Каузальные теории референции
Блинов А.К.
1. Идентифицирующие дескрипции
Как
мы видели при обсуждении конвенциональности значения, использование понятия
конвенции не решает проблему индивидуирующих функций, т.е. процедуру
прослеживания индивидов сквозь возможные миры. Эта проблема обладает
относительной независимостью от формальных проблем семантики возможных миров.
Для
решения задачи идентификации предмета обозначения привлекается понятие
дескрипции, понимаемой при этом как языковая (текстовая) характеристика
предмета по некоторым из его признаков, которая может употребляться в языке
(речи) вместо имени этого предмета. Успешность такого употребления выступает
показателем релевантности тех параметров, по которым произведена дескрипция.
Например,
вместо имени "Наполеон" можно употребить дескрипцию "побежденный
при Ватерлоо" — или, скажем, дескрипцию " vaincu a Waterloo ",
являющуюся переводом первой на другой естественный язык. Вместе с тем
дескрипция "побежденный при Бородино" будет указывать на Наполеона, а
ее перевод на французский язык — " vaincu a Borodino " — наоборот, на
его противника Кутузова: поскольку в указанном сражении было уничтожено
примерно равное число людей с обеих сторон, а войска при этом остались на
прежних позициях, то вопрос о том, кто же при этом оказался победителем,
оказывается вопросом интерпретации. Естественный язык при этом выступает не в
качестве некоторой эмпирической догмы ("язык, на котором в
действительности говорят все французы"), а в качестве некоторого основания
формализации (например — язык, совокупность всех тривиально истинных
предложений которого единственным образом определяет объем понятия истины для
его носителя). Дескрипция оказывается, таким образом, релятивизованной к
некоторой системе описания, или концептуальной схеме. Наиболее простым — и
наиболее привлекательным для многих, в том числе наиболее авторитетных,
исследователей — путем снятия этой проблемы оказывается отождествление
концептуальной схемы с языком. Однако такой ход не устраняет затруднений,
связанных с идентификацией референта в интенсиональных контекстах. Для их
элиминации привлекаются понятия коммуникативного намерения, иллокутивной силы
высказывания и множество других, достаточно гетерогенных понятий, коррелирующих
в том отношении, что они образуют некую "референцию говорящего" (К.
Доннелан), управляющую семантической референцией.
Для
устранения проблем, вытекающих из подстановки кореферентных выражений, в
теориях значения привлекаются множество самых разнообразных техник и понятий,
большинство из которых сходны в том отношении, что они апеллируют к
представлениям о некой "референции говорящего", управляющей
семантической референцией. Пафос подобных усилий заключается в следующем: поскольку
невозможно непосредственное указание на объекты в референциально непрозрачных
контекстах и требуются дополнительные идентифицирующие процедуры, постольку
проблема референции оказывается связанной с проблемой индивидуации некоего
предмета. Возможна ли все же индивидуация посредством именно дескрипций и каким
требованиям должны отвечать такие дескрипции?
Суть
принципа идентифицирующих дескрипций резюмирована в известном утверждении
"дескриптивной метафизики" П. Стросона: "Имя ничего не значит
без поддержки дескрипций". В соответствии с этим принципом знание ряда
дескрипций обеспечивает возможность выделения "базисного индивида" —
референта собственного имени — единственным образом. Так, возможность
распознавания человека по имени Цицерон достигается при условии знания
дескрипций "великий оратор" и "житель Древнего Рима"
определенным образом. Однако, с этим требованием определенности понимания
дескрипций, лежащих в основании индивидуации, связана проблема
межконтекстуальной многозначности: дескриптивный способ указания не гарантирует
выделения во многих ситуациях единственного референта, удовлетворяющего
имеющимся в наличии дескрипциям.
Когда
говорящий утверждает нечто, обладающее формой " N есть Р", где N —
имя, а Р — предикат, то условия истинности выглядят следующим образом:
сказанное истинно ТТТ:
а)
имеется некая (объектная) сущность, связанная определенным образом с
использованием имени " N ";
б)
предмет, существующий этой сущностью (т.е. существование этого предмета задает
"наличие" этой сущности), обладает свойством, означенным
"Р".
Возникающий
в связи с этим вопрос может быть сформулирован так: каким образом
идентификационные особенности предмета должна быть связана с использованием
имени " N ", чтобы имя указывало на предмет?
Согласно
принципу идентифицирующих дескрипций, ответ заключается в следующем: такой
объект должен обладать свойствами, которые фиксируются соответствующими
дескрипциями. По традиционным представлениям, идущим от Рассела и Фреге,
указание на предмет возможно в случае представления собственного имени как
совокупности дескрипций: знание таких, например, дескрипций, как "ученик
Платона" и "учитель Александра Македонского", считается
достаточным для указания на человека по имени "Аристотель".
Возможность указания при таком подходе определяется некоторым уровнем знания об
объекте, а сама проблема указания ставится как эпистемологическая проблема.
Теория Рассела о дескриптивном содержании имен (по крайней мере, обычных имен
собственных) является фрегеанской в том отношении, что, согласно ней, имена
обеспечивают референцию к вещам через дескриптивное содержание, которое связано
с именем. Иными словами, имя связано с эквивалентным (синонимичным) множеством
дескрипций, и имя относится к чему бы то ни было, что удовлетворяет всем (или
наибольшему количеству из имеющихся или возможных) дескрипций. С такой точки
зрения, дескрипции дают значение имени, определяя предмет референции, который
является чем бы то ни было, что удовлетворяет (или лучше всего удовлетворяет)
дескрипции. Так, имя собственное является сингулярным выражением обращения,
которое используется, чтобы обеспечить референцию к единственному индивиду или
предмету. Возникающий в этой связи вопрос таков: в силу чего имена отсылают к
их носителям? Согласно Расселу и Фреге, имя выбирает своего носителя в силу
некоторой связанной с именем дескриптивной информации, которая относится
исключительно к носителю имени.
Таким
образом, традиционные представления о дескрипциях могут быть рассмотрены как
основанные на репрезентационистском подходе к языку. Если референциальная
теория в ее традиционном (эмпиристском) варианте отождествляла значение
выражения с тем, на что оно указывает, или с референциальной связью (т.е. не
привлекала допущения об отождествлении знания с возможностью описания), то
включение в поле рассмотрения Т-теорий референциально непрозрачных контекстов,
неизбежное при анализе высказываний естественного языка, потребовало увеличения
выразительных возможностей формальных систем. Для этого теория референции
должна быть основана на такой концепции указания, которая позволила бы выразить
более сложные взаимоотношения между предметом и концептуальной схемой. В связи
с этим возникает тенденция говорить не столько о значении, сколько о формах
представления значения, или об определениях терминов, позволяющих единственным
образом выделить указываемый предмет. Обладать некоторым знанием предмета,
достаточным для его идентификации, означает тогда располагать не просто
информацией о предмете, но информацией о значении термина, указывающего на этот
предмет. Таковы, в частности, более современные референциальные ходы — жесткие
десигнаторы, индексикалы, "референция говорящего" и т.д.
Представляется, что, с такой точки зрения, описание предмета (трансцендентного
описанию референта) с помощью дескрипции исходит из допущения о том, что этот
предмет является так или иначе данным, заданным ( pre - given ); более же
сложные виды описания исходят из несколько иного допущения, а именно: первичное
описание предмета может быть помещено в контекст некоторой системы описания —
или: имеется (дана, задана, может быть задана) такая система описания, что
помещение в нее указания на описываемый референт не нарушит правил
функционирования этой системы. Иначе — как, например, заметил Дэвидсон — такие
каузальные теории референции не будут теориями значения, потому что они
обратились бы к причинным отношениям между именами и объектами, о которых
говорящие могут быть неосведомлены[43] .
Если
есть система взаимосвязанных (формально и содержательно) обозначений и в этой
системе взаимосвязаны как дескриптивные, так и конструктивные по характеру
отношения к реальности — а эта реальность полагается в пределе общей для
дескриптивного выражения в данной системе предложений — то перед нами встает
вопрос: как эта внутренняя взаимосвязность (единство) достигается и сохраняется
в контексте различного характера соотнесения с реальностью внутри данной
системы предложений? Уместный здесь вопрос может быть сформулирован следующим
образом: как осуществляется и как возможно дескриптивное расширение наличной
реальности, означающее по существу увеличение знания о мире?
Поскольку
мы считаем и дескрипцию, и более развернутые характеристики предмета —
например, объяснение — различными видами описания некоторой сущности (в данном
случае, трактуя термин "описание" подобным расширительным образом, мы
не отступаем от современной аналитической традиции), постольку переход от
одного вида описания к другому сам, в свою очередь, может быть описан. Такое
описание перехода от дескрипции к объяснению предполагает установление
некоторых критериев, руководствуясь которыми мы можем в случае необходимости
говорить о таком переходе как о совершившемся (см. § 12.2.)
Указанная
проблема достаточно широко обсуждалась в дискуссиях о "догмах
эмпиризма", и отсутствие (или недостаточная мотивация) собственно
эпистемологических оснований для формализации эмпирических данных в дедуктивных
теориях не является на сегодняшний день специфически "анархическим"
допущением: оно не оспаривается и вполне сдержанными исследователями. Однако
здесь оказывается более релевантным прагматический критерий: поскольку теория
отвечает целям не только объяснения уже известных фактов, но и предсказания
новых, постольку она признается удовлетворительной, а отсутствие или
невозможность метаметодологического обоснования теории как описания некоторой
трансцендентной ей сущности не снижает ее ценности как теории. Применительно к
языковым системам это означает, что если мы можем успешно употреблять термин в
будущем таким же образом, каким мы его употребляли в прошлом, то сам этот факт
выступает для нас в качестве более релевантного критерия правильности или
истинности обозначения, чем степень и собственно характер соотнесенности этого
термина с его референтом. Таким образом, элементарные термины устанавливаются
самим функционированием языковой системы. Н. Гудмен выразил эту мысль следующим
образом:
Термин
выбирается в качестве элементарного не потому, что он является неопределяемым;
скорее, он является неопределяемым в силу того, что он был выбран элементарным.
Поэтому
важный для нас вывод, следующий отсюда, таков: Дескриптивное содержание,
которое мы связываем с именем, не представляет значение имени; оно используется
скорее, чтобы установить референцию имени.
Указание
дескрипциями само по себе возможно тогда и только тогда, когда мы
предварительно уже обладаем некоторым знанием об указанном объекте. Тогда само
указание сводится к проверке соответствия некоторых предикатов определенным
свойствам, уже известным нам. Допустим, мы обладаем знанием следующей совокупности
дескрипций: человек, который был великим оратором, жил в Древнем Риме и был
лыс. Мы полагаем, что этим человеком был Цицерон. Однако наша уверенность в
правильном указании основывается на том, что мы уже ранее обладали достаточными
знаниями о человеке по имени Цицерон — достаточными в том смысле, что мы были
способны ответить на вопрос: "на кого вы указываете?" Наше указание
сводится к установлению соответствия между известными дескрипциями и ранее
известными нам свойствами Цицерона.
Однако
неясно — и неясно, с какой точки зрения может быть определено — какое
количество дескрипций будет необходимым и достаточным для выделения объекта.
Поэтому во многих ситуациях дескриптивный способ указания не обеспечивает
выделения объектов или референтов единственным образом.
Недостатки
указания дескрипциями обнаруживаются, например, при попытке указания с помощью
одних и тех же дескрипций на один и тот же объект в различные периоды — скажем,
на человека по имени Цицерон в юности, когда он еще не облысел, и в период
позирования для бюста. Отсюда понятно, почему принцип идентифицирующих
дескрипций не выдерживает некоторых контрпримеров: они возникают оттого, что
возможны ситуации, в которых референт имени не выделяется данной совокупностью
дескрипций, или ситуаций, в которых объект, удовлетворяющий такому описанию, не
является искомым референтом. В последнем случае ситуация выглядит, с точки
зрения корреспондентной теории истины, следующим образом: дескрипции
действительно указывают на объект, но указание оказывается ложным.
Такого
рода ситуации свидетельствуют о необходимости выделения двух моментов в
указании: определения истинности илиложности значения имени указываемого
объекта и определения истинности илиложности способа указания. Такая теория,
которая отображала бы значение выражения, должна состоять:
а)
из теорем T -теории;
б)
из теории выражений, используемых в T -теоремах.
Отождествление
этих моментов в принципе идентифицирующих дескрипций приводит к описанным
трудностям.
Рассмотренные
особенности дескриптивного способа указания приводят к вопросу о различии между
знанием того, что означает данное выражение, и тем, что оно называет. Знание
того, что такое вода, например, требует определенных знаний оводе. Можно было
бы сказать: только тот, кто знает, что вода есть Н 2О, на самом деле знает, что
такое вода. Однако понимание термина "вода" не требует этого. Другими
словами, следует проводить различие между пониманием термина и конкретным
знанием конкретного объекта, на который он указывает. Такое различие предполагает,
далее, разграничение знания семантических фактов относительно слов и знания
эмпирических фактов относительно их референтов. Обладать некоторым знанием
объекта, достаточным для его идентификации, означает тогда располагать не
просто информацией об объекте, но и информацией о значении термина,
указывающего на этот объект.
Так,
Сол Крипке утверждает, что фрегеанская теория не в состоянии дать адекватную
теорию того, как имена указывают на предметы, и предлагает более адекватное, по
его мнению, объяснение того, как имена выбирают свои референты. В теории Крипке
появляются два важных компонента: социальный и каузальный. Теория дескрипций
считает, что имя N обозначает объект x при использовании S в том случае, если x
единственно удовлетворяет всем или большинству таких предикатов F , что S
согласился бы с " N есть F "; имя определяет свое обозначение с
помощью критерия пригодности. Но во многих случаях информация, обычно
связываемая со специфическими индивидами, является ошибочной. Поэтому теория
дескрипций могла бы быть расширена за счет включения социального элемента,
который Крипке считает необходимым. Согласно такой альтернативе, имена должны
рассматриваться как играющие референциальную роль в пределах языкового
сообщества, а дескрипции, которые связаны с именем, должны определяться
общепринятыми убеждениями ( beliefs ) по поводу называемого индивида. Это не
обязательно должно достигаться усреднением убеждений языкового сообщества,
касающихся этого индивида: может быть увеличен "удельный вес" отдельных
дескрипций — например, принадлежащих тем членам языкового сообщества, кто
обладает лучшим знанием рассматриваемого индивида.
Согласно
Крипке, выбор не может зависеть исключительно от свойств, которыми обладает
индивид; каузальный элемент должен быть включен в любую успешную теорию
референции. Необходимость в каузальном элементе может быть обнаружена по
следующей аналогии: расплывчатая фотография все же является фотографией именно
некоторого специфического человека на основании причинного отношения, даже если
мы можем получить лучшее представление о внешности этого человека по фотографии
его близнеца.
Каузальная
референция выглядит, по Крипке, следующим образом. Индивид x
"окрещен" именем N , и далее это имя передается от одного к другому
конкретному случаю употребления N . Говорящий может обозначить x при помощи
имени N , если имеется цепь сохраняющих референцию связей, который ведет назад
к начальному крещению. Связь сохраняет референцию, если говорящий намеревается
использовать имя с той же самой референцией, что и тот человек, от которого он
его слышал ("так говорят"). С помощью подобного рода каузальной
зависимости объясняется возможность употребления имени в таких ситуациях, где
для обсуждаемого индивида не отыскиваются дескрипции, идентифицирующие его
единственным образом.
Возникающий
в этой связи вопрос таков: каковы онтологические основания для того, чтобы
"так говорить"?
На
что, с такой точки зрения, указывают имена естественного языка, употребляемые в
реальной речевой деятельности — на элементы мира, заданные самой природой
вещей, или на конвенциональные классы? Функционируют ли выражения естественного
языка (например, имена собственные) как термины естественных видов или как
термины конвенциональной категоризации содержания мира? Теория сингулярной
референции Крипке пересекается, таким образом, с теорией значения терминов
естественных видов.
2. Жесткие десигнаторы
По
традиционной (фрегеанской) теории, естественно-видовые термины ( kind terms )
функционируют аналогично именам собственным. Так же, как имена собственные
имеют смысл, который определяет их референцию, так видовые термины имеют смысл
или значение, которое определяет их экстенсионал, т.е. те случаи, к которым они
применяются. В дополнение к этим естественно-видовым терминам существуют термины
не-естественных, или конвенциональных (номинальных) видов. Поскольку
естественные виды отражают дистинкции, локализованные во внешнем мире (является
ли нечто золотом или тигром — вопрос экстралингвистический), постольку
номинальные виды предстают предметом наших систем классификации и зависят от
лингвистического удобства и соглашения. Естественные виды или рода определены
внешним по отношению к его описанию миром; номинальные виды определены нашей
конвенциональной категоризацией.
Концепция
референции для видовых терминов должна, как и любая теория референции,
экстенсионально корректным образом обеспечивать идентификацию объекта указания;
специфика же указания именно посредством видовых терминов заключается в том,
что такая теория предполагает некоторое объяснение особенностей указания не
просто на объект, но на его сущностные свойства. Указание как связь между
знаком (родовым или видовым термином) и обозначаемой им вещью (элементом
множества внеязыковых объектов, образующих естественный род или вид) предстает,
таким образом, в определенной степени обусловленным теми сущностными
свойствами, благодаря которым эта вещь существует как идентифицируемая в своем
видовом качестве.
Крипке
предлагает решение этой проблемы с помощью двух допущений:
(1)
родовой или видовой термин обозначает ( designates ) специфический род (вид)
объектов на основании причинной связи, соединяющей термин с родовой сущностью в
ее проявлениях;
(2)
родовые термины являются жесткими ( rigid ) десигнаторами: они определяют один
и тот же род (вид) объектов во всех возможных мирах, в которых существует этот
род.
Тезисы
(1) и (2) покрывают две пересекающиеся области определения. Положение (1)
заявляет каузальную теорию референции для родового термина. Такое объяснение
призвано отвечать на вопросы вида: "На каком основании термин “вода”
относится к H 2 O ?" Это — объяснение способа, которым специфический тип
термина соотносится с некоторой специфической частью мира. С другой стороны,
(2) сообщает нам нечто относительно того, как родовой термин проявляет себя
(т.е. может быть употреблен) в различных условиях. Положение (2) помогает нам
отвечать на вопросы, подобные следующему: "Является ли утверждение “Вода
заполняет реки и моря” истинным в возможном мире W ?"
Существует
несколько различных каузальных теорий референции, сходящихся на том, что
референциальная связь между родовым термином и его референтом может быть
установлена даже в том случае, если говорящий не информирован или плохо
информирован о природе референта. В наиболее общем виде эта позиция выражена
Крипке следующим образом:
Мы
используем термин "золото" как термин для некоторого рода вещей.
Другие люди обнаружили этот род вещей, и мы слышали об этом. Таким образом, мы
как часть языкового сообщества располагаем некоторой связью между нами
непосредственно и некоторым родом вещей. Род вещей полагается имеющим некоторые
параметры идентификации ( identifying marks ). Некоторые из этих параметров
могут не быть действительно истинными для золота. Мы могли бы обнаружить, что
заблуждаемся относительно них. Далее, может существовать такая субстанция,
имеющая все параметры идентификации, которые мы обычно приписывали золоту и
использовали для того, чтобы идентифицировать его, но эта субстанция не
является тем же самым родом вещей. Мы сказали бы о такой вещи, что, хотя она
имеет все признаки, которые мы первоначально используем, чтобы идентифицировать
золото, это — не золото.
Здесь
Крипке показывает, что его широкий подход к референции, например, термина
"золото" в идиолекте говорящего позволяет успешно указывать на
золото, даже если тот ничего не знает о природе золота или о том, где найти
золото в окружающей его среде.
Вообще
говоря, термины для естественных родов (например, животных, растений и
химических веществ) получают референцию следующим образом: субстанция
определяется как родовая сущность, представленная (почти всегда) данным
образцом.
Крипке
исходит из рассмотренных ранее недостатков референции при помощи дескрипций.
Во-первых, нельзя утверждать, что для правильной референции именем как
совокупностью дескрипций нам необходимо знание существенных и несущественных
свойств указываемого объекта. Во-вторых, если даже нам известны существенные
характеристики, то они мог быть истинны по отношению к другому референту, а не
тому, который имеет в виду говорящий.
Такие
представления ведут к изменению взглядов на условия появления референции.
Согласно Крипке, мы не задаем свойства, которые каким-то способом качественно и
исключительно выделяют некий предмет и таким образом определяют нашу референцию.
Напротив, мы указываем на определенный референт не потому, что знаем его
существенные свойства, а благодаря нашей связи с другими людьми, и эта связь
доходит до самого референта. В общем случае наша референция зависит не только
от того, что мы сами думаем, но и от других людей, от истории того, каким
образом имя дошло до говорящего и т.п. Появление референции, с точки зрения
Крипке, происходит в церемонии "первого крещения", например в случае
первоначального именования домашнего животного, на которое при этом
непосредственно указывают. В других ситуациях первое указание может
закрепляться дескрипцией, которая отражает какое-либо конкретное свойство
объекта. Таким образом, введение понятия жестких десигнаторов позволяет,
во-первых, объяснить функционирование и усвоение терминов с момента их
появления и, во-вторых, описать условия единичности референции как условия
"церемонии крещения".
C
ерьезная особенность каузальной теории референции Крипке состоит в том, что
закрепление указания чаще всего происходит по случайному свойству объекта: хотя
для Аристотеля самое существенное свойство связано с его философскими работами,
а для Цицерона – с ораторской деятельностью, отсутствие этих свойств не лишило
бы их собственных имен. С такой точки зрения, действительное употребление имени
не требует знания существенных свойств объекта, поскольку референция
определяется возможностью проведения "каузальной цепи" от настоящего
употребления к первому употреблению. Изменение взгляда на соотношение имени и
его носителя выступает как следствие этой центральной идеи каузальной теории
референции.
Единственный
способ референции в концепции Крипке — это именование, поэтому сфера действия
процедуры именования значительно расширяется. Каждый естественный род обладает
определенными отождествляющими характеристиками, которые могут быть разделены
на случайные и необходимые. Закрепление указания термина часто осуществляется
по случайным свойствам. Например, термин "тепло" был первоначально
закреплен по ощущению тепла, вызываемому у человека. Если кто-то в другом
возможном мире попытается закрепить этот термин посредством иного признака —
допустим, в силу неспособности воспринимать тепло — то это не значит, что
термину "тепло" соответствует другой референт. Случайные свойства —
цвет, вкус, способность оказывать определенное чувственное воздействие на
человека и т.д. – по-картезиански отделены от первичных, сущностных качеств и
не существенны для естественных родов, а проявляются в ощущениях человека и
служат для закрепления первых указаний.
Отсюда
следует, что тождество объектов, которое по эмпиристской традиции считается
случайным, не является таковым, если объекты поименованы жесткими
десигнаторами, выбирающими один и тот же индивид в каждом возможном мире, в
котором этот индивид существует. Таким образом, согласно Крипке, тождества
необходимо истинны, если они истинны вообще.
Так,
рассмотрим утверждение тождества, в котором обе стороны являются жесткими
десигнаторами. Если такое утверждение истинно, то оно необходимо истинно.
Например, истинно утверждение тождества "Утренняя звезда = Вечерняя
звезда". Как жесткие десигнаторы, оба эти термина определяют одну и ту же
вещь (планету Венера) во всех возможных мирах. Так, в каждом возможном мире, в
котором существует Венера, утверждение "Утренняя звезда = Вечерняя
звезда" является истинным. Таким образом, это утверждение необходимо
истинно.
Используя
имена тем способом, каким мы обычно это делаем, мы можем сказать заранее, что
если Утренняя звезда и Вечерняя звезда являются одним и тем же, то ни в каком
возможном мире они не могут быть различны. Мы используем [термин]
"Утренняя звезда" как имя определенного тела и "Вечерняя
звезда" как имя определенного тела. Мы используем их как имена этих тел во
всех возможных мирах. Если фактически они являются одним и тем же телом, то в
любом другом возможном мире мы должны использовать их как имя этого объекта.
Итак, в любом другом возможном мире будет истинно, что Утренняя звезда является
Вечерняя звездой.
Крипке
признает, что утверждение тождества носит эмпирический характер (не аналитично)
и может быть оправдано только a posteriori . В результате истинные подлинные
утверждения тождества (утверждения тождества между жесткими десигнаторами)
необходимы a posteriori . Мы не знаем a priori , что Утренняя звезда — это
Вечерняя звезда, и не имеем, согласно Крипке, возможности выяснить ответ
каким-либо путем, кроме эмпирического. Об этом свидетельствует то соображение,
что мы могли бы иметь очевидность, "качественно неотличимую" от
очевидности, которую мы имеем, и определять референцию обоих имен позициями
двух планет в небе без того, чтобы эти планеты были одной и той же планетой.
Например,
предположим, что (вопреки фактам) планета Вулкан выглядела бы в точности
подобно тому, как выглядит по вечерам Венера. В этом возможном мире, термин
"Вечерняя звезда" относился бы к Вулкану, а термин "Утренняя
звезда" — к Венере; поэтому утверждение "Утренняя звезда тождественна
Вечерней звезде" было бы ложным. Но язык такого возможного мира оказывается
(уже в силу различия хотя бы одного термина) отличным от языка нашего мира. Для
языка этого мира термин "Утренняя звезда" имеет не тот же референт,
который имеет орфографически тождественный термин (омоним) в нашем языке. Таким
образом, учитывая референцию терминов "Утренняя звезда" и
"Вечерняя звезда" в нашем языке, утверждение тождества истинно,
причем с необходимостью.
Аргумент
Крипке против тезиса тождества основан по существу на его представлениях о том,
как функционирует родовой термин. Когда говорящий использует термин "тепло",
он успешно обозначает молекулярную кинетическую энергию, даже если он не знает
того, что такое кинетическая энергия. Кроме того, и научный, и родовой термины
должны являться твердыми десигнаторами. Такие термины, как "стимуляции
нервных волокон" и "средняя молекулярная кинетическая энергия"
должны относиться к одним и тем же родам вещи во всех возможных мирах, в
которых они существуют, иначе аргумент не имеет смысла.
Аргумент
такой формы заключает, что утверждение тождества ложно, с помощью
метафизического
утверждения относительно того, что является возможным, и
предположения,
что оба термина являются твердыми десигнаторами.
Однако
знания такого рода случайных характеристик недостаточно для идентификации
понятия в контрфактических ситуациях. Вполне возможно, что естественный род
вещей может вообще не проявлять в некотором возможном мире тех свойств, по
которым его впервые идентифицировали.
Например,
причина тепловых явлений, вызывающих ощущение тепла, объясняется через
молекулярное ощущение. Это свойство Крипке предлагает считать необходимо
истинным в самом строгом смысле, потому что мы не в состоянии представить
возможный мир, в котором тепловые изменения не проявляются через молекулярное
ощущение. По этой причине "молекулярное движение" определяется как
твердый десигнатор, который вместе с другим твердым десигнатором —
"тепло" – составляет необходимо истинное утверждение тождественности.
Существует
сходство между концепцией Крипке и концепцией собственных имен Рассела.
Процедура именования проводится аналогично подлинным собственным именам Рассела
в условиях неполноты знания свойств указываемого объекта. Каузальную точку
зрения Крипке на указание можно считать аналогом расселовского "знания по
знакомству" ( acquaintance ). Их сходство проявляется в том, что знание в
"церемонии первого крещения" и "знание по знакомству"
являются исходными и "неисправимыми" элементами в концепциях
именования Рассела и Крипке.
Но
термины естественных родов не во всем подобны собственным именам. Их различие
связано с тем, что тождественность терминов родов в качестве твердых
десигнаторов основывается на конкретных научных данных: например, утверждение
тождественности "тепло – молекулярное движение", хотя и является
необходимо истинным, получено в результате конкретных научных исследований.
Поэтому свойство "молекулярное движение" в контексте развития науки
может быть определено скорее как "важное", но не как существенное или
необходимое. Идентификация указанного свойства в качестве необходимо истинного,
т.е. истинного во всех возможных мирах, предполагает, что мы находимся на
некотором идеальном конце науки, поскольку в дальнейшем мы не можем утверждать
что-либо новое природе тепловых явлений. Если же термин "молекулярное
движение" определяется в качестве "важного", понятие
"необходимого" будет зависеть от контекста развития науки. Это ставит
под вопрос тезис о независимости метафизической тождественности имен от
эпистемологических посылок, от исследовательской позиции. Использование твердых
десигнаторов позволяет избежать разговора только об индивидуирующих сущностях
или об идентифицируемых объектах, но не об "аристотелевских
сущностях", под которыми подразумевается совокупность свойств, необходимых
для существования вещи естественного рода. Именно знание такого рода свойств,
выражающих, по мнению Крипке, природу объекта, гарантирует нам указание во всех
возможных мирах (например, для золота этим свойством является атомный вес 79).
Но если мы считаем, например, что определение понятия необходимо зависит от
контекста развития науки, то мы должны говорить не об одной сущности, а об их
иерархии по ходу развития науки — или даже о нескольких альтернативных
иерархиях. Аналогичным образом альтернативные позиции возможны в обыденном
языке. По замечанию Гудмена, термины, принятые в качестве элементарных для
некоторой системы, вполне могут поддаваться определению в какой-либо другой
системе; не существует ни абсолютных элементарных терминов, ни такого их
выбора, который был бы единственно правильным. Отсюда следует, в частности, что
подобная концепция именования имеет вполне определенные эпистемологические
границы.
Возражение,
выдвигаемое по этому основанию против чрезмерно широких теорий референции,
состоит в том, что использование родового термина будет обычно указывать на
нечто, являющееся членом многих различных родов. Например, термин
"золото" можно употребить по отношению к любой вещи, сделанной или
состоящей (по мнению говорящего) из золота: золотому запасу государства,
украшениям, сокровищам Трои, "Петрушке" Шемякина или в качестве
метафоры. Почему термин "золото" отсылает к предмету указания скорее,
чем, скажем, "ценность" или "блестящая тяжесть"? В общем
виде проблема может быть сформулирована следующим образом: когда родовой термин
T употребляется для указания на объект O , который является проявлением родовых
свойств K 1 - К n , то почему T указывает только на один из этих родов?
Предположим,
что некий посетитель выставки Шемякина указывает — пальцем, т.е. остенсивно —
на золотую статуэтку Петрушки и произносит "Золото!" с намерением
обозначить некоторую сущность, которая, по его мнению, обладает таким набором
признаков или качеств, который является необходимым и достаточным для того,
чтобы эта сущность могла быть идентифицирована с помощью этого термина.
Предположим, далее, что наш посетитель выставки узнал в статуэтке персонаж
русского фольклора и произносит "Клоун!" или "Искусство!"
Чем будет в данном случае различаться применение этих обозначений? За
исключением индивидуальных представлений говорящего о качественных свойствах
родов, подобные широкие теории референции, кажется, не располагают никакими
концептуальными средствами, которые могли бы эксплицировать различие между
референциальными свойствами употребленных родовых терминов "золото",
"искусство" и "клоун". Вопрос будет скорее заключаться в
том, являются ли термины "искусство" и "клоун" родовыми —
иными словами, является ли Петрушка клоуном тем же способом, что Шер Хан
тигром, или тем же способом, что Дон Жуан холостяком? Дон Жуан может жениться,
оставаясь при этом Дон Жуаном; Шер Хан не может перестать быть тигром, не
перестав при этом существовать в качестве Шер Хана. В самом деле, Петрушка
является Петрушкой, а его имя является нарицательным постольку, поскольку он
является клоуном. Однако можно задать такое расширение контекста — например,
реалистический или постмодернистский роман о Петрушке, — в котором он покидает
балаган, поступает в лакеи к Чичикову, затем женится на подруге детства,
становится уважаемым членом общества Петром Петровичем, ведет политическую деятельность
и т.д.; но для жены он по-прежнему остается ярмарочным весельчаком Петрушкой, и
по вечерам, запершись в спальне, пляшет для нее под бубенчики. Поэтому
возникающий в такой связи вопрос уместнее будет сформулировать так: является ли
термин "клоун" родовым здесь, в данном контексте, для данной
концептуальной схемы?
Тогда,
если родовой термин T употребляется для указания на объект O , который является
проявлением родовых свойств K 1 — К n , то T указывает (прежде всего) на тот из
этих родов, который является наиболее релевантным для ассоциируемой
концептуальной схемы W .
Поэтому
вряд ли корректно было бы сказать, что в контексте, например, истории о
женитьбе Петрушки термин "клоун" уже не будет родовым: скорее следует
сказать, что в этой истории не задан контекст (в данном случае — обычно
являющийся фоновым для этого термина), позволяющий термину "клоун"
проявиться, актуализоваться, осуществиться в качестве родового. Такая
актуализация реализуется через каузальную фиксацию термина в качестве жесткого
десигнатора, который выбирает один и тот же индивид в каждом возможном мире.
3. Индексикалы
Если
собственные имена являются жесткими десигнаторами, то выбор индивида при
установлении референции к нему зависит от "каузальной истории"
использования данного имени, а она восходит к некоторому акту первоначального
именования — "так окрестили". В своей типичной форме этот
первоначальный акт устанавливает референцию посредством указательного
местоимения или прямого указания на объект реального мира. Если принять эту
точку зрения, то, очевидно, следует считать, что интенсионал собственного имени
не фиксирован на каком-либо одном представлении в головах говорящих, общем для
всех, кто использует это имя как единицу данного языка.
Х.Патнэм
показал, что подобный процесс имеет место в очень многих случаях; в частности,
с естественно-родовыми терминами. Если в язык успешно внедряется такой термин —
например, "тигр" — то этот процесс в типичной форме включает в себя
два первичных фактора: указывающую (остенсивную) референцию к одному или более
тиграм и правильную презумпцию первоначальных пользователей этого термина о
том, что индивиды, о которых идет речь, — представители некоторого
естественного класса, скажем, одного биологического вида. Носители языка,
употребляющие такой термин, обладают прагматически надежным критерием для
отождествления тигров – "стереотипом тигра"; последний, вообще
говоря, может быть недостаточен для отличения тигров от других возможных видов
с внешне сходными признаками, но термин все же будет, в силу своей
"каузальной истории" в языке, сохранять референцию к актуально
данному виду, к тиграм, поскольку она была установлена в первоначальном акте
внедрения термина. Такое действие было названо Барбарой Холл Парти
установлением функции актуальной интерпретации.
Вообще
можно сказать, что для каждого термина, введение которого в язык хотя бы
частично было основано на остенсивном акте фиксации референции, интенсионал
этого термина частично устанавливается на основе свойств объекта (или объектов)
реального мира, первоначально вовлеченных в акт введения термина. В таких
случаях незнание говорящим экстенсионала термина или "причинной
истории" термина ведет к незнанию интенсионала, но не мешает термину иметь
интенсионал в языке говорящего.
Согласно
Патнэму, границы между экстенсионалами устанавливаются более или менее
произвольно: в этом смысле содержание существующего технического определения
может быть конвенционально. Основная идея здесь состоит в том, что термины
естественных родов подобны в своем поведении не определенным дескрипциям, а
индексикалам — словам вида "я", "ты", "он",
"это вещество", референция которых зависит от обстоятельств их
употребления. Фактически Патнэм утверждает, что почти все слова нашего языка
функционируют как индексикалы ( indexical words ), и, следовательно, термины
естественных родов совсем не отличаются от других типов общих терминов. Патнэм
придерживается весьма широких взглядов на референцию: согласно нему, говорящий
может успешно указывать на вязы и буковые деревья, даже если он не может
отличить их друг от друга; он может обозначать H 2 O раньше, чем была развита
химия, и он может обозначать тигров, даже если многие из его идентификационных
представлений относительно тигров ложны. Природа причинной референциальной
связи между родовым термином и референтом определяется тем, что родовые термины
содержат индексикальный компонент. Патнэм использует свою теорию родовых
терминов для объяснения референции через экстенсионал общих терминов (под
последним понимается множество объектов, относительно которых общий термин
является истинным).
Возражения
Патнэма против традиционных теорий значения основываются на двух фундаментально
несовместимых, с его точки зрения, тезисах. Один из них заключается в том, что
экстенсионал определяет значения общего термина, т.е. то, относительно чего
термин истинен. В соответствии с этим тезисом, два термина с одинаковым
значением имеют одинаковый экстенсионал. Согласно другому фундаментальному
тезису, существуют определенные психологические состояния людей,
соответствующие определенному уровню знания значения. О философах,
придерживающихся данной позиции (например, Фреге и Карнап), Патнэм говорит
следующее: "Никто из этих философов не сомневался, что понимание слова
идентично пребыванию в определенном психологическом состоянии". По мнению
Патнэма, Карнап "зашел очень далеко" в своем утверждении, что знание
значения общего термина позволяет распознать его экстенсионал.
Таким
образом, подход Крипке — Патнэма противостоит фрегеанской теории значения
естественно-родовых терминов в следующем отношении: согласно этому подходу,
экстенсионал не определен ментальным состоянием говорящего. Фрегеанская теория
значения предполагает, что
знание
значения состоит из нахождения в соответствующем ментальном состоянии, и что
значение
определяет экстенсионал.
Иными
словами, знание значения определяет экстенсионал термина; ментальное состояние
определяет интенсионал, а интенсионал определяет экстенсионал. Патнэм полагает,
что такая картина существенно ущербна. По его мнению, само существование
реальных сущностей устанавливает, что значения находятся "не в
голове".
Поэтому
для того, чтобы определить экстенсионал терминов естественных родов,
необходимо, как и в случае с индексикалами, уточнить обстоятельства, в которых
употребляются термины, т.е. определить еще один компонент (вид компонентов)
языкового процесса — то, что Р. Якобсон
называет интерпретантой. Правильная семантическая интерпретация терминов родов
требует понимания ситуации, в которой они используются. Мы не можем, например,
оценить истинностное значение предложения "Идет дождь" без
привлечения дополнительной информации, поскольку его истинностное значение
зависит от того, когда и где оно произносится. Само определение термина как
жесткого десигнатора или индексикала выступает интерпретантой, поскольку
управляет именно его интерпретацией.
О
релевантности факторов стабилизации интерпретации свидетельствует аргумент
"Дубль-Земли" Патнэма. Предположим, что мы знаем традиционное
значение такого термина естественного рода, как "вода", т.е. нам
известны некоторые свойства, с помощью которых мы можем распознать воду. Далее,
представим, что где-то в космосе существует "Дубль-Земля", которая
очень похожа на нашу планету. Дубль-Земля подобна Земле во всем, за исключением
того, что там субстанция, называемая людьми "водой", подобна H 2 O в
обычных свойствах, но имеет отличную (гипотетическую) молекулярную структуру ху
z .
Имеется
"свойство", которое люди долго связывали с чистой водой и которая
отличает ее от воды Дубль-Земли [ху z ], и это свойство — свойство подобия
любому другому образцу чистой воды из нашей окружающей среды... Субстанция,
которая проявляет себя не так, как эти образцы, не будет считаться той же самой
субстанцией... Но "свойство" "проявлять себя так же, как данное
вещество" не является таким свойством, какие философы называют вполне
"качественными" свойствами. Его описание требует специфического
примера....
У
индивидов на Земле и на "Дубль-Земле" возникают одинаковые ментальные
состояния относительно Н 2О и ху z , достаточные для определения экстенсионалов
в указанных обстоятельствах.
Допустим,
что Джон и его физически тождественная копия с Дубль-Земли, Дубль-Джон, ничего
не знают о химических свойствах веществ, которые они называют термином
"вода"; что в таком случае является значением термина
"вода" в их соответствующих идиолектах? Согласно взглядам Патнэма на
референцию, Джон указывает на что бы то ни было, проявляющее себя подобно тому,
как проявляет себя H 2 O , а Дубль-Джон указывает на что бы то ни было,
проявляющее себя подобно тому, как проявляет себя ху z . Поскольку
"вода" по-английски — твердый десигнатор, то этот термин обозначает H
2 O во всех возможных мирах, в которых H 2 O существует. И поскольку термин
"вода" на Дубль-Земле — также твердый десигнатор, то "вода"
в дубль-английском языке относится к ху z во всех возможных мирах, в которых ху
z существует. Таким образом, даже если Джон и Дубль-Джон физически
тождественны, значение термина "вода" в их идиолектах различно.
Этот
аргумент также представляет описанный подход Крипке—Патнэма к родовым терминам
и опирается на расширенную теорию референции: Джон указывает на H 2 O , а
Дубль-Джон — на ху z даже в том случае, если они вообще не осведомлены о
сущностной природе того, о чем они говорят. Термин "вода" в
идиолектах Джона и Дубль-Джона должен быть твердым десигнатором. В силу этого
предположения, термин "вода" в идиолекте Джона не указывает на ху z
на Дубль-Земле, даже если Джон был бы расположен утверждать, что этот предмет
имеет свойства воды, и термин "вода" в идиолекте Дубль-Джона не
относится к H 2 O на Земле, даже если он был бы расположен утверждать, что это
— дубль-вода.
Хотя
ментальные состояния индивидов, выражающие знание значения терминов, идентичны,
это не означает, что ху z тождественно Н 2О; ху z – это другое вещество,
которое просто похоже на воду. Следовательно, чтобы правильно определить
экстенсионал термина "вода", мы должны знать, о какой конкретной
планете идет речь. Никакое ментальное состояние индивида, соответствующее определенному
уровню знания значения, не может выделить экстенсионал единственным образом, и
этосвидетельствует о том, что термины родов индексикальны по отношению к
конкретному месту. Чтобы интерпретировать такой термин, как "вода",
мы должны знать, для указания на какое вещество этот термин используется, а это
требует знания того, в какой ситуации и в каком месте используется термин.
Можно, вероятно, найти множество примеров того, чтo еще мы должны знать для
правильной семантической интерпретации терминов естественных родов. Так,
представители какого-либо рода могут изменить свои наблюдаемые свойства, не
меняя при этом существенных характеристик (например, эволюция видов в животном
мире.) Следовательно, семантическая интерпретация терминов должна учитывать и фактор
времени. Это означает, что термины родов индексикальны не только относительно
места, но и конкретного времени. Например, "вода" относится к тому,
что содержат сейчас океаны, реки и озера и что может со временем измениться.
Таким
образом, для любого объекта 0, если С 1, С 2, С 3 являются концептуальными
компонентами значения знака S и если S указывает на 0 в какой-то ситуации, то
оно указывает за счет того, что референт обладает свойствами с 1, с 2, с 3.
Далее, если в процессе эмпирических открытий 0 обогащается за счет с 4, с 5...с
n , то соответственно и значение S изменяется от С 4 до С n . Только в рамка x
такой упрощенной концепции связи значения и указания оказалось возможным
представление терминов естественных родов как индексикалов. В данной ситуации
представление S в качестве индексикала означает фиксирование однозначной связи
между каким-либо компонентом S , например С 3, и свойством с 3. Тогда
индексикал можно определить как концептуальное средство, подобное твердому
десигнатору и устанавливающее однозначную связь между семантическими
компонентами слова и эмпирическими свойствами его референта.
Экстенсионал
при таком подходе выводится не из знания какого-либо необходимого и
достаточного количества свойств представителей родов, а из фактов действительного
употребления терминов. Патнэм, по-видимому, принимает аргумент Крипке, согласно
которому первоначально идентифицирующие род признаки могут в дальнейшем
оказаться случайными и даже ошибочными. При правильном семантическом анализе
термины родов ближе к индексикальным выражениям типа "этовещество",
чем к выражениям "это желтое вещество", в которых смешаны
дескриптивные и индексикальные элементы.
Тогда
компонентами значения термина естественного вида являются, например,
правила
употребления конкретных слов, с помощью которых мы распознаем стереотип вида,
но не выделяем экстенсионал, и
индексикалы,
точно определяющие экстенсионал термина естественного вида.
Патнэм
считает, что мы фиксируем референцию термина, индексикально указывая только на
образец вещества или стереотип вида, не пытаясь при этом выразить все его
индивидуальные характеристики. Если определение терминов естественных видов
через дескрипции направлено на выделение объекта или экстенсионала именно через
указание их индивидуальных характеристик, то в подходе Патнэма — Крипке
выделение объекта происходит не через указание совокупности индивидуальных
свойств объекта, а через описание тех обстоятельств, в которых однозначная
связь термина и объекта не подвергается сомнению. В теории Крипке единичность
указания достигается при условии адекватной передачи обстоятельств церемонии
"первого крещения" в ходе различных социальных коммуникаций. Другими
словами, в семантике Крипке имена индивидов непроизвольны в том отношении, что
они получены в ситуации "первого крещения", независимо от
обнаруживаемых новых свойств в ходе развития научной мысли. С точки зрения
Патнэма, наоборот, правильная семантическая интерпретация термина возможна
только тогда, когда мы учтем все обстоятельства, сопутствующие конкретному
употреблению термина.
Для
нас здесь важно различение априорных свойств, которые устанавливают референцию,
и необходимых свойств, которыми обладает вещь. Первые здесь очевидным образом
не являются данными, "контекстно независимыми". Поскольку употребление
языка — это динамический процесс, продолжающийся и постоянно меняющийся,
постольку высказывания, составляющие их слова и понятия, а также способ их
передачи — все это обусловлено как непосредственной ситуацией, так и всеми
прежними событиями. Восприятие сообщения реципиентом подобным же образом
предопределяется и данным речевым актом и всеми предшествующими информациями,
которые он получал; ответ на данное сообщение, в свою очередь, повлияет на
поведение первого говорящего. Это указывает на известную методологическую
трудность в описании природы языка, состоящую в том, что данные, взятые из
живых языков и диалектов, не ограничены и не составляют закрытого класса.
Адекватное и прагматически релевантное описание языка должно не только
удовлетворительным образом представлять уже сказанное и написанное, но также и
то, что может быть сказано и написано на этом языке. Иначе говоря, оно имеет
дело не только с актуальными предложениями, но также и потенциальными — и,
соответственно, с условиями актуализации последних.
Поскольку
нельзя полностью реконструировать коммуникационный процесс, осуществляющийся в
каждый данный момент, то описание системы языка оказывается перед
необходимостью создавать идеализированную статическую картину процесса, которая
позволяет реконструировать в существенной степени составные элементы и природу
коммуникации. Представление языка в категориях системы знаков, фонологии,
лексики и грамматики является не чем иным, как именно такого рода
моделированием. Описание условий актуализации потенциальных высказываний на
исследуемом языке оказывается при этом связанным, в частности, с усмотрением
единых оснований описания исторического развития языка и описания его различных
версий, локализованных в пространстве — т.е. с единством подхода к анализу
обстоятельств употребления языковых выражений.
4. Внутренняя реконструкция и внешнее сравнение
языковых явлений
Заключение
о том, что значения не являются мысленными сущностями и не фиксируются
свойствами психики носителей языка, органично для философа, работающего в русле
логической традиции, поскольку в этой традиции семантика скорее рассматривается
как дисциплина об отношениях между выражениями языка и внеязыковыми объектами,
о которых говорят эти выражения, чем как дисциплина об отношениях между выражениями
языка и действующими в сознании правилами и представлениями, составляющими
языковую компетенцию носителей языка. Но для лингвиста это заключение может на
первый взгляд показаться парадоксальным: ведь значения должны быть фиксированы
для данного языка носителями этого языка, поскольку естественные языки — это
создание человека, они отличаются друг от друга и изменяются с течением
времени. Даже если предположить, что интенсионалы сами по себе, как функции от
возможных миров к объектам различного вида, являются абстрактными объектами,
могущими существовать независимо от людей, подобно числам, то все равно следует
признать, что то, чем определяется, что некоторый интенсионал является именно
интенсионалом некоторой лексической единицы в некотором естественном языке,
должно зависеть от явлений и фактов, связанных с данным естественным языком, и,
следовательно, должно зависеть от свойств людей — носителей этого языка.
Этот
парадокс снимается с помощью понятия "каузальной истории" и
социолингвистической гипотезы о "лингвистическом разделении труда",
выдвинутой Патнэмом. Согласно последней родовые термины могут передаваться от
одного носителя языка к другому таким же образом, как имена собственные. Вопрос
о том, насколько универсально дальнейшее применение первоначально
использованных идентифицирующих особенностей, является эмпирическим вопросом;
исследование обычно улучшает наше понимание идентифицирующих особенностей
(эмпирический опыт может раскрыть "реальную сущность").
Действительно, то, чем являются актуальные интерпретации лексических единиц в
данном языке, определяется свойствами носителей этого языка, но не
исключительно свойствами их психики. Равно важны взаимодействия носителей языка
с внешним миром, которые сопровождают введение слов в язык, и важны также
необходимые интенции говорящих использовать слова языка стабильно,
тождественным и постоянным способом. Если в момент введения слова вода в язык в
определенном отношении к носителю языка находилось вещество Н 2О, а не ху z ,
то это обстоятельство является определенным фактором в фиксации интенсионала
слова вода. Этот фактор решающим образом вовлекает в процесс говорящего, а не
только вещество воды и слово вода; ведь без первоначального намерения
говорящего использовать слово, например water , для обозначения вещества
данного образца, это слово в английском языке не имело бы референции к данному
веществу. Таким образом, свойства говорящих, вводящих слова в язык, являются
решающим фактором, но это не их психические свойства.
С
такой точки зрения, принцип "лингвистического разделения труда"
Патнэма работает на обоснование, например, того лингвистического факта, что
различие знаков вода — вада в русском языке характеризует различия диалектов
одного времени на разных территориях и одновременно различия одного диалекта на
одной территории в разные эпохи его существования.
Согласно
современным лингвистическим представлениям, синхронное описание современного
состояния языка есть не что иное, как проникновение через эмпирически
фиксируемые факты в систему этого языка, скрытую от непосредственного
наблюдения. Тем самым синхронное описание, выявляющее систему языка,
оказывается первым этапом исторической реконструкции. С такой точки зрения,
восхождение от наблюдаемых явлений к глубинной структуре в данном синхронном
состоянии языка есть одновременно и углубление внутренней реконструкции
(движение к архетипу), и выход за пределы данного диалекта к родственным
диалектам (от данного языка и родственным языкам). Таким образом, утверждается
единство синхронного описания и внутренней реконструкции и далее — внутренней
реконструкции как обобщения данных во времени и внешнего сравнения как
обобщения данных в пространстве. Сущностное единство оснований употребления
термина в языке проявляет себя, в частности, в том факте, что не существует
дискретной границы между внутренней реконструкцией и внешним сравнением
языковых явлений.
Всякая
внутренняя реконструкция, по мере того как она отдаляется от современного
исследователю момента времени, постепенно переходит во внешнее сравнение,
сначала — близкородственных диалектов одного языка, затем — генетически
родственных языков. В связи с этим возникает вопрос: обладает ли каждый из
диалектов одного языка собственной языковой системой и структурой или же
система и структура каждого из них являются разновидностями, вариантами одного
инварианта — общей системы и структуры данного языка в целом?
Традиционные
для классической сравнительно-исторической лингвистики представления, согласно
которым диалектные изоглоссы обычно совпадают с границами племен в родовом
обществе и с границами феодальных земель в более позднее время, сменились более
детально проработанной позицией, согласно которой внутренние системы диалектов
являются вариантами одной общей системы-инварианта. Здесь целесообразно
говорить о тройном соотношении: система языка в ее ярусах (от поверхностного до
внутренних разной степени глубины) — территориальное распространение (от
говора, через диалекты, до языка) — различия во времени (от современного
состояния к все более удаленным состояниям в прошлом). Это соотношение
конкретизует более общий "принцип лингвистического единства":
языковая система — пространство — время и подчеркивает градуальный характер
соотношения трех частей. В таком виде этот принцип позволяет корректировать
внутреннюю реконструкцию данными внешнего сравнения: на определенном этапе
реконструкции — и чем далее от ее начала, тем больше — реконструируемая система
должна проверяться показаниями родственных диалектов[44] .
Тот
же принцип позволяет корректировать внешнее сравнение и
сравнительно-исторический метод вообще данными внутренней реконструкции. С
такой точки зрения, сходное параллельное развитие родственных языков не может
быть случайным уже хотя бы в том отношении, что оно может быть рассмотрено как
возникающее на основе тенденций, заложенных в системе праязыка. Таким образом,
из логически равноправных реконструкций системы праязыка, возникающих на основе
сравнения архетипов, более приемлемой оказывается та, которая может обосновать
динамические процессы переходов от общей системы к архетипам.
Вместе
с тем принцип единства "языковая система – пространство – время"
характеризует и языковые союзы, независимо от генетически общего или необщего
происхождения составляющих их языков. Этот принцип подчеркивает общность
языковой семьи, основанной на генетическом принципе, и языкового союза,
основанного на принципе длительного соседства, сосуществования в пространстве и
времени, различных по происхождению языков. Четким критерием отличия семьи от
союза остаются закономерные фонетические соответствия и общность по
происхождению грамматических морфем, что может характеризовать только
генетическую семью. Однако по мере углубления реконструкции этот критерий
утрачивает четкость, и поэтому в наиболее глубоких реконструкциях фактически
говорят о едином явлении "семье-союзе", не вводя дальнейшей
характеристики, — генетическая ли это семья или языковой союз. При этом речь
идет не о наблюдаемом явлении ("таком союзе, который по данным наблюдения
превратился бы в генетическую семью"), а о закономерной при глубинной
реконструкции абстрактной категории, в которой различия между семьей и союзом
уже не играют роли[45] .
Передача
языковой единицы сквозь меняющиеся состояния языка, от одного говорящего к
другому, от одной эпохи к другой, решающим образом вовлекает в процесс
социальные намерения людей говорить на одном языке. В принципе, возможна такая
ситуация, в которой какой-либо говорящий ввел какое-то слово с жесткой
референцией к какому-то данному объекту, затем этот объект перестал
существовать и вообще не оставил никаких следов; но слово остается в языке и
сохраняет ту же жесткую референцию к тому же объекту, несмотря на то, что
последующие говорящие никогда не попадали в ситуацию воспроизведения его
первого употребления: его употребляют так — а не иначе — потому, что "так
говорят".
Таким
образом, здесь мы имеем дело с анализом корреляций между различиями в истории
употребления термина и индивидными различиями в группах людей, употребляющих
его, — выражающимися, например, в пространственных различиях.
Наличие
таких корреляций может быть рассмотрено как связанное с ролью актуального
экстенсионала в отграничении значения. Так, Б. Холл Парти ссылается на пример с терминами,
обозначающими социальное положение человека: в изменении экстенсионала и
значения этих слов велика роль исторических изменений в обществе[46] . Термин
сео rl , предок современного английского слова с hurl — "грубый, грубиян,
мужлан", — претерпел семантическое изменение, обозначая вначале свободного
крестьянина низшего социального ранга ( VII в.), затем полукрепостного ( XI в.)
и наконец крепостного, serf ( XII в.). В каком смысле в подобных случаях можно
говорить о том, что экстенсионал остался фиксированным, а его свойства
изменились? Ответ на этот вопрос может быть дан в духе Патнэма: экстенсионал в
данном случае отграничен членством в некотором социальном классе, который
сохраняется как самотождественная сущность, несмотря на постоянные замещения в
его членстве, подобно тому, как наше тело сохраняется тождественным при всех
изменениях его атомов и молекул.
Но
как бы ни была важна роль актуального экстенсионала в фиксации значения
термина, примеры указывают на важность и еще одного фактора – на роль
мыслительных склонностей, "когнитивных установок" носителей языка. В
самом деле, еще более ранним значением слова сео rl было просто "человек,
мужчина", а сопутствующим значением, которое прошло сквозь все
изменявшиеся значения социальных рангов, было то, которое в сущности
сохраняется и теперь – "неотесанный парень"; "мужик".
Семантическое изменение, состоящее в том, что сначала термин обозначал
социальное положение, а затем стал обозначать нечто другое – чертухарактера,
облика или социального поведения, предполагает изменение в критерии
воспринимаемого сходства, на основании которого производится индукция от
данного набора образцов-индивидов к более широкой области применения.
Невозможно (как правило) остенсивно указать полный экстенсионал какого-либо
предиката; само отношение подобия, на котором основано обобщение от одного
примера или образца к полному экстенсионалу, может быть рассмотрено как
относительное и конвенциональное. Поэтому общие всем говорящим на языке L
склонности определять свойства объектов, их сходства и различия так, а не
иначе, остаются решающим фактором индивидуации.
Итак,
фиксация определенной интерпретации знаков может быть рассмотрена как
предполагающая два основания:
"актуальную
природу данных индивидуальных (ра rticular ) объектов, которые выступают как
парадигма" — то, что является независимым от носителей языка и чего они
полностью не знают, и
общие
перцептивные и когнитивные свойства человеческого сознания, определяющие
природу генерализации, при которой указанная парадигма начинает служить
образцом для обобщения.
При
этом оба основания проявляются взаимосвязанно в том отношении, что когнитивные
свойства сознания обеспечивают актуализацию парадигмы.
Такое
понимание процесса установления связи между знаком и его референтом позволяет
далее конкретизировать релевантность интерпретант — факторов стабилизации
интерпретации. Например, когда в язык впервые был введен термин тигр, то лишь
какая-то небольшая часть существовавшего тогда множества тигров была в истории
термина связана с этим языковым актом. Те же самые факторы, которые обеспечивали
правильность применения этого термина ко всем остальным существовавшим тогда же
тиграм, обеспечивают применение этого термина ко всем тиграм, родившимся после
того, и ко всем возможным тиграм, которые появились бы на свете при каком-либо
ином ходе событий. Актуальная природа объектов, вовлеченных в первоначальный
акт введения термина, ведет к тому, что интенсионал термина становится частично
жестким, в том смысле, в каком Крипке говорит, что собственные имена делают их
интенсионалы полностью жесткими.
С
подобной точки зрения, определение такого понимания референции, которое
учитывает процесс установления связи между знаком и его референтом, как
каузального подхода неоправданно сужает его объем. Предыдущее употребление
термина выступает не столько собственно причиной его последующего употребления,
сколько основанием его очередной реинтерпретации, актуализуемой его очередным
употреблением. Такое основание включает говорящего в некую заданность,
допускающую интерсубъективную проверку правильности употребления термина в
пределах языкового сообщества. Стабильность употребления знака в одном и том же
значении объясняется в таком случае не причинной обусловленностью знака, но
открытостью описания для верификационных метатеоретических процедур,
подразумевающих интерпретацию в более широком метаописательном контексте. На
первый план при этом выходит проблема правильности интерпретации, а уместный в
этой связи вопрос можно сформулировать так: какими критериями мы должны
руководствоваться для того, чтобы иметь возможность судить о том, правильно или
неправильно употреблен термин?
Очевидно,
здесь не может быть достаточно не только критериев соответствия с
действительностью, но и вообще каких бы то ни было критериев, игнорирующих
свойства знаковых систем. Задачей знаковых систем является не только отражать
то, что происходит в реальности, но и дополнять реальность доступными этой
системе средствами, помогая разобраться во внешнем мире при помощи методов,
имеющихся в распоряжении данной системы. Эта важнейшая функция знаковых систем
усиливается по мере того, как человечество сталкивается со все более сложными и
абстрактными проблемами реальности, не данными нам в непосредственные ощущения,
и о которых можно получить представление только при помощи сложной
дифференцированной символики. В этих случаях основными критериями правильности
нашего манипулирования с системой на некотором отрезке познания становятся
правила самой системы и наше буквальное их исполнение. Многочисленные факты
свидетельствуют, что временное и вынужденное отключение от ориентации на
эмпирическую реальность и переключение на автономную деятельность самой системы
может в итоге привести к решению задач, не поддающихся разрешению иными
способами.
Представление
о том, что в этих случаях решающий вклад принадлежит внутренним ресурсам
знаковых систем, возникает из того факта, что в реальном процессе употребления
даже обыденного языка проблема автономной (не связанной с механизмом
соответствия внеязыковой действительности) работы механизма действий языковой
системы является весьма существенной. Всякий раз, когда мы хотим высказать,
например, модальное суждение или же когда нам требуется восполнить ряд фактов,
не связанных в цепочку последовательных событий, нам приходится прибегать к
автономной работе правил языковой системы. Эта проблема обычно анализируется
как проблема контрфактуалов.
Например,
Н. Гудмен так рассматривает предложение: "Если этой спичкой чиркнуть, то
она зажжется":
Предположение,
что событие произойдет, зиждется на некоторых посылках, не упомянутых в
придаточном предложении. Кроме основного условия (чиркнуть спичкой),
подразумеваются и другие – спичка правильно изготовлена, достаточно суха,
помещена в кислородную среду и т.д. Так что следствие практически вытекает из
целого ряда релевантных предпосылок... Но “если спичка будет сухая” относится
не к сфере логики, а к тому, что мы называем естественным, физическим или
причинным миром.
Гудмен
далее перечисляет еще и еще условия, и приходит к заключению: Мы в конце
обнаруживаем, что находимся в бесконечном вращении по кругу... Другими словами,
чтобы прийти к правильному выводу, надо все дальше и дальше обеспечивать тылы.
Строго говоря, мы можем сделать окончательный вывод только на основе
недоказанных посылок; проблема условных предложений оказывается неразрешимой.
Таким
образом, обращение к реальной действительности для решения проблемы
контрфактуалов оказывается недостаточным. Своеобразие нереальных (еще
неосуществленных) условий проявляется в том, что их выражение в речи включает
не только две посылки, одна из которых является логическим следствием другой,
но и уверенность, что правильность этой последней посылки может быть
дедуктивно-гипотетически установлена самостоятельным, не зависимым от логики
способом.
К
самостоятельным факторам, устанавливающим правильность нереальных условий,
можно отнести объем существующих у людей знаний и вывод, получаемый из более
обширного по объему закона, для которого рассматриваемый случай является
частным. Однако объем существующих у людей знаний предстает некоторой абстракцией,
связанной с познавательной и креативной практикой, и как объем может в наиболее
общем виде определен как область возможности общего знания, общего для всех
членов языкового сообщества в том отношении, что оно потенциально доступно,
открыто для постижения каждым из членов языкового сообщества в результате
определенного познавательного процесса. Так, Д. Льюис показал, что контрфактические
высказывания ведут себя иначе, чем обычные условные высказывания с материальной
импликацией[47] . Если имеет место ( p > q ) и ( q > r ), то отсюда
следует, что ( p > r ). Однако из истинности высказываний "если бы
имело место p , то q " и "если бы имело место q , то r " не
следует истинность высказывания "если бы имело место p , то r ".
Различие между условными и контрфактическими высказываниями указывает на
эпистемологическую и онтологическую значимость собственно языковых правил,
сложившихся в результате историко-культурного процесса функционирования языка
(т.е. "социальных и культурных факторов", о которых Льюис писал в
связи с конвенцией). В самом деле, еще одним источником придания уверенности
выводам из обычных силлогизмов (или из более сложных типов рассуждений, включая
реальные и нереальные условия) предстает жесткое следование правилам языка,
используемого для аргументации. Аккумулированный в языке опыт человечества
может убедить отдельного человека или группу людей в правильности языковых
построений, если они будут сформулированы в соответствии с правилами логики и
языковых действий. Языковые конструкции, опирающиеся как на жизненный опыт, так
и на правила логики, живут и самостоятельно, по своим собственным законам. С их
помощью можно построить мощные теории, в которых обнаруживаются совершенно
неизвестные из прежнего опыта вещи.
Поэтому
вопрос о том, какими критериями мы должны руководствоваться для суждений о
правильности употребления термина, имеет минимум два измерения: референциальное
и синтаксическое, связанное с правилами действия языковой системы; но и
последнее разделяется надвое в зависимости от того, понимаются ли правила как
множество образцов или как руководство к действию.
Итак,
можно следующим образом сформулировать те эпистемологические и онтологические
посылки конструктивного подхода, которые представляются наиболее важными для
анализа естественного языка:
Любой
предмет может быть категоризован с одинаковым успехом многими способами,
которые отличаются по существу в онтологическом наполнении и являются в этих
систематизациях взаимно несовместимыми (плюрализм).
Из-за
множественности версий мира в различных знаковых системах бесполезно искать
полное описание действительности (сущностная незавершаемость).
Онтологические
предложения имеют истинностное значение только относительно “истолкования” или
“трактовки” объектов, мира, действительности, и т.д.; в целом, отсылка к “миру”
имеет смысл только в том случае, если она релятивизуется к системе описания
(онтологический релятивизм).
Исходящая
из таких посылок общая теория референции, охватывающая все референциальные
функции, основана на единой символической операции, посредством которой один
предмет представляет (“ stands for ”) другой.
На
первый план здесь выходит критерий внешности по отношению к символической
(знаковой, или языковой в самом широком смысле) системе — критерий, в
определенном отношении предельно формальный: мы не можем говорить о предметах
обозначения как о сущностях, внутренне присущих самой знаковой системе, о неких
свойствах обозначения, поскольку отсылка к чему-то иному, направленность на
иной предмет является сущностным свойством знака. Именно благодаря этому
конституирующему свойству знак (например, гудменовский или кассиреровский
символ) является собой, а не чем-то иным (скажем, не относится к некоторому
классу чисто физических, метафизических или психических явлений). (Для
обоснования альтернативного объяснения, отрицающего конститутивность референции
для знака, потребовалась бы совершенно иная теория языка, с помощью которой
было бы труднее объяснять функционирование естественных и других используемых
нами языков.)
Таким
образом, хотя базовые семантические примитивы (предельные единицы)
конструктивных систем могут являться феноменальными сущностями, эти системы тем
не менее не будут являться феноменалистскими системами, т. к. не будут поддерживать феноменализм как
фундаментальную эпистемологическую доктрину (равно и как онтологическую
доктрину, претендующую на полноту).
Отсюда
становится ясной эпистемологическая значимость конструктивных систем для
обоснования употребления языка. Она состоит прежде всего в выявлении совокупности
взаимоотношений между различными частями концептуального аппарата.
Фундаменталистская метафора заменена в них Куайновой “сетью полаганий” (“ web
of belief ”). Подобно гипотетико-дедуктивным теориям естественнонаучных
дисциплин, определения и теоремы конструктивных систем устанавливают
дедуктивные отношения между предложениями, несущими рациональную нагрузку;
причем на чем более элементарных основаниях строится конструктивная система,
тем более плотными устанавливаются систематические связи и тем полнее общая
связность и внутренняя непротиворечивость системы. Следующим этапом является
выявление согласуемости различных систем, т. е., применительно к лингвистическим ситуациям,
интерсубъективной аутентичности значений, возможности одинаковой идентификации
референтов всеми членами языкового сообщества.
Если
мы применим критерии подобного рода к ситуации употребления естественного
языка, то референции, возникающие в ходе этого употребления, оказываются таким
образом в поле согласования индивидуальных картин мира, или индивидуальных
концептуальных схем носителей языка. Эпистемологически сама возможность
реального употребления языка предстает при этом обнаружением собственно
полисубъектности, необходимой для возможности интерсубъективной верификации.
Такой подход позволяет избежать традиционно адресуемого релятивизму упрека в
бессодержательности, недостаточном представлении референциальных оснований.
Онтологический статус общей для всех носителей языка области согласования их
индивидуальных картин мира оказывается при этом открытым для точного анализа и
прояснения.
Редукционистские
эпистемологические программы, пытающиеся вывести значение фактуальных
предложений в терминах “наблюдаемых“, обнаруживаемых логических
последовательностей оказываются, с такой точки зрения, беспредметными. Для
прояснения представлений о конвенциональности значения в естественных языках
это означает следующее.
Возможность
одновременного наличия нескольких конфликтующих версий мира не отменяет и не
уменьшает их истинностного значения (для разных концептуальных схем).
Аналогичным образом признание относительности истинности языкового выражения не
отрицает необходимости выявления четких критериев его правильности, в качестве
которых могут выступать критерии адекватности правилам конструктивной системы.
Это означает, что признание конвенциональности значения не подразумевает с
необходимостью признание его произвольности.
Итак,
если утверждение истинно, а описание или представление правильно, не "само
по себе-для-мира", а для конструктивной системы, критериям адекватности
которой оно соответствует, то в таком случае можно предположить, что отсылка
(референция) к "миру" имеет смысл и может служить для построения
адекватной теории значения только в том случае, если она релятивизуется к системе
описания. Поскольку в этом отношении установление связи между знаком и его
референтом является источником семантических правил, постольку оно может быть
признана внеязыковым детерминативом (стабилизатором) значения. Поскольку,
далее, пределы взаимного согласования индивидуальных концептуальных схем
(которые очевидно могут быть рассмотрены как конструктивные системы ментальных
репрезентаций) устанавливаются их отношением к внеязыковому миру, через каковое
отношение (в частности, референцию) осуществляется обозначение языковыми
выражениями элементов внеязыкового мира, постольку установление отношения
обозначения выступает внешним динамическим стабилизатором значения.
Динамическим же он предстает в первую очередь потому, что способность знака
служить источником факта наличия предмета обозначения является, по-видимому,
единственным удовлетворительным внеязыковым стабилизатором, соответствующим
внутриязыковым стабилизаторам значений речи, понимаемым как синтагматические
отношения в языке в той степени, в которой они представляют правила
функционирования языка (значение как результат некоторого процесса).
[43] Davidson D. A Coherence Theory of Truth and Knowledge — LePore E.
(ed.) Truth and Interpretation. Perspectives on the Philosophy of Donald
Davidson. — Oxford, 1986. Р.318.
[44]
Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975. С. 126 –
127.
[45]
Трубецкой Н. С. Мысли об индоевропейской проблеме (1936). — Вопросы
языкознания, 1958, №1. С. 65 – 77.
[46]
Парти Б. Х. Грамматика Монтегю, мысленные представления и реальность. С . 294.
[47] Lewis D . Counterfactuals .
Cambridge Mass ., 1973.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.i-u.ru/