Проблема "предметов сознания" в философии
А.Мейнонга.
Е.С. Черепанова
Имя
Алексиуса Мейнонга (1853-1920) сегодня практически не звучит в контексте
философии сознания специалистов по истории западной философии. Его упоминают
лишь в связи с Э. Гуссерлем, с которым он вел активную переписку, а также, если
речь идет о философии Ф. Брентано, коль скоро А. Мейнонг был его учеником, или
в аспекте обсуждения проблем философских произведений К. Твардовского, Х.
Эренфельса, Т.Г. Масарика.
Как
отмечает И.М. Верле, наиболее яркая вспышка интереса к трудам А. Мейнонга
пришлась на 60-70-е годы, большую роль сыграли стабильные исследования в этой
области Грацкой философской школы, наибольший интерес проявили страны
"англоговорящего пространства и отчасти Италия"[320]. Это привело к
тому, что философия Мейнонга стала наконец объектом историко-философского
исследования, а не только поводом для дискуссий. Надо сказать, что долгое
"молчание о Мейнонге" вряд ли могло бы быть предсказано в момент
выхода его основных работ "О предположении" (1902), "О теории
предмета" (1904), так как по сравнению с "Логическими
исследованиями" (1901) Э. Гуссерля труды А.Мейнонга получили более широкий
отклик: спор Б. Рассела и Д. Мура с идеями А. Мейнонга сделал австрийского
философа популярным, помимо Германии и Австрии, и в англоязычных странах (итоги
этого спора были представлены потом Б. Расселом в "Теории
дескрипции"). В начале века "конкуренция" идей Гуссерля и
Мейнонга была настолько сильной, что Гуссерль в письме к Мейнонгу в 1902 году
говорил с сожалением о его слабом внимании к "Логическим
исследованиям", на которые, как полагал автор, Мейнонг должен был
ссылаться чаще. На что последний отвечал, "что в вопросе о шансе истины,
который заключается в согласующихся результатах ученых, независимо ведущих
исследование, много важнее открытое, чем вопрос о приоритете"[321].
Известность
Мейнонга в какой-то мере была парадоксальной - он более известен как объект
спора, так как с ним полемизировали Б. Рассел, Д. Мур, Л. Витгенштейн, Г. Райл,
М. Финдлей. В этом плане учитывается его влияние на развитие феноменологии Э.
Гуссерля: тот же М. Финдлей указывает в книге о Мейнонге, что и
"Логико-философский трактат", и "частые сноски... на
не-бытийствующее и не-существующее в "Голубой книге" свидетельствуют
о весомом, хотя и не прямом воздействии А. Мейнонга"[322].
Стоит
отметить, что в силу основательности, последовательности и высокой степени
теоретичности основные цели и смысл работ Мейнонга порой ускользают от
читателя. Это привело к тому, что его противники чаще спорят по поводу
конкретных примеров и облегченных отступлений в тексте произведений Мейнонга,
чем по поводу концепции. Это актуализирует обращение к творчеству А. Мейнонга тем
более, что по утверждению Р. Халлера, "эта глава истории австрийской
философии еще не написана"[323].
Алексиус
фон Мейнонг родился в дворянской католической семье. Он должен был стать
юристом, и достаточно долго его образование тому соответствовало. Как пишет
философ в автобиографии, в 1874 году он "еще примерный студент
юридического факультета, больше всего воодушевленный лекциями Карла Менгера по
национальной экономике"[324]. Это стоит подчеркнуть особо, ведь на первый
взгляд экономист менее всего может подтолкнуть студента к созданию новой
метафизики. Но только не К. Менгер, работа которого "Принципы политической
экономии" стала в 1871 году подлинной сенсацией. Через четыре года после
выхода первого тома "Капитала" Маркса К. Менгер подверг критике трудовую
теорию стоимости, заложив основы неоклассической экономики, обосновав закон
убывающей предельной полезности.
Экономическая
теория К. Менгера строится на психической оценке потребности, соответственно
стоимость - это результат столкновения значений товара, проявляющийся в
психической реальности. Лекции Менгера были очень популярны, а их влияние
разносторонне. Под этим влиянием, а также в соответствии с внутренним
стремлением, Мейнонг с 1875 года твердо решает посвятить себя философии.
Интерес
к философии у А. Мейнонга и до этого времени был достаточно сильным: как и
многие австрийские философы, он начал с критики И. Канта. Правда, это была
юношеская критика, и сам А. Мейнонг писал: "Результат моего наивнейшего
радикализма в критике И. Канта был совершенно примитивен"[325]. В юности
он активно занимается философией, и в этой ранней деятельности анализ
"Критик" Канта играет существенную роль.
Ученую
степень А. Мейнонг получил, занимаясь философией Д. Юма. Свою академическую
карьеру он начал в Граце в качестве профессора, когда ему еще не было тридцати
лет. В 1894 году он открыл первую в Австрии лабораторию по эмпирической
психологии, где и сложился круг его учеников, в числе которых А. Хефлер
(1870-1915), Ст. Витачек (1878-1927), Э. Малли (1879-1944).
А.
Мейнонг находился под влиянием раннего Брентано "аристотелевского"
периода. Работы А. Мейнонга, их структура, логика, строгость отчасти отражают
искания его учителя. Но в наибольшей степени на формирование философского
мировоззрения Мейнонга оказало учение Брентано об интенциональном, или
интенциональных отношениях.
Ф.
Брентано полагал, что философия должна начинаться с дескриптивной психологии.
Понятия могут выводиться только из созерцаний, таким образом, мы получаем
критерий того, обладаем ли мы подлинными понятиями или находимся лишь в плену
языковых фикций. Он отвергал априорные созерцания как врожденные понятия, в
духе И. Канта, и "по-новому поставил вопрос: что есть психическое?...
нашел на него ответ - психические факты проявляют единообразную структуру
на-что-то-направленного-бытия, о-чем-то-судящего-бытия, особенностью структуры
которого является психическое бытие"[326].
Иначе
говоря, признаком психического являются неизбежные интенциональные отношения:
любые чувства - вера, любовь, ненависть, желание, а также мышление - направлены
на предмет. Мы всегда мыслим и чувствуем что-то, а не вообще мыслим и
чувствуем. Ф. Брентано отказывается от традиционной триады - мышление, чувства,
воля, а вместо этого предлагает разделять интенциональные отношения на три
основных класса: представление, суждение и эмоциональные феномены. Он делит
мыслительные акты на два класса, но соединяет чувственные и волевые в один.
Следующий
шаг, который необходимо было сделать, - это решить вопрос о статусе предметов,
на которые направлены психические акты. Именно это будет затем исследоваться А.
Мейнонгом в его главном труде, посвященном теории предмета. Позже, как
известно, Ф. Брентано все более изменяет свою теорию так, что его
номиналистская критика языка противоречит его ранним идеям. Но Мейнонг остается
верен поставленной задаче и брентановским принципам исследования. Он подходит к
созданию теории предмета как естествоиспытатель-эмпирик, объектом его
исследования являются составляющие психических актов - предметы. Это исследование
осуществляется шаг за шагом, что (если учесть установку на эмпиризм) создает
известные трудности для читателя. "Терминология Мейнонга пугает
современного читателя, он перенес словарь химии на сферу психического, говорит
об элементах, составляющих величинах и моментах времени в духе Э.
Маха"[327].
Однако
в философской эволюции А. Мейнонга психологические исследования не означают
создания труда по конкретной психологии, напротив, психологизм всячески
ограничивается стремлением следовать "реализму" и объективизму в
чисто естественнонаучном ключе, избегая неизбежных для психологии предположений
и допущений. Но, с другой стороны, для философа очень важно сохранить предмет
исследования - феномены сознания, в которых в синкретичном виде находятся абсолютные
и конкретные истины, сиюминутные переживания и общечеловеческие ценности,
элементарные логические правила и парадоксы субъективного сознания. Иначе
говоря, когда человек воспринимает - в широком смысле слова представляет,
воображает, мыслит - яблоко, то феномен яблока включает много больше, чем
зеркальное отражение яблока чувствами.
Комплекс
ощущений зеленого, кислого, твердого соотносится с уже имеющимся представлением
о зеленом, кислом, твердом, с детским впечатлением о том, например, как
"бывало, мешками ели такие же незрелые, и ничего...". Память с
готовностью обогащает наш язык фольклорным выражением, что такими фруктами
"косых править". И где-то "за кулисами" сознания уже
толпятся факты о совершенно других яблоках - огромных, мягких, сладких, желтых
и красных, библейских, живописных, то есть не названных, не явленных нам в
реальности, но имеющихся в виду благодаря метафоричности и многозначности нашей
речи. Таким образом, явление яблока в сознании - это актуализация целого
комплекса ценностей, установок, форм и т.д. В силу этого оказывается, что мир
предметов сознания много богаче, чем мы его обычно представляем, требуя
приравнять комплекс наших ощущений к предметам познания.
А.
Мейнонг берется описать этот мир онтологически, настаивая на объективности
предметов сознания, пытается их классифицировать, но это опять же не является
конечной целью концепции, которая должна завершиться разработкой проблемы
ценностей в этико-психологическом плане. Возможно, Мейнонг и начал бы сразу с
этики и проблемы ценностей, ведь чаще всего критика И. Канта касалась этической
проблематики, но необходимо было найти онтологическое основание ценности в
пределах феномена, что привело к созданию развернутой методологии - теории
предмета. Мы не можем забывать о том значении, которое придавал Мейнонг
проблеме ценности, - как в контексте влияния К. Менгера на его раннее
творчество, так и в свете влияния "объективистского"
(предметно-методологического) периода творчества Мейнонга на формирование
проблемного поля Грацкой школы.
Необходимо
также уточнить, что А. Мейнонг понимал под психологией, так как это указывает
на традицию австрийской школы вводить психологию в систему философских
дисциплин. В ситуации субъект-объектного познавательного отношения австрийская
традиция отказывается рассматривать кантовскую вещь-в-себе как гарантию
реальности феноменов, исключается любой возможный вариант полагания чего бы то
ни было по ту сторону явления, которое в разных случаях сводится либо лишь к
ощущению, либо к более сложному комплексу представлений и абсолютных истин, о
чем уже говорилось ранее. Однако в пределах феномена это субъект-объектное
отношение восстанавливается, и возникает потребность в исследовании некоторого
набора предметов представления, мышления и т.п. как объективного, возможно не
всегда существующего или обладающего статусом действительного. Происходит, если
так можно выразиться, известное со времен Лейбница превращение единичного в
бесконечно богатое бесконечное: феномен утрачивает психологический релятивизм и
становится объектом исследования новой психологии, предполагающей, что в
конечном феномене сознания как в зеркале можно увидеть универсум
предложений-в-себе, ценностей-в-себе, предметов-в-себе.
А.
Мейнонг исходит, как уже говорилось, из принципа интенциональности, предполагающего,
что в сфере переживаний и восприятий мы всегда говорим о предмете переживания и
восприятия. Интенциональность познания - важнейший принцип теории предмета, ее
основание, никто, как говорит Мейнонг в своем исследовании "О предметах
высшего порядка" (1899), "не сомневается в том, что нельзя
представлять, не представляя нечто, или не судить о чем-то... Поскольку наши
ощущения, восприятия, представления, суждения на что-то направлены, им
противостоит - как коррелятивная предметность - ощущаемое, воспринимаемое,
представляемое, обсуждаемое"[328]. Это дает возможность А. Мейнонгу
говорить о том, что все есть предмет, а мир предметов сознания вовсе не
совпадает с миром действительных предметов, ведь любые познавательные акты
интенциональны. В этом суть предмета (Gegen-stand), который противостоит,
противодействует и противоречит субъекту познавательного отношения, отражая при
этом все этапы продвижения к истине в границах опыта. В опыте мы опускаем
суждения о недействительности, о несуществующем, мы описываем мир через
перечисления, аналогии, пользуемся метафорами и сравнениями, а в результате
этого "стерильная" картина действительности, как совокупность
существующих предметов, много беднее феноменального предметного мира нашего
сознания. "...Совокупность того, что существует, включая то, что
существовало, и будет существовать, бесконечно мала по сравнению с
совокупностью предметов познания.
Об
одном и том же предмете сознания возникают самые разные идеи, которые
выражаются в целом комплексе познавательных актов самого разного уровня, что и
приводит к развертыванию предметного мира в многообразный универсум предметов
сознания"[329].
Интенциональность
А. Мейнонга несколько отличается от подобного понятия в феноменологии Э.
Гуссерля, где нет такого акцента на предметности. Мейнонгу интенциональность
позволяет ставить вопрос о научности теории предмета, о расширении онтологии в
пользу онтологии предметов сознания. При этом собственно субъект остается
"за кадром", и в отличие от Э. Гуссерля не ставится остро проблема
"Я". Но возникает вопрос, как мы можем говорить о предмете сознания
научно, с высокой степенью объективности. А. Мейнонг предлагает дополнить
психологию логикой, теорией познания или даже создать универсальную теорию
предметов, возможную как психология, логика и теория познания.
Теория
предметов как психология предполагает изучение предметов представлений,
впечатлений, то есть ближайшей реальности опыта, что определяет ее
объективность и научность. Особенно интересен для "психологии
предмета" класс несуществующих предметов стремлений и желаний, предметов
ценностного отношения.
Теория
предметов как гносеология должна представить в качестве "объекта изучения
совокупность предметов познания"[330] и непосредственно связана с их
онтологическими формами, так как форма бытия предмета определяется его местом в
ряду "действительных истин". Главной проблемой теории предмета как
теории познания становится вопрос об истинных суждениях, и это неизбежно должно
привести к созданию теории предмета в качестве чистой логики. Логический
вариант развития теории познания (как теории предметов) в наибольшей степени
устраивает А. Мейнонга и поглощает основной объем всей теории предмета, хотя
сам автор старается избежать этого, подчеркивая первичность онтологического подхода.
(Е.Н. Суздалев - автор диссертации, посвященной логико-философскому анализу
теории предметов, - определяет теорию предмета как теорию логических
объектов[331]).
А.
Мейнонг считает, что отношения психологии и теории познания строго иерархичны,
"не может быть теория познания, которая не рассматривала бы акты познания;
и соответственно не была бы психологией познания ... Но ни в коей мере
психология не может рассматриваться больше, чем теория познания"[332].
Психологический аспект концепции важен потому, что если мы ограничимся лишь
логической стороной гносеологических проблем, то упустим из вида
"двойственность" актов познания (двойственность проявляется в
разделении мира на мир познаваемый и мир познанный), к тому же, если
недооценивать психологический аспект, "уйдет" аксиологический поворот
проблемы предмета.
Гарантом
объективности теории предмета является язык во всем богатстве сказанного и
возможного к высказыванию. "Каждое внутреннее переживание, по меньшей мере
каждое элементарное, имеет... предмет переживания, а поскольку переживание
выражается прежде всего в словах, то значение слова и есть постоянный
предмет"[333].
В
процессе развития наука сама формирует свой предмет, отметая ложные гипотезы,
сужая или расширяя связи с другими науками. В развитии предмета науки, однако,
всегда очевидна тенденция к специализации, к формированию собственной
предметной области, принципиально обособленной от повседневности, которая
позволяет себе смешивать естественное и сверхъестественное, теоретическое и
магическое. То есть предметы познания и предметы естественных и гуманитарных
наук не совпадают, "выброшенными" оказываются предметы познания,
сомнительные в их действительном бытии, но значимые для сознания и явленные в
речевой практике.
В
1902 году выходит работа А.Мейнонга "О предположениях", в которой
проясняется возможность статуса теории предмета как теории более широкой, чем
все существующие науки, и более общей, чем просто логика. Все существующие
науки занимаются изучением предметов познания, не может ведь теория предмета
объединять все имеющееся естествознание и гуманитарные науки. Это так, и
поэтому Мейнонг делает оговорку, что речь пойдет о предметах, которые "не
нашли пристанища в традиционных науках, направлены на знание действительного,
но в котором бытийствует также и недействительное, то есть можно... говорить о
возможном и невозможном предмете познания"[334]. Вся совокупность
утверждений субъекта с очевидностью не совпадает со всем фактически возможным к
познанию объемом предметов, следовательно, в предположении высказываются
суждения о том, что еще не познано и даже, возможно, не может быть познано. Так
формируются группы предметов сознания, вынесенные за скобки традиционной науки
и требующие исследования. Философский анализ такого рода возможен опять же при
условии нового научного подхода ко всей предметной реальности, в соответствии с
главным тезисом А. Мейнонга - "все есть предмет". Требуется
метатеория предметов, позволяющая классифицировать все предметы и
соответственно изучать их. В определенном смысле, как полагает А. Мейнонг,
необходимо преодолеть "предубеждение в пользу действительного"[335] и
типологизировать возможные формы бытия не-действительного.
Достаточно
много предметов сознания при некотором рассуждении приводят нас к той мысли,
что в их статусе бытия мы можем усомниться. А. Мейнонг очень подробно, с
примерами, рассматривает этот вопрос, так что можно заключить, что его теория
предмета основывается на онтологии предметов познания. "Фигуры, о которых
говорит геометрия, не существуют, как мы знаем, соответственно и их свойства не
существуют, хотя их наличное бытие установлено"[336]. Вся математика полна
предметов несуществующих, но это не лишает их объективности, то есть можно
говорить о существовании действительных предметов и определенном
"таковом" бытии (Sosein) несуществующих идеальных предметов,
выражающих определенные отношения. Однако есть предметы, о бытии которых
свидетельствуют негативные суждения: "если я говорю "голубое не
существует", то я думаю никоим образом не о представлении и его
возможностях, а именно о голубом. Коль скоро это голубое уже однажды должно
было быть, тем самым может быть уже поставлен вопрос о его бытии или
не-бытии"[337]. И, следовательно, есть третий вариант бытия. Заметим, что
первоначально А. Мейнонг полагал, что в этом случае чистые предметы находятся
по ту сторону бытия, но во втором издании работы "О предположениях"
(1910 г.) видно, что автор уже не удовлетворен такой характеристикой, и наконец
к 1920 году он приходит к выводу, что вне-бытие (Ausersein) столь же
полноценно, как и другие формы.
Как
бы мы ни пытались обосновать классификацию форм бытия предметов, мы не можем ее
осуществить исходя из допущений, а только основываясь на видах элементарных
психических переживаний. Вера, знание, мышление, любовь, ненависть, желание
направлены на предмет: если мы мыслим, то мыслим о чем-то, если верим, то верим
во что-то и т.д. Исходя из этого мы можем говорить о классах предметов,
обладающих определенным видом бытия в пределах данного переживания. А. Мейнонг
классифицирует предметы следующим образом:
1)
предметы, представления - объекты;
2)
предметы, выраженные в суждениях и предложениях (предметы мышления)- объективы;
3)
предметы эмоциональных актов - дигнитативы (Dignitativ);
4)
предметы различных желаний - дезидеративы (Desiderativ).
Можно
допустить, что внутри каждого класса предметов возможно какое-то отношение
между качествами предмета и его основанием, отношение между высшим и низшим,
т.е. "существуют прежде всего предметы, которые будто надстроены над
другими предметами, и должны называться поэтому предметами высшего порядка, в
противовес тем, что лежат в их основе - предметам низшего порядка"[338].
Это отношение подобно отношению мелодии, как более совершенного, к тонам,
которые ее образуют, как к основе, но при этом мелодия есть нечто большее, чем
сумма тонов. Эти отношения можно также назвать определением, так как мелодия
предполагает согласие тонов, то есть наличие последних, но тона еще не
предполагают гармонии и мелодии.
Эти
отношения в некоторой степени выражены в кантовском принципе разделения
суждений на аналитические и синтетические и в постановке проблемы о возможности
существования синтетических суждений априори. А. Мейнонг пытается вернуть
термин априори в свои теории в его прежнем, "докантовском", значении,
когда он означал "в конечном счете указание на логическое предшествование,
и это могло служить основанием познания, по своей сути, основанием
бытия"[339]. Мейнонг полагает, что в этом случае априорное не останется структурой
сознания, в которую попадают некие факты восприятий, но присутствует как
объективное, как данное в познании и бытии, связывая их на всех уровнях
познавательного отношения.
Предметы
соответственно в каждой группе могут делиться на предметы высшего и низшего
порядка. В первой группе объектов, А. Мейнонг называет их полными и неполными,
полные предметы определяют неполные, их отношения подобны тем, что возникают
между платоновскими идеями и их конечными явлениями. Конечная вещь
действительности в силу закона исключенного третьего может быть определена лишь
каким-то одним подходящим определением. Например, какой-либо конкретный
треугольник не может быть определен так: "это треугольник, имеющий
бесконечное... и соответственно не имеющий...". Он определяется полным
предметом, т.е. треугольником "вообще", не существующим в
действительности, но "наличествующим". Полные предметы,
соответственно, в отличие от неполных всегда есть, а неполные не обладают таким
тотальным бытием и могут "не быть". В этом особенность несуществующих
предметов - "объектов": когда мы о них говорим, мы не всегда говорим
о действительном существовании (говоря "лошадь", мы можем ссылаться
на бытие полного предмета, а не на реально существующую лошадь).
Что
касается второй группы предметов - "объективов", то предметом низшего
порядка А. Мейнонг называет объект суждения, а предметом высшего порядка -
объективное предположение. То есть предмет, о котором "судят", не
есть то, что подвергнуто суждению, содержится в нем. Для А. Мейнонга предположение
объективного вневременно и подобно больцановскому предположению-в-себе.
Например, истинно то, что есть черная змея, истинно то, что не существует
вечного двигателя - и в том, и в другом случае мы имеем дело с истинными
суждениями. Но в первом случае бытие предмета и его существование, возможно,
совпадут, во втором случае предмет есть, но он не существует. Если говорить
конкретнее, то предмет таких суждений не-есть, он не может быть, поскольку он
несуществующий, он даже не наличествует; как чаще всего звучит глагол bestehen
в русском переводе, он "об-стоит" (такой "честный" вариант
перевода присутствует в упомянутой выше работе Е.Н. Суздалева). Но и том и в
другом случае возможность существования не изменяет природы
"объективных" предметов: все, что возникает после союза
"что": и вечный двигатель, и антиподы, и золотые горы - все это
предметы второго класса - "объективы".
Если
в первой группе предметов (объектов) область высших предметов все же
ограничивается воспринимаемым, то есть сложными чувственными предметами, как,
например, мелодия, то в группе объективов есть идеальные предметы, возможные и
невозможные предметы, все, что может быть представлено в суждении и таким
образом в познании. Идеальные предметы - это объективные предметы теоретических
наук, сюда входят понятия и отношения, такие как, например, число, различие и
т.п. Возможные предметы - это предметы несуществующие, но возможные чисто
теоретически, "предполагаемые", как, например, "золотая
гора". Известный пример с золотой горой прозвучал в рассуждении о статусе
таких предметов Твардовского: "... идея "золотая гора" не может
быть беспредметна, хотя ее содержание связывается противоречивыми
атрибутами"[340]. Невозможные предметы - это предметы, с необходимостью
возникающие в языке и мышлении, но изначально соединяющие взаимоисключающие
атрибуты, как к примеру в понятии круглого квадрата.
Как
бы ни были предметы этой группы сомнительны в плане их действительности, тем не
менее, они присутствуют в познании и обосновываются предметами низшего порядка.
То есть ни один из предметов не существует изначально самодостаточно, кроме
реальных объектов. Таким образом, полагается своего рода принципиальный реализм
предметов познания, который, подобно лейбницевской "предустановленной
гармонии", всегда "приземляет" оторванные от действительности
предметы, соблюдая принцип иерархии и соподчинения низших высшим. В силу этого
принципа каждый предмет наделяется определенной формой бытия, по степени
приближения к действительности, и даже так называемые "чистые предметы"
связаны с бытием отношением вне-бытийности, внешнего бытия. Этот принципиальный
реализм не позволяет приравнять объективы к платоновским идеям без значительных
оговорок, так как цепочка иерархических отношений "вверх"
раскрывается по мере развития познания, а снизу всегда ограничена миром
чувственно воспринимаемых предметов.
Что
же касается дигнитативных и дезидеративных предметов, то их обоснование, или,
говоря словами Мейнонга, "фундирование", происходит сложнее, ведь
речь идет о психических переживаниях - эмоциональных состояниях и желаниях, в
которых важнейшим коррелятом выступают ценности. Для того чтобы радоваться
красоте розы, надо иметь представление о прекрасном, для того чтобы испытать
желание счастья, надо соотносить свое состояние с представлением о благе. То
есть эти два класса предметов вводят в область теории предметов дополнительно к
теории познания, психологии, логике еще и философию ценностей, и в конечном
итоге поднимается главный вопрос - вопрос об этических ценностях, их статусе и
"месте".
Стоит
отметить, что эта часть теории А. Мейнонга чаще остается без внимания или
малоисследованной, во многом благодаря той полемике вокруг нее, которая была
развернута Б. Расселом. В самой же теории ценностей "обращается внимание
на первую фазу учения о ценностях, "психологическую", в то время как
вторая, "объективистская", лишь в отдельных случаях становится
объектом исследования"[341].
Появление
темы ценностей в философии Мейнонга не случайно, в ту пору это была одна из
актуальных проблем, поднятая неокантианцами почти одновременно с требованием
внеценностной науки. Баденская школа утвердила ценность как априорное
нормативного сознания трансцендентального субъекта, как значащее и значимое,
тем самым, пытаясь восстановить связь теоретического и практического разума.
Ценности обретают новую характеристику: они не существуют в реальности, они
"значат", прорываясь в действительность в виде феноменов культуры.
Это позволяет рассматривать историю человечества как историю формирования и
смены ценностей этических, эстетических, религиозных и т.д.
А.
Мейнонг подходит к проблеме ценностей по пути, проложенному К. Менгером,
который расширил узкую национально-экономическую трактовку, выйдя в область
психологии. Процесс субъективного ценностного становления формирует ценность
как нечто объективное, которое начинает присутствовать уже независимо от того,
приносит это пользу или удовлетворяет какую-либо биологическую потребность.
Ценность выносится за скобки, уже не претерпевая изменений, но может уступить
место другой, сформировавшейся в ходе необходимого процесса ценностного
становления.
Развитие
теории ценностей в Австрии поляризуется в двух школах, каждая из которых так
или иначе пользуется наследием К. Менгера: первая - сохраняя его теорию (прежде
всего в лице учеников самого К. Менгера - Е. Бем-Беверка, Ф. Фон Визера);
вторая, пользуясь теорией К .Менгера как методологией, дополняет ее психологией
Ф. Брентано (это направление развивают А. Мейнонг, Х. Эренфельс).
Можно
отметить, что в учении Х. Эренфельса теория Менгера преломляется достаточно
своеобразно, обнаруживая действие закона убывающей полезности в сфере, далекой
от экономики. Сегодня Эренфельсу отводится роль "лица" школы, так, к
примеру, В. Грассл подчеркивает, что именно Эренфельсу "удалось изображение
непрочности ценностного переживания"[342]. Х. Эренфельс относит предметы
желаний, как предметы ценностных переживаний, к классу предметов
несуществующих, принципиально подчеркивая именно такой статус их бытия. Само по
себе желание какого-либо предмета не предполагает, что объект желания не
существует, однако объект обретает ценность, "желаемость", коль скоро
он оказывается недостижим. Эренфельс категорически не согласен с тем, что
ценность, прежде всего моральная, определяется полезностью, пусть даже речь
идет о полезности в самом высоком смысле - как польза или благо в интересах
человечества.
Если
мы сравним любовь к людям и инстинкт самосохранения, то придется с
откровенностью признать, что без "эгоистических, побудительных сил...
(инстинкта питания, инстинкта приобретения, инстинкта самосохранения, полового
инстинкта и т.п.) существование человеческого сообщества было бы невозможным...
и выдающаяся польза этих факторов не может быть поставлена под
сомнение"[343]. Эта польза в эмпирическом, физическом смысле много
очевиднее, чем любовь к людям, которая в этическом плане признается высшей
добродетелью.
Что
же определяет основание ценностного чувства? Как видим, не значение для
человечества в целом и не польза конкретного индивида, но сочетание
предполагаемой пользы с очевидной редкостью какого-либо этического блага, то
есть ситуации, когда спрос превышает предложение.
У
А. Мейнонга проблема ценности исследуется в рамках той же методологии, что и
вся теория предмета: выясняется природа ценностных предметов, рассматриваются
психологические аспекты переживания ценностей, затем осуществляется выход к
проблеме объективных ценностей, конструирование своего рода ценностного
универсума. Мейнонг исследует дигнитатив и дезидератив параллельно, уточняя,
что в первом случае мы имеем дело с главным ценностным переживанием, а во
втором случае - с желанием, или, точнее, с потребностью в ценном, то есть в
чем-то более близком субъекту, но не всегда от этого более конкретном. Одно для
Мейнонга очевидно: любое ценностное переживание - это всегда переживание,
укорененное каким-либо интеллектуальным актом: суждением или по крайней мере
представлением, восприятием. В широком смысле ценностное переживание - это
составляющая часть феномена, и оно не может рассматриваться вне взаимодействия с
другими элементами. Языковые символы, фантазии, воображаемые объекты
обосновывают ценностное переживание, создавая возможность говорить об
объективном в сфере ценностных переживаний.
А.
Мейнонг очень подробно описывает составляющие представления, подчеркивая, что
как бы ни было оно индивидуально, природа знания такова, что даже в сфере
субъективного, где представление царит вне непосредственного объекта,
вызывающего восприятие, есть объективные основания представления. Также в сфере
ценностного переживания "эмоциональная презентация предметов происходит на
основе некоего объективного дигнитатива"[344]. Карл Вольф подчеркивает,
что учение А. Мейнонга об "эмоциональной презентации в его развернутом
виде обосновывает теорию ценностей и определяет актуальность влияния теории
ценностей А. Мейнонга в англосакских странах"[345].
Когда
мы рассматриваем суждение восприятия, то имеем дело с результатом
интеллектуальной деятельности по "завершению восприятия", чувственное
восприятие "схватывается" в суждении, так совершается "понимание
восприятия". Механизм образования ценностного суждения аналогичен:
восприятие ценности завершается ценностным суждением в процессе понимания или,
говоря точное, "схватывания". Понимание - это интеллектуальный акт,
содержащий в ценностном суждении эмоциональное переживание. Но условия
переживания еще недостаточно для формирования ценностного чувства в строгом
значении этого слова, подлинные ценностные чувства обязательно психически
детерминированы, обоснованы.
Для
того чтобы пояснить эту мысль, А. Мейнонг напоминает о принципиальном отношении
предметов высшего и низшего порядка, подчеркивая, что есть особые ценности,
подлинный предмет подлинного ценностного суждения - это ценности, побуждающие к
формированию причинно-следственных отношений или, говоря проще, придающие смысл
переживанию, интеллектуальному акту (смысл чаще всего в моральном отношении).
Чувства,
возникающие в процессе познания, которые каким-либо образом окрашивают
интеллектуальные акты, подчеркивает Мейнонг, эстетические чувства, нельзя
назвать подлинно ценностными. Видимо, в силу их недетерминированности
непосредственно потребностью, желанием. А. Мейнонг рассматривает на примере
отношения таких понятий, как истина и ценность, сложность определения
ценностного переживания, так как в определенной ситуации истина оказывается
наполненной смыслом и коррелируется с ценностным переживанием, в другой
ситуации ценность переживается как истина, утрачивая все, что может связывать
ее с действительностью смысла.
Таким
образом оказывается, что ценностное переживание очень тесно связано с
субъектом, что создает трудности в исследовании предметов ценностного суждения,
а также ставит вопрос о "внеличностных" ценностях как предметах
интеллектуальных актов. Что указывает на существование внеличностных ценностей?
То, что даже в ценностном переживании происходит сопоставление с имеющимися
ценностями, особенно в сфере нравственности. Для Мейнонга совершенно очевидно,
что этические ценности внеличностны, даже в таких сугубо личных проявлениях, как,
например, любовь родителей к детям.
Когда
мать говорит ребенку "Ты моя жизнь, ты все для меня!", она,
безусловно, обращается к совершенно уникальной, неповторимой во времени и
пространстве личного бытия ситуации. Но ее суждение указывает на некие внеличностные
ценности - "жизнь", "все", явленные в ее сознании как
высшие нравственные блага. В интеллектуальных актах эти ценности постигаются
внеличностно, совершенно независимо от субъекта. В таком виде они преподносятся
детям, которые не имеют понятия о ценном в общечеловеческом смысле, но могут
испытывать некоторое ценностное переживание. В процессе воспитания педагоги
стараются внедрить в сознание ребенка некие моральные нормы, настаивая на их
универсальности, подчеркивая их внеличностный характер. Когда малышу строго
указывают на то, что "драться нехорошо, тем более машинкой по
голове!", воспитатель и ребенок явно находятся в ложной ситуации. Ребенок
знает, что будет больно и хочет причинить боль, сознательно делает
"нехорошо" другому, потому что тот, другой, его лично чем-то обидел;
в свою очередь, воспитатель понимает чувства драчуна и, может быть, разделяет
его возмущение, однако победа остается за внеличностной объективной ценностью -
человеколюбием, которая и преподносится в виде нравственного суждения
"драться нехорошо".
Стоит
подчеркнуть, что в практике воспитания значительно большей популярностью
пользуются именно суждения, в которых об этически ценном говорят неявно, а лишь
имеют его в виду, открыто называя неценное: "Как ты отвечаешь
старшим?!", "Разве можно так врать!", "Нельзя так себя
вести, ведь кругом люди!". Предметы таких суждений и предположений о
"неценном" образуют в классификации Мейнонга особый класс предметно
трактуемых ценностей. В опредмеченном смысле ложные ценности - это свидетельство
наличия неактуального, но наглядного присутствия истинных ценностей. Сама
возможность таких суждений указывает на бытие внеличностных ценностей.
А.
Мейнонг разделяет, как уже говорилось, этические и эстетические ценности,
подчеркивая, что последние находятся в современной философии под угрозой
исключительно психологической интерпретации "прекрасного", а это
приведет (в эстетике) к утрате нормативности. Единственное, что позволяет
рассчитывать на сохранение единого понимания прекрасного, - это наличие в
стихии субъективных мнений объективной действительности произведений искусства,
или "представленность прекрасно должного в пространстве"[346]. Так
можно соотносить индивидуальное прекрасное с внеличностным прекрасным.
Индивидуальная эмоциональная презентация коррелируется в предположении
прекрасного, предметный микрокосм произведения искусства представляет собой
иерархию предметно наличествующих ценностей и тем самым обнаруживает наличие
внеличностных эстетических ценностей. Суждение "Что в этом красивого?"
указывает на существование в сознании некоей нормы предположения, заверенности
в существовании прекрасного. С таким суждением, как правило, соседствуют
указания на действительные произведения искусства, эстетически ценные для
воспринимающего: "Вот я видел Ренуара, это прекрасно..., это искусство;
разве это можно сравнивать!"
Этические
ценности в этом отношении находятся в более сложном положении, так как в
нравственности нет наглядно предметной ценности, а основанием единства
оказывается жизнь человека, отчего универсальность нравственных ценностей носит
виталистический характер. Если основанием предметных ценностей оказывается
удовольствие, польза, то внеличностным ценностям вновь угрожает психологический
релятивизм.
Такие
рассуждения в духе Платона не означают, что А. Мейнонг постулирует какие-то
общечеловеческие ценности, предлагая их принять как некий ценностный мир, в
занебесной области. Напротив, он пытается связать индивидуальное и всеобщее в
проблеме предметных ценностей так, чтобы сюда вошли и потребности, и интересы,
вплоть до экономических, даже национально-экономических, как у К. Менгера.
В
этом аспекте исследователи творчества А. Мейнонга приходят к противоречивым
выводам. Так, К. Нири подчеркивает, что "Мейнонг был единственным
философом, который уже в 10-х годах ХХ века взамен подлежащих изгнанию субъекта
и индивида сумел поставить на центральное место своего рода исключительно
объективный, идеальный мир как особую систему соотнесения и сделал это с
несокрушимой последовательностью"[347]. К. Нири отмечает принципиальный
платонизм Мейнонга, а также принципиальный рационализм. К. Вольф, напротив,
настаивает на том, что Мейнонгу принадлежит исключительная роль в
"возвращении единства действительности и ценности, благодаря чему
сформировалась специфическая позиция Грацкой философской школы в теории
ценностей, в своем исходном пункте близкой Протагору"[348].
Однозначность
интерпретации не достигается. С одной стороны, в вопросе ценностного
переживания А. Мейнонг настаивает на конституировании ценности через
субъективное представление, с другой стороны, выступает за признание
логического наличия объективных ценностей, "фундированных" низшими
предметами восприятий, представлений и предположений. В определенном смысле
можно согласиться с П. Кампицем, который подчеркивает, что Мейнонг балансирует
"на узкой грани между иррационализмом в духе философии жизни и этическим
интеллектуализмом, пытаясь спасти эмоциональное, как источник
ценного..."[349].
В
целом, хотелось бы еще раз подчеркнуть, что учение Мейнонга о предметах
сознания, как представляется, существенным образом дополняет философию
Гуссерля, а в том, что касается теории ценностей, в значительной степени
проблематизирует идеи, к которым стоит еще раз вернуться в исследовании истории
становления философии сознания.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://filosof.historic.ru