Понять Ислам
Ф. Шюон
Пророк сказал:
'Бог не создал ничего благороднее разума, и гнев Его падает на тех, кто им
пренебрегает'. И еще: 'Бог прекрасен и возлюбил прекрасное'. Оба эти изречения
весьма характерны для Ислама: мир представляется ему огромной книгой,
исполненной символов и знаков (айат), то есть элементов красоты, взывающих к
нашему разумению. Мир состоит из форм, похожих на отголоски застывшей небесной
музыки; познание или святость растопляют эти оледеневшие осколки, освобождая
таящуюся в них внутреннюю мелодию[2]. Здесь уместно вспомнить тот стих из
Корана, где говорится о 'скалах, откуда брызнут источники', и о сердцах,
которые 'тверже скал'; эти образы сопоставимы с 'живой водой' Христа и с 'потоками
живой воды', которые, согласно Евангелию, истекают из святых сердец.
Эти
'источники', эти 'потоки живой воды' не подвластны формообразующим и
разделяющим силам кристаллизации; они струятся в области 'сущностной истины'
(хакика), к которой ведет 'путь' (тарика), ответвляющийся от 'общей дороги'
(шариат), то есть от основного Закона; на этом уровне истина перестает быть
совокупностью понятий, превращаясь в 'стихию', подобную воде или огню.
Вышесказанное позволяет нам перейти к другому рассуждению, а именно:
существование различных религий, каждая из которых говорит на своем языке,
считая его абсолютным и, следовательно, исключительным,- это существование
оправдывается тем, что различия между религиями полностью соответствуют
различиям между отдельными людьми; иначе говоря, религии истинны, потому что к
каждой из них было обращено слово Божие; они различны, потому что Бог говорил
на разных языках в соответствии с разницей восприятия, и, наконец, все они
абсолютны и исключительны, потому что каждый раз Бог провозглашал: 'Я семь'.
Вполне понятно и естественно, что такого рода мысли неприемлемы на уровне
экзотерического правоверия[3], но созвучны тому вселенскому правоверию, которое
проповедовал, например, Мохийдин ибн Араби, великий глашатай мусульманского
гнозиса: 'Сердце мое открыто всему сущему: оно - пастбище для газелей[4] и
христианский монастырь, капище идолопоклонников и Кааба паломника, скрижали
Торы и стихи Корана. Я исповедую религию Любви[5]. Куда бы ни шли ее
караваны[6], она останется моей религией и моей верой' (тарджуман
аль-ашвак)[7].
'Бог любит
краткость', говорят раввины, и именно этой краткостью объясняются смелые,
непонятные с первого взгляда эллипсы, а также напластования смысла,
встречающиеся в богодухновенных текстах. Истина, с точки зрения Бога, состоит в
духовной и социальной действенности того или иного слова или символа, а не в их
фактической точности, когда она психологически неэффективна или даже вредна.
Бог прежде всего хочет спасти нас, а уже потом-заняться поучениями. Его цель -
мудрость и бессмертие, а не внешнее знание, не говоря уже о простой
занимательности. Христос назвал свое тело 'Храмом', и это может удивить нас,
если мы подумаем, что данным словом изначально и небезосновательно обозначается
каменное строение; но сложенный человеческими руками из камней храм куда менее
достоин называться храмом, нежели тело Христа, вместилище живого Бога. Можно
даже сказать, что Храм Соломона или Ирода - это всего лишь образ тела Христова,
ибо временная последовательность не имеет для Бога никакого значение так в
священных Писаниях слова и даже факты подчас меняются местами ради прояснения
высшей, ускользающей от людей истины. Но при чтении богодухновенных Книг
приходится сталкиваться не только с этими трудностями. Нельзя забывать о том,
насколько они удалены от нас во времени, о различиях менталитета в разные эпохи
и, вообще говоря, о качественном неравенстве различных фаз человеческого цикла.
В древности - будь то эпоха индийских риши или времена Мухаммада - язык был не
тот, что в наши дни; слова еще не были затерты, они заключали в себе куда
больше смысла, чем это может показаться нам теперь; многие очевидные для
древнего читателя вещи можно было обойти молчанием, тогда как теперь их
приходится 'привносить' в текст[8].
Любой священный
текст со всеми своими бросающимися в глаза противоречиями и темнотами имеет
нечто схожее с мозаикой, а иногда - даже с. анаграммой, но достаточно заглянуть
в традиционные, а стало быть, богодухновенные комментарии, чтобы уяснить, с
какой целью было выдвинуто то или иное утверждение, в каком смысле его надо
понимать и с помощью каких намеков можно сгруппировать разрозненные и
противоречивые с первого взгляда элементы текста в единое целое. Такого рода
комментарии основываются на устной традиции, сопровождающей Откровение с самого
начала, или исходят из того же самого сверхъестественного источника, что и само
Откровение; их задача, стало быть, заключается не только в том, чтобы
восполнить недостающие, но необходимые для понимания фрагменты текста и
уточнить, в каком смысле они должны пониматься, но и пояснить его подчас
сложную и запутанную символику; короче говоря, комментарии составляют
провиденциальную часть традиции, являясь теми живыми соками, которые
поддерживают ее существование во времени даже в том случае, когда они
закрепляются в письменном виде. 'Чернила ученых подобны крови мучеников',-
сказал Пророк, указывая тем самым на ту огромную роль, которую в традиционном
мире играют ортодоксальные комментарии[9].
Согласно
еврейской традиции, не буквальный текст Священного Писания, а именно
ортодоксальные комментарии составляют силу закона; Тора сама по себе 'закрыта'
и не поддается вразумительному прочтению; 'открыть' ее дано лишь мудрецам; сама
природа Торы требует соответствующего комментария, Мишны. Считается, что Мишна
хранилась в Ковчеге Завета, когда Иисус Навин перенес его в синедрион, тем
самым освятив его; отсюда следует, что синедрион основан самим Богом и
составляет с Торой единое целое. И вот что еще важно: устные комментарии,
полученные Моисеем на Синае и переданные им Иисусу Навину, были отчасти
утрачены, и мудрецам пришлось восстанавливать их на основе Торы; из этого
следует, что гнозис обладает как 'горизонтальной', так и 'вертикальной'
длительностью или, точнее говоря, он служит сопровождением Закона, написанного
одновременно как 'горизонтальным' и прерывным образом, так и 'вертикальным',
непрерывным. Пусть тайны переходят из рук в руки, но священная искра всегда
готова вспыхнуть от простого соприкосновения с богооткровенным текстом, если
это будет угодно Духу Святому. Говорится также, что Тора была явлена днем, а
Мишна - ночью[10], что Тора необъятна сама по себе, а Мишна неисчерпаема в силу
своего существования во времени; ко всему можно добавить, что Тора подобна
беспредельному и спокойному океану, а Мишна - стремительному потоку. Все
вышесказанное, mutatis mutandis, приложимо к любому Откровению, а в особенности
- к Исламу.
Все эти
рассуждения о священных Писаниях естественным образом подводят нас к
необходимости определить понятие самого слова 'священный'. Священно то, что,
во-первых, связано с трансцендентным порядком, во-вторых, обладает характером
абсолютной достоверности и, в-третьих, не поддается пониманию и контролю со
стороны обычного человеческого рассудка. Вообразим себе дерево, чьи листья, не
имеющие никакого непосредственного понятия о корнях, вздумали бы обсуждать
вопрос о том, существуют ли эти корни или нет, и если да, то какой они формы и
так далее. Если бы в разгар спора до них донесся голос самих корней,
подтверждающих, что они и впрямь существуют и что форма у них такая-то и
такая-то, это сообщение и было бы подобием священного Послания Священное - это
присутствие центра на периферии, незыблемого - в движении; абсолютного - в
относительном; это то, что придает преходящему и тленному свойства бессмертия.
Чтобы понять
все значение Корана, следует остановить внимание на трех предметах: на его
доктринальном содержании, которое объясняется в великих канонических трактатах
Ислама, принадлежащих, например, перу Абу Ханифа и Ат-Тахави; на его
повествовательном содержании, обнимающем все многообразие человеческого
духовного опыта, и на божественной магии, то есть на его чудесной и в известном
смысле чудотворной[11] мощи. Эти истоки метафизической и эсхатологической
доктрины, мистической психологии и теургической мощи скрыты покровом
отрывистых, сталкивающихся между собой слов, кристаллических и огневых образов,
величественных речей, отражающих все стороны человеческого существования.
Но
сверхъестественный характер этой Книги состоит не только в ее доктринальном
содержании, ее психологической и мистической достоверности, ее преобразующей
магии; он проявляется также в ее чисто внешней действенности, в чуде ее
распространения; результаты воздействия Корана в пространстве и во времени несоизмеримы
с тем чисто литературным впечатлением, которое может произвести на
неподготовленного читателя его буквальный текст. Подобно любому священному
Писанию, Коран является 'закрытой' книгой, которая 'открывается' лишь с
определенной точки, с точки зрения истин, ведущих к спасению.
В Коране
следует различать общее совершенство божественного Слова и частное совершенство
заключенного в нем содержания; например, совершенство, с которым разбирается
вопрос о Боге и его качествах. Точно таким же образом мы различаем совершенство
золота и совершенство украшения, изготовленного из этого металла. Как
произведение ювелирного искусства непосредственным образом демонстрирует нам
благородство золота, так и благородство той или иной строки священного текста
раскрывает нам саму благородную суть Корана, нерасчленимого божественного
Слова, но не увеличивает его бесконечную ценность; все это также соотносится с
той 'божественной магией', с той преобразующей и подчас чудотворной силой
божественного текста, о которой уже упомянули выше.
Эта магия
теснейшим образом связана с самим языком Откровений, то есть с арабским, откуда
проистекает каноническая необоснованность и ритуальная недействительность
переводов. Священным можно считать тот язык, на котором говорил Бог[12]; а для
того, чтобы Бог говорил на нем, нужно, чтобы он обладал известными
особенностями, которые не встречаются в поздних языках; наконец, следует
понять, что, начиная с определенной циклической эпохи и сопровождающего ее
'сгущения' духовной атмосферы. Бог перестает говорить, по крайней мере вслух.
Иначе говоря, начиная с определенной эпохи все явления, выдающие себя за новую
религию, оказываются ложными[13]; Средние века были, grosso modo, тем последним
рубежом, за которым уже невозможно появление новых Откровений[14].
Подобно самой
вселенной. Коран едан и в то же время множествен. Вселенная - это
множественность, объединяющая и ведущая к Единому. Множественность священной
Книги - разнообразие ее слов, изречений, образов, рассказов - переполняет душу,
а затем захватывает ее и мало-помалу возносит в атмосферу ясности и
непреложности. Душа, привыкшая к наплыву феноменов, отдается им без
сопротивления, ими она живет, ими расчленяется и распыляется и, более того,
становится тем, о чем она думает, и тем, что делает. Богооткровенное Слово
использует эту нашу особенность, обращая ее, разумеется, на пользу души
благодаря небесному характеру своего содержания и языка: мы, подобно рыбам,
доверчиво заплываем в божественную сеть[15]. Пуская в ход мозаичную пестроту
текстов, фраз, слов, Бог гасит наше умственное возбуждение, хотя для этого Ему
самому приходится прибегать к видимости такого возбуждения. Коран - это
отражение всего того, что может помыслить и почувствовать человеческий разум;
посредством этого отражения Бог исчерпывает человеческие тревоги и приобщает
верующего к тишине, ясности и миру.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://istina.rin.ru/