Ф.М.Достоевский. «Дневник писателя». (1873.1876-1877. 1880-1881.)
Тарасов Ф. Б.
Хотяавтор «Дневника» изредка печатал в нем небольшие рассказы(«Мальчик у Христа на елке», «Мужник Марей»,«Столетняя», «Сон смешного человека», «Кроткая»),его основное содержание составляли публицистические статьи, а также очерки,фельетоны, подходящие моменту мемуары. Литературная деятельность Достоевскогобыла сопряжена с «тоской по текущему», другими словами, с глубокиминтересом к современным событиям, характерным явлениям, выразительным деталямокружавшей его действительности. Наблюдая за всеми оттенками развития«живой жизни», он с неослабным вниманием следил за отражением еепроявлений в русской и иностранной периодике. По признанию очевидцев, писательежедневно просматривал газеты и журналы «до последней литеры»,стремясь уловить в богатом многообразии значительных и мелких фактов ихвнутреннее единство, социально-психологические основания, духовно-нравственнуюсуть, философско-исторический смысл.
Такаяпотребность диктовалась не только своеобразием романистики Достоевского, вкоторой органично сплавились вечные темы и злободневные проблемы, мировыевопросы и узнаваемые детали быта, высокая художественность и остраяпублицистичность. Писатель всегда испытывал страстное желание говорить напрямуюс читателем, непосредственно влиять на ход социального развития, вноситьнезамедлительный вклад в улучшение отношений между людьми. Еще в издаваемых имсовместно с братом в 1860-х годах журналах «Время» и«Эпоха» печатались его отдельные художественно-публицистическиеочерки и фельетоны.
ОднакоДостоевский намеревался выпускать сначала единоличный журнал «Записнаякнига», а затем — «нечто вроде газеты». Эти замыслы частичноосуществились в 1873 году. когда в редактируемом им в это время журнале князяВ.П. Мещерского «Гражданин» стали печататься первые главы«Дневника писателя». Но заданные рамки еженедельника и зависимость отиздателя в какой-то степени ограничивали как тематическую направленность статейДостоевского, так и их идейное содержание. И вполне естественно, что онстремился к большей свободе в освещении «бездны тем», волновавшихего, к раскованной беседе с читателями прямо от своего лица, не прибегая куслугам редакционных и издательских посредников.
С1876 по 1881 год (с двухлетним перерывом, занятым работой над «БратьямиКарамазовыми») Достоевский выпускал «Дневник писателя» уже каксамостоятельное издание, выходившее, как правило, раз в месяц отдельныминомерами, объемом от полутора до двух листов (по шестнадцать страниц в листе)каждый. В предуведомляющем объявлении, появившемся в петербургских газетах, онразъяснял: «Это будет дневник в буквальном смысле слова, отчет одействительно выжитых в каждый месяц впечатлениях, отчет о виденном, слышанноми прочитанном».
Ив самом деле, на его страницах автор заводит пристрастный разговор,перемежающийся с личными воспоминаниями, о разных вещах и внешне вроде бысовсем не соприкасающихся сферах — о внешней и внутренней политике, аграрныхотношениях и земельной собственности, развитии промышленности и торговли,научных открытиях и военных действиях. Внимание писателя привлекаютжелезнодорожные катастрофы, судебные процессы, увлечение интеллигенцииспиритизмом, распространение самоубийств среди молодежи. Его беспокоит распадсемейных связей, разрыв между различными сословиями, торжество «золотогомешка», эпидемия пьянства. искажение русского языка и многие другиебольные вопросы. Перед читателем открывается широчайшая историческая панорамапореформенной России: именитые сановники и неукорененные мещане, разорившиесяпомещики и преуспевающие юристы, консерваторы и либералы, бывшие петрашевцы инародившиеся анархисты, смиренные крестьяне и самодовольные буржуа. Читательзнакомится и с необычными суждениями автора о личности и творчестве Пушкина,Некрасова, Толстого...
Однако«Дневник писателя» — не многокрасочная фотография и не калейдоскоппостоянно сменяющих друг друга пестрых фактов и непересекающихся тем. В неместь свои закономерности, имеющие первостепенное значение. И о чем бы низаводил речь автор «Дневника» — будь то общество покровительстваживотным или литературные типы, замученный солдат или добрая няня, кукольноеповедение дипломатов или игривые манеры адвокатов, кровавая реальность террористическихдействий или утопические мечтания о «золотом веке»-его мысль всегдаобогащает текущие факты глубинными ассоциациями и аналогиями, включает их вглавные направлении развития культуры и цивилизации, истории и идеологии,общественных противоречий и идейных разногласий. Причем при освещении стольразнородных тем на предельно конкретном и одновременно общечеловеческой уровнеДостоевский органично соединял различные стили и жанры, строгую логику ихудожественные образы, «наивную обнаженность иной мысли» и конкретныедиалогические построения, что позволяло передать всю сложность и неодномерностьрассматриваемой проблематики. В самой же этой проблематике он стремилсяопределить ее этическую сущность, а также «отыскать и указать, повозможности, нашу национальную и народную точку зрения». По мнениюДостоевского, всякое явление современной действительности должнорассматриваться сквозь призму опыта прошлого, не перестающего оказывать своевоздействие на настоящее через те или иные традиции. И чем значительнее национальное,историческое и общечеловеческое понимание злободневных текущих задач, темубедительнее их сегодняшнее решение.
Такаяработа, кажущаяся непосильной в наше время и целой редакции, полностьюзахватывала Достоевского и требовала от него огромного напряжения физических идуховных сил. Ведь ему одному необходимо было собирать материал, тщательноготовить его, составлять, уточнять, успеть издать его в срок, уложившись взаданный объем. Чрезвычайная добросовестность заставляла Достоевского понескольку раз переписывать черновики, самого рассчитывать количество печатныхстрок и страниц. Боясь за судьбу рукописей, он сдавал их в типографию лично илипередавал через жену, незаменимую помощницу, которая активно участвовала вподготовке «Дневника писателя» и в его распространении. После каждоговыпуска Достоевский, по свидетельству очевидца, «несколько дней отдыхалдушою и телом… наслаждаясь успехом...».
Читая«Дневник писателя» сегодня, не перестаешь удивляться, может быть,самому главному в нем, что и через сто лет многие авторские выводы не толькожгуче актуальны, но и жизненно необходимы при совестливой, глубокой ипо-настоящему реалистической проверке нравственного содержания тех или иныхзадач и соответствия выбираемых для их осуществления средств. И вряд ли стоитсомневаться, что они еще долго останутся актуальными, хотя действительностьсильно меняется и неузнаваемо изменится в будущем.
Думается,тайна неумирающего значения необычной и непривычной для нас публицистикизаключается не столько в ее точности и остроте, сколько в мудром проникновениив самую сердцевину рассматриваемых проблем, а также в единстве, котороеобнаруживается в предельно разнообразном содержании. Поэтому, очерчиваятематический круг публицистики Достоевского с ее болью и тревогой, чрезвычайноважно выделить в ней руководящие идеи, раскрывающие внутреннюю логику пороюневидимой связи несходных фактов, событий, явлений, обнажающие общие корни техили иных «больных» вопросов жизни и подсказывающие пути их решения.
ПублицистикаДостоевского дает редкий и выразительный, но, к сожалению. недостаточноусвоенный урок многостороннего и предугадывающего понимания современной емудействительности. Пожалуй, более чем кто-либо из русских писателей онпристально всматривался в эту действительность, когда в пореформенной Россиисовместились «жизнь разлагающаяся» и «жизнь вновьскладывающаяся», когда «все вверх дном на тысячу лет».
Писателячрезвычайно озадачивало, что в эпоху «безалаберщины» и «великихобособлений» возникает «куча вопросов, страшная масса все новых,никогда не бывавших, до сих пор в народе неслыханных». Однако сложность«теперешнего момента» усугублялась в его представлении тем, что«каждый ответ родит еще по три новых вопроса, и пойдет это все crescendo.В результате хаос, но хаос бы еще хорошо: скороспелые решения задач хужехаоса» (I, 25, 174). Хуже потому, что не вылечивают социальные болезни, алишь загоняют их вглубь. Не лучше и прямолинейные решения, страдающиевоинствующей односторонностью. Как среди «старичков».иконсерваторов, так среди «молодых» и либералов, замечает писатель,«народились мрачные тупицы, лбы нахмурились и заострились,- и вес прямо ипрямо, все в прямой линии и в одну точку».
Будучипринципиальным противником скороспелых и прямолинейных решений, Достоевскийтщательно изучал текущие явления в эту «самую смутную, самую неудобную,самую переходную и самую роковую минуту, может быть, из всей истории русскогонарода» в свете великих идей, мировых вопросов, всего исторического опыта,запечатлевшего основные свойства человеческой природы. Характеризуя собственнуюпублицистическую методологию, он говорил о необходимости давать «отчет особытии не столько как о новости, сколько о том, что из него (события)останется нам более постоянного, более связанного с общей, с цельнойидеей». По его мнению, нельзя «уединять случай» и лишать его«права быть рассмотренным в связи с общим целым».
Впредставлении Достоевского идеалы возникающей потребительской цивилизациидалеко не безобидны для нравственного состояния личности и направленияисторического развития, поскольку укрепляют в человеке «ожирелыйэгоизм», делают его неспособным к жертвенной любви, потворствуютформированию разъединяющего людей гедонистического жизнепонимания. И тогда«чувство изящного обращается в жажду капризных излишеств иненормальностей. Страшно развивается сладострастие. Сладострастие родитжестокость и трусость… Жестокость же родит усиленную, слишком трусливуюзаботу о самообеспечении. Эта трусливая забота о самообеспечении всегда, вдолгий мир, под конец обращается в какой-то панический страх за себя,сообщается всем слоям общества, родит страшную жажду накопления и приобретенияденег. Теряется вера в солидарность людей, в братство их, в помощь общества,провозглашается громко тезис: „Всякий за себя и для себя“… всеуединяются и обособляются. Эгоизм умерщвляет великодушие» (I, 25, 101).
Глубокоепонимание подобных нетривиальных причинно-следственных связей и непрямолинейныхзакономерностей общественного развития позволяло Достоевскому еще в зародышераскрывать нравственную половинчатость различных новоиспеченных идеалов, аточнее идолов, не искореняющих, а лишь иначе направляющих и тем усложняющихизвечные пороки людей, приспосабливающихся к ним. Таких идолов или«невыясненных идеалов» в системе его размышлений можно назвать еще«несвятыми святынями». Он писал, что не может жить без святынь, новсе же хотел бы святынь хоть капельку посвятее, не то стоит ли мипоклоняться?" Несвятых святынь, превращающихся при бездумной фетишизации в«мундирные» идеи, Достоевский находил вокруг себя предостаточно — например, фальшивые лозунги свободы, равенства и братства, ведущие на деле кторжеству посредственности и денежного мешка. Чутье на такие перевертыши, когдаза речами о правде скрывается ложь, за претензией на истину и здравый смысл — мошенничество, за стремлением к подвигу — злодейство и т. п., у него былонеобыкновенное. И он постоянно снимал позолоту с благородных по видимостиформулировок, обнажал в них не всегда осознаваемые глубинные мотивы, невходящие в поле зрения «мудрецов чугунных идей» и «исступленнойпрямолинейности».
Поэтомуважное значение в публицистике Достоевского имеет критическое рассмотрениевнедряемых в социальное сознание репутаций различного рода деятелей,своеобразие которых заключается не в высоком духовно-нравственном состоянии ихдуши, а в привилегированном социальном положении, в достижениях ума и таланта.Перед условными лучшими людьми, как он их называл, преклоняются как 6ы попринуждению, в силу их социально-кастового авторитета, который меняет своиформы при перестройке конкретно-исторических обстоятельств. Писатель и наблюдалкак раз одну из подобных смен, когда от прежних условных людей «как быудалилось покровительство авторитета, как бы уничтожилась ихофициальность» (княжеская, боярская, дворянская) и их место занималипрофессиональные политики, деятели науки, денежные дельцы… С беспокойствомотмечал он, что никогда в России не считали новую условность — «золотоймешок» — за высшее на земле, что «никогда еще не возносился он натакое место и с таким значением, как в последнее наше время», когдапоклонение деньгам и стяжание захватывают все сферы жизни и когда под эгидойэтой новой условности наибольший авторитет приобретают промышленники, торговцы.юристы и т. п. «лучшие люди». Достоевский считал, что развратительнееподобного поклонения не может быть ничего, и с опасением обнаруживал везде егоразвращающее воздействие: «В последнее время начало становиться жутко занарод: кого он считает за своих лучших людей… Адвокат, банкир, интеллигенция».(Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради 1860 — 1881 гг., с. 587).
К«лучшим людям», по его наблюдению, все чаще стали относить деятелейнауки, искусства и просвещения: «Решили наконец, что этот новый и»лучший" человек есть просто человек просвещенный,«человек» науки и без прежних предрассудков" (I. 23. 156). Номнение это трудно принять по очень простому соображению: «человекобразованный не всегда человек честный», а «наука еще не гарантируетв человеке доблести».
Противоречиемежду образованностью и нравственностью Достоевский относил к числу важнейших вновое время и постоянно отмечал его. «Или вы думаете,- обращался он к тем,кто видел в повышении образования панацею от всех бед,- что знания,»научки", школьные сведеньица (хотя бы университетские) так ужеокончательно формируют душу юноши, что с получением диплома он тотчас жеприобретает незыблемый талисман раз навсегда узнавать истину и избегатьискушений, страстей и пороков?" По его убеждению, своеобразие научнойдеятельности, требующей, казалось бы, самоотвержения и великодушия,обнаруживает тем не менее «низменность нравственного запроса,нравственного чувства», что не способствует духовному просветлению идушевному оздоровлению человека. Отсюда и естественное появление высокообразованныхи прехитрых монстров с многосложной жаждой интриги и власти, а также таких,например, вопросов: «Но многие ли из ученых устоят перед язвой мира?Ложная честь, самолюбие, сластолюбие захватят и их. Справьтесь, например, стакою страстью, как зависть: она груба и пошла, но она проникнет и в самуюблагородную душу ученого. Захочется и ему участвовать во всеобщей пышности, вблеске… Напротив, захочется славы, вот и явится в науке шарлатанство, гоньбаза эффектом, а пуще всего утилитаризм, потому что захочется и богатства. Вискусстве то же самое: такая же погоня за эффектом, за какою-нибудьутонченностью. Простые, ясные, великодушные и здоровые идеи будут уже не вмоде: понадобится что-нибудь гораздо поскоромнее: понадобится искусственностьстрастей» (I, 22, 124).
Вэпоху всевозможных смешений и сложных сочетаний, коварных идолов ираздвоенности поведения Достоевский придавал особое значение духовнойтрезвости, нелегкому умению отделять зерна от плевел, способности распознаватьеще в истоках порочные движения «натуры», нередко глубоко спрятанныепод покровом самых благопристойных форм неосознанного эгоистического лицемерия,престижных видов деятельности или даже человеколюбивых идей.
Понаблюдению Достоевского, наступили такие времена, когда со всей остротой исерьезностью встают проблемы честной неправды или искренней лжи, то естьбессознательной подмены подлинных ценностей мнимыми, безотчетно укороченного,непродуманного до конца отношения к разным вопросам жизни. В результате людитеряют способность замечать, что затемнился идеал прекрасного и высокого, чтоизвращается и коверкается понятие о добре и зле, что нормальность беспрерывносменяется условностью, что простота и естественность гибнут, подавляемыебеспрерывно накопляющеюся ложью. Так, наивное приятие условными лучшими людьмисвоей условности за нечто безусловное, самоотождествление с играемой в обществеролью придает их поведению невольный оттенок обманывающего актерства. В их душесоздается своеобразный «внутренний театр», поддерживающий естественностьвнешнего рисунка исполняемой роли и маскирующий пороки, что существенноусиливает взаимное непонимание представителей разных сословий и групп общества.Отрицательное значение игры в благородство, когда блестящая наружностьповедения светских людей, правительственных чиновников, литераторов, артистовсочетается с «недоделанностью» их души, а над сердцем и умом висит«стальной замочек хорошего тона», писатель видел в том, что онавместо действительной «красоты людей» создает фальшивую «красотуправил», которая не только маскирует пороки, но и незаметно помрачаетпростоту души и «съедает» ее подлинные достоинства. Ведь по какому-тоособому закону «буква я форма правил» незаметно скрадывают«искренность содержания», что мешает самосовершенствованию человека,укрепляет его «недоделанность».
Дажев таланте писатель находил часто неизбежную возможность излишней«отзывчивости» и «игривости», что опять-таки невольноусыпляет совесть, уклоняет от истины, удаляет от человеколюбия. Например,увлечение красным словцом или высоким слогом постепенно мельчит ум и огрубляетдушу у иного великодушного литератора или юриста. Вместо сердца у такогодеятеля начинает биться «кусочек чего-то казенного, и вот он, разнавсегда, забирает напрокат, на все грядущие экстренные случаи, запасикусловных фраз, словечек, чувствиц, мыслиц, жестов и воззрений, все, разумеется,по последней либеральной моде, и затем надолго, на всю жизнь, погружается вспокойствие и блаженство» (I, 23, 12).
Неразличениеправды, основанное на искренней лжи, Достоевский обнаруживал и в необузданномоптимизме современных прогрессистов, возлагавших надежду при движении квсечеловеческому братству на успехи культуры и цивилизации. Однако принепредвзятом взгляде оказывается, что в результате цивилизации люди приобрели«коротенькие идейки и парикмахерское развитие… циничность мысливследствие се короткости, ничтожных, мелочных форм», окультурились лишь вновых предрассудках, новых привычках и новом платье.
Ктому же набравшая силу буржуазная цивилизация порождала процессы, непобуждавшие к глубокой духовной культуре, которая преобразила бы весь стройдушевного мира человека и эгоистических стимулов его поведения и остановила быпериодические войны.
Напротив,согласно неявным законам, прогресс и «гуманность», не имеющиедостаточного духовного основания и ясного нравственного содержания, грозятобернуться и оборачиваются регрессом и варварством. Например, внешнеедостижение благородной цели равенства людей не облагораживает их внутренне.Ведь «что такое в нынешнем образованном мире равенство? Ревнивоенаблюдение друг за другом, чванство и зависть...» И никакие договоры неспособны предотвратить войны, если сохраняется подобное состояние человеческихдуш, видимое или невидимое соперничество которых порождает все новыематериальные интересы и соответственно требует увеличения разнообразиявсевозможных захватов. В результате мирное время промышленных и иных бескровныхреволюций, если оно не способствует преображению эгоцентрических началчеловеческой деятельности, а, напротив, создает для них питательную среду, самовызывает потребность войны, «выносит ее из себя как жалкоеследствие». Поэтому, считал Достоевский, необходимо трезво и, так сказать,заранее оценивать те или иные перспективы «хода дела», постоянно спрашиватьсебя: «В чем хорошее и что лучшее… В наше время вопросы: хорошо лихорошее?» Размышляя над этими вопросами, он отмечал в «Дневникеписателя»: «Ясно и понятно до очевидности, что зло таится вчеловечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что в никакомустройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же,что ненормальность и грех исходят от нее самой и что, наконец, законы духачеловеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны истоль таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судейокончательных...» (I, 25, 201).
Раскрываясложный духовный мир человека, многоразличные движения его свободной воли,Достоевский обнаруживал, что все они, несмотря на неодинаковое содержание иразные сферы действия, направлены обычно к самосохранению, господству инаслаждению. И в бытовых, служебных, любовных взаимоотношениях людей, и вовсеохватных принципах и идеях естественные гордо-эгоистические иагрессивно-гедонистические свойства человеческой природы, если их«натуральность» не пресечена и не подчинена действительноукорененному в бытии высочайшему идеалу, ведут потенциально и реально ксамопревозношению разнородных личностей, к их разъединенности и вражде. И необразованием, не внешней культурностью и светским лоском, не научными итехническими достижениями, а лишь «возбуждением высших интересов»,устремленных к идеям вековечным, к радости абсолютной, можно перестроитьглубинную структуру эгоистического мышления.
Без«великой нравственной мысли», т.е. без христианской веры, считалДостоевский, невозможно нормальное развитие, гармоничный ум и жизнеспособностьличности, государства, всего человечества, поскольку только в ней человекпостигает «всю разумную цель свою на земле» и осознает в себе«лик человеческий». Без обретения же смысловой полноты и высоты бытиечеловека оказывается неестественным и нелепым, связи его с различнымипроявлениями жизни становятся тоньше, а сама жизнь выливается в перекосы икатастрофы. Потому-то так тревожило писателя его время, когда с прогрессирующейбыстротой стало повсеместно распространяться безразличное и даженигилистическое отношение к высшим идеям человеческого существования как к«вздору» и «стишкам».
Ноименно в потере вековечных идеалов, высшего смысла, высшей цели жизни, висчезновении «высших типов» вокруг Достоевский находил первопричинуподспудного разлития нигилистической атмосферы, когда «что-то носится ввоздухе полное материализма и скептицизма; началось обожание даровой наживы,наслаждения без труда; всякий обман, всякое злодейство совершаютсяхладнокровно; убивают, чтобы вынуть хоть рубль из кармана. Я ведь знаю, что ипрежде было много скверного, но ныне бесспорно удесятерилось. Главное, носитсятакая мысль, такое как бы учение или верование» (I, 22, 31).
«Почемуже мы дрянь?» — спрашивал Достоевский, вникая в эти неосознанные учения ибезотчетные верования, и отвечал: «Великого нет ничего». В отсутствиипредставлений о величии и неслучайности человеческой жизни на земле онобнаруживал корни взаимообусловленных духовных болезней своего века.
Внародной вере в вечный свет Достоевский находил основу для настоящегопросвещения, без которого неосуществимо «великое дело любви». Смыслподлинного просвещения выражен, по его мнению, в самом корне этого понятия,есть «свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум,подсказывающий ему дорогу жизни». Такое просвещение и отличает, по егомнению, условных лучших людей от безусловных, которые познаются несоциально-кастовой принадлежностью, не умом, образованностью, богатством ит.п., а наличием духовного света в своей душе, благоустроенностью сердца,высшим нравственным развитием и влиянием. К таким людям он относил испоконвеков распространенных на Руси праведников, в которых ярко выражена«потребность быть прежде всего справедливыми и искать лишь истины».Народные святыни. а не науки и привилегии, отмечал писатель, указывают лучшихлюдей. «Лучший человек по представлению народному — это тот, который непреклонился перед материальным соблазном… любит правду и, когда надо, встаетслужить ей, бросая дом и семью и жертвуя жизнью» (I, 23, 161).
Приобщем взгляде на публицистику писателя прослеживается взаимосвязь тех свойств,которые составляют «благородный материал», входят в «эстетикудуши» безусловных лучших людей, получивших истинное просвещение испособных стать братьями другим. Праведность, правдолюбие, глубокий ум.возвышенность, благородство, справедливость, честность, подлинное собственноедостоинство, самоотверженность, чувство долга и ответственности, доверчивость,открытость, искренность, простодушие, скромность. умение прощать, органичностьи целостность мировосприятия, внутреннее благообразие и целомудрие — этидуховно-душевные черты, свидетельствующие о внутренней победе над эгоцентрическиминачалами неправедного строя жизни, определяют личности, перед которыми«добровольно и свободно склоняют себя, чтя их истинную доблесть»,перед которыми преклоняются «сердечно и несомненно».
Достоевскийсчитал, что не «начало только всему» есть личноесамосовершенствование, но и продолжение всего и исход. Оно объемлет, зиждет исохраняет организм национальности, и только оно одно, поскольку идеалгражданского устройства, складываясь исторически, является исключительнорезультатом «нравственного самосовершенствования единиц, с него иначинается… было так спокон века и пребудет во веки веков» (I, 26, 165).
Такимобразом, подлинное преуспевание общества в самых разных областях неразрывносвязано с внутренним нравственным благоустроенном его граждан. Говоря,например, о возможном изменении и оздоровлении чиновничьей деятельности,Достоевский подчеркивает, что оппозиция бюрократии бьет мимо цели:«Главного-то шагу и не видят… Сущность в воспитании нравственногочувства». Без учета этой сущности постоянное сокращение штатов приводиттем не менее к тому, что штаты парадоксальным образом как бы увеличиваются.Чиновники же, симулируя никак не определяемую нравственную активность, пытаютсяограничиться косметическими переменами. ничего по существу не меняя и рассуждаяпро себя: "… мы уж лучше сами как-нибудь там исправимся, пообчистимся,ну, что-нибудь введем новое, более, так сказать, прогрессивное, духу векасоответствующее, ну там станем как-нибудь добродетельнее или что..." Врезультате освобожденный от крепостной зависимости народ не имеетсамостоятельности и духовной поддержки, поскольку в земстве, общине, судеприсяжных и в других демократических формах общества «тянет к чему-топохожему на начальство». Назначаются ревизии, устраиваются комиссии, выделяющиеиз себя подкомиссии. Дотошные наблюдатели, замечает писатель, подсчитали, что«у народа теперь, в этот миг, чуть ли не два десятка начальственных чинов,специально к нему определенных, над ним стоящих, его оберегающих и опекающих. Ибез того уже бедному человеку все и всякий начальство, а тут еще двадцать штукспециальных! Свобода-то движения ровно как у мухи, попавшей в тарелку спатокой. А ведь это не только с нравственной, но и с финансовой точки зрениявредно, то есть такая свобода движения» (I, 27, 17).
Отсутствие«главного шагу» ослабляет, по мысли Достоевского, и различныеэкономические реформы, силящиеся сию же минуту, «вдруг и совсем дажекак-то внезапно, иной раз даже никак до того неожиданным предписаниемначальства», улучшить текущую действительность, повысить бюджетгосударства, погасить долги, преодолеть дефицит. Однако при такой торопливостидобиваются только «временной, материальной глади», воспроизводят вслегка подновленном виде лишь существующее. Эти «механически-успокоительныеутешения» не приводят к «действительно гражданскому,нравственно-гражданскому» порядку и сохраняют общую атмосферу для тех, ктоточит зубы на казну и общественное достояние, кто превращается «вкарманных промышленников, иные в дозволенных, а иные и прикрывать себяюридически не станут». Нравственно-гражданский беспорядок при паллиативномэкономическом процветании разлагает сознание наблюдающих его и укрепляетсоциальное нестроение. «Посмотрит иной простак кругом себя и вдругвыведет, что одному-де кулаку и мироеду житье, что как будто для них все иделается, так стану-де и я кулаком,- и станет. Другой, посмирнее, простосопьется, не потому, что бедность одолела, а потому, что от бесправицы тошно.Что же тут делать? Тут фатум» (I, 27, 17).
Дляодоления этого фатума необходимо, утверждал Достоевский, направить внимание«в некую глубь, в которую, по правде, доселе никогда и не заглядывали,потому что глубь искали на поверхности». Нужен «поворот голов ивзглядов наших совсем в иную сторону, чем до сих пор… Принципы наши некоторыенадо бы совсем изменить, мух из патоки повытащить и освободить». Следует,считал он, хоть на малую долю забыть о сиюминутных потребностях, сколь никазались бы они насущными, и сосредоточиться на «оздоровлениикорней», другими словами, на создании условий для сохранения народныхтрадиций и идеалов, для развития подлинного просвещения, для формированиябезусловных лучших людей. Тогда появится надежда на соборное разрешениеразногласий различных слоев общества, «всеобщего демократического настроенияи всеобщего согласия всех русских людей, начиная с самого верху». Тогда итекущая действительность с ее безотлагательными задачами, финансовыми иэкономическими проблемами может измениться не косметически только, арадикально, поскольку сама подчинится новому принципу и «войдет в смысл идух его, преобразится непременно к лучшему». Тогда и нравственность выйдетиз-под разрушительного управления экономики, которая (а вместе с ней науки,ремесла, техника) под ее воздействием станет более разумной и человечной,поскольку разумными и человечными станут и потребности людей.
Поубеждению Достоевского, в числе новых принципов следует твердо усвоить, чтонельзя искусственно подгонять историю и устраивать из нее водевиль (пороюжестокий и трагический), что всякие, даже здравые, новшества не осуществляютсяв один миг, а их успех определяется «предварительной культурой»,обогащенностью результатами духовного труда многих предшествующих поколений.
Надопомнить и не забывать, подчеркивал Достоевский, что истинный плодотворныйрезультат любого дела зависит не от верного денежного расчета и не отдеятельности мифического «нового человека», которого никто и нигде невидел и «новая нравственность» которого не поддается разумномууяснению, а от золотого запаса благородного человеческого материала, постоянносозидаемого растущими из древних корней н непрерываемыми духовными традициями.«Деньгами вы, например, настроите школ, но учителей сейчас не наделаете.Учитель-это штука тонкая; народный, национальный учитель вырабатывается веками,держится преданиями, бесчисленным опытом. Но. положим, наделаете деньгами нетолько учителей, но даже, наконец, и ученых; и что же? — все-таки людей ненаделаете. Что в том, что он ученый, коли дела не смыслит? Педагогии он,например, выучится и будет с кафедры сам отлично преподавать педагогию, авсе-таки педагогом не сделается. Люди, люди — это самое главное. Люди дорожедаже денег. Людей ни на каком рынке не купишь и никакими деньгами, потому чтоони не продаются и не покупаются, а опять-таки только веками выделываются; ну,а на века надо время, годков эдак двадцать пять или тридцать, даже и у нас, гдевека давно уже ничего не стоят. Человек идеи и науки самостоятельной, человексамостоятельно деловой образуется лишь долгою самостоятельною жизнью нации,вековым многострадальным трудом ее — одним словом, образуется всеюисторического жизнью страны» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя. М., 1989,с. 30).
Достоевскийне сомневался, что нравственные начала являются основой всему, в том числе и благополучиюгосударства, хотя оно на первый взгляд кажется зависимым от выигранных битв илихитроумной политики.
Длядостойной и долговечной жизни народам и государствам, полагал писатель,необходимо свято хранить высокие идеалы, ибо «как только после времен ивеков (потому что тут тоже свой закон, нам неведомый) начинал расшатываться иослабевать в данной национальности ее идеал духовный, так тотчас же начиналападать и национальность, а вместе падал и весь се гражданский устав, ипомеркали все те гражданские идеалы, которые успевали в ней сложиться… Сталобыть, гражданские идеалы всегда прямо и органично связаны с идеаламинравственными, а главное то, что несомненно из них только одних и выходят! Самиже по себе никогда не являются, ибо, являясь, имеют лишь целью утолениенравственного стремления данной национальности, как и поскольку этонравственное стремление в ней сложилось» (I, 26, 166).
Следовательно,политика чести и великодушия, которая подчиняется «нравственномустремлению» и которую не следует разменивать на торопливые барыши, есть«не только высшая, но, может быть, и самая выгодная политика для великойнации, именно потому, что она великая. Политика текущей практичности ибеспрерывного бросания себя туда, где повыгоднее, где понасущнее, изобличаетмелочь, внутреннее бессилие государства, горькое положение. Дипломатический ум,ум практической и насущной выгоды всегда оказывался ниже правды и чести, аправда и честь всегда кончали тем, что всегда торжествовали. А если и некончали тем, то кончат тем, потому что так того, неизменно и вечно, хотели ихотят люди» (I, 23, 66).
Пологике Достоевского, принципы «святости текущей выгоды» и«плевка на честь и совесть, лишь бы сорвать шерсти клок» могутвременно давать определенные материальные результаты. Но они же порождаютзахватнические войны, духовно развращают нации и в конце концов губят их. Инаоборот. Вера в вечные (а не условно-выгодные) идеалы придает политикедуховный смысл, поддерживает нравственное здоровье и величие нации. В такомслучае войны, если они вынуждены, носят исключительно освободительный характери преследуют лишь «великую и справедливую цель, достойную великойнации».
Именнов контексте нравственно состоятельной политики рассматривал Достоевский в«Дневнике» бескорыстную помощь России борьбе балканских славян противтурецкого ига. По мнению писателя, подлинная выгода русского государствазаключается в том, чтобы всегда поступать честно, идти даже на математическиявную невыгоду и жертву, лишь бы не нарушить справедливости.
Историяпоказывала Достоевскому, что Россия сильна «идеей, завещанной ей рядомвеков», «всецелостью и духовной нераздельностью» народа,способного в годину суровых испытаний проявить величайшую волю ради подвигавеликодушия. Дойдя «до последней черты, то есть когда уже идтинекуда», русский народ преодолевал роковые раздоры и тяжелые страданияблагодаря «единению нашего духа народного», без которого и политика,и наука, и техника, и оружие оказались бы беспомощными. Писатель призывалвсемерно сохранять это единение не только в кризисные моменты истории, но и вповседневной жизни и не разменивать «великие мысли» натретьестепенные соображения. Ведь только тогда пробуждается и поддерживается всердцах людей вера в высокое предназначение России, «вера в святость своихидеалов, вера в силу своей любви и жажда служения человечеству,- нет. такаявера есть залог самой высшей жизни наций...» (I, 25, 19).
Залогитакой жизни Достоевский находил и в вершинных достижениях русской литературы,которая «в лучших представителях своих, и прежде всей нашей интеллигенции,заметьте себе это. преклонилась пред народной правдой, признала идеалы народныеза действительно прекрасные», что и определило ее историческое значение.Это значение проявилось прежде всего, по его мнению, в творчестве Пушкина,отличавшемся наряду с художественным совершенством «всемирнойотзывчивостью», подлинным национальным своеобразием ифилософско-психологической глубиной. Сходным образом он оценивает. например, ироман Льва Толстого «Анна Каренина»: «Если у нас естьлитературные произведения такой силы мысли и исполнения, то почему у нас неможет быть впоследствии и своей науки, и своих решений экономических,социальных, почему нам отказывает Европа в самостоятельности, в нашем своемсобственном слове,- вот вопрос, который рождается сам собою. Нельзя жепредположить смешную мысль, что природа одарила нас лишь одними литературнымиспособностями. Все остальное есть вопрос истории, обстоятельств, условийвремени» (I, 25, 202).
Вообщеследует подчеркнуть, что в своих публицистических статьях писательрассматривает вопросы литературы, как и все другие, в нравственной доминанте,неразрывной связи с социальными и насущными проблемами жизни. Искусствопредставляет для него своеобразный сгусток человеческой деятельности, не толькоконцентрированно отображающий в себе типичные процессы в обществе, но иосвещающий их высоким духовным светом. «Искусство, то есть истинноеискусство, именно и развивается потому во время долгого мира, что идет вразрезс грузным и порочным усыплением душ, и, напротив, созданиями своими, всегда вэти периоды, взывает к идеалу, рождает протест и негодование, волнует обществои нередко заставляет страдать людей, жаждущих проснуться и выйти из зловоннойямы» (I, 25, 102).
Казалосьбы, при такой постановке вопроса на первый план должна выйти литература «снаправлением», обличающая пороки и указующая пути их исправления. Однако,по убеждению Достоевского, художнику не стоит «вытягивать из себя сболезненными судорогами тему, удовлетворяющую общему, мундирному, либеральномуи социальному мнению», а необходимо дать возможность излиться и развитьестественно просящиеся из души образы. Ведь «всякое художественноепроизведение без предвзятого направления, исполненное единственно изхудожественной потребности, и даже на сюжет посторонний, совсем и не намекающийна что-нибудь „направительное“… окажется гораздо полезнее для егоже целей… в истинно художественном произведении, хотя бы оно толковало одругих мирах, не может не быть истинного направления и верной мысли».Такие отличающиеся естественной правдивостью и столь же непринужденнойнравственностью произведения, в которых писатель дает свободу своим чувствам и«своей идее (идеалу)» и тем самым усиливает полноту эстетическойреальности, Достоевский называл литературой красоты и противопоставлял еелитературе дела и литературе сплошного отрицания, скованных своей заданностью ипредвзятостью и не имеющих «положительного идеала в подкладке».Литература дела полна неясных и путаных исканий, поскольку «дело еще неразъяснено, лишь мечта». Что же касается сугубо обличительной литературы,то она и вовсе лишена всякого созидательного начала, способна возбуждать кненависти и мести, «нужна тем, кто не знает, за что держаться, как быть икому верить… Положительный идеал мешает их (авторов нигилистическихпроизведений.- Б.Т.) пороку, а отрицательное ни к чему не обязывает».
Неотражая «прямо» и «направленно» злободневные события ифакты действительности, литература красоты тем не менее и создает как разобразы, вбирающие в себя наиболее существенные черты текущей жизни. ТатьянаЛарина и Евгений Онегин Пушкина, Пирогов и Хлестаков Гоголя, Потугин Тургенева,Влас Некрасова, Левин Толстого становятся в статьях Достоевского своеобразнымисимволами, помогающими ему проницательнее анализировать духовное состояниеобщества и тенденции исторического процесса. Он глубоко ценил такиевыразительные типы и сожалел, что мельчающая словесность теряет способность ихсоздавать. «Много чего не затронула еще наша художественная литература изсовременного и текущего, много совсем проглядела и страшно отстала… Даже и висторический-то роман, может, потому ударилась, что смысл текущегопотеряла». Достоевский считал, что необходим талант, равный, по крайнеймере, гоголевскому, чтобы выявить и обобщить, например, тип анонимного ругателяс его непомерным самомнением при затаенном самонеуважении или тип бездарного итщеславного невежды, воображающего себя великим деятелем и непревзойденнымгением. «Сядет перед вами иной передовой и поучающий господин и начнетговорить: ни концов, ни начал, все сбито и сверчено в клубок. Часа полтораговорит и, главное, ведь так сладко и гладко, точно птица поет. Спрашиваешьсебя, что он: умный или иной какой? — и не можешь решить. Каждое слово,казалось бы, понятно и ясно, а в целом ничего не разберешь. Курицу ль впредьяйца учат, или курица будет по-прежнему на яйцах сидеть, — ничего этого неразберешь, видишь только, что красноречивая курица вместо яиц, дичь несет.Глаза выпучишь под конец, в голове дурман. Это тип новый, недавно зародившийся;художественная литература его еще не затрагивала...»
Художественноеобобщение социально-психологических причин появления подобных говорунов,задуривающих сознание больших масс людей и замутняюших ход жизни, тем болееважно, что оно одновременно оказывается и одним из путей преодоления ихвоздействия, уяснения подлинных ценностей. В литературе, как и во всякой другойдеятельности, Достоевский стремился выделить главное и значительное дляпонимания природы человека и творимой им истории. Лишь выпукло обозначив росткизла в ядре внутреннего мира, человек может направить свое внимание и силы на ихискоренение, предотвратить их органический рост и распространение, нащупать иразрушить мосты между эгоистическими свойствами «натуры» и ложнымиидеями, предупредить девальвацию таких высоких понятий, как идеал, свобода,братство.
Впредставлении Достоевского выбор пути всего человечества неотделим отсамоопределения отдельной личности. Ведь линия, разделяющая добро и зло,проходит «не за морем где-нибудь»", «не в вещах»,«не вне тебя», а через все человеческие сердца, через каждое сердце.И публицистика великого русского писателя приглашает читателя заглянутьпоглубже в свою душу и непредубежденно посмотреть на свои дела, чтобыопределить, куда направлены растрачиваемые нами силы, — идут ли они на«самоукорачивание», превращение человека в «скотский образраба» или на «самоудлинение», восстановление в человеке«образа человеческого».
Выпалываясорняки из собственной души, обнаруживая «глубоко запрятанную» мощьлюбви, которая «есть в каждом из нас», любая личность тем самымспособствует победе над «прежним животным» и взращиванию«воистину новых людей», вытесняет космическое зло из вселенной,участвует в разрешении будущих судеб человечества. И в этом Достоевский невидел ничего фантастического. Надо только хорошо помнить, подчеркивал он, что«силен может быть один человек», что в его мыслях и поступках«бесчисленное множество скрытых от нас разветвлений» и что «всекак океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом концемира отдается».
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru/