Бегство из Киева и второе киевское княжение Юрия
Долгорукого (1150/1151)
Карпов А. Ю.
Войны
того времени во многом велись ради захвата добычи. Привезенное из похода
имущество — золото и серебро, челядь, скот, кони, оружие, одежды — служили и
мерилом княжеской чести, и видимым выражением самой победы — своего рода
аналогом византийских "триумфов", и средством материального
обеспечения дружины, необходимым условием сохранения ею способности и в
дальнейшем выполнять военные, административные и иные функции. Только принимая
во внимание все перечисленное, можно понять, насколько болезненно отнесся Юрий
Долгорукий к попытке Изяслава Мстиславича вернуть себе имущество, захваченное у
него во время битвы под Переяславлем. На словах Юрий согласился принять тиунов
своего племянника и оказать им помощь. Однако выполнять свое обещание на деле,
кажется, с самого начала не собирался.
Тиуны
Изяслава Мстиславича и его бояр в соответствии с достигнутой договоренностью
прибыли в Киев "и начаша познавати свое". Челядь узнавали "по
лицу" и, очевидно, по расспросам; коней и скот — по клеймам,
"товары" — по имевшимся на них княжеским печатям и другим имущественным
отметкам. Процедура опознания утраченной собственности была оговорена
соответствующими статьями "Русской Правды". И хотя они не вполне
подходили для данного конкретного случая, все же было очевидно, что опознание
должно быть утверждено княжеским решением. Юрий же опознания не утвердил и
ничего из захваченного не вернул: "того всего не управи", по
выражению летописца. "Мужи Изяславли" вернулись на Волынь ни с чем.
Понятно,
какова была реакция Изяслава. Он немедленно отправил новых послов к Юрию и
Вячеславу "с жалобою". Впрочем, обращался Изяслав к одному Юрию:
"Тако се, брате, на том есмы хрест целовали, кому свое познаваючи имати.
Ныне же, брате, оже хощеши хресту управити (то есть если хочешь крестное
целование соблюсти. — А. К.), то даи ны Бог пожити; не хочеши ли управити, а то
узрим". А не получив ответа, отправил и второе послание: "…Се же,
брата (теперь уже двойственное число. — А. К.), первое есми слал к вам; и ныне
любо на чем хрест еста целовала, то управита. Не хочета ли того всего
исправити, то я в биде не могу быти".
Последние
слова обоих посланий содержали в себе неприкрытую угрозу: волынский князь готов
был начать войну из-за своей "обиды".
К
этому времени относится и разлад в отношениях между Юрием и Вячеславом. Вскоре
после возвращения из Волынского похода Юрий "поваби" (позвал) брата
"на стол Киеву". Трудно сказать, насколько искренним было его
намерение передать брату киевское княжение. Договоренность на этот счет между
ними, несомненно, существовала (отправляясь биться с Изяславом, Юрий, как
вспоминал впоследствии Вячеслав, якобы говорил: "Аз Киева не собе ищю, оно
у мене брат стареи Вячьслав, яко и отець мне, а тому его ищю"). Вполне
возможно, Юрий и в самом деле готов был уступить старшему брату хотя бы
формальные права на престол, оставив за собой фактическую власть над всей Южной
Русью. Однако и этой договоренности не суждено было воплотиться в жизнь. По
выражению летописца, Юрия "размолвиша" с братом бояре. "Брату
твоему не удержати Киева, — вполне резонно заявили они. — Да не будеть его ни
тобе, ни оному". (В Никоновской летописи отказ Юрия от передачи киевского
стола брату объясняется давлением на него сыновей: вступление Вячеслава в
Киев
"неугодно бысть сыновомь князя Юрьа Владимерича Долгорукого; князю же Юрью
Владимеричю не слушающу детей своих, они же начаша глаголати бояром отца
своего. Бояре же собравшеся и шедша, реша великому князю… И тако бояре
возставше, не даша ему воли").
В
словах бояр была очевидная истина. Без поддержки Юрия слабовольный Вячеслав не
мог удержать Киев. Но Юрий и без них должен был понимать это. Да и не похоже,
чтобы его легко можно было заставить поменять свою точку зрения. Скорее, бояре
лишь озвучили мнение самого Юрия, позволили ему при принятии собственного
решения сослаться на то, что он якобы подчиняется чужой воле. Именно так
летопись объясняет действия князя: "послушавшю бояр", Юрий вывел из
Вышгорода своего сына Андрея и дал Вячеславу вместо Киева Вышгород. Вячеслав
подчинился, хотя это решение сильно обидело его. Позднее он еще будет
выговаривать брату за то, что тот обманул его и не выполнил своего обещания:
"…а Бог ти помогл, а ты же Киев собе, и еще над темь Пересопницю и
Дорогобужь еси у мене отъял, а ты мя тако переобидил, а мне еси Вышегород один
дал".
Пересопницу
же, бывшую волость Вячеслава, Юрий забрал себе. Сюда он направил на княжение
другого своего сына, Глеба, который заодно получил и Дорогобуж. Находясь вблизи
границ Волынской земли, Глеб должен был "стеречь" Изяслава
Мстиславича, не давать тому возможности неожиданно напасть на Киев. Однако выбор
Юрия оказался не слишком удачным. Глеб однажды уже капитулировал перед
Изяславом и, по-видимому, сохранил страх перед своим двоюродным братом. Во
всяком случае, надежд, которые возлагал на него отец, он не оправдал.
***
Между
тем Изяслав готовился к походу. Его собственные волынские дружины были невелики
по численности, но сумели сохранить боеспособность после недавней войны.
По-видимому, имелись в составе его войска и польские и венгерские отряды.
"Оправяся в хрестьном целование", то есть объявив крестное целование
Юрию недействительным из-за его нарушения самим Юрием, Изяслав выступил к
Луцку, а оттуда внезапно направился к Пересопнице. Глеб со всеми
"товары", то есть с обозом, занимал позиции вне города. Изяславу
удалось "изъехать", то есть обойти его, отрезав ему пути отступления.
Глеб едва успел сам вбежать в Пересопницу, однако вся его дружина,
"товары" и кони были захвачены Изяславом. Лишенный дружины, Глеб не
смог защищать город ("не бе с ким стояти противу ему", по выражению
летописца) и обратился к Изяславу — напомним, своему двоюродному брату — с
мольбой о пощаде: "Ако мне Гюрги отець, тако мне и ты отець, а яз ти ся
кланяю. Ты ся с моим отцем сам ведаешь, а мене пусти к отцю. И целуи ко мне
Святую Богородицю (икону. — А. К.), ако мене не примеши (не схватишь. — А. К.),
но пустиши мя к отцю своему. А яз к тобе сам поеду и поклони ти ся".
Изяслав
обещал не трогать Глеба ("целова к нему Святую Богородицю"). Как и
раньше, он всячески демонстрировал свою расположенность к Юрьевичам,
подчеркивал, что ведет войну не с ними, но лишь с их отцом: "Вы мне братия
своя, до вас нету речи никоеяже. Но обидить мя твои отець, а с нами не умееть
жити".
Глеб
выехал из города и поклонился Изяславу, то есть признал его
"старейшинство". Изяслав встретил его приветливо, пригласил
отобедать. Из Пересопницы князья вместе двинулись к Дорогобужу. Далее в
сопровождении Изяславова сын Мстислава Глеб отправился к Коречску (ныне Корец,
в Ровенской области), откуда Мстислав отпустил его к отцу: "Поеди же,
брате, к отцю своему. А то волость отца моего и моя по Горину".
По
Горыни проходила старая граница между Киевской и Волынской землями,
подтвержденная недавним Пересопницким миром. Получалось, будто Изяслав
Мстиславич не претендовал на Киев, хотя его сын вместе с Глебом уже
переправился через Горынь и находился в пределах Киевской земли.
Глеб
направился к Киеву. Он миновал Ушеск (в верховьях реки Уж, притока Припяти).
Судя по несколько туманному тексту летописи, туда же должен был выдвинуться и
Юрий Долгорукий.
Но
если Юрий и ожидал наступления Изяслава, то, так сказать, на главном
направлении, с запада. Изяславу же удалось перехитрить его. Он двинулся южнее,
в область "черных клобуков". (Летопись называет два пункта движения
Изяслава Мстиславича — Гольск и Кунилю, но где располагались эти — очевидно,
торкские — городки, неизвестно.) Торки, берендеи и другие представители
"черных клобуков" "с радостию великою" начали стекаться к
князю "всими своими полкы". Они и раньше охотно поддерживали
Мстиславичей, а теперь тем более готовы были воевать вместе с ним против
нелюбимого ими Юрия. Так силы Изяслава сразу же возросли во много раз.
Появление
Изяслава в "Черных клобуках" стало для Юрия полной неожиданностью. К
тому же оказалось, что прихода Изяслава ждут и киевляне, готовые в любой момент
изменить своему князю. Юрий же не оценил во время угрозу, не успел обратиться
за помощью к своему свату Владимирку Галицкому или черниговским князьям. Не
видя возможности защищать Киев, он решился бежать: "и перебеже за Днепр с
сынми своими, и бежа в Городок в Вострьскии (Остерский. — А. К.)". Здесь
Юрий и укрылся. Его старший сын Ростислав, напомним, сидел в Переяславле. Эти
два города и стали главными опорными пунктами Юрия в Южной Руси.
Точная
датировка событий в летописи отсутствует. По всей видимости, все происходило в
самом начале лета 1150 года. Но если так, то одновременно (или почти
одновременно) с Юрием Киев покидал его сват и союзник Святослав Ольгович, имя
которого летопись в связи с этими событиями не называет. Известно, что 5 июня
1150 года Святослав вывез из Киева мощи своего брата, князя-мученика Игоря,
извлеченные им из киевского Симеоновского монастыря — места первоначального
погребения святого. Запись об этом внес под 1150 годом в свою летопись киевский
летописец: "В то же веремя, лете (последнее слово в рукописи зачеркнуто. —
А. К.), Святослав Олговичь перенесе мощи брата своего Игоря от Святаго Семена
ис Копырева конца в Чернигов, и положиша у Святаго Спаса в тереме", а
точную дату — 5 июня — сохранила церковная традиция.
В
этот день был большой церковный праздник — День Святого Духа, понедельник
первой седмицы по Пятидесятницы. Вероятно, Юрий еще находился в Киеве или
только что покинул город (трудно предположить, что Святослав Ольгович мог
вывезти мощи брата из Киева после вступления в город Изяслава Мстиславича). Но,
если наши расчеты верны, происходящее походило скорее не на торжественное
церковное действо, а на бегство. В Чернигове же святые мощи князя-мученика были
погребены со всеми подобающиим почестями, в особом "тереме" при
кафедральном Спасском соборе.
Так
завершилось первое киевское княжение Юрия Долгорукого, продолжавшееся менее
года.
***
Прежде
чем покинуть Киев, Юрий дал знать об этом своему брату Вячеславу. Княживший в
ближнем Вышгороде, тот успел въехать в город раньше Изяслава Мстиславича.
Вячеслав не сомневался в своих правах на киевский стол: ведь его
"старейшинство" было признано и братом Юрием, и племянником
Изяславом. И когда Изяслав со своими полками приблизился к Киеву, оказалось,
что Вячеслав уже занял княжеский дворец ("Ярославль двор"), причем
сделал это вопреки воле самих киевлян.
В
событиях междоусобных войн середины XII века роль веча — органа городского
самоуправления — проявилась очень ярко, как никогда прежде. Многое в судьбах
княжеских столов разных городов Руси, в том числе и Киева, зависело от воли
горожан, от их готовности принять или не принять того или иного князя. И чем
более ожесточенно князья сражались друг с другом, тем в большей зависимости
оказывались от поддержки городской общины. Возрастание роли веча, таким
образом, явилось следствием не только экономического и социального развития
южнорусских городов (на что обычно обращается внимание), но и ослабления
княжеской власти, что, в свое очередь, напрямую связано с бесконечными
княжескими усобицами. Киевляне и жители ближних к Киеву городов были на стороне
Изяслава Мстиславича — и в конечном счете именно это определило его успех в
войне с Юрием Долгоруким. Однако настроение киевлян то и дело менялось, и
далеко не всегда они были готовы с оружием в руках биться за своего князя. Мы
уже сталкивались с этим, говоря о первом вокняжении Юрия в Киеве; столкнемся с
этим и позднее.
Пока
же, узнав о приближении к городу любимого ими князя, киевляне во множестве
выехали ему навстречу. "Гюрги вышел ис Киева, — объявили они князю, — а
Вячьслав седить ти в Киеве, а мы его не хочем… Ты нашь князь! Поеди же к Святои
Софьи, сяди на столе отца своего и деда своего".
Изяслав
предложил дяде добровольно покинуть Киев и вернуться в Вышгород. "Я есмь
позывал тебе Киеву седеть, — напоминал он, — а ты еси не восхотел. А ныне ци
сего еси дозрел, оже брат твои выехал, а ты ся седиши в Киеве? Ныне же поеди
Вышегород свои". Однако Вячеслав от этого наотрез отказался отказался. При
всей своей нерешительности и нелюбви к пролитию крови, полной неспособности
настоять на своем он очень болезненно относился к попыткам умалить его
княжескую честь, никогда не забывал о своем "старейшинстве" среди
Мономашичей. "Аче ти мя убити (то есть если ты хочешь меня убить. — А.
К.), сыну, на сем месте, а убии (убей. — А. К.), — отвечал он племяннику. — А я
не еду". К тому времени Изяслав в сопровождении киевлян уже вступил на
"Ярославль двор". Вячеслав находился там же, на "сеньнице",
в верхних покоях дворца. Киевляне начали подговаривать князя силой расправиться
с Вячеславом: подсечь под ним сени и захватить и его самого, и его дружину.
"Не даи ми того Бог, — отвечал на это Изяслав, хорошо помнивший
обстоятельства убийства в Киеве князя Игоря Ольговича. — Я[з] не уби[и]ца есмь
братьи своеи. А се (Вячеслав. — А. К.) ми есть яко отець, стрыи свои. А я[з]
сам полезу к нему…" С немногими людьми Изяслав действительно поднялся к
Вячеславу и поклонился ему. Дядя и племянник "целовастася", то есть
приветствовали друг друга, "и седоста оба по месту". "Отце, кланяю
ти ся, — обратился Изяслав к дяде. — Не лзе ми ся с тобою рядити
(договариваться. — А. К.). Видиши ли народа силу, людии полк стояща? А много ти
лиха замысливають, а поеди же в свои Вышгород. Оттоле же ся хочю с тобою
рядити".
Этих
слов оказалось достаточно. Вячеслав все же выговорил племяннику ("Ты мя
еси, сыну, сам позывал Киеву, а я есмь был целовал хрест к брату своему
Дюргеви"), однако безропотно согласился подчиниться ("…аже ныне тако
есть, сыну, а то тобе Киев, а я поеду в свои Вышгород"). Он покинул Киев,
провожаемый насмешками и неодобрительными выкриками толпы, "с великим
соромом", как потом вспоминал он сам. После того, как он вошел в Вышгород,
Изяслав действительно начал с ним "рядитися": направил послов, и
князья заключили мир ("начаста ладитися"). Однако обиду на племянника
Вячеслав, конечно же, затаил.
Так
Изяслав вернул себе киевское княжение. Своего сына Мстислава он послал в Канев
— город на правом берегу Днепра, ниже Киева. Действуя отсюда, Мстислав должен
был привлечь на свою сторону "черных клобуков" — в частности,
турпеев, ближайших родичей торков и берендеев, расселившихся на левом берегу
Днепра, и с их помощью "добыть" Переяславль, в котором пребывал князь
Ростислав Юрьевич.
***
А
что же Юрий? После своего бегства из Киева он срочно обратился за помощью к
союзникам — свату Владимирку Галицкому, а также черниговским князьям —
Владимиру и Изяславу Давыдовичам, Святославу Ольговичу и Святославу
Всеволодовичу. "Се изгнал мя Изяслав ис Киева, — писал он, — а сам сел в
Киеве. А поедите помозите ми". И галицкий, и черниговские князья
согласились помочь. Владимирко даже еще не распустил своих войск и готов был
действовать немедленно. Черниговским же князьям требовалось время для того,
чтобы собрать силы. Послы Юрия отправились и к "диким" половцам. Те
тоже обещали прийти на выручку.
Тогда
же по просьбе сына Ростислава Юрий направил в Переяславль другого своего сына
Андрея. Ростислав узнал о намерениях князя Мстислава Изяславича и сумел
опередить его. Он оставил Андрея в Переяславле, а сам устремился к Сакову —
одному из торкских городов в Переяславской земле, и захватил турпеев врасплох:
"согнал" их у Днепра "и, поимав е (их. — А. К.), переведе е
Переяславлю". Такова была обычная практика русских князей в отношении "своих
поганых": когда опасались, что они могут перейти на сторону противника, их
силой изгоняли с прежних мест обитания и переводили на новое место. Трудно
сказать, вошли ли турпеи в состав войска Ростислава Юрьевича или Юрия
Долгорукого и, если вошли, насколько были надежны, но помочь Мстиславу
Изяславичу теперь они уже точно были не в состоянии.
Вскоре
в Киеве стало известно о выступлении из Галича князя Владимирка Володаревича.
Он со всеми своими войсками миновал Болохов и ряд других городов и приблизился
к Володареву — городу, находящемуся уже на территории Киевской земли. Тогда же
против Изяслава стали собираться силы черниговских князей. В этих чрезвычайно
сложных для себя условиях Изяслав Мстиславич предпочел сначала нанести удар по
наиболее опасному противнику — Владимирку Галицкому. ("Се ми есть ближе, —
объяснял он свой выбор, — к тому поиду переже".) Изяслав срочно призвал в
Киев сына Мстислава с союзными берендеями, а сам отправился в Вышгород к
Вячеславу.
Здесь
между племянником и дядей состоялся примечательный разговор. Изяслав объявил о
готовности передать Вячеславу Киев и вообще любую волость, которую тот
пожелает: "Ты ми еси отець, а се ти Киев, а се волость которое тобе годно,
то возми, а [и]ное мне вдаи". Но даже доверчивому Вячеславу было ясно, что
племянник расщедрился так только потому, что не надеется защитить Киев от
превосходящих сил вражеской коалиции. Поначалу он воспринял предложение
Изяслава как издевку и отвечал "с гневом": "Чему (почему. — А.
К.) ми еси во оном дни не дал, но с великим соромом ехах ис Киева?! Аже рать
идет из Галича, а друга[я] от Чернигова, то ты мне Киев даешь!" Но и на
этот раз Изяславу удалось уговорить дядю, заверить его в своей искренней любви
и дружбе: "Я[з] есмь к тобе слал, а Киев тобе дая, и то ти есмь являл: с
тобою могу быти, а с братом твоим Гюргем не управити ми есть. Но тебе люблю,
акы отца, и ныне ти молвлю: ты ми еси отець, а Кыев твои, поеди во нь".
Вячеславу слушать такие слова было приятно, и он согласился принять предложение
племянника. Князья целовали крест в вышгородской церкви Святых Бориса и Глеба,
у самых гробниц князей-мучеников, на том, что "Изяславу имети отцемь
Вячеслава, а Вячеславу имети сыном Изяслава". Это был договор,
рассчитанный на длительную перспективу. Отныне Изяслав намеревался править в
Киеве, прикрываясь "старейшинством" Вячеслава и тем самым нейтрализуя
все претензии Юрия Долгорукого на великокняжеский стол. Тогда же целовали крест
и бояре обоих князей, "ако межи има добра хотети и чести ею (их. — А. К.)
стеречи, а не сваживати ею (то есть не ссорить их. — А. К.)".
По
взаимной договоренности в поход против Владимирка выступал один Изяслав.
Вячеслав же должен был отпустить с ним свой полк, а сам остаться дома — либо в
Вышгороде, либо ("коли тобе годно", как говорил ему Изяслав) в Киеве.
Вячеслав выбрал второе и вновь сел в Киеве на "Ярославле дворе".
В
августе 1150 года Изяслав, соединившись с братом Владимиром и сыном Мстиславом,
выступил из Киева. Полк Вячеслава должен был следовать за ним, но вовремя не
поспел. Войска остановились у Звенигорода — городка к юго-западу от Киева, а
затем двинулись еще дальше навстречу Владимирку, к Тумащу — городу,
расположенному на реке Стугне, вблизи области "Черных клобуков".
Здесь к Изяславу присоединились сами "черные клобуки" — берендеи,
печенеги и торки: "жены своя и дети своя в городех затворивше на Поросьи,
а сами приехаша к Изяславу всими своими силами". Наутро,
"исполчившись", Изяслав переправился через Стугну, а затем и через ее
приток Ольшаницу. Владимирко со своими полками стоял в верховьях Ольшаницы. Обе
рати сошлись на противоположных берегах реки и начали перестреливаться между
собой. Тут-то и выяснилось явное превосходство галицкой рати. Первыми
устрашились "черные клобуки": "погании же видивше силу велику
Володимирю, и убояшася, а Изяслав бе у мале (с малыми силами. — А. К.), а
Вячеславль бяше полк к нему не притягл прити". Летописец приводит речь, с
которой берендеи обратились к Изяславу: "Княже, сила его велика, а у тебе
мало дружины. Да же не переидеть на ны черес реку; не погуби нас, ни сам не погыни.
Но ты нашь князь, коли си[ле]нь будеши, а мы с тобою. А ныне не твое время,
поеди прочь". Берендеев поддержали и киевляне.
Изяслав
пытался убедить своих, взывал к их воинской чести в духе ратных призывов
прежних русских князей: "Луче, братие, измрем сде, нежели сесь сором
възмем на ся!" Но все было тщетно. Первыми позиции оставили киевляне, за
ними торки и берендеи. Видя это, побежал и сам Изяслав со своей дружиной.
Это
бегство оказалось неожиданным даже для Владимирка, который решил, что Изяслав отступает
нарочно, для "лести", заманивая его в ловушку. Галичане не бросились
преследовать отступающих, и это спасло Изяслава. Большая часть киевского войска
сумела невредимыми вернуться к Киеву; полки Владимира "постиже"
только "зад его (Изяслава. — А. К.)": "овы изоимаша (захватили в
плен. — А. К.), а другыя избиша".
К
тому времени Юрий успел договориться с черниговскими князьями о совместных
действиях. Когда Изяслав, только-только вбежавший в Киев, сидел на обеде с
"отцом своим" Вячеславом, обсуждая сложившееся положение, стало
известно, что соединенная рать Юрия и всех четырех черниговских князей подошла
к Днепру и остановилась прямо напротив Киева. Юрий точно согласовывал свои
действия с Владимирком и, очевидно, уже знал о бегстве Изяславовой рати. Киевляне
на этот раз поддержали его. Они не просто отказались биться за Изяслава, но
открыто стали переходить на сторону Юрия: "мнози поехаша в насадех к
Гюргеви, а друзии почаша в насадех дружину его перевозити на сю сторону в
Подолье". Подолье, или Подол, — низменная часть Киева, заселенная в
основном торговым и ремесленным людом. Из этого летописного сообщения, между
прочим, следует, что здесь к Юрию относились лучше, чем на аристократической
Горе, где жила знать.
Изяслав
и Вячеслав не решились оставаться в Киеве. "Поеди ты, отце, в свои
Вышегород, — обратился Изяслав к дяде, — а я[з] поеду в свои Володимир. Яже
пакы по сих днех како ны Бог дасть". Времени медлить не оставалось.
Отправив Вячеслава в Вышгород, Изяслав повелел дружине собираться у Дорогожичей
— к северу от города, и, дождавшись ночи, поехал из Киева. События развивались
стремительно. Юрий подступил к Киеву и вошел в город в самом конце августа или
начале сентября того же 1150 года (2).
Готовность
киевлян принять Юрия объясняется просто. Более всего в эти дни они страшились,
что в город вступит Владимирко Галицкий со своими полками. Его жестокость и
крутой нрав были хорошо известны. Помимо прочего, киевляне должны были
опасаться контрибуции, которую мог наложить галицкий князь на их город. (В подобных
случаях Владимирко не церемонился. Например, позднее, возвращаясь из очередного
похода на Киев, он не остановился перед тем, чтобы отобрать у жителей
оказавшихся на его пути городов все наличное серебро, вплоть до женских
украшений — колец и сережек, которые были отправлены на переплавку.) Именно
"убоявшеся" Владимирка, как сообщает летописец, киевляне и поспешили
ввести Юрия в свой город и посадить его на великое княжение. Юрий однажды уже
занимал киевский стол, а потому, по мысли киевлян, не должен был вести себя в
городе совсем уж как завоеватель.
Так
сбылась давняя присказка русских князей: "Не идет место к голове, но
голова к месту". (Летописец вкладывает ее в уста князю Изяславу
Мстиславичу — правда, повествуя о совсем других событиях.) Князь Юрий
Владимирович вновь занял киевский стол.
Владимирко
Галицкий подошел к городу почти одновременно с Юрием — по сведениям Ипатьевской
летописи, на следующий день после переправы Юрия через Днепр. Князья
встретились у Ольговой могилы — знаменитого киевского урочища, расположенного
на Щекавице — одной из трех главных киевских высот. Вместе с Юрием были все
четверо его черниговских союзников — оба Давыдовича, Владимир и Изяслав, и оба
Святослава, Ольгович и Всеволодович; "и ту ся целоваша, не съседаюче с конии
у Сетомля на болоньи". (Сетомлью, по всей вероятности, называли в Киеве
один из притоков Почайны, правого притока Днепра, — возможно, Глубочицу или ее
приток Киянку; что же касается "болонья", или Оболони, то так
именовалась низменность между берегом Днепра и Киевскими горами.) Князья
договорились послать в погоню за Изяславом младшего из черниговских князей
Святослава Всеволодовича и Юрьева сына Бориса. Те гнались за противником до так
называемого "Чертова леса" — лесного массива на западе Киевской земле,
между реками Уж и Случь, но, "не постигъше их, възвратишася".
Тем
временем князь Владимирко всем своим поведением, казалось, стремился успокоить
киевлян и опровергнуть их опасения на свой счет. Не заезжая в Киев, он
отправился в Вышгород — поклониться гробницам святых князей Бориса и Глеба.
(Любопытно, что о его встрече с княжившим в Вышгороде Вячеславом Владимировичем
источники не сообщают; по всей видимости, Вячеслав от встречи уклонился.) Затем
галицкий князь въехал в Киев и поклонился уже киевским святыням: Святой Софии,
Десятинной церкви Святой Богородицы, "Великой" Успенской церкви
киевского Печерского монастыря. Похоже, что он действительно был не против
занять киевский стол. Но если так, то он опоздал. Ко времени его новой встречи
с Юрием — в Печерском монастыре — последний был уже киевским князем. Впрочем,
это не сильно расстроило Владимирка. Сватья подтвердили прежний договор:
"створиста межи собою велику любовь". Владимирко отправился в
обратный путь к Галичу, а Юрий в знак особого уважения отпустил с ним своего
сына Мстислава.
Отступая,
Изяслав Мстиславич занял Погорину — область по реке Горыни, разделявшей
Киевскую и Волынскую земли. В Дорогобуже он посадил своего сына Мстислава, а
сам вместе с братом Владимиром отступил к Владимиру-Волынскому. Еще один его
брат, Святополк, находился в Луцке. Владимирко с Юрьевым сыном должны были
выбить их из этих пунктов.
Мстислав
Изяславич покинул Дорогобуж без всякой борьбы, даже не дожидаясь подхода
галицкого князя. При одном известии о приближении противника он бежал в Луцк к
дяде. Владимирко занял все города в междуречье Горыни и Стыри, однако хорошо
укрепленный Луцк взять не сумел. Он посадил Мстислава Юрьевича на княжение в
Пересопницу, а сам ушел в Галич. По сведениям весьма осведомленных источников
во Владимире-Волынском, Владимирко намеревался захватить и другие
принадлежавшие Изяславу города в Волынской земле, а может быть, даже изгнать
Изяслава из Владимира-Волынского и вообще из русских пределов.
***
Второе
киевское княжение Юрия началось с весьма неприятного инцидента. В первые же дни
после его утверждения в Киеве, в начале сентября, к Переяславлю подошли
половцы, направлявшиеся к нему на помощь. Они опоздали, Юрий уже овладел
Киевом, и помощь "диких" кочевников оказалась не нужна. Но половцы вовсе
не собирались возвращаться с пустыми руками. Поскольку поживиться за счет
врагов Юрия им не удалось, они принялись разорять окрестности Переяславля —
города, в котором княжил сын Юрия Ростислав: "пакостящим ся людем,
сбегшимъся в град", так что тем "не смеющим ни скота выпустити".
Ни
Юрий, ни черниговские князья еще не распустили своих войск. Юрий послал к
Переяславлю Святослава Всеволодовича, только что вернувшегося из погони за
Изяславом, чтобы тот "укротил" половцев и "воротил" их
обратно в степи. Но ни дипломатическая сноровка черниговского князя, ни его
традиционные связи с половцами не помогли — кочевники продолжали свои
бесчинства. "Укротить" их удалось только Андрею Юрьевичу, также
посланному отцом на помощь Ростиславу. Андрей заключил с половцами мир, и те
наконец покинули пределы Руси. Это случилось накануне или за несколько дней до
14 сентября — праздника Воздвижения честного Креста Господня. Летописец
называет эту дату — единственную во всем рассказе о событиях, связанных с
вокняжением Юрия в Киеве! — только потому, что Андрей задержался в Переяславле
у брата, чтобы отпраздновать Воздвижение, и только после этого возвратился к
отцу в Киев.
Той
же осенью Юрий перевел Андрея в Пересопницу. Очевидно, он опасался оставлять в
этом городе — чрезвычайно важном со стратегической точки зрения — еще слишком
юного и неопытного Мстислава. Андрей же, княжа в Пересопнице, должен был
сдерживать Изяслава Мстиславича. Кроме Пересопницы, отец передал ему Туров и
Пинск — города, являвшиеся центрами самостоятельных княжеств еще с X века, но к
середине XII века вошедшие в состав Киевской земли.
В
событиях этой войны князь Андрей Юрьевич постепенно превращался в
самостоятельную политическую фигуру. Кажется, уже тогда обозначились его
расхождения с отцом относительно перспектив дальнейшей войны. Андрей все больше
склонялся к миру с Изяславом. Вероятно, уже тогда он, в отличие от отца,
отдавал предпочтение Суздальской земле, а не богатому, но не слишком радушному
к выходцам с севера киевскому Поднепровью. Впоследствии эти расхождения
приведут его к открытому разрыву с отцом. Пока что до разрыва было еще далеко.
Но можно думать, что, наделяя сына Туровом и Пинском, Юрий стремился в какой-то
степени польстить ему, удовлетворить его княжеские амбиции. Суздальскую землю он
предназначал исключительно для своих младших сыновей. Старшие, в том числе и
Андрей, должны были закрепиться на юге.
Вообще
же второе княжение Юрия Долгорукого практически не освещено в источниках.
Внимание летописца целиком сосредоточено на обстоятельствах продолжавшейся
войны между ним и его племянником Изяславом Мстиславичем. Причем война эта
описывается в летописи исключительно с позиций Изяслава.
***
Князь
Изяслав Мстиславич развил в те дни кипучую деятельность. С одной стороны, он
попытался нащупать слабые места Юрия, воспользоваться возможными противоречиями
между ним и его сыновьями. С другой — вновь обратился к своим польским и
венгерским союзникам.
В
октябре 1150 года Изяслав Мстиславич направил своих послов в Пересопницу к
князю Андрею Юрьевичу с просьбой помирить его с Юрием. "Въведи мя к отцю
твоему в любовь", — просил Изяслав своего двоюродного брата. А далее
жаловался на свою злую судьбу: "…Мне отцины в Угрех нетуть, ни в Ляхох,
токмо в Рускои земли. А проси ми у отца волости Погорину". Однако
переговоры о мире были лишь одной — и, кажется, даже не главной — целью его
посольства. На самом деле, как отмечает летописец, послы Изяслава исполняли еще
одну роль — лазутчиков. Князь повелел им "розирать" (разведать)
расположение Андреевых войск: "како город стоить". Изяслав хорошо
помнил о том, как ловко "изъехал" прежнего пересопницкого князя Глеба
Юрьевича, и теперь хотел повторить то же с его старшим братом.
Возможно,
Андрей и догадывался о тайной миссии посланцев Изяслава. Однако он поверил в
искренность его мирных намерений и обратился к отцу с очередной просьбой пойти
навстречу волынскому князю и тем самым завершить войну. И уж во всяком случае в
военном отношении Андрей обладал большим опытом, чем его брат Глеб, а потому
никакой полезной для себя информации соглядатаи Изяслава не извлекли. Они
вернулись к своему князю убежденные в том, что взять город не представляется
возможным. "Не сбыся мысль его, — пишет об Изяславе летописец, — зане бе
утвержен город и дружину (Андрей. — А. К.) совокупил".
К
тому же Юрий, несмотря на уговоры сына, ни на какие уступки Изяславу не пошел и
волости по Горыни не вернул (3). Изяславу оставалось искать иные пути для
возвращения себе Киева. Главный удар он решил нанести по Владимирку Галицкому —
своему наиболее опасному противнику. Если бы удалось вывести Владимирка из
игры, то справиться с Юрием было бы гораздо легче.
Как
и следовало ожидать, Изяслав обратился за помощью к венгерскому королю Гезе,
своему зятю, а также к польским князьям. В качестве посла в Венгрию отправился
его брат Владимир. "Ты ми еси сам рекл, акоже Володимер (Галицкий. — А.
К.) не смееть головы склонити, — напоминал Изяслав Гезе о его прежних
обещаниях. — Яз же есмь Гюргя ис Киева выгнал, и Гюрги передо мною бегаеть, и
Володимер, пришед, свечався (договорившись. — А. К.) со Олговичи и погнал мя ис
Киева. Ныне же, брате, акоже ми еси сам вырекл, полези же на коне".
Король
откликнулся на просьбу немедленно. Начался сбор полков со всей Венгерской
земли. "Тако скупя всю силу свою", король лично выступил в поход на
Галич, о чем и поспешил уведомить Изяслава: "Аз ти есмь с братом твоим с
Володимером отселе уже пошел, а ты поиди оттоле, скупяся весь. А ведал ся
будеть Володимер, кого заем (то есть увидит Владимирко, кого обидел. — А. К.)".
Кажется, приняли участие в походе и польские отряды.
Так
началась новая галицкая война. Но даже личное участие в ней короля Гезы не
привело к поражению Владимирка. Галицкий князь имел своих доброжелателей в
Венгерской земле, и те вовремя предупредили его о выступлении короля.
Владимирко заперся в Перемышле; венгры же захватили Санок — город на реке Сан,
в Карпатах, и разорили села близ Перемышля, но сам город взять не сумели.
Владимирко прибег к способу, которым успешно пользовался и раньше, — попросту
откупился от своих врагов: он вступил в переговоры с неким венгерским
архиепископом Кукнишем (возможно, эстергомским примасом Кукинесом) и двумя
другими епископами, а также какими-то королевскими вельможами и, передав им
"золото много", попросил уговорить короля вернуться обратно в Венгрию
("умьзди я", по выражению летописца). Все это происходило в 20-х
числах октября. Начались заморозки, и король, опасаясь, что до начала ледостава
он не успеет вернуться, согласился на уговоры. Около 26 октября ("о Дмитрове
дни") король вместе со своими войсками повернул домой, обещая прийти
позднее, когда "рекы ся установять", то есть когда на реках
окончательно встанет лед.
Вместе
с ним в Венгрию отправился и князь Владимир Мстиславич. Его общение с королем
Гезой и сестрой, королевой Евфросинией, оказалось не только приятным, но и
полезным. Между правителями Венгрии и Волыни была достигнута договоренность о
его женитьбе на дочери бана Белуша, дяди короля Гезы. "Бановна", как
называет ее летописец, отправилась во Владимир-Волынский, к Изяславу, а уже
вслед за нею покинул Венгрию князь Владимир Мстиславич, обласканный королем,
королевой и будущим тестем.
Владимир
и сообщил брату о том, что сам Геза не сможет принять участие в предстоящей
войне ни зимой, ни весной следующего года из-за непрекращающегося конфликта с
Византией. ("Царь на мя Грецкыи въставаеть ратью, и сее ми зимы и весны не
лзе на конь к тобе всести", — сообщал Геза.) Однако король обещал
отпустить к Изяславу 10-тысячное войско: "…Твои щит и мои не розно еста, —
образно выражался он. — Аче ми самому не лзе, а помочи, коли хочеши, [10] ли
тысячь, болша ли, а то ти послю. А оже Бог дасть лете, то я в твоеи воли есмь,
а тогда своея обиды помьстиве, а како на[м] Бог дасть". — "…Оже,
брате, твоя обида, то не твоя, но моя обида, — в тон королю отвечал Изяслав, —
пакы ли моя обида, то твоя". Владимиру Мстиславичу пришлось еще раз
съездить в Венгрию. 10-тысячное войско, состоящее из "добрых людий",
как и обещал король, действительно прибыло во Владимир. "На покорм"
им князь Изяслав Мстиславич предназначил город Устилог в Волынской земле. Тогда
же Изяслав отправил послов в Смоленск к брату Ростиславу. Удалось ему связаться
и с "мужами" князя Вячеслава Владимировича, а также с "черными
клобуками" и киевлянами. Получив заверения в том, что и в Киеве, и у
"черных клобуков" его ждут и готовы принять на княжение, Изяслав в
конце зимы 1150/51 года (предположительно, во второй половине февраля или в
начале марта) выступил в поход к Киеву.
Это
было и в самом деле отчаянное предприятие. Численно превосходящая рать
Владимирка Галицкого находилась в полной боевой готовности и ожидала
выступления Изяслава. Когда тот подошел к Пересопнице, оказалось, что
Владимирко преследует его. Угроза оказаться в окружении была вполне реальной:
Андрей Юрьевич со своими полками находился в Пересопнице, Юрий в любой момент
мог выступить из Киева на помощь сыну, Владимирко с галичанами отрезал Изяславу
путь к отступлению. Но опасность только придала силы Изяславу Мстиславичу.
Именно в этом походе он во всем блеске продемонстрировал свое полководческое
искусство. "Вы есте по мне из Рускые земли вышли, своих сел и своих жизнии
лишився, — обратился он к дружине, — а яз пакы своея дедины и отчины не могу
перезрети (пренебречь. — А. К.). Но любо голову свою сложю, пакы ли отчину свою
налезу и вашю всю жизнь".
План
Изяслава был прост. Он решил со всеми имеющимися силами продолжить движение к
Киеву, оставив в тылу и Андрея в Пересопнице, и Владимирка. Если галицкий князь
сумеет настигнуть его, он примет бой ("како Бог розсудить с ним");
если же раньше придется встретиться с Юрием, то "с теми суд Божии вижю,
како мя с ним Бог росудить". Брата Святополка Изяслав отправил во
Владимир-Волынский — "блюсти" город, а сам с основными силами —
братом Владимиром, сыном Мстиславом, а также примкнувшим к нему городенским
князем Борисом (своим двоюродным братом, сыном Всеволода Городенского, бывшего
зятя Владимира Мономаха) и венгерским войском, устремился к Дорогобужу.
Дорогобужцы
встретили его как своего князя, с крестами и поклоном. Единственное, что их
смущало, так это присутствие в войске венгров. "Се, княже, чужеземьци угре
с тобою, — с опасением стали они говорить Изяславу, — а быше (как бы. — А. К.)
не сътворили зла ни что же граду нашему". Но князь заверил их в полной
безопасности: "Вы есте людие деда моего и отца моего. А Бог вы
помози!" Что же касается "угров", заявил он, "то яз вожю
угры и все земли (то есть из всех земель людей. — А. К.), но не на свои люди,
но кто ми ворог, на того вожю. А вы ся не внимаите ни во что же". Эти
слова, конечно же, были обращены не только к дорогобужанам, уже сдавшимся
князю, но и к жителям других городов, располагавшихся по пути к Киеву. Не
заходя в Дорогобуж, Изяслав переправился через Горынь и двинулся дальше. Его
признали жители Коречска. Князь миновал и этот город и остановился недалеко от
переправы через реку Случь.
К
тому времени силы Владимирка Володаревича и Андрея Юрьевича объединились. К ним
присоединился князь Владимир Андреевич, юный сын Андрея Владимировича Доброго,
получивший от Юрия в княжение Дорогобуж (по всей вероятности, он находился в
Пересопнице вместе со своим старшим двоюродным братом Андреем). Князья
переправились через Горынь и "с силою великою" устремились вслед за
Изяславом.
Последний
также ускорил свое движение. Он переправился через Случь, затем через Уж, и
здесь, около города Ушеска, его нагнали передовые части Владимирка и Андрея. От
захваченного в плен "языка"-галичанина Изяслав узнал, что и сам
Владимирко находится поблизости, за лесом, ожидая подхода своих основных сил.
Изяслав очень хотел воспользоваться этим и напасть на галицкого князя, однако
дружина отговорила его. Решено было выполнять прежний план, принятый самим
Изяславом, то есть двигаться дальше по направлении к Киеву до тех пор, пока
сражение не станет неизбежным: "Аже ны Володимер где постигнеть, а ту с
ним ся биемы… аче ны Гюрги усрячеть (встретит. — А. К.), а с тем ся бием".
При этом советники Изяслава убеждали его в том, что по мере продвижения на
запад его силы будут возрастать: "…а что ти будешь на Тетереви (следующем
за Ужем притоке Днепра. — А. К.), а ту к тобе дружина твоя вси приедуть, а что
ти Бог дасть и до Белагорода доидеши… а боле дружины к тобе приедеть, а болши
ти силы".
У
Святославлей Криницы (где-то между Ужем и Тетеревом) Владимирко наконец нагнал
волынского князя. Обе рати расположились так, что волынские сторожа могли
видеть галицкие огни, а галичане — огни Изяславовой рати. Но Изяславу и на этот
раз удалось обмануть Владимирка и вновь оторваться от преследования. Он повелел
своим воинам разложить побольше огней, а сам ночью снялся с места и двинулся к
Мичску — городу на Тетереве. И здесь он был принят как князь: "и ту
усретоша и дружина, многое множество, иже седяхуть по Тетереви, и ту
поклонишася Изяславу, и мичане с ними, рекуче: "Ты наш князь!"".
Переправившись через Тетерев и дав отдых коням, Изяслав продолжил свой путь к
Звиждену, где устроил совет с младшими князьями — братом Владимиром, сыном
Мстиславом и Борисом Городенским, а также венгерскими воеводами. "…А се
Володимер за нами… — рассуждал Изяслав, — а се другая рать перед нами Гюрги; то
же того съждем, то нам, братие, будет трудно…" Изяслав предлагал идти к
Белгороду — крепости на реке Ирпень, прикрывающей Киев с запада. Население
города, по его расчетам, должно было поддержать его, однако полной уверенности
на этот счет у князя не было: "Оже ны будеть лзе (можно. — А. К.) на
Белъгород въехати, то Гюрги готов перед нами бегати, а мы поедем в свои Киев…
аже въедем в не (в Киев. — А. К.), то аз веде, ти ся за мя биють. Пакы ны нелзе
будеть поехати на Белъгород, а в Черныи клобукы въедем; аже уже в Черныи
клобукы въедем и с ними ся скупим (объединимся. — А. К.), то надеемся на Бога,
то не боимъся Гюргя, ни Володимира". Венгры поддержали его: "Мы гости
есме твои. Оже добре надеешися на кияны, то ты сам ведаеши люди своя. А комони
(кони. — А. К.) под нами, а добро, княже, друг прибудеть…"
Изяслав
отправил к Белгороду своего брата Владимира, а сам с основными силами обещал
следовать за ним. Если бы белгородцы вступили с Владимиром в бой, тот должен
был послать к Изяславу и продержаться хотя бы до середины дня. "А сам
биися заутра и до обеда, — наставлял Изяслав брата, — ать аз пакы любо на
Обрамль мост (через реку Здвиж. — А. К.) перееду, любо другоиде (то есть другим
путем. — А. К.) въеду же в Черныя клобукы, а скупяся пакы с черными клобукы,
поеду же на Гюргя Кыеву". Если же удалось бы занять город без боя, то
Изяслав присоединился бы к брату в Белгороде.
Княживший
в Белгороде сын Юрия Борис проявил удивительную беспечность. В то время когда
Владимир Мстиславич подступил к городу, он пьянствовал "на сеньнице"
со своей дружиной и "с попы белогородьскыми". Если бы не некий мытник
(сборщик дани), вовремя заметивший неприятеля и успевший "переметать"
(поднять) мост через крепостной ров, Мстислав беспрепятственно вступил бы в
город и захватил Бориса в плен. Так Борису удалось спастись, однако защитить
город он не сумел. Воины Мстислава, подступив к городским воротам, вострубили в
трубы; Борис в страхе бежал, а белгородцы поспешили "помостить"
(опустить) мост и открыть ворота: "потекоша противу к мостъку, кланяющеся
и рекуще: "Княже, поеди…"".
Успех
был полным. Оказалось, что Борис совершенно не ожидал нападения, а значит, и
Юрий не имел точных сведений о наступлении Изяслава на Киев. Ни белгородцы, ни
жители других городов к западу от Киева не удосужились известить его о
наступлении Изяслава. Юрий оказался в информационной блокаде. (В. Н. Татищев
объяснял неведение Юрия тем, что "черные клобуки везде по дорогам крепкие
стражи имели, чтоб кто от Владимирка и детей Юриевых с ведомостью не проехал,
которых, перенимая, побивали, а иных держали под стражею".) Владимир
Мстиславич немедленно известил обо всем старшего брата: "Аз ти в Белъгород
въехал, а Борис выбегл, а вести у Бориса не было, ни у Гюргя нету вести, а
поеди вборзе".
Изяслав
поспешил к Белгороду. Еще до рассвета он вступил в город, а на следующий день,
"исполчив" полки, вместе с венграми двинулся к Киеву. Брата Владимира
Изяслав оставил в Белгороде на случай появления здесь Владимира Галицкого.
Так
Изяславу удалось не допустить соединения сил Юрия и Владимирка. О случившемся
киевскому князю стало известно только от сына Бориса. Когда тот прибежал к
Киеву, Юрий отдыхал в своей загородной резиденции на Красном дворе — по всей
вероятности, на старом княжеском дворе своего деда Всеволода Ярославича, близ
Выдубицкого монастыря. Очевидно, все свои надежды Юрий возлагал исключительно
на галицкого союзника, даже не допуская мысли о том, что тот пропустит Изяслава
к Киеву. Защищать город Юрий не решился — "убоявся киян, зане имеють
перевет ко Изяславу и брату его (Вячеславу. — А. К.)", как свидетельствует
суздальский летописец. Как и год назад, князь предпочел бежать. Причем бежать
немедленно, лишь с немногими людьми, даже не заезжая в Киев и бросив
находящуюся там дружину: "не може собе ничим же помочи, въсед в насад,
бежа на ону сторону, и въеха в Городок". Позднейший московский книжник,
автор Никоновской летописи, вкладывает в уста Юрию такие исполненные горечи
слова: "Увы мне! Где ся имам дети (то есть куда могу деться. — А. К.) от
Изяслава Мстиславича? Камо аз бежу? Не имам избыти его; воистину враг ми есть и
детем моим!" Так, "ужасеся зело" и "услыша, яко близ есть и
со многою силою без числа грядеть на него, разуме же и киян своих, яко наипаче
любять его (Изяслава. — А. К.)", "встав, побежа ис Киева".
(Между
прочим, летописное сообщение вызывает некоторое недоумение. Дело происходило в
начале весны 1151 года, по-видимому, в последних числах марта, когда Днепр
обычно находится подо льдом. Юрий же воспользовался "насадом", то
есть речным судном, ладьей. По всей видимости, зима в тот год, несмотря на
ранние заморозки, оказалась необычно теплой, и Днепр не замерзал вовсе.)
Так
для Юрия Долгорукого все повторилось, будто в кошмарном сне. Он снова покидал
Киев бегством, снова вынужден был укрываться в Городце Остерском и начинать
отсюда борьбу за Киев. Его второе киевское княжение оказалось еще короче, чем
первое, и продолжалось менее полугода.
Киевляне
и прежде не любили его. Теперь же неприязнь превратилась в настоящую ненависть.
Очевидно, добровольно впуская Юрия в город в начале сентября 1150 года,
киевляне ожидали от него каких-то ответных шагов — может быть, финансовых льгот
или других поблажек; может быть, заключения особого "ряда", оговаривающего
права и положение князя в городе. Но Юрий не оправдал ожиданий. Нам, повторюсь,
ничего не известно о внутренней политике Юрия за время его второго киевского
княжения. Но кажется очевидным, что в качестве киевского князя он действовал
так, как привык действовать в Суздальской земле, — не считаясь с интересами
местной знати, не принимая во внимание сложившиеся структуры городского
самоуправления Киева, которые в подвластных ему городах Северо-Восточной Руси
не получили такого развития, как на юге.
Юрий
во всех смыслах оставался для киевлян чужаком. Из рассказа летописи видно, что
ненависть киевлян обратилась не только на него лично, но и на его дружину,
пришедшую с ним из Суздальской земли: после его бегства и вступления в город
Изяслава киевляне "много изъимаша (схватили. — А. К.) дружины Гюргевы по
Киеву". По-видимому, выходцы из Суздальской земли вели себя в Киеве
примерно так, как ведут себя победители в завоеванном городе. Они чинили
насилия киевлянам, спешили обогатиться за их счет, а князь не слишком
препятствовал им в этом.
"Нам
с Гюргем не ужити", — говорили киевляне Изяславу еще накануне первого
киевского княжения Юрия. Но с особой силой его политическая
"неуживчивость" проявилась именно в те месяцы, когда он занимал
киевский стол. И если раньше киевляне видели в нем прежде всего сына любимого
ими Мономаха и отказывались биться против него, то теперь, после того, как он
побывал их князем, отношение к нему изменилось в корне. В последующих войнах
Юрия с Изяславом киевляне не только решительно поддержат своего князя и выразят
готовность принять участие в военных действиях, но и проявят невиданную прежде
ожесточенность. Юрий же не усвоит полученного урока. И когда вновь сделается
киевским князем — а это случится уже после смерти Изяслава Мстиславича, — то
будет вести себя точно так же, как прежде, не считаясь с обычаями Южной Руси и
опираясь исключительно на выходцев из Суздлаля.
…Точная
дата вступления Изяслава в Киев в летописи не обозначена. Однако из описания
последующих событий видно, что это случилось немногим ранее 2 апреля, то есть в
самом конце марта. Киевляне восторженно встречали своего князя, и так Изяслав
снова сел "на столе деда своего и отца своего с честью великою".
Поклонившись Святой Софии, он отправился на "Ярославль двор", где и
устроил пир для своей дружины, пришлых венгров и киевлян: "и ту обедав с
ними на велицем дворе на Ярославли, и пребыша у велице весельи". Тогда-то
венгры и устроили конные игрища и рыцарский турнир: "на фарех и на скокох
(скакунах. — А. К.) играхуть многое множество, кияне же дивяхутся угром
множеству и кметьства их, и комонем их".
***
Изяслав
действовал настолько стремительно, что Владимирко Галицкий и Андрей Юрьевич
оставались в неведении относительно происходящего. Все еще пребывая у Мичска,
на Тетереве, они послали сторожу разведать, где находится противник, и только
тогда узнали, что Изяслав уже занял Киев, а Юрий бежал в Городец.
Владимирко
пришел в крайнее раздражение. "Како есть княжение свата моего! —
воскликнул он, обращаясь к Андрею. — Аже рать на нь из Володимера идеть, а како
того не уведати! А ты, сын его, седиши в Пересопнице, а другыи [в] Белегороде,
како того не устеречи!" А затем заявил, что возвращается домой в Галич и
прекращает военные действия: "Оже тако, княжите с своим отцем, а правите
сами, а яз не могу на Изяслава один поити…"
Андрей
же отправился к отцу. Его по-прежнему сопровождал двоюродный брат — князь
Владимир Андреевич. Князья приехали на устье Припяти, к "Давыдовой
божонке" (вероятно, церкви Святого Глеба), здесь переправились через Днепр
и поспешили в Остерский городок. Когда Андрей встретился с отцом, рассказывает
автор Никоновской летописи, князья "охапившеся (обнялись. — А. К.),
болезнене плакашася на долг час, сице глаголюще: "Увы нам! Како ся нам
дети от врага нашего Изяслава Мстиславичя?"".
Между
тем начиналась Страстная неделя. Юрий успел послать за помощью в Чернигов — к
братьям Давыдовичам, и в Новгород-Северский — к Святославу Ольговичу, и теперь
ждал от них вестей (4). Другие гонцы с запасами золота отправились к
"диким" половцам — словом, все повторялось точно так же, как год
назад.
Святослав
Ольгович выступил в путь сразу же по получении известия об изгнании Юрия — это
случилось 2 апреля, в Великий понедельник. Он так спешил, что не стал
дожидаться не только Пасхи, но и разрешения от бремени своей супруги, которая
вновь сопровождала его, будучи на сносях. Уже на следующий день, 3 апреля,
княгиня родила мальчика, нареченного Игорем, а в крещении Георгием — в честь
князя-мученика Игоря Ольговича. Впоследствии этот князь обессмертит свое имя,
став заглавным героем знаменитого "Слова о полку Игореве". Уже после
Пасхи (которая праздновалась в тот год 8 апреля) Святослав прибыл в Чернигов.
Здесь он соединился со своим двоюродным братом Владимиром Давыдовичем и племянником
Святославом Всеволодовичем, и князья направились к Юрию. Другой Давыдович,
Изяслав, напротив, отправился в Киев к Изяславу Мстиславичу. Так прежде
неразлучные Давыдовичи оказались во враждебных лагерях. Относительно причин, по
которым это произошло, историки в общем-то единодушны. Еще В. Н. Татищев
попытался угадать их. "Братья разделились в обе стороны для того токмо, —
писал он, — чтоб себе от коего-нибудь нечто приобрести, ибо который из
воюющихся ни победит, они могли из онаго пользоваться". Но если так, то
Давыдовичи просчитались. Начавшаяся война, в которой они оказались по разные
линии фронта, будет стоить одному из них жизни.
Но
еще прежде, чем черниговские союзники соединились с Юрием, в его жизни
случилось еще одно несчастье. 6 апреля, в Великую пятницу — день воспоминаний о
Страстях Господних и самого строгого поста, на рассвете, в Переяславле умер его
старший сын Ростислав (5). На похороны князя из Городца Остерского приехали его
братья — Андрей, Глеб и Мстислав. Им и суждено было отдать князю последние
почести и похоронить его в соборной церкви Святого Михаила, рядом с его дядьями
Андреем и Святославом.
Примечания
1.
Настоящая статья представляет собой фрагмент из книги: Карпов А. Ю. Юрий
Долгорукий. М., 2006 (серия ЖЗЛ).
2.
В. Н. Татищев называет дату 28 августа, но откуда она извлечена, неизвестно.
3.
Любопытные подробности сообщает в связи с этим В. Н. Татищев. Юрий,
"возгордяся", якобы так отвечал присланному от Изяслава послу, когда
тот стал просить волости по Горыни: "Когда Изяслав не уляжется во
Владимире, то я ему дам такую же область, какову он дал Игорю (то есть лишу его
волости вообще. — А. К.)". Это вызвало крайнее озлобление киевлян.
"Сие слышав киевляне, что Юрий намерен Изяслава погубить, многие о том
плакали и все как знатные, так подлые Юрия наипаче не взлюбили и тайно стали
стараться, чтоб Изяслава паки на Киеве иметь. Но явно учинить ничего не могли,
токмо тайно некоторые устрояли для Юрия различные увеселения и пиры со многим
питием, чтоб его от намерения к войне тем отвратить и его войска праздностию в
слабость привести".
4.
По сведениям авторов Никоновской летописи, Юрий послал за помощью также в
Рязань, однако "не бе ему оттуду ничтоже".
5.
Вот что пишет о кончине князя Ростислава Юрьевича В. Н. Татищев: "Сей
князь Ростислав желал всею Русью един обладать, для того, отца своего на братию
и сыновцы возмусчая, многи беды и разорения Руской земле нанес и более хотел
учинить, но Бог смертию пресек хотение его, которым многие обрадовались, токмо
един отец его по нем плакал".
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru