Тематика и особенности элегий и баллад Жуковского
Элегии и баллады Жуковского оказали огромное влияние не только на развитие романтизма в русской литературе, но и на русскую литературу в целом, ибо Жуковский открыл новые психологические способы изображения внешнего мира и выражения внутреннего состояния человека.
Так, например, он «изобрел» романтический стиль, ставший основой русской лирики XIX—XX вв., – «язык души». При описании внешнего мира главным является не то, что воспринимает поэт, а то, что он при этом чувствует, как он переживает увиденное, услышанное. «Язык души» — это стиль, с помощью которого поэт намеренно создает впечатление недоговоренности сказанного. Жуковский первым в русской литературе выразил глубокий психологический парадокс: слово не может выразить адекватно внутреннее состояние человека. Словом можно лишь намекнуть на происходящее в душе; слова – это лишь условные знаки для обозначения душевных движений. Поэтому Жуковский так любит слова и выражения, которые рассчитаны на ассоциативное понимание читателя.
Весьма развито в творчестве поэта было понятие «романтического дуализма» (или двоемирия), противопоставление окружающему миру лучшего мира своей мечты. У романтиков 1820-30-х гг., а затем романтиков конца XIX — начала XX вв. обозначаются два контрастных варианта неприятия окружающего мира: условно их можно назвать «бунтом» и «бегством». Или писатель-романтик будет решительно говорить о своей готовности к борьбе с угнетающим его миром, будет призывать к действию, к подвигу, к бунту (в разных вариантах такую позицию можно видеть в творчестве романтиков разных эпох; например, у Лермонтова и у молодого Горького). Или писатель-романтик будет принципиально «отказываться» от окружающего мира, стараться уйти, скрыться, бежать от него (например, у Бальмонта: «Я ненавижу человечество, // Я от него бегу спеша. // Мое единое отечество – // Моя пустынная душа»). То есть они, эти поздние романтики, черпали свои идеи из творчества Жуковского, его противопоставления мира «здесь» и мира «там».
Понимание Жуковским мира «там» мистично. Во многих его произведениях видно выражение мистической веры в чудо загробного бытия души, в будущее вечное блаженство. Он настаивал на необходимости терпения и смирения перед судьбой, но вместе с тем внутренний ропот на высшие силы, обрекающие человека на земные страдания, иногда невольно прорывается в его элегиях и балладах. Отсюда – тема судьбы, предопределения и человеческой воли в его произведениях. Впоследствии эта проблематика станет едва ли не первенствующей в русской романтической литературе, ярко выразившись у Баратынского, Лермонтова, Тютчева, Блока. Тема судьбы – главная тема баллад Жуковского и осмыслена им в трех основных вариантах: сквозь призму древнегреческих представлений о слепом Роке – в так называемых «античных» балладах, где на первом плане – рефлексия героев о своей судьбе; через описание таинственных происшествий с роковым исходом – в «западных» и «русских» балладах; как рассказ о трагической разлуке влюбленных.
В «античных» балладах судьба – это иррациональный, но предсказуемый Рок: герои греческих мифов знают свою судьбу. Во многих «западных» и «русских» балладах судьба материализуется в страшных образах привидений, мертвецов, духов, теней и является силой, непредсказуемой для человека. Но и в том и в другом случае судьба выступает как «сила, нас гнетущая» («Торжество победителей») – как сила, подчиняющая свободную волю человека.
Поэтика некоторых баллад Жуковского сродни образному миру сновидений. Непредсказуемость судьбы воплощена в загадочных сюжетах и таинственных образах балладного мира, имитирующего мир подсознательных душевных движений. «Подсознательные», «сновидческие» образы баллад Жуковского создают, в дополнение к двум его «дневным» мирам («там» и «здесь»), третий, потусторонний мир – мир «ночных» страхов человека. «Темные» силы потустороннего мира как бы воплощают на языке сновидений неизбежность судьбы, ждущей человека. «Язык души» в балладах заменяется аналогичным «языком сновидений». Ассоциативно-символическая абстрактная образность элегий, выражающая связь души с гармоническим небом, заменяется в балладах «языком сновидений», «материализующим» связь души с хаотическим потусторонним миром.
Чаще всего «темные» силы обрушиваются на преступников и грешников. Тем самым Жуковский как бы успокаивает себя и читателя: добро должно победить зло. Таково его нравственное убеждение. Но иногда «темные» силы обрушиваются на невинных («Лесной царь»), и их действия не оправданы никакой моралью. В этом можно видеть проявление внутренних колебаний Жуковского; ведь если побеждает «темная» сила из потустороннего мира, значит, нет смысла верить в загробное блаженство. Эти сомнения проявились больше всего в балладах о любовной разлуке. С одной стороны, Жуковский подчеркивает, что даже смерть любимого человека – это не повод для отчаяния: человек должен сносить удары судьбы и ждать смертного часа, когда его душа отлетит на небеса и там соединится с душой возлюбленной, обретя полноценное счастье. Но, с другой стороны, всякий человек мечтает о земном счастье, и ему мало мечты о счастье будущем. Кроме того, само счастье в загробном мире – слишком эфемерно, ибо как оно выглядит, никто не знает; оно – не более, чем мечта. Поэтому в балладах Жуковского прорывается ропот на судьбу («Людмила») и даже безысходная тоска («Алонзо»), несмотря на веру Жуковского. Ни для Людмилы, ни для Алонзо Жуковский не находит слов утешения.
Но преодоление отчаяния – одна из главных идей поэта. В балладах такое преодоление совершается, во-первых, с помощью «веры в провиденье» — верой в то, что для тех, кто способен терпеть, уготовано в загробном мире высшее счастье соединения с родной душой; во-вторых, с помощью романтической иронии над собственными вымыслами:
Здесь большие чудеса,
Очень мало складу;
в-третьих, само нагромождение фантастических ужасов является своего рода способом «вытеснения» их из подсознательных глубин души – душа как бы очищается от страхов.