Говорят,фамилия Гумилёвых происходит от латинского слова humilis, что значит: смиренный.
НиколайСтепанович Гумилёв родился 3(15) апреля 1886 года в Кронштате, где СтепанЯковлевич дослуживал последний год корабельным врачём перед выходом в отставку.Николай родился бурной штормовой ночью, и, по семейному преданию,
старая нянька предсказала, что у него «будет бурнаяжизнь».С раннего возраста он делал себя сам, и потому признавал над собоютолькособственный суд.
9 февраля1887 года был подписан высочайший приказ о выходе
С.Я.Гумилёва в отставку с мундиром и пенсионом,- пососедству с летней императорской резиденцией, в Царском Селе, уже был облюбовантихий дом на Московской улице, в который и перебралась семья.
Особымпристрастием к наукам младший Гумилёв не отличался ни в детстве, ни в юности. Но в пять лет ужеумел читатьи не без удовольствия сочиняя, выискивая из обилия слов имннорифмующиеся. Полчив первоначальное минимальное образование на дому, николайуспешно слал экзамен в приготовительный класс Царскосельской гимназии, однаковскоре забоел ивынужден был прервать занятия.
Семья решила переехать Тифлис, из-за открывшегося в1900 году у Дмитрия туберкулёза. Время проведённое на Кавказе,-более двухлет-было очень насыщенным и многое дало юному Гумилёву. 8 сентября 1902 года, вгазете «Тифлисский листок » было опубликовано его стихотворение «Я в лес бежализ городов …»
В 1903 годуон вернулся в Царское Село уже автором целого альбома- пусть откровенноподрожательных, но искренних- романтических стихотворений.
Именноздесь, в Царском селе, впервые за долгие гимназические годы учебное заведениестало хоть сколь-либо привлекать Гумилёва. В седьмой класс был определён
интерном (вольнослушателем). Николай СтепановичГумилёв посветил памяти директора гимназии, поэта Иннокентия ФёдоровичаАнненского, строки поистине благодарного ученика:
Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокийкабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющийпоэт.
Десяток фраз, пленителных и странных,
Как бы случайноуроня,
Он вбрасывал в пространство безымянных
Мечтаний-слабогоменя…
Довольно болезненный в детстве, он вопрекифизической слабости всегда старался верховодить, всегда претендовал на рольвождя- и был им. Сдетства застенчивый, всячески преодолевал и этот недостаток.Быть может, и стихи стал сочинять не в последнюю очередь из жажды славы: никтовокруг не умел, а его фамилия уже в газете напечатана была- значит, и в этом онвыше других. А самовосприятие гордости и вовсе не знало ни границ, ни мелочей:это была памятливая гордость.
Масканадменного конквистадора, явленная молодым поэтом в первой своей книге,- немгновенное озарение, не случай ный образ, не дань юношеским мечтанием; она — своего рода символ. Конечно, и щит, и завеса, ипанцирь. Но в первую очередь всеже – символ, по которому безошибочно узнавался автор.
«Путьконквистадоров» Николай Гумилёв издал на деньги родителей за год до окончаниягимназии, в 1905 году, когда ему исполнилось 19 лет. К этому времени он уже двагода как был знаком с Анной Горенко, и не просто знаком: ей посвящены стихи в первойкниге.
«Путьконквистадоров» Гумилёв никогда не переиздавал, откровенно давая понять, что исам считает первую книгу пробой пера, уроком, подготовкой к творчеству, но несамим творчеством, достой ным его, Гумилёва, уровня. Только три стихотворения извсего сборника, да и то переделанные, отшлифованные, можно даже сказать –огранённые, счёл он возможным потом «вернуть» читателям.
Но «Путьконквистадоров», конечно, не просто добросовестно выполненый «урок», а иначавшее оформляться, очерчиваться самостоятельное миропонимание. Будьпо-другому, книжка, как многие прочие, выходившие тогда, прошла бы незамеченой.Однако ж вскоре после её выхода в
№ 11 «Весов» появилась рецензия написанная ВалериемБрюсовым. Это было для Гумилёва важным, и, с присущей ему памятливостью, ондолгие годы хранил признательность своему открывателю: сначала- как влюблённыйи прилежный ученик; затем- как коллега и даже как оппонент.
Аттестатзрелости он получил уже двадцатилетнем, 30 мая 1906 года. А ещё до официальногозавершения курса обучения появилось желание поехать за границу. Думается, втом, что он уехал в Париж, просматривается не страсть к наукам (хотя Гумилёв ипоступил в Соборну), а в первую очередь его неуемная страсть к путешествиям.
Конечно,отъезд сделал и без того не слишком большой круг его литературных знакомств ещёболее узким. К творчеству он относился как к работе, к ремеслу, в котором тожеесть мастера и есть подмастерья- в зависимости от владения приёмами, техникой.И несмотря на то, что он усиленно ищет «границу, где кончается опыт иначинается творчество», всё же в этот период именно опытами отдаёт больше всеговремени и сил, изучает законы стихосложения.
Брюсов,теперь уже явно взяв шевство над юным подопечным,
Помогал ему не только литературными консультациями.Он свёл Гумилёва со своими парижскими знакомыми, уберёг его от некоторых ошибоки поспешных шагов.
Первыйпарижский период характерен ещё и тем, что Гумилёв впервые столкнулся сизданием журнала. Затем в его жизн будет немало подобных попыток, но «Сириус»-первая из них. Сама идея возникла во время знакомств с русскими художниками М.Фармаковским и А. Божеряновым.
Вернувшись вмае 1907 года в Россию, 20 июня он уже вновь был в Париже, пытаясь осмыслитьслучившееся с ним за два киевско-московско-петербургских месяца: и встречу сБрюсовым, и освобождение от воинской службы, и очередной отказ Анны Горенковыйти за него замуж..О эти отказы, столь глубоко ранившие душу«конквистадора»! Известно, что после двух из них Гумилёв пытался покончить собой.
Несмотря навсе трудности пребывания во Франции — и материальные, и нравственные, — Гумилёвне забывал об основном, как он для себя определил, деле – литературномтворчестве. Собиралась вторая книга – вышедшей в январе 1908 года сборник«Романтические цветы», изданный за свой счёт и посвящённый Анне АендреевнеГоренко.
О«Романтических цветах» будет затем с издёвкой писать газета «Царскосельскоедело», оторая никогода не упускала случая продемонстрировать своё отношение кГумилёву; не слишком корректно отзовётся о книге и журнал «Образование» доселехваливший его стихи «мертворождёнными, рассудочными и холодными» и убеждалачитателей в том, что «если признать основным принципом искусства нераздель-
ность формы и содержания, то стихи г. Гумилёва пока большейчастью не пойдут под понятие искусства».
Но дверецензии – Валерия Брюсова и Иннокентия Анненс-
кого – стали определяющим для Гумилёва и его книги,как именно первый и последний аккорды.
Когда–то,три года назад, подписывая «Путь конквистадоров»
Директоругимназии, девятнадцатилетний гимназистперечислил в надписи произведения Анненского:
Тому, кто был влюблён, как Иксион,
Не в наши ралости земные, а в другие,
Кто создал Тихих Песен нежный сон –
Творцу Лаодамии
От автора
Теперь эстетАнненский достаточно подробно перечислил достоинства «Романтических цветов»,сделав это не просто живо, но и даже как-то гурманно-изящно.
Это быловремя именно исканий, о чём говорит как уход в «Романтических цветах» отдекадентства «Пути конквистадоров», так и уход в последующих книгах отсимволизма «Романтических цветов».
«Одна изсокровеннейших мыслей» к тому времени уже начинала получать воплощение вэкзотических стихах. Причина конечно, не только в первом краткосрочномпутешествии в африку и увлечённости этим континентом; причина прежде всего впопытке найти наиболее полный, оптимальный способ самовыражения на уровне целойплатформы, системы.
Экзотичностьтоже была необходимым кирпичиком в планомерном делании Гумилёвым самого себя.Имя его всё чаще появляется на страницах газет и журналов, и далеко не всегдакак поэта: только в 1908 году он выступает с рассказами, новеллами, рецензиямии статьями в «Весах», «Речи», «Русской мысли», «Весне»… Расширяется круг еголитературных знакомств – как парижских, так и, в меньшей пока степени,петербургских.
В 1909-1910годах его пристрастия и антипатии опредилились ещё более явно. Во-первых, этонаметившийся отход от Брюсо-
Ва. Во-вторых – жажда общественно-литератунойдеятельности, в которой он хотел играть свою, по его мнению, не второстепеннуюроль. Создание совместно с С. К. Маяковским журнала «Апполон», одним нзактивнейших сотрудников которого Гумилёв затем станет; и в попытке основатьсвой журнал «Остров» (выйдет всего два номера); и в создании Обществаревнителей художественного слова («Академии стиха»). И, в-третьих, этоотношение к путешествиям не как к забавам или развлечениям, но как к потребности,без исполнения, которой он не мыслил и твор-
Чества. В ноябре 1909 года он отправляется вАбиссинию уже не набегом, а – с экспидицией академика Радлова.Однако результатпревзошел ожидания и самого Гумилёва, так как увлечение переросло в страсть.Экзотика в поэзии Гумилёва, никогда не была самоцелью, но если сначала онаприсутство-
вала как выражение мечты (начиная с детскоговозраста, со стихотворения об «Озере Дели», написанном в шесть лет), то затем,в зрелом возрасте, стала отражением его, гумилёвского мировидения и бытия.
К концу 1909года фамилия Гумилёва стала известна всему Петербургу – как это часто бывает,из скандальной хроники.
Поводом послужила дуэль между Гумилёвым и Волошиным,состоявшаяся из-за Елизаветы Ивановны Дмитриевой, с кото-
Рой Гумилёв познакомился ещё в Париже, в мастерскойхудожника Гуревича.
К 1910 годуНиколай Гумилёв добился того, о чём думал и в гимназии и в Париже: он не простостал заметным поэтом, но и играл заметную роль в литературных делах. Всемитеперь как-то забыто, что он тогда ещё учился в университете. Вот разве чтосовсем необычный по нашим временам документ напо- минает об этом – прошениеректору о разрешении вступить в брак с А. Горенко.
В апреле1910 года произошли два знаменательных события: вышла третья книга стихов«Жемчуга» и 25 апреля состоялось венчание с Анной Андреевной; спустя неделюмолодожёны отправились во Францию, в свадебное путешествие. Впрочем, едва изнего вернувшись, Гумилёв тут же, в сентябре, уехал в Африку: его по-прежнемуманила Аддис-Абеба.
Книга«Жемчуга» посвящена Брюсову.
Однако книгане случайно приобрела широкую известность и не случайно была сразу замеченалитературной критикой. Дело тут, конечно, не только в ставшемк тому временизвучным имени и не только в упорчившемся положении Гумилёва. Быть может, одних«Капитанов» было бы достаточно для того, чтобы понять, что «Жемчуга» — непродолжение раннего пути, а в какой-то степени уже и выбор нового, болеесамостояте- льного.
Как бы тамни было, нопри подходе к «Жемчюгам» не стоит забывать, что это – книгачеловека, всего пять лет назад выпустившего первый свой, ученический сборник.Разница между ними – первый и третьим, — как легко убедится, огромная. Болеетого, в «Жемчугах» уже зреет зерно будущего направления – того самого акмеизма,который, по убеждению Гумилёва, должен будет спасти отечественную поэзию. Когдачитаеь:
И апостол Петр в дырявом рубище,
Словно нищий, бледен и убог, -
понимаешь, что поэт и научился, и осмелился небесноеопу- скать до земного, осязаемого, а не только земное опускать до земного, а нетолько земное возносить до романтических заоблачных высей.
Одной изосновных проблем литературного процесса 1910 года стала проблема символизма.
«Цех поэтов»был задуман осенью и обсуждён в «Аполлоне» с привлечением Городецкого,Лозинского, Нарбута, Мандельштама, Зинкевича, Ахматовой… 20 октября уже сос-
тоялось первое заседание, 1 ноября – второе, вЦарском Селе.
Принявший кэтому времени участие в создании нескольких журналов и литературнойорганизации, в которой верховодил всё-таки пе он, а Вячеслав Иванов, Гумилёв наэтот раз взял в свои руки все бразды.Убеждённый в том, что стихи может писать каждый грамотный человек, овладевший техникой,ремеслом, Гумилёв и останавливается именно на таком названии – цех. Своёпредназначение Гумилёва видел в том, чтобы руководить.
Созданный в1911 году «Цех Поэтов» был как раз той организацией, и структура, инаправленность, и порядки которой вполне импонироали Гумилёву. Разделив участниковна «мастеров» («синдиков»), которых было всего два – Городе-
цкий и сам Гумилёв, — и «подмастерьев», Гумилёввменял в обязаность «подмастерьям» беспрекословное повинивение, работу над«вещью» по указанию «мастера» и запрет на публи-
кацию без разрешения «мастера» (для публикацийиспользова-
лись «Апполон» и созданные при «Цехе» журнал ииздатель-
ство, которые назывались одинакого:«Гиперборей»).
Выдержатьподобное мог далеко не каждый, и потому многие «подмастья» в скором будущемпокинут свой «Цех». Блок, который был в «Цехе» единственный раз – наорганизацион-
ном собрании 20 октября, — назвал объединение«Гумилёвско-Городецкими обществом», а впоследствии записал: «Футуристы в целом,вероятно, явление более крупное, чем акмеизм. Последние – хилы, Гумилёватяжелит «вкус», багаж у него тяжёлый, а Городецкого держат, как застрельщика сименем; думаю, что Гумилёв конфузится и шокируется им нередко».
Акмеизм какпрграмма зародился в «Цехе Поэтов», но это было несколько позже. Поначалу же«Цех», насчитывавший 26 членов, вбирал в себя представителей разныхнаправлений, большей частью как раз не акмеистов.
О созданииакмеизма было официально заявлено 11 февраля 1912 года на засудании «Академиистиха», а в №1 «Аполлона» за 1913 год появились статьи Гумилёва «Наследиесимволизма и акмеизма».
Единственный, кому, как учителю акмеизма, сохранил приверженность самГумилёв, даже когда он уже перерос созданную школу, был Готье. Его стихивключены Гумилёвым в «Чужое небо», а затем выпущена и самостоятельная книгапереводов «Эмали и камей».
Видимо, вэстетической программе Готье Гумилёву наиболее импонировали декларации, близкиеему самому: «Жизнь – вот наиглавнейшее качество в искусстве; за него можно всёпро- стить»; «…поменьше медитаций, празднословия, синте- тических суждений;нужна только вещь и ещё раз вещь». А непосредственно в поэтическом творчестве –программное стихотворение «Искусство», заканчивающиеся строками:
Работать, гнуть, бороться!
И лёгкий сон мечты
Вольётся
В нетленные черты.
Создавая«Цех Поэтов», а за ним и акмеизм, Гумилёв не отрицал достижений символизма,наоборот – призывал взять из него лучшее. Разве что в выпущенной в этом же,1912 году книге «Чужое небо» современники увидели некие черты про-
явления нового направления.
«Чужое небо»- книга более «простая», чем предыдущие; быть может, именно потому, что в нейтеперь уже не демон-
стрируются достижения формы, — в этом нет нужды: всем уже – и себе самому – ондоказал, что может, что овладел. Интере-
сна книга и тем, что автор в ней представлен и каклирик, и как эпик (поэмы «Блудный сын» и «Открытие Америки»), и как драматург(одноактная пьеса в стихах «Дон Жуан в Египте»), и как переводчик (стихиТеофилия Готье).
«Чужое небо»действительно являет собой лучшую из вышед-
ших до 1912 года Гумилёва – по лиризму, по земным ив то же время возвышенным чуствам, воспетым в ней, по тщательной дозировкизмоционального (любовная лирика) и рациональ-
ного («Искусство» Готье), экхотического,«конквистадорс-
кого», но уже в ином преломлении («ОткрытиеАмерики», «Абиссинские песни», «У камина») и приземлённо-бытового («Из логовазмиева…»).
Этот год,предельно насыщенный литературными делами (кроме названного, вышло немалостатей: о Кузьмине, Брюсове, Цветаевой, Иванове, Блоке, Гуревиче, Зенкевиче идр.; сделаны доклады; посещались «Вечера Случевского» и т.д.), был насыщен исобытиями личной жизни: вместе с Ахма-
товой была предпринята поездка в Италию; родился сынЛев. Гумилёв со своим племянником Сверчковом, в апреле 1913 года, через Одессуморем отправился в Африку. Коллекция,которую они там собрали, по мнению специалистов, по своей полноте стоит навтором месте после коллекции, привезённой Миклухо-Маклаем.
Обафриканских экспидициях Гумилёва можно было бы напи-
сать отдельную книгу. Частично написал еёса поэт – встихах «Шатра», в «Африканском дневнике», часть которого недавно обнаружена.
«Чужомунебу» суждено было стать последней «мирной» книгой поэта. Следующая, «Колчан»,вышла только спустя че-
тыре года. Правда, было немало промежуточныхпубликаций в периодике – как стихов, так и прозы, тех же «Записок кавале-
риста».
Спустя 24дня после объявления войны, 24 августа, насмотря на полученное ещё в 1907 годуиз-за косоглазия освобождение, он записывается добровольцем в лейб-гвардииуланский полк.
В 1944 годуАнна Ахматова напишет:
Две воцны, моё поколение,
Освещали твой страшный путь.
Но первуювойну он не воспринял как «страшный путь». Дру-
гие ритмы и мотивы слышались ему:
Солдаты громко пели, и слова
Невнятны были, сердце их ловило.
— «Скорей вперёд! Могила,так могила!
Нам ложем будет свежая трава,
А полгом – зелёная листва,
Союзником – архангельская сила».
Как и ковсему, что делал, к своему участию в войне Гумилёв отнесся крайне серьёзно.Добившись зачисления «охотником» в армию и выбрав кавалерию, он тут же сталтренироваться, совершенствоваться в стрельбе, езде и фехтовании.
СлужилГумилёв прилежно, отличался храбростью – о том говорит и быстрое егопродвижение до прапорщика, и два Георгиевских креста – 5 и 3 степени,которыедавались за исключительное мужество. Был в уланском полку, затем вгусарском.
В Собрании сочинений Гумилёва, кроме этоговоспоминания, собрано и немало других, говорящих о том, что и в полку онстарался не выходить из сферы творчества: писал и читал стихи, рисовал, дажевёл споры о поэтике, когда попадался собеседник.
Уйдя на фронтв 1914 году, Гумилёв, естественно, выбрал из литературной жизни столицы, не могна неё влиять. В другом, военном мире создавалась и другая поэзия. Стихи,написанные им на фронте, значительно отличаются не только от «Жемчугов», но иот «Чужого неба»,- достаточно прочесть хотябы «Наступление», чтобы увидетьотличие.
«Цех Поэтов»распался, что ещё раз подтвердило: Гумилёв был в нём стержнем, основным звеном.Гумилёв стал публи-
ковать в«Биржевых ведомостях» свои «Записки кавалериста», которые появились в течениегода и привлекали внимание публики. Всего состоялось 12 публикаций,сопровождённых пометкой: «От нашего специального военного корреспон-
дента».
Эти«Записки…» да ещё письма и воспоминания товарищей свидетельствуют о том, чтотрагичности происходящего Гумилёв не ощущал. Он жаждал героизма – и потомугероизм в первую очередь видел.
В концедекабря 1925 года вышла книга стихов «Колчан», в которую поэт включил и то, чтобыло создано им на фронте.
Книга посвящена Татиане Викторовне Адамович, с которойпоэтпознакомился до войны, в январе 1914 года.
В этом жегоду Анна Ахматова написала посвящённое мужу стихотворение «Колыбельная», вкотором есть и её отношение к войне, и ощущение происходящего как именно горя:
Было горе, будет горе,
Горю нет конца.
Да хранит святой Егорий
Твоего отца.
В книге жеГумилёва, вышедшей почти в это же время, чита-
ем:
И воистину светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами войнов видны.
Тружеников, медленно идущих
На полях, омоченных в крови,
Подвиг сеющих и славу жнущих,
Ныне, Господи, благослови.
Вероятно,включай в себя сборник только подобные сти-
хотворения, он и остался бы в том времени – как его,времени как его, времени, знак. Но в книге много как довоенной, так и в 1914годах созданной лирики, любовной и философской, и именно эти стихи определяютлицо нового сборника – новое лицо поэта.
«Колчан»,собрал в себе, по замыслу автора, «стрелы»- стихи, передающие состояниячеловека на войне: это и «Война», и «Пятистопные ямбы», и «Наступление», и«Смер-
ть». Но не меньше в нём стрел Амура. И – стрелострой фило-
совской мысли.
Открывающеекнигу стихотворение «Памяти Анненского» в некотором роде символично: оно – ипамяти собственного ученичества, долгого, кропотливого, упорного, но – завершив-
шегося. Несколько «итальянских» стихотворений –«Вене-
ция», «Фра Беато Анджелико», «Рим», «Генуя» — автобиогра-
фины, в них нашли отражение впечатления, полученныево время поездки в Италию в 1912 году вместе с Ахматовой. Но стихи эти,конечно, значительно глубже, чем просто «дневни-
ковые записи», как это нередко бывало раньше,-наступил новый этап развития. До сих пор – не всегда, естественно, но часто –Гумилёв строил своё творчество из того материала, который попадался под руку:важно было соответствие форме.
Теперь вматериале «со стороны» особой нужды не было – его с избытком давала душа,которой, слава Богу, было над чем трудиться – и над африканскими, французскими,италь-
янскими встречами; и над фронтовыми нвблюдениями; инад петербургскими событиями… Происходило какое-то перера-
спределение ролей, о котором – в «Разговоре»:
И всё идёт душа, горда своим уделом,
К несуществующим, но золотым полям,
И всё спешит за ней, изнемогая, тело,
И пахнет тлением заманчиво земля.
Если война ибыла важна для Гумилёва, то – в личном плане, как ещё один из способов вечногоего самоутверждения, но никак не в плане творческом – как, к примеру, та жеАфрика. Этот перелом – и в то же время нерасторжимое единство всего, чтоотражено в «Колчане»,- автор воплотил в одном из лучших произведений сборника –поэме «Пятистопные
ямбы», где взаимодополняющие сосуществует всё, чтособра-
но в душевном мире поэта: и путешествия, и экзотика,и лю-
бовь, и война, и раздумья над смыслом жизни. Да,душа всё ещё
Глас Бога слышыт в воинской тревоге
И Боьими зовёт свои дороги,
но она ужепомышляет и о другом – о том даже, чтобы самой собою распоряжаться:
Есть на море пустынном монастырь
Из камня белого, золотоглавый,
Он озарён немеркнущею славой.
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь…
В тот золотой и белый монастырь!
Достигший«высокого косноязычья», Гумилёв в «Колчане» окончательно выходит на собственныйсвой путь. Произошла переоценка ценностей, о которой можно догадаться по строч-
кам:
Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной.
Ясно, чтопуть «конквистадорства» в том его виде, как до сих пор, уже отринутокончательно.
Посленеудачной сдачи экзаменов на офицерское звание и болезни Гумилёв получил назначениев экспедиционный корпус за границу и в июле 1917 года прибыл в Париж. Позднеевысказывалось предположение, что был он развед- чиком.
Как всякийвоенный человек, Гумилёв в этой поездке был занят в первую очередь военнымихлопотами, которых в 1917 году, особенно после проишедшей в России Февральскойреволюции, было немало.
Лондонскийпериод связан с именем Б.В.Анрепа – худож-
ника, близкого знакомого Ахматовой. Именно он помогГумилёву войти в новый ритм, познакомив его с английскими писателями; ему же,уезжая, Гумилёв оставил свои записные книжки и черновики, которые Анрепвпоследствии передал Г.П.Струве.
Октябрьскаяреволюция, естественно, изменила планы и экс-
педиционного корпуса, и бывших союзников России.Косну-
лось это и планов Гумилёва.
1917 год были годом интенсивных творческих раздумий, чему в немалой степени способствовалопарижское окруже-
ние.
Вернувшисьиз Лондона, он с головой ушёл в литератуную деятельность, не сомневаясь в том,что сможет возглавить литературную жизнь Петрограда. По возращении его ждали нетолько лавры: прекратил существование едва дотянувший до осени 1917 года второй«Цех Поэтов», надо было возрождать «Гиперборей».
Организаторские способности Гумилёва, его деятельная энергия,соединённая с признанным к тому времени мастер-
ством, не могли остаться незамеченными хотя бы потой простой причине, что сам он этого бы не позволил. Духовный его подъём,объясняемый возращении в литературу, счастливо совпал с открывшимисявозможностями. Он переиздаёт свои книги («Жемчуга», «Романтические цветы»),издаёт одну за другой новые(«Мик», «Фарфоровый павильон», «Костер»), читаетлекции в многочисленных студиях иобъединениях, занимается активной переводиской деятельностью, снова воз-вращаетсяк литературной критике.
Творческая иобщественная деятельность Гумилёва в первые же годы после возвращения из-заграницы сделала его одним из самых значительных литературных авторитетов.Десятки выступлений в институтах, студиях, на вечерах принесли ему широкуюизвестность и сформировали вокруг него довольно широкий круг учеников.
Всеукрепляющийся авторитет Гумилёва не мог не оказывать определённого влияния налитературную политику, тем более что и сам Гумилёв не только не был от неё встороне, но всяче-
ски старался на неё воздействовать. Гумилёвпостепенно от-
теснял Блока.
Подойдя к20-м годам как основатель акмеизма, интересный критик, оригинальный драматург(трагедия «Отравленная туника», драмы «Дон Жуан в Египте», «Актеон», «Игра»,«Гондла», «Дитя Аллаха»), Гумилёв, конечно, в первую очере-
дь воспринимался как поэт, чьё мастерствостановилось всё совершенней.
Однаковышедший в 1918 году сборник «Костер» не привлёк особого внимания критики. Этакнига, во многом не прохожа на прежние, вызывает интерес тем, что энергия,ранее обраща-
емая поэтом в экзотику, теперь напавлена в иноерусло. Это – самая русская по содержанию из всех книг Гумилёва.
В «Котре»поэт продолжает размышлять о тайнах творчества («Творчество»), но это уже не тебезапелляционные размышле-
ния, что ещё несколько лет назад выходили из-подпера убеж-
дённого акмеиста. И «Норвежские горы», «Стокгольм»,«Эзбе-
кие» — не экзотика, а углублённый опыт души; поэт неприпа-
рирует чувство, а пытается его выразить, — и этотоже необычно для былого Гумилёва. Но иначе и не могли бы появиться такиепоистине жемчужины его лирики, как «О тебе» и «Сон».
Вто же времязимою 1918-1919 годов Гумилёв много пишет об Африке. Это своего родапрощательный вздох, воспомина-
ние о том, чему не суждено повториться.
Историяразвития творчества Гумилёва – история опозданий. Как поздно закончил онобучение в гимназии, так поздно за-
вершил и поэтическое ученичество, и затем события,проис-
ходящие вне, находили в нём отражение лишь спустявремя.
Книга«Шатёр» была посвящена племяннику, выходила два-
жды, в очень отличающихся вариантах (севастопольскоеиздание и ревельское). Совершая с В.А.Павловым, флаг-секре-
тарём наркома морских сил, поездку в Крым в 1921году, буквально за месяц до гибели, Гумилёв издал её в Севастополе, в серии«Издания“Цеха Поэтов”». Уезжая, он уже увозил ссобой тираж. Вернувшись, значительно переработал сборник – снова в короткийсрок, менее чем за месяц,- и передал его реве-льскому издательству «Библиофил»,представитель которого находился тогда в Петрограде.
Интереснаякак иллюстрация к биографии поэта и владению им техникой стиха, книга не сталаи не могла стать заметным явлением в его творчестве, тем более что выпущенамежду двумя помстине вершинными сборниками: «Костром» и «Огненным столпом».
Читая«Огненный столп», даже не вспоминаешь об акмеизме. Поэт оказался намного шире иглубже созданной им школы. Иной мир – таинства души, чувств и пророчеств –сходит с её страниц. В «Огненном столпе» есть только Гумилёв.
Как первомсвоём сборнике – «Пути конквистадоров»- Гумилёв пытался найти маску, так впоследнем – «Огненном столпе» — стремиться он понять тайну мироздания идвижения души, зачастую независимые от человеческого желания.
Одну изсвоих книг Гумилёв хотел назвать: «Посредине странствия земного». О выходекниги с таким названием даже сообщалось в газете «Жизнь искусства» — в те дни,когда Гу-
Милёв был уже арестован… Не назвал, боясь, что такоеназва-
ние сократит ему жизнь.
«Огненныйстолп» и вышел как раз посредине нормального по срокам земного странствия:автору – известному поэту и путешественнику, профессору, неутомимомуорганизатору и руководителю – было 35 лет. Взлёт. Расцвет. Вершина. И книга,посвящённая второй жене, Анне Николаевне Энгель-
гардт, подтверждала это. «Лучшей из всех книгГумилёва» назвал её тогда же один из критиков.
Эту, лучшуюсвою книгу ему уже не суждено увидеть напеча-
таной.
Отказавшисьот надуманных красивостей и книжности, в «Огненном столпе» поэт простымисловами, которых чурался раньше, размышляет о жизни и смерти, о любви иненависти, о добре и зле, поднимаясь до филосовских высот и оставаясьпри этомпредельно земным. Его мысли о душе, пронизывающие почти все стихотворения, — потребность осмысления именно земного пути.
Как ивсякому большому поэту, Гумилёву был присущ дар предвидения. И потомустихотворение «Память» — это попытка итога и в то же время – пророчества: воттаким я был, вот этим жил, к этому стремился, но – останется ли всё это, тем лионо было, чтобы остаться? И «Заблудившийся трамвай»- стремле-
ние осознать свой, тот самый земной пока ещё, путь:
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет.
Как в «Душеи теле», так и здесь, в «Заблудившемся трам- вае»,- уже разъединяемое единство телесного и духовного.
Об этом же –земном и космическом, известном и непознан-
ном, смерти и бессмертии – стихотворение «Звёздныйужас». Как в «Поэме начала» мы видим, что только земной жизнью можетвозродиться жизнь иная, а значит, то, что несёт в себе человек, уникально,неповторимо, — так и в «Звёздном ужасе» открывается единственностьчеловеческого я, которое не в силах.
Произошла ипереоценка отношения к творчеству. Это уже не повторение готовой формулыТеофилия Готе из «Искусства», это осознание, что «Солнце останавливали словом,Словом разрушали города». А потому и откровение, которое в полной мере можнопонять, только помня предыдущие манифесты Гумилёва, — откровение:
Но забыли мы, что осияно
Только слово средь земных тревог
Сказано, сто слово – это Бог.
Грешно нето, что забыли, а то, что не вспомнили. В «Огнен-
ном столпе» идёт как раз лавинонарастающий процесстаких «вспоминаний», которые зачастую напрочь отрицают былые признания, возносяавтора над собою недавним.
Я не оскорбляю их неврастений,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительныминамёками
На содержимое выеденного яйца.
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Яучу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во Вселенной,
Скажет: «Я