«Романность»
лирики Анны Ахматовой
Поэзия Анны
Ахматовой периода ее первых книг (“Вечер”, “Четки”, “Белая стая”) — почти
исключительно любовная лирика. Ее новаторство как художника проявилось
первоначально именно в этой традиционной, вечной, многократно использованной и,
казалось бы, до конца отыгранной теме. Новизна любовной лирики А. Ахматовой
сразу бросалась в глаза современникам чуть ли не с первых ее стихов, но, к
сожалению, знамя акмеизма, под которое встала молодая поэтесса, долгое время
как бы драпировало в глазах многих ее истинный, оригинальный облик и заставляло
постоянно соотносить ее стихи с различными поэтическими течениями: то с
акмеизмом, то с символизмом, а то с некоторыми почему-либо выходившими на
первый план модными теориями.
Выступавший на
вечере А. А. Ахматовой в Москве в 1924 году Леонид Гроссман остроумно и
справедливо говорил: “Сделалось почему-то модным проверять новые теории
языковедения и новейшие направления стихологии на “Четках” и “Белой стае”.
Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин стали вдруг разрешаться
специалистами на хрупком и тонком материале этих замечательных образцов
любовной элегии. К поэтессе можно было отнести горестный стих А. А. Блока: ее
лирика и впрямь стала “достоянием доцента”. Это, конечно, почетно и для всякого
поэта совершенно неизбежно, но это менее всего отражает то неповторимое
выражение поэтического лица, которое дорого бесчисленным читательским
поколениям”. И действительно, две вышедшие в 20-х годах книги об А. Ахматовой,
одна из которых принадлежала В. Виноградову, а другая — Б. Эйхенбауму, почти не
раскрывали читателю ахматовскую поэзию как явление искусства, то есть
воплотившегося в слове человеческого содержания.
Однако не можем
не отдать должное замечательному лите-ратуррведу Б. Эйхенбауму. Важнейшей и,
может быть, наиболее интересной его мыслью было высказанное положение о
“романности” ахматовской лирики, о том, что каждая книга ее стихов представляет
собой как бы лирический роман, восходящий к реалистической прозе и имеющий к
тому же в своем генеалогическом древе именно русскую традицию. Доказывая эту
мысль, он писал в одной из своих рецензий: “Поэзия Ахматовой — сложный
лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его
повествовательных линий, можем говорить о его композиции, вплоть до соотношения
отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали
характерное чувство интереса к сюжету — к тому, как разовьется этот роман”.
О “романности”
лирики А. Ахматовой интересно писал и Василий Гиппиус (1918). Он видел разгадку
успеха и влияния А. Ахматовой и вместе с тем объективное значение ее любовной
лирики в том, что эта лирика пришла на смену умершей или просто отошедшей на
задний план форме рома- на. И действительно, рядовой читатель может недооценить
звуковое и ритмическое богатство таких, например, строк: “и столетие мы лелеем
еле слышный шорох шагов”, — но он не может не плениться своеобразием повестей —
миниатюр, где в немногих строках рассказана настоящая драма. Такие миниатюры —
рассказ о сероглазой девочке и убитом короле, рассказ о прощании у ворот
(стихотворение “Сжала руки под темной вуалью...”), напечатанный в первый год
литературной известности Анны Ахматовой.
Потребность в
романе для русского общества XX века — потребность весьма насущная. Роман стал
необходимым элементом жизни, как лучший сок, извлекаемый, говоря словами М. Ю.
Лермонтова, из каждой ее радости. В нем увековечивались сердца со своими
неповторимыми особенностями, и, конечно, круговорот идей, неуловимый фон милого
быта. Но роман в прежних формах, роман как плавная и многоводная река, стал
встречаться все реже, стал сменяться сначала стремительными ручейками
(“новелла”), а там и мгновенными “гейзерами”, романами-миниатюрами. Именно в
этом роде искусства, в лирическом романе-миниатюре, в поэзии “гейзеров” Анна
Ахматова достигла большого мастерства. Вот один из таких романов (стихотворение
“Смятение”): Как велит простая учтивость, Подошел ко мне, улыбнулся, Полуласково,
полулениво Поцелуем руки коснулся — И загадочных, древних ликов На меня
посмотрели очи...
Десять лет
замираний и криков, Все мои бессонные ночи Я вложила в тихое слово И сказала
его — напрасно.
Отошел ты, и
стало снова На душе и пусто и ясно.
Роман кончен.
Трагедия, продолжавшаяся целых долгих десять лет, уместилась в одном кратком
событии, одном жесте, взгляде, слове.
Многие
центральные мотивы лирики А. Ахматовой напоминают темы русских
социально-психологических романов: судьба человека, неслучайность встреч людей
и переплетения их жизненных путей, тема вины и ответственности за судьбы
близких. Действительно, прав был О. Мандельштам, когда сказал, что А. Ахматова
“принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство
русского романа девятнадцатого века”.
Нередко
миниатюры А. Ахматовой были, в соответствии с ее излюбленной манерой,
принципиально не завершены и походили не столько на маленький роман в его, так
сказать, традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа
или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей читателя
додумывать то, что происходило между героями прежде: Хочешь знать, как все это
было? — Три в столовой пробило, И, прощаясь, держась за перила, Она словно с
трудом говорила: “Это все... Ах, нет, я забыла, Я люблю вас, я вас любила Еще
тогда!” “Да”.
Возможно,
именно такие стихи наблюдательный Василий Гиппиус и назвал “гейзерами”,
поскольку в подобных стихах-фрагментах чувство действительно как бы мгновенно
вырывается наружу из некоего тяжкого плена молчания, терпения, безнадежности и
отчаяния.
Стихотворение
“Хочешь знать, как все это было?..” написано в 1910 году, то есть еще до того,
как вышла первая ахматовская книжка “Вечер” (1912), но одна из самых
характерных черт поэтической манеры А. Ахматовой в нем уже провились достаточно
ярко. А. Ахматова всегда предпочитала “фрагмент” связному, последовательному и
повествовательному рассказу, так как он давал прекрасную возможность насытить
стихотворение острым и интенсивным психологизмом; кроме того, как ни странно,
фрагмент придавал изображаемому событию своего рода документальность: ведь
перед нами и впрямь не то отрывок из нечаянно подслушанного разговора, не то
оброненная записка, не предназначавшаяся для чужих глаз. Мы, таким образом,
заглядываем в чужую драму как бы ненароком, словно вопреки намерениям автора,
не предполагавшего нашей невольной нескромности, Нередко стихи А. Ахматовой
походят на беглую и как бы даже “необработанную” запись в дневнике: Он любил
три вещи на свете: За вечерней пенье, белых павлинов И стертые карты Америки.
Не любил, когда
плачут дети, Не любил чая с малиной И женской истерики.
...А я была его
женой.
Иногда такие
любовные “дневниковые” записи были более распространенными, включали в себя не
двух как обычно, а трех или даже четырех действующих лиц, а также какие-то
приметы, детали интерьера или пейзажа, но внутренняя фрагментарность, похожесть
на “романную страницу” неизменно сохранялась и в таких миниатюрах: Там тень моя
осталась и тоскует, Все в той же синей комнате живет, Гостей из города за
полночь ждет И образок эмалевый целует.
И в доме не
совсем благополучно: Огонь зажгут, а все-таки темно...
Не оттого ль
хозяйке новой скучно, Не оттого ль хозяин пьет вино И слышит, как за тонкою
стеною Пришедший гость беседует со мною? В этом стихотворении чувствуется
скорее обрывок внутреннего монолога, та текучесть и непреднамеренная открытость
душевной жизни, которую так любил в своей психологической прозе Л. Н. Толстой.
Итак, мы видим,
что лирика А. Ахматовой удивительным образом совместила в себе разнообразие
стиха, образность речи, психологизм, конфликтность, содержательное богатство
русского романа.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://www.coolsoch.ru/