Борьба за Блока
И.Машбиц-Веров
О
Блоке имеется огромная литература. Его творчество осмысливалось самым различным
образом, нередко — полярно противоположно. Удивительного в этом нет. Еще в 20-х
годах Л. Лозинский писал: «У Блока можно найти всю гамму человеческих
переживаний: от победного приятия и приветствия жизни «звоном щита» до полного
к ней отвращения и отчаяния; от презрения к толпе до пламенного протеста против
несправедливости во имя социальных низов; от утонченной мистики до грубого
реализма; от молитвы Прекрасной Даме до угара богемы и цыганщины». Естественно
поэтому, что, выделяя из системы образов поэта отдельные мотивы, придавая им
превалирующее значение, исследователи и создают различные «облики» художника.
«Всякий критик, — отмечает в своих воспоминаниях жена поэта, — мерит Блока на
свой аршин и делает его таким, каким ему вздумается».
Несомненно,
такой субъективизм критики имеет свои причины. Нет, однако, смысла говорить о
работах, где налицо методологическая несостоятельность: неумение в сложной
«кривой» поэта найти его «прямую». Противоречивые мотивы остаются в таких
работах неосмысленными в их связи и единстве. И это, разумеется, не выявление
противоречий сознания художника, а незрелость логики исследователя. Говоря
словами Белинского, это неумение найти единый «пафос художника». Л. Толстой
говорил о том же, как о неспособности определить «самое важное в произведениях
искусства: фокус, к которому сходятся все лучи или от чего исходят».
Если
же обратиться к трудам, в которых исследователи находят у Блока «единый» пафос,
то мы встретимся с двумя противоположными концепциями. Одна, господствовавшая у
нас при жизни поэта и в начале 20-х годов, господствующая и сейчас в зарубежном
буржуазном литературоведении, видит в Блоке законченного представителя
символизма и, соответственно, религиозно-идеалистического мировоззрения.
Преодоление этих позиций рассматривается как «падение» поэта, приведшее к его
«гибели».
Другая
точка зрения представлена советскими литературоведами и писателями. Они не
отрицают исходных символистских позиций поэта, наличия, подчас, и в дальнейшем
его творчестве символистских мотивов. Но за всем тем они видят в его поэзии
неизменное преодоление этих позиций, переход от символистской фантастики к
реальным проблемам жизни страны и народа. Тем самым Блок осмысливается не
внутри имманентно-идеалистического ряда, а на широкой исторической основе.
Первая
точка зрения была высказана еще самими символистами и их сторонниками и
неоднократно перепевалась ими. Нет нужды останавливаться на этом подробно.
Гораздо больший интерес представляют для нас убедительные опровержения этой
фальшивой концепции.
Еще
Брюсов отмечал, что творчество Блока — это единая лирическая повесть о «пути от
одинокого созерцания к слиянию с жизнью», как писал Брюсов. И именно это делает
Блока поэтом эпохальным, выразителем переживаний не комнатных мечтателей, а той
массы людей, которые в XX веке шли тем же путем.
Бесспорно,
такой переход — доло нелегкое. Это чрезвычайно трудный, сложный, длительный
процесс. Здесь естественны сомнения, колебания, рецидивы прошлого. Но за всем
тем — это вполне реальный, закономерный исторический ироцесс. И лишь по логике
символистов он должен кончиться «трагедией»: творческой и моральной смертью. На
деле это выход из духовного тупика. На это указывал В. И. Ленин еще в 1905
году, говоря о преодолении индивидуализма буржуазных писателей и выходе к
«свободной литературе, оплодотворяющей последнее слово революционной мысли
человечества»: к литературе, которая может еще «в рамках буржуазного общества
вырваться из рабства у буржуазии» и «служить не скучающим и страдающим от
ожирения «верхним десяти тысячам», а миллионам и десяткам миллионов трудящихся,
которые составляют цвет страны, ее силу, ее будущность».
Закономерно
поэтому, что рассматриваемый процесс стал особенно интенсивен после Великой
Октябрьской революции. С непререкаемой убедительностью доказал это Первый съезд
советских писателей. Об освобождении от «рабства у буржуазии», о благотворной
общеидеологической и творческой перестройке под влиянием социалистической
культуры говорили на съезде десятки писателей. Горький имел все основания
заключить, что «беспартийные писатели неплохо научились думать у пролетариата»
и что в результате «те из писателей, которые считались беспартийными,
«колеблющимися», признали большевизм единственной боевой руководящей идеей в
творчестве, в живописи словом». А на следующем съезде советских писателей Самед
Вургун так определил всемирно-историческое культурное значение Октября:
«Социалистическая революция спасла художественную мысль человечества от
духовной нищеты и оскудения, от декадентства и символизма, от неверия в победу
светлого и прекрасного»
Чрезвычайно
интересное свидетельство о громадной трудности духовной перестройки писателя,
воспитанного буржуазной культурой, представляет статья М. Шагинян «Тревога».
Это, в сущности, документ эпохи. И статья эта тем более интересна, что была
опубликована в 1925 году, задолго до Первого съезда писателей, и принадлежит
художнику, в свое время причастному к символизму.
Вот
наиболее существенные признания Шагинян.
Революция
застала ее, как и всех символистов и декадентов, врасплох: «Что же со мной
происходит? Я лежу колечком, как скорпион, носом к носу со своим собственным
концом, видя и щупая окончание того идейного цикла, который меня питал и
которому я служил. Я был последышем большой культурной полосы, которая дошла до
своей кульминации». «Мы обижены, нам плохо, действительно, нам очень плохо».
Затем
Шагинян уточняет, о ком именно она говорит: «Многие усвоили себе декадентское
мировоззрение, попав в полосу торжествующего декадентства и заразившись модой»,
— и ныне они продолжают держаться старого: «Мы хотим остаться верными нашему
мировоззрению, даже если оно неверно».
Но
это — ложно понятая «верность», продолжает Шагинян, необходимо осмыслить свое
положение не с метафизических позиций «религиозной трагедии», а как «болезнь»,
имеющую реальные причины. Таких причин Шагинян называет три: «у нас нет опыта
современности»; «мы поставлены в необходимость овладения новым содержанием
жизни»; наконец, вместо того чтобы «вербовать данные, при помощи которых мы
могли бы овладеть новым опытом», мы нарочито «стараемся не знать». «Марксизм —
огромная организующая сила, он интересует полмира, а кто из нас стал его
изучать?».
Выход
из положения М. Шагинян находит один: «Нам надо суметь выйти из страдательных
состояний и не побояться начать новую причинную цепь событий своей внутренней
жизни». Необходимо, «чтобы мы лицом к лицу соприкоснулись с проблемами новой
культуры, чтобы мы увидели геологический разрез происходящего, научились
перемене и начали мыслить в ее проблемологических масштабах».
Вместе
с тем М. Шагинян отчетливо сознает, что такая борьба со старым за новое
мировоззрение — «есть борьба двух эпох, двух культур». И самое важное — понять,
что «духовное наследство вынесшего нас класса не плодотворит. Его противоречия
психологически непримиримы, разлагают душу, ведут к неврастении. Его бытие
гангренозно. Буржуазная культура на закате, и во чреве ее уже есть младенец —
конкретное бытие грядущей культуры».
На
собственном опыте, став одним из крупнейших советских писателей, М. Шагинян
доказала справедливость своих слов.
Сказанное
Шагинян имеет прямое отношение к «судьбе Блока». Но то, что она пережила после
Октябрьской революции — сознание гибельности воспитавшей ее
декадентско-символистской культуры, необходимость перехода к новой, — Блок
переживал еще в рамках буржуазного общества. Такова, в сущности, основная тема
всего его творчества.
В
своей «Повести о жизни» К. Паустовский неоднократно обращается к поэзии, потому
что здесь он находит «жизнь, доведенную до полного выражения, раскрытие мира во
всей его глубине». И характерно, что именно о стихах Блока писатель вспоминает
чаще всего. В его поэзии он находит и воплощение подлинной любви к Родине —
«чувства своей страны — особенной, очень дорогой и милой в каждой ее мелочи,
без чего нет настоящего человека»; и великое «напряжение жизни», о чем поют
«широкие и светлые, как дыхание утра, строки Блока»; и интимнейшее выражение
преданной и чистой, простой человеческой любви; и «вещие слова» об огромном
горе русских людей, замордованных царизмом и замученных империалистической
войной.
Таков
в восприятии Паустовского Блок: в его поэзии — «раскрытие мира». Поэты же,
верные символизму и декадентству, предстают перед Паустовским совсем иными: все
они идут мимо жизни, мимо России, мимо войны: «Поэты-символисты начисто
потеряли представление о реальности, пели о бледных призраках страсти и огне
нездешних вожделений».
Для
К. Федина «основа основ поэтической темы Блока — распад старого мира». Это —
«поэт высокого гражданского чувства», его противоречия и трагедия «бесстрашно
расширяют наш взгляд на содержание исторических событий рубежа двух эпох,
просвечивают молниями революционной борьбы». Блок «обрек на гибель время,
которому принадлежал, и воспел победу другого времени, которое породило
Советскую страну».
Юрий
Либединский вспоминает, что когда «началась война и всю предвоенную жеманную
поэзию словно ветром развеяло, все оказалось легковесно, фальшиво и не по
существу», «Стихи о России» Блока говорили именно о том, «что по-настоящему
весомо: о родной природе, о русской жизни, о войне». «Я не знаю поэта, который
с такой точностью выразил бы наше время, как его выразил Блок» — признавался
Либединский.
В
полном согласии с идеалистической критикой художественно воплощали в своем
творчестве образ Блока некоторые поэты-символисты. Ив. Кубиков справедливо
писал о цикле «Из стихов о Блоке» Марины Цветаевой: «Она возвела поэта в чин
Христа еще при жизни, а себя — в мироносицы». Но поэты из демократической среды
рисовали образ Блока по-другому, отметая мистический «апофеоз», видя в нем, как
и Паустовский, «раскрытие мира». И как бы отвечая на славословия мистиков,
Багрицкий писал:
От
славословий ангельского сброда,
Толпящихся
за твоей спиной,
О
Петербург семнадцатого года,
Ты
косолапой двинулся стопой!
И
что тебе прохладный шелест крылий!..
Былые
годы тяжко проскрипели,
Как
скарбом нагруженные возы,
Засыпал
снег певницы и свирели,
Но
нет по ним в твоих глазах слезы...
Какие
тени в подворотне темной
Вослед
тебе глядят — в ночную тьму?
С
какою ненавистью неуемной
Они
мешают шагу твоему...
В
борьбе за Блока советское литературоведение занимает определенную позицию. Это
не означает отсутствия разногласий и нерешенных еще проблем. Но основное
положение, единое для современного советского литературоведения, заключается в
том, что Блок — не комнатный «религиозный поэт», устами которого говорит
обреченность. Это поэт эпохальный, выразитель мыслей и чувств многих и многих
людей «страшных лет» России, эпохи острейшей борьбы двух миров; поэт «борьбы
между мраком и светом», в которой побеждает свет. Хорошо сказал об этом К.
Федин: «Проникновенная близость Блока к судьбам родины, как бы ни были они
трудны, держала его дух в непреходящей работе. И эта работа, это видение судеб
родины и сделало его образ — прямым, с приподнятой головой».
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.biografia.ru/