Философские взгляды Платона в диалоге "Федр"

Философские взгляды Платона в диалоге «Федр» Работа студентки I курса факультета культурологи Шовиковой Н.С. Государственная Академия Славянской Культуры Москва, 2004 г. Диалог «Федр» - один из шедевров философской и художественной прозы Платона. В «Федре» рисуется философская беседа Сократа (в его лице выступает Платон) с Федром, частым собеседником

Сократа и, по свидетельству Диогена Лаэртского, любимцем Платона. В этой беседе Сократ отвергает ложное красноречие и доказывает, что риторика должна быть ценной только при условии, что она опирается на истинную философию. Раскрывается значение истинной любви, изображение любви связывается с рассмотрением природы души. В «Федре» запечатлены важные стороны учения Платона об «идеях», об их познании, о прекрасном, о постижении

прекрасного, о любви к прекрасному. Согласно учению Платона, мир вещей, воспринимаемых посредством чувств, не есть истинный: чувственные вещи непрерывно возникают и погибают, изменяются и движутся, в них нет ничего прочного, совершенного и истинного. Но эти вещи – лишь тень, образ вещей истинных, которые Платон называет «видами» или «идеями». «Идеи» - зримые умом формы вещей.

Каждому предмету чувственного мира, например, любому коню, соответствует в бестелесном мире некоторый «вид», или «идея» — «вид» коня, «идея» коня. Этот «вид» уже не может быть постигаем чувствами, как обычный конь, но может быть лишь созерцаем умом, причем умом, хорошо подготовленным к такому постижению. В «Федре» Платон рассказывает о том месте, где пребывают идеи. «Эту область занимает бесцветная, бесформенная, неосязаемая сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души - разуму».

В речи Платона образы и метафоры раскрываются через мифы, иносказания, символы. Притом, Платон не просто применяет общеизвестные мифы, он и сам – выдающийся и вдохновенный миротворец. В «Федре» он не просто рассказывает о том, что в человеке низшее и высшее начала: разумное и аффективное (чувственное). Борьбы этих двух начал представляется ему в образе колесницы, движимой парой крылатых коней и управляемой возничим. Возничий олицетворяет собой разум, добрый конь – волевой порыв, дурной

конь – страсть. И хотя мы и не знаем, как выглядит душа, мы можем представить ее в виде «слитой воедино силу упряжки крылатых коней и возничего». И «кони у него — один прекрасен, рожден от таких же коней, а второй — совсем от иных коней рожден». Как пишет Платон в диалоге «Федр», «отправляясь на праздничный пир, боги поднимаются к вершине по краю поднебесного свода, где их колесницы, которые не теряют равновесия и легко управляются, совершают путь легко; зато

колесницы остальных двигаются с трудом, потому что конь, причастный злу, всей тяжестью тянет к земле и обременяет своего возничего, если тот плохо его вырастил. От этого душа испытывает муки и крайнее напряжение». Бессмертные боги, «когда достигнут вершины, выбираются наружу и останавливаются на хребте неба, и, пока они стоят, небесный свод несет их в круговом движении, они нее созерцают то, что за пределами неба…

Мысль бога питается разумом и чистым званием, как и мысль всякой души, которая стремится воспринять то, что ей подобает, поэтому она, когда видит сущее хотя бы время от времени, любуется им, питается созерцанием истины и блаженствует… В своем круговом движении она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание, не то знание, которому свойственно возникновение, и не то, которое меняется в зависимости от изменений того, что мы теперь называем бытием, но то настоящее знание, что

заключается в подлинном бытии». Но душам небожественным намного сложнее. Платон пишет так: «души жадно стремятся кверху, но это им не под силу, и они носятся по кругу в глубине, топчут друг друга, напирают, пытаясь опередить одна другую. И вот возникает смятение, борьба, от напряжения их бросает в пот. Возничим с ними не справиться, многие калечатся, у многих ломаются крылья, и, несмотря на крайние усилия,

все они остаются лишенными созерцания сущего». Душа небожественная может сорваться и упасть на землю: «когда… она [душа] будет не в силах сопутствовать богу и видеть сущее, но, постигнутая какой-нибудь случайностью, исполнится забвения и зла и отяжелеет, и, отяжелев, утратит крылья и падет на землю». Здесь в идеалистическую основу системы взглядов Платона вторгается дуализм, учение о противоположности души и тела. Тело рассматривается, в согласии с орфиками и пифагорейцами, как темница души, а душа –

как бессмертная сущность небесного происхождения, вселившаяся в телесную оболочку. В форме мифа рисуется потустороннее происхождение души, ее «крылатая» природа, борьба разумного начала души и чувств, вселение падших душ в телесную форму, падение их на Землю, обреченность их на искупительные перевоплощения. С мифом о природе души у Платона связано и его понимание знания.

Даже под бременем тела на Земле, вдали от занебесной области, душа хранит истинное знание. Это воспоминание о нечувственном бытии, которое она созерцала до вселения на Землю и до своего заключения в тело. И человек может прийти к истинному знанию. Это возможное для человека возвышение до истинно сущего опирается, согласно взгляду Платона, на природу человеческой души — на ее бессмертие, на ее причастность к миру идей, а также на

природу самого чувственного мира. «Всякая человеческая душа говорит Платон устами Сократа по своей природе бывала созерцательницей подлинно сущего». Когда-то, еще до своего вселения в земную телесную оболочку, душа находилась в «занебесных» местах. Там, увлекаемая круговым движением неба, душа во время этого круговращения «созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание, не то знание, которому свойственно возникновение, и не

то, которое меняется в зависимости от изменений того, что мы теперь называем бытием, но то настоящее знание, что заключается в подлинном бытии». Однажды приобретенное душой знание, по Платону, не может погибнуть или быть совершенно утрачено. Оно не может погибнуть даже после того, как душа опускается на Землю и принимает здесь оболочку, «которую мы теперь называем телом и не можем сбросить, как улитки

свой домик». Впечатления, страсти, желания чувственного мира только засыпают, словно песком, навсегда приобретенные душой знания, но не могут их искоренить или уничтожить. Душа всегда обладает возможностью восстановить знание истинно сущего. Средством этого восстановления и является платоновское «припоминание», то есть трудное и долгое воспитание души. Хотя, по Платону, все вещи чувственного мира причастны к миру истинно сущего, но не все они причастны

к нему в одинаковой степени. Из всех существующих в чувственном мире вещей явный отблеск «идей» несут только прекрасные вещи. Поэтому в восхищении красотой Платон видит начало роста души. Человек, способный к восхищению прекрасным, «при виде божественного лица, точного подобия той красоты, или совершенного тела, сперва трепещет, охваченный страхом… затем он смотрит на него с благоговением, как на бога». Действие красоты на душу

Платон изображает в виде мифа о крылатой природе души, и о «прорастании» ее крыльев при созерцании прекрасного. С теорией идей ясно связывается теория одержимости. Эстетическая одержимость рассматривается здесь как путь, ведущий от несовершенств чувственного мира к совершенству истинно сущего бытия. Согласно мысли Платона, человек, восприимчивый к прекрасному, принадлежит к тому небольшому числу людей, которые, в

отличие от большинства, забывшего созерцавшийся ими некогда мир истинного бытия, хранят о нем воспоминание. «Федр» развивает тезис об алогической одержимости, о вдохновенном неистовстве, даруемом свыше, как об основе творчества: «Между тем величайшие блага дает нам исступление, правда, когда оно уделяется нам как божественный дар Прорицательница в Дельфах и жрицы в Додоне в исступлении сделали много хорошего для Эллады и отдельным людям, и целым народам, а в здравом

уме – мало или вовсе ничего» Понятие «одержимости» и «неистовства» распространяется на способности к искусству. «Третий вид одержимости и исступления – от Муз; оно охватывает нежную и непорочную душу, пробуждает ее, заставляет излить вакхический восторг в песнопениях и в иных родах поэзии и, украшая несчетное множество деяний предков, воспитывает потомков Кто же без ниспосланного Музами исступления подходит в порогу творчества, уверенности, что благодаря

одной сноровке станет изрядным поэтом, тот немощен, и все созданное человеком здравомыслящим затмится творениями исступленных». Но взятое в этом смысле понятие «вдохновения» имеет уже мало общего с алогической мистикой Платона. Реальное понятие художественного вдохновения оставляет все права за разумом, за интеллектом, за сознанием. Оно исключает мысль сверхчувственном, потустороннем происхождении столь невидимого художнику воодушевления. Оно есть то «расположение души к живейшему восприятию впечатлений» и к «соображению понятий»,

в котором Пушкин видел ясную, рациональную и реальную суть поэтической вдохновенности.