако, к этому времени нередко оказывались до такой степени без средств, что не могли уже надеяться организовать производство даже на своей прежней земле и поэтому снова уступали участок тому же поку­пателю за более или менее номинальную плату; по крайней мере такие случаи известны нам от несколько более позднего времени. Богатые люди расширяли свое хозяйство путем купли, обмена и аренды земли. Целью такого расширения было прежде всего повышение жизненного уровня своей семьи, включая обеспечение ее «на черный день», а также, оче­видно, накопление ценностей ради престижа. При этом наиболее выгод­ным способом вложения средств были, по-видимому, кредитные сделки, и само расширение площади частных имений за пределы, необходимые для содержания семьи, возможно, в значительной мере и осуществлялось для того, чтобы иметь средства для ростовщических сделок. Конечно, свободные средства вкладывались также в ремесло, но оно не давало столь быстрого эффекта в смысле доходов, и отчасти в торговлю, но. тор­говые пути были тогда очень небезопасными; и, несомненно, торговать без поддержки собственных сильных торговых организаций, которые тогда еще только складывались, на международных путях было очень рискованно. Наиболее важными центрами международной торговли в Нижней Месопотамии, которая велась с помощью ладей и караванов ослов, были, по-видимому, Сиппар в царстве Вавилона (к этому городу перешла роль Аккаде после его упадка), затем, возможно, Эшнуна и, уж несомненно, Ур в царстве Ларсы. Отсюда и особое богатство, и сила именно этих царств. Что касается ростовщического капитала, то он нахо­дил применение повсюду.

При расширении частного хозяйства необходимы были рабочие руки. Старовавилонский период был временем расцвета частного рабовладения, когда правовое положение рабов все больше начинает напоминать поло­жение рабов в античном мире: их лишают права свидетельствовать в суде и — что важнее — настолько фактически ограничивают возмож­ность искать себе в суде защиты, что подобные судебные процессы, еще хорошо известные от времен III династии Ура, теперь редкость; рабы как частная собственность хозяев уже не охраняются законом от хозяй­ского произвола. Нередко рабов содержали в оковах; кроме того, их ме­тили специальным «знаком рабства» (аббуттум — вероятно, им регулярно сбривали волосы на висках и на части головы, оставляя чуб или челку; клеймо на теле раба тогда еще, кажется, не выжигалось). В отдельных разбогатевших частных хозяйствах могло быть до двух десятков рабов и более, но чаще всего число рабов и рабынь пока по-прежнему исчисля­лось единицами, а во многих хозяйствах рабов вообще не было. Сельско­хозяйственный труд, как и раньше, ложился преимущественно на плечи самого хозяина и его семьи, раб же был подсобником, хотя и очень выгодным в хозяйстве. Нам следует помнить, что старовавилонское раб­ство — все же еще только патриархальное рабство: уровень производства ненамного возрос со времен III тысячелетия до н. э. и вооружение войска не отличалось от того. что было введено еще в аккадское время, а такое войско не могло обеспечить безопасную эксплуатацию больших масс бесправных людей, которые являлись бы безусловной собственно­стью своих хозяев, подверженной их неограниченному произволу. Поэтому и теперь из походов приводили в рабство главным образом женщин, а из рабов-мужчин в хозяйстве держали по возможности «рожденных в доме» (йлид-бйтим)» [3, с. 159].

Большую роль в качестве рабочей силы играли кабальные. При этом имеются в виду как лица из числа членов семьи или рабы должни­ков, задержанные кредитором у себя в доме в обеспечение уплаты долж­ником просроченного долга (непутум), так и отданные должником в ка­балу (кйшшатум) для отработки процентов, а иногда и самого долга взамен его уплаты; однако и кабальные второй категории в принципе подлежали отпуску на волю по объявлении указа о «справедливости».

Именно теперь впервые массовый характер приобретает наемный труд, в том числе, и даже в особенности, в частных хозяйствах. Часто нанимали «от хозяина» — его рабов или рабынь (это был неплохой источник дохода для сдававшего внаем, причем рабынь отдавали внаем не только как работниц, но и как временных наложниц и проституток. Впрочем, и независимо от этого сожительство господина со своими рабы­нями было почти правилом). Кроме рабов и рабынь нанимали и другую рабочую силу, почти всегда неквалифицированную. «От хозяина» нани­мали и его собственных детей, а «от самого себя» — и взрослых бедня­ков. Особенно часто внаем брали жнецов, иногда целыми артелями; бы­вало, что должник, беря серебро или хлеб взаймы, обязывался кредитору вместо процентов предоставить целую группу жнецов к месяцу жатвы, может быть рассчитывая на родичей или односельчан. Ремесленники на­нимали себе мальчиков в помощь и для обучения, многие люди нанимали за себя подмену на трудовые повинности и даже, возможно, на военную службу и т. д.

Бедняк, имевший хоть какой-то клочок земли, нанимался обычно на месяц; хотя по условиям такого найма оплата работника могла даже превышать 10 сила (свыше 7 л) ячменя в день, перед ним по-прежнему стояла задача, как прокормить семью по окончании сезона работ. Но в то же время он не мог наниматься и на более длительный срок из-за необходимости обрабатывать свое поле, и лишь повышенная плата могла в какой-то мере возместить ему убытки от потерь при уборке урожая на собственном поле без его участия или не вовремя. Безземельный бедняк мог наниматься и на год, и хотя плата в таком случае была ниже (при­мерно по 5—10 сила, т. е. 3,75—7,5 л, ячменя в день, если перевести всю плату на хлеб), зато он был обеспечен на весь год и даже, пусть и впроголодь, с семьей.

«Интересно, что нормальная цена хорошего раба составляла примерно 20—30 сиклей серебра, т. е. 6000—9000 сила (4500—6750 л) ячменя, что в среднем равно пятилетнему пропитанию раба-мужчины или двух-четырехлетней плате наемного работника. Следовательно, через пять-семь лет труд купленного раба начинал оправдывать себя по сравнению с тру­дом наемника; даже если учесть, что с возрастом труд раба становился менее производительным, все же при длительном ведении хозяйства труд раба был выгоднее. При малочисленности рабов в хозяйстве и при уча­стии в труде самого хозяина вряд ли рабам удавалось избежать жестокого телесного наказания при попытках облегчить свой труд путем снижения его производительности; и не случайно вавилонская прикладная матема­тика знает только единые рабочие нормы вне зависимости от социального положения работающего. Судя по отчетным документам, именно эти нормы и применялись во всех случаях. Итак, не было пока никаких при­чин, почему бы раб работал хуже, чем наемник, к тому же мы не знаем случаев, чтобы наемные работники жили в семье одного хозяина много лет подряд; они всегда нанимались на строго определенный срок, так как наемный труд в большинстве случаев не был их главным и един­ственным источником существования; но даже безземельные люди пред­почитали ютиться у родичей и работать на них (что мы часто видим позже по документам вавилонской периферии), ибо в соответствии с нра­вами той эпохи отношение к безземельному наемному работнику и обра­щение с ним хозяина определялись наличием в обществе рабства. Наем­ный работник, например, обычно не имел права ни в каком, даже самом уважительном случае отлучаться от работы под страхом огромного штрафа, сразу превращавшего его в раба-должника. Таким образом, судьба наемника, особенно в частном хозяйстве, была крайне бедствен­ной и унизительной, чем-то таким, чему в последующие столетия, когда разорение земледельцев еще более усилилось, люди решительно стали предпочитать судьбу бродяг и разбойников» [1, с. 308].

Рассмотрим теперь в связи с вышеизложенным вопросы, касающиеся уровня производительности труда в земледелии, и приведем некоторые расчеты, относящиеся к полевому хозяйству (для финиковых плантаций их сделать труднее по недостатку данных). К сожалению, и по полевому хозяйству нам известны только некоторые из рабочих норм, главным об­разом принятые в государственных хозяйствах; на практике же многое могло различаться в зависимости от местных условий, качества почвы и т. п.; урожаи могли тоже быть из года в год далеко не одинаковыми. Поэтому приводимые ниже данные могут считаться более или менее верными только по порядку величины.

«Исходя из существовавших в Нижней Месопотамии начала II тыся­челетия до н. э. норм урожайности, из рабочих норм на пахоту и бороньбу с волами и из известной нам по источникам средней численности в пять человек для индивидуальных семей, сидевших на государственной земле, а также горожан, можно считать, что такая семья вообще вряд ли могла бы держать волов на участке, скажем, менее 1 бура (=6,4 га) земли» [1, с. 320].

«Надо учесть, что земледелец на территории современного Ирака ни тогда, ни позже не применял для повышения плодородия почвы навоз, а лишь в лучшем случае (к величайшему огорчению археологов) улуч­шал ее землей «развалин потопа» (тилъ-абг/бим), т. е. разрушенных городов. Такая земля состояла из развалившихся и размытых сырцовых кирпичей с некоторой примесью тысячелетнего мусора улиц и отхожих мест. Это, конечно, не заменяло современных удобрений. В условиях уже к этому времени сильного засоления почвы, вызванного нерациональной ирригацией, земля в освоенных районах Нижней Месопотамии могла теперь давать лишь около 7000 сила (5250 л) ячмевя на 1 бур (6 га) при посеве 500— 900 сила на 1 бур. Аналогичные цифры по порядку величины приводит и исследователь месопотамского земледелия А. Салонен. Взрослому муж­чине требовалось 2 сила (1,5 л) ячменя в день, немного чесноку, зелени, кунжутного масла и 1 кг шерсти в год. Предположим, вся семья съедала 7,5 сила в день, что вместе с посевным зерном составят в год [365Х7,5= 2737,5]+900=3637,5 сила. На уплату налогов уходило в лучшем случае 10%, но были сборы и помимо десятины, в общей сложности, скажем, 1000 сила. Два вола съедали еще около 4400 сила; таким образом, расход (около 9000 сила) превышал доход. Обрабатывая свой участок при помощи мотыги и экономя 4400 сила на волах, такая семья могла жить без долгов, если налоги (или арендная плата) не превышали предположенных нами 20%. Но так как мотыжная обработка участка отнимала гораздо больше времени, чем плужная, то семья не могла обработать больше земли, чем 1 бур (6 га), и лишь сводила концы с концами. Имея же двух крабов (еще 4 сила в день) и двух волов (4400 сила ячменя в год по государственным нормам), та же семья могла возделать 3 бура (18 га) поля (1500—2700 сила посевного зерна и 21 000 сила урожая). Расход увеличивался максимум на 1400 сила на рабов+лишних 1800 сила посевного зерна + до 3000 сила налога, итого около 7000 сила; 7000+9000=16000, и семье оставался еще излишек в 5 тыс. сила, или более 15 сиклей серебра. На один такой годовой из­лишек можно было купить восемь-девять овец или корову, а за два-три года можно было бы скопить на раба. При обработке большего участка земли с помощью большего количества рабочей силы создавался уже заметный излишек, и из него можно было давать взаймы бедным соседям в рост. Но держать много более десятка рабов было бы уже небезопасно для хозяина» [1, с. 317].

Здесь мы всюду исходили из того, что хозяин с семьей участвуют в сельскохозяйственных работах. Чтобы доставить себе картину трудовой жизни Нижней Месопотамии, надо учитывать, что ирригационное земледелие требует не только пахоты, бороньбы и жатвы, но и круглогодичной работы на поле (укатывание зерна в землю во избежание высыхания, многократный полив, очистка хлеба от сорняков и многое другое) и дома (тяжелейший труд ручного помола на зернотерках, доставка воды, иногда за много километров, стряпня, уборка). Все это верно как при культуре ячменя и кунжута, так и при культуре эммера, пшеницы и, льна, все хуже родившихся в условиях засоления почвы. Не забудем также, что все большее хозяйственное значение приобретала финиковая пальма еще более трудоемкая культура. Прибавим сюда уход за скотом, стрижку овец (без ножниц - медным ножом), ручное прядение и ткачество, и нам станет ясно, что даже в среднезажиточной семье хватало работы и хозяевам.

Мы все время ведем расчеты, основываясь на данных об индивидуальной земледельческой семье, между тем как в III тысячелетии до н. э. в Месопотамии вне царско-храмовых хозяйств господствовала не индивидуальная семья, а большесемейная община. За пределами городов так, вероятно, было и в Старовавилонский период: хозяйствование большесемейной общиной и кооперация в ее пределах, несомненно, должны были облегчать положение более бедных семей (и укреплять, разумеется, положение богатых). Действительно, когда в архивах старовавилонских горожан встречаются сделки о купле земли за пределами городов, то продавцами в 1/3 случаев оказываются группы лиц, хотя на их родство между собой в эту эпоху не всегда указывается. Но частные архивы документов - правда, небольшие вели почти исключительно горожане, в том числе занимавшиеся земледелием. Это были люди, почти сплошь связанные с дворцом и особенно с храмами; к ним-то и относятся в первую очередь наши расчеты. Заметим, что и среди дворцовых людей работники, получавшие совсем малые наделы, обычно брали их не индивидуально, а группами - очевидно, с целью облегчить себе хозяйствование путем хотя бы самой простой кооперации.

Чтобы правильно представить себе общество, сложившееся к началу Старовавилонского периода, необходимо восстановить также и картину существовавших в нем налогов и поборов. К сожалению, это трудно сделать; в своих письмах и документах древние, по-видимому, имели обыкновение разные поборы называть одинаково, поскольку их номенклатура и предназначение с повседневной точки зрения были безразличны. Так, с точки зрения царя, все, что он получал с населения, было "приношением", "данью" (бйлътум, шумер, гун), с точки зрения сборщика -"сбором" (мйксум, шумер. ни[г]-ку[д], ни[г]-тара), а плательщик интересовался размером побора и поэтому называл его "пятиной" (хамйштум, шумер, заг-йа) или "десятиной" (эшёртум, шумер, заг-у). Лишь редко упоминается баматум ("половина").

Кроме того, были еще поборы, обозначавшиеся термином "шибшум".

Вероятно, на самом деле положение было таково: бйльтум (гун) платила часть собственно царских людей, обязанная поставкой царю непосредственно материальных благ (будь то изделия ремесла, продукты земледелия или другое); кроме того, царь называл бйльтум все поступления с завоеванных территорий, не входя в вопрос о том, из чего они складывались. Все население в целом платило со своих земель царю шибшум; что касается миксум ("сбора"), то им могло быть все, что собирал налоговый сборщик (макисум, шумер. за[г]-ха}; так, кое-где "миксум (н'и [г]-тара)" могло употребляться и в смысле "шибшум", и в смысле "бильтум", и по аналогии даже в смысле частной арендной платы, которая тоже могла называться и "бильтум".

Но в строгом употреблении термина миксум означал не налог, а пошлину, например, с ввозимых на территорию царства купеческих товаров; эта пошлина составляла в Мари 5-10% местной цены товара. Если караван или ладьи шли через несколько царств, то пошлины, уплачивавшиеся до получения выручки за товар, могли оказаться непомерными; к тому же разбойники (да и цари) грабили купцов и без всякой пошлины. Не удивительно, что купцы всегда старались миновать центры особенно могущественных царств. И если тем не менее международная торговля была возможной и даже прибыльной, то лишь вследствие того, что в основе ее всегда лежал неэквивалентный обмен. Использовалась разница в ценах на товар в стране-производителе и в стране-потребителе. Чем больше пошлин, тем дороже продавали купцы свой товар в месте назначения; для этого было нужно, чтобы данный товар там не производился и принадлежал бы либо к предметам крайней необходимости (например, олово, бронза), либо, напротив, к товарам, создававшим престиж для их обладателей (тонкое полотно, крашенная пурпуром шерсть, благовония и т. п.).

Поборы с купцов (как и с других лиц) нередко собирали и храмы. К всеобщим храмовым сборам принадлежали саттуккум "постоянное (обязательное) приношение"; но, кроме того, существовало а-руа "приношение по обету, добровольное приношение", очевидно, с людей не храмовых, хотя "добровольность" его сомнительна. Для купцов был установлен определенный процент на отчисление а-руа. Однако даже принудительные отчисления храмам были для купцов, может быть, более выгодными, чем зависимость от царского хозяйства, так как храмы не обладали теми средствами насилия и вымогательства, которыми были так сильны цари.

«Первый вопрос, который встает в связи с выявляемой системой налогов и поборов, - вопрос о размере всех этих приношений. В письмах и сделках отчуждения недвижимости перечисленные только что нами термины применяются редко, чаще других говорится о "десятине", реже о "пятине"; при этом одна недвижимость (дома, сады и т. п.) оказывается обложенной ею, а другая, такая же, нет; причины этого неясны. Что касается баматум, то, если этот термин действительно значит "половина", он, как нам кажется, может относиться только к сбору с дворцовых издольщиков (в качестве обозначения размера их бильтум). Соотношение подобных долевых обозначений налога с общей налоговой терминологией нам не очень ясно. Мы знаем, однако, что а-руа с купцов-мореплавателей в Уре в одном случае было "десятиной" и что в другом неизвестный нам по имени царь Иссина (Бур-Син?) снизил ни [г]-тара (миксум) с зерна (здесь, видимо, то же, что шибшум) с 1/5 до 1/10» [1, с. 321].

Таким образом, важнейшими общественными чертами начала Старовавилонского периода было, во-первых, значительное усиление частного экономического сектора, причем как на земле общинного фонда, так и на земле государственного фонда. Развитие этой тенденции сопровождалось разорением немалой части населения и в то же время ростом применения в частных хозяйствах рабовладельческой эксплуатации, а также ростом обмена и товарно-денежных (но и кабально-ростовщических) отношений. Дворцовые и храмовые хозяйственные организации продолжали существовать, но более как начало, координирующее и регулирующее (в интересах государства господствующего класса) деятельность частных хозяйств напротив, как самостоятельные крупные предприниматели, приближавшиеся к рабовладельческому типу, дворцы и храмы теперь уже далеко не имели прежнего значения. Заметим, в частности, такой уже упоминавшийся нами важный факт: дворец стал предпочитать поступления в серебре поступлениям натурой. Зутум ("пот") и тому подобные денежные выдачи взамен натуральных с ремесленников или с рыбаков (а позже и с содержательниц питейных домов и торговых агентов-тамкаров, обязанных продавать царскую продукцию) стали одними из предпочитаемых поборов, хотя тамкары, пользуясь тем, что продукция рыбаков была скоропортящейся, сдавали дворцу всего 1/3 ее номинальной стоимости (а остальное, надо думать, продавали в свою пользу в гавани (каруме).

Итак, Нижняя Месопотамия в эту вдоху сделала заметный шаг в направлении рабовладельческого общества античного типа. Однако до него было еще далеко: рабство Старовавилонского периода все еще было в соответствии с уровнем развития производительных сил рабством патриархального типа, при котором рабы и хозяева участвую" в общем производственном процессе. Производственной ячейкой была еще патриархальная домашняя община (не всегда большесемейная- в городах начали было преобладать индивидуальные семьи). Для создания классического рабства необходимо было образовать во всем, хозяйстве страны индивидуальные, частные производственные единицы, которые являлись бы товаропроизводящими, т. е. работали бы на рынок, но развитие товарного производства тормозилось как уровнем развития самих производительных сил, так и особенно бурным развитием ростовщического капитала.

«В социально-политическом и юридическом отношении общество четко делилось на: 1) полноправных граждан, прежде всего собственников - авилумов, 2) получавших средства производства во владение только при условии работы на государство-мушкенумов, а также 3) бесправных рабов - вардумов, которые были собственностью своих хозяев. В классовом же отношении старовавилонское общество следует делить на: 1) рабовладельцев (сидевших как на своей, или общинной, так и на служебной земле; к ним же примыкали и свободные, не эксплуатировавшие чужого труда) и 2) людей, подвергавшихся эксплуатации путем внеэкономического принуждения и лишенных собственности на средства производства, т. е. эксплуатируемых рабского типа; сюда входило как большинство мушкенумов, так и все собственно рабы. Помимо существенных социально-экономических изменений, несомненно, также наступили изменения и в идеологической области - и это несмотря на сознательные попытки государственной власти и людей храмов сохранять в полной неизменности идеологическое наследие царства Шумера и Аккада времени III династии Ура. Естественно, например, что гораздо большее значение, чем раньше, получили местные культы, особенно бога Солнца Шамаша (шумерского Уту) в Сиппаре и в Ларсе, Мардука в Вавилоне, Нумушды в Казаллу, Нин-Йнсиньг в Иссине и городах, которые исторически были с ним связаны, бога Луны Сина в Уре, Ларсе и на всем юге. Большим уважением, как и прежде, пользовался ниппурский Энлйль (по-аккадски Эллиль), но также и бог амореев-сутиев Эль (по-аккадски Иль-Амуррим; он отождествлялся с богом бури - шумерским Ишкуром и аккадским Ададом, или Адду). Вместе с общим ростом и укреплением не просто патриархальных, но патриархально-рабовладельческих отношений, наложивших свой отпечаток на все семейные связи и особенно повлиявших на положение в доме женщин, хиреют культы большинства древних шумерских богинь» [1, с. 326].

Общим языком населения Месопотамии в это время стал аккадский, хотя школы Южного Двуречья продолжали учить только шумерскому языку, а писцы употребляли в документах шумерские правовые формулы (правда, когда готовых формул не хватало, чтобы выразить смысл документа, то писцы вставляли окончания слов, целые слова и фразы по-аккадски). Памятники литературы, переписывавшиеся в школе, тоже были еще по преимуществу все те же традиционные шумерские, хотя здесь начали записывать и аккадские сочинения, отчасти уже давно устно передававшиеся в народе (например, восточносемитская версия "Эпоса о Гильгамеше"). Даже царские надписи все чаще пишутся по-аккадски. Во множестве начинают составляться шумеро-аккадские словари и грамматические, а также терминологические справочники (в том числе ботанические, минералогические, правовые и др.). Грамотность, как шумерская, так и аккадская, была довольно широко распространена: даже некоторые цари утверждали, что знают грамоту (хотя, несомненно, знали ее неважно), а какой-нибудь старший пастух сам вел клинописные ведомости на овец, вверенных подчиненным ему пастухам, и притом не делал орфографических ошибок, разумеется пока имена этих пастухов совпадали с теми, что числились в зазубренном им справочнике аккадских имен собственных: все обучение строилось на зазубривании, и мы не должны предполагать, будто грамотности того же старшего пастуха хватило бы даже на то, чтобы составить правовую сделку, а уж тем более записать или хотя бы прочитать молитву или эпос. Это был, как говорили тогда, "хурритский писец", т. е. как бы "горец, деревенщина", знавший одни только слоговые знаки; напротив, вполне образованный человек, который с затратой огромного труда зазубрил все шумерские идеограммы и мог ими активно пользоваться, назывался "шумерским писцом" или просто "шумером" и пользовался большим почетом. Но здесь речь идет отнюдь не о какой-либо этнической розни между писцами, а скорее о социальном статусе: "поступить как шумер" означало "поступить благородно".

Люди, служившие в храме, часто давали шумерские имена тем из своих сыновей (обычно старшим), которым предстояло унаследовать их должность, а остальным детям давали имена аккадские, но и шумерские имена этого времени нередко звучат как переводы с аккадского. Число говоривших пошумерски быстро сокращалось уже в III тысячелетии до н. э. и при династии Иссина, а теперь говорить по-шумерски, по-видимому, могли только писцы, да и то высшей выучки. Постепенно шумерский все более начинает вытесняться и в качестве официального языка аккадским, особенно в северных царствах. Кто-то уговорил одного из царей второй половины XX в. до н. э. ввести упорядоченную аккадскую орфографию - старая уже мало соответствовала потребностям эпохи: население говорило по-аккадски "с шумерским акцентом", утеряв множество фонем, свойственных древнейшему семитскому; впрочем, древнее произношение и прежняя орфография передавала очень и очень неточно. Новая орфография, вероятно, и на этот раз была введена сначала в Ниппуре, так как только этим можно объяснить, почему она распространилась очень быстро по всем царствам, включая города по Евфрату от низовий вплоть до самой Сирии; лишь на Тигре (особенно в Ашшуре) продолжали еще некоторое время сохраняться орфография и формы знаков, восходившие к староаккадским, минуя даже формы III династии Ура.

Что касается амореев, то, судя по именам собственным, их число в составе городского населения, не считая правящие династии, не превышало 1-2%; они, несомненно, быстро аккадизировались, и сами аморейские цари в официальном обиходе и быту пользовались более или менее понятным для западных семитов аккадским. Даже если допустить, что часть городских амореев давала детям аккадские имена, то все же вряд ли эта этническая группа составляла здесь более 5% жителей. Незаметно также, чтобы они занимали среди населения городов сколько-нибудь выдающееся социальное положение. Влияние их на культуру страны было ничтожным; лишь в царстве Вавилона (где и западносемитские имена держались долее всего) можно, пожалуй, проследить слабые следы влияния их воззрений в Законах Хаммурапи.

Другое дело - степь, в том числе и внутри междуречья Тигра и Евфрата: здесь западных семитов (амореев, сутиев) могло быть и не так уж мало. Эти спаянные крепкой внутренней организацией племена, очевидно, и были главной силой, позволявшей держаться в городах и мелким, и более крупным аморейским династам.

Список используемых источников

1. История Древнего Востока: Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческих цивилизаций./Под ред. И. М. Дьяконова. В 2 т. - М.: Наука, 1983. – Т. 1. - с. 534.

2. Оппенхейм А. Древняя Месопотамия. – М.: Наука, 1990. – 319 с.

3. Струве В. В. История Древнего Востока. – М.: Наука, 1941. – 375 с.

Заключение

В данной работу мы рассмотрели места расселения племен кочевников, а также эпоху завоевания амореями городов Нижней Месопотамии и общественно-политические изменения в аморейских царствах. Тем самым мы попытались раскрыть роль племен кочевников в истории государств Древней Месопотамии. Исходя из вышеописанного можно сделать следующие вывод: амореи и семиты (не кто иные, как кочевые племена) сыграли огромную роль в истории, экономике, культуре государств Древней Месопотамии.

Семиты заняли очень большое место в истории Месопотамии. В течение нескольких веков семиты жили рядом с шумерами, но затем стали продвигаться на юг и к концу III тыс. до н. э. заняли всю южную Месопотамию. В результате этого аккадский язык постепенно вытеснил шумерский.

Аккадская эпоха в Месопотамии началась с XXVII в. до н. э., когда северная часть Месопотамии была заселена аккадцами. С тех пор можно выявить несколько важнейших моментов. Так например, Лугальзагеси, который установил свою власть почти во всех шумерских городах, создал первое в истории постоянное войско, состоявшее из 5400 человек.

При Саргоне сооружались новые каналы, в общегосударственном масштабе была налажена оросительная система, введена единая система мер и весов. Аккад вел морскую торговлю с Индией и Восточной Аравией.

Его последователь, Нарам – Суэн считал себя властелином всего известного тогда мира и носил титул «царь четырех сторон света». Он вел много успешных завоевательных войн, одержав победу над царем Элама, над луллубейскими племенами, жившими на территории современного Западного Ирана, а также подчинил город-государство Мари, расположенное в среднем течении Евфрата, и распространил свою власть на Сирию.

Около 1894 г. до н. э. амореи создали самостоятельное государство со столицей в Вавилоне, начиная с этого роль Вавилона в течении многих столетий неуклонно росла.

Во II тыс. до н. э. в экономике Вавилонии происходили радикальные перемены. Для этого времени была характерна активная правовая деятельность. Законы государства Эшнунны, составленные в начале XX в. до н. э. на аккадском языке, содержат тарифы цен и оплаты труда, статьи семейного, брачного и уголовного права. За супружескую измену со стороны жены, изнасилование замужней женщины и похищение ребенка свободного человека предусматривалась смертная казнь. Судя по законам, рабы носили специальные клейма и не могли выйти за пределы города без разрешения хозяина.

Ко второй половине XX в. до н. э. относятся законы царя Липит-Иштара, в которых, в частности, регулируется статус рабов. Были установлены наказания за побег раба от хозяина и за укрывательство беглого раба. Оговаривалось, что, если рабыня вступала в брак со свободным, она и ее дети от такого брака становились свободными.

Самым выдающимся памятником древневосточной правовой, мысли являются Законы Хаммурапи, увековеченные на черном базальтовом столбе. Кроме того, сохранилось большое количество копий отдельных частей этого судебника на глиняных табличках.

В старовавилонский период общество состояло из полноправных граждан, которые назывались "сыновьями мужа", мушкенумов, являвшихся юридически свободными, но неполноправными людьми, так как они не были членами общины, а работали в царском хозяйстве, и рабов.

Список используемых источников

1. Всемирная история / Под ред. Перепелкин Ю.Я.В 20 т. - М.: История, 1955. – Т. 1. – 615 с.

2. История Древнего Востока: Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческих цивилизаций./Под ред. И. М. Дьяконова. В 2 т. - М.: Наука, 1983. – Т. 1. - с. 534.

3. Крамер С. История начинается в Шумере. – М.: Наука, 1991.

4. Оппенхейм А. Древняя Месопотамия. – М.: Наука, 1990. – 319 с.

5. Струве В. В. История Древнего Востока. – М.: Наука, 1941. – 375 с.