--PAGE_BREAK--Еще Генрих Манн в романе «Верноподданный» (1914) зафиксировал тип немецкого обывателя, «шовиниста без чувства ответственности», ярого монархиста, совмещавшего в себе качества раба и тирана. Фаренберги, оверкампы и вурцы – его родные братья. Каждый из них чувствует себя властелином в своей вотчине, однако пресмыкается перед любым, кто занимает более высокую ступеньку в нацистской табели о рангах.
Устами ряда эпизодических героев выражено неприязненное отношение простых людей к нацистскому режиму и новым правителям страны. Пастух Эрнст смеется над их демагогией, ритуалами и «традициями». И он же насмешливо сравнивает себя с Гитлером: «Я – как фюрер: ни жены, ни семьи» (официозная пропаганда твердила о якобы аскетическом образе жизни диктатора).
Насмешливо-недоверчивое отношение к властям сказывается и в репликах тех, кто как-то приспособился к режиму. Анна Зегерс подмечает характерную черту отношения обывателя к правителям: ему не могло не импонировать, что те, «наверху», — в прошлом коммивояжеры, мелкие чиновники, лавочники – родственные души. Будущий тесть Бунзена, «большой остряк и проныра», служит в виноторговой фирме и отчасти иронически, а больше уважительно называет себя «шампанским консулом». «всегда при этом добавляя, что он – коллега Риббентропа, когда-то подвизавшегося в той же области.
V. ОБРАЗЫ, СИМВОЛЫ, ПРИЕМЫ
На страницах романа встает образ поруганной и оскверненной Германии. В первой части первой главы писательница выходит на авансцену повествования, воссоздавая в монументально-фресковой манере историю земли, прилегающей к Рейну, на которой развертывается действие. Величественные события минувшего призваны подчеркнуть недолговечность господства нацистов, витийствующих о «тысячелетней империи». В несколько строчек укладывается в этой ретроспекции четырехлетняя история «третьего райха» (события «Седьмого креста» отнесены к осени 1937 г.), запятнавшего себя кровавыми преступлениями, и в описании нацистского празднества предсказан его неизбежный бесславный крах: «Городок на том берегу был полон огней и шума. Тысячи маленьких свастик отражались в воде крендельками. Повсюду кружили бесовские огоньки. Но когда на другое утро река за железнодорожным мостом уходила от города, ее тихая сизая голубизна была все та же. Сколько боевых знамен она уже унесла, сколько флагов!»
Образ Рейна был излюбленным у сочинителей националистического толка, они сделали его одним из элементов шовинистически-милитаристского культа. Рейн в романе Анны Зегерс осмыслен как неотъемлемая часть отчизны, как символ вечного и непреходящего: он – источник жизни, дарующий людям благодатную землю и красоту, он способствовал сближению племен, его берега стали одним из очагов цивилизации. Воспетая народом река оказывается путем, который ведет Георга Гейслера к спасению.
Символом великой творческой силы народа становится Майнцский собор, в котором беглец находит желанное убежище; как живой памятник труду многих поколений воспринимаются ухоженные сады, аккуратные домики, тщательно возделанные поля. Но простые труженики, творцы всех ценностей, не являются хозяевами в своей стране, власть в ней антинародна по своей сущности, хотя ее идеологи каждодневно разглагольствуют о «единой нации», о стирании классовых различий, о «народном» государстве.
Фашисты широковещательно твердили всему миру о ликвидации безработицы, о водворении спокойствия в стране. Анна Зегерс показывает, что скрыто за демагогическими заявлениями вождей «третьей империи». Только поверхностный наблюдатель-иностранец, в машине которого Гейслер проделывает часть пути, может сказать: «Ваша страна очень интересная. Много леса. Дороги хорошие. Народ тоже. Очень чисто, очень порядок». Обманчива занятость народа, растекающегося утром по многочисленным предприятиям округи, ибо безработица ликвидирована за счет милитаризации промышленности. Почти все герои рабочие (Франц Марнет, Рауль Редер, Герман Шульц) трудятся на военных заводах, а немногие блага, которыми они пока еще пользуются, завоеваны в жестокой борьбе нескольких поколений германского пролетариата.
Писательница широко использует прием контраста, показывая несоответствие видимости и сущности: сельская идиллия взрывается ревом сирен и гулом моторов; на фоне безмятежного пейзажа особенно четко выделяются колючая проволока и силуэты вышек охраны; в уличной толпе снуют шпики из гестапо.
Анна Зегерс часто использует выражение «сомнительная власть»; использует и мотивы, навеянные мрачной историей средневековья («бесовские огоньки» факельных шествий; «охота», на этот раз не за ведьмами, а за антифашистами). Характерна сцена, в которой Франц Марнет, отчетливо представивший себе Георга Гейслера, едва не вскрикнул. «Так, в старину, в подобные же эпохи мракобесия, люди вскрикивали, когда им вдруг, в толкотне улицы или среди шумного празднества, казалось, что они видят перед собой того единственного, которого им рисовали запретные воспоминания, подсказанные их совестью».
Эти и другие параллели со средневековьем отнюдь не означают, что писательница склонна истолковывать фашизм как необъяснимый зигзаг в истории страны, как факт, не поддающийся рационалистическому объяснению. Зегерс рассматривает конкретное явление, возникшее в силу ряда обстоятельств. Она не анализирует факторы, породившие фашизм, не скрывает связей между диктатурой и промышленниками, финансистами и военными (это будет сделано ею позже, в произведениях 40-60-х гг.). Можно сказать, что вопрос почему это случилось, находится пока на втором плане, — писательница сосредоточивает внимание на том, какими путями удерживаются в повиновении миллионы, как на практике осуществляется власть национал-социалистов.
VI. ТЕМАТИКА, ПРОБЛЕМАТИКА
С помощью тщательно отобранных деталей воссоздается атмосфера нацистской Германии, прежде всего военизация всех областей жизни. Машина устрашения дополняется рядом «нештатных», «вспомогательных механизмов» — бесчисленными осведомителями, которые имеются в каждом подъезде, в любом цехе, в любой пивной. Георг Гейслер, вышедший от врача-еврея, сразу же наталкивается на любознательного дворника; Пауль Редер с полным основанием предполагает, что на него донесла дворничиха; в бригаде Меттенгеймера есть свое «недреманое око» – оголтелый нацист Штимберт; по доносу арестовывают «Кочанчика», пожилого рабочего из цеха Франца Марнета, принесшего рабочим весть о побеге заключенных.
Друзья и единомышленники, пытающиеся помочь Георгу, боятся доверить свои мысли бумаге, поскольку в фашисткой Германии не существует тайны переписки; немыслимым кажется им и такое средство связи, как телефон, ибо все разговоры прослушиваются. В отделениях гестапо заводятся досье на десятки тысяч «подозрительных». Идеал ретивых чиновников сыскных ведомств – превращение Германии в гигантский аквариум, где все «видны насквозь».
Каждому немцу внушались мысль о всеведении и всемогуществе тайной полиции: о ней со страхом говорят и думают герои романа. Но многие из них, пройдя через допросы, убеждаются в обратном. Вернувшись из гестапо, Пауль Редер говорит: «Они, видимо, хотели произвести на меня впечатление, будто они-то и есть Страшный суд. Но только ничего они не знают- знают то, что им говорят, не больше».
В то же время другие инстанции предполагают превратить страну в племенную колонию: служащие соответствующих организаций разрабатывают проекты доведения числа немцев до 250 миллионов человек, с тем чтобы заселить ими покоренную Европу. Нареченная «арийца» Бунзена с гордостью заявляет, что она на днях отправляется на «курсы для невест эсэсовцев», где главное внимание уделяется основам нацистского мировоззрения, физической подготовке, кулинарии, рукоделию — всем тем знаниям, которыми должны были обладать хранительницы эсэсовского очага.
В разговоре с Гейслером Пауль Редер иронически замечает: «Разве ты не знаешь, что немецкий народ должен увеличиться вчетверо?», — а его жена, Лизиль, всерьез воспринимает «благодеяния» режима, выражающиеся в получении «через дирекцию пожелания счастья от государства», в прибавке к зарплате семи пфеннигов в час, а также в стопке чудесных новых пеленок. Но в гитлеровской Германии даже гуманные на первый взгляд акты- льготы многосемейным, забота о детях- скрывали зловещий подтекст: лежащие в колыбелях младенцы и делавшие первые шаги малыши вносились в соответствующие гроссбухи и калькуляции, рассматривались в них как потенциальные солдаты, винтики чудовищного механизма будущей мировой империи.
Анна Зегерс поднимает, таким образом, тему ответственности фашистов перед собственным народом, низведенным ими до уровня стада, в котором отдельный индивидуум не представляет ни малейшей ценности и имеет значение лишь как элемент, входящий в расу. Вспоминая позже об огромном резонансе, вызванном публикацией романа, писательница отмечала, что он был обусловлен одним из аспектов, неожиданным для зарубежных читателей: «Вероятно, люди увидели, что Гитлер прежде всего на свой собственный народ, на антифашистов в собственной стране».
Глазам беглеца Георга Гейслера в полной мере открывается новый облик Германии, смахивающий на военный лагерь: патрули, часовые, люди в разнообразных униформах на улице. Ставший невольным свидетелем разговора влюбленной парочки, Гейслер слышит гордые слова паренька о том, что в следующем месяце его призовут в армию: «Там чувствуешь, что ты настоящий солдат, а это все _ игра в солдатики». Отравленному геббельсовской пропагандой юнцу кажется уже недостаточной муштра в лагере, где он отбывает трудовую повинность.
На глазах Георга по улице проходит пехотный полк. Музыка марша навязывает «свой рубленый ритм всем звукам и движениям», приводит в экстаз бюргеров: «У людей мурашки пробегали по телу, искрились глаза», обыватели вскидывали руку в нацистском приветствии. В этой сцене важную смысловую нагрузку несет отступление, в котором слиты воедино и мысли автора, и думы героя- коммуниста Гейслера: «Что это за магическая сила? Сила атавистических воспоминаний или полного забвения? Можно подумать, что последняя война, которую вел этот народ, была удачнейшим предприятием и принесла только радость и довольство! Женщины и девушки улыбаются, точно их сыновья и возлюбленные неуязвимы для вражеских пуль. Как хорошо мальчики научились за две- три недели маршировать! А как матери, которые высчитывают каждый пфенниг и всегда спрашивают: зачем тебе? Они, кажется, готовы, пока играет эта музыка, не задумываясь отдать своих сыновей или куски своих сыновей. Зачем? Зачем? Этот вопрос они испуганно зададут себе, когда музыка умолкнет».
Писателя- коммуниста Анну Зегерс не могло тревожить то, что творили нацисты с молодежью- будущим страны, которая воспитывалась в соответствии с гитлеровским рецептом: «Мы вырастим молодежь, перед которой содрогнется мир, молодежь резкую, требовательную, жестокую… В ней не должно быть ни слабости, ни нежности. Я хочу видеть в ее взоре блеск хищного зверя».
Отрезок пути Георг проделывает вместе со школьниками, членами «гитлерюгенд», совершающими туристический поход под руководством учителя. Георг сразу же обращает внимание на военную организацию этой группы: флажок, барабаны, построение. Перекличка, отрывистые приказы одного из мальчуганов, которые сразу же исполняются. Беглеца не оставляет мысль: «Разве не такие же вот мальчики вчера выследили Пельцера в Бухенау? Неужели и этот, с таким ясным, спокойным взглядом, барабанил в ворота?»
Учитель, с которым Георг вступает в разговор, прямо говорит, что эти мальчики не избегнут «решающего испытания» (то есть войны), «борьбы не на жизнь, а на смерть». Даже туристический поход превращен в тренировку: будущие солдаты ночуют под открытым небом, готовят себе пищу на костре, а наставник учит их оценивать окружающий ландшафт вовсе не с эстетической точки зрения: «Вчера, при помощи карт, мы уяснили себе, как можно было бы в наши дни занять вон тот холм. А затем отступали все дальше в глубь истории… понимаете, как его атаковало бы войско рыцарей, как римляне».
Устами безымянного узника писательница выражает глубокую боль и страх за всех этих обманутых юношей и девушек, которые, «пройдя через гитлерюгенд, трудовую повинность и армию, уподобятся детям из сказки, которых выкормили звери, а они потом растерзали собственную мать». Сурово- выразительный фольклорный мотив подчеркивает трагедию поколения немцев, юность которых совпала с кошмарными годами гитлеровской диктатуры.
Анализируя многие аспекты внутреннего положения Германии, Зегерс развивает и углубляет мотивы, прозвучавшие в произведениях Б. Брехта («Страх и отчаяние в третьей империи», 1938), Клауса Манна («Мефистофель», 1936), Ф. Вайскопфа («Лисси», 1937) и других прогрессивных немецких писателей 30-х годов.
Проблема сопротивления диктаторскому режиму занимает важное место в немецкой литературе 30-40-х гг.: она прослеживается в творчестве почти всех прогрессивных писателей. Тема открытой вооруженной борьбы раскрывалась ими «на инонациональном материале – австрийском, испанском; только он дал им возможность создать в 30-е годы образ народа, поднявшегося против фашистской реакции». Нельзя не согласиться с этим выводом Н.С. Лейтес (в книге «Немецкий роман 1918-1945 годов), равно как и с мыслью о том, что антифашистская литература искала «в людях, в их судьбах и взаимоотношениях, в их внутреннем мире ответ на вопрос о социальных и психологических корнях победы гитлеризма. Она стремилась найти и воплотить в художественных образах потенции демократического возрождения немецкого народа».
В романе «Седьмой крест» последовательно проводится мысль о том, что в трудящихся массах имелись силы, способные спасти Германию; они воплощены Анной Зегерс прежде всего в образах коммунистов Гейслера и Валлау, изображенных в минуту решающих испытаний.
Личность в исключительной ситуации, на узкой полосе между жизнью и небытием, — этот мотив был весьма популярен в модернистской литературе 20-40-х гг., особенно у писателей- экзистенциалистов. В большинстве их произведений варьировалось так называемая «пограничная ситуация»: человек перед лицом смерти ( А.Мальро, Ж.-П. Сартр, А.Камю). Их герои подчас люди активные, однако цель действия для них дело третьесортное, а участие в борьбе лишь средство хотя бы ненадолго вывести из состояния оцепенения опустошенную душу. Борьба и действие становятся азартной игрой, ставкой в ней является жизнь, а «пограничная ситуация» рассматривается как одно из проявлений абсурдности мира, в котором все одинаково правы и все в равной степени виноваты.
Персонажи многих произведений Анны Зегерс тоже оказываются в обстоятельствах крайних, чрезвычайных, они ощущают леденящую близость гибели, им ведомы чувства страха и отчаяния. Но ситуация, ставящая человека на грань между жизнью и смертью, осмысливается писательницей как закономерность обострившейся до предела классовой борьбы, а Гуллю и Георгу далеко не безразлично, на какой стороне баррикады их место. В трактовке их поведения романистка идет в русле традиций прогрессивной мировой литературы, в которой также довольно часто обыгрывается этот мотив. Зегерс вспоминала, в частности, о сильном впечатлении, оставшемся у нее от книг Д. Лондона: он многократно использовал драматическую коллизию исключительных обстоятельств, воспевая человеческое мужество и волю.
Любовь к жизни – характернейшая особенность положительных героев Анны Зегерс, ровно как и их готовностью пожертвовать жизнью во имя высоких коммунистических идеалов.
Имея в виду высокие цели, ради которых они живет и борется, Георг Гейслер говорит Паулю Редеру: «Это то, что сильнее всего на свете». Как лейтмотив проходит через роман мысль о «нерушимом» и «несокрушимом» человеческом духе, носителями коего являются коммунисты. В то же время коммунисты обрисованы в романе отнюдь не как исключительные личности.
Не совсем обычным путем раскрыт образ Эрнста Валлау. Он появляется на страницах романа в четвертой части третьей главы, однако читатель уже имеет определенное представление о нем: в самые трудные минуты, в сложных ситуациях побега, Георг Гейслер вспоминает своего старшего товарища и мысленно советуется с ним, ибо для него Валлау является образцом стойкости и мужества. Следователь Оверкамп с первого взгляда понимает, что «эта крепость неприступна», хотя он увидел «низенького измученного человека, некрасивое маленькое лицо, растущие на лбу треугольником темные волосы, густые брови, между ними – рассекающая лоб резкая морщина. Воспаленные и от этого суженные глаза, нос широкий, картошкой, нижняя губа вся искусана».
продолжение
--PAGE_BREAK--У Анны Зегерс довольно часто образ строится на контрасте внешнего и внутреннего, и в данном случае «негероический, неказистый» облик Валлау еще резче подчеркивает его несгибаемость. Основные вехи жизни рабочего-коммуниста прорисовываются вопросами следователя: после каждого из них в памяти допрашиваемого вновь оживают подробности минувшего, и каждый его мысленный ответ – своего рода прощальный монолог, обращенный к соратникам по борьбе, к потомкам.
Сцена допроса Эрнста Валлау построена на передаче потока сознания героя, находящегося на пороге смерти. Но если этот прием у модернистов призван был в конечном счете показать слабость человека перед силой обстоятельств, то в романе «Седьмой крест» с его помощью подчеркнута стойкость дела, которому он служит. «Ледяной поток молчания» ошеломляюще действует на следователей и часовых, подслушивающих за дверью, заключенного уводят несломленного и непобежденного. Писательница использует в этом эпизоде выразительные детали: «Лицо Валлау уже не бледное, оно светлое… в комнате остается его молчание – и не хочет отступить». Побежденными оказываются те, в чьих руках огромная власть.
Величие Валлау подчеркнуто и в сцене его смерти. Когда в комнату, где его уже в который раз допрашивали с пристрастием, входит Циллих и узник понимает, что это конец, он, видя в проеме двери слабый свет дня, «крошечный голубой уголок осени», думает о том, что «законы вселенной нерушимы и будут жить, несмотря ни на какие потрясения».
Мужество коммунистов помогает остальным беглецам, привязанным к крестам, собрать все силы перед лицом смерти. Не дрожит больше бывший лавочник Фюльграбе, испугавшийся было собственной смелости и добровольно сдавшийся властям после побега: «Он смотрел прямо перед собой… словно сама смерть, рассердившись, приказала ему в эти последние часы вести себя достойно. И на его лице лежал отблеск того света, в сравнении с которым ослепляющая лампа Оверкампа была только жалкой коптилкой». Утрачивает былую робость Пельцер – его лицо «стало смелым, черты заострились».
Роман заканчивается словами безвестного узника концлагеря Вестгофен, в которых выражены мысли и его товарищей-антифашистов, и автора: «Все мы знали, как беспощадно и страшно внешние силы могут терзать человека до самых глубин его существа, но мы знали и то, что в самой глубине человеческой души есть что-то неприкосновенное и неприступное навеки».
На первый взгляд в Георге Гейслере нет ничего необычного или героического. Его образ дан через восприятие множества людей – и тех, кто его давно и хорошо знает, и общавшихся с ним в течение нескольких часов или минут. Зегерс естественно сочетает характеристику Георга другими персонажами с авторским описанием его внутреннего мира, его состояния в тот или иной момент побега. Изображение душевной жизни Гейслера, как и других героев-беглецов, исполнено глубокого драматизма: они показаны в моменты принятия важнейших решений, способных круто изменить судьбу.
Писательнице удалось заглянуть в самые глубины человеческой психики, высветить потаенные уголки души. Она не стремится сделать героев лучше, чем они есть на самом деле. В первые минуты побега Гейслер «был только животным, вырвавшимся на свободу». Его поведением руководит инстинкт: он боится утонуть в болоте, «словно эта смерть – другая, чем та, от которой он бежал». Состояние затаенности подчеркнуто изображением внешних реакций: «Волосы Гейслера встали дыбом, он весь ощетинился». Первые мгновения свободы ему вдруг «неудержимо захотелось покончить со всем этим». Но в самый критический момент для него надежной опорой становится мысль о Валлау, о его несокрушимой стойкости и спокойствии. Георг позже почти постоянно будет вести мысленный диалог со страшим другом, советоваться, соизмерять с его убеждениями свои думы и поступки.
Писательница развивает, таким образом, тему преемственности поколений, прозвучавшую уже в ранних ее произведениях. Она вовсе не склонна к прямолинейной трактовке поведения героя, у которого все страхи и сомнения исчезают, стоит лишь вспомнить о старшем товарище. Очень тонко и точно показаны многочисленные, почти мгновенные переходы Георга от отчаяния к надежде, от страха к решимости, от беспредельной скорби и чувства обреченности к спокойствию и решимости бороться до конца. Верх берут разум, аналитическое начало, воплощенные для Гейслера в «отзвуках голоса Валлау», в опыте революционеров многих стран, оплаченном самой дорогой ценой – кровью и жизнями людей.
Став невольным свидетелем охоты на Пельцера и слыша истошный рев толпы («точно какие-то неведомые существа, о которых никто даже не подозревал, что они есть на земле, вдруг осмелели и вылезли на свет»), он мгновенно собирается: «В душе прозвучал тихо, чисто и ясно несокрушимый, незаглушаемый голос, и Георг почувствовал, что готов сейчас же умереть так, как он не всегда и жил, но как всегда хотел бы жить: смело и уверенно».
Внутренний мир Гейслера раскрывается в непрерывной связи с окружающей его действительностью, от которой не может изолировать человека даже тюрьма: «Точно по какому-то закону природы, какой-то общей системой кровообращения эта кучка закованных в кандалы, истерзанных людей была связана с живым пульсом мировых событий». Когда Георг на четвертое утро после побега прочитал в газете о сражениях за Теруэль и о вторжении японцев в Китай, он не был особенно удивлен, ибо ни колючая проволока, ни часовые, ни пулеметы так и не могли окончательно изолировать заключенных. Бои, которые ведут в разных концах планеты братья по классу, — это и их, заключенных, кровное дело. Причастность к большому миру, сознание собственной ответственности за происходящее составляет один из источников силы и стойкости коммунистов. Судьба Георга Гейслера неразрывно связана с судьбой страны и рабочего класса, обстоятельства его личной жизни переплетаются с драматическими событиями истории Германии и всего мира.
Обдумывая исходную коллизию, возможные варианты сюжета и систему образов, писательница приходила к мысли, что главным персонажем должен стать человек, который вопреки всему уйдет от преследователей: «Я хотела показать, почему другие не спаслись и почему спасся этот один». Георг Гейслер думает не просто о сохранении собственной жизни (как Фюльграбе, Пельцер или Бейтлер); главный мотив, движущий им, — возможность продолжать борьбу, твердая уверенность в том, что он не одинок: «Спокойствие, Георг! У тебя много друзей. Сейчас они разбросаны по свету, но это ничего. У тебя куча друзей – мертвых и живых».
Успешный исход побега обусловлен не только личным мужеством Гейслера, но и усилиями многих людей, принимающих участие в его судьбе. В этом романе вновь с большой силой прозвучала мысль о великой силе «слабых», тема солидарности простых людей, перед которой оказывается бессильным даже самый мощный в истории человечества механизм розыска и подавления.
В одном из эпизодов комендант концлагеря Фаренберг высокопарно заявляет: «В нашей стране ни один беглый преступник не найдет убежища. Наш народ здоров. Он изгоняет больных и умерщвляет безумных». Однако известие о побеге узников из Вестгофена побуждает к активным действиям множество людей, и не только коммунистов. На глазах читателя происходит своеобразная передача эстафеты, или, как удачно выразилась Т.Л. Мотылева, «цепная реакция солидарности». С одной стороны, контакта с Георгом ищут Франц Марнет и Герман Шульц, с другой – выстраивается цепочка: Пауль Редер – Фидлер – Кресс – Рейнгард, завершающаяся моряком с «Вильгельмины», человеком решительным, готовым на любой риск.
Повествуя об этих простых людях, Анна Зегерс не только поднимает вопрос о резервах сопротивления фашизму в гитлеровской Германии, но и открывает перспективу в будущее, связывая именно с простыми людьми надежду на демократическое обновление страны.
VII. ОБРАЗ ТОЛПЫ В РОМАНЕ
В роман введено несколько второстепенных, эпизодических персонажей, случайно оказывающихся рядом с Георгом Гейслером: Готлиб Гейдрих по прозвищу «Грибок», «Щуренок», Биндер, доносящий на беглеца в гестапо. Их реплики и поступки свидетельствуют о том, что эти обыватели, в общем-то безразличные ко всему на свете, являются на деле пособниками режима. Каждый их них в отдельности производит жалкое или комическое впечатление, но сбившиеся в толпу, они становятся страшной силой.
Фашисты еще в 20-е гг. сделали ставку на «человека с улицы», как писал автор «научного» исследования о штурмовых отрядах, было установлено, что господство над улицами – «ключ к власти в государстве» (откровения нацистских главарей и ссылки на фюрера мир вновь услышал на Нюрнбергском процессе, над преступниками против человечности). Преследователи настигают одного из беглецов и отрезают ему все пути к спасению. Видя толпу, оцепившую квартал, Беллони понимает, что это конец. «Ведь эти люди, — думал он, — для того и столпились в переулках, чтобы сделать бегство невозможным». Безобидные сами по себе зеваки, домохозяйки, случайные прохожие оказываются, в сущности, соучастниками убийства.
В одном из очерков, вошедших в цикл «В Америке», М. Горький показал динамику рождения «страшного животного», «которое носит тупое имя – Mob – толпа». Каждый человек в ней обезличен – «сотни пустых глаз принимают единое выражение». «Mob только ощущает, она только видит. Она не может претворять своих впечатлений в мысли, душа ее – нема и сердце – слепо», но она всегда готова на что-то стадное. Слепая в своей ярости толпа несколько раз появляется на страницах романа «Седьмой крест» (в частности, в сцене поимки Пельцера), и нетрудно установить сходные моменты в ее описании с упомянутым очерком Горького. Оказавшись в такой толпе, обыватель освобождается от необходимости размышлять, обретает желанное состояние бездумья.
В романе Зегерс есть примечательный эпизод: Фриц Гельвиг, воспитанник сельскохозяйственного училища, попадает в необычную ситуацию: его курткой воспользовался бежавший из концлагеря Георг Гейслер, и от показания этого юноши зависит дальнейший ход расследования. Невольно в голову Гельвига приходят «крамольные» мысли о том, что за колючей проволокой «не одни негодяи да сумасшедшие», возможно к их числу относится и «его» беглец. «Сердце его почему-то сжалось. И зачем только у него сегодня свободные вечер! Лучше бы вокруг него были привычные товарищи, шум, военные игры, марши».
Переданные в форме несобственно — прямой речи мысли Фрица Гельвига показывают его смятение перед необходимостью самостоятельно оценить ситуацию, самому думать и принимать решение – он уже отучен от этого. «Он вырос среди неистового рева труб и фанфар, криков “хайль” и топота марширующих отрядов. И вдруг сегодня все это как будто на миг прервалось, музыка и барабаны, и стали слышны те легкие, тихие звуки, которые обычно неуловимы».
Но не только эту цель преследовали нацисты, учитывая психологию толпы и спекулируя на ее инстинктах. Совершая толпой преступления во имянацистского режима, люди оказывались связанными круговой порукой и каждый из них считал виновным прежде всего не себя, а многих других.
Стадный инстинкт и бездумное исполнение любых приказов старших по чину, званию, стали нормой, затронувшей все области жизни Германии. Сцену охоты за Беллони завершают два весьма характерных эпизода.
Преследователи обнаруживают беглеца, укрывающегося за трубой. «” В ноги”, — сказал один из двух парней, прятавшихся за вывеской на краю крыши соседнего дома. Второй, преодолев легкую дурноту, а может быть волнение, сделал, как ему приказал первый, прицелился и выстрелил». Беллони, собрав все силы, перебрасывает тело через решетку, окаймлявшую крышу, — и разбивается насмерть.
Бездумное исполнение приказов продолжается и в больнице. «” Вам нужно только констатировать смерть, — сказал более молодой врач пожилому. – Какое вам дело до ног? Ведь не от них же он умер”, Преодолев легкую дурноту, старший выполнил то, что приказал ему младший».
Эти эпизоды построены на повторяемости ситуаций: один приказывает, другой, «преодолев легкую дурноту», исполняет. Вполне возможно, что исполнитель сам по себе и неплохой человек, но фашистская система приучила его безоговорочному повиновению.
VIII. ВТОРОСТЕПЕННЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА В РОМАНЕ
Более углубленно среди второстепенных персонажей прорисован образ Франца Марнета, в прошлом соратника и друга Георга Гейслера. Это не случайно, поскольку в Марнете сконцентрированы черты многих коммунистов, оказавшихся в изоляции и потерявших связь со своими организациями после прихода фашистов к власти. Известие о Георге меняет ход мыслей Марнета, он переживает мучительный стыд, думая о собственном относительном благополучии и пассивности. Смелый побег заключенных и пример так и не покорившихся палачам Валлау и Гейслера служит катализатором, ускоряющим восстановление утраченной или ослабленной решимости к борьбе у многих героев.
В обрисовке второстепенных действующих лиц у Анны Зегерс (как и у Л. Толстого) очень большую роль играет описание внешнего облика, выражения лица, взгляда, характерного жеста. Писательница не случайно в большом объеме использует этот прием. Атмосфера «третьей империи» такова, что люди опасаются говорить открыто, страшатся нечаянно высказать затаенные думы. Однако взгляд может сказать многое, и романистка, давая его психологическую расшифровку, устанавливает политическую позицию персонажа.
Когда жена Кресса узнает, кому они дадут приют, и в ее глазах «вспыхнул какой-то блеск», Рейнгард безмолвно слушает сообщение Фидлера и Георге – только резко меняется выражение его лица: «Это было выражение человека, который наконец опять видит перед собой то, что является для него в жизни главным, ради чего он всем готов пожертвовать, о чем знает, что оно нерушимо, хотя часто бывает так скрыто, что истощаются силы и иссякают надежды; и вот оно опять тут, оно само пришло к нему».
В романе много смертей. Но гибель «государственных преступников» воспринимается людьми вовсе не как заслуженная кара. Наоборот, она вызывает еще большее отвращение к режиму и делает легендарными имена погибших. Даже «в предположениях праздношатающихся» в «возбужденных рассказах женщин» разбившийся насмерть Беллони «еще парил долгие часы над крышами, полупризрак, полуптица».
Смерть Альдингера высвечивает то лучшее, что сохранилось вопреки всему в душах его односельчан, будит их совесть: «Проходя мимо Вурцева окна, люди кривили рот, и никто уже не скрывал своего презрения… Люди спрашивали себя: как же это вышло, что именно Вурц забрал власть? И его представляли себе уже не в ореоле этой власти, а таким, каким он был последние четыре дня – дрожащим и в мокрых штанах».
Далекие от политики люди, отнюдь не симпатизирующие Гейслеру (Меттенгеймер, его дочь Элли), начинают сознавать, что власть попирает их человеческое достоинство, оказывают ей молчаливое, но упрямое сопротивление.
Когда гестаповский следователь Оверкамп пытается во время допроса выведать у Элли подробности личной жизни Георга, узнать от нее сведения о его друзьях, «молодая женщина, такая мягкая и тихая, замкнулась в себе с неслыханным упорством. Оверкамп почувствовал, что допрос, как выражались между собой следователи, завяз».
И у ее отца, Меттенгеймера, проявляется то же упорное, молчаливое сопротивление давлению со стороны властей. Ставший объектом слежки, он уже не испытывает былого страха. «Пусть шпионят, — говорил он снбе даже с некоторой гордостью, — они наконец узнают, что такое честный человек». Солидарность с бывшим нелюбимым зятем заставляет Меттенгеймера сделать первый шаг на пути сопротивления нацистскому режиму.
Взаимоотношения в семье Гейслеров не были идеальными: Георг не всегда находил общий язык с матерью; разошлись его пути с братьями, по принуждению надевшими коричневые рубашки штурмовиков. Однако мать, знающая о том, что их квартира находится под неусыпным наблюдением гестапо, без колебания решает предостеречь сына. С этой же целью предпринимает шаги один из его братьев, а другой, найди он какую-нибудь возможность помощи, «не пожалел бы ни себя, ни своей семьи».
Всех этих героев побег Гейслера заставил задуматься над тем, что происходит в стране, побудил к активной работе мысли, а это в условиях фашистской Германии означало оппозицию власти. Комендант концлагеря Фаренберг признает в конечном счете свое бессилие: он «понял, что гоняется не за отдельным человеком, лицо которого он знает, силы которого имеют предел, а за силой безликой и неиссякаемой». Сила эта воплощена в романе в образах пастуха Эрнста, женщины из Либаха, плакавшей при виде колонны заключенных; в Валлау, в пасторе Зейце, уничтожившем одежду, оставленную Георгом в соборе; в начавшем думать Фрице Гельвиге; в рабочих Марнете и Шульце; в антифашистах Редере, Фидлерах, Крессах, Рейнгардте… – в тех людях, которые в совокупности и образуют немецкий народ.
Анна Зегерс, нисколько не приукрашивая действительность, дает точное представление о настроениях и образе мыслей широких слоев рядовых немцев. Хотя нацистская идеология и подчинила себе достаточно большое их количество, труженики являются огромной потенциальной силой освободительной борьбы.
Один из коммунистов, безымянный узник Вестгофена, восстанавливая в памяти цепь последних событий, подводит горький итог: «В первые же месяцы после прихода Гитлера к власти сотни наших руководителей были убиты во всех концах страны. Часть казнили открыто, часть замучили в лагерях. Целое поколение было истреблено. Вот о чем мы думали в то страшное утро, и впервые мы высказывали эти мысли вслух, впервые заговорили о том, что при таком поголовном истреблении и уничтожении у нас уже не будет смены». Эти слова – ответ на мучительный вопрос о том, почему движение сопротивления в Германии оказалось малодейственным. Однако седьмой крест все-таки остался незанятым. Десятки людей, помогающих Георгу Гейслеру, пробудились от летаргии и делают первые шаги в борьбе против диктатуры. В этом залог неминуемого краха фашизма.
IX. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ МАСТЕРСТВО АННЫ ЗЕГЕРС
Художественное мастерство Анны Зегерс сказывается в построении сюжета, в динамичности и концентрированности действия, в выверенной, четкой композиции. В ее основу положен принцип «сжатого времени»: история страны, происшедшие и происходящие в ней социальные процессы, судьба людей на протяжении многих лет – все это находит отражение в описании событий семи дней.
Из множества персонажей (их в романе около ста) ни один не является «проходным», необязательным – каждый из них несет определенную смысловую нагрузку, выполняет строго обозначенную функцию в раскрытии основного идейного замысла.
Постоянная смена места действия, введение новых и новых героев (они появляются и в заключительных эпизодах), смена ракурсов изображения, чередование общих и крупных планов не производит впечатления калейдоскопичности, поскольку роман прочно скреплен единством действия: в нем все стянуто к побегу семерых, на котором и дается «срез всей народной жизни».
В романе «Седьмой крест» достигнуто, по терминологии Л. Толстого, единство «генерализации и мелочности» в художественном изображении действительности: ставя важнейшие проблемы и обнажая главные начала жизни, писательница проявляет удивительную зоркость к деталям, к незначительным на первый взгляд частностям, которые позволяют сделать видимым время и ощутимой эпоху. Страницы философских размышлений перемежаются лирическими отступлениями; страстная публицистическая речь автора соседствует с подчеркнуто нейтральным повествованием; символические обобщения чередуются со сценками чисто бытового характера.
Изображая эволюцию Георга Гейслера и душевное раскрепощение тех, кто ему помогает, писательница поднимает важнейшую проблему возрождения немецкого народа, связывая решение этой задачи прежде всего с коммунистами.
Значительное внимание Анна Зегерс уделяет показу процесса восстановления или обретения героями принципов истинно человеческой жизни.
Всеведущий автор пристрастен в лучшем смысле слова: сливая свою речь со словами того или иного персонажа, Зегерс оценивает общественные явления, людей, тенденции социального развития. Голос автора удачно дополняется голосом коллективного рассказчика: не названный по имени узник и заключенные, от имени которых он обращается к читателю, комментируют происходящее и высказывают свои суждения, подытоживающие очередной этап классовой борьбы и содержащие прогноз на будущее. Эти своеобразные коллективные монологи, как и авторские исторические экскурсы, многочисленные фольклорные мотивы и библейские реминисценции, усиливают эпическое звучание романа.