Источники психологического эксперимента как общественного образования
Общие положения:
Психологический
эксперимент наделяет законным статусом исторически развившуюся роль паттернов.
Это развитие может быть изучено на основе анализа опубликованных отчетов об
экспериментах, от самого начала, когда были известны две модели социальной
структуры для психологического эксперимента - Лейпцигская и Парижская.
Парижская модель раскрыта в контексте работ по экспериментальному гипнозу и
является следствием жестких социальных различий между экспериментатором и
объектом эксперимента. Напротив, лейпцигская модель является следствием
попеременной смены ролей экспериментатора и объекта эксперимента. Американские
исследователи принимают обе эти модели, но также предлагают более безличные и
менее интенсивные отношения между экспериментаторами и объектами эксперимента.
Рассмотрим некоторые из следствий многомодельного подхода к экспериментам.
Помимо
прочего, психологический эксперимент несомненно является общественным
образованием, которое процветает в определенных обществах и выражает паттерны
общественных норм, точно описывая отношения тех, кто в них участвует.
Исследовательские ситуации, в которых знания человеческой психологии накоплены,
обработаны и наделены законным статусом, касаются распространения роли ожиданий
среди участников, с четко осознанными различиями в положении, и тщательно
разработанным набором правил управления разрешенных интеракций.
Значительное
количество литературы, посвященной различным аспектам психологического
эксперимента в социальной психологии (например, Adair, 1973; Jung, 1982; Rosenthal & Rosnow, 1975; Silverman, 1977) практически не уделяет внимания истории общественных черт
психологического эксперимента. Известна лишь одна попытка описать историю
психологического эксперимента: признание Шульцем (1970) существования факта
использования человека как объекта психологических исследований.
Поскольку
правила научных опытов предписывают подготовку некоторого количества
опубликованных докладов, статьи в психологических журналах содержат множество
материалов, проливающих свет на исторические изменения в социальной практике.
Конечно, опубликованные статьи об экспериментах, в основном, содержат
информацию, ориентированную на широкую общественность, и формальные аспекты
экспериментальных ситуаций, но это именно те аспекты, по которым можно
отследить изменения в узаконивании паттернов.
Лучшим
способом для проведения такого рода анализа является пристальное изучение
исторических истоков и начал. На ранних этапах роста были заложены основные
направления развития и установлены традиции, которые стали присущи моделям в
следующих поколениях. Историки и философы науки давно официально признали это,
уделяя особое внимание психологическим исследованиям 17-го века, которые
отмечают начало современной психологии, хотя научные результаты этого периода
представляют лишь малую долю того, что было достигнуто позднее. В случае
экспериментальной психологии, последние два десятилетия 19-го и первые двадцать
лет 20-го века находятся в сходном положении.
Материалы,
которые представляют основу для настоящего обзора, взяты из первой половины
этого периода, времени, когда практическое применение психологического
эксперимента находилось в стадии становления, в самом начале своей
институализации. Эти материалы содержат в себе анализ процедуры и отчеты об
опытах, которые можно найти в основных
тематических журналах за период с 1879 по 1898. Сюда включены, в частности, два
немецких журнала (Philosophische Studien и Zeitschrift Jur Psychologie und Physiologic der Sinnesorgane), два французских (Revue philosophiaue и Annee psychologique), и четыре англоязычных (Mind, Pedagogical Seminary, American Journal of Psychology, и Psychological Revitw).
Начальная институализация
Основной
чертой, характеризующей первую половину этого периода, является отсутствие
единой оговоренной номенклатуры для
идентификации участников психологического эксперимента. Хотя в случае с Вундтом
и его первой группой студентов мы имеем дело с изучением сообщества, которое
крайне четко определено в поставленных целях, методах, его члены осведомлены о
характере деятельности друг друга, то есть ясно прослеживается отсутствие
строгого соглашения об идентификации экспериментатора и субъекта эксперимента.
В опубликованных отчетах разные члены лейпцигской группы использовали различные
подходы в описании экспериментаторов и субъектов в их экспериментальных исследованиях.
Термины экспериментатор и субъект (Versuchperson) встречаются в нескольких отчетах, но
их использование далеко от основного, и они также используются иногда заменяясь
другими терминами. Некоторые из этих понятий получили долгую жизнь, однако
большинство из них не смогли пережить этого раннего периода.
Помимо
того, что было известно несколько альтернативных обозначений для субъектов
эксперимента, также не имелось и согласованности использования исследуемого
сообщества. Это проявлялось особенно ярко, когда два исследователя занимались
одним и тем же типом экспериментально установленного явления, однако
использовали различные понятия для описания их опытных субъектов. Например, в
ранних исследованиях «чувства времени» Kollert (1883) называет субъекты reactors, тогда как Estel (1885), чьи опыты следуют сразу за опытами Kollert’a, использовал термин observers. Подобная недостаточность в смысловом единстве
отражается и в том, что некоторые исследователи попеременно использовали два
или три термина в одном отчете для описания субъектов эксперимента (например, Merkel, 1885).
Отголоски
лейпцигского паттерна на протяжении этого раннего периода были обнаружены в
редких отчетах по экспериментальной психологии, публиковавшихся в Англии.
Например, G. Stanley Hall называет экспериментатора или operator, или attendant, и субъект -- observer, percipient, или subject (Hall
& Donaldson, 1885; Hall
& Jastrow, 1886; Hall
& Motora, 1887). В одном из ранних
отчетов лаборатории Johns Hopkins используется громоздкая формулировка the individual under experiment (Stevens, 1886), и не удивительно, что этот термин не прижился. Среди тех ранних
экспериментаторов Cattell был относительно постоянен в
использование термина subject,но и он использовал его, иногда меняя
на observer (Cattell, 1888; Cattell & Bryant, 1889), и в его исследовательской
статье об ментальных текстах, он вводит неудачный термин experimentee (Cattell, 1890).
Начальный
терминологический хаос вскоре сменился очень ограниченным набором принятых к
употреблению терминов, как только
практика психологического экспериментирования установила и обозначила свои
модели и стандартные паттерны. К середине 90-х годов 19-го века, в половине
отчетов об экспериментах в American Journal of Psychology и Psychological Review использовался
термин subject, а в четверти отчетах, предпочтение
отдавалось термину observer. Reagent был на третьем месте, а все другие
встречались крайне редко. Однако это никак не затронуло принятия одной модели
использования из малого числа альтернативных моделей. Понадобилось почти
половина столетия чтобы одна модель достигла подавляющего преимущества. До 1930
велись жаркие споры о соперничающих терминах observer and subject (Bentley, 1929; Dashiell, 1930). Создание альтернативной терминологии было лишь признаком
многомодельного развития ранней экспериментальной практики, которая нуждалась в
проверке.
Ролевая структура эксперимента Вундта.
В
общественной системе основного направления современного эксперимента функция
источника данных заключена в роли субъекта, и эта функция не может быть
совмещена с теоретической концептуализацией или задачами администрирования.
Однако на ранних этапах экспериментальной психологии разделение было не столь
жестким. Студенты Вундта часто заменяли одно другим – административный стимул и
источник данных – в рамках одного эксперимента. Случай Кэтелла и Бергера был
описан более детально (Sokal, 1980); другой пример ранних опытов
представлен Lorenz и Merkel (Lorenz, 1885). Кроме того, человек, от чьего
имени был опубликован доклад об эксперименте, видимо, совсем не обязательно был
тем, кто проводил эксперимент. Например, Mehner (1885) опубликовал статью об эксперименте, в котором он участвовал как
единственный субъект, тогда как два других человека неоднократно играли роль
экспериментаторов.
Роль
функционирования как источника данных не рассматривалась как совместимая с функцией теоретической
концептуализации. Вундт, в основном взявший на себя большинство функций в
лейципгских экспериментах, также часто
выступал как субъект или источник данных для этих экспериментов, особенно в
первые дни существования его лаборатории (например, Dietze, 1885; Estel, 1885; Friedrich, 1883; Kollert, 1883; Tischer, 1883; Trautscholdt, 1883). Отчеты об экспериментах,
однако, были опубликованы от имени его студентов. Из этого абсолютно ясно
следует, что роль источника данных, или роль субъекта, предполагала более
высокий статус, нежели роль экспериментатора. Хотя его лаборатория набрала
полную силу, ни один из отчетов не упоминал его в качестве экспериментатора.
Необходимо
отметить, что участники этих ранних экспериментов всегда были знакомы друг с
другом. Они взаимодействовали друг с другом в лаборатории в качестве профессора
и студента, либо в качестве студентов-приятелей, порой - в качестве друзей. На самом деле, при написании отчетов об
экспериментах авторы иногда не описывали, что экспериментаторы или субъекты
эксперимента были «тем-то и тем-то», а писали «мои коллеги были..,», называя их
по именами (Ланге, 1888; Титченер 1893).
Кроме того,
мы может анализировать психологический эксперимент как миниатюрную социальную систему, и она далека
от герметичной изоляции от культурного контекста. Социальная структура психологического исследования не может быть
создана в культурном и институциональном вакууме, но должна использовать тот
материал, что доступен «здесь и сейчас». И контекстом, естественно, являлся
Германский институт конца 19 века, с
его аристократическим высокомерием и его особым вниманием к активной
вовлеченности в исследования как для факультета, так и для студентов. Таким
образом, основным организационными звеньями были не учебные департаменты, как в
Америке, а исследовательские институты, например, лаборатория Вундта, хотя
некоторое время это не было целью
формального представления. Допуск в эти институты и на научные семинары был
ограничен, но студент, однажды получивший этот допуск, становился вовлеченным в
совместные исследования; хотя направление определялось профессором, однако
существовали основные запросы, которыми студенты сами инициировали свою
активность в исследованиях. Когда материалы работ были определены в терминах
концепции психической причинности Вундта, исследовательская ситуация
прояснилась (Danziger, 1980)..
Экспериментальный гипноз как альтернатива
В то самое
время, когда лаборатория Вундта набирала свою силу, группа французских
исследователей обратилась к систематическому использованию экспериментального
гипноза как инструмента психологических исследований. Первым был Рише
(1879,1880), затем Бони (1885,1886) Бине и Фере (Binet, 1886; Binet & Fere,
1885) и бельгиец , Delboeuf (1886a,
1886b). В их
исследованиях были изучены различные психологические функции в условиях
искусственно вызванного состояния гипнотического сна. В противоположность
опытам в Лейпциге, здесь не было обмена ролями между участниками эксперимента.
Было ясное и четкое различие между экспериментатором и тем, над кем проводился
эксперимент. Экспериментаторы оставались экспериментаторами, субъект гипноза
оставался субъектом гипноза. Кроме этого, имелось яркое различие между учеными
мужчинами и субъектами эксперимента, которые чаще всего были женщинами.
Распространение социальных функций приближало модель к типовому современному
эксперименту, с функцией предоставления источника данных, резко выделенной в роли
субъекта эксперимента.
Связь между
разыгрыванием ролей при гипнозе и при психологическом эксперименте, который в
тот период относился к социальной психологии психологического эксперимента (Orne, 1962), стала более чем просто
аналогией. С точки зрения социальной психологии, гипнотический эксперимент
более предпочтителен, чем эксперимент Вундта, который составляет исторический
прототип современного психологического эксперимента. К 1890, Бине перешел от
экспериментов над загипнотизированными субъектами к экспериментам с детьми.
(Бине 1890). Это было возможно без изменения основной социальной структуры
экспериментальной ситуации. Для экспериментов Вундта, с другой стороны, такого
рода расширение границ было невозможно, и, как расплата за необходимые ограничения,
произошло практически вымирание методики.
Как мы
видим, результатом опытов с гипнозом 1880-х годов стали жесткие и хорошо
определяемые с самого начала роль и
статус структуры. Что было на тот момент источником социальной структуры?
Скорее всего, это был медицинский контекст, в котором проводились все эти
опыты. Субъектами опытов были в основном клинические больные с истерией и
«лунатизмом», а экспериментаторы в основном идентифицируются как медицинский
персонал клиник. Эксперименты сами по себе вырастали напрямую из проходивших
тогда исследований природы истерии и гипноза. Перед началом эксперимента,
экспериментатор и субъект были уже участниками отношений доктор-пациент, и
основные черты этих отношений продолжались в экспериментальной ситуации. Вся ситуация
определялась в медицинских терминах. Главной чертой этого определения было
понимание того, что изучаемые психологические состояния и явления были чем-то,
от чего пациент страдает или чему он подвержен. Это сильно контрастирует с
опытами Вундта, в которых большинство изучаемых явлений были продуктами
индивидуальной активности.
Гораздо в
меньшей степени изменчивость социальной структуры гипнотического эксперимента отражается в высоком уровне
лингвистического разнобоя в описании участников опытной ситуации. В этом смысле
мы находим первое постоянное использование термина субъект в экспериментальной
психологии. Эти медико-ориентированные опыты совершенно случайно содержат
ссылки на опыты над субъектами (sujet), поэтому этот термин долгое время
использовался для описания жизни того, кто был объектом медицинского лечения и
наблюдения.
Так же
использовал этот термин еще Buffon в 18-м веке. Перед этим, subject обозначал труп, используемый для анатомических исследований, и в начале 19-го столетия люди
говорили о пациентах как о удачном или не удачном субъекте хирургической
операции (Grand Larousse, 1973; Littre, 1968). Когда гипноз начал занимать
свое место в медицине, чему поспособствовали парижские исследования 80-х годов
19-го века, было бы естественно распространить уже сложившуюся медицинскую
терминологию и на него. Однако, в медицинском контексте мы имеем формулировку
здоровый субъект (sujet sains) (Fere, 1885, и в списках исследований Bremaud и by Bottey цитируемых в Dessoir, 1888), когда речь идет о сравнении
нормальных и анормальных индивидуумов. Нужно было сделать лишь шаг до генерализации использования термина субъект в описании любого индивидуума,
подвергнутого психологическому наблюдению.. Этот шаг был вскоре сделан Бине и
другими исследователями.
Таким
образом, в первые годы в экспериментальной психологии выявились две различных
модели психологического эксперимента как социальной ситуации. Их можно назвать
лейпцигской и парижской моделями. Для Лейпцигской модели характерно высокое
влияние общественных функций в экспериментальной ситуации, отраженное в
недостаточном единообразии терминологии для описания ролей экспериментатора и субъекта как таковых. Люди, игравшие эти
роли в каждый конкретный момент времени, более точно определялись в терминах, описывающих
их отношения к физическому аппарату, чем в терминах их отношений друг к другу.
В тоже время, функция субъекта имела более высокий статус, нежели функция
экспериментатора, хотя эти функции могли быть присущи любому участнику
экспериментальной ситуации. В парижской модели, напротив, роли экспериментатора
и субъекта были резко отделены, экспериментатор занимал доминирующую позицию, и
субъект выступал лишь в качестве объекта изучения, который подвергался определенным манипулятивным вмешательствам
со стороны экспериментатора. Вместе с этим пришла более единообразная
терминология, которая однозначно определяла субъекта как такового. Эти две
модели были приняты на вооружение для исследования различных аспектов
психологического функционирования: лейпцигская модель изучала аспекты
нормального познания, а парижская модель использовалась для изучения
анормального функционирования.
Редкие
англоязычные публикации этого периода были не продуктом исследовательского
сообщества, подобного лейпцигской или парижской групп, а скорее являлись
индивидуальными исследования относительно изолированных ученых. Соответственно,
мы можем обнаружить, что в этот период британские и американские ученые в своих
публикациях склонялись к французской и германской моделям. Это нашло отражение
в их использовании терминологии. Первые используют термин субъект,
встречающийся в описаниях экспериментов, связанных с гипнотическим состоянием (Gurney, 1884; Hall, 1883). Интересно отметить, что в то
же время G Stanley Hall использовал термин субъект в
контексте его работ в области экспериментального гипноза, но перешел на
использования термина percipient (Hall
& Donaldson, 1885) и observer (Hall & Jastrow, 1886), когда публиковал отчеты о своей экспериментальной работе с
нормальными индивидуумами.
Cattell, похоже, был первым, кто использовал
английское слово subject в описании психологического
эксперимента с нормальным взрослым человеком в качестве источника данных (Cattell, 1886). Однако он не был последователен, и в публикациях
1889 года, где он выступает соавтором, мы можем встретить формулировку субъект
или наблюдатель (Cattell & Bryant, 1889), с термином субъект в
обратных кавычках. Использование термина субъект в обратных кавычках, в данном
контексте, было широко распространено
в английской литературе того времени (Gurney, 1884,
1887; Gurney, Myers, & Podmore, 1886, pp.
330-331; Jacobs, 1887), что, возможно, было вызвано французской моделью. Английский
термин subject приобрел сходную коннотацию со своим
французским эквивалентом. В 18-м веке он использовался для описания трупов,
предназначенных для анатомических исследований, а к середине 19-го века также
означал «человека, который предоставляет себя для медицинского или
хирургического исследования» (Oxford English Dictionary, 1933, Vol.
10). Отсюда использование термина в контексте гипноза. Это уже несколько раз
использовалось James Braid (например., Braid, 1960, p.
209).
Американские инновации
К концу
века появились признаки того, что американская психология развивает стиль
исследований, который отличается от любой европейской модели в некоторых
фундаментальных вещах. Наиболее заметой чертой этого стиля было введение нового
объекта психологических исследований -
популяции индивидов.
В тех
формах, в которых это было впервые установлено, психологический эксперимент был
жестко связан с отношениями один-на-один между участниками. Однако, была и
другая возможность. Недавно расширенная и бюрократизировавшаяся образовательная система экономически
развитых стран, породила большое количество групп молодых людей, которые стали
не только источником новых психологических задач, но и которые могли бы также
рассмотрены в качестве потенциального источника психологических данных. Хотя в
Европе несколько раз предпринимались шаги в этом направлении, систематическое
следование новому стилю психологических изысканий изначально было явлением
американской психологии.
Примитивные
формы нового стиля получили развитие после заметных успехов на раннем этапе,
полученных G. Stanley Hall. Отчет об исследованиях был опубликован
в его журнале Pedagogical Seminary (основанном лишь четырьмя годами позднее
American Journal of Psychology.). Эти исследования отличались от
других психологических экспериментов того времени несколькими интересными
способами проведения, не последним из которых был преобладанием фокуса на
психологических характеристиках популяции над индивидуальными характеристиками.
Изучение, в основном, базировалось на данных о сотнях субъектов, и исследования
проводились с тысячами детей, что являлось крайней неожиданностью (например, Barnes, 1895; Kratz,
1896; Schallenberger, 1894).
Это была
полная противоположность лейпцигской модели. Не так полно, но все же сильно это
противоречило и парижской модели. Как и в последней, была резко обозначена и
установлена асимметрия между исследователем и человеком – объектом
исследования. Также, в отличие от обеих моделей, человеческим источником данных было заявлено меньшее, нежели
обычный, ответственный и образованный взрослый человек. Таким образом, новые
особенности исследовательских ситуаций, предложенные Hall-ом,
были столь основательны, что он не мог рассматривать их просто как повторение
парижской модели. Это был фундаментальный сдвиг от анализа психологического процесса, заявленного как
связанного с индивидуумом, к распространению психологических характеристик на
популяцию. Различия в возрасте и поле, так же как различия между учебным или
медицинским способом определенными популяциями, были средствами к существованию
этих исследований. Это значит, что индивид как субъект, становился полностью
анонимным, и его личный вклад в общее исследование оставался неопределенным и
неотмеченным. Контакт во время опыта между экспериментатором и субъектом стал
намного менее интенсивным и длился меньший отрезок времени. Психологической
задачей являлось управление групповой сессией, и вместо продолжительной череды
взаимодействий между экспериментатором и субъектами, появилась одномоментный
эпизод - выдача инструкций и следом
исполнение оных. Бумага и карандаш были излюбленными посредниками для такого
обмена.
Хотя в
проведенных исследованиях Hall’a
можно найти много общих мест с работой по ментальным тестам, это может быть
названо экспериментальным только в самом общем определении этого термина. Тем
не менее, существует американская литература того времени, имеющая признаки
того же стиля (например Baldwin, Shaw,
& Warren, 1895; Griffing, 1895; Jastrow, 1894; Kirkpatrick, 1894). Здесь, экспериментальной задачей было управление детьми и
коллегами-студентами во время групповой сессии и результат был представлен как
среднее по группе, без какого либо анализа ответных паттернов отдельного
субъекта.
Это было
резким отходом от установленной в то время практики описывать результаты
эксперимента, опираясь на особенности каждого из участников. Появился безличный
стиль исследования, при котором субъекты эксперимента были анонимны, контакты
их с экспериментатором были относительно коротки, а сам экспериментатор был
заинтересован в совокупности всех данных, полученных от многих субъектов.
Что было
важным для такой модели экспериментов, столь сильно разнящейся в основных
методах с другими двумя моделями? Ранние исследователи описывали свои
эксперименты как статистические. Но это
сомнительное описание, так как в лейпцигской модели статистика ошибок использовалась
довольно активно. Это был скорее вопрос функции статистики, различавшейся для
этих двух моделей. Третья модель могла быть описана как «Гальтонианская» (Galtonian) , но в современном контексте это вызвало бы неверное
толкование, так как эффективное использование гальтонианской статистики для
опытов такого рода началось в более поздний период. Некоторые ранние
исследования, проведенные Franz Boas
в Кларке (Bolton, 1891; Bryan, 1892) были исключительны в своей статистической изощренности.
Большинство ранних исследований можно назвать «статистическими» только
приблизительно, так как они пытались получить некие средние и процентные
значения. Применение гатонианской, или более верно пирсонианской, методики для
исследований такого рода не встречалось до начала ХХ века.
И
исторически, и концептуально это сделано для более ясного различения форм
статистической технологии и исследовательской практики, которая является средой
для применения этой технологии. Это не отменяло развития тесных связей между
двумя аспектами, как это случилось с гальтонианской парадигмой в ХХ веке. Но в
смысле проявления определенных паттернов общественной практики в
психологических исследованиях, мы должны рассматривать исследовательское
сообщество в более тесной идентификации с историческим процессом. Точное
определение такого сообщества для ранней американской психологии немного более
сомнительно, нежели для европейской, которое было описано. В то время, многие
американские психологи были заняты в различных практиках. Таким образом, один
крупный центр затенял все другие, в систематическом проведении новых
исследований, не соответствующих европейским моделям. Это была небольшая
империя Hall’а в Кларке, и это делает возможным
делать ссылки на третью модель, как модель Кларка.
Итак, мы
видим, что психология вошла в ХХ век с тремя разными моделями для описания
социальных взаимодействий, что было необходимой частью для проведения исследований. Несколько лет эти
модели сосуществовали относительно мирно и иногда в одном исследовательском отчете
стояли рядом какие-либо две из них. Однако, это была нестабильная ситуация.
Социальные отношения в лаборатории не были отделены от отношений вне ее стен.
Требования более широкой социальной практики внесли изменения в
исследовательскую деятельность и предпочтение одних методов другим. Появились
новые формы старых моделей и смешанные модели. Иногда это было связано с
монополистскими требованиями к их способности в предоставлении только
гарантированной системы для создания истинного и результативного психологического
знания. Однако, детальное рассмотрение этих поздних изысканий лежит вне рамок
данной статьи.
Выводы и вопросы
Различия
между паттернами исследования социальной практики, которые мы здесь обсудили,
показывают, что в самом начале экспериментальная психология занималась
структурированием социальных взаимодействий, причем всегда были доступны
альтернативные пути достижения этой цели. Анализ этих первых исследований
приводит нас к нескольким базовым выводам.
Один из них
касается вовлеченности социальных
аспектов экспериментальной психологии в исторически ограниченную нормативную
систему взглядов. Например, не верно предполагать, что генерализации о роли
субъекта в социальной психологии в любой из этих моделей поддерживаются и в
остальных. Более того, практически все существующие эмпирические работы в этой
области имеют тенденцию захватывать для экспериментирования конкретную
социальную структуру. Хотя этому есть практические обоснования, принцип
историчности генерализаций в социальной психологии (Gergen & Gergen, 1984) также нуждается в применении и
в социальной психологии психологического эксперимента.
Обсуждения
всех за и против экспериментальной психологии представлены в другой области, которая может быть более
благодатной за счет большей информированности об исторической перспективе.
Такие обсуждения велись вокруг чего-то, что определяется как конкретный
психологический эксперимент (например Gadlin & Ingle, 1975; Kruglanski, 1976). Но ясное и точное указание конкретики может быть обманчиво в контексте
целого. С самого начала экспериментальная психология использовала более чем
одну модель эксперимента, и различия между моделями могут быть более полезными
и показательными, чем сходства. Да, это верно, что несколько раз и в нескольких
местах конкретная модель эксперимента являлась доминирующей, но это не делало
существование психологического эксперимента внеисторичным. Напротив, выравнивая
различные экспериментальные формы с экспериментированием как таковым мы должны
задаться вопросом о границах и пределах различных социальных паттернов
экспериментирования (Hendrick, 1977).
Другой
вывод касается положения психологии в общем социальном контексте. Мы знаем, что
историческое развитие психологии не может быть отделено от культуры и
структурных особенностей всего общества, в котором она существовала (например, Buss, ,(979). Обычно, результаты этих
влияний видны на уровне концептуальных предпочтений и теоретических веяний. Но
если психологические идеи не появляются в социальном вакууме, то же касается и
психологического эксперимента как миниатюрной социальной системы. Социальные
взаимодействия, необходимые для экспериментальной психологии, не были
разработаны с самого начала на базе чистых рациональных рассуждений, а
произросли из паттернов поведения, которые уже были знакомы участникам
экспериментов. Медицинские и учебные институты предлагали оригинальные формы
таких паттернов, как медицинские и учебные теории являлись источниками для
множества психологических концепций. Другие социальные институты приняли участие
в развитии психологического эксперимента на более поздних этапах. Суть в том,
что эта методология не более свободна от влияния социального контекста, чем
формирование теоретических концепций.
Это
приводит нас к третьему выводу, который заключается в необходимости соотнесения
различий в теоретических позициях с различиями в практике общественных
исследований. Мы получим одностороннюю картину развития психологии, если будем
рассматривать только его только как изменения в теоретических ориентациях. Там,
где различия в теориях были сильны, они были связаны с различными практиками
исследований. (например, история
психологии см. Bonnie, 1977). Это верно для случаев рассмотренных нами, но равно верно и для
течений психологии в ХХ веке – психоанализа, гештальтпсихологии, бихевиоризма.
Зная это, мы не должны поддаться искушению и впасть в бесплодные спекуляции о
курице и яйце в проблеме первичности теоретической ориентации и социальной
практики, вовлеченной в исследования. Важно понимание того, что психологические
теоретизирования не есть деятельность, полностью отделенная от социальных
отношений, которые психолог устанавливает с тем, кто является для него
источником данных.
Общественная
ситуация, характеризующая психологический эксперимент, обладает функцией
генерации знания о ситуации. Взаимодействия, которые приводят к появлению
данных, рассматриваемых как психологическое знание, есть часть того, что принято называть «общественно подтвержденные
структуры» "social proof structures" (White, 1977). В примерах, показанных нами, различные паттерны взаимодействий
были связаны с получением различных типов знаний. В той степени, в какой это
может быть обобщено, это приводит нас к
относительности вопроса об экспериментировании в психологии. До тех пор, пока
такие вопросы заключены в рамки
терминах экспериментирования в основном и знания в абстрактном, они,
видимо, останутся безрезультатными. Более интересными и плодотворными
становятся вопросы об отношениях между социальной структурой производящей
знание, и природой этого знания. Обращаясь к этим вопросам, было бы неплохо не
игнорировать потенциально богатый источник доказательств, погребенный в
опубликованных записях психологов в последние годы.
Список литературы
Kurt Danziger, York
University, Toronto, Canada. Источники психологического эксперимента как
общественного образования.