Лесковская концепция праведничества и традиции
старчества
Е. В. Худякова
Интерес
Лескова к позитивным началам русской жизни поразительно стабилен: герои
праведнического склада нередко встречаются в самых первых и последних
произведениях Лескова. Порой они оказываются на периферии повествования
(«Мелочи архиерейской жизни», «Заметки неизвестного»), чаще являются главными
героями (старец Герасим, совестливый Данила, Несмертельный Голован, однодум
Рыжов, протопоп Тубе-розов и др.), но присутствуют всегда. В нашем поле зрения
будут созданный в 1870-е годы цикл рассказов о праведниках, а также хроники
«Соборяне» и «Захудалый род», где интересующая нас тема разработана с наибольшей
полнотой.
Нас
интересует, как лесковская концепция праведничества соотносится со старческой
традицией. Можно ли говорить о преемственности явлений, можно ли считать
праведника Лескова (праведнический тип, созданный им) старцем (старческим
типом)?
Как
известно, старчество - это церковный институт, определяющий отношения учителя и
ученика в деле духовного совершенствования. Он основан на духовном руководстве
учителя учеником, принципом которого являются отношения взаимной аскезы,
практики душево-дительства и послушания. Старец - это опытный монах, а ученик -
новоначальный инок, берущий на себя крест подвижничества и долгое время
нуждающийся в его руководстве. Идеал старческого руководства - совершенное
послушание ученика своему старцу.
Православное
русское старчество генетически является продолжением старчества древневосточного,
однако приобрело отличительные черты, обусловленные, вероятно, своеобразием
русской ментальности и культурно-историческими запросами более поздних эпох. В
первую очередь русское старчество народно, основной дар русского старца -
«умение духовно говорить с народом». Тип русского старца-народолюбца является
русским историческим типом и идеалом, эта точка зрения является общепринятой в
отечественной религиозной философии (позиции С. Булгакова, В. Экземплярского,
В. Ко-тельникова и др.).
Вторая
половина XIX века явилась временем расцвета старческой традиции, и именно в это
время Н.С. Лесков обращается к образу русского праведника. Галерея лесковских
праведников создавалась в 70 - 90-е годы. Какова же пра-ведническая концепция
Лескова?
Поиск
«сердец… потеплее и душ поучастливее» привел писателя к созданию праведных
легендарных образов. Н.С.Лесков так объяснял свой выбор: «Неужто в самом деле
ни в моей, ни в его и ни в чьей иной русской душе не видать ничего кроме
дряни?… Как же устоять целой земле с одной дрянью, которая живет в моей и твоей
душе…Мне было несносно, и пошел я искать праведных…» [3. С. 180]. Таким
образом, он предпринял попытку создать яркие, колоритные характеры, которые
есть в реальности, более того - являются устоем земли и могут укрепить веру его
современников в русского человека и в будущее России. Подобно Л. Толстому,
Лесков создавал своего рода нравственную азбуку, противопоставляя
противоречивой современности устои, выработанные многовековым укладом народной
жизни.
Лесков
подчеркивал: «Сила моего таланта в положительных типах. Я дал читателю
положительные типы русских людей» [2. С. 5]. Писатель искал в самой
действительности «то небольшое число трех праведных», без которых «нет граду
стояния». По его мнению, они «у нас не перевелись, да и не переведутся… Их
только не замечают, а если присмотреться - они есть».
Своих
идеальных героев он называл «праведниками», ибо поступали они, как и древние
святые подвижники, во всем по «по закону божьему» и жили по правде. Главное,
что определяет их поведение в жизни, - служение живому делу. Ежедневно его
герои совершают незаметный подвиг доброго участия и помощи ближнему. Смысл
жизни лесковские праведники видят в деятельной нравственности: им просто
необходимо творить добро, иначе они не чувствуют себя людьми.
Как
неоднократно отмечалось, источником духовных сил героев Лескова является
национальная почва. Национальный святорусский уклад бытия с его воззрениями и
обычаями - это для лес-ковских героев единственно приемлемый образ жизни. «Мой
герой жаждет единодушия с отечеством, он убежден в благости этого
бытия, видя в его основе миропорядок, который подобает беречь как святыню» [4.
С. 384]. Глубинная сущность русской жизни - это одновременно и сущность
лесковского героя. Отделение человеком самого себя от данного миропорядка, тем
более противопоставление ему своего «Я» для писателя немыслимы.
Известно,
что часть рассказов из праведнического цикла основывается на житийных сюжетах и
представляет собой своеобразную художественную стилизацию с авторскими
развитием сюжета, детализацией и композицией («Лев старца Герасима», «Совестливый
Данила»,
«Дровосек»,
«Гора»). В наши задачи не входит анализ диалога праведнического цикла Лескова с
агиографической традицией, однако важно обозначить сам факт использования
писателем именно житийных источников.
Истинное
христианство и официальная церковь клириков - понятия для Лескова не
тождественные. В 1871 году он писал: «Я не враг церкви, а ее друг, или более: я
покорный и преданный ее сын, и уверенный православный - я не хочу ее опорочить;
я ей желаю честного прогресса от коснения, в которое она впала, задавленная
государственностью. Подчиненная государству церковь утратила свою духовную
свободу. Милосердие, кроткое и доброе отношение получают характер внешнего
долга, предписанного законом в качестве средства угодить грозному Владыке» [2.
С. 7]. Имея одним из источников агиографическое наследие, писатель находил
праведников и в живой народной среде, потому что нравственные начала,
способствующие совершенствованию человека и общества, видел именно в народе, а
формирование русского национального характера и самую идею праведности Лесков
связывал с христианством. Народ хранит тот «живой дух веры», без которого христианство
теряет жизненность и становится абстракцией. Христианство, по Лескову, «это
мировоззрение плюс этические нормы поведения в быту, в жизни …. Христианство
требует не одного христианского мировоззрения, а еще действий. Без действий
вера мертва» [2. С. 6]. Поэтому его художественная проповедь любви, добра и
участия основана на земных делах. В 1891 году Лесков скажет об этом со всей
определенностью: «Мистику-то прочь, а «преломи и даждь» - вот в чем дело» [3.
С. 55]. Религия Лескова - это религия действия, религия добрых дел, выраженная
в идее служения людям как важнейшей в христианстве.
Движимый
«братственной» любовью к людям Голован («Голован») с таким бесстрашием и
самоотверженностью ухаживает за больными во время морового поветрия, что его
поведение толкуется мистически, и он получает прозвище «несмертельный».
Христианское миропонимание для Н.С. Лескова составляет, прежде всего, урок
сугубо практической нравственности: проповедь непритязательно простых и
обыденных дел. Праведники Лескова живут в миру и оказываются в полной мере
вовлечены в паутину обычных житейских отношений, но именно в неблагоприятных
жизненных обстоятельствах проявляется нравственная самобытность лесков-ских
праведников, именно в миру они становятся праведниками.
Совестливый
Данила («Совестливый Данила»), находясь в плену, учит варваров христианской
жизни, чем заслуживает уважение неверных, старец Герасим («Лев старца
Герасима») отдает неимущим свое добро, ради согласия среди людей, а потом
становится их советчиком. Это происходит оттого, что в сознании лесковского
праведника идеальное мыслится реальным. Нравственные принципы есть должное, и
поэтому неукоснительно выполняются, независимо от того, что являют собой
окружающие (можно провести явную параллель со старцем Зосимой, который
утверждал, что нужно следовать идеалу, «хотя бы даже и случилось так, что все
на земле совратились»).
Лесковский
праведник свободен от царящих вокруг мнений и этим привлекателен. Этическая
норма лесковских праведников - это независимо достойное служение, причем
служение в миру (отец Кирияк отказывается насильно крестить язычников,
совестливый Данила не принимает формальное прощение священников, а ищет
истинное прощение среди людей).
Отличительная
черта лесковских праведников есть отказ от порывающей с миром практики
уединенного самосовершенствования. Лесковским праведникам, как писал М.Горький,
«совершенно некогда подумать о своем личном спасении - они непрерывно заботятся
о спасении и утешении ближних» [3. С. 202]. Потребность делать добро как
всепоглощающее чувство, не оставляющее места заботам о себе самом, -мотив,
звучащий у Лескова весьма настойчиво. Его героям присуща евангельская
беззаботность о себе. Сущность пра-ведничества заключена для писателя в строках
«Запечатленного ангела» о Пав-ме: «...кротко сияющий луч спокойно совершает то,
что не в состоянии сделать свирепая буря». Герои Лескова порой уклоняются от
борьбы даже в тех случаях, когда, казалось бы, надо отстаивать высокие
нравственные принципы: они не ходят сеять и усугублять рознь. Туберо-зов в
«Соборянах» избегает, насколько возможно, столкновений с Варнавой Препотенским,
тогда как тот всячески изыскивает для них поводы.
Праведники
Лескова ощущают жизнь как бесценный подарок, именно поэтому в их бытии
отсутствует реакция обиды на жизнь. «Его кто как хочет обижай, он не обидится и
своего достоинства не забудет», - говорит Рогожин о Червеве [4. С. 205]. Его
слова созвучны со словами Зосимы: «Любите все создания Бо-жие, и целое, и
каждую песчинку, каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных,
любите растения, любите всякую вещь» ([4. С. 415]. Для героев Лескова обидеться
- значит забыть о своем достоинстве. Мудрость для них -не в искании более
заметного и достойного положения, а, напротив, в том, чтобы жить праведно,
оставшись на своем месте. Самоотверженное добро и неукоснительное исполнение
нравственного долга мыслятся писателем глубоко укорененными в народной жизни
(хотя и недостаточно «закрепленными» социальным укладом). Человечески ценное
формируется, по Лескову, в общей многовековой русской жизни. Основой
представлений Лескова о нравственно совершенной личности послужили идеалы
христианской этики, принципы которой ассоциировались у него с неписаными
законами «практической нравственности» народа.
Постановка
проблемы идеала и личности прекрасного человека в творчестве Лескова имеет
глубоко оригинальные черты. В отличие от Достоевского, воспринимающего
хаотическое состояние современной ему жизни прежде всего через призму все
определяющих начал веры и неверия, всечеловеческого братства, Лесков решительно
отстраняется в своих рассказах о праведниках от постановки подобных
мировоззренческих проблем. В центре его внимания - примечательные характеры,
описанные им почти с документальной точностью, реальные судьбы и события.
Питая, подобно Л. Толстому, недоверие к каким бы то ни было «теориям», Лесков
намеренно ограничивает свои авторские права, сводя их к роли собирателя и
записчика передаваемых «достоверных» житейских историй. Главные сюжетные
коллизии, на которых построены праведнические рассказы, - это, как правило, не
противоборство идей, доктрин, теорий, а столкновение добра и альтруистической
любви и холодного безучастия, высокой честности и беззастенчивой
изворотливости. Не случайно в своей статье «Куфельный мужик», навеянной бытовым
эпизодом из жизни Достоевского, Лесков именует этого писателя «духовным
христианином» и, слегка подтрунивая над темнотой его пророчеств,
противопоставляет его «практическому христианину» Толстому, о своем совпадении
с которым во многих вопросах он не раз заявлял в письмах и литературных
выступлениях. Для Лескова Достоевский - «духовный христианин», а Толстой -
«практический христианин». «Праведник» Достоевского интересен и значителен как
человек, который нашел правильную идею, дарующую ему крепость. Не только поведение,
но и самочувствие такого героя всецело определено этой идеей. Праведники
Лескова свободны от всевластия идей. Они вообще чаще всего далеки от какого бы
то ни было теоретического поиска и следуют в своих мнениях и поступках
непосредственному движению сердца. По словам Горького: «Герои Лескова - это
очарованные любовью к людям - то есть излучающие свет совершенной, братственной
любви» [3. С. 49].
Однако
Лесков и Достоевский по-разному раскрывают тайну этого «феномена русской
жизни», по-разному представляют возможности активного духовного воздействия,
служения в миру.
Зосима
предстает перед читателем как человек, давно уже получивший известную свободу
от каких-либо определенных сословно-иерархических и бытовых, житейских
ограничений; это положение позволяет ему выработать целостную
нравственно-философскую концепцию. Из рассказа самого Зосимы следует, что
именно странствиям и страданиям, поднявшим его над пригнетающей властью
житейской повседневности, обязан он чувством благоговейного уважения к великому
таинству жизни, пережитым и осознанным как религиозное чувство. Отзываясь всем
своим существом на бескрайнюю неизреченную красоту природы, Зосима восходит на
новую ступень своего духовного роста - обретение внутреннего умиления, любви к
каждому, видение «другого».
Эти
великие духовные блага, обретенные им в скитальничестве и страданиях, Зосима
несет в «мир», где они не остаются незамеченными. Нравственное обаяние старца
так велико, что каждый человек, столкнувшийся с ним, чувствует старческое
влияние и руководство. Подобный пафос умиления и открытость для «других» мы
можем наблюдать у лесковского Голована. Естественная устремленность к добру
выражается в лице «праведника» Голована: «Спокойная и счастливая улыбка не
оставляла лица Голована ни на минуту: она светилась в каждой черте, но
преимущественно играла на устах и в глазах умных и добрых, но как будто
немножко насмешливых» [1. С. 353]. Сам Голован верит в присущую каждому
человеку способность в решительный момент жизни явить добро и справедливость. Вынужденный
выступать в роли советчика, он, подобно старцам, не дает готовых вариантов
решения, а пытается активизировать нравственные силы собеседника, предлагая ему
поставить себя в ситуацию, требующую последнего и уже поэтому праведного
решения: «…помолись и сделай так, как будто тебе сейчас помирать надо. Вот
скажи-ка мне: как бы ты в таком разе сделал?» Тот подумает и ответит. Голован
или согласится, или даже скажет: «А я, брат, умираючи, вот как лучше сделал. И
рассказывает по обыкновению все весело, со всегдашней улыбкой.» [1. С. 358].
Голован не пугает людей страхом Божьего суда, наоборот, он как бы заражает
других «легкостью», с которой он сам творит добро.
Праведники,
подобно старцам, находятся во власти неимперативного, тихого стремления
водворить в жизнь «царство правды и бескорыстия». В этой грани своего облика
они наследуют зародившемуся в XIV веке стилю духовно-культурной жизни, который
возник в результате практического творения на Руси исихазма, пришедшего из
Византии и многое определившего в русской культуре последующих эпох. По мысли
В.О. Ключевского, верхневолжская Великороссия была создана «дружескими усилиями
монаха и крестьянина» и, в частности, «тихим делом», «кроткими речами» и
неброским, но внушительным примером людей круга Сергия Радонежского, который
для того, чтобы возродить Россию и «сплотить и упрочить государственный
порядок», использовал «неуловимые, бесшумные нравственные средства, про которые
и не знаешь, что и рассказать» [3. С. 204].
В
такой трактовке личности «праведника» сказалась органическая близость Лескова
традициям древнерусской литературы. Известно, что идеальные персонажи
Печерского патерика, за немногим исключением, не мученики, а радетели, и не
столько за веру, сколько за правду. Способность жить по высоким моральным законам
Лесков связывает с тем, что его «черноземные» и «мелкотравчатые» герои -
воплощение лучших нравственных сил народа (Однодум, Голован и др.) Секрет
необоримой нравственной крепости героев Лескова - в теснейших связях с миром
народной жизни, которые и позволяют каждому из них преодолеть в решительный
момент инстинкт самосохранения и явить дерзновенное бесстрашие.
Знаменательно
сходство между обликом лесковских праведников и заволжских старцев -
нестяжателей XV века, среди которых наиболее яркой фигурой был Нил Сорский,
поборник незаметного и тихого «умного делания», не притязающего на
«учительство» и авторитетность у современников и на память потомков. Известное
намерение Лескова (не осуществленное в дальнейшем) написать о Ниле Сорском
преследовало, по словам писателя, следующую цель: «Это будет образцовое
жизнеописание русского святого, которому нет подобного нигде по здравости и
реальности его христианских воззрений» [3. С. 204].
Вместе
с тем лесковское праведни-чество существенно отличается от русского
подвижничества XIV-XV веков, которому сопутствовали уединение от людей,
созерцательное погружение в молитву и борьба с собственной греховностью.
Лескову чужда столь важная в агиографии идея уединенно-сосредоточенного
нравственного самосовершенствования. Всецелая озабоченность человека личным
совершенством во имя возвышения над людьми осуждена писателем в образе Ермия
(«Скоморох Памфа-лон»). Этот ушедший от людей ради спасения своей души и
прославившийся святостью человек, встретив самоотверженного Памфалона, понял,
что жил грешником: забыл о существовании достойных людей, предавшись гордости и
залюбовавшись собой. Памфалон говорит: «Я не могу о своей душе думать, когда
есть кто-нибудь, кому надо помочь». Этическая норма, провозглашаемая Лесковым,
противопоставлена идее чисто индивидуального спасения души путем аскезы и
бегства от мира. Праведники Лескова не озабочены вниманием к себе окружающих,
не стремятся к тому, чтобы их благородство было кем-то замечено. «Не стоит
думать о том, что будут делать другие, когда вы будете делать им добро», -
полагает Червев [3. С. 205]. А вот завершающая фраза в рассказе «Человек на
часах»: «Я думаю о тех смертных, которые любят добро просто для самого добра и
не ожидают никаких наград за него, где бы оно ни было. Эти прямые и надежные
люди тоже, мне кажется, должны быть вполне довольны святым порывом любви…» [3.
С. 205].
Самосознание
лесковских героев свободно от рефлексии. Несосредоточенность на себе, полная
растворен-ность в заботах и скорбях других людей - вот что составляет для
Лескова исторически не преходящую ценность. Бескорыстие и самоотверженность
праведника, по мысли Лескова, несовместимы с чувством собственной избранности и
духовной привилегированности.
Привычному
для русской литературы XIX века герою, причастному умонастроениям эпохи,
стремящемуся утвердить себя и свою позицию, Лесков противопоставляет человека
иной ориентации: связанного в большей мере с культурно-историческим прошлым и
стоящего в стороне от веяний современности. Писатель не пытается формировать человеческие
ценности в итоге пересмотра привычных воззрений, а, напротив, находит нечто
живое в недрах традиционного уклада. В своем творчестве он постарался раскрыть
первоосновы русской духовно-практической культуры вообще и старческой традиции
в частности. В своей современности, противоречивой и динамичной, Лесков
усмотрел прежде всего то, что роднит ее с далекой стариной. По собственным
словам писателя, его интересовали «тихие, тайные струи, которые текли под
верхней рябью русских вод, кой-где поборожденных направленскими ветрами» [3. С.
232]. Однако писатель далек от романтической идеализации русской старины.
Напротив, с присущей ему «тихой язвительностью» он изображает характерную для
отошедшей эпохи русской жизни надменность губернских наставников и бюрократичность
провинциального общества. Но Лесков дорожит человеческими качествами и связями,
идущими через века. Характерные для многих рассказов о праведниках обороты: «он
у нас…», «у нас на Руси…», «На Руси все православные знают…» указывают на относительную
целостность уходящего в прошлое мира русской жизни.
Лесков
формулирует свою концепцию праведничества, открывает положительный тип русского
человека. Аскетическое существование Рыжова, драматическое «житие» Туберозова,
неустанное самопожертвование Голована - все эти варианты подвижнического
жизненного пути находятся в центре лесковского осмысления прошлого. «Прожить
изо дня в день праведно долгую жизнь, не солгав, не обманув, не слукавив, не
огорчив ближнего и не осудив пристрастного врага, гораздо труднее, чем
броситься в бездну, как Курций, или вонзить в грудь себе пук штыков, как
известный герой швейцарской свободы» [3. С. 222].
Праведник
Лескова достаточно типичен: всех праведных героев объединяет принцип деятельной
любви, отказ от духовной привилегированности и народная востребованность. Эти
же принципы лежат в основании феномена русского старчества. Подобные концептуально
смысловые параллели позволяют утверждать, что лесковская концепция
правед-ничества есть самостоятельное прозрение Лескова (в ситуации духовного
кризиса конца XIX века и в преддверии религиозного ренессанса рубежа веков)
есть закономерное осмысление старческой традиции, доказывающее
парадигматическую преемственность явления старчества. Но в данном случае нельзя
говорить о «популяризаторской» проекции церковного института (явления) на
полотно художественной литературы, поскольку имеет место осмысленное желание
писателя создать и закрепить в культуре русский праведнический тип человека,
основываясь на духовных подвижнических началах, выработанных многовековым
укладом народной жизни.
Список литературы
1.
Лесков Н.С. Собрание сочинений в 11-ти томах. Том 6. М., 1956-1958.
2.
Старыгина Н.Н. Больше веры, больше света в высокое призвание человека // Н.С.
Лесков. Легендарные характеры. М., 1989.
3.
Столярова В.И. В поисках идеала (творчество Н.С. Лескова). Л., 1978.
4.
Хализев В., Майорова В. Праведники Лескова // В мире Н.С. Лескова. М.,1983.