О "праздной мозговой игре" в "Санкт-Питер-Бурхе" Б. А. Пильняка

О «праздной мозговой игре» в«Санкт-Питер-Бурхе» Б. А. Пильняка
В. Крючков
Икак же, как же до горечи не озоровать мне в новой моей повестушке«Санкт-Питер-Бурх», в коей выбрался уже из Китая — я — на Неву-реку?!
Б.А. Пильняк1.
Цитатаиз одного из писем Бориса Андреевича Пильняка, вынесенная в эпиграф, предлагаетавторский ключ к прочтению рассказа «Санкт-Питер-Бурх», ключ, который пока еще,насколько нам известно, не был востребован.
Изписем Пильняка мы узнаем немногое, но тем не менее довольно существенное о егоработе над рассказами «Санкт-Питер-Бурх» и «Его Величество Kneeb PiterKomandor», которые составили изданную в 1922 году книгу «Повесть Петербургская,или Святой-камень-город». В частности, в письме к М. М. Шкапской от 16 сентября1921 года Пильняк сообщает: «Я заканчиваю рассказ-повестушку“Санкт-Питер-Бурх”, — вместе с рассказом моим “Его величество Kneeb PiterKomandor” (О Петре I), это составляет отдельную книжицу Мне оченьважно, чтоб книга была издана под старину (так она и написана), приблизительнотак же, как “Заветные сказы” Ремизова У меня непременное условие —издать под старинку»2.
«Старинка»,надо думать, помимо прочего должна была сгладить авторское «озорство», остротушаржа, придать ему вид старинной, солидной, хотя в то же время и озорнойпритчи, будто бы далекой от злободневной современности. К этой идее авторвозвращается в письме к тому же адресату 1 октября 1921 года: «Это маленькаякнижечка — любовнейший мой труд И если книжку не издадутпо-любовному, под старинку, — будет двойное идиотство»3.
«ПовестьПетербургская, или Святой-камень-город» Б. Пильняка  входит в состав«Петербургского текста русской литературы», и на нее распространяется известнаяидея о едином языке «Петербургского текста», для которого характерно  использование«целых блоков неких общих мест, клише, штампов, формул», причем тотили иной «автор или вообще не задумывается совпадает ли он скем-нибудь еще в своем описании Петербурга, или же вполне сознательнопользуется языком описания, уже сложившимся в Петербургском тексте не считая это плагиатом, но всего лишь использованием элементов парадигмы»4.
Характерзаимствований (иначе — использование «элементов парадигмы», в чем Б. Пильнякбыл чрезвычайно изобретателен) в «Санкт-Питер-Бурхе» побуждает вспомнитьизвестное замечание Л. Троцкого о том, что Пильняк пишет «черным по Белому»5. Действительно, роман Андрея Белого «Петербург», а также роман Д. Мережковского«Антихрист (Петр и Алексей)» — это два основных источника «ПовестиПетербургской...» в целом и рассказа «Санкт-Питер-Бурх» в частности6, что ужеявилось предметом литературоведческих исследований7. Между тем образнаяметафора Л. Троцкого «черным по Белому», как и всякая метафора,предполагает интерпретацию, аргументацию, перепроверку, во всяком случае,предполагает литературоведческое наполнение, выяснение цели, которую поставилперед собой автор, избрав именно такой способ освоения «чужого слова» в своемпроизведении (своеобразную «мозговую игру»8 с классическими текстами).
Вместес тем сравнительный анализ «Санкт-Питер-Бурха» и других произведений русскойлитературной классики позволяет утверждать, что не менее значимыми для Пильнякав данном случае были также повесть «Записки из подполья» и рассказ «Бобок»Достоевского и, как это ни покажется на первый взгляд неожиданным, —«Несвоевременные мысли» М. Горького и его речь 23 апреля 1920 года на собраниив Московском комитете РКП(б) по поводу 50-летия со дня рождения В. И. Ленина —пратекст известного очерка о Ленине (1924).
Пильняквсегда оперативно откликался на зов времени, писал, что называется,  по горячимследам событий, о чем убедительно свидетельствует, например,  вся история снаписанием и публикацией «Повести непогашенной луны». Но и в других текстах Б.Пильняка современность спешила проявить себя, что послужило основанием критикуГ. Горбачеву в 1928 году полемически заявить: «Произведения Пильняка —своеобразная публицистика на литературном материале. Пильняк публицист, а неписатель»9.
Используяанализ ассоциативной структуры рассказа, поставим целью «вспомнить» ипроанализировать в названных мотивирующих, цитатопорождающих (по отношению к«Санкт-Питер-Бурху» Б. Пильняка) текстах «не отдельные строчки, а их большиеконтексты»10, что должно помочь глубже понять как некоторые фрагменты текста Б.Пильняка, до сих пор остающиеся загадочными, так и в целом егоидейно-художественное содержание.
* * *
Подрассказом «Санкт-Питер-Бурх» автором проставлена дата завершения работы над ним— 20 сентября 1921 года. Тексту предшествует посвящение: «Памяти АлександраАлександровича Блока»  (Блок умер 7 августа 1921 года).
Сюжетрассказа, что характерно для ранней орнаментальной прозы Б. Пильняка, отсутствует,он принесен в жертву лейтмотивной организации разрозненных на первый взглядфрагментов: здесь и Китай с его древними правителями-богдыханами, Китайскойстеной и китайской революцией начала ХХ века, и Русь начала XVIII, и, главнымобразом, — Петербург периода революции; здесь и «китайский мальчик с женскойпоходкой», и Петр I, и Каменный гость, и просто Гость, и революционер ИванИванович Иванов (он же «брат», он же «интеллигент», он же «вашепревосходительство», он же «барин»), и якобы «инженер» Андрей Людоговский, инекая Лиза, появившаяся неизвестно откуда и неизвестно куда исчезнувшая, и т.п. Голландский исследователь Й. ван Баак в связи с этим не без основанияутверждает: «Общий смысл этих трех глав («Санкт-Питер-Бурха». — В. К.)трудноуловим и открыт»11.
Наглубинном уровне прорисовывается и сюжет — разработанный предшественниками Б.Пильняка метасюжет русской истории ее петербургского периода («Петербургскоготекста») начиная с Петра Первого и заканчивая  образом Ивана Ивановича Иванова.Этот сюжет можно условно обозначить как спиралевидный, в конце концовсрывающийся в бесконечность, в «метафизику».
Отметимявные, как представляется, знаки присутствия названных мотивирующих текстов в«Санкт-Питер-Бурхе» Б. Пильняка, выделив тот слой, который восходит в каждомконкретном случае к тому или иному тексту-предшественнику, а также его идейно-художественнуюфункцию в рассказе.
В.Топоров отмечает в «Петербургском тексте» «атмосферу повышенной, дажегипертрофированной знаковости, которая толкает его к осознаниюнекоторых более глубоких структур и уровней»12. В эту атмосферу повышеннойзнаковости вовлечена прежде всего система имен в рассказе, которая впроизведениях малых жанров играет более активную характеризующую роль.
Имяцентрального героя рассказа «Санкт-Питер-Бурх» Ивана ИвановичаИвановадостаточно редкое в своей сконструированности и открытой семиотичности,чтобы не обратить на себя внимание. Иванов — «петербуржец», «брат»,«интеллигент» («петербуржец — Иван Иванович, как многие в России. Иван Ивановичбыл  б р а т о м. Иван Иванович был интеллигентом»13). Номинация петербуржец,как и интеллигент, характеризует героя как наследника Петра I, чтоподтверждается и соответствующим фрагментом из статьи
Б.Пильняка «Заказ наш» (1922): «Петр оторвал Россию от России. Петр повесил себяза хвост на Европу  — Разумник Васильич Иванов был неправ, начав род русскойинтеллигенции с Радищева, — Петр первым был интеллигентом»14.
Ещеодна номинация — профессор (ср. характерные для той эпохи образы профессоровПерсикова и Преображенского в сатирических повестях М. Булгакова) по отношениюк Ивану Ивановичу Иванову, присутствовавшая в первом издании рассказа и имевшаяцелью указать на рациональный, головной характер деятельности персонажа,впоследствии была опущена как дублирующая номинацию интеллигент15.
Помимопрямых номинаций Иванова встречается в рассказе и косвенная: это номинациядворянин — именно так назван его брат Петр Иванович Иванов, офицер, эмигрант,просящий милостыню в Пекине после революции.   Номинация  б р а т,  выделеннаяв тексте рассказа разрядкой и предшествующая номинации интеллигент,  придаетэтому образу неожиданную глубину и оригинальность. Об этом еще пойдет речь.
Опорнымидля интерпретации образа Иванова, а также масштабов его преобразовательнойработы являются знаковые для петербургской и российской истории элементыпетербургского топоса: Петропавловская крепость, Троицкий мост, Невскийпроспект, Смольный. Иванов — прямой продолжатель дела Петра, по выражению М.Волошина — «первого большевика».
Впильняковедении, насколько нам известно, не ставился вопрос о прототипахосновных персонажей этого рассказа. Между тем этот вопрос не праздный.Прецедентом здесь может служить «Петербург» А. Белого, в понимании героев  которогопоиски прототипов углубляют их содержание, их укорененность в российскойпредреволюционной действительности.
Выдвинемпредположение, согласно которому образ Ивана Ивановича  Иванова представляетсобой контаминацию («критико-импрессионистический отвар из героев классическойлитературы»16) образа Петра Первого из романа Д. С. Мережковского «Антихрист(Петр и Алексей)», образов Аполлона Аполлоновича, Николая Аполлоновича  Аблеуховыхи Александра Ивановича Дудкина из романа А. Белого «Петербург», героя повестиФ. М. Достоевского «Записки из подполья», а также реально-историческогоперсонажа — «героя» речи  М. Горького на юбилее В. И. Ленина в 1920 году.
Причемидея контаминации, вероятнее всего, «подсказана» Пильняку самим М. Горьким(совершенно того не имевшим в виду), по крайней мере сопоставление Ленина сПетром Великим (не в пользу последнего) содержится в горьковской юбилейнойречи: «У нас в России был, — я бы сказал: почти был, — Петр Великий таким (какВ. И. Ленин. — В. К.) человеком для России»17. Б. Пильняк, мастер сопоставленийи аналогий, цитаций и откровенных заимствований, в полной мере ипо-пильняковски оригинально использовал те возможности, которые были заложены вамбивалентной, двусмысленной горьковской аналогии: в историко-культурном мифе оПетре как основателе Петербурга, в двойственности образа Петра (его величии иего жестокости), которая сформировалась в «Петербургском тексте русскойлитературы» начиная с «Медного всадника» Пушкина.
Анализируяв «Повести Петербургской...» Б. Пильняка параллель Пильняк — Мережковский  иПильняк — Белый как составляющие «Петербургского текста», Н. Грякалова приходитк справедливому заключению: «Сама концепция образа Петра как самодержца,воздвигнувшего чуждый национальному укладу город-морок,  повернувшего Россию нагибельный для нее путь европейской цивилизации, в результате чего, по словамПильняка, “механическая культура забыла о культуре духа”, не являлась открытиемписателя. Писатель декларативно “вписывал” себя в антипетровскую историософскуютрадицию, намеченную славянофилами и продолженную, после
Н.Я. Данилевского и Ф. М. Достоевского, уже в ХХ веке — Д. С. Мережковским иАндреем Белым»18.
Б.Пильняк в рассказе «Санкт-Питер-Бурх», как и в предыдущем рассказе «ЕгоВеличество Kneeb Piter Komandor», в отличие от Мережковского («Антихрист (Петри Алексей)») упрощает, схематизирует образ Петра, снимает его противоречивость.Деятельность Петра, представленная в рассказе единственным эпизодом, становится основой, точкой отсчета для метафорических исторических параллелей автора.Пильняк наполняет символическим содержанием анекдотическую историю, в которойповествуется  о плавании Петра на ботике19 с сенатором Шафыровым: «Петр пропьянствовав день у сенатора Шафырова в “замке” наКайвусари-Фомином острову, направлялся в ботике по реке Неве наПерузину-остров, в трактир Австерию, дабы допьянствовать ночь». Обнаружив«непорядок» — отсутствие огней на Неве, указывающих фарватер («поелику ночисуть светлые и звезды на небесах», — оправдывается Шафыров), Петр «выколачивална баканах дубинкою своей со спин баканщиков красные и зеленые огни». «Огни»,зажженные на Неве властною рукою Петра,  на весь петербургский период русскойистории указали путь российскому кораблю. Петр и зримо (в образе Медного всадника),и имплицитно, опосредованно  присутствует в рассказе.
«Контактными»,связующими образ загадочного Ивана Ивановича Иванова с образом Петра IМережковского, являются тщательно отобранные Пильняком детали петербургскоготопоса, общие и для Петербурга эпохи Петра, и для Петрограда «эпохи» ИванаИвановича Иванова. Это прежде всего исконный центр, исток Петербурга:Петропавловская крепость и Троицкий собор (первый в Петербурге), гордость царя— Невский проспект, о котором в «Антихристе...» говорится: «У царя страсть кпрямым линиям. Все прямое, правильное кажется ему прекрасным. Если бы возможнобыло, он построил бы весь город по линейке и циркулю Гордость царя— бесконечно длинная, пересекающая весь город “Невская першпектива”». Невскийпроспект станет центральной осью, которую «кроит» автомобиль Иванова отСмольного к Петропавловской крепости и обратно.
Портрети указания на внешность Ивана Ивановича Иванова отсутствуют, мы можем толькозаключить, что он невысокого роста — ниже своего друга, довольно высокогосутулящегося «инженера» Андрея Людоговского.  Отсутствие внешнего портрета, каки других индивидуальных черт, выдвигает на первый план типичное, обобщенное,  символическоесодержание образа, что в свое время было замечено В. Гофманом: у Пильняка герои«приноровлены обслуживать тему, как диапозитивы научно-популярную лекцию»20.
Приведемцитаты и эпизоды из текста рассказа, которые, как нам представляется,  позволятс достаточно высокой степенью убедительности идентифицировать образ ИванаИвановича Иванова с его возможным реально-историческим прототипом: главное делои смысл жизни Иванова — революция, требующая полной самоотдачи: «Революция нешутит, милый Андрей!»; он был участником подпольного съезда революционеров вЛондоне, он решает судьбы людей в «кабинете конторы» в Петропавловскойкрепости; его имя обладает особой значимостью и способно «хлестнуть погостиной» (присутствующим в гостиной); он мчится в автомобиле по революционномуПетербургу (маршрут: Смольный —  Невский — Петропавловская крепость); у негодва брата: «один расстрелян, а другой...»; он — любитель шахмат и мир видит как«огромную шахматную доску: этой доски не было в действительности»; он — сама«человеческая — настоящая — теплота»; Иван Иванович Иванов говоритпо-английски; он любит и ценит музыку («музыку слушал, музыку знает, — гость наземле, черт его знает»21), он «жил, как — таракан в щели. Он боялсяпространства. Он любил книги, он читал лежа. Он не имел любимой женщины, он несметал паутины»; он из «подлинно-заштатного городишка» (как и «инженер» АндрейЛюдоговский), где в детстве играл «в бабки»; он благоволит к художествам, к«инженеру» — «милому Андрею» Людоговскому.
Конечно,реально-исторический код прочтения анализируемого рассказа Пильняка — далеко неединственный и может ныне  выглядеть отчасти тривиальным, но невозможно в этомоткровенно условном персонаже — Иване Ивановиче Иванове не узнать, за вычетомнекоторых «маскировочных» частностей, героя речи Горького на 50-летнем юбилееВ. И. Ленина (а в друге-«инженере» Ивана Ивановича —  «милом Андрее» — самогознаменитого пролетарского писателя). Дальнейший анализ рассказа выдвинутоепредположение не опровергает.
Показательнасистема номинаций этого персонажа в рассказе: представлен он читателю в начале«знакомства» с ним как Иван Иванович Иванов, петербуржец, брат, интеллигент(эти номинации являются базовыми, являются экспозицией образа, то есть ужеизначально дающими персонажу определенную характеристику). К числу единичныхотносятся номинации революционер, Иванов Иван. Самые частотные — Иван Иванович(15 словоупотреблений), Гость (6 словоупотреблений) и ваше превосходительство(6 словоупотреблений — в речи Каменного гостя/Медного всадника). Кроме того,номинация Петр в двух случаях («Ты еси — Петр»; «Ты еси Петр, и на камени семсозижду церковь мою...»), непосредственно к Иванову не относящаяся, ситуативносоотносится с ним. Таким образом, трактовать этот персонаж как толькоследователя,  к которому «приводили людей из бастионов и равелинов — во имяреволюционной совести», значит сужать масштаб образа.
К особо маркированным знакам принадлежит контора Ивана Ивановича Иванова: «ИИван Иванович долго сидел в кабинете конторы на задворках и к немуприводили людей из бастионов и равелинов...»; затем эта деталь повторяется: «вкабинете конторы были деревянные стулья».
Контора(нем. Kontor
Символический характер конторы23 тем более очевиден, что слово это не раз встречается упредшественника Б. Пильняка по «Петербургскому тексту» — у Мережковского в«Антихристе...», и связано оно с образом Петра: «Здесь, почти у самой реки,недалеко от Троицкого собора, стоял первый дворец Петра Комнаты низенькие, тесные — всего три: направо от сеней конторка, налевостоловая и за нею спальня» (курсив мой. — В. К.). В Зимнем дворце: «конторка —рабочая комната царя»: «Токарные станки, плотничьи инструменты, астролябии  загромождали тесную конторку, придавая ей сходство с каютою». «Петр любилмеханику, и его пленяла мысль превратить государство в машину».
Вэтом же городе — Петербурге, в этой же государственной бюрократической (поуправлению Россией) конторе «работает» и продолжатель дела Петра — петербуржец,брат, интеллигент (интеллигенция — детище Петра) Иван Иванович Иванов. Причемпривнесенность из иностранного далека, содержащаяся в слове контора,сохраняется и в новый исторический период.
Заметимздесь же, что контора — в метафорическом смысле — является одним из связующихэлементов не только с романом Мережковского, но и с романом Андрея Белого«Петербург» — с символической «конторой», учреждением, которое возглавляетАполлон Аполлонович Аблеухов. Контора у Пильняка становится художественнымэквивалентом философской тезы Н. Бердяева об особой разновидности бюрократии —бюрократии русской, ее потрясающей мимикрии, способности к трансформации,живучести. Такова и  одна из тем «Петербурга»: «А. Белый художественнораскрывает особую метафизику русской бюрократии»24. И далее Н. Бердяев говорито нераздельности русской революции и бюрократии: «Наша революция плоть от плотии кровь от крови бюрократии и потому в ней заложено семя разложенияи смерти»25.
* * *
Какмы уже говорили выше, роман Андрея Белого «Петербург», наряду с «Антихристом»Мережковского,  является основным литературным источником рассказа«Санкт-Питер-Бурх». И не только потому, что многие ранние произведенияПильняка, в первую очередь роман «Голый год», были созданы под влиянием А.Белого,  но и в силу того, что в «Санкт-Питер-Бурхе» обойти роман «Петербург»,который был написан «перед самым концом Петербурга и петербургского периодарусской истории, как бы подводя итог столь странной столице нашей и странной ееистории»26, было вряд ли возможно. Можно говорить, при всей несравнимости влиянияА. Белого и  Пильняка на литературный процесс ХХ века, и о некоторыхперекличках на уровне их мировосприятия и специфики творчества: и тому идругому свойственно обостренное чувство современности (А. Белый «в большейстепени “представитель времени”, чем оригинальный мыслитель. Он как бы носил всебе дух эпохи, дух времени»27, в романе же Пильняка «Голый год» время выразилосебя как ни в каком другом произведении тех дней); и тот и другой —писатели-новаторы, экспериментаторы, что делает их произведения нелегкими длячтения (ср.: «Белый — писатель прежде всего для писателя, а потом уже длячитателя»28).
А.Белый разрабатывал в своем романе  петербургские мифы («основание ПетербургаПетром I»; «Медный всадник») в сатирическом ключе, отказавшись от актуализацииидеи величия дел Петра, содержащейся во «Вступлении» к «Медному всаднику».Пильняк, создавая образы героев рассказа, следует за А. Белым; своеобразной«цитацией» в данном случае является сам способ именно сатирической типизации,подразумевающий к тому же существование реальных исторических прототипов. Какизвестно,  одним из наиболее вероятных прототипов Аполлона АполлоновичаАблеухова считается обер-прокурор   св.   синода  К. П.  Победоносцев, графаДубльве — граф  Сергей Юльевич Витте и т. д.
Уженазвание «Санкт-Питер-Бурх» можно рассматривать как аллюзию на название романаА. Белого «Петербург» (Санкт-Петербург — официальное название города до 1914года). Петербург у Пильняка — это в еще большей степени город-знак, чем  у А.Белого, то есть город представлен в виде более отчеканенном, освобожденном отчастностей. Санкт-Питер-Бурх Пильняка — это не столько реальный Петербург,сколько метафизический, ирреальный, это литературная условность, своеобразная«мозговая игра» самого  автора: «Санкт-Питер-Бурх определяют три слова —Святой-Камень-Город, — нет одного определения, — и Санкт-Питер-Бурх посему естьфикция Перспективы проспектов Санкт-Питер-Бурха были к тому, чтобтам в концах срываться с проспектов в метафизику». Создавая с опорой на «Петербург»А. Белого свой текст, Пильняк, возвращаясь к истокам города, уже в названииобозначает свою авторскую концепцию, подчеркивая иностранное, чуждое России,что связано в народном предании с деятельностью Петра и возникновением севернойстолицы. Ретроспективный взгляд в прошлое города (и на его основе — в будущее),историософский аспект уже определяются названием пильняковского рассказа.
Топография«Санкт-Питер-Бурха» тщательно продумана. У А. Белого в «Петербурге» наряду сНиколаевским (Большим Петербургским) мостом упоминаются мосты Троицкий,Литейный, Аничков, Чернышев, ряд других. Пильняк оставляет в своем рассказетолько один мост — Троицкий, который с началом ХХ века стал символическимсвидетельством сотрудничества России с Западом: в мае 1903 года, к 200-летиюПетербурга, был открыт Троицкий мост, построенный по проекту французскогоархитектора А. Г. Эйфеля (до этого мост был плашкоутным, наплавным). В отличиеот А. Белого, Пильняк минимизирует число петербургских реалий, повышая темсамым их значимость в тексте. Средоточием напряженной жизни Санкт-Питер-Бурха врассказе становится Троицкая площадь, на которой был возведен первыйпетербургский храм — собор во имя Святой Троицы.
Однимиз совершенно очевидных приемов пильняковского письма «черным поБелому» является сон-бред Ивана Ивановича Иванова. Видения, сны, пророчества,чудеса являются характерной особенностью «Петербургского текста»29, чтоподтверждает и рассказ «Санкт-Питер-Бурх», хотя в  целом названные мотивытворчеству Пильняка менее свойственны. Тем ощутимее заданность этого приема ванализируемом рассказе. Причем бредовое видение Иванова повторяется в рассказедважды, второй раз в несколько ином варианте.
Еслибы не авторское признание в «озорстве» в этом рассказе, не та авторская «сверхцель»,которая поставлена в рассказе, бредовый сон Иванова вполне можно было бырасценить как всего лишь откровенный плагиат из «Петербурга» А. Белого:
«Вдоме — дома — Иван Иванович Иванов жил, как — таракан в щели. Он боялсяпространства. Он любил книги, он читал лежа. Он не имел любимой женщины, он несметал паутины. В маленькой комнатке были книги, и ширмы у кровати были изкниг, и простыни на кровати были сухие Двери были заперты изаставлены полками книг. В углу, на кровати, Иван Иванович, — лежа, — в и д е л огромную шахматную доску: этой доски не было в действительности. — Мир, дымзаводов, руки рабочих, кровь, миллионы людей, — Европа, ставшая льдиной на бокв Атлантике, — Каменный гость, влезший — с громом — с конем на доску: — нашахматной доске30. Простыни — сухие, в комнате мрак, и тут в сухих простынях, вподушках — мысль: я! я-аа-а! — К а м е н н ы й г о с т ь — водкой: “Вашепревосходительство. Паки и паки Россия влачима есть на Голгофу. Каковыциркумстанции...”
Го с т ь:  “Никакой России, государь мой, никакого Санкт-Питер-Бурха, — мир!” —К а м е н н ы й  г о с т ь: “Выпьем, ваше превосходительство, за художество. Непьете?” — “Не пью”. — “А за Алексеевский Петропавловской крепости равелин —паки не пьешь?” — “Не пью”. — “Понеже и так пьяно, ваше превосходительство! —так ли?” — “Шутить изволите, государь мой, — Алексеевский равелин — я, — я —же!” — В сухих простынях, в жарких подушках, в углу — мысль: я-я-а! я-а-а-а!..я-ая — есть мир!
“Тыеси — Петр”».
Ср.аналогичное видение Александра Ивановича Дудкина в «Петербурге» А. Белого, вкотором Гость/ Металлический Гость/ Медный Всадник заключает в смертоносныеобъятия несчастного террориста:
«АлександрИваныч,  Евгений, впервые  тут понял,  что  столетие он бежал понапрасну,  что  за ним громыхали удары без всякого гнева — по  деревням, городам, по подъездам,по лестницам; он  — прощенный извечно, а  все бывшее совокупно с навстречу  идущим — только привранные прохожденья  мытарств до архангеловой трубы.
И— он пал к ногам Гостя:
—“Учитель!”
В медных  впадинах  Гостя   светилась  медная   меланхолия;  на  плечодружелюбно  упала  дробящая  камни  рука  и   сломала  ключицу,   раскаляясядокрасна.
—“Ничего: умри, потерпи...”
Металлический Гость,  раскалившийся  под луной тысячаградусным  жаром, теперь сидел передним опаляющий, красно-багровый; вот он, весь прокалясь,  ослепительно побелел ипротек на склоненного Александра  Ивановича  пепелящим потоком; в совершенномбреду Александр  Иванович  трепетал  в  многосотпудовом  объятии:  Медный  Всадникметаллами пролился в его жилы».
Отметимпрежде всего, что «комнатка» Ивана Ивановича Иванова, который жил «как —таракан в щели», напоминает каморку террориста Дудкина: «Александр Ивановичвозвращался  в свое убогое обиталище, чтоб сидеть  в одиночестве промежкоричневых пятен и следить за  жизнью  мокриц в сыроватых трещинах стенок».Кроме того, «тараканий мотив» (дадим ему такое название)  в «Петербурге»повторяется довольно часто, и завершается он в главе «Тараканы» в сценеубийства Дудкиным провокатора Липпанченко: «Когда утром вошли, то Липпанченкоуже не было был — труп; и была тут фигурка мужчины унее были усики; они вздернулись кверху; очень странно: мужчина на мертвеца селверхом; он сжимал в руке ножницы; руку эту простер он; по его лицу — через нос,по губам — уползало пятно таракана. Видимо, он рехнулся». Помимо прочего,«тараканий мотив» и в том, и в другом текстах в конце концов оказываетсянеразрывно связан с темой безумия, бредового кошмара героя.
Конечно,этот пример контактного взаимодействия двух текстов — Пильняка и А. Белого —обладает не только внешним сходством, но и глубинным смыслом.
АлександрИванович Дудкин в «Петербурге» играет роль двоякую: и роль Евгения изпушкинского «Медного всадника», то есть жертвы государственного терроризма —преобразовательной деятельности Петра с ее пренебрежением к простому человеку,и в то же время роль своеобразного исторического преемника (индивидуального, ав перспективе — государственного, террориста) Петра Великого: «Медноглавыйгигант прогонял чрез периоды времени вплоть до  этого мига, замыкая кованыйкруг  Все,  все, все озарилось теперь,  когда через десятьдесятилетий Медный Гость пожаловал сам и сказал ему (Дудкину. — В. К.) гулко:
—“Здравствуй, сынок!”»
Вромане А. Белого состоялась инициация Дудкина — «правнука» Петра (по выражениюД. С. Лихачева), но «правнук» оказался слабее «прадеда»: Александр ИвановичДудкин становится жертвой не внешней по отношению к нему силы —государственного насилия, а собственного террористического потенциала, откоторого он отрекается; его губит собственная причастность к терроризму. И неслучайна в романе А. Белого параллель учитель — ученик, прадед — правнук:Медный всадник (в приведенном выше значении) заключается в самом Дудкине, иосознание этого исторического греха сводит с ума героя А. Белого.
Всвою очередь преемником террориста Дудкина (через него — Каменного/Металлического Гостя) является в рассказе «Санкт-Питер-Бурх» Иван ИвановичИванов: в этом образе индивидуальный террорист Дудкин трансформируется втеррориста государственного, терроризм индивидуальный и государственныйоказываются взаимообратимыми. Б. Пильняк начинает в своем рассказе там, где А.Белый заканчивает: Иван Иванович Иванов — это (вместе с Дудкиным)  еще одинпродолжатель дела Петра Великого в изменившихся исторических обстоятельствахпосле Октябрьской революции.
Однаконаряду с террористом Дудкиным еще одним источником образа Ивана ИвановичаИванова из романа «Петербург» надо признать «террориста государственного» —Аполлона Аполлоновича Аблеухова31. В числе контактных реалий — уже отмеченнаясимволическая «контора» Аблеухова — контора Иванова, но не только она. Это имифологизированный топос — центр Петербурга: Петропавловская крепость, Дворцы,Биржа, Невский проспект. Ср.: «и багрился Троицкий32 Мост; и Дворец тожебагрился».  Особенно Невский проспект — общий маршрут и для Аблеухова, и дляИванова, и карета — знак принадлежности к государственной бюрократии: «Каретаже пролетела на Невский.  Аполлон  Аполлонович Аблеухов покачивался на атласныхподушках сиденья».  Карета является   одним из ключевых символов в«Петербурге», недаром одно из возможных заглавий романа А. Белого «Петербург» —«Лакированная карета»33.
Вкачестве модернизированного варианта кареты Аблеухова выступает у Пильнякаавтомобиль Ивана Ивановича Иванова, и не просто автомобиль, а «автомобиль —каретка — Бразье»: «Автомобиль скидывал мысли Ивана Ивановича — в Смольном, наНевском, в Гороховую, — автомобиль — карет-
ка— Бразье, где Иван Иванович сидел в углу — в зеркалах — на подушках — спортфелем»; «… в перспективы проспектов ушел автомобиль, чтоб кроитьперспективы, чтоб начать рабочий день человека и чтоб сорваться в конец — вконцах проспектов — в метафизику»34; «И автомобилю в тот день кроить улицы,избыть день человека — петербуржца — Ивана Ивановича Иванова, как многие вРоссии».
Мотивавтомобильной гонки выступает как метафора преобразовательной деятельностиПетра Великого, Аполлона Аполлоновича Аблеухова и Александра Ивановича Дудкина,Ивана Ивановича Иванова, имеющей масштабы не менее, чем космические, — см. в«Петербурге»: «И  вот, глядя мечтательно в  ту  бескрайность  туманов,государственный человек из черного  куба кареты  вдруг расширился  во всестороны и над  ней воспарил; и ему захотелось, чтоб вперед пролетела карета,чтоб проспекты летели навстречу — за проспектом проспект, чтобы вся  сферическаяповерхность планеты оказалась охваченной, как змеиными кольцами,черновато-серыми домовыми кубами».
Посколькуцентонность рассказа «Санкт-Питер-Бурх» в целом и его отдельных элементовочевидна, надо думать, и «объяснение» имени Иван Иванович Иванов35  целесообразноискать в названных мотивирующих текстах. Это имя также встречается в романе А.Белого «Петербург», но в таком контексте, с таким смысловым наполнением, чтоисследователи не обнаруживали возможную связь между Иваном Ивановичем ИвановымА. Белого и Иваном Ивановичем Ивановым  Пильняка, воспринимая ее как простоесовпадение, как факт языка, но не литературы (терминология М. Гаспарова).Особую значимость имени Иванова (вариант пильняковских «кожаных курток»)придает то, что оно обладает способностью «хлестнуть по гостиной» (поприсутствующим в гостиной).
Характерно,что в романе А. Белого «Петербург» ряд номинаций героя (Иван ® Иван Иваныч ®Иван Иваныч Иванов) завершается номинацией, весьма нелестной для персонажа:
«Акругом раздавалось:
—“Кто да кто?”
—“Кто?.. Иван!..”
—“Иван Иваныч!..”
—“Иван Иваныч Иванов...”
—“Так вот — я говорю: Ивван-Иванч?.. А?..  Ивван-Иванч?.. Что же вы Ивван-Иванч?Ай, ай, ай!..”
—“А Иван Иваныч-то...”
—“Все это враки”.
— “Нет,  не  враки…  Спросите  Ивана  Иваныча:  вот   он  там, вбиллиардной… Эй, эй!”
—“Ивван!..”
—“Иван Иваныч!”
—“Ивван Ивваныч Иванов...”
—“И какая же ты, Иван Иваныч, свинья!”».
Далееследует описание разухабистой пляски Иванова, которую, надо думать, имел в видуН. Бердяев, когда писал о художественных недостатках, об эстетическинеприемлемом в «Петербурге» А. Белого: «… купец, Иван Иваныч Иванов,  махаязеленой бутылкою, встал в плясовую позицию с дамой в растерзанной кофточке; там горела грязь ее нечистых ланит; из-под рыжих волос, из-под павших на лобмалиновых перьев, к губам прижимая платок, чтобы вслух не икать, пучеглазаядама смеялась;  и  в смехе запрыгали груди;  ржал Иван Иваныч  Иванов;  публика пьяная разгремелась вокруг».
Можноли отнести это имя — Иван Иванович Иванов — к знакам присутствия образов имотивов «Петербурга» (как своеобразного шифра) в рассказе Пильняка? Думается, впринципе можно (с оговоркой, что это все-таки ассоциация не первого ряда). Темболее это возможно в прозе раннего Пильняка с его известным пристрастием кподобного рода обыгрываниям реалий классической литературы.
УА. Белого в романе «Петербург» Иван Иванович Иванов — это персонажусловно-символический, представляющий собой сатирическое изображениемещанина-обывателя, это оригинальный и запоминающийся, хотя и эпизодический,чисто русский национальный тип.  Пильняк, награждая своего героя подобнымзнаковым именем, с одной стороны, явно «озоровал», рассчитывал на комическийэффект, вызванный несоответствием заурядного имени (тем более с сатирическимшлейфом, тянущимся из «Петербурга» А. Белого) исключительному высокомугосударственному положению героя. В то же время здесь получила реализациюизвестная идея, в соответствии с которой государством могут управлять и люди изнарода. Но есть здесь и более важный смысл — как раз то новое, авторское, чтопривнесено Пильняком: уравнивая в рассказе «Санкт-Питер-Бурх» Ивана ИвановичаИванова и Петра Великого, Пильняк десакрализует «идола» (Медного всадника),подчеркивает его национальную суть и укорененность в каждом русском. В феноменеПетра мифологизировалось то, что вообще присуще русской ментальности, русскомунациональному характеру. Это справедливо было замечено в свое время Н.Бердяевым: «Эфемерность Петербурга — чисто русская эфемерность, призрак,созданный русским воображением. Петр Великий был русский до мозга костей»36.Пильняк это ощутил и совершенно логично дал этому «русскому до мозга костей»феномену символическое русское имя — Иван Иванович Иванов. У Пильняка в данномслучае — помимо всего прочего, в обычной фамилии — и установка на заурядность,обычность события, на обыкновенное для русской истории повествование. Ничегометафизического, сакрального в Петре нет, как бы утверждает автор, или, какчетырежды повторяется в рассказе «Санкт-Питер-Бурх» со ссылкой на Конфуция, —«Ни один продавец идолов не поклоняется богам, он знает, из чего они сделаны».
Центонныйхарактер рассказа «Санкт-Питер-Бурх» убедительно демонстрирует и следующийфрагмент, который является на уровне сюжетном совершенно изолированным, несвязанным с ходом основного повествования (см. в цитате выделенное курсивом):
«Ка м е н н ы й  г о с т ь: “Брось, ваше превосходительство! Выпьем захудожество! Плевать. Поелику пребываем мы в силе своей и воле”. — Г о с т ь:“Погодите, величество. Все  есть — я! Слышишь, Андрей, все есть: я! я-а-а-а!..Милый Андрей!”
(Гость/ИванИванович Иванов. — В. К.) — Останьтесь, Лиза, на минуту.
—Простыни, барин, я просушила.
—Меня знобит, Лиза. Я одинок, Лиза, присядьте.
—Ах, что вы, барин...
—Присядьте, Лиза. Будем говорить.
—Ах, что вы, барин!.. Я лучше попозже приду.
—Присядьте, Лиза.
—Помнишь, Андрей, мы играли в бабки… У меня два брата. Один расстрелян, адругой “Паки и паки влачимы будучи на Голгофу!..”
—Ты еси Петр и на камне сем я созижду церковь мою: — я-яааа!
Ах,барин!».
Преждевсего отметим, что процитированный эпизод с Лизой в первом издании рассказа«Санкт-Питер-Бурх» был более развернутым и в эстетическом отношениинебезупречным, содержал явно негативную характеристику Ивана Ивановича  и своейнатуралистической конкретикой и однозначностью оценки нарушал общуюсимволистски ориентированную стилистику пильняковского рассказа, что иобусловило необходимость его сокращения (опущенный автором впоследствии текст вследующей цитате из первого издания рассказа набран курсивом): «“Помнишь,Андрей, мы играли в бабки… У меня два брата. Один расстрелян, а другой”… —Китаец полез по карте Европы, на четвереньках, красноармеец Лиянов, — почему укитайца нет косы? — Простыни — сухие, на шахматной доске — мир, руки рабочих,дым заводов, Европа — льдиною на бок в Атлантике, — никакого Санкт-Питер-Бурга,— китаец на четвереньках на льдине. — И никакой шахматной доски — Лизины волосызакрыли шахматную доску, а губы у Лизы — сжаты — брезгливо. — “Паки и пакивлачимы будучи на Голгофу!...” — “Ты еси Петр и на камени сем я созижду церковьмою: — я — я-ааа”. — “Ах, барин, скорее, пожалуйста”»37. Для Пильнякаущербность героя в любовном акте — важнейший компонент отрицательнойхарактеристики персонажа. В то же время Лизино пренебрежение распространяется(в силу соположенности фрагментов) не только на конкретные действия ИванаИвановича, но и на его преобразовательные идеологические прожекты. Роль героинив данном фрагменте — это прежде всего роль индикатора несостоятельности героя,как и во многих произведениях русской литературной классики XIX века.
Мотивирующийтекст для этого фрагмента рассказа определить затруднительно, так как в нашемраспоряжении не так много опорных «сигналов»: имя Лиза и одинокий мужчина(барин!), нуждающийся в женском участии; реалия барин в данном случае можетпоказаться игровой и не должной приниматься во внимание, однако мы к нейвернемся позднее. Возможно, ситуация восходит к соответствующим страницамповести Ф. М. Достоевского «Записки из подполья». На это указывает не толькоимя — Лиза, но и эпизоды первой (в публичном доме), а затем и второй (наквартире героя) встречи «подпольного человека» с Лизой. Ср. у Достоевского:        «— Вот мой адрес, Лиза, приходи ко мне. — Приду… — прошептала  она  решительно, все  еще  не  подымая  своей головы». «— Ах, что вы это! — вскричала она,вздрогнув — Что с вами! что это с вами! — вскрикивала она, суетясьоколо меня».  
Науровне лексическом и психологическом контактным мотивом, сближающим образ ИванаИвановича Иванова и «подпольного человека» Достоевского, здесь является мотиводиночества, ср. самоощущение героя в «Записках из подполья»: «В то время мнебыло всего двадцать четыре года. Жизнь  моя  была  уж  и тогда угрюмая,беспорядочная и до одичалости одинокая». Мотив одиночества сближает ИванаИвановича Иванова и с героями А. Белого.
Рольноминации Лиза (о самостоятельности образа в данном случае нет основанийговорить) в рассказе  Пильняка является вспомогательной, отсылочной к другомутексту. Состояния конфликтности параллель Иван Иванович Иванов — Лиза лишена, вотличие от аналогичной конфликтной параллели «подпольный человек» — Лиза уДостоевского, где конфликт заканчивается «нравственной победой героини. Еепростая человечность посрамляет героя и обнаруживает в нем черты страдающего изатравленного человека, озлобленность и мстительность которого является лишьвнешней позой, доставляющей ему самому внутреннее страдание»38.
Осколочный(в свернутом виде) мотив контакта героя с женщиной в данном случае можетвосходить, через тексты Достоевского и А. Белого, к трем произведениям Пушкинао губительных статуях (трагедия «Каменный гость», поэма «Медный всадник» и«Сказка о золотом петушке»), в которых Р. Якобсон  выделяет единое сюжетноеядро, включающее три компонента: «1. Усталый, смирившийся человек мечтает опокое, и этот мотив переплетается со стремлением к женщине; 2. Статуя, вернеесущество, неразрывно связанное с этой статуей, обладает сверхъестественной,непостижимой властью над желанной женщиной; 3. После безуспешного бунта человекгибнет в результате вмешательства статуи, которая губительным образом приходитв движение; женщина исче-зает»39.
Врассказе «Санкт-Питер-Бурх» эти три компонента представлены имплицитно, так какроль данного мотива — вспомогательная и она служит идентификации анализируемогоэпизода с мотивирующим (иначе: интерпретирующим) текстом, с мотивирующимпервоперсонажем — «подпольным человеком» и его идеологией и психологией втрактовке Достоевского. Если исходить из положения, что осколочный мотивмотивирующего текста сохраняет в себе память обо всем тексте, то процитированныйдиалог Ивана Ивановича и Лизы в «Санкт-Питер-Бурхе» влечет к важным аналогиям изаключениям. Обратимся к образу «подпольного человека» Достоевского, в которомавтор, по его собственному признанию, «впервые вывел настоящего человекарусского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическуюсторону»40.
«Подпольныйчеловек» Достоевского привносит в пильняковский образ Ивана Ивановича Иванованицшеанскую тему «своего собственного, вольного и свободного хотенья, своегособственного, хотя бы самого дикого каприза,  своей  фантазии,  раздраженной  иногдахоть бы даже до сумасшествия»; тему болезненности («Я человек больной… Я злойчеловек»), которая, по художественному свидетельству Мережковского и А. Белого,является общим свойством Петра Первого, террориста Дудкина—Евгения; стремлениек власти как удовлетворения своих болезненных амбиций и компенсирования своейчеловеческой ущербности («Власти,  власти  мне  надо  было тогда»); темуопасности «подпольного человека» для общества («нашего брата подпольного нужнов узде держать»), тему отрыва от жизни и мертворожденности идеологии («скоровыдумаем рождаться  как-нибудь от идеи»). В этом психолого-идеологическомконтексте повести  Достоевского, то есть, по Достоевскому, в повести о«настоящем человеке русского большинства» с его «уродливой и трагическойстороной», фамилия персонажа Иванов Иван Иванович из рассказа«Санкт-Питер-Бурх» оказывается вполне закономерным, логичным развитием темы«русскости», русской ментальности.
Науровне идеологическом заманчиво провести параллель между идеей «новойархитектурной задачи, города без крыш, с катками в верхних этажах», вреализации которой сомневается инженер Андрей Людоговский в рассказе«Санкт-Питер-Бурх», и хрустальным дворцом из повести «Записки из подполья»,которого «боится» «подпольный человек»: «Вы верите в хрустальное здание, навекинерушимое, то есть в такое, которому нельзя будет ни языка  украдкой  выставить,ни кукиша в кармане показать. Hу, а я, может быть, потому-то и боюсь этогоздания, что оно хрустальное и навеки нерушимое и что нельзя будет даже иукрадкой языка  ему выставить». В рассказе Пильняка идея Петербурга —«хрустального дворца» предстает исчерпанной и получает трагическоеэсхатологическое звучание: «тишина, вымирание».
** *
Присутствиетекста речи Горького на юбилее В. И. Ленина и всего тематического комплекса А. М.Горький — В. И. Ленин, который был, как известно, «прост, как правда»41, врассказе Пильняка «Санкт-Питер-Бурх» не было предметом исследования впильняковедении.
Сопоставимцитаты из текстов Пильняка и Горького, не забывая давнее предостережение Вяч.Полонского: «цитата что дышло: куда хочешь, туда и воротишь». Однако в данномслучае сопоставление фрагментов, то есть обнаружение аргументов «контактного»плана, — единственный способ не быть голословным и не навязывать текстуПильняка произвольных смыслов, избежать субъективизма,  вульгарно-историческогопрочтения текста.
Врассказе «Санкт-Питер-Бурх» встречаем следующий фрагмент, присутствие которогоможет быть объяснено только при выходе в затекстовую реальность: «Тогда вЛондоне был подпольный съезд революционеров. И как тогда в Лондоне, встречаясьраз в год, здесь в Санкт-Питер-Бурхе, поздоровавшись, подошел потихоньку ккровати Иван Иванович и стал щупать — простыни. — Ты что? — спросил инженер. —Я смотрю, простыни не сырые ли? Не простудись, голубчик!» Эта деталь, настолькопамятная для нескольких поколений советских читателей очерка Горького,настолько знаковая для взаимоотношений Горького и Ленина — в воспоминаниях иинтерпретации самого Горького,  что не обратить на нее внимание невозможно, онаявно рассчитана на то, чтобы направить читательское внимание по нужному авторуруслу42.
Ср.аналогичный эпизод в речи М. Горького 23 апреля 1920 года на собрании в Московскомкомитете РКП(б) по поводу 50-летия со дня рождения В.И. Ленина: «В 1907 году,когда я приехал в сырой город Лондон немного больным, на съезд партии, ВладимирИльич Ленин приехал ко мне в гостиницу щупать, не сыр ли матрац, боясь, чтобы ясильнее не простудился. Вот какого Ленина я знаю, для многих совершеннонеожиданного человека»43. Ср. этот же эпизод в более позднем очерке Горького«В. И. Ленин»: «Пришел в гостиницу, где я остановился, и вижу: озабоченнощупает постель.  — Что вы делаете??  — Смотрю — не сырые ли простыни. — Я несразу понял: зачем ему нужно знать — какие в Лондоне простыни? Тогда он,заметив мое недоумение, объяснил:  — Вы должны следить за своим здоровьем»44.
Контактноевзаимодействие различных текстов здесь представляется бесспорным45,реминисценция — очевидной. Однако заимствования фактического, конкретного планав «Санкт-Питер-Бурхе» Пильняка, в том числе и из Горького, — это толькоисходная точка, начало работы творческого воображения (в данном случае«озорства») писателя. И нетождественность идейно-художественного содержания(при ситуативной близости) двух процитированных фрагментов и являлась цельюавтора интерпретируемого текста.
Втексте Пильняка повторяемость действия  («И как тогда в Лондоне, встречаясь разв год стал щупать — простыни») обессмысливает, профанирует его.Повторяемость действия в данном случае означает повторяемость его прежде всегов воспоминаниях, рассказах об Ильиче самого Горького — эксплуатацию мотива.Кроме того, ежегодная повторяемость эпизода придает его хронотопумифологический оттенок:  время остановилось и движется по кругу, в чем явнопросматриваются черты своеобразного литературного мифа нового времени —горьковского мифа о Ленине.
Ктому же избыточный характер дружеской заботы в рассказе Пильняка характеризуетобъект заботы как удаленный от реальной действительности, нуждающийся вподобной опеке. Весь эпизод приобретает оттенок излишней сентиментальности,  ироническуюокраску.
Такназываемый «мотив простыней» в рассказе повторяется трижды, имеет свою динамикуразвития, варьируется, обыгрывается, становится художественной деталью сповышенной идейно-художественной нагрузкой. Причем важна логика,последовательность  троекратного повтора рассматриваемого мотива.
Конечно,частотность того или иного слова далеко не всегда является показателем егоособой значимости в «обычном» художественном тексте, но в орнаментальной прозечастотность, повторяемость слова является сигналом его особой роли. Слово«простыни» в «Санкт-Питер-Бурхе» повторяется семь раз в трех эпизодах. Этокажется тем более странным,  что анализируемый рассказ Б. Пильняка отнюдь небытовой, а — историософский, о судьбах России.
Первыйэпизод с простынями («И как тогда в Лондоне, встречаясь раз в год стал щупать — простыни») является отправным, служит идентификации героеврассказа с реально-историческими персонажами, вносит ироническую интонацию вразработку темы, предлагает игровой код прочтения всего данного мотива.
Кпоследнему — третьему  — эпизоду выше мы уже обращались в связи среминисценциями из «Записок из подполья» (Иван Иванович Иванов и Лиза). Здесьноминация барин может быть тоже мотивирована, и не столько «Записками изподполья» (где ущербный «подпольный человек» вовсе не является барином, онвсего лишь «подкатил барином к Hфtel de Paris», он хотел бы быть или хотя быказаться барином), сколько горьковскими текстами — «Несвоевременными мыслями»,которые Пильняк, как видно, хорошо проштудировал. В статье «Внимание рабочих»,опубликованной в «Новой жизни» 10 ноября 1917 года,  Горький пишет о«деспотизме Ленина — Троцкого»46, а Ленина называет барином:  Ленин обладает«отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народныхмасс. Ленин “вождь” и — русский барин, не чуждый некоторых душевных свойств этогоушедшего в небытие сословия, а потому он считает себя вправе проделать срусским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу»47.
Наэпизод с Лизой, где герой предстает одиноким, в состоянии горячечного бреда иозноба, падает отсвет предыдущего второго эпизода — центрального и по местурасположения, и по смыслу — эпизода встречи Каменного гостя и просто Гостя, тоесть памятника Петру (двойника основателя Петербурга), и Ивана ИвановичаИванова: «Простыни — сухие, в комнате мрак, и тут в сухих простынях, в подушках— мысль: я!  я-аа-а!  В сухих простынях, в жарких подушках, в углу —мысль: я-я-а! я-а-а-а!.. я-ая — есть мир! “Ты еси — Петр”».
Вэтом уравнивании героем себя и мира вполне возможно увидеть парафразгорьковских слов из юбилейной речи: «И я думаю, что я не найду, хотя и считаюсьхудожником, слов, которые достаточно ярко очертили бы такую коренастую, такуюсильную, огромную фигуру»48.
Вцелом образ Ивана Ивановича Иванова у Пильняка изображен не только безгорьковской (по отношению к Ленину) восторженности, но, наоборот, не безиронии, явной или скрытой. Ироничной на самом деле является и номинация Иванова— «теплота», которая может быть вначале воспринята в положительном смысле:«человеческая — настоящая — теплота села в кресло в углу, затомившись оттуда».Эта номинация создана по аналогии с горьковской формулой «прост, как правда».Но когда теплота как положительное человеческое качество персонифицируется,обретает качественное измерение(«настоящая»), обретает  «плотскость», способностьсадиться в кресло, она тем самым воспринимается не без комизма.
Ирония,которую позволил себе писатель в 1921 году по отношению к коммунистическойвласти, вписывается в общие настроения Пильняка начала 1920-х годов, о чемсвидетельствуют его часто цитируемые «Отрывки из дневника» (запись от 28сентября 1923 года): «Признаю, что коммунистическая власть в России определена— не волей коммунистов, а историческими судьбами России, РКП для меня толькозвено в истории России»49. Эта по-публицистически прямо выраженная мысль былане бравадой писателя, а отражением его собственной художественной практики,прежде всего — рассказа «Санкт-Питер-Бурх», где РКП в лице Ивана ИвановичаИванова предстает в виде органичного, логичного звена в истории России начинаяс Петра Первого.
Второйэпизод (с простынями) подготавливает, объясняет состояние озноба и одиночества  героя,Ивана Ивановича Иванова, в третьем эпизоде: это озноб от «яда неудовлетворенныхжеланий» («Записки из подполья»), от безумной жажды властвовать над всем миром.Тема простыней в данном фрагменте утрачивает бытовое звучание и предстает виносказательной функции: как знак «сухого», воспаленного воображения,горячечного идейного бреда персонажа. Простыни вовлекаются в орнаментальномтексте в сложную игру смыслов и из предмета интимно-бытового назначениявырастают в символическую деталь: создается несколько комическая в такомсерьезном по тематике тексте оппозиция сырые простыни инженера АндреяЛюдоговского в лондонской гостинице — сухие простыни Ивана Ивановича Иванова вреволюционном Петербурге. Сухие простыни становятся в тексте маркерамилихорадочного озноба, горячечного бреда Ивана Ивановича Иванова во второмэпизоде, что приводит Лизу  к необходимости «просушить» простыни,  «сырые» ужене от петербургской влажности, а от петербургской известной идеологическойлихорадки.
Состояние«озноба» героя рассказа «Санкт-Питер-Бурх» является частным проявлением вистории Петербурга мотива «государственного» озноба, «желтухи — лихорадки»,горячки, связанной с именами «двенадцати дебелых сестер лихорадок, Катерины,Анны, Лизаветы, Александры, Марии — императрицы…», из-за которых лихорадилоРоссию, — это знак потрясений в русской истории, ситуации испытаний («лихорадкапетровщины, петербурговщины, лихорадка идеи, теории, математическогокатолицизма»).
Вчисле совпадений, отсылающих читателя к реальным историческим прототипамперсонажей «Санкт-Питер-Бурха», оказывается и следующее. У Пильняка ИванИванович Иванов напоминает инженеру Андрею Людоговскому о детской их игре «вбабки»: «Помнишь, Андрей, мы играли в бабки. Но я своего брата послалрасстрелять. Революция не шутит, милый Андрей!»   Ср. название игры у Горькогов его юбилейной речи: «Я знаю Ленина, когда он играл в карты в «тетку», любилигру и хохотал так, как умеет только он один»50.
Горькийкак возможный прототип инженера Андрея Людоговского (к этому прототипусодержание образа инженера Людоговского, разумеется, ни в коем случае несводимо)  в рассказе «Санкт-Питер-Бурх» зашифрован автором достаточно открытымшифром, и он легко устанавливается при сопоставлении ряда фактов литературногои внелитературного характера.
Преждевсего любопытны номинации этого персонажа: вначале Андрей Людоговскийпредставлен как инженер51, и только впоследствии, по ходу рассказа, читательузнает, что у инженера есть имя. Инженер — самая частотная номинация в рассказе— 23 словоупотребления, значительно реже встречается именная номинация — имяАндрей (7 словоупотреблений в речи Ивана Ивановича Иванова, благодаря которомуинженер и оказался в «тюремной камере»); единичными являются номинацииголубчик, милый Андрей (в речи Ивана Ивановича), а также инженер АндрейЛюдоговский, инженер Людоговский, просто Людоговский. Андрей Людоговский,конечно, менее всего инженер в буквальном смысле этого слова.
Указаниемна Горького как вероятного прототипа могут служить детали внешнего портретаинженера — сутулость, высокий, в сравнении с Ивановым, рост: «Инженеру — нельзябыло горбиться». Нельзя в данном случае связано с каким-то запретом, видимо,медицинского характера (аллюзия на болезнь Горького).
Былобы заманчиво связать номинацию инженер из рассказа Пильняка «Санкт-Питер-Бурх»1921 года со знаменитым сталинским афоризмом, прозвучавшим 26 октября 1932 годана банкете М. Горького и адресованным писателям: «Вы — инженеры человеческихдуш»52. Это афористическое сталинское определение повторил и Горький в своемдокладе на Первом Всесоюзном съезде писателей: «Государство пролетариев должновоспитать тысячи отличных “мастеров культуры”, “инженеров душ”»53. ПричемГорький вначале предпочел дать свое более широкое определение «мастеракультуры», а затем повторить сталинское «инженеры душ». То есть ощущаетсянекоторая уступка сталинскому афоризму со стороны Горького. Однако рассказПильняка был написан намного ранее, и мотивирующим текстом (если поставитьцелью поиск мотивирующего текста) должен быть другой источник.
Номинацияинженер, а также характер рассуждений инженера о смерти в «Санкт-Питер-Бурхе»Пильняка побуждают пристальнее всмотреться в образ инженера-мертвеца ивслушаться в разговоры покойников о недлительном продолжении жизни после смертив фантастическом рассказе Достоевского «Бобок».
Врассказе  Пильняка монолог о смерти принадлежит инженеру Андрею Людоговскому:«Мертвец четыре недели после смерти — видит и слышит и, быть может, ощущает ворту привкус гнили. Он не может двинуться, не может сказать. Понемногу сгниваютнервы рук и ног — и тогда они вываливаются из сознания, из ощущений. Последнимначинает гнить мозг, — и вот последний раз ушная барабанка восприняла звук,последний раз кора большого мозга ассоциировала мысль — о смерти, о любви, овечности, о Боге — больше ведь ни о чем нельзя тогда думать, пред вечностью,тогда ведь нет — человеческих — отношений, — и потускнела мысль — как давно ужепотускнели, остекленели глаза, став — рыбьими, — потускнела, развалилась мысль,как  развалился, сгнил мозг. Вот через глазные впадины вполз первый червь, —тогда глаза исчезли навсегда. После смерти идет новая, странная жизнь. Однимэто — ужас, а ему — Людоговскому — любопытная мысль. Петербург...»
МонологАндрея Людоговского о смерти перекликается с объяснением недолгой «жизни» послесмерти, которое в фантастическом рассказе Достоевского «Бобок» принадлежитмертвецу Платону Николаевичу — «доморощенному философу,  естественникуи магистру»: «Когда еще мы жили, то считали ошибочно тамошнюю смерть за смерть.Тело здесь еще раз как будто оживает, остатки жизни сосредоточиваются, нотолько в сознании. Это — не умею вам выразить — продолжается жизнь как бы поинерции. Все сосредоточено где-то в сознании и продолжается ещемесяца два или три… иногда даже полгода...»
Приочевидных совпадениях анализируемых текстов Пильняк, в отличие от Достоевского,распространяет идею медленного умирания не на человеческий организм, а нагород: размышления инженера о смерти у Пильняка заканчиваются многозначительнымсловом Петербург, после которого поставленомноготочие. Очевидно, имеется в видупредсказанная еще при основании северной столицы эсхатологическая «смерть»Петербурга, различные этапы его «гибели»54.
Иэтот фрагмент в рассказе  Пильняка имеет не один мотивирующий подтекст, покрайней мере, в «Несвоевременных мыслях», в статье, опубликованной в «Новойжизни» 1 июня 1918 года, М. Горький пишет в связи с «больными от голода» вОбуховской больнице Петрограда: «Но, может быть, страшнее физического умиранияот голода — все более заметное духовное истощение Умирает Петроградкак город, умирает как центр духовной жизни. И в этом процессе умирания чувствуетсяжуткая покорность судьбе, российское пассивное отношение к жизни»55.
Инженерв рассказе «Бобок» имеет единственную номинацию (он лишен имени и фамилии), чтолишний раз  свидетельствует о чуждости Достоевскому самой  идеи человеческойинженерии. У Достоевского инженер (и вообще претензии инженерии вмешиваться врешение глобальных вопросов) получает в рассказе только негативнуюхарактеристику: «А люди с инженерным образованием судят больше о философии иполитической экономии»; «Затем полупроснулся один инженер, но долго ещебормотал совершенный вздор, так что наши и не приставали к нему, а оставили довремени вылежаться», а восторженное согласие инженера на переустройствокладбищенской жизни явно не прибавляет ему авторских симпатий.
Процитированныенегативные характеристики инженера из рассказа «Бобок» экстраполируются и наобраз инженера Андрея Людоговского. Вновь обратимся к тексту, к «показаниям»Андрея Людоговского: «“Я утверждаю, что в России с низов глубоко национальное,здоровое, необходимое движение, ничего общего не имеющее с европейскимсиндикалистским. В России анархический бунт во имя безгосударственности, противвсякого государства. Я утверждаю, что Россия должна была — и изживает —лихорадку петровщины, петербурговщины, лихорадку идеи, теории, математическогокатолицизма. Я утверждаю, что в России победит русское. — Алексеевский равелин.— Инженер Андрей Людоговский”. — Так было записано в протоколе». С точкизрения отечественной политической истории эти «показания» представляютсяуязвимыми, так как из них неясен ни характер «необходимого движения» в России,ни смысл утверждения «в России победит русское».
УтверждениеАндрея Людоговского об «анархическом бунте во имя безгосударственности» сполитическими требованиями большевиков никак не было связано.
* * *
«Показания»инженера Людоговского, очевидно, восходят к статье М. Горького из цикла«Несвоевременные мысли», которая была опубликована в газете «Новая жизнь» 23декабря 1917 года56, и тогда же «ошибочное утверждение Горького обанархо-синдикалистских взглядах большевиков вызвало иронический комментарий в“Правде” 24 декабря 1917 г.»57. Так что Пильняк «озорует» в своем рассказе и среальными фактами из биографии Горького, который, в отличие от своеголитературного двойника Людоговского, хотя и не был заключен в Петропавловскуюкрепость, но иронического порицания большевистского органа печати не избежал(напомним в связи с этим и о закрытии в 1918 году газеты «Новая жизнь», гдепечатались «Несвоевременные мысли»).
Веще большей степени этот пассаж Людоговского — о «национальном, здоровом,необходимом движении», о том, что «Россия должна была — и изживает — лихорадку идеи», что «в России победит русское» — является отражениемисториософской концепции самого Пильняка начала 1920-х годов, получившейобразное воплощение в романе «Голый год»: по Пильняку, «революция взвихриластарую Русь, сметя наносное, европейски поверхностное, и обнажила допетровскиеглубины народного бытия»58. В возвращении к этим национальным истокам и видитсмысл революции Пильняк в 1919—1923 годах, до появления романа «Машины иволки».
Кстати,само место действия в данном случае — Алексеевский равелин — актуализируетдавний спор Петра I и его сына Алексея о путях развития России, спор,закончившийся трагическим для сына Петра, а в соответствии с историософскойконцепцией Пильняка — и для России, исходом. Спор-допрос Петром Первым сынаАлексея, являющийся одним из смысловых центров в мотивирующем для«Санкт-Питер-Бурха» романе Мережковского, проецируется на спор-допрос ИваномИвановичем Ивановым Андрея Людоговского в той же Петропавловской крепости с темже обвинением:  в противодействии революционным прогрессивным преобразованиям,созревшим (по Пильняку)  в некой метафорической «лондонской гостинице».Возможно, название Алексеевского равелина подчеркнуто Пильняком еще и каккосвенное указание на подлинное имя прототипа Андрея Людоговского — АлексеяМаксимовича.
Реальнымсобытиям в жизни Горького осени 1921 года в принципе, если иметь в видуидеологический аспект, не противоречит тюремный поворот сюжета в судьбе АндреяЛюдоговского: Людоговский заключен в Алексеевский равелин Петропавловскойкрепости и из характера повествования явствует, что он должен быть расстрелян.В первом же, 1922 года,  издании рассказа «Санкт-Питер-Бурх» прямо говорилось орасстреле инженера Людоговского: «Тогда загремел замок, чтоб прижать каждого кнарам, притиснуть в тоске: — “вот, ведь я же лежу, я лежу на нарах, я сплю,зачем? — Я же сплю, — яааа! Зачем?”
—Инженер Людоговский, Смирнов, — Петров...
…“Ведь я же лежу, на нарах, я сплю, — не я, не яаааа, — не меняа!..”
Коридоры,приступки, ступень. Мрак. Электрическая лампа. Мрак. Электрическая лампа. Плескводы, приступочки, ступеньки. — Свет, подвал — и: два китайца: — ах, какиекосые глаза! — и кто так провел по лицу, чтоб вдавить лицо внутрь, раздавивпереносицу, лицо, как плакат, с приставными зубами? — а походка — у китайцев —женская… Инженеру нельзя было корчиться...
—Ага!..
Ивсе. Последняя мысль — последняя функция коры большого мозга — через нескольконедель — была — нечеловеческою мыслью — ибо фосфор омылил кору большого мозга,в мутной воде — в зеленой воде — в проточной воде. Туманы, — хинки бы, хины!»59
Использование,точнее, обыгрывание Пильняком «Несвоевременных мыслей...» подтверждаетсятекстовыми совпадениями (и на уровне идей, и на уровне лексического ихвыражения), в числе которых особенно показателен следующий, явно горьковскийповорот мысли. Известно недоверие Горького к «темной массе» крестьянства, еготревога за судьбу пролетариата (см. в «Несвоевременных мыслях...»: «Сектанты ифанатики, постепенно возбуждая инстинкты темной массы они отрывают у рабочего класса голову»60 ). Для сравнения приведем аналогичныйфрагмент в «Санкт-Питер-Бурхе»: «Петровщина. Лихорадка, Санкт-Питербурговщина?Мужик голову откусит, возьмет в рот и так: хак!? — Нет мужика, нет никакойРоссии, — дикари! Есть — мир!» Налицо явная озорная разговорная интонация  Пильняка— живописца словом, слышащего и зримо представляющего то, что он описывает.Кстати, в первом издании рассказа голову откусывал не «мужик», а «большевик»,что говорит о синонимичности этих понятий как своеобразных знаков исконнорусского национального менталитета в понимании Пильняка. (Ср.: «Петровщина.Лихорадка, Санкт-Питербурговщина? Большевик голову откусит, возьмет в рот итак: хак?! — Нет большевика, нет никакой России, — дикари! Есть — мир!»61.)
Некотороетщеславие в поведении инженера Андрея Людоговского (очевидно, и его прототипа)было тонко подмечено наблюдательным Пильняком и выражено в следующем эпизодерассказа «Санкт-Питер-Бурх»: «Знаете, кто был сейчас у меня в кабинете, какойгость? — и помолчал. — Иванов Иван, — и помолчал, выждав, как имя хлестнет погостиной».
Активнаяработа над рассказом велась с 6 по 20 сентября 1921 года. Горький выехал изПетрограда за границу в октябре 1921 года, его отъезду предшествовалинастойчивые уговоры Ленина покинуть Петроград. Символически тюремная камерапроецируется на реальные события, связанные с настойчивым стремлением руководителейсоветского государства отвлечь Горького от непосредственного участия вреволюционных событиях в России, избежать с ним противостояния.
Пильнякво всей этой ситуации, видимо, рассчитывал на то,  что в его рассказе останетсянезамеченной реальная подоплека событий, а если на нее обратят внимание, тонеизбежный скандал прибавит ему писательской славы. Довольно откровенноеозорство писателя действительно осталось незамеченным, что впоследствиипозволило ему повторно использовать этот опасный прием (смелого введения впроизведение реальных политических лиц и событий, хотя и созданных по законамхудожественного творчества) в «Повести непогашенной луны»62. Правда, в случае с«Луной» избежать скандала не удалось, и писателю пришлось оправдываться перед властьюеще в одной опасной игре: «я не ощутил весомости имени тов. Фрунзе, полагая,что читатель не заметит, откуда я взял материалы — или, точнее, не придавалэтому значения, не задумываясь об этом»63.
Принятосчитать, что путь  Бориса Пильняка к Голгофе начался с «Повести непогашеннойлуны», продолжен — в «Красном дереве». Но фронда по отношению к власти, кполитическим авторитетам Пильняку была свойственна и ранее, и«Санкт-Питер-Бурх» об этом свидетельствует достаточно убедительно. Писательскуюсвободу от политики Б. Пильняк утверждал всегда (насколько можно открыто илииспользуя «защитный» прием парадокса), в том числе и в трудном для него 1929году: «… чем талантливей писатель, тем бездарнее он политически: это горькая,но биологическая особливость писательского дарования и ремесла, которую никакнельзя забывать»64.
Естественнобыло бы ожидать со стороны Алексея Максимовича Горького, который впильняковском рассказе не мог не узнать себя и героя своей речи на ленинскомюбилее, не мог не понять смысла пильняковских аллюзий, совершеннопредсказуемого по тону и содержанию отклика на это пильняковское «озорство».
То,как использовал Пильняк аллюзии и реминисценции из речи на ленинском 50-летнемюбилее (а факт их использования представляется очевидным), вряд ли моглоспособствовать дальнейшей (только что начавшейся и тут же, по сути,прекратившейся) дружбе прославленного мэтра и начинающего беллетриста.Думается, чувствительный и ранимый, как это часто бывает с художественныминатурами, М. Горький не мог не уловить иронии, и довольно небезобидной, поотношению к себе и всей мифологеме Горький — Ленин, старательнокультивировавшейся им самим.
ОтношениеПильняка к Горькому сформировалось сложное: и благоговейное, и в то же время нелишенное критического начала, о чем свидетельствует, например, фраза,записанная со слов Пильняка К.И. Чуковским в его дневнике: «А Горький устарел.Хороший человек, но — как писатель устарел»65.
ОтношениеГорького к Пильняку, первоначально доброжелательное, резко изменилось ещевесной 1921 года, до написания рассказа «Санкт-Питер-Бурх» и выхода книги«Повесть Петербургская...».  Впоследствии негативное отношение к  Пильняку состороны Горького сохранялось и выражалось подчас в очень резкой форме: в 1922году (когда вышла и «Повесть Петербургская…»66) Горький писал: «Пильняка кактакового еще не видно. И — не надеюсь увидеть, прочитав его фокусническую“Метелинку”67 — вещь совершенно мертвую Пильняк же — пока —имитатор, да еще и не очень искусный. Имитирует грубовато, ибо — не культурен ине понимает всей глубины и сложности образа. Он — больше выдумывает, чемчувствует» (из письма К. Федину, начало сентября 1922 г.)68; «не обращайтевнимания на обезьян, вроде Пильняка, и спекулянтов красивым, но пустым словом»(из письма
В.Каверину 10 октября 1922 г.)69; «кажется, что Пильняк уже разболтал себя впустяках, в словесных фокусах» (из письма А. Демидову 15 мая 1925 г.)70. Инаконец, цитата из письма М. Горького самому Б. Пильняку от 10 сентября 1922года: «… пишете вы все хуже, небрежнее и холодней. “Метелинка” — ужесовершенно мертвая вещь, несмотря на весь словесный форс и всякие фокусы Путь, которым вы идете, опасный путь, он может привести вас к некойклоунаде...»71.
В.Баранов высказывания Горького о Пильняке комментирует следующим образом: «Вбольшинстве подобных оценок без труда можно различить повышенный элементсубъективности Поначалу М. Горький выражал недовольство попреимуществу манерой младшего современника, стилем, который называли“метельным”, “взвихренным” и т. д.»72. Но ведь сам Горький признавался, что вначале творческого пути Б. Пильняка благоволил к нему: «Этот господин мнепротивен, хотя, в начале его писательства, я его весьма похваливал»73. Тут естькакая-то загадка: что произошло? В чем причина такой резкой перемены, причемречь явно идет об этическом компоненте. В. Ходасевич намекает на некоенедоразумение, произошедшее между Горьким и Пильняком весной 1921 года: кПильняку «Горький недурно относился как к писателю, но очень не любил лично,после недоразумения, происшедшего между ними весной 1921 г. в Петербурге. Ксожалению, рассказать об этом эпизоде, крайне забавном и соблазнительном, вданное время невозможно»74.
Оченьвероятно, что рассказ «Санкт-Питер-Бурх» (в числе других фактов) стал своеобразныммотивирующим подтекстом (о котором и Горький, и Пильняк по понятным причинамумалчивали) для взаимоотношений Горького и Пильняка, сыграл свою роль вусилении негативного отношения к Пильняку со стороны Горького. В своем письме кГорькому от 18 августа 1922 года Пильняк пишет о двойственном своем отношении квеликому пролетарскому писателю: «Вы, должно быть, сердиты на меня за что-то, —и это связывает мне руки, — тем паче, что за этот год вы вновь стали мне неАлексеем Максимовичем, а Максимом Горьким, — и это двоит мое ощущение поотношению к Вам»75. Отношение Пильняка к Горькому было двойственным давно, оно,думается, и воплотилось в рассказе «Санкт-Питер-Бурх».
* * *
Однойиз особенностей произведений Б. Пильняка современная ему критика называла наличиев них некой идеи, которая «всегда “ставится” им в рассказах и романах, какбезусловно навязываемая жизнью, как роковое некое “быть или не быть?” Резко поставлена она, — писал Г. Горбачев, — в рассказе“Санкт-Питер-Бурх”»76. Такой «резко поставленной идеей» является, пообщепринятому мнению, прямое утверждение автора-повествователя: «Сказаниярусских сектантов сбылись — первый император российской равнины основал себепарадиз на гиблых болотах — Санкт-Питер-Бурх, — последний император сдал императорский— гиблых болот — Санкт-Питер-Бурх, — мужичьей Москве».
Ноэта идея сама по себе, очевидно, и есть «достаточно тривиальная смысловаяконструкция», она не главный «итог» произведения77, а всего лишь констатацияобщеизвестного факта перемены столицы и выражение недоверия  Пильняка кПетербургу, «петербуржцам», «интеллигентам».
Какизвестно, Пильняку в начальное пореволюционное время было свойственно пониманиерусской революции как «метельной», стихийной, очистительной — «большевицкой».Как «коммунистическая, рабочая, машинная» — не полевая, не мужичья, не«большевицкая» — революция для Пильняка впервые «прозвучала» в 1923 году, о чемон писал в «Отрывках из дневника»78. В письме же к Д. А. Лутохину от 3 мая 1922г. Пильняк сообщал: «И еще я люблю — метелицы, разиновщину, пугачевщину, бунты:жги, круши, крой, грабь! — Я люблю русский, мужичий, бунтовщичий — октябрь, вреволюции нашей метелицу, озорство»79. Это противостояние (в творчествеПильняка временное) революций «большевицкой» и коммунистической заявлено врассказе автором-повествователем (!) как противостояние двух столиц.
Вписьме П. Н. Зайцеву от 9 февраля 1919 года Б. Пильняк размышлял, по сути,  обисчерпанности «Петербургского текста русской литературы» и о наступающей новойлитературной эпохе, ключевую роль в которой будет играть уже, очевидно, неПетербург со всем тем, что он привнес в русскую историю, а Москва: попредположению автора, рассказ «Санкт-Питер-Бурх» — «о Петре I Антихристе,уведшем Россию из Москвы в Петроград, и о большевиках, вернувших ее в обратноелоно, — не здесь ли ключ новой русской литературы?»80. Большевики (некоммунисты!) здесь противопоставляются Петру Первому.
Исследователями«Петербургского текста русской литературы» была отмечена опасность упрощенногопредставления об антиномии Петербург — Москва, опасность следования моде визображении их противостояния: «Петербург vice versa Москва — слишком броская,эффектная… формулировка проблемы и, по сути дела, достаточно тривиальнаясмысловая конструкция, чтобы не стать объектом определенной моды сготовностью пойти на преувеличения и упрощения»81. Для  Пильняка, с егоготовностью идти на известные преувеличения, публицистическое заострениепроблемы это была реальная опасность. Удалось ли ему избежать ее? И только ли опротивостоянии двух столиц в русской истории идет речь в рассказе«Санкт-Питер-Бурх»?
Всеже, думается, художественный итог рассказа лежит в несколько иной плоскости —не в сфере авторских заявлений, и он нацелен не на прошлое и настоящее, а набудущее Петербурга, Москвы, России независимо от места нахождения того, ктостоит у руля государственного механизма.
Теми отличается «Санкт-Питер-Бурх» Пильняка от «Петербурга» Андрея Белого, что А.Белый в своем романе подвел «итог столь странной столице нашей и странной ееистории»82, а Пильняк избрал объектом «озорства», на самом же деле объектомглубокого художественного осмысления, новый виток петербургской  и — шире —российской истории, послеоктябрьский, и свидетельствует, что о принципиальныхотличиях говорить не приходится. Закончилась история императорского Петербурга,началась история новой России — Ивана Ивановича Иванова (хотя и не«императора», но именно к нему обращены слова Каменного гостя: «Поеликупребываем мыв силе своей и воле»), а уж в каком именно городе будет вершитьсяотныне история новой России — не столь важно: в Санкт-Питер-Бурхе или в Москве.Название Москва, кстати, объясняется автором как «темные воды, — темные воды   всегдабуйны», и в этом объяснении содержится скрытая оцен-ка и пророчество: буйныеводы не исключают различного ро-да половодий, наводнений и т. п., что в нашемпредставлении связано с петербургским периодом отечественной истории.
Идея«торжества стихий», как определяющая (по Лотману) судьбу Петербурга83, прямопроецируется Пильняком и на будущую историю России «московского» ее периода. Посути, противопоставления Санкт-Питер-Бурха и Москвы в рассказе Пильняка поценностному критерию нет: «московское» будущее также «темно» и непредсказуемо,как и «санкт-петербургское» прошлое. Ср. название одной из главок главы пятойромана Пильняка «Голый год», где содержится знаменитое описание поезда«мешочников»  № 57: «Часть третья триптиха, самая темная». Вновь мывстречаемся, как это бывает часто у Пильняка, когда он пишет о тех или иныхисторических событиях, с метафорой, яркой и запоминающейся, «но она же искрывает предмет, облекая его дымкой образности»84, порождая различныеинтерпретации. И на проблему Петербург — Москва, как она представлена врассказе в сопряжении с образом героя рассказа Иванова, возможен и несколькоиной взгляд.
Санкт-Питер-Бурх,конечно, «сдан мужичьей Москве», это утверждение автора-повествователя неоспаривается, но карета Аполлона Аполлоновича Аблеухова, она же — «автомобиль —каретка — Бразье» (или другой автомобиль) некоего условного Ивана ИвановичаИванова, будет кроить уже не Невский проспект, а другие главные улицы другойстолицы нашей, будет «кроить перспективы, чтоб начать рабочий день человека ичтоб сорваться в конец — в концах проспектов — в метафизику». Но об этом мы ужечитали в «Повести непогашенной луны», и негорбящийся Первый человек, и первыйдом на главном перекрестке Города, и автомобильное мчание Первого (и второго)человека нам уже тоже знакомы. И если  тема Петра I, Петербурга как города ненашла продолжения в творчестве Б. Пильняка на уровне тематическом, то на уровнеисториософском, уровне метасюжета русской истории она не могла оставитьПильняка равнодушным.
Вначале петербургской истории было слово его основателя — Петра (в рассказеПильняка — Каменного гостя), его слово воплотилось в камне«Святого-камень-города». В начале пост-императорской истории Петербурга иРоссии  в целом Пильняк поставил рядового русского интеллигента Ивана ИвановичаИванова (в рассказе Пильняка — просто Гостя, но с имплицитно присутствующимметафорическим эпитетом Каменный). Факт их родства и преемственности гораздоважнее тезиса повествователя о противостоянии Москвы и Петербурга, о сдачепоследним русским императором Петербурга Москве. Фактическое содержаниерассказа порождает вопрос гораздо более актуальный: кому именно сдал Петербургпоследний русский император? Чье слово-камень ляжет в основание новой истории?На этот вопрос Пильняк дает недвусмысленный ответ: альтернативы Иванову врассказе нет. «Москва и Петербург — еще не изжитая тема, — писал Г. Федотов. —Революция ставит ее по-новому и бросает новый свет на историю двухвековогоспора»85. Если роман А. Белого рассматривать как вопрос: кто и что придет насмену петербургскому императорскому периоду, то возможно «Санкт-Питер-Бурх»Пильняка расценивать как авторский вариант ответа: деятельность Ивана ИвановичаИванова — это очередное повторение инварианта Петра I, что грозит очереднымсрывом в «метафизику».
ПротивостояниеПетербург — Москва для Б. Пильняка было актуальным недолгое время, гораздоактуальнее для него было противостояние город — провинция86  (провинция каксредоточие национальной жизни); уже в письме к Е. Замятину 3 января 1924 годаон писал: «… революция кончена, и у всех похмелье, “еретичество” теперьновое, надо подсчитывать, и в подсчете получается, что Россия, как была сто летназад, так и теперь, — и Россия не в Москве и Питере (эти — за гоголевскихтроек ходят), а — там, где и людей-то нет, а один зверь»87.
ТриадаЗапад — Россия — Восток является одной из определяющих идейно-художественнойспецифики «Санкт-Питер-Бурха».
Судьбаи перспектива Запада (помимо российского его преломления) в этом рассказехарактеризуется одной-единственной, но достаточно выразительной художественнойдеталью: «Европа, ставшая льдиной на бок в Атлантике». Вызывая недвусмысленныеобразные ассоциации с гибнущим в Атлантике «Титаником», эта деталь у Пильнякасвидетельствует об исчерпанности потенциала европейской цивилизации игибельности пути, по которому направил в свое время российский корабль ПетрПервый.
* * *
ПараллельКитай («Империя Середины») — Россия («вторая Империя Середины»)  являетсякомпозиционной осью рассказа. Темой Востока  в сопоставлении с Россией расскази начинается, и завершается. Вся заключительная — третья —  глава рассказа«Санкт-Питер-Бурх» посвящена китайскому Востоку. Причем в разработке темыВостока в рассказе Пильняка ощутимо влияние историософской концепции«Петербурга» А. Белого. По А. Белому, история представляет собой цепь роковыхповторений одних и тех же событий. Таким повторным воплощением в «Петербурге»является образ Николая Аполлоновича Аблеухова — «старого туранца», который«воплощался многое  множество раз;  воплотился  и  ныне:  в  кровь  и  плоть  столбовогодворянства  российской империи, чтоб исполнить одну стародавнюю,  заповеднуюцель: расшатать все устои...»; «… нынче хотел разорвать: бросить бомбу в отца;бросить бомбу  в  самое  быстротекущее  время». Начало восточное («руководящаянота татарства») в «Петербурге» в трактовке А. Белого опасно — это «подменадуховной и творческой революции, которая не революция, а вложение вчеловечество нового импульса, — темной реакцией, нумерацией, механизацией».
Темамножественного повторения, воплощения — причудливого тасования карт в мировойистории — варьируется в «Санкт-Питер-Бурхе»: «Столетий колоды годыинкрустируют, чтобы тасовать годы векам — китайскими картами»; «Столетьяложатся степенно, — колодами: — какая гадалка с Коломны в Санкт-Питер-Бурхекидает картами так, что история повторяется, — что столетий колоды — годыповторяют и раз, и два?!» Соответственно,  набор карт в колоде ограничен, инабор повторений в мировой истории также ограничен. Эта особенность определилаи специфику хронотопа: время в рассказе Пильняка — линейное, но сповторяющимися циклами в мировой истории, повторяющимися в силу случая,карточной игры88.
Предшественникомцаря Петра в династии Романовых Пильняк называет китайского императора ШиХоан-Ти, жившего две тысячи лет назад и нанесшего «смертельный ударфеодализму». В отличие от императора Ши Хоан-Ти, «отгородившего ИмпериюСередины от мира — Великой Китайской стеной», Петр «в династии Романовых“прорубил окно в Европу” и стал: императором, лишь — не успев состариться добогдыхана».
Сталкиваядве историко-культурные реалии — Великую Китайскую стену и петровский феноменокна в Европу, — Пильняк противопоставляет два возможных варианта национальногоразвития: самобытный, с сохранением и развитием этнической и ментальнойспецифики, и — открытый для воздействия извне. В финале рассказа Пильнякпоказывает, к чему привел второй — российский — путь, начертанный ПетромПервым: «Белогвардеец, дворянин, офицер русской армии, эмигрант, брат, ПетрИванович Иванов», осколок второй Империи Середины, просит «милостынку» вПекине. Этот путь закончился срывом Петербурга в метафизику. Брат ПетраИвановича Иванова — Иван Иванович Иванов со всей его «европейской» идеологией —обречен в этом смысле на повторение, о чем и написан рассказ.
Богдыхан(монг. «священный государь») — название китайских императоров по древнейрусской традиции. Равным по титулу — императором — был и Петр. Очевидно, здесьвозникает тема обожествления императора и его власти, обретения носителемданного титула некоего метафизического, инфернального качества. Богдыхан и идолв рассказе Пильняка обретают синонимические качества: суть и того, и другогозаключается в ритуальном поклонении ему и его обожествлении. Само это словобогдыхан также встречается в «Петербурге» А. Белого, в туранском сне НиколаяАполлоновича: в одно из прошлых воплощений его отец — «Аполлон  Аполлонович,богдыхан, повелел Николаю Аполлоновичу перерезать многие тысячи (что  и  было  исполнено)».
Тема«деревянных божков» (богдыханов-идолов), которым поклонялись киргиз-кайсацкиепредки Николая Аполлоновича Аблеухова (гл. «Страшный суд» романа «Петербург»),выступает в качестве одного из связующих элементов рассказа Пильняка с романомА. Белого. В рассказе «Санкт-Питер-Бурх» эта тема находит развитие ипродолжение в афоризме восточного происхождения, который, со ссылкой наКонфуция, четырежды повторяется на протяжении рассказа: «“Ни один продавецидолов не поклоняется богам, он знает, из чего они сделаны”. — Как же столетьямсклоняться — пред столетьями? Они знают, из чего они слиты: недаром по мастямподбирают стили лет». Причем этот афоризм и открывает первую — «китайскую» —главу, и завершает ее, что придает ему особую значимость. Таким образом,Пильняк в рассказе десакрализует власть, и его позиция в этом вопросе близкаПушкину, у которого «горделивый истукан», «кумир на бронзовом коне» имеют«только один — отрицательный смысл: “не сотвори себе кумира”, “не делай себебогов литых”»89.
Позамечанию Д. С. Лихачева, «Петербург  в  “Петербурге” Белого — не  междуВостоком и  Западом,  а Восток  и Запад  одновременно,  т. е. весь мир. Такставит проблему России Белый впервые в русской  литературе...» Пильняк,развивая эту идею Белого, подчеркивает тему братства в своем рассказе, вводяобраз брата-двойника Ивана Ивановича Иванова — Петра Ивановича Иванова,который, благодаря причудливо раскинутым «картам» истории,  просит милостыню вПекине: «Белогвардеец, дворянин, офицер русской армии, эмигрант, брат, ПетрИванович Иванов». (Ср. характеристику-номинацию другого Иванова в началерассказа: «Иван Иванович Иванов был  б р а т о м», которая предшествуетноминации интеллигент.) Тема братства звучит в рассказе как напоминание о томподлинном, что сближает человечество, именно номинация брат, благодарянеоднократным повторам, является глубинной, самой важной, а остальные номинации(интеллигент и т.д.) — вторичны.
Здесь— вновь на фоне «Петербурга» Белого — читателю «Санкт-Питер-Бурха»предоставляется еще одна возможность убедиться в том, что фамилия Иванов врассказе Пильняка не случайна: в «Петербурге» в кошмарном видении АлександраИвановича Дудкина о четвертом измерении встречается фамилия Иванов,прочитывающаяся и в прямом, и в обратном порядке: «Наши пространства не  ваши;  всетечет там в обратном порядке…  И просто  Иванов там  —  японец  какой-то,  ибо фамилия эта,  прочитанная  в обратном порядке, — японская: Вонави». У Пильнякаже и в «иных пространствах»  («туранских», в терминологии А. Белого) фамилияИванов также прочитывается в прямом, а не обратном,  порядке: Иванов и «там» —Иванов. «Там» — не течет   все в обратном порядке.
Россияи Восток у Пильняка имеют гораздо больше общего в своей истории, чемразличного. Мировая история причудлива в своем тасовании «карт» и мировыесобытия — политические казни в том числе — повторяются: в числе общих деталей,сближающих Россию и Китай, являются бастионы крепости, где происходят«политические казни»: в крепости Пекина «были врыты столбы с перекладинами, настолбах в бамбуковых клетках — в каждой клетке по голове — лежали головымертвецов, глядевшие тусклыми, широкораскрытыми глазами… Это было местополитических казней...». Заметим, что здесь вновь возникает перекличка смотивирующим для Пильняка текстом — романом «Антихрист» Мережковского, гдеописаны сцены по-восточному жестокой казни участников «заговора» царевичаАлексея на Красной площади: «В тот же день утром на Красной площади, у ЛобногоМеста, начались казни. Накануне железные спицы, на которых торчали в течениедвадцати лет головы стрельцов, обезглавленных в 1698 году, очистили, для того,чтобы воткнуть новые головы. Степана Глебова посадили на кол».
СравнениеРоссии с Востоком приводит и к появлению критических нот в рассказе«Санкт-Питер-Бурх». Это относится прежде всего к некоторым чертам русскогонационального характера: отсутствию культуры, привычки трудиться в силувнутренней потребности, а не по принуждению, см., например, эпизод в чистопильняковском духе с покинутым в Петербурге домом (символическим обобщениемДома-России, как это и бывает обычно у Пильняка): «Дом покинули русские,по-русски загадив: китаец своими руками — собрал весь человеческий помет, сполов, с подоконников, из печей, из водопроводных раковин, из коридоров90, —чтобы удобрить землю Все камни, жестянки, обрезки железа, стеклокитаец сложил квадратами под брандмауэром, китаец нарыл грядки и на грядкахпосадил кукурузу, просо и картошку». Процитированный фрагмент воспринимаетсякак апофеоз восточной древней культуры, в том числе культуры труда какважнейшей для нации, — в противовес русской ментальности, воспринимается какразвитие мысли Достоевского о тождестве России и Китая, «но без его порядка»91.
Цветоваяпалитра рассказа «Санкт-Питер-Бурх» в целом сдержанна, даже нейтральна,многоцветье Пильняку не было свойственно, тем более эта особенность почеркаПильняка проявляется в «Санкт-Питер-Бурхе». Ср. в этой связи замечание И.Шайтанова по поводу каламбура Л. Троцкого о том, что Пильняк пишет «черным по… Белому»: «Здесь указание и на колорит творчества Пильняка, и на еголитературный источник»92. Особое значение на строгом в цветовом отношении фонеприобретает использование Пильняком той или иной цветовой детали.Подчеркивается в рассказе ставший общим местом в «Петербургском тексте русскойлитературы» и особенно памятный читателю «Петербурга» А. Белого серый денек(«серый — финляндский — поозерный денек» ). Трижды повторяется эта деталь впределах одного эпизода, что характерно для Пильняка: его повторы очень частолокализованы, так что их невозможно не заметить, хотя довольнораспространенными у него являются и повторы дистантные. В следующем фрагментеэпитет серый — «серая шинель» белогвардейца Петра Ивановича Иванова — такжеповторяется, что подчеркивает смысл образа Петра Иванова как частицы былойИмперии — имперской столицы (с ее «серым деньком»). Художественно значимымияркими деталями на этом фоне выглядят необычные заря и закат: «Желтая, какхинная корка заря»  и «Красная рана заката пожелтела померанцевыми корками, вжелтухе-лихорадке». Красная рана заката (о революционной символике в данном случаеизлишне было бы говорить за ее очевидностью) — один из повторяющихся втворчестве Пильняка образов трагического содержания (см., например, «Повестьнепогашенной луны»).
Желтыйже цвет — это и символ Петербурга с его выкрашенными в желтый цвет зданиями, нои цвет Востока — желтой расы. Близость к Востоку, ориентация на Восток («желтаязаря», «пожелтевшая красная рана заката»), благодаря неоднократным параллелямцветового характера («Кулак Правды и Согласия и Свет Красного Фонаря» в Китае и— революционное красное пламя  в России), подчеркивается в рассказе. Следующий— чрезвычайно поэтичный, хотя и мрачный — фрагмент характеризует гибнущийгород-крепость как город-морок, город-видение, а ангела на шпицеПетропавловской крепости — как предвестника смерти: «Голубоватый, зеленый туманвосставал над Невой и окутывал крепость. А над ним, над туманом — апельсиновойкорки цвета — меркнул закат, и в тумане, в желтом закате плавал на шпице надкрепостью — чорт-ангел-монах, похожий на чорную страшную птицу. Крепость втумане уплыла». Сравним близкий по содержанию и стилистике фрагмент в«Петербурге» А. Белого — еще одна деталь, подтверждающая мотивирующий характер«Петербурга» для «Санкт-Питер-Бурха»: «… там, оттуда вставал Петербург в волнеоблаков; и парили там здания; там над зданиями, казалось, парил кто-то злобныйи темный, чье дыхание крепко обковывало льдом гранитов и камней некогда зеленыеи кудрявые острова; кто-то темный, грозный, холодный оттуда, из воющего хаоса,уставился каменным взглядом, бил в сумасшедшем парении нетопыринымикрылами...».
Литературной,а не только языковой функцией обладает тройное употребление световойхарактеристики «мрак»: мрак в комнате Ивана Ивановича Иванова, воспаленное«сумрачное» воображение которого уравнивает самого героя с целым миром, и мрак(мрак смерти) в зловещих коридорах Петропавловской крепости в то время, когдаэтими коридорами ведут на расстрел. Многоцветие красок, полнокровность жизнихарактерны для картин Востока — для Пекина: «Солнце с темного и голубого неба,светя лучами, отбрасывало лиловые резкие тени от рвов, бастионов, от бананов,сверкало резко в лакированных черепицах крыш и рябило жолто-золотистым,ярко-голубым, красным, причудливым костром пагод, храмов, киосков, башен,спиралей портиков, срезанных там вдалеке мрачной, бурою линией стен и зеленоймутью каналов...»
Идеологияпослеоктябрьских наследников Петра Первого чревата повторением русской истории,новым «срывом в метафизику» — в хаос, гибель. Спасительный выход — в обращениик традициям Востока, осознании человеческого братства независимо от кастовойпринадлежности.
Список литературы
1Пильняк Б. «Мне выпала горькая слава…»: Письма 1915—1937. М.: Аграф, 2002. С.127.
2Пильняк Б. «Мне выпала горькая слава...» С. 129.
3Там же. С. 131.
4Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» // ТопоровВ. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М.: Прогресс — Культура, 1995. С. 261.
5Троцкий Л.  Пильняк // Троцкий Л. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991.С. 78.
6Что касается заимствований Пильняком из романа «Антихрист (Петр и Алексей)», топервым это с осуждением заметил в 1924 году Ю. Тынянов в статье «Литературноесегодня»: «… ни в коем случае нельзя считать авторитетом исторической наукиМережковского, а в “Kneeb Piter Komаndor” Пильняк его пересказывает» (ТыняновЮ. Н. Литературный факт. М.: Высшая школа, 1993. С. 260).
7См.:  Мораняк-Бамбурач Н. Б. А. Пильняк и «Петербургский текст» // Б. А.Пильняк. Исследования и материалы / межвуз. cборник текст» // Б. А. Пильняк.Исследования и материалы / межвуз. cборник научных трудов. Вып. I. Коломна:Изд-во Коломенского пединститута, 1991. С. 36—46; Любимова М. Ю. ОПетербургских повестях Бориса Пильняка // Борис Пильняк: Опыт сегодняшнегопрочтения (По материалам научной конференции, посвященной 100-летию со днярождения писателя). ИМЛИ им. М. Горького. М., 1995. С. 55—62; Баак ван Й.Пильняк и Питер // Концепция и смысл. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1996. С.332—345; Грякалова Н. Ю. От символизма к авангарду. Опыт символизма и русскаялитература 1910—1920-х годов (Поэтика. Жизнетворчество. Историософия).Диссертация доктора филологич. наук. СПб., 1998; Шилов О. Ю. К проблеме автораи героя в исторической прозе  Б. А. Пильняка // Б. А. Пильняк. Исследования иматериалы. Вып. III—IV. Коломна, 2001. С. 73—79.
8См. о «мозговой игре» в романе А. Белого «Петербург» (гл. «Странные свойства»):«Мозговая  игра  носителя  бриллиантовых  знаков  (Аполлона АполлоновичаАблеухова. — В. К.) отличалась  странными, весьма  странными,  чрезвычайно  страннымисвойствами: черепная коробка  его становилася чревом мысленных образов,воплощавшихся тотчас же в этот призрачный мир».
9Горбачев Г. Творческие пути Б. Пильняка // Борис Пильняк: Мастера современнойлитературы. Сборник под ред. Б. В. Казанского и Ю. Н. Тынянова. III. Л.:Academia, 1928. С. 7
10Гаспаров М. Л. Литературный интертекст и языковой интертекст // Семиотика иинформатика. Сборник научных статей. Вып. 37. М.: Российский институт научной итехнической информации, 2002. С. 5.
11Баак ван Й. Пильняк и Питер. С. 341.
12Топоров В. Н. Указ. соч. С. 288.
13Здесь и далее художественные тексты Б. Пильняка цит. по изданию: Пильняк Б. А.Собр. соч. в 6 тт. М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 2003.  Курсив везде — авторастатьи.
14Пильняк Б. А. Статьи 1922—1929 / Подг. текста, предисл., коммент.  А. Галушкина// Возвращение. М.: Советский писатель, 1991.
С.254. См. также в романе Б. Пильняка «Голый год»: «Интеллигенция русская непошла за Октябрем. И не могла пойти интеллигенция — верные детиПетра Каждый интеллигент кается, и каждый болит за народ, и каждыйнарода не знает. А революции, бунту народному, не нужно было — чужое».
15См.: www.geocities.com/Athens/Forum/9664/pilnyak/pill.html
16Это определение дано В. Топоровым в связи с аналогичной ситуацией в «Египетскоймарке» О. Э. Мандельштама (см.: Топоров В. Н. Указ. соч. С. 354).
17Горький М. [О В. И. Ленине] // Горький М. Собр. соч. в 30 тт. Т. 24. М.: ГИХЛ,1953. С. 204.
18Грякалова Н. Ю. Указ. соч. С. 256.
19Модернизированным же современным вариантом «ботика» Петра (своеобразнымпризраком, Летучим голландцем), бороздящим воды Невы времен уже современногоПетрограда, становится в рассказе «один-единственный катерок, отбрасывая эхо отДворцов, от Биржи и Петропавловки» (обычный маршрут Петра. — В. К.).
20Гофман Викт. Место Пильняка // Борис Пильняк: Мастера современной литературы.С. 19.
21Если в этой музыкальной аллюзии и можно увидеть связь с «музыкальными»метафорами А. Блока, то она носит также характер «мозговой игры», то есть ироническиобыгрывается Б. Пильняком, как и образ Иванова в целом.
22Захаренко Е. Н., Комарова Л. Н., Нечаева И. В. Новый словарь иностранных слов.М.: Азбуковник, 2003.
23В восприятии Б. Пильняка (как и многих русских писателей XIX века) Петербург —это город в первую очередь конторский, ср. строки из письма Б. Пильняка М.Горькому от 24 мая 1921 года: «Пошлите вы меня, Алексей Максимович, хоть вПетербург в конторщики или к черту на кулички» (Пильняк Б. «Мне выпала горькаяслава…» С. 104).
24Бердяев Н. А. Астральный роман (Размышления по поводу романа А. Белого«Петербург») // Бердяев Н. А. О русских классиках / Сост., коммент. А.С.Гришина. Вступит. ст. К. Г. Исупова. М.: Высшая школа, 1993. С. 315.
25Там же. С. 312.
26Там же. С. 311.
27Долгополов Л. К. Творческая история и историко-литературное значение романа А.Белого «Петербург» // Белый А. Петербург. М.: Наука, 1981. С. 529.
28Воронский А. К. Андрей Белый (Мраморный гром) // Воронский А. К. Искусствовидеть мир. М.: Советский писатель, 1987. С. 97.
29Топоров В. Н. Указ. соч. С. 283.
30Истоком «шахматной» темы здесь может являться (помимо других, о чем см. далее)конкретный эпизод из «Антихриста» Д. Мережковского: «Петр сел играть в шахматыс Брюсом. Играл всегда хорошо, но сегодня был рассеян. С четвертого ходапотерял ферзя Петр вскочил и опрокинул ногою шахматную доску, всефигуры полетели на пол». Пильняк, что для него характерно, символизируетшахматную ситуацию, делая шахматной доской для Петра весь мир, подчеркивая темсамым масштабность петровских преобразований.
31Первым на перекличку образов Ивана Ивановича Иванова с Аблеуховым и Дудкиным изромана А. Белого обратил внимание Н. Мораняк-Бамбурач (см.: указ. соч. С. 42).
32Пример народного слова о Петербурге: «Петербургу быть пусту (вариант —Питербурху, Питербурху пустеть будет!) — пророчествовал с утра 9 декабря дьячокТроицкой церкви на Петербургской стороне, после того как ночью раздавалиськакие-то странные звуки и шум сверху, как будто кто-то бегал по колокольне — “кикимораили чорт”, по наиболее распространенной версии» (Топоров В. Н. Указ. соч. С.323).
33Долгополов Л. К. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л.: Советский писатель,1988. С. 204.
34Непременное условие Пильняка – «издать под старинку» (Пильняк Б. «Мне выпалагорькая слава…» С. 129) «Повесть Петербургскую...» — при подготовке ее кизданию в 1922 году не было соблюдено, по крайней мере обложка была выполнена вмодернистском духе: стрела центрального проспекта Петербурга пронзала город иувенчиваласьметафизическим «Черным квадратом» К. Малевича (см.: www. geocities.com/Athens/Forum/9664/pilnyak/pill.html).
35Номинация Иван Иванович Иванов  встречается и в других текстах Пильняка — вболее позднем его рассказе «Человеческий ветер» (1925). Причем и в этомрассказе Иван Иванович Иванов также получает резко выраженную негативнуюхарактеристику («негодяй»): его сын Иван (!) не прощает отцу нравственнойглухоты по отношению к матери и ее ребенку от другого мужчины. И дело здесь нев особой нелюбви Б. Пильняка к антропониму Иван, а в стремлении подчеркнутьобобщенный смысл описываемой жизненной коллизии. В этом рассказе ПильнякаИванов выступает прежде всего (хотя и не только) в роли синонима к известномупритчевому выражению некий человек.
36Бердяев Н. А. Указ. соч. С. 311.
37См.: www.geocities.com/Athens/Forum/9664/pilnyak/pill.html
38Цит. по: Кийко Е. И. Примечания // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 тт.  Т.5. Л.: Наука, 1973. С. 381.
39Якобсон Р. Статуя в поэтической мифологии Пушкина // Якобсон Р. Работы попоэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 148—149.  
40Цит. по: Кийко Е. И. Примечания. С. 378.
41Кстати, в этом  знаменитом сравнении, услышанном М. Горьким от сормовскогорабочего в 1918 году — «прост, как правда», — еще одно возможное обоснование«простого» имени Иванова.
42Ср. в связи с этим замечание Л. Щербы: «Все искусство художника и состоит втом, чтобы направлять возможные и необходимые, хотя и нечеткие ассоциации поопределенному пути» (Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку. М.: Гос.учебно-педагогич. изд-во, 1957. С. 101).
43Горький М. [О В. И. Ленине]. С. 204—205.
44Горький А. М.  В. И. Ленин // Горький М. Литературные портреты. М.: ГИХЛ, 1959.С. 349.
45Предположение о «соотнесенности» образа Ивана Ивановича Иванова с «реальнымлицом» было высказано также О. Шиловым в статье «К проблеме автора и героя висторической прозе Б.А. Пильняка» (Б. А. Пильняк. Исследования и материалы.Вып. III—IV. Коломна, 2001. С. 79).
46Горький А. М. Несвоевременные мысли и рассуждения о революции и культуре(1917—1918 гг.). М.: МСП «Интерконтакт», 1990.  С. 83.
47Там же. С. 84.
48Горький М. [О В. И. Ленине]. С. 204.
49Пильняк Б. А. Статьи 1922—1929. С. 258—259.
50Горький М. [О В. И. Ленине]. С. 205.  
51Одним из менее вероятных источников номинации инженер могла бытьпрофессиональная принадлежность и литературная репутация Е. Замятина, о которомв письме Б. Пильняка к В.С. Миролюбову от 26 июля 1921 года читаем (при общейвысокой оценке творчества Е. Замятина) следующие строки: «… что я думаю оЗамятине? — думаю, что его несчастье, что он как человек почти совсем инженер ипочти совсем не писатель...» (Пильняк Б. «Мне выпала горькая слава…» С. 116).Впоследствии, однако, мнение Б. Пильняка о Замятине-художнике изменится.
52Зелинский К. Одна встреча у М. Горького (Запись из дневника) / Публ. А.Зелинского // Вопросы литературы. 1991. № 5. С. 166.
53О. Ронен в качестве «более близкой к сталинской формулировке аналогии поэт –инженер» (Ронен О. «Инженеры человеческих душ»: к истории изречения //Лотмановский сборник. Т. 2. М.: Изд-во РГГУ, ИЦ-Гарант, 1997. С. 394)рассматривает предшествующие поэтические формулировки В. Маяковского, вдополнение к уже рассматриваемым в литературоведении формулировкам  Ю. Олеши иС. Третьякова. Неучтенная «инженерная» номинация из рассказа Б. Пильняка«Санкт-Питер-Бурх» свидетельствует, что метафора поэт — инженер является,видимо, не столько индивидуальной метафорой, сколько массово употребительнойпоэтической формулой в литературе 1920—1930-х годов.
54Литературная же генеалогия разговоров о смерти в «Санкт-Питер-Бурхе» возводитсяне только к рассказу Достоевского «Бобок», но и к «Петербургу» А. Белого, ккоторому известен авторский комментарий: «Мой Петербург — призрак, вампир… Янаселил свой Петербург автоматами, живыми мертвецами» (Одоевцева И. На берегахНевы // Белый А. Петербург; Стихи. М.: Олимп, 1998. С. 488).
55Горький А. М. Несвоевременные мысли… С. 178.
56Горький А. М. Несвоевременные мысли… С. 103.
57Там же. С. 192.
58Шайтанов И. О. Когда ломается течение (Исторические метафоры Бориса Пильняка)// Вопросы литературы. 1990. № 7. С. 44.
59См.: www.geocities.com/Athens/Forum/9664/pilnyak/pill.html
60Горький А.М. Несвоевременные мысли… С. 103.
61См.: www.geocities.com/Athens/Forum/9664/pilnyak/pill.html
62См. об этом: Крючков В. П. «Мысль» и «рисунок» в «Повести непогашенной луны» //Крючков В. П. «Еретики» в литературе:
Л.Андреев, Е. Замятин, Б. Пильняк, М. Булгаков. Саратов, 2003.С. 135—175.
63Павлова Т. Ф. «Пильняк жульничает и обманывает нас…» (К истории публикации«Повести непогашенной луны» Бориса Пильняка) // Исключить всякие упоминания…Очерки советской цензуры. Минск, 1995. С. 73.
64Пильняк Б. А. Статьи 1922—1929. С. 250.
65Пильняк Б. «Мне выпала горькая слава…» С. 98.
66Необходимо оговориться, однако, что отзывов М. Горького непосредственно о«Повести Петербургской...» в нашем распоряжении нет.
67Пильняк Б. Метелинка. Берлин: Огоньки, 1922.
68Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели: Неизданнаяпереписка. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 469.
69Там же С. 173.
70Там же. С. 152.
71Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели: Неизданнаяпереписка. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 311.
72Баранов В. И. За строкой одного посвящения (М. Горький и  Б. Пильняк)//Б.А.Пильняк. Исследования и материалы / Вып. I. Коломна, 1991. С. 79.  
73Горький М. Письмо А.П. Чапыгину от 17 июня 1926 года // Горький М. Собр. соч. в30 тт. Т. 29. С. 470.
74Пильняк Б. «Мне выпала горькая слава…» С. 104.
75Там же. С. 184.
76Горбачев Г. Указ. соч. // Борис Пильняк: Мастера современной литературы. С. 61. 
77См.: «В традиционной антитезе Петербург — Москва Пильняк выбирает вариант, вкотором “бездушный, казенный, казарменный, официальный, неестественный,регулярный, абстрактный, неуютный, вымороченный, нероссийский Петербург”сдается Москве — полуазиатской, стихийной деревне» (Мораняк-Бамбурач Н. Б.А.Пильняк и «Петербургский текст». С. 44); в «Повести Петербургской...» Б. Пильняк«спел отходную Петербургу и захлопнул за ненадобностью “окно в Европу”»(Любимова М. Ю. О Петербургских повестях Бориса Пильняка. С. 60).
78Пильняк Б.А. Статьи 1922—1929. С. 257.
79Пильняк Б. «Мне выпала горькая слава…» С. 166.
80Пильняк Б. «Мне выпала горькая слава…» С. 61.
81Топоров В. Н. Указ. соч. С. 274.
82Бердяев Н. А. Указ. соч. С. 311. Вместе с тем Н.А. Бердяев здесь не совсемточен: образ несчастного террориста Александра Ивановича Дудкина,  вопределенном смысле преемника Петра I, обращен не столько в прошлое инастоящее, сколько в будущее. А Дудкин, в свою очередь, — прямой предшественникИвана Ивановича Иванова из «Санкт-Питер-Бурха», точнее — его символическийстарший «брат», сошедший с ума; другой, «реальный» брат Иванова, как мы знаемиз рассказа, был расстрелян.
83См.: Лотман Ю. М. Символика Петербурга // Лотман Ю. М. Семиосфера.С.-Петербург: Искусство СПб., 2000. С. 321.
84Шайтанов И. О. Указ. соч. С. 56.
85Федотов Г. П. Три столицы // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. СПб.: Изд-во«София», 1991. С. 50.  
86См.: Трофимов И. Провинция Бориса Пильняка. Даугавпилс: Даугавпилс. пед. ун-т.Каф. рус. лит. и культуры. 1998. 132 с.
87Пильняк Б. «Мне выпала горькая слава…» С. 264.
88О концепции повторяемости истории, об образном параллелизме рассказов  «ЕгоВеличество Kneeb Piter Komandor» и «Санкт-Питер-Бурх» — «героях-двойникахЗотове и Иване Ивановиче Иванове, а также Тихоне Старцеве и Андрее Людоговском»см. в статье О. Шилова «К проблеме автора и героя в исторической прозе Б. А.Пильняка» (Б. А. Пильняк. Исследования и материалы. Вып. III—IV. С. 77 ислед.).
89Эпштейн М. Фауст и Петр на берегу моря // Эпштейн М. Парадоксы новизны: Олитературном развитии XIX—XX веков. М.: Советский писатель, 1988. С. 56.
90Ср. разработку этой темы в сатирическом ключе в «Собачьем сердце» (1925) М.Булгакова: «Что такое эта ваша  разруха? Старуха с клюкой?..»
91Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873 // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.в 30 тт. Т. XXI. Л.: Наука. 1980. С. 7.
92Шайтанов И. О. Указ. соч. С. 47.