Герцен и Достоевский
Введение.
Русских демократических деятелей середины XX века часто называют просветителями. Это верно, но только отчасти. Классические просветители исходили из здравого смысла, который должен диктовать свои законы действительности. Белинский, Герцен, Чернышевский, Добролюбов и Достоевский уже прекрасно понимали, что реальность хитрее, умнее самого глубокого ума, что смысл не в нашей голове, а в объективном мире (как, впрочем, и бессмысленность тоже).
Положение о том, что разум не в нашей голове только, но и в самой реальности, могут разделять как идеалисты, так и материалисты. Но для идеалистов разум безусловно и однозначно выше реальности (он сотворил ее, он вечен, тогда как материя преходяща). Материалисты (умные, разумеется, а не вульгарные) видят более сложное отношение между разумом и действительностью. С их точки зрения, и материя, то есть обыкновенный человек, субъект, индивид, имеет свои права. Больше того, счастье отдельного, маленького человека - это самоцель, а не простое средство для воплощения мирового духа.
А если материя имеет свои несомненные права, если личность сама по себе самоцель, то она имеет право и на защиту своих интересов, на восстание против несправедливого порядка вещей. Но восстание только тогда оправдано, когда оно выражает новый, более высокий разум самой действительности.
Часть I
Право человека на бунт.
Как видим, и Ницше, и русские демократы пришли к выводу о праве личности отрицать существующий порядок вещей. Но у Ницше это право более сильного (аристократичного, благородного) на попрание низшего. Ибо объективного разума, объективной справедливости просто не существует. Поэтому Ницше - нигилист. Поэтому Ницше за бунт, но, безусловно, против революции. Причем это бунт против всего мира, против действительности как таковой.
Согласно Герцену, человек выделился из природы и противопоставил себя, свои цели природе. В этом смысле он тоже имеет право на борьбу с природой, с несправедливыми общественными порядками, которые существуют объективно по отношению к личности как вторая природа. В своем замечательном философском произведении “Письма об изучении природы” Герцен (1812-1870) доказывает, что человек отделяется от природы, в известном смысле противостоит ей - потому, что является ее необходимым собственным дополнением и продолжением. "Природа, - пишет Герцен, - не заключает в себе всего смысла своего - в этом ее отличительный характер; именно мышление и дополняет, развивает его природа - только существование и отделяется, так сказать, от себя в сознании человеческом, для того чтобы понять свое бытие, мышление делает не чуждую добавку, а продолжает необходимое развитие, без которого вселенная не полна, - то самое развитие, которое начинается со стихийной борьбы, с химического сродства и оканчивается самопознающим мозгом человеческой головы"1
Таким образом, право человека на бунт, вернее, на революцию - это право самой природы, которое она доверила или передоверила человеку как своему необходимому дополнению. Но если революция, - то есть сознательное изменение действительности посредством отрицания ее - не просто отрицает реальность, а является тем средством, без которого сама реальность не может дорасти до своего разума, своего понятия, как сказал бы Гегель, то революция качественно отлична от нигилистического бунта, является его прямой противоположностью. Нигилистический бунт отрицает все, потому что ни в чем не видит ни разума, ни добра, ни красоты. “Бог умер”, - сказал Ницше. Напротив, революционер черпает свое отрицание из самой реальности, которая нуждается в революционном изменении человеком для своего дальнейшего роста, развития”. Разумение человека не вне природы, а есть разумение природы о себе, - продолжает Герцен - ... законы мышления - осознанные законы бытия, что, следственно, мысль нисколько не теснит бытия, а освобождает его..“ 2
Для Ницше насилие есть альфа и омега бунта, бунт не опирается ни на какое право, кроме права сильнейшего, права сверхчеловека. Для русских революционных демократов революция подобна повивальной бабке, которая освобождает уже заключенную в реальности мысль, объективный смысл, который, однако, без помощи революции не мог бы появиться на свет, и реальность стала бы разлагаться, как народившийся ребенок в утробе матери. Другими словами, революционное насилие понимается здесь так же, как понимал свою роль Сократ: умен не я, говорил он своим ученикам, умны вы, а я только помогаю вашим мыслям появиться на свет, как это делает повивальная бабка.
Революционная Россия.
Вместе с тем Герцен догадывался, что “революция в России будет ужасной, разрушительной, рождающей не разум, а выпускающей на волю адскую энергию неразумия”3. Причина этого в том, что народ веками удерживался и рабском состоянии, он дик и невежествен. И не только терпеть, а превращать неразумное и дикое в подлинный народ, то есть силу сознательную, ставшую разумной силой самой реальности. Такой революционный народ разрушает только то, что должно быть разрушено, но главная его цель не разрушение, а рождение нового, доброго, разумного.
Предшествующие революционные движения на Западе были сопряжены с колоссальными жертвами и разрушениями. Вспомним Тридцатилетнюю войну начала XVII века, крестьянское восстание в Германии под предводительством Мюнцера, так называемые “сентябрьские убийства” во время Французской революции, когда бедняки вырезали аристократию с чудовищной жестокостью, не щадя ни детей, ни беременных женщин, расправы пугачевцев в России.
При Николае I многие из его окружения, как, например, шеф жандармов Дубельт, были уверены, что революция низов России не грозит, ибо царь и народ едины. Это убеждение имело некоторые основания, недаром Герцен называл Россию XIX века “царским коммунизмом”, “казачьим коммунизмом”. Русская поземельная община исключала частную собственность на землю, и царь со своей государственной машиной был до известной степени гарантом сохранения такого положения. Вот почему Герцен и Чернышевский обращались к царю-“освободителю”. Герцен посылал ему письма, а Чернышевский издал адресованные Александру II “Письма без адреса”.
Русские демократы убеждали царя, революцию в России можно предотвратить только одним путем - осуществив ее, подобно Петру Великому, сверху. Программа революции сверху включала в себя наделение крестьян землей, окончательное освобождение от тяжелого наследия крепостного права и просвещение народа. Причем просвещение предполагало не только строительство школ, больниц, но и уравнивание крестьян в гражданских правах с помещиками. Одним из главных средств воспитания народа мыслилась новая национальная политика. Ведь если другие народы в России останутся на положении инородцев, то это бумерангом ударит, прежде всего по русскому народу, внушит ему шовинистическое, развращающее сознание. Тот, кто воспитывает в своем народе шовинизм и прочие пороки, пусть потом не жалуется на погромы и жестокости, обращенные против самих “воспитателей”.
Сознание русского народа.
Увы, ответом на эти письма Герцена было жестокое подавление Польши, требовавшей для себя таких прав, как, например, преподавание в школе на родном языке кстати, этого права Польша не получила вплоть до 1917 года.
Ситуация, таким образом, русским демократам казалась совершенно безнадежной. С одной стороны, революция неизбежна, потому что верхи не идут на разумные меры, не хотят реального компромисса с низами. С другой, в низах копится разрушительная колоссальная энергия, злоба, обращенная не просто против верхов, но против культуры, цивилизации - адская нигилистическая энергия. И правительство не делает ничего, чтобы просветить народ, напротив, загоняет его в бунт, бессмысленный и беспощадный. Просветительская деятельность демократов насильственно прерывается, -печатные издания Герцена не доходят до народа остающегося в большинстве своем неграмотным.
Надо продолжать свое безнадежное дело - результаты когда-нибудь скажутся. Продолжать не по причине веры в абсурд, а в то, что объективный разум все же существует. Но эта вера в разум истории не избавляет русских демократов от скорби по бесцельно сгубленным жизням. Противоречие между реальным безжалостным ходом истории, которая движется не работою умных людей, а глупостями дураков и невежд, и отдельной личностью, гибнущей в ходе безжалостного мирового разума, это противоречие Герцен сознает не с меньшей болью и ясностью, чем Кьеркегор. Но вывод его другой.
Его, как и Кьеркегора, не утешает, что когда-нибудь в далеком будущем установится гармония и справедливость “Если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития, - я и там просил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр. и пр.: иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головою Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братий по крови” 4.
Нет, революция, даже при ее полном успехе не введет нас в тысячелетнее царство блаженства - блаженства не будет хотя бы уже потому, что ему предшествовали гекатомбы жертв истории. Что касается России, то ее будущее (социалистическое) предстает Герцену и ужасным, и ослепительно великим.
Герцен не верит, что Россия пойдет вслед за Западом, повторяя eго. Прежде всего потому, что историческая роль Запада уже завершена, после неудачной революции 1848 года в Европе установилось безраздельное ггосподство мещанства (в этом выводе Герцен опять таки близок Кьеркегору и Ницше): “История для Запада, зaкончилась, но в России бурлят какие то пока еще неведомые силы, которые, вырвавшись наружу, сдвинут и Запад с мертвой точки, вдохнут в него новую жизнь”5.
Над этой мыслью, идущей еще от славянофилов, много потешались. Маркс даже полагал, что Герцен шпион царского правительства, желающего объединить веса отсталый славянский мир против более прогрессивного буржуазного Запада, беременного социалистической революцией “Тем не менее, - пишет Герцен, - я смело, повторяю, что один факт общинного владения землею и перед передележа полей сам по себе оправдывает предположение, что наша невозделанная почва, наш чернозем способнее для посева зерна, собранного с западных полей Способнее по стихиям, из которых она состоит, способнее потому, что на ней меньше мусора и всякого рода развалин, чем на западных полях.
- Стало быть, Россия все- таки от Запада возьмет это оплодотворяющее зерно?
- Стало быть.
- Ну, где же тот новый элемент, который она вносит в жизнь устарелого Запада, долженствующий пересоздать его?
- На что пусть отвечают те, кто это говорит. Я этого никогда не говорил”6
Где этот новый элемент, Герцен не знает, он не уверен на сто процентов, что Россия пойдет по этому пути, а только предполагает “большую способность к нему”7
Особая, спасительная миссия России - это общее место консервативной российской идеологии второй половины XIX века продолжение в новых условиях утопии о “Третьем Риме” Но консерваторы считали, что Россия должна вернуться или к допетровскому состоянию (славянофилы), либо же заморозить нынешнее свое состояние “царского коммунизма”, то есть общинного землевладения внизу и чиновничье-бюрократического аппарата наверху, в качестве идеала и примера для погрязшего в разврате западного мира. Консервативные идеи, как показала история, начались утопиями. Гораздо ближе к реальности предположение Герцена, что Россия перенесет на свою почву плоды западного развития и окажется более чем Запад, способной к продолжению дела Запада. Но в какой неожиданной форме осуществись это предсказание! Россия переняла от Запада марксизм - учение, к которому Герцен почти до конца своей жизни относился с недоверием и насмешкой. О развитии на российской почве в конце XX века плодов западной цивилизации в более широком смысле (то есть техники, науки, культуры), к тому же более успешном, чем на современном Западе, можно говорить лишь с очень большими оговорками.
Часть II
Религиозно- нравственные идеи.
Огромное место в истории русской и мировой философской мысли занимает великий писатель-гуманист Ф. М. Достоевский (1821-1881).
В своих общественно-политических исканиях Достоевский пережил несколько периодов. После увлечения идеями утопического социализма (участие в кружке петрашевцев) произошел перелом, связанный с усвоением им религиозно-нравственных идей. Начиная с 60-х годов исповедовал идеи почвенничества, для которого была характерна религиозная ориентированность философского осмысления судеб русской истории. Вся история человечества с этой точки зрения представала как история борьбы за торжество христианства. Самобытный путь России в этом движении заключался в том, что на долю русского народа выпала мессианская роль носителя высшей духовной истины.
“ Он призван спасти человечество через “новые формы жизни, искусства” благодаря широте его “нравственного захвата””8. Таким образом, Достоевский делал упор на “русское решение” социальных проблем, связанное с отрицанием революционных методов общественной борьбы, с разработкой темы об особом историческом призвании России, способной объединить народы на основе христианского братства.
Религиозно- нравственные идеи.
Философские взгляды Достоевского приобрели небывалую нравственно-эстетическую глубину (отсюда тезис - “красота спасет мир”), взятую под углом зрения религиозной идеи.”В понимании человека Достоевский выступал как мыслитель экзистенциально-религиозного плана, пытающийся через призму индивидуальной человеческой жизни решить “последние вопросы” бытия”9. Он развивал специфическую диалектику “идеи” и “живой жизни”, при этом идея для него обладает бытийно-энергийной силой, и в конце концов живая жизнь человека есть не что иное, как воплощение, реализация идеи (“идееносные герои” романов Достоевского). Сильные религиозные мотивы в философском творчестве Достоевского противоречивым образом сочетались с определенными богобор-ческими мотивами и религиозными сомнениями. Достоевский оказал сильное влияние на религиозно-экзистенциальное направление в русской философии начала XX в., а также стимулировал развитие экзистенциальной и персоналистской философии на Западе.
Выводы
Собственно философская мысль в России формировалась не на пустом месте, а под влиянием достижений мировой философии. Но этот источник и не единственный и недостаточный, чтобы с его помощью можно было объяснить специфику русской философской мысли. Она во многом складывалась под влиянием социально-культурных процессов, происходивших на Руси предпосылки для возникновения философского сознания созревали уже в культуре языческой Руси, христианизация же ее (X в.) сыграла наиболее активную роль в становлении русской философской культуры. У колыбели русской философской мысли стояли произведения киевского философа - митрополита Иллариона, давшего философско-историческое и этико-гносеологическое толкование русской жизни конца Х - начала XI в., поставившего вопрос о месте русского народа в мировой истории, об историческом значении принятия им христианства (“Слово о законе и благодати”, “Молитва”, “Исповедание веры”). Ценными источниками русской средневековой общественной мысли явились литературные памятники: “Слово о полку Игореве” (XII в.), летописные своды “Повесть временных лет” (XI-XII вв.) и др. Процессы политического единения Руси, образования русской национальности, укрепления феодализма, приобщения Руси к мировой культуре (через Византию), настойчиво требовавшие глубокого социально-философского осмысления, также в немалой степени обусловили своеобразие русской философской культуры. Философия революционных демократов явилась шагом вперед в развитии материализма и диалектики, но они не дали последовательно научного и систематически обоснованного ответа на вопросы, поставленные перед философией развитием науки, общественной жизни и революционного движения.