Поэтическая практика: «читатель, взявшийся за перо»
В своих воспоминаниях друг и соратник В. Шершеневича по имажинизмуА. Мариенгоф приписывает ему такое признание: "…талантливо написанное чужоестихотворение вдохновляет куда больше, чем полнолунье, чем пахнущие цветочки налипах или нежная страсть". [1]
Этот, вероятнее всего, вымышленный эпизод как нельзя лучшехарактеризует одну из главных особенностей творческой личности В. Шершеневича — подражательность, ориентацию на уже существующие поэтические образцы.
Интересную, хотя и не бесспорную оценку этого явления даетА. Белецкий, характеризуя определенный тип писателей как «читателей,взявшихся за перо»: «такие читатели-авторы чаще всего являются назакате больших исторических эпох…они всегда могут возникнуть в культурной средеили группе, накопившей известный запас художественных достижений…»[2]Критерием выявления подобного типа автора-читателя является то, что «учитателя, взявшегося за перо не только источник творческой жизни, но и еепроявления — чужие». [3]
Возможен ли подобный подход к творчеству В. Шершеневича?Быть может, его поэзия это «одна великолепная цитата»? Входила лиигра цитатами в его творческий замысел? Думается, что на этот вопрос следуетответить отрицательно. В стихотворениях В. Шершеневича мы не найдем внешнихпризнаков цитации. Соединяя разнонаправленные тенденции в одном тексте, В.Шершеневич не стремится подчеркнуть их различие, но старается синтезироватьновый поэтический стиль. Стоит вспомнить резко отрицательное отношение В.Шершеневича — футуриста к вторичной поэзии, поэзии стилизации: «Если мыбудем разбираться в целях стилизации, то увидим следующее: цель стилизации — воссоздание…чужого творчества… Здесь возникает невольное: к чему? Допустим, чтолирик обладает настолько эластичной творческой способностью, что ему возможнополное растворение своего „я“ в стакане чужого духа. Творчество этоголирика теряет и свою самостоятельность и, следовательно, ценность новизны иоригинальности, т.е. почти единственную ценность Искусства». [4]
Нам кажется, что подобное определение как нельзя большеподходит к творчеству самого В. Шершеневича. Косвенно нашу оценку подтверждаетвысказывание Б. Пастернака о творческом методе В. Шершеневича: «Фигуральнаяобразность, вот что связывалось всегда в представлении обывателя с понятиемпоэзии». [5]В этом высказывании важно не то, что Б. Пастернак обвиняет В. Шершеневича впотакании невзыскательным вкусам толпы (что, конечно, неверно), а то, что онуказывает на известную тождественность сознания поэта В. Шершеневича ичитателя: «В последних его фабрикантах совершенно отсутствует все то,тайна чего и не подозревается непосвященными, и, напротив, она изобилует затовсем тем, в чем публика всегда видела родовой признак поэзии. Соответствие этонастолько полно, что мы вынуждены сознание производителя прировнять к сознаниюпотребителя». [6]
Начинает свою творческую деятельность молодой поэт под знакомсимволизма и акмеизма. Ранние работы В. Шершеневича в равной степени обязаны К.Бальмонту, А. Блоку и Н. Гумилеву. Последний дает такую характеристику В.Шершеневичу: «Вадим Шершеневич всецело под впечатлением поэзии Бальмонта,Но может быть это и есть самый естественный путь для юного поэта. В его стихахнет ни вялости, ни безвкусия, но нет и силы или новизны»[7](о сборнике «Весенние проталинки»). Столь сдержанная оценка черезнекоторое время сменяется восторженной: «Прекрасное впечатление производиткнига Вадима Шершеневича (»Carmina" — Е.Ф.).Выработанный стих,… непритязательный, но выверенный стиль, интересныепостроения заставляют радоваться его стихам. Он умеет повернуть строфу, неподпадая под ее власть. В эйдологии (системе образов) он ученик А. Блока,иногда более покорный, чем это хотелось бы видеть. Но уже проглядывает в егостихах стремление к четкости и договоренности, как бунт против настроенийраннего немецкого романтизма в русской поэзии". [8]
Действительно, А. Блок — это один из немногих поэтов «неавангардного»направления, влияния которого В. Шершеневич не отрицал. Позднее один изэкземпляров книги В. Шершеневича «Быстрь» была подарена А. Блоку спосвящением: «Единственному русскому лирику-символисту». Отношениеюного поэта к самому Н. Гумилеву не лишено двусмысленности. Так, в разделесборника «Carmina» «Чужие песни» Н.Гумилеву посвящено такое стихотворение:
О, как дерзаю я смущенный,
Вам посвятить обломки строф,
Небрежный труд, но освященный
Созвездьем букв: «а Goumileff»
С распущенными парусами
Перевезли в своей ладье
Вы под чужими небесами
Великолепного Готье. [9]
Как верно замечает В. Бобрецов "… прямодушный Гумилевне ощутил едва заметный привкус дегтя в этом на первый взгляд весьмамедоточивом посвящении: «великолепным»-то назван Теофиль Готье! АНиколаю Гумилеву отведена достаточно скромная роль добросовестного переводчика".[10]
Как уже было сказано выше, В. Шершеневич признаетосновополагающее влияние А. Блока и то, что многие стихотворения сборника«Carmina» были написаны в период, «когдатворчество Блока оказывало подавляющее влияние на мои произведения». [11]Первый раздел книги «Carmina» — «Маки вснегу» целиком посвящен А. Блоку. Мотивы снежной стихии, обжигающегоснежного костра, явно навеянные сборником А. Блока «Снежная маска» становятсяведущими в раннем творчестве В. Шершеневича:
Ты отошла за травы луга,
В глухую осень, в камыши
Расплескивает крылья вьюга
Над страшною тоской души. [12]
(Начало, очевидно, навеяно стихотворением «Ты отошла, ия в пустыне…»[13])
Или:
Я грущу в кабаке за околицей
И не радует душу вино.
А метель серебристая колется
Сквозь разбитое ветром окно…
Ах, взгляни, промелькни из метелицы,
Снеговая царевна моя. [14]
Или:
Твоя девическая вьюга
На крыльях огненных летит. [15]
Легко узнаваема и «Прекрасная Дама» В.Шершеневича:
Я различаю за вуалью,
Когда ты сходишь на крыльцо,
Чуть заснеженное печалью
Благословенное лицо…[16]
В лирике В. Шершеневича этого периода, несмотря на явнуюориентацию на систему образов А. Блока, отсутствуют трагические ноты, аобщеобязательная для поэта печаль носит слишком «литературный» характер:
Ты не могла, ты истомилась
В слезах и бормотаньях встреч
И отошла, и закрутилась
Змеею шаль вдоль смуглых плеч. [17]
Конечно, проникновение В. Шершеневича в творческуюлабораторию А. Блока было весьма поверхностным. Начинающий поэт используетобразы А. Блока как своеобразные клише, игнорируя весь сложный комплексзначений, который скрывается за ними. По типу мышления он гораздо ближе кнеоклассицизму акмеистов (об этом пишет Н. Нильссон), чем начинающий поэт,вероятно, и снискал похвалу Н. Гумилева.
Интересно отметить одну особенность поэтического видения В.Шершеневича — высокую степень абстрактности мышления, практически на граниаллегории, которая потом ярко проявится в поэзии имажинизма.
Так, в стихотворении «Уединение» поэт в духесимволизма обращается к некой отдаленной стране Уединения, куда он спешитскрыться от житейских бурь:
Когда в зловещий час сомненья
Я опьянен земной тоской,
Свой челн к стране Уединенья
Я правлю твердою рукой. [18]
Далее абстрактное понятие довольно неожиданно приобретаетчерты родины поэта:
Земля! Земля! Моей отчизною
Я вновь пленен. Родная тишь! [19]
Дальнейшие обращения поэта к Родине-Уединению представляютсобой обращения влюбленного к своей возлюбленной, что является вариацией одногоиз характерных для А. Блока мотивов страна — жена («О, Русь моя! Жена моя…»[20]).По-своему трактует В. Шершеневич мотив падения героя, измены — факт изменыгероя описывается через отрицание значимости этого факта:
Пусть в городах блудницы многие
От ласк моих изнемогли,
О, что тебе слова убогие
Растерянные мной в дали…
Тебе принес я речи вечные
И дух — увядший иммортель[21]
Финал стихотворения возвращает нас к почти забытомуизначальному адресату — «стране блаженной темноты». Таким образом,адресат стихотворения троится: страна Уединения — Родина — возлюбленная. Этитри ипостаси не сливаются в единый образ-символ (как у А. Блока: жена — Россия), но образуют логическую конструкцию: поэт стремится к уединению, какпутешественник в родные края, покидая которые, он изменил родине каквозлюбленной.
Начало творческого пути В. Шершеневича отмечено довольнопротиворечивым отношением к поэтам, произведения которых он берет за образец.На символистском этапе своего поэтического развития В. Шершеневич пытаетсякаким-то образом отрефлексировать факт подражания, от чего он наотрез откажетсявпоследствии. Заимствую темы, образы и мотивы из самых разных источников, В.Шершеневич в предисловии к сборнику «Carmina»с довольно комичной педантичностью заявляет: «Считаю, что новая рифма, каки новый образ, составляют собственность поэта — их творца, — автор полагает,что он обязан указать, что рифма „густобедренный — серебряный“ заимствованау С. Соловьева». [22]
В подтверждение того, что В. Шершеневич осознавал своюзависимость от поэтов старшего поколения и не хотел мириться с этим фактом,можно привести интересную, хотя во многом спорную гипотезу В. Бобрецова обадресате стихотворения «Властелин». Исследователь считает, что «онопроникнуто своеобразной любовью-ненавистью к А. Блоку, неожиданно принявшемучерты „незнакомки“. [23]Финал стихотворения:
Прикрытый бредом и любовью,
Как выпушкою вдоль плащей,
Твои знамена пышут кровью
Над страшной гибелью моей, — [24]
Заставляет предположить наличие трагедии блумовского „семейногоромана“ в сознании В. Шершеневича — эфеба.
Возможно, именно желания порвать с уничтожающей творческуюличность традицией и подтолкнуло В. Шершеневича встать под знамена футуризма.
В 1913 году В. Шершеневич резко меняет поэтическуютональность и обращается к поэтике эгофутуризма. Очень часто сложное инеоднозначное литературное явление — эгофутуризм — рассматривают на примереодного И. Северянина.
шершеневич образ пастернак блок
Это не совсем верно, так как поэтические эксперименты И.Игнатьева, В. Гнедова, К. Олимпова были весьма далеки от того, что обычноподразумевают под эгофутуризмом. Творческие искания В. Шершеневича, впрочем,также пролегают совсем в другой области.
В. Марков считает, что поэтическое объединение „Мезонинпоэзии“ было вполне самостоятельным и независимыми и что „его (ВШершеневича — Е.Ф.) зависимость от И. Северянина критики преувеличивают…еголитературные основы и связи гораздо сложнее, чем принято считать: он хорошознал европейскую поэзию и черпал из нее непосредственно, тогда как Северянинуона была знакома разве что понаслышке“. [25]
В Марков пишет, что поэзия В. Шершеневича футуристическогопериода ориентируется на французских проклятых поэтов. Мы не будемостанавливаться на французских источниках творчества В. Шершеневича.
В стихотворениях сборников „Романтическая пудра“ и»Экстравагантные флаконы" заметно присутствие голосов В. Брюсова и А.Блока (сборник «Город»).
В стихотворениях 1913 — 1916 гг.В. Шершеневич предстает какпоследовательный урбанист. Поэт экспериментирует с размером и рифмой, широкоиспользуя акцентный стих.
Современный город В. Шершеневича обладает рядом обязательныхпризнаков, которые переходят из одного стихотворения в другое: обилиеэлектричества, современный транспорт (трамвай и авто), небоскребы.
Вместо декларируемого футуристами прославления города, В.Шершеневич представляет города как царства дьявола:
Я умолял вас: «Моя! Моя!», вол —
Нуясь и бегая по кабинету.
А сладострастный и угрюмый дьявол
Расставлял восклицательные скелеты. [26]
Конечно, самым лучшим достижением творчества В. Шершеневичаявляется сборник имажинистского периода — «третья книга лирики», какон сам ее определяет, «Лошадь как лошадь», в который вошлистихотворения 1915 — 1919 гг. По замыслу автора, этот сборник должен былпредставлять собой своеобразное учебное пособие для тех, кто хочет приобщитьсяк искусству имажинизма. Об этом свидетельствуют и наукообразные названия,призванные, вероятно, обнажить прием, показать основополагающий принцип,положенный в основу стихотворения («принцип примитивного имажинизма»,«принцип звукового однословия», «принцип параллелизма тем» ит.д.). В. Шершеневич последовательно выполняет завет Ф. Маринетти — «ломатьграмматику», пропуская предлоги и глагольные формы. Но, несмотря на рядбезусловных поэтических удач, в целом В. Шершеневичу не удается избавиться отвлияния В. Маяковского, самого талантливого и яркого поэта враждебной теперьдля вождя имажинизма поэтической группы.
Попытку сопоставления дореволюционного творчества В.Маяковского и В. Шершегевича предпринял Л. Куклин в статье «Но ведь я поэт- чего ж вы ждали?» Обнаружив в произведениях двух авторов «абсолютносходные приемы в обработке словесного материала»[27],он в то же время настаивает на том, что «Шершеневич не был нипоследователем, ни подражателем в области стихотворной техники». [28]Природа разительного сходства, вплоть до полных текстуальных совпадений, ненаходит в статье Л. Куклина рационального объяснения.
На наш взгляд, сопоставление раннего творчества В.Маяковского и стихотворений В. Шершеневича 1917-1919 гг., вошедших в самыйпоказательный имажинистский сборник «Лошадь как лошадь», говорит осерьезном влиянии поэтики В. Маяковского на В. Шершеневича, хотя последний,безусловно, не является слепым подражателем. Что позволяет нам говорить о такомвлиянии? Конечно, одногодки и современники В. Шершеневич и В. Маяковский дышалиобщим воздухом поэзии 10-20 гг., в котором носились многие формальные открытия,атрибутировать авторство которых сейчас сложно. Хронологически многиеперекликающиеся произведения двух поэтов выходили в свет почти одновременно. Ивсе же, встречая у них сходные образы, читатель воспринимает их какспецифически «маяковские». Почему? Очевидно потому, что в поэзии В.Маяковского они воспринимаются как органические, последовательные, системные. УВ. Шершеневича, напротив, эти образы носят случайный характер. Так, например,поэзию В. Маяковского отличает единство лирического субъекта, которыйпоследовательно гиперболизируется. На контрасте внешней грубости и внутреннейнежности строятся многие произведения:
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется! [29].
Попытки В. Шершеневича создать аналогичный образ лирическогогероя грешат непоследовательностью.
Неправда ль смешно: несуразно-громадный,
А слово боится произнести:
Мне бы глыбы ворочать складно,
А хочу одуванчик любви донести…[30]
Более органичен в лирике Шершеневича мотив самоумаления:
Я не любовник, конечно, я поэт, тихий как мать.
Безнадежный, как неврастеник в мягких тисках мигрени! [31]
И В. Маяковский, и В. Шершеневич обращаются к темебогоборчества, вероятно, под влиянием идей Ф. Ницше. Но в поэтической системеВ. Маяковского богоборчество — важнейшее условие самоопределения лирическогогероя.В. Маяковский обвиняет Бога в том, что он неправильно создал мир («недоучка,крохотный божик»[32])- мир без любви:
Мотаешь головою, кудластый?
Супишь седую бровь?
Ты думаешь —
Этот,
За тобою, крыластый,
Знает, что такое любовь? [33]
Задача лирического героя В. Маяковского пересоздать этот мирзаново.
В. Шершеневич в лирике не реализует такого глубокого смысла.Создается такое впечатление, что он кощунствует ради кощунства.
Весь ваш род проклят роком навек и незримо,
И твой сын без любви и без ласк был рожден.
Сын влюбился лишь раз, но с Марией любимой
Эшафотом распятий был тогда разлучен. [34]
Тема борьбы с солнцем, общая для всех футуристов, предстаету В. Шершеневича в образах, характерных для В. Маяковского:
Июньский день ко мне дополз,
Впился мне солнцем прожалить грудь…
Жир солнца по крышам, как по бутербродам
Жидкое, жаркое масло тек. [35]
У Маяковского
Вот он:
Жирен и рыж,
Красным копытом грохнув о площадь,
Въезжает по труппам крыш. [36]
У В. Маяковского солнцеборчество — одно из проявленийбогоборчества. Солнце для него — хозяин неба, языческий бог. У В. Шершеневичасолнце и бог в контексте процитированного стихотворения не связаны: солнцеоценивается негативно, а бог остается высшим нравственным эталоном:
И Москва нам казалась плохим переводом
Каких-то Божьих тревожных строк. [37]
Мы не можем сказать, что В. Шершеневич слепо копируетпоэтические приемы В. Маяковского. Метафора В. Маяковского всегда конкретна,зрительно представима, порой допускает буквальное прочтение. («Вот так ясделался собакой», «Ничего не понимают»). Два образныхкомплекса, накладываясь друг на друга, образуют неделимое целое — новый мир,законы которого устанавливает сам поэт. У В. Шершеневича два образных комплексане сливаются в единый зрительный образ, но всегда остаются связаны логическойсвязью. Он показывает нам две ситуации, аналогичные в каком-то плане, сходные вкаком-то свойстве. Задача читателя — обнаружить это общее свойство — внутреннююформу образа. Сопоставляемые ситуации могут быть неравноценны в этическом иэстетическом плане. Так в стихотворении «Принцип басни» поэтсравнивается с лошадью (отсюда название сборника), продукт поэтическоготворчества с продуктами пищеварения, а читатель с воробьями, слетевшимися впоисках пищи. При этом В. Шершеневича якобы не волнует, с чем в таком случаебудут ассоциироваться его произведения: по сути дела, он сопоставляет непредметы и понятия, а отношения между ними. Поэтому даже заимствованные образы,попадая в стихотворение В. Шершеневича, начинают функционировать по-другому,что придает его стилю некоторою оригинальность.
Так, одно из лучших стихотворений сборника «Принциппараллелизма тем», реализует модель, заданную В. Маяковским в поэме «Облаков штанах»:
«любящие Маяковского!» —
да ведь это ж династия
на сердце сумасшедшего восшедших цариц. [38]
В. Маяковский оживляет стертую метафору «царить всердце».В. Шершеневич берет за основу эту же метафору, но заменяет объектыметафорического сравнения:
В этот день, обреченный шагам иноверца,
Как помазанник легких, тревожных страстей,
На престол опустевшего сердца
Лжедмитрий любви моей…[39]
Нужно оговориться, что речь здесь не идет об однополой любви- стихотворение обращено к женщине («ты охотилась звонким гремением губ»).Если женщины, «любящие Маяковского», и царицы, восходящие на престол(сердце), могут слиться в единый образ, то Лжедмитрий и любовь такойвозможности лишены. Общим свойством для них является только беззаконность:любовь незаконно царит в сердце, Лжедмитрий — на престоле. В. Шершеневичдобивается того, что при метафорическом сравнении читатель выделяет минимальноеколичество общих признаков, что и приводит к созданию механистического,логического образа, и в этом поэт выходит за рамки подражания.
Творчеству поэта 20-30-х годов уделяется гораздо меньшевнимания. Это объясняется, с одной стороны, малым объемом текстов, с другой — неоднородностью художественного уровня его лирики последних лет, где наряду состихотворениями, интересными с точки зрения формы и содержания, встречаютсяоткровенно слабые отрывки, производящие впечатление неотредактированного «сырогоматериала».
Эволюция поэтического стиля В. Шершеневича 1922 — 1926 гг.представляет собой отход от поэтики авангарда (футуризма и имажинизма) ивозвращение к более традиционной линии. Такая поэтическая капитуляция яростногопропагандиста новой поэзии в самых радикальных ее формах объясняется, преждевсего, веянием времени, поворотом к классицистическому стилю мышления, «огосударствлением»литературы. Литературную ситуацию 20-х годов очень точно характеризует Г.Белая: «Приятие классики новой властью диктовалось не заботой опреемственности, а, прежде всего, тем, что партия боялась модернизациикультуры, самой динамичности этого процесса. „[40]
Однако было бы неверно думать, что позиция В.Шершеневича-поэта обусловлена только политической конъюнктурой. Об обратномсвидетельствуют и стихотворные тексты, в которых, за редким исключением,сквозит растерянность и боль от осознания исторической ситуации, но неполитическая правоверность, и теоретические работы, где В. Шершеневич ратует заотделение искусства от государства, что, конечно, идет в разрез с генеральнымнаправлением развития пролетарской поэзии. У теоретика имажинизма были и личныепричины смены поэтических настроений: катастрофы личного плана, которыебуквально преследуют поэта на протяжении двадцатых годов (самоубийство женыЮлии Дижур), и все более проясняющееся осознание собственной творческойнесостоятельности. Новое художественное задание потребовало совершенно иной, нефутуристической тональности, что косвенно свидетельствует о неорганичностифутуро-имажинистского периода в творчестве В. Шершеневича. В его лирикепоследнего периода творчества причудливо сочетаются традиционный и авангардныйвзгляды на мир
Из произведений поэта 20 — 30-х годов нам доступны следующиетексты: поэмы из коллективного сборника имажинистов “Кооперативы веселья»:«Песнь песней», «Слезы кулак зажать», «Перемирье смашинами», «Я минус все», «Завещание»; последнийпоэтический сборник В. Шершеневича «Итак итог» (1926), посвященныйпамяти жены поэта Юлии Дижур, в который вошла лирика 1922-1926 гг.; весьманемногочисленные стихотворения, написанные в период с 1926 по 1935 годы. Этитексты очень неоднородны как в плане поэтики, так и в плане художественности.Если классифицировать их по принципу соотношения авангардности \ традиционности(по тематике, лексике, соотношению ритма и метра и способу рифмовки), то можновыделить следующие блоки:
1. Футуристические (имажинистские) произведения: «Песнь песней»,«Слезы кулак зажать», «Вразумительный результат», «Подкирпичом губ», «Казначей плоти», «Процент за боль» идр.
2. Футуристические по ритмике и способу рифмовки, с элементами лексики исмысловыми обертонами, нехарактерными для авангардной парадигмы: например,«Я минус все», «Выразительная, как обезьяний зад».
3. Произведения, с традиционным ритмическим строем, но авангарднойрифмовкой (по согласным) и сложным сочетанием авангардных и традиционныхмотивов. («Итак итог», «Белый от луны, вероятно» и тд.).
4. Тексты, ориентированные на поэтику символизма и акмеизма. («Украина»,«На соленом жаргоне», «В часы серебряных прибоев…»).
Представленная классификация показывает, что поворот отфутуризма к традиции произошел не мгновенно и не без борьбы разнонаправленныхи, порой, несовместимых тенденций в одном сборнике, образе, слове, поэтическомсознании.
При сравнении сборника «Лошадь как лошадь» ипоследующих произведений В. Шершеневича обращает на себя внимание, что итрадиционная, и футуристическая линия его стихотворений теперь носят как быболее общий, усредненный характер. Футуристическая составляющая ориентируетсяна «футуризм вообще», метафорические модели и приемы становятсягораздо менее разнообразными, в основном в упрощенном виде повторяют прежниенаходки. Что касается традиционной линии, то на фоне усредненного фона особеннорезко выделяется «есенинский пласт». Такой поворот от В. Маяковскогок С. Есенину, конечно, не случаен. Именно есенинский стиль отвечает новымтребованиям лиричности и исповедальности. В отличие от лирического героя В.Маяковского, который находится в процессе борьбы с миром, не принимает еготаким, каков он есть, герой С. Есенина даже в трагичных положениях (предчувствиеблизкой смерти, ощущение собственной ненужности на земле, опустошенность души,прощание с молодостью) стремится не утратить внутреннюю гармонию. Возможно, именностремление стабилизировать личность, представляемую ранее как «каталогобразов» толкает В. Шершеневича на освоение «словесной походки» ичуждого ему мировоззрение
Этот диалог носит довольно драматичный характер. Нельзязабывать о сложных личных взаимоотношениях имажинистского окружения и С.Есенина.
Для В. Шершеневича С. Есенин — это, прежде всего, певецдеревни и природного начала.В. Шершеневич абсолютизирует его «деревенскуюипостась» (что, конечно, обедняет поэтическое наследие поэта, где тема деревнисвязана с целым комплексом иных проблем, тем и мотивов). Лирический герой В.Шершеневича противопоставляется герою С. Есенина как защитник и апологет города- царства разума, оплота цивилизации в противовес хищной деревне. Вот, что онпишет о деревне в стихотворении «Завещание», посвященном С. Есенину:
О проклятая! С цветами, с лучиной, с корою
И с котомкой мужицких дум!
Лучше с городом вместе умру я,
Чем деревне ключи от поэм передам. [41]
Не трудно заметить изначальную надуманность, ненатуральностьтакого конфликта: если для С. Есенина гибель деревни, победа «стальнойконницы» представлялась суровой реальностью, то для В. Шершеневича защитагорода — всего лишь риторический прием, способ дискредитировать противника:
Однако сражаясь с певцом деревни, В. Шершеневич выбирает егоже образное «оружие». Так, отношение В. Шершеневича к машинам исовременным реалиям города повторяет отношения С. Есенина к растениям иживотным
Посмотрите, уже за углом
опадают вывесок листья
Не мелькнут светлякам реклам. [42]
Сам видал я вчера за Таганкою,
Как под уличный выбрет и вой
Мне проржав перегудкою звонкою
С голодухи свалился трамвай.
На бок пал и брыкался колесами.
Грыз беззубою мордой гранит; [43]
Образный строй и тональность этих стихотворений ближе скореек «маленьким поэмам» С. Есенина, чем к творчеству В. Маяковского,
Гораздо более сложным и неоднозначным представляетсяотношение к поэтической позиции С. Есенина в произведениях, на прямую к нему необращенных, но несущих отпечаток его творческой индивидуальности. Таким скрытымдиалогом представляется нам поэма «Я минус все » (1920).
На первый взгляд, поэма носит имажинистский характер, чтоподразумевает влияние В. Маяковского. Действительно, в ней мы найдем многофутуристических черт, к которым относятся и наукообразное заглавие, иагрессивный тон, столь свойственный русскому футуризму («втиснет когти вбумагу газетный станок, из-под когтей брызнет кровью юмор»… «Собручальным кольцом веревки вкруг шеи // закачайся, оскаленный ужас»…[44])На первый взгляд кажется, что этому произведению присущ эклектизм — чистомеханическое соположение разнородных поэтических текстов. Сравните:
И плыли женщины по руслам строк
Баржами, груженными доверху,
А они выверяли раскрытым циркулем ног,
Сколько страсти в душе у любовника. [45]
И
Выбрел в поле я, выбрел в поле
С профилем точеного карандаша
Гладил ветер, лаская и холя,
У затона усы камыша. [46]
Нам, однако, представляется подобное сопоставление непроявлением поэтической небрежности, или даже дурного вкуса, но сознательнымсравнением двух мировоззренческих позиций: естественной имаскарадно-опереточной (футуристической). Лирический герой стихотворениястремится осознать причину жизненного краха («никого нет, кому было б сомной по дороге»[47]).В поисках ответа он обращается к богу, совмещая в своей молитве мотивы «Москвыкабацкой» С. Есенина и богоборческие тенденции В. Маяковского. Интересноотметить, что трагедия героя состоит не только в отчужденности и одиночестве,но и в своеобразной поэтической немоте, невозможности высказаться («все,что мог, рассказал я начерно, набело ты другим позволь»[48]).Ответ, полученный от Бога, в духе футуризма трактуется отрицательно, но, всущности, выражает действительную причину трагедии героя:
Не нужны, не нужны в раю мне
Праведники из оперетт. [49]
Маска гаера, шута, которая на протяжении всего жизненногопути выражала творческое кредо В. Шершеневича, теперь становится ненавистналирическому герою. Кстати, Георгий Гаер — один из псевдонимов поэта.
Интересно отметить, что с этой поэмой по-своемуперекликается поэма С. Есенина «Черный человек». Так, Черный человек,в котором некоторые исследователи видят черты В. Шершеневича, говорит, что«казаться улыбчивым и простым — // самое высшее в мире искусство»[50],правда, переадресовывая эти слава лирическому герою С. Есенина.
В поэме «Я минус все» это искусство не доступно В.Шершеневичу:
Лег и плачу. И стружками стон,
Отчего не умею попроще?
Липли мокрые хлопья ворон
К ельным ребрам худевшей рощи. [51]
Характер влияния С. Есенина на поэзию В. Шершеневичанесколько отличается от влияния В. Маяковского. У Маяковского В. Шершеневичзаимствует конкретные образы, метафорические модели, придавая им болееабстрактный характер, то есть, адаптируя к собственному поэтическому видению.Имажинизм В. Шершеневича отличается от футуризма образца В. Маяковского вдеталях, но не по существу. У С. Есенина, как у поэта более далекого вэстетическом плане, В. Шершеневич перенимает наиболее яркие, бросающиеся вглаза черты — в первую очередь растительные мотивы, столь несвойственныефутуристической картине мира.
В период с 1922 по 1923 В. Шершеневич предпринимает попыткусвоеобразного синтеза обеих поэтических систем.
Было сердце досель только звонкий бутон,
Нынче сердце как спелая роза.
Ему тесно в теплице ребер уже
Стекла глаз разбивают листья.
Сердце, в рост, и не трусь, и ползи не дрожа,
Лепестками приветствуя счастье! [52]
В приведенном отрывке соединяются две распространенныеметафорические модели: отождествление человека и растения (С. Есенин), и человекаи предмета (футуризм). Типично футуристическим приемом является реализациятрадиционной метафоры сердце-цветок. Но предполагаемого синтеза не происходит.Внутренняя естественная сущность лирического героя (сердце — растение)уничтожает внешнюю опредмеченную форму (глаза — стекла).
Парадоксальным образом соединяются мотивы футуристической и«есенинской» лирики в одном из самых эпатажных стихотворений В.Шершеневича «Выразительная как обезьяний зад». Несмотря на игривостьназвания, стихотворение выражает трагическое мироощущение героя на порогесамоубийства. Стихотворение обращено к матери поэта:
Я утоплен теперь в половодии мук,
Как об рифме, тоскую об яде.
И трогаю часто рукою курок
Как развратник упругие женские груди.
Проползают года нестерпимо угрюмо,
О, скорей б разразиться беде!
Подожди, не скучай, позови меня, мама
Я очень скоро приду. [53]
В первой половине 20-х годов В. Шершеневич часто посвящаетсвои стихотворения умершей матери, таким образом, вероятно, пытаясь глубжепонять опыт смерти. Конечно, нельзя утверждать, что сама тематика навеянатворчеством С. Есенина или В. Маяковского. Но нельзя не заметить, что приемыпоэтического выражения во многом отсылают к вышеназванным образцам. Влияние В.Маяковского проявляется в том, что, как и В. Маяковский В. Шершеневичраспространяет семейные отношения до вселенских масштабов. Диалог матери и сынасоединяет обыденное и запредельное бытие. Влияние С. Есенина проявляется виспользовании традиционно есенинских мотивов и в подборе лексики:
Я был пушистый, словно шерсть у котенка,
И с канарейками под ручку часто пел…
И мягкими губами, как у жеребенка,
Я часто тыкался в ресниц твоих овес[54]
Ярко эпатажные черты, на наш взгляд, призваны заслонить отчитателя личную незащищенность и некоторую сентиментальность лирического героя.В защиту В. Шершеневича можно сказать, что шокирующее название стихотворенияотносится все-таки не к матери поэта, а к самому поэту:
И покойника рожа станет тоже веселая,
Выразительная, как обезьяний зад.
Слышишь, мама. На радость немалую
Был рожден тобой этот урод. [55]
После смерти С. Есенина в 1925 году есенинский голос ненадолго, но станет преобладающим в лирике В. Шершеневича, который в поэтическомтворчестве теперь покорно следует за своим бывшим оппонентом. Совершенно «по-есенински»звучат, например, следующие строки:
Оттого так просто жить на свете,
Что последний не отнять покой.
И что мы еще немного дети,
Только с очень мудрой головой
Нам достались лишь одни досуги,
Да кутеж в пространствах бытия.
Только легковерные подруги
И совсем не верные друзья. [56]
В нескольких стихотворениях В. Шершеневич перефразируетзнаменитые есенинские строки: "в этой жизни умирать не ново, но и жить,конечно, не новей"[57]:
Не то, что жить, а умереть,
И то, так скучно и постыло. [58]
Так, но я печалиться не стану,
Жизнь проста, а смерть еще куда простей
В сутки мир свою залечит рану,
Нанесенную кончиною моей. [59]
Мотив обесценивания жизни и смерти встречается у В. Шершеневичадо того, как С. Есенин написал свое последнее стихотворение. На наш взгляд, этоне указывает на взаимовлияние (как можно предположить в случае В. Маяковского),но свидетельствует о том, что В. Шершеневич верно уловил смысловую доминанту творчестваС. Есенина и «предсказал» ее конечный результат, доведя потенциально заложенныевозможности до внутреннего логического завершения.
Мотивы прощания с юностью, ожидания смерти, размышления об итогахжизненного пути, свойственны многим поэтам, и отвечают потребностям самого В. Шершеневича,но для выражения собственного мироощущения он обращается к поэтической системе С.Есенина.
Особенность творческого видения В. Шершеневича состоит в том,что, для выражения определенного комплекса идей и переживаний, он, использует ужесуществующий поэтический код.
Присутствие в лирике В. Шершеневича «чужих голосов»нельзя признать сознательным художественным приемом, так как факт подражания осознавалсяавтором как поэтическая неудача и не применялся к самому себе в футуристский периодтворчества. В позднем творчестве В. Шершеневича идея поэтического кризиса обретаетсвое художественное воплощение.
Хотя многие стихотворения В. Шершеневича не вышли за рамки подражания,хотя он не создал самостоятельной и оригинальной художественной системы, было бынесправедливо назвать его графоманом. Творя под влиянием более талантливых поэтов,он проявляет себя весьма способным учеником. Необходимо отметить и оригинальнуюнаходку В. Шершеневича — создание абстрактного логического образа, когда объектамиметафорического сравнения становятся не предметы и явления, а отношения между ними.
Возвращаясь к формуле А. Белецкого, мы можем признать, что В.Шершеневич — читатель, взявшиеся за перо, но читатель с очень хорошим вкусом.