Художественная
идея и ее воплощение в поэме "РЕКВИЕМ"
Идея
"Реквиема" А. Ахматовой может быть выражена в форме долженствования и
противоречия. Поэт должен выразить"свое личное горе, иначе- паралич
памяти безумие". Поэт должен
выразить народное горе, стать голосом "стомильонного народа", иначе -
разрыв-исторической памяти и потеря исторического смысла. Но единственная
возможная реакция на ужас происшедшего - немота. Отсюда трагическое
противоречие "Реквиема": необходимость слова в ситуации немоты. Б.
Пастернак в своей рецензии на военные стихотворения А. Ахматовой писал об одном
из них: "Ее стихи об убитом ленинградском мальчике полны душераздирающей
горечи и написаны словно под диктовку матери или старой севастопольской
солдатки". Прежде чем обратиться к "Реквиему", приведем одно из
военных стихотворений Ахматовой и приглядимся к тому, какими средствами
создается впечатление записывания под диктовку убитой горем матери:
И все, кого
сердце мое не забудет,
Но кого нигде
почему-то нет...
И страшные
дети, которых не будет,
Которым не
будет двадцать лет,
А было восемь,
а девять было, А было...
- Довольно, не
мучь себя,
И все, кого ты
и вправду любила,
Живыми
останутся для тебя.
Два многоточия,
обрывающих фразы, полубезумное "почему-то", в котором скрывается
отчаянное "почему?", еще ближе к без- умию - перечисление, передающее
неотступность горя ("А было восемь, а девять было, / А было...") -
это все признаки речи на грани немоты. На рубеже тридцатых - сороковых
Ахматова, если так можно выразиться, пишет под диктовку немоты:
Последнюю и
высшую награду - Мое молчанье - отдаю Великомученику Ленинграду.
Немота,
невозможность говорить становится лейтмотивом "Реквиема", поэме о
мире как бессмысленном сне и о горе, бессловесном, невыразимом: Все
перепуталось навек, . И мне не разобрать Теперь, кто зверь, кто человек, И
долго ль казни .ждать. Вот как об этом рассуждает И. Бродский:
"Трагедийность "Реквиема" не в гибели людей, а в невозможности
выжившего эту гибель осознать. Его, "Реквиема", драматизм не в том,
какие ужасные события он описывает, а в том, во что эти события превращают
твое... сознание, твое представление о самом себе".
Никто в русской
поэзии не мог лучше Ахматовой простым и сдержанным словом выразить
экстремальное душевное состояние. Это удивительное свойство ее стихотворений
обнаружилось еще в 10-е годы, когда были написаны такие, например, строки:
Десять лет
замираний и криков,
Все мои
бессонные ночи
Я вложила в
тихое слово
И сказала его -
напрасно.
Пережитое
Ахматовой в тюремных очередях, однако, превышало все возможные "замирания
и крики" обычной жизни. Это, как и концлагеря, еврейские гетто, колымские
рудники и другие ужасы XX века, ощущалось как нечто запредельное, подрывающее
человеческий опыт и "исторические привычки". Как же это выразить?
Ахматова сделала, казалось бы, невозможное: выразила немоту и таким образом
преодолела немоту (то есть сделала то, к чему призывала другая мученица русской
поэзии XX века - М. Цветаева: " - Петь не могу! Это воспой!").
Испытывая
жестокие угрызения совести (которые пытается реконструировать И. Бродский:
"... Да что же ты за монстр такой, если весь этот ужас и кошмар еще и со
стороны видишь?"), Ахматова подвергает свои же собственные страдания
поэтическому анализу:
Уже безумие
крылом
Души накрыло
половину,
И поит огненным
вином
И манит в
черную долину.
И поняла я, что
ему
Должна я
уступить победу,
Прислушиваясь к
своему,
Уже как бы
чужому бреду.
Лирический
герой Ахматовой раздваивается: с одной стороны, сознание, страдающее и не
выдерживающее страдания, с другой стороны, сознание, наблюдающее за этим
страданием как бы со стороны:
Нет, это не я,
это кто-то другой страдает.
Я бы так не
могла, а то, что случилось,
Пусть черные
сукна покроют
И пусть унесут
фонари...
Ночь.
Выражение
невыразимого - задача, не решаемая с помощью привычного к горю простого и
сдержанного слова Ахматовой. Ясная логика и классический строй ее стиха
прерывается, размер нарушается. "Черные сукна", ночь без фонарей -
иносказания, означающие остановившуюся, парализованную речь. Как
"личность", как лирическое "я" Ахматова не может говорить.
Благодаря чему она все же говорит, благодаря чему вновь обретает классические
размеры и благородную ясность? Она получает право на слово как обязанность -
призвания сказать от имени всего "стомильонного народа". Она должна
свидетельствовать: "Как-то раз кто-то "опознал" меня, - пишет
Ахматова "вместо предисловия". - Тогда стоящая за мной женщина с
голубыми губами... очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила
меня на ухо (там все говорили шепотом):
- А это вы
можете описать?
И я сказала:
- Могу".
И Ахматова
начинает свидетельствовать - с опорой на традицию, на мировую культуру.
"Мы все время слышим разные голоса, - говорит о "Реквиеме"
Бродский, - то просто бабий, то вдруг поэтессы, то перед нами Мария". Вот
"бабий" голос, пришедший из заплачек и горестных русских песен:
Эта женщина
больна,
Эта женщина
одна,
Муж в могиле,
сын в тюрьме,
Помолитесь обо
мне.
Вот-
"поэтесса", с безмерным удалением оглядывающаяся на погибший, как
Атлантида, серебряный век:
Показать бы
тебе, насмешнице
И любимице всех
друзей,
Царскосельской
веселой грешнице,
Что случится с
жизнью твоей...
Вот, наконец,
деда-Марии" жертвенные тюремные очереди приравнивают каждую мученицу-мать
к Богоматери:
Магдалина
билась и рыдала,
Ученик любимый
каменел,
А туда, где
молча Мать стояла,
Так никто
взглянуть и не посмел.
Три древних
традиции - народно-песенная, поэтическая (недаром процитированы пушкинские
слова: "каторжные норы") и христианская помогают лирической героине
"Реквиема" выстоять в неслыханном испытании. "Реквием"
завершается преодолением немоты и безумия - торжественным и героическим стихотворением.
Стихотворение перекликается со знаменитыми "Памятниками" - Горация,
Державина и Пушкина. Ахматова "дает согласье" на памятник себе, но с
условием, что поставят его
...здесь, где
стояла я триста часов
И где для меня
не открыли засов.
То есть с
условием, что это будет памятник не поэту, а матери, одной из многих и многих.
Завершение "Реквиема" таким "памятником" означает победу
человека над ужасом и оцепенением, победой памяти и смысла:
Затем, что и в
смерти блаженной боюсь
Забыть
громыхание черных марусь,
Забыть, как
постылая хлюпала дверь
И выла старуха,
как раненый зверь.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://sochok.by.ru/