Войны Юрия Долгорукого. 1151 - 1152 годы
Карпов А. Ю.
Киевские дуумвиры
Заняв
Киев, Изяслав Мстиславич осуществил наконец ту политическую комбинацию, о
которой договорился с дядей Вячеславом еще летом 1150 года. Провозглашение
Вячеслава киевским князем должно было лишить Юрия законных прав на киевский
стол.
"В
лето 6659 (1151) уведе (въведе. — А. К.) Изяслав стрыя своего и отца своего
Вячьслава у Киев, — сообщает Киевская летопись. — Вячьслав же уеха (въеха. — А.
К.) в Киев и еха к Святее Софьи, и седе на столе деда своего и отца
своего".
Условия,
на которых Вячеслав принял киевское княжение, были заранее оговорены князьями.
Уже на следующий день Вячеслав воззвал к племяннику и сам, по доброй воле, предложил
ему принять на себя всю полноту реальной власти, признавая, что ему эта власть
не под силу. "Сыну! — приводит его слова летописец. — Бог ти помози, оже
на мене еси честь возложил, акы на своем отци. А яз есмь уже стар, а всих рядов
не могу уже рядити, но будеве оба [в] Киеве. Аче нам будет которыи ряд — или
хрестьяных, или поганых — а идеве оба по месту. А дружина моя и полк мои, а то
буди обою нама. Ты же ряди: аче кде нам будеть мочно обеима ехати, а оба едеве;
пакы ли, а ты езди с моим полком и с своим". Изяслав отвечал в
соответствии с этикетом — как и подобает младшему князю отвечать старшему:
"с великою радостью и с великою честью поклонися отцю своему и рече:
"Отце, кланяю ти ся, како есве рекла, тако же нам и даи Бог быти по месту
доколе же и жива будеве"".
Оба
князя обосновались в Киеве: один в самом центре города, на "Ярославле
дворе" (Вячеслав), другой — в пригородной княжеской резиденции "на
Угорском" (Изяслав).
Из
приведенного в летописи послания князя Изяслава Мстиславича брату Ростиславу
Смоленскому следует, что именно Ростислав был инициатром этой политической
комбинации. "Ты ми еси, брате, много понуживал, якоже положити честь на
стрыи своем и на отци своем, — писал Изяслав. — Се же ныне Бог привел мя в
Рускую землю, и добыл есм стрыя своего и твоего Киеве тебе деля и всея деля
Рускыя земля". Ростислав, как и брат, с готовностью признал Вячеслава в
качестве "отца". Тот, в свою очередь, признал смоленского князя
"сыном" — еще одним, наряду с Изяславом: "А яз, сыну, тобе…
молвлю, како мне сын брат твои Изяслав, тако ми ты".
Так
был найден способ противостоять притязаниям Юрия Долгорукого. Это был первый
киевский "дуумвират" (так, по аналогии с Древним Римом, назвали эту
форму правления исследователи) — первый, но далеко не последний. Изяслав
поступился своими "отчинными" правами на Киев, декларативно отказался
от тех принципов, которые были положены в основу завещания его деда Владимира
Мономаха и отца Мстислава Великого, то есть признал — пускай и формально, на
словах — тот самый принцип "старейшинства", на котором основывал свои
притязания на Киев Юрий Долгорукий. Исследователи справедливо говорят об
очевидном компромиссе, совмещении в первом киевском "дуумвирате"
обеих политических доктрин, выработанных общественной мыслью Руси к середине
XII века. Но это совмещение имело совершенно конкретную, сиюминутную
политическую цель: взяв на вооружение тот принцип, который отстаивал Юрий,
Изяслав сумел нанести своему дяде самое серьезное поражение, обезоружить его.
"Старейшинство", которого так добивался Юрий, было по существу
отделено от реальной власти, превратилось в ширму, завесу, прикрытие — то есть
полностью обесценилось. И надо сказать, что найденная Изяславом формула
разделения власти позднее будет воспринята и другими русскими князьями, которые
в целях более прочного овладения великокняжеским престолом точно так же станут
разделять реальную и декларативную власть над Киевом или же власть над Киевом и
остальной территорией Киевского государства.
Это
имело далеко идущие последствия для судеб всего Древнерусского государства.
Удерживать стольный город Руси силой одного князя оказывалось теперь чаще всего
невозможно. А значит, роль Киева как политического центра Руси и роль
номинального киевского князя как главы всех русских князей неизбежно падали.
Казавшиеся прежде незыблемыми законные права на киевский стол явно отделялись
от реальной власти, становились фикцией. И точно такой же фикцией, своего рода
декорацией постепенно будет становиться и сам стольный град Киев. Правда, для
того, чтобы понять это, потребуются время и опыт дальнейшей борьбы за киевский
престол, в которой примут участие не только сам Юрий Долгорукий, но и его
сыновья. Старший из них, князь Андрей Юрьевич Боголюбский, и окажется первым
князем, демонстративно отказавшимся занять Киев после овладения им и посадившим
сюда своего подручного, младшего князя — брата Глеба…
***
Уже
на следующий день после вступления в Киев Вячеслав и Изяслав — каждый от своего
имени — щедро вознаградили за службу союзников венгров. Вячеслав пригласил к
себе на "Ярославль двор" и самого Изяслава, и всех киевлян, "и
королевых мужей" венгров со всей их дружиной. "И пребыша у величи
любви Вячьслав [и] Изяслав, — сообщает летописец, — велику честь створиста
угром: Вячеслав же от себе, а Изяслав же от себе, и дарми многыми одариста и, и
съсуды, и порты, и комонми, и паволоками, и всякими дарми".
Затем
венгры с почестями были отпущены домой. Вместе с ними к королю Гезе отправился
князь Мстислав Изяславич. Сын Изяслава должен был передать королю слова самой
искренней благодарности от всех русских князей, а также обещание в случае
надобности оказать королю такую же помощь со своей стороны. Но тут же,
подтверждая прежний договор о дружбе, князья вновь просили короля о помощи
против Юрия: "…Самого тебе не зовем, зане же царь ти ратен. Но пусти на
помочь любо таку же, пакы [ли], а силнеишю того пусти на[м] с братом [своим]
Мстиславом… зане же Гюргии есть силен, а Давыдовичи и Олговичи с ним суть, аче
и половци дикеи с ним".
Изяслав
просил прислать помощь уже весной ("ныне же, брате, сее весны помози
на[м]"); если же войны с Юрием удастся избежать, то он обещал сам "с
своими полкы" прийти королю на помощь и принять участие в его войне с
императором Мануилом. "А все ти скажють твои мужи и брат твои Мьстислав,
како ны Бог помогл", — писал князь в заключение.
Еще
один гонец, как мы знаем, был отправлен к Ростиславу Смоленскому. Изяслав
просил брата уладить все дела в Смоленске и Новгороде ("тамо по Бозе у
тебе сын твои и мои Новегороде Ярослав, а тамо у тебе Смолнеск") и
поспешить к Киеву: "То же, брате, все урядив тамо, поиди же к нам семо,
ать вси по месту видим, што явить ны Бог".
Князья
располагали точными сведениями о приготовлениях Юрия к новой войне — о его
встрече с сыном Андреем, посылке к черниговским князьям, подкупе половцев. Им
удалось склонить на свою сторону одного из черниговских Давыдовичей — Изяслава
(2). Тот вместе с дружиной прибыл в Киев в 20-х числах апреля 1151 года. Чуть
позже подошел и Ростислав Мстиславич "с смолняны с множеством вои".
Это сразу значительно увеличило силы коалиции; князья "урадоваша радостию
великою, и тако похвалиша Бога и Его Пречистую Матерь и силу Животворящаго
хреста, и пребыша у велице весельи и у велице любви".
В
этой войне Изяслав и его союзники отдали предпочтение оборонительной тактике.
Их задачей было отстоять Киев, не допустить сюда Юрия. Больше того, в отличие
от событий лета 1149 года, Изяслав был готов на компромисс, на уступки своему
дяде. Позднее князь Вячеслав Владимирович (который исполнял роль посредника в переговорах
между Изяславом и Юрием) будет предлагать брату "Рускы деля земля и
хрестьян деля" отказаться от притязаний на Киев и удовлетвориться
"отчим" Переяславлем, а в придачу к нему еще и Курском (который,
напомним, был отдан самим Юрием Святославу Ольговичу): "Поеди же у свои
Переяславль и в Куреск и с своимы сыны, а онамо у тебе Ростов Великии, и
Олговичи пусти домови, а сами ся урядим, а крови хрестьянъскы не
пролеимы".
Но
Юрий откажется от предложения брата и племянника. О том, чтобы довольствоваться
Переяславлем, не могло быть и речи; ему нужен был только Киев и ради овладения
этим городом он готов был возобновить войну. Блеск "златого"
киевского стола манил и ослеплял его, лишал прежних рассудительности и
осторожности. Юрий не пожелал остановить грядущее кровопролитие, а это, как мы
знаем, грозило теперь уже на него навлечь небесную кару.
Побоище на Руте
Черниговские
союзники прибыли в Городец Остерский в начале 20-х чисел апреля 1151 года. 23
апреля Юрий вместе с ними отпраздновал здесь свои именины.
Из
Городца князья двинулись к Киеву и остановились на левом, низменном берегу
Днепра, напротив города ("сташа шатры противу Кыеву по лугови"). Сюда
же к князю явилось множество "диких" половцев, на сей раз подоспевших
вовремя. Летописец упоминает среди них сына "шелудивого" Боняка —
половецкого "князя" Севенча Боняковича. Сын злейшего врага Руси,
некогда едва не захватившего Киев и много воевавшего с Владимиром Мономахом,
стал теперь союзником Юрия Долгорукого. По словам летописца, выступая в поход,
он похвалялся повторить отцовские подвиги ("Хощю сечи в Золотая ворота,
яко же и отець мои").
Ход
дальнейшей войны очень подробно, хотя и без точных дат, излагается летописцем.
В самом конце апреля — первой половине мая Юрий попытался форсировать Днепр,
однако Изяслав воспрепятствовал этому: "Изяславу же блюдущю въбрести в
Днепр, и тако начашася бити по Днепру у насадех от Кыева оли и до устья
Десны". Сражение за Днепр развернулось на значительном пространстве — как
выше, так и ниже Киева. Оба войска использовали ладьи, или, точнее,
"насады" — лодки с надсаженными бортами: "они ис Киева в насадех
выездяху биться, а они ис товар (от обозов. — А. К.), и тако бьяхуться
крепко".
Перевес
явно был на стороне Изяслава Мстиславича. В очередной раз он проявил себя не просто
как талантливый полководец, но и как новатор, усовершенствовав привычные всем
речные суда. Летописец восторженно пишет о том, как князь "дивно"
"исхитрил" свои ладьи. Он укрепил их не только более высокими
бортами, но и кровлей, превратив по существу в неприступные плавучие крепости:
"беша бо в них гребци невидимо, токмо весла видити, а человек бяшеть не
видити, бяхуть бо лодьи покрыти досками, и борци (бойцы, в данном случае:
лучники. — А. К.) стояще горе (наверху. — А. К.) в бронях и стреляюще". Не
менее эффективным оказалось и другое усовершенствование князя: он посадил на
каждую плавучую крепость по два кормчих — одного на носу ладьи, а другого на
корме, и теперь лодку можно было, не разворачивая, направлять в любую сторону:
нос превращался в корму, а корма — в нос; "аможе хотяхуть, тамо
поидяхуть", как выразился летописец. Это позволило киевскому князю
полностью контролировать ситуацию на реке. Юрий и его союзники ничего не могли
противопоставить мощи обновленной речной флотилии Изяслава.
Посовещавшись,
князья решили перенести удар южнее и прорваться за Днепр у Витичевского брода.
Однако миновать Киев по реке они не решились ("не смеющим же им пустити
лодии мимо Киева"): преимущество Изяслава было подавляющим. Пришлось
заводить ладьи в Долобское озеро, расположенное против Киева, на одном из
рукавов Днепра. Оттуда ладьи протащили волоком в речку Золотчу, впадающую в
Днепр чуть ниже Киева, и по Золотче снова вошли в Днепр. Конное половецкое
войско двигалось "по лугу", то есть по низменному левому берегу. Для
Изяслава Мстиславича и его союзников этот маневр не стал неожиданностью. Их
войско следовало параллельно по правому, гористому берегу, а речная рать
открыто двигалась по главному руслу Днепра. Войска расположились у Витичева,
возле Мирославского села, все также друг напротив друга.
И
снова все попытки Юрия переправиться на противоположный берег оказались тщетны:
"и ту стоящим бьяхуться, съездячеся в насадех о брод; имахуть они оних, а
они онех, и ту стоящим им противу собе. Изяславу же туто не дадущю им въбрьсти;
нелзе бы ни онем на сю сторону, ни сим на ону".
Юрий
опять стал держать совет со своими сыновьями, а также с черниговскими князьями
и предводителями половцев. Кто-то из них и предложил обходной маневр: незаметно
спуститься еще ниже по течению Днепра, к Зарубскому броду, расположенному почти
напротив Переяславля, и переправиться через Днепр там. Автор Киевской летописи
приписывал инициативу этого маневра самому Юрию или его сыновьям ("Гюрги
же сгадав с сынми своими… и тако улюбиша то вси"); согласно же
суздальскому летописцу, замысел принадлежал Ольговичам "с половци".
Не вполне совпадают версии летописцев и относительно того, кто именно принимал
участие в броске к Зарубу. В одном случае летописец сообщает, что Юрий отправил
туда своих сыновей "с половци", а Владимир Давыдович и Святослав
Ольгович — Святослава Всеволодовича, сами же старшие князья остались на месте;
в другом — называет среди участников рейда уже обоих Святославов — и младшего
Всеволодовича, и старшего Ольговича, с половцами.
Так
или иначе, но маневр удался. Юрий с Владимиром Давыдовичем (а по версии
Ипатьевской летописи, еще и Святослав Ольгович) для видимости активизировали
свои действия у Витичева: "исполчившеся полкы своими, почаша правити лодьи
свое около песка, подле свою сторону, и тако переправиша лодье свое вси около
песка, и сами поехаша подле не (около них. — А. К.) берегом". Противники
видели все их передвижения, а потому сконцентрировали на них все свое внимание,
не подозревая об обмане. Однако Юрий и Владимир Давыдович лишь отвлекали
Изяслава от места настоящей переправы.
В
это время младшие князья вместе с половцами устремились к Зарубу. Надо сказать,
что Изяслав заранее предусматривал и такую возможность и оставил у Зарубского
брода свое охранение — опытного воеводу Шварна "с сторожи". Но
численность отряда была невелика. Главное же, по мнению автора летописи,
заключалось в том, что Шварн не мог пользоваться в войске тем авторитетом,
каким пользовались князья: "Да тем не тверд… бе брод, зане не бяшеть ту
князя, а боярина не вси слушають".
Половцы
быстро разобрались в ситуации. Увидев, что брод защищен слабо, они, как были,
бросились в воду: "и тако въбредоша на не (на них. — А. К.) на конех за
щиты и копья и в бронях, якоже битися, и покрыша Днепр от множества вои".
Русские воспользовались ладьями и также стали переправляться на другой берег.
Этого
натиска воины Шварна не выдержали. Убоявшись множества половцев, они бежали к
Изяславу Мстиславичу, который находился у города Ивана (очевидно, названного
так по имени Ивановского монастыря) — где-то на полпути между Витичевым и
Зарубом. В свою очередь, участники рейда — сыновья Юрия и оба Святослава —
также поспешили уведомить своего князя о том, что переправа удалась и надо
спешить, дабы опередить Изяслава Мстиславича и удержать завоеванный плацдарм на
правом берегу Днепра.
Юрий
успел вовремя. Вместе с основными силами он "вборзе" подошел к Зарубу
и переправился через Днепр. Это был несомненный успех, но успех частный, еще
далеко не означающий окончательную победу.
***
Теперь
на что-то решаться предстояло Изяславу. Там же, у Ивана, он созвал князей на
совет. Изяслав, как обычно, предлагал действовать решительно: немедленно
напасть на Юрия и опрокинуть его, вогнать в Днепр. Брата поддержал Ростислав
Смоленский. Однако дружина, а также киевляне и особенно "черные
клобуки" — торки, берендеи, печенеги, ковуи — убедили князей не спешить.
Более всего "черных клобуков" страшила перспектива нападения Юрия на
их собственные владения в Поросье. Под угрозой плена и разграбления могли
оказаться их семьи и все их имущество. Изяслав согласился с доводами своих
союзников. Было решено, что князь с основными силами отступит к Киеву, в то
время как "поганые" в сопровождении князя Владимира Мстиславича
отправятся к своим "вежам" (становищам) и, забрав жен, детей, скот
"и што своего всего", также прибудут к Киеву. "Хочем же за отца
вашего за Вячеслава, и за тя, и за брата твоего Ростислава, и за всю братью
головы свое сложити, — объявили "черные клобуки" Изяславу Мстиславичу.
— Да любо честь вашю налезем, пакы ли хочем с вами ту измерети. А Гюргя не
хочем".
Отпустив
"черных клобуков", князья заночевали в Треполе (в устье Стугны) и
наутро отправились к Киеву. Даже не заходя в город, они расположили свои войска
по внешнему кольцу укреплений, вокруг городских стен. Сам Изяслав Мстиславич с
"товары", то есть с обозами, встал перед Золотыми воротами, у Язиной
переправы через Лыбедь — пригородную киевскую речку, приток Днепра. Как
полагают исследователи древнего Киева, здесь на реке Лыбедь против Золотых
ворот находилась плотина, по которой проходил мост; это было наиболее уязвимое
место киевской обороны. Изяслав Давыдович Черниговский расположился между
Золотыми и Жидовскими воротами "города Ярослава", а Ростислав
Мстиславич с сыном Романом встали перед самими Жидовскими воротами (эти ворота,
позднее получившие название Львовских, были обращены на запад; они получили
свое название по прилегающему к ним кварталу городу, издавна населенному
иудеями). Наконец, еще один князь, Борис Городенский, занял позиции возле
Лядских ворот, обращенных к востоку.
Киевляне
со всеми своими силами, "и на конех, и пеши", также поспешили
поддержать своих князей, заняв промежутки между позициями княжеских дружин:
"и тако сташа около всего города, многое множество". Город был
окружен со всех сторон, включая и Подол, прилегающий к реке Почайне, притоку
Днепра: позиции киевлян тянулись до Ольговой могилы — урочища на горе Щекавице,
к северу от Киева.
К
вечеру того же дня, как и обещали, пришли "черные клобуки" с князем
Владимиром Мстиславичем. Старшие Мстиславичи, Изяслав и Ростислав, повелели
брату Владимиру вместе с берендеями занять позиции у Ольговой могилы. Ковуи же,
торки и печенеги расположились южнее: между Золотыми и Лядскими воротами и
далее к югу, до киевских предместий — Клова, Угорского и Берестового.
Так
Киев оказался окружен несколькими сплошными оборонительными кольцами. Подобного
сосредоточения сил история стольного города Руси, кажется, еще не знала.
Правда, скопление такого количества людей, лошадей и скота имело и оборотную
сторону. Особенно много проблем возникло с "черными клобуками",
которые пришли к Киеву со всеми своими "вежами", "и с стады и
скоты их, и многое множество". По словам киевского летописца, вреда от них
оказалось не меньше, чем от подступивших к Киеву врагов: "и велику пакость
створиша оно ратнии (враги. — А. К.), а оно свое: и манастыри оторгоша (здесь:
разграбили. — А. К.), и села пожгоша, и огороды вси посекоша".
Никаких
наступательных действий Изяслав Мстиславич по-прежнему не предпринимал:
"тако не удумаша ити противу им… но припустяче е к собе". По замыслу
Изяслава, Юрий с союзниками, натолкнувшись на такую силу, неизбежно должен был
отступить от Киева; тогда-то и надлежало нанести по нему сокрушительный удар.
"То ти не крилати суть, — образно выражался Изяслав, обращаясь к дружине,
— а перелетевше за Днепр, сядуть же, и оже ся уже поворотить от нас, а тогда,
како ны Бог дасть с ним".
Сам
Юрий Долгорукий в то время находился в Василеве — городке на реке Стугне, в 50
"поприщах" (верстах) от Киева. Он также действовал не спеша,
сообразуясь с обстановкой. Это давало возможность князьям начать переговоры о
перемирии. Инициатором выступил Изяслав, прибегший к посредничеству своего дяди
Вячеслава.
Летопись
подробно рассказывает об этих переговорах. "Вячеслав же рече ко Изяславу и
к Ростиславу: "Се есмы, братья, уже доспели, а Гюрги мне брат есть, но
моложии мене, а яз стар есмь, а хотел бых послати к нему и свое
стар[е]ишиньство оправити…"". Мстиславичи поддержали его: "Тако
же, отце, и учини, тако право". Отправляя к Юрия своего посла, Вячеслав
вспомнил обо всех обидах, которые причинили ему соперничающие князья — и
Изяслав, и Юрий. Не случайно свою речь к брату он диктовал послу в присутствии
старших Мстиславичей — им также было что послушать. "Аз есмь, брате, тобе
много молвил и Изяславу, обеима вама (двойственное число. — А. К.): не пролеита
крови хрестьяньскы, не погубита Рускы земле, того вас есмь бороня. И не правил
себе, оже мя переобидила, и первое, и другое, и бещестье на мене еста положила.
А полкы имею, а силу имею, и Бог ми дал. Но яз Рускыя деля земли и хрестъян
деля того всего не помянул…" Но тут же Вячеслав "помянул" о том,
как его обманули сначала Изяслав, не только не передавший ему Киев после победы
над Игорем (вопреки собственному обещанию), но и отнявший у него Туров и Пинск;
а затем и Юрий, лишивший его Пересопницы и Дорогобужа и также не давший ему
обещанного Киева. "Се же Изяслав аче и двоича (дважды. — А. К.) ступил
(нарушил. — А. К.) слова своего, — продолжал Вячеслав, — се же ныне, добыв
Киева, и поклонил ми ся, и честь на мне положил, и в Киеве мя посадил, и отцемь
мя назвал, а яз его сыном". И если прежде Юрий не мог заключать мир с
Изяславом, так как не хотел поклониться "моложьшему", то теперь он может
заключать мир с ним, с Вячеславом: "Яз тебе стареи есмь не малом, но
многом… Пакы ли хощеши на мое старишиньство поехати, яко то еси поехал, да Бог
за всим (то есть Бог рассудит. — А. К.)".
Юрию
приходилось искать контраргументы. Его посол из Василева отправился в Киев с
ответным посланием. "Яз ся тобе, брате, кланяю, — писал Юрий Вячеславу. —
Тако право есть, ако то и молвиши: ты мне еси яко отець". Однако
договариваться Юрий согласен был с одним Вячеславом, но не с Мстиславичами:
"Аже ся хощеши со мною рядити, ать поедеть Изяслав Володимирю, а Ростислав
Смоленьску, а ве ся сама урядиве".
Гонцы
сновали между Василевом и Киевом и в ту, и в другую сторону. На послание Юрия
Вячеслав отвечал своим, текст которого, несомненно, был согласован с Изяславом
Мстиславичем, а возможно, и продиктован последним. "У тебя сынов 7, —
писал Вячеслав брату, — а яз их от тебе не отгоню. А у мене одина (только. — А.
К.) два сына: Изяслав и Ростислав…" (3) Именно в ходе этих переговоров
Вячеслав и предложил брату новое разделение волостей, при котором за Юрием
оставались на юге Переяславль и Курск, но при условии отказа от союза с
Ольговичами и половцами: "Я, брате, тобе молвлю: Рускы деля земля и
хрестьян деля поеди же у свои Переяславль и в Куреск и с своимы сыны… и
Олговичи пусти домови, а сами ся урядим, а крови хрестьянъскы не
пролеимы". Это было последнее условие, на котором мог быть заключен мир. В
присутствии Юрьевых послов Вячеслав оборотился к храмовой иконе на церкви
Благовещения над киевскими Золотыми воротами, призывая саму Пресвятую
Богородицу — небесную покровительницу Киева — рассудить их спор с Юрием:
"А тои ны Пречистеи Госпожи судити с Сыном своим и Богом нашим в сии век и
в будущии".
Но
примирение было уже невозможно. Ни требование Юрия — чтобы Изяслав ушел во
Владимир-Волынский, ни требование Изяслава — чтобы Юрий довольствовался
Переяславлем, не могло быть выполнено. Как только посол Юрия вернулся из Киева
с последними предложениями Вячеслава, Юрий объявил о выступлении в поход и уже
на следующий день подошел к Киеву.
Войска
Юрия и его союзников расположились у Лыбеди. Эта речка, местами пересыхающая,
местами, наоборот, образующая искусственные пруды, стала последним естественным
рубежом перед Киевом. Натиск Юрьева войска оказался далеко не всеобщим; военные
действия развернулись не по всей линии фронта, а лишь на отдельных участках.
Летописец — и это стало уже привычным — отмечает особую отвагу князя Андрея
Юрьевича: действуя вместе с половцами, он и его юный двоюродный брат Владимир
Андреевич "налегоша силою" и переправились через так называемую Сухую
Лыбедь — старое пересохшее русло реки. Андрей устремился на врагов, причем
опять оторвался от собственного полка, не поддержавшего его порыв:
"Андрееви же гнавшю ратные малом не до полков их", так что едва не
оказался во вражеском окружении. Один из половцев ухватил его коня и вернул
князя назад; "и лая дружине своеи, зане бяхуть его остали вси
половци".
Битва
продолжалась до вечера. Еще на некоторых участках Юрьевы войска смогли
переправиться через Лыбедь — в частности, на Оболони и напротив Лядских ворот,
"на песках" (где, как мы поним, стоял князь Борис Городенский).
Однако развить успех Юрию не удалось. По большей части его воины ограничивались
тем, что перестреливались с противником через Лыбедь, то есть действовали крайне
пассивно. Как полководец, Юрий, несомненно, уступал своему племяннику. Битва у
Киева подтвердила это в очередной раз.
Изяслав
без видимых усилий сумел перестроить свои войска и отразить натиск. Он повелел,
не "руша" полков, выделить из каждого по несколько воинов и
"нарядити" из них особую дружину. А затем одновременно всеми силами —
в том числе и новообразованной ударной дружиной — обрушиться на переправившиеся
через Лыбедь вражеские полки: "одиною всим потъкнути на нь". В этом
наступлении самое активное участие приняли "черные клобуки".
Полки
Юрия удара не выдержали. Повсеместно они были загнаны в Лыбедь. На отдельных
участках переправляться приходилось без всякого брода, вплавь, а это делало
отступающих особенно уязвимыми для вражеских стрел и копий. "И тако избиша
е (их. — А. К.), а другыи изоимаша е, инии же с конь сбегоша, и многы
избиша". Среди погибших летописец называет половецкого "князя"
Севенча Боняковича, похвалявшегося накануне похода ударить саблей в Золотые
ворота.
Более
Юрий попыток переправиться через Лыбедь не предпринимал: "Оттоле же ни
один человек не перееха боле того на сю сторону", — свидетельствует
летописец. "Гюрги, оборотя полкы своя, поиде прочь". Битва за Киев по
существу завершилась.
***
Отступление
Юрия объяснялось не только его страхом перед превосходящими силами Изяслава
Мстиславича. Как всегда, Юрий надеялся на своего свата и союзника Владимирка
Галицкого. Очевидно, еще прежде он просил его о помощи, а теперь получил
известие о выступлении князя из Галича. Так что Юрий не просто уходил из-под
удара противной рати, но стремился выждать время, чтобы соединиться со своим
могущественным союзником и продолжить войну.
Сразу
же после неудачной битвы на Лыбеди Юрий отправил к Владимирку своего племянника
Владимира Андреевича. Тот должен был сообщить галицкому князю самые последние
новости и, главное, поторопить его. Сам Юрий направился к Белгороду — важнейшей
крепости к западу от Киева.
Изяслав
Мстиславич сделал все, чтобы помешать новому маневру суздальского князя.
Правда, он не стал преследовать Юрия, что называется, по горчим следам, но
отложил наступление на день. Летописец объясняет это просьбой Вячеслава.
"Се есть начало Божии помочи, — будто бы заявил тот племянникам,
отговаривая их от немедленного наступления. — …Оже Бог дасть… а заутра… поидемы
же по них". Торопить события значило бы спугнуть удачу. "Не бывает
двух радостей в один день", — говорили в таких случаях полководцы древней
Руси. Но один день — одна радость, другой — другая.
Дальнейший
ход войны прослеживается летописцем буквально по дням, так что рассказ его, по
замечанию одного из исследователей, "местами приобретает характер
дневника". Все произошло очень быстро, в течение приблизительно
десяти-двенадцати дней мая или начала июня 1151 года.
Наутро
после сражения на Лыбеди Изяслав отправил к Белгороду князя Бориса
Городенского. Тот должен был не допустить перехода города под власть Юрия. Но
белгородцы и так сохранили верность Мстиславичам. Когда Юрий появился под
стенами города и потребовал открыть ворота ("Вы есте людие мои, а отворите
ми град", — приводит его слова летописец), они отвечали с насмешкой и
вполне определенно: "А Киев ти ся кое отворил? А князь нашь Вячьслав,
Изяслав и Ростислав".
Белгород
был хорошо укреплен. Юрий и не пытался взять его силой. Он отошел за валы —
старые линии укреплений, возведенные еще в X веке князем Владимиром Святым для
обороны Руси против печенегов, — и стал дожидаться Владимирка Галицкого. Но
Изяслав тоже знал о приближении Владимирка. Теперь ему надо было во что бы то
ни стало не допустить объединения своих врагов. А потому он действовал быстро и
решительно.
Летописец
не называет дат, но называет дни недели. Решающий момент битвы на Лыбеди
пришелся на понедельник. Во вторник, поклонившись главным киевским храмам —
Десятинной церкви Пресвятой Богородицы и Святой Софии, Изяслав вместе с братом
Ростиславом и Вячеславом выступил из Киева. Его сопровождало множество киевлян
— можно сказать, весь город поднялся на войну с Юрием. "Ать же поидут вси,
— заявили киевляне своему князю, — како можеть и хлуд (жердь, дубину. — А. К.)
в руци взяти". Тех же, кто откажется пойти вместе со всеми, киевляне
готовы были перебить сами.
Часть
войска шла на конях, часть — пешими. Заночевали в Звенигороде, а на следующий
день, в среду, подошли к Василеву. Здесь Изяслава нагнал гонец от его сына
Мстислава: тот сообщал, что многочисленное венгерское войско, посланное королем
Гезой, уже выступило из Венгрии на помощь князю и миновало "Гору", то
есть карпатские перевалы. "Аже ти будем в борзе надоби, а посли противу к
нам, ать мы борже (быстрее. — А. К.) поидем", — передавал Мстислав.
Изяслав отвечал, что венгерская помощь, конечно же, нужна как можно скорее:
"Се уже мы идем на суд Божии, а вы нам, сыну, всегда надоби. А потщитеся,
како боле могуче (то есть: поспешите, как только можете. — А. К.)".
Сами
же князья, "исполчившись", переправились у Василева через реку Стугну
и двинулись к валам. На ночь остановились, не переходя валов, у Перепетова
поля. Как оказалось, они почти нагнали Юрия. Передовые части Изяславовой рати —
"сторожа" — уже ночью начали стычки с Юрьевым воинством: "ехавше
под Гюргевы полкы и гонишася с ними". Однако битву отложили на следующий
день.
В
четверг, еще до восхода солнца, Мстиславичи перешли валы и вышли в "чистое
поле". "И поидоша бится, кде же стояше Дюрги". Как это бывало
обычно, перед битвой снова начались переговоры: "слющим слы межи собою о
мире". Юрий против мира как будто не возражал (возможно, надеясь попросту
оттянуть время). Однако переговорам решительно воспротивились черниговские
Ольговичи и половцы — "зане скори бяху на кровопролитье", как
объясняет летописец. Впрочем, никаких подробностей переговоров летопись не
приводит. Так или иначе, полки простояли до вечера, так и не вступив в битву. С
наступлением же темноты Юрий отступил за Рут (или Великий Рут) — приток реки
Роси. Именно на этой реке, в те июньские дни еще вполне полноводной, и суждено
было решиться его судьбе.
В
пятницу на рассвете Изяслав двинул свои полки против Юрия. Он торопился, ибо
получил сведения о том, что Владимирко Галицкий уже близок. Но по той же самой
причине Юрий тянул с началом сражения.
В
этот момент сама природа, казалось, пришла к нему на помощь. В полдень внезапно
небо заволокло тучами и наступила такая мгла, что ничего нельзя было увидеть
дальше конца копья. К тому же начался проливной дождь с резкими порывами ветра.
Войска продвигались буквально на ощупь, на время потеряв из виду друг друга.
Когда мгла спала и небо прояснилось, оказалось, что обе рати расположились на
противоположных берегах небольшого озера, образованного рекою. Крылья обеих
ратей почти смыкались, и между воинами начались стычки: "и тако бьяхутся
на крилех полком от обоих, а самем полком нелзе бы съехатися".
К
вечеру Юрий опять отступил. В этом не было проявления трусости, вопреки мнению
отдельных историков, но было прежнее желание дождаться Владимирка и начать
сражение в выгодных для себя условиях. Однако действовал Юрий не вполне
осмотрительно. Он отвел свое войско за болотистую речку Малый Рутец (приток
Великого Рута) и встал на ночевку. От войска Изяслава его должна была отделять
какая-то "грязина" — надо полагать, труднопроходимая болотистая
местность, топь. Но и Мстиславичи не отставали. Они со своими войсками обошли
озеро и зашли за позиции Юрия, "хотяче ся бити с ним". Оба войска
заночевали друг напротив друга, на расстоянии чуть больше одного стрелища
(полета стрелы).
Утром
в субботу, на рассвете, оба войска изготовились к битве. Юрий повелел в своем
полку ударить в бубны и вострубить в трубы. В ответ раздались звуки бубнов и
труб из противоположного лагеря. Юрий со своими сыновьями, а также Владимир
Давыдович и оба Святослава — Ольгович и Всеволодович — вместе с половцами,
"доспевше полкы своими", двинулись к верховьям Малого Рутца. Изяслав,
Ростислав и Вячеслав во главе своих полков пошли им навстречу. Однако Юрий
по-прежнему лишь демонстрировал готовность биться, отнюдь не желая начинать
сражение по-настоящему. Он еще раз попытался уклониться от битвы и уйти к
Великому Руту, "не хотяче ся бити, но хотяху… ждати Володимира
Галичьскаго". Но этот маневр уже не мог удаться — сражение сделалось
неизбежным.
Видя,
что Юрий поворачивает от них, Мстиславичи пустили в дело легковооруженных
стрелков — "черных клобуков" и русских. Те обрушились на арьергард
отступающей рати: "начаша наездити в зад полков [и] стрелятися с ними и
почаша у них возы отъимати". Юрий и союзные князья вынуждены были принять
бой: "видивше, оже нелзе им за Рут переити… и тако оборотячеся полкы
своими и сташа противу им".
Первым
из Юрьева войска в сражение вступил князь Андрей Юрьевич. Летописец и на этот
раз особо отмечает его распорядительность и личное мужество: "Андреи поча
рядити (устраивать. — А. К.) полк отца своего, зане бе стареи тогда в
братье". Видя, что половцы остались сзади и колеблются, он устремился к
ним: "и к тем гнав и укрепле е на брань". А оттуда "въеха в полк
свои и укрепи дружину свою". Когда же битва началась, Андрей "възмя
копье, и еха на перед, и съехася переже всих, и изломи копье свое". В пылу
схватки под князем ранили коня в ноздри, так что конь начал "соватися
(метаться. — А К.) под ним, и шелом спаде с него, и щит на нем оторгоша",
но "Божьем заступлением и молитвою родитель своих" князь Андрей и на
сей раз "схранен бе без вреда".
Но
князь Изяслав Мстиславич не уступал Андрею ни личной отвагой, ни тем более
рассудительностью и умением расположить войско и выбрать направление удара.
Перед самым началом битвы он послал по всем своим полкам с таким повелением:
"Зрите же на мои полк, а како вы поидет мои полк, тако же и вы поидите".
В тогдашней военной практике это было, по-видимому, в обычае, ибо только таким
способом можно было обеспечить согласованные действия значительных масс людей.
Изяслав также первым вступил в сражение: "въеха… один в полкы ратных и
копье свое изломи, и ту секоша и в руку и в стегно (бедро. — А. К.), и бодоша и
с того… с коня". Раны, полученные князем, оказались весьма серьезными:
"изнемагаше велми с ран, зане ишел бе кровию". Он так и не смог
закончить сражения и остался лежать на поле боя среди раненых. Случилось так,
что Изяслав едва не погиб от своих же, когда сражение уже закончилось. Впрочем,
об этом чуть позже.
"Бысть
сеча зла и крепка" — так пишет о побоище на Руте киевский летописец.
"Бог же и Святая Богородица и сила честнаго Животворящаго хреста поможе
Вячеславу, и Изяславу, и Ростиславу, и ту победиша Гюргя". (Оговоримся,
правда, что Вячеслав, "старости деля", лично не принимал участие в
сражении и расположился поодаль; его полками распоряжались Изяслав с братьями.)
Первыми из Юрьевой рати бежали половцы. Они хороши были при преследовании
неприятеля, захвате добычи, но совершенно не отличались стойкостью и не
годились для правильного сражения. Несмотря на все усилия князя Андрея
Юрьевича, пытавшегося "укрепить" их "на брань", кочевники
покинули поле боя, не пустив даже и по стреле в сторону неприятеля. За
половцами последовали черниговские Ольговичи, а за ними — и сам Юрий со своими
сыновьями.
Бегство
оказалось очень тяжелым. Маневрируя и отклоняясь от боя, Юрий загнал свое
войско в труднопроходимую топкую местность, кажется, не продумав как следует
пути отступления. При переправе через Рут многие утонули — "бе бо
грязок", уточняет летописец. "И бежащим им, овех избиша, а другыя
изоимаша". Среди прочих еще в начале битвы погиб черниговский князь
Владимир Давыдович. "Добрый и кроткий", по словам летописца, этот
князь пополнил собой список русских князей, павших в ходе междоусобных
братоубийственных войн. Его смерть тяжело подействовала на черниговских
союзников Юрия и совершенно расстроила их военные порядки. "И ины многы
избиша, — продолжает летописец, — и половечьские князе многы изоимаша, а другые
избиша".
Так
Юрий потерпел самое жестокое поражение за всю историю своего противостояния с
Изяславом. Вместе с сыновьями он бежал к Треполю, здесь в ладье переправился
через Днепр и поспешил в Переяславль. Его союзники, Святослав Ольгович и
Святослав Всеволодович, бежали к Зарубу, а оттуда, переправившись через Днепр,
— к устью Десны. "Святослав же Олгович бе тяжек телом, — рассказывает
летописец, — и трудил ся бе бежа (то есть сильно устал. — А. К.)", а
потому остался на Десне, отправив своего племянника к Чернигову. Но к тому
времени Чернигов уже был занят враждебными им князьями, и Святославу Ольговичу
не оставалось ничего другого, как спешно возвращаться в свой Новгород-Северский
(4).
Потери
были и в лагере Мстиславичей. Особенно тяжело пришлось израненному Изяславу.
Чуть жив, он лежал на поле боя и тяжело стонал, когда его нашли киевляне. Лицо
князя закрывал шлем с забралом, украшенный золотым изображением святого
Пантелеимона — небесного покровителя князя. Киевляне не узнали своего князя и
приняли его за "ратного", то есть за врага. "Князь есмь", —
простонал Изяслав. Но это еще больше раззадорило киевлян. Они решили, что перед
ними вражеский князь — то ли сам Юрий Долгорукий, то ли кто-то из его сыновей
или черниговских союзников. "Ты-то нам и надобен", — воскликнул один
из киевских пешцев и, выхватив меч, с силой ударил им по шлему. "И тако
вшибеся (расшиблся. — А. К.) шелом до лба".
Бесконечная
междоусобица, как это всегда бывает, озлобляла людей; ненависть накапливалась,
с каждым новым сражением все больше и больше выплескивалась наружу. Это черта
всех междоусобных и гражданских войн. Как правило, их отличает особая
жестокость. Но привычка к пролитию крови — причем не чужака, а своего, сородича
— никогда не бывает врожденной; она приходит со временем, становясь как бы
второй натурой… Князь Изяслав Мстиславич едва не пал жертвой этой всеобщей
озлобленности — будь удар киевского воина посильнее, он распрощался бы с
жизнью. И лишь когда он снял шлем и назвал себя по имени ("Яз Изяслав
есмь, князь ваш"), киевляне признали его. Радости и восторга их не было
предела. Весть о том, что князь нашелся и жив, разнеслась по полю побоища.
Изяслава подхватили на руки "с радостью, яко царя и князя своего", и
так восславили Бога, даровавшего им победу над ратными, возгласами: "Кирие
елейсон!", что значит по-гречески: "Господи, помилуй!".
Победа
была полной. Единственное, что омрачало ее, так это гибель князя Владимира
Давыдовича. Хотя он и был противником Изяслава Мстиславича в этой войне, но все
же князья находились в родстве друг с другом и никогда не забывали об этом.
Изяслав Мстиславич нашел в себе силы, чтобы подняться и, "оставя свою
немочь", сесть на коня и подъехать к телу убитого. Над ним уже плакал брат
черниговского князя, Изяслав Давыдович. Изяслав Мстиславич, как мог, утешил
своего союзника и тезку: "Сего нама уже не кресити. Но се, брате, Бог и
Святая Пречистая ворогы наша победи, а ти ныне бегають около… А ты, брате, сему
уже не стои, но нарядися, возма же своего брата, поеди же Чернигову". В
помощь черниговскому князю был отряжен сын Ростислава Мстиславича Роман. Князья
спешно отправились в путь со своей скорбной ношей, той же ночью переправились
через Днепр у Вышгорода и въехали в Чернигов раньше, чем туда попытался
вступить князь Святослав Всеволодович. Тело Владимира Давыдовича было положено
в черниговском соборе Святого Спаса, а его брат Изяслав занял черниговский
стол.
Тем
временем Изяслав Мстиславич, Вячеслав Владимирович и Ростислав Мстиславич также
покинули поля боя у Рута. "Похваляче Бога и Его Пречистую Матерь и силу
Животворящаго креста, с честью и похвалою великою", они вернулись в Киев,
где были восторженно встречены толпами людей, вышедших далеко за городские
ворота. Здесь были святители с крестами во главе с вернувшимся в Киев
митрополитом Климентом Смолятичем, игумены киевских монастырей, священники и
"многое множество" простого народа. "И пребыша у велице весельи
и у велице любви".
Ростислав
вскоре отправился в свой Смоленск, а Изяслав и Вячеслав начали готовиться к
походу на Переяславль. Изяслав Мстиславич понимал, что именно сейчас Юрий слаб,
как никогда, и не хотел упускать возможность добить его, лишить всякой
возможности продолжать военные действия на юге и навсегда отбросить в
Суздальское "залесье".
***
Завершая
рассказ о событиях конца весны — начала лета 1151 года, нельзя не сказать о
князе Владимирке Галицком. Он уже выступил в поход и находился у Бужска, когда
получил известие об очередном поражении своего союзника и свата.
Раздосадованный Владимирко, "со тщанием оборотяся", стал возвращаться
к Галичу. В это время ему стало известно о том, что венгерское войско вместе с
князем Мстиславом Изяславичем идет на соединение с Изяславом. Мстислав тоже
знал о победе своего отца и потому двигался спокойно, не торопясь. О близости
галицкого войска и о враждебных намерениях Владимирка он пока что не
подозревал.
Мстислав
расположился с венграми у городка Сапогыня, на реке Стырь, в Волынской земле.
Здесь с ним вступил в переговоры князь Владимир Андреевич. Он успел побывать в
Галиче у Владимирка Володаревича, а теперь занимал княжеский стол в Дорогобуже.
Любимый племянник Юрия Долгорукого, Владимир попеременно поддерживал то своего
дядю, то Изяслава Мстиславича с братьями — в зависимости от того, кто на данный
момент был сильнее. Он и сейчас занял выжидательную позицию — что называется,
"и нашим, и вашим". Князь отправил Мстиславу и венграм "питье
много", а заодно предупредил их о приближении галицкого князя. Все это
выглядело так, будто Владимир Андреевич оказывает почести венгерским воинам и
старшему сыну киевского князя, однако трудно удержаться от предположения, что
одновременно дорогобужский князь вступил в тайные переговоры с Владимирком Галицким
и подпаивал венгерское войско с его ведома.
Венгры
упились до полного бесчувствия. Когда Мстислав Изяславич, который тоже пировал
с ними, объявил, что Владимирко близок и "идет… по нас", венгры
спьяну лишь "величахуся", похваляясь, что "оже на ны придет, а
мы ся с ним бьем". Мстислав все же нашел в себе силы расставить
"сторожу" перед тем, как улечься спать. Но когда среди ночи посланные
прибежали с известием о приближении галицкой рати, разбудить перепившихся
венгров оказалось невозможно: "угре же лежахуть пьяни, яко мертви".
Владимирко
со своим полком ударил на рассвете. Это была даже не битва, а резня.
Большинство пришедших из Венгерской земли воинов были перебиты: "и мало их
изоимаша, вси избиша". Мстиславу же с русской дружиной удалось уйти в
Луцк.
Истребление
венгерского войска не принесло князю Владимирку Галицкому ощутимых выгод. Он
выместил на венграх свою злобу и раздражение, однако еще больше рассорился с
королем Гезой. И если раньше король воевал с галицким князем прежде всего для
того, чтобы помочь своему союзнику Изяславу, то теперь он должен был отомстить
Владимирку за гибель собственного войска.
Зарево над Городцом
Пауза
в военных действиях оказалась очень непродолжительной — всего несколько недель.
За это время Юрий ничего не смог сделать. Положение его оставалось отчаянным.
Он потерял почти всех своих союзников, а его собственная дружина значительно
поредела после побоища на Руте: "не имеяше ни откуль помочи, — пишет о нем
летописец, — а дружина его бяшеть оно избита, оно изоимана". Половцы же
ушли в свои степи, и им также требовалось время, чтобы зализать раны.
Уже
в середине июля 1151 года полки Изяслава Мстиславича и Вячеслава Владимировича
двинулись к Переяславлю. Вместе с ними шел младший брат Изяслава Святополк,
вернувшийся с Волыни, а также союзные берендеи. "Не идет место к голове,
но голова к месту", — так, уже известной нам пословицей, объяснял свои
действия Изяслав. Он намеревался выбить Юрия с юга, заставить его уйти в
Суздаль. Присказка же о "голове" и "месте" имела еще один
смысл: расправившись с Юрием и изгнав его за пределы собственно "Русской
земли" (в узком значении этого слова), Изяслав намеревался вместе с
королем Гезой нанести удар по князю Владимирку Галицкому, отомстить ему за
пролитую у Сапогыня кровь.
В
этих исключительно тяжелых условиях Юрий все же нашел в себе мужество принять
вызов. Он надеялся, что переяславцы поддержат его, — и они действительно
выразили готовность биться за своего князя. Но стойкости их хватило всего лишь
на два дня.
В
течение этих двух дней полки Изяслава Мстиславича подступали к Переяславлю, но
не могли взять город. Решающее сражение произошло 17 июля (точную дату называет
Новгородская Первая летопись). Киевский летописец так рассказывает об этом:
"Третии же день ехаша по обычаю бится, и пешце выринушася (выскочили. — А.
К.) на не (на них. — А. К.) из города, и тако наехавъше [на ня], много избиша
пешьце и предъгородие ("внешний город", посад. — А. К.)
пожгоша".
Потери
оказались ощутимыми. Удержать город Юрий был не в состоянии. Понимая это,
Вячеслав и Изяслав направили к нему послов с предложением мира. Впрочем,
условия этого мира очень походили на условия капитуляции. Князья готовы были
оставить Переяславль — но уже не за Юрием, а за его сыном; самому же Юрию
предлагалось навсегда покинуть Южную Русь и отказаться от союза с Ольговичами и
"дикими" половцами, которых он из года в год наводил на Русь.
"Кланяеве ти ся, — передает слова князей киевский летописец. — Иди
Суждалю, а сына посади Переяславли. Не можем с тобою быти".
Юрий
"неволею", то есть вопреки собственному желанию, вынужден был принять
предложенные условия. 24 июля, в день святых князей-страстотерпцев Бориса и
Глеба, он вместе со своими сыновьями целовал крест брату и племяннику.
Крестоцелование проходило близ Переяславля, в церкви Святых Бориса и Глеба,
построенной князем Владимиром Всеволодовичем Мономахом на реке Альте — месте
гибели святого Бориса. И место, и время действия имели символическое значение:
клятва, данная в день гибели святого Бориса и на том самом месте, где произошло
злодейское убийство, должна была соблюдаться особенно строго — ее нарушитель
вполне мог уподобиться окаянному клятвопреступнику и братоубийце Святополку.
Правда,
Юрию удалось выговорить себе отсрочку. Князья настаивали на его немедленном уходе
в Суздальскую землю, Юрий же упросил их немного подождать. "Иду в Городок
(то есть в Городец Остерский. — А. К.), — заявил он, — а тут перебыв, иду в
Суждаль". Изяславу Мстиславичу это не очень понравилось. Однако действуя с
позиции силы и уверенный в своем полном военном превосходстве, он согласился
подождать — но лишь до конца месяца. "Ты нам брат еси, — объявили послы от
имени Вячеслава и Изяслава, — поиди же в свои Суждаль. Аже Городъка деля
молвиши (то есть если просишь из-за того, что надо уладить какие-то свои дела в
Городце. — А. К.), то за сии месяць за один перепочив, поиди же в свои
Суждаль". А далее следовала прямая угроза: "Не поидешь ли, а мы тако
же пришедше своими полкы, станем около Городка, якоже и сде стоимы. Но на том
целуи хрест, яко ти в том в всем устояти, и Киева под Вячеславом и под
Изяславом не искати".
Юрий
вынужден был целовать крест еще раз. Он признавал киевский
"дуумвират" племянника и брата, выступающих как единое целое, и
отказывался от всяких прав на киевский престол. Отныне Изяслав Мстиславич, как
и Вячеслав, был для него "братом" — а ведь еще совсем недавно он
подчеркнуто именовал его "братом и сыном". Кроме того,
"нужею", то есть насильно, Юрий подтверждал отказ от союза со
Святославом Ольговичем, на чем особенно настаивал Изяслав. "Святослав же
ти Олгович не надоби", — было заявлено Юрию. "И тако Гюргеви не вмени
его".
На
том переговоры и завершились. Вячеслав с Изяславом ушли в Киев, Юрий же
направился в Городец Остерский, оставив на княжении в Переяславле своего сына
Глеба.
К
этому времени относится первый открытый конфликт между Юрием и его старшим
сыном Андреем. Еще когда князья были в Переяславле, Андрей предложил немедленно
уйти в Суздальскую землю, то есть действовать в точном соответствии с условиями
мирного договора. Он совершенно не понимал, зачем нужно задерживаться в
Городце. "На том есмы целовали крест, ако поити ны Суждалю", —
напоминал он отцу. Киевский летописец приводит и другие его аргументы: "Се
нам уже, отце, зде у Рускои земли ни рати, ни что же (то есть нет ни войны, ни
какого другого дела. — А. К.). А за тепла уидем". Юрий с доводами сына не
согласился. И тогда Андрей стал проситься одному уйти в Суздальскую землю, не
дожидаясь отца. Юрий пытался удержать сына ("встягавшю его много"),
но тщетно: Андрей настоял на своем. И когда Юрий выехал в Городец, Андрей
покинул его; "и пусти и отець, и иде в свои дом".
Очевидно,
Андрей рассудил правильно: намерение задержаться на юге означало, что Юрий не
отказался от мысли вернуть себе Киев и готовится к новой войне. Андрей же
участвовать в ней не хотел, ибо осознавал не только ее полную
бесперспективность, но и ненужность ни для себя самого, ни для отца. Возможно,
тогда же он сумел выговорить для себя удел в Суздальской земле — город Владимир
на Клязьме. Во всяком случае, суздальский летописец прямо называет этот город
"волостью" Андрея.
А
Юрий действительно нарушил условия заключенного договора, преступил крестное
целование, данное племяннику и брату. Неизвестно, какие конкретные шаги
предпринял он за время пребывания в Городце (вступил ли тайно в переговоры с
Владимирком Галицким, обратился ли за помощью к половцам, на что как будто
намекают некоторые летописи), зато известно, что он задержался в Городце дольше
оговоренного срока. Этого оказалось достаточно, чтобы Изяслав привел в
исполнение ту угрозу, о которой он говорил еще в Переяславле. В августе или,
может быть, начале сентября того же 1151 года (летопись в данном случае никаких
дат не называет) он собрал значительное войско и двинул его на Городец Остерский.
В
этом походе участвовали не только его собственные полки и, очевидно, полки его
дяди Вячеслава Владимировича, не только верные берендеи, но и черниговские
войска. К тому времени между черниговскими князьями также был заключен мир;
узнав о том, что Юрий целовал крест Мстиславичам, Святослав Ольгович и
Святослав Всеволодович отправили своих послов к Изяславу Давыдовичу и
договорились о прекращении войны и разделе владений: за Давыдовичем был
сохранен Чернигов, а за Ольговичами — их "отчина", Северская земля.
Союз с Изяславом Давыдовичем означал союз и с Изяславом Мстиславичем. Теперь
всем трем черниговским князьям предстояло на деле доказать свою лояльность
киевским "дуумвирам". Изяслав Давыдович и Святослав Всеволодович
пришли к Городцу сами. Ждали и Святослава Ольговича, однако воевать лично
против своего давнего союзника и свата новгород-северский князь не решился и
ограничился тем, что прислал свою "помочь".
Юрий
с оставшимися при нем сыновьями затворился в городе. Он защищался отчаянно:
"бьющим же ся им из города на многы дни", однако "тяжко бысть
ему, зане не бысть помочи ему ни откуду же". То ли Юрий переоценил свои
силы, то ли надеялся, что Изяслав Мстиславич завязнет в войне с Владимирком
Галицким (а о походе на Галич Изяслав к этому времени уже договорился с королем
Гезой, о чем Юрий, вероятно, знал), то ли просто недооценил решительность
племянника, но он опять просчитался. Защищать город у Юрия недоставало сил. Ему
пришлось капитулировать перед превосходящими силами противника. Но это было не
просто еще одно его поражение в войне с Изяславом. По существу Юрий разрушал
остатки своего влияния на юге, лишался даже того, что ему было оставлено по
условиям переяславского договора. Ибо условия, продиктованные теперь, оказались
много жестче. Юрий вновь должен был целовать крест Изяславу на том, что
немедленно покидает юг и возвращается в Суздаль. Но, главное, он лишался
Переяславля. Юрий вынужден был вывести из города своего сына Глеба и передать
ему Городец Остерский — последний оставшийся у него оплот на юге. Переяславль
же Изяслав забрал себе. Отныне в этом городе должен был княжить его старший сын
Мстислав.
Только
после того как Юрий крестным целованием подтвердил все эти договоренности,
князья отступили от Городца. "Иду уже Суждалю" — приводят летописцы
слова Юрия. (Автор Никоновской летописи дополняет их клятвой, произнесенной
суздальским князем: "Яко никакоже возвращуся семо, ни пребуду зде".
"Они же даша ему путь".) Юрий оставил в городе сына Глеба, а сам
направился к Новгороду-Северскому. Здесь он встретился со своим старым
союзником Святославом Ольговичем. Князья не имели друг к другу претензий. Они
понимали, что пути их разошлись, но насколько бесповоротно, в то время еще не
могли знать. А потому встреча получилась хотя и невеселой, но дружеской:
Святослав принял свата "с честью великою и повозы да ему".
Из
Новгорода-Северского через Вятичскую землю Юрий поехал в свой Суздаль. Он
прибыл домой, по-видимому, в сентябре или, может быть, октябре 1151 года.
***
Но
испытания и унижения, выпавшие на его долю, не закончились. Спустя несколько
месяцев, находясь в Суздале, Юрий получил известие о полном разорении Городца
Остерского.
Что
предшествовало этому, неизвестно. Почему Изяслав Мстиславич решился нарушить
договоренность с суздальским князем? Только ли потому, что он чувствовал свою
силу и безнаказанность, а черниговские князья — бывшие союзники Юрия — перешли
на его сторону? Или же сам Юрий вновь совершил какие-то действия в нарушение
крестного целования, может быть, начав "искать" Киев под племянником
и братом? Летописи хранят молчание по этому поводу, позволяя нам предположить,
что имело место не что иное, как обычная расправа над уже поверженным
противником. Изяслав сделал все, чтобы не допустить возможного усиления Юрия,
возможного появления его на юге (5).
В
этой акции Изяслава Мстиславича вновь приняли участие и черниговские князья —
Изяслав Давыдович и Святослав Всеволодович (Святослав Ольгович от такой
сомнительной чести уклонился). Князья съехались в Киев, "и ту сдумавше,
разведоша Городок Гюргев и пожгоша и". Слово "разведоша"
означает, что жители были поголовно захвачены в плен и выведены
("разведены") на новые поселения — надо полагать, князья разделили
пленников поровну. Крепость же сравняли с землей ("раскопа и засыпа
рвы", — добавляет автор Тверского летописца) и сожгли. Огонь не пощадил
даже церковь Архангела Михаила, выстроенную князем Владимиром Мономахом, —
полностью сгорел ее деревянный "верх", то есть барабан с куполом.
(Городец Остерский будет заново отстроен и церковь поновлена только в 1195
году, при сыне Юрия Долгорукого Всеволоде Большое Гнездо.)
Судя
по тому, что известие о разорении Городца открывает летописную статью 6660
года, событие это имело место весной 1152 года — незадолго до того, как князь
Изяслав Мстиславич со своими дружинами выступил в новый поход против князя
Владимирка Галицкого. Он оставлял за собой полностью послушную ему Южную Русь,
без видимых противоречий и уязвимых мест, разрубив перед самым своим уходом
последний из тех узлов, что были завязаны Юрием Долгоруким.
Языки
пламени и клубы дыма далеко были видны над Остером. Князя Глеба Юрьевича в
городе, очевидно, уже не было: он либо заранее был вызван отцом, либо сам бежал
к отцу в Суздаль. Но о том, что случилось, Юрию стало известно уже вскоре.
Известие это повергло его в смятение, можно сказать, в отчаяние. ("Якоже
слышав Гюргии, оже Городець его развели и пожгли весь город, и тогда въздохнув
от сердца", — свидетельствует летописец.) Не в первый раз он лишался на
юге всего, чем прежде владел. Да и Городец Остерский не в первый раз был
потерян им. Внешне ситуация повторяла ту, что сложилась зимой 1141/42 года,
когда тогдашний киевский князь Всеволод Ольгович забрал себе все "Юрьевы
городы" на юге, или в 1146—1147 годах, когда Юрий только начинал войну с Изяславом
Мстиславичем. Но в повторении пройденного, в возвращении к начальной точке пути
всегда заложен элемент трагического, ибо новый виток борьбы вбирает в себя
горечь пережитого, своего рода привычку к поражению, что отнюдь не способствует
поднятию духа.
Важно
и другое. Начиная борьбу с Изяславом, Юрий мог рассчитывать на поддержку
местного населения. И киевляне, и жители других южнорусских городов, и даже
"черные клобуки" видели в нем прежде всего Мономашича, имеющего
неоспоримые права на киевский или переяславский престол. Теперь же Юрий
дискредитировал себя в качестве киевского князя. В Киеве и вообще на юге
сложилось стойкое неприятие как его самого, так и проводимой им политики.
"С Юрием не можем жить" — эти слова звучат рефреном в оценке киевлянами
князя. В нем стали видеть исключительно чужака, ни в коей степени не
приемлемого на княжеском престоле. С жителями же Остерского Городца —
единственного города, безусловно признававшего его в качестве своего князя —
его враги расправились самым безжалостным образом. А стало быть, решись Юрий
возобновить войну за Киев, ему пришлось бы действовать в неизмеримо более
сложных для себя условиях, почти без всякой надежды на успех.
Зарево
над Городцом означало крах всех честолюбивых замыслов суздальского князя.
Отныне он не имел ни пристанища, ни "части", или
"причастия", в Русской земле. Казалось, Юрию и его сыновьям суждено
было навеки остаться не более чем суздальскими князьями, уподобиться муромским
и рязанским потомкам князя Ярослава Святославича, которые занимались
исключительно домашними делами и почти не вмешивались в течение общерусских
событий.
Как
мы увидим, Юрий все же решится на продолжение войны с Изяславом и дважды
выступит в поход против него. Но до столкновения дело не дойдет, и все
ограничится военными действиями против черниговских князей — ближайших соседей
Юрия, его извечных друзей-недругов. О вокняжении же в Киеве или хотя бы в
"отчем Переяславле пока что не могло быть и речи. И только внезапная
смерть Изяслава Мстиславича осенью 1154 года позволит Юрию вновь занять
"златой" киевский стол. О том, чем именно — благом или несчастьем —
обернется это для суздальского князя, мы поговорим ниже, в соответствующих
главах книги.
Примечания
1.
Настоящая статья представляет собой фрагмент из книги: Карпов А. Ю. Юрий
Долгорукий. М., 2006 (серия ЖЗЛ).
2.
Как всегда, дополнительные сведения на этот счет приводит В. Н. Татищев:
Изяслав Мстиславич якобы тайно посылал в Чернигов, к Давыдовичам, и сумел
склонить их обоих на свою сторону; Изяслав Давыдович присоединился к нему, а
его брат Владимир хотя и выступил вместе со Святославом Ольговичем на помощь
Юрию, но сделал это неохотно, "опасаяся силы Юриевы и Святославли".
Здесь же приведена пространная речь тысяцкого Владимира Давыдовича, некоего Азарии
Чудина (из других источников не известного), который призывал князей отказаться
от поддержки Юрия, однако содержание этой речи, скорее всего, отражает
собственные взгляды Татищева.
3.
Единственный родной сын Вячеслава Владимировича Михаил умер в 1129 году.
4.
По рассказу В. Н. Татищева, упомянутый выше тысяцкий князя Владимира Давыдовича
Азарий Чудин, "видя князя своего Владимира убита и уведав, что Святослав с
бою ушел, взяв несколько своих воинов, погнал за ним, хотя кровь господина
своего отмстить; и гнав до Днепра, не постиг, зане Святослав, не ожидая своих,
ушел. Азарий, видя дву главных Святославлих советников, оных побил и головы их
к Святославу послал, тем свою обиду отмстя, а Святославу большую досаду учиня,
сам возвратился к Киеву". Источник и этого рассказа также неизвестен.
5.
И вновь приведем уникальное известие из "Истории Российской" В. Н.
Татищева, согласно которому инициатором сожжения Городца был не столько Изяслав
Мстиславич, сколько черниговский князь Изяслав Давыдович. "Хотя Юрий ныне
возвратился в Белую Русь и крест на том целовал, что впредь ни под каким видом
войны в Руси не вчинать, — говорил он князьям на съезде, созванном в Киеве
Изяславом Мстиславичем, — сына же своего оставил в Городце, а ныне его позвал
он к себе, и кто может знать его намерение и какой у них совет со Ольговичем,
которым никакой роте их верить неможно и опасно, не советуют ли они паки к
войне. Нам же, доколе сын Юриев междо нами сидеть будет, никак безопасным быть
неможно, понеже они стыда своего отмстить никогда не оставят… Того ради, не
лучше ли Юрьев Городец разорить и сжечь, чтоб Юрию тут пристанисча не
было".
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru