Северо-Осетинский государственныйуниверситет
им. К. Л. Хетагурова
ДИПЛОМНАЯ РАБОТА
ОБРАЗ ЭМИГРАНТА В ПРОЗЕ Г. ГАЗДАНОВА
(НА ПРИМЕРЕ РОМАНА «ВЕЧЕР У КЛЭР»)
Владикавказ
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА I. ЖИЗНЕННЫЕИСТОКИ ТЕМАТИЧЕСКОГО МНОГООБРАЗИЯ
ГЛАВА II. ОБРАЗЭМИГРАНТА В РОМАНЕ «ВЕЧЕР У КЛЭР»
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ/>/>
ВВЕДЕНИЕ
10декабря в конференц-зале ЮНЕСКО Северо-Осетинского госуниверситета им. К. Л.Хетагурова состоялось открытие международной конференции «Гайто Газданов. Жизньи творчество», посвященной 1OO-летиюсо дня рождения писателя.
На ней выступилиисторики, литературоведы, писатели, общественные и политические деятели нетолько из России, но и из-за рубежа.
Вступительнымсловом конференцию открыл ректор СОГУ доктор исторических наук, профессорАхурбек Магометов.
От имениПрезидента, Правительства и Парламента Республики Северная Осетия — Аланияучастников и гостей конференции приветствовал глава Парламента РСО-А ТаймуразМамсуров. «Нас, собравшихся здесь, — сказал он, — объединяет знаменательноесобытие, связанное с именем одного из величайших писателей XX века, личности поистине мировогомасштаба. 06 этом свидетельствует тот факт, что произведения Газданова читаютво всем мире, изучением его творческого наследия занимаются ученые разныхстран, во многих городах созданы общества друзей Газданова. И, конечно, здесь,в Осетии, к нему особое отношение, потому что, являясь русским писателем,Газданов, как он сам признавался, всегда чувствовал связь с Осетией иосетинами».
В числетех, кто приехал на конференцию во Владикавказ, — Юрий Нечипоренко, научныйсотрудник РАН, председатель Московского общества друзей Гайто Газданова,Зорислав Паункович, переводчик и составитель сербского издания собраниясочинений Г. Газданова (г. Белград), Ивайло Петров, исследователь творчества Г.Газданова из г. Шумена, Болгария, Ольга Орлова, сотрудник Институтасоциально-педагогических проблем Российской академии образования, исследовательлитературного архива Г. Газданова в США, Вячеслав Боярский, кандидатфилологических наук из г. Новосибирска и другие.
Это no-настоящему преданные друзьяписателя, которых объединяют интерес и любовь к его творчеству и которые совершеннобескорыстно делают все, чтобы Газданов был оценен по достоинству и поднят на тувысоту, которую он действительно заслуживает. И любовь эта, надо отдатьдолжное, не просто созерцательная, а действенная. Мало просто наслаждатьсячтением газдановских романов, надо делать так, чтобы его читали, чтобы ондоходил до массового читателя. И поэтому Зорислав Паункович у себя в Сербиипереводит книги Гайто Газданова на родной язык, а Ива-ло Петров в Болгариипытается доказать своим соотечественникам, что им повезло тем, что судьбазабросила 16-летнего Газданова в г.Шумен, где он окончил гимназию, а черезГазданова — увлечь детей знанием русского языка, от преподавания которого последемократической революции отказались в школах Болгарии, о чем Ивайло Петровговорит с великим сожалением. «Но ничего, болгарин вернется еще к этому,сегодня 30 тысяч детей уже записались на курсы русского языка», — сказал он.
УсилиямиОльги Орловой издательство «Молодая гвардия» выпустило в этом году в серии«Жизнь замечательных людей» книгу о Гайто Газданове.
Во Владикавказе,издали прекрасную монографию доктора филологических наук, профессора СОГУНугзара Цховребова о Гайто Газданове, которую и вручили всем участникамконференции. Кроме того, к юбилею писателя изданы библиография «Гайто Газдановв России» и библиографический указатель. Третий номер журнала «Дарьял» такжеполностью посвящен столетию Гайто Газданова.
Настоящийподарок участникам конференции сделали родные и близкие Гайто Газданова.Приехавшая из Франции его родственница по материнской линии Ольга Абациевапривезла письма из его переписки с матерью, а также две записи радиопередач,которые вал Гайто Газданов на радио «Свобода» под псевдонимом Георгий Черкасов.Одна из них прозвучала на конференции. Услышать живой голос классика, его сужденияо литературе и литературном процессе, о природе власти и искусства всегдаинтересно.
ИскусствоведТаймураз Газданов от имени своей фамилии выразил признательность всеморганизаторам конференции и ее участникам и рассказал об одном факте изсемейных архивов, а именно то, что известный в Осетии врач Лаврентий (Дзыбын)Борисович Газданов, делавший глазную операцию художнику Айвазовскому, 9 декабря 1903 г. принимал новорожденного Гайто, будущего писателя, в доме на Кабинетнойнабережной в Петербурге. Он и стал его крестным отцом. Будучи знатокомосетинского быта, он и дал ребенку второе имя — Гайто. Имя, овеянное осетинскойгероической историей. Кто знает, может быть, оно и помогло выстоять писателю всложных жизненных обстоятельствах, сохранить свою творческую самобытность. Как отметил,выступая на конференции, Юрий Нечипоренко, сегодня имя Гайто Газданова — этонекий пароль хорошего литературного вкуса. Заслуга писателя перед русскойлитературой, по словам ученого, в том и состоит, что он сумел, сохранив лучшиеее традиции, обогатить прогрессивными западными новациями. Судьба бросала егона самое дно, но Газданов не стал маргиналом ни в жизни, ни в творчестве. Онсохранил благородство, как и герой, именем которого его назвали при рождении.
Весьдень на конференции звучали размышления, оценки, дискуссии о творчествеГазданова, приводилась интересные факты его биографии и, конечно, звучалистроки самого писателя – лирика и глубокого психологи. «Тот, кто любитинтеллектуальную прозу, уже никогда не сможет забыть его романы и рассказы», — писал один из критиков о прозе Газданова. И с этим трудно не согласиться.
В 2003 году литературнаяобщественность широко отметила 100-летие со дня рождения Г. Газданова, как наисторической родине писателя, во Владикавказе, так и в мире. В СОГУ прошлаконференция, посвящённая знаменательной дате. То, что творчество ГайтоГазданова – неотъемлемая часть русской и мировой культуры, давно сталоаксиомой. Казалось бы, уже этого факта достаточно для проявления научногоинтереса к нему. Однако же наше внимание к творчеству Г. Газданова более всегообусловлено обострением общественно-политической и литературной борьбыпоследних лет.
Переосмысление ипереоценка истории русской литературы 20 века, как и истории советскогообщества, протекают с явными перекосами, усложняющими наше представление об ибез того нелёгких проблемах прошлых лет.
Достаточно назватьзамеченные нами тенденции в этом вопросе, значительно противоречащие другдругу. С одной стороны, наблюдается явное стремление к преодолениюконфронтации, слиянию и изучению истории русской литературы в едином потоке,т.е. истории не только той литературы, которая родилась и развивалась вСоветском Союзе, но и литературы русского зарубежья, эмигрантской; рассматриватьеё как исконно русскую, отечественную культуру, сбрасывая с весовсоциально-классовый подход, Октябрьскую революцию, считая последнюю,по-бердяевски, лишь чумой.
С другой стороны,настойчиво проводится концепция возникновения двухпоточной русской литературы,как пагубное следствие Октября, и идёт атака на тот «поток», который рождался иразвивался внутри страны.
Всё это свидетельствуето сложности литературного процесса на сегодня и о том, что имя Гайто Газдановаоказывается не на последнем месте.
Я задалась целью изученияего творчества, считая эту задачу актуальной и важной во всех отношениях.Разумеется, не я первая берусь за решение этой задачи. О Г. Газданове написаномножество работ, в которых раскрыты существенные грани его творчества и место вистории отечественной и мировой культуры.
Имя Гайто Газдановаприобрело известность в среде русской эмиграции, а критики сразу же заметилиталант молодого писателя и признали, что он сопоставим с талантом другого, ужепризнанного поэта и прозаика В.Набокова.
В.Набоков, всемирнопризнанный писатель,- и почти никому не ведомый Газданов!
Михаил Осоргин писал изПарижа М.Горькому 9 февраля 1930 года о Газданове: «Он по-настоящему даровит».От него я жду больше, чем от Набокова. Среди немногих «подающих надежды» он мнепредставляется первым в зарубежье. Умница…»[1]
«Прочитал я её с большимудовольствием, даже с наслаждением, а это редко бывает, хотя читаю я не мало,-писал М.Горький о романе «Вечер у Клэр» автору.- Вы, разумеется, самичувствуете, что Вы весьма талантливый человек, добавлю, своеобразноталантливый…»[2]
Внимание Горького, егодоброжелательное отношение, несомненно, благотворно сказались на дальнейшемтворчестве Газданова.
Настоятельно ждётвсестороннего исследования и нового прочтения в ряду традиционных и новых«белых» пятен отечественной истории тема эмиграции в 20 столетии из страны. Немного мы знаем о судьбах миллионов наших соотечественников, покинувших впоисках лучшей доли охваченную гражданской войной Россию. Нелегко сложились исудьбы миллионов людей, оказавшихся после 1917 года вне пределов СоветскойРоссии и СССР.
Послеоктябрьскаяэмиграция, вошедшая в исторические анналы как «белая эмиграция», отчётливопомечена печатью драмы. А чаще – трагедии. Один из немногих историков «оттуда»,Пётр Ковалевский отмечал в книге «Зарубежная Россия», что «… в мировой историинет подобного по своему объёму, численности и культурному значению явления,которое могло бы сравниться с русским зарубежьем… Русское рассеяние превзошловсе бывшие до него и по числу и по культурному значению, так как оно оказалосьцентром и движущей силой того явления, которое обычно называется русскимзарубежьем, но которое следовало бы называть «Зарубежной Россией». Русскиесоставили абсолютное большинство белой эмиграции. По данным несколькихрегистраций, эмигрантов – от 90 до 95 процентов».[3]
Всё отчётливее начинаешьпонимать, что мы тогда, в 20-е годы, потеряли.
Мощный интеллектуальныйпотенциал оказался «там», а не в новой, преображённой стране, которой он былтак необходим в её стремлении стать передовой державой. Многие уезжали ибежали, движимые классовой ненавистью, но большинство – из-за потери чувствауверенности в завтрашнем дне и, особенно, страха. Революция и ужасы гражданскойбратоубийственной войны дали таким людям достаточно веских оснований дляпринятия столь тяжёлого решения.
«Течёт и уносит река,
Родным берегам –простите!
И режет моя рука
Прошедшего прочные нити»,[4]-
пишет ЕлизаветаКузьмина-Караваева, ставшая олицетворением советской русской эмиграции.
Хребет русского зарубежьясоставила российская интеллигенция.
Деятели науки и культурыразных поколений достойно представили и ныне представляют в новых «отечествах»свою Родину, обогатили мировую науку и культуру. Авиаконструкторы Сикорский иРябушинский. Нобелевские лауреаты – экономист Леонтьев и химик Пригожин. Героиевропейского Сопротивления – Вика Обленская и Кирилл Радищев, ЕлизаветаКузьмина-Караваева и Тамара Волконская. Генералы – Яхонтов и Игнатьев. ХудожникРепин и Рерих. Певцы – Шаляпин и Геда. Звезды балета – Павлова и Нежинский,Фокин и Баланчич … Невероятные судьбы. Объединяет их всех одно – Россия.
Споры об эмигрантскойлитературе, разгоревшиеся в эмиграции в первой половине 20-х годов продолжаютсяи по сей день. Несколько проблем стоят долгие годы в центре дискуссий:
— завоевала ли право навсеобщее признание русская зарубежная литература 20 века как единственнаянаследница традиций великой русской литературы 19 века?
— какая из литератур –русская советская или эмигрантская – моднее и сильнее, претендует наглавенствующую роль?
— возможно ли слияниеэтих двух потоков литературы?
Важнейший этап историирусского зарубежья – вторая половина 20-х годов – и до начала второй мировойвойны.
Ветшают планы свержения«антихристов-большевиков». Заиграны уже до хрипоты пластинки с белогвардейскимиименами. Быстро тает вера в мессианскую роль эмиграции – «спасительницыРоссии». Происходит понимание того, что идея, зазывающая под одни знамена«монархистов, республиканцев, демократов, даже социалистов» для освобожденияродной земли от «оккупировавшего ее третьего интернационала», — с самого началабыла всего лишь идеей реставрационной, направленной на возрождение канувшей влету самодержавно-помощичьей и капиталистической России.
Забота о жизненных,государственных интересах родины постепенно побуждала немало эмигрантовоставить свою «непримиримость». И многие уже согласились с А. Вертинским,выступившим в 1935 году с песней, взбудоражившей русское зарубежье:
Проплываем океаны,
Бороздим материки
И несем в чужие страны
Чувство русское тоски …
И пора уже сознаться,
Что напрасен долгий путь…[5]
Сороковые годы –кризисный этап русского зарубежья. Война поставила крест на большинстве егоорганизаций. С победой советского народа в Великой Отечественной войнеокончательно рухнули расчеты на крах Советской власти, поэтому вести речь обелоэмиграции как о сколько-нибудь значительной политической величине неприходится.
Революция властноразделила писательский стан на два лагеря. Сомневающимся, выжидающим, желающимпереждать российскую бурю она не оставила много времени для выбора.
Период становлениялитературы русского зарубежья – 1920-1925 годы – отмечен рядом характерныхособенностей. В первые годы пребывания на чужбине эмигрантский писатели усердноубеждали читателя и самих себя, что именно они представляют Россию. «Русскаясовременная литература из России выплеснулась в Европу», — утверждала З.Гиппиус. Ее неразлучный спутник жизни Д. Мережковский кидает клич – лозунг: «Мыне в изгнании – Мы в послании!»[6]
Главенствующая темаэмигрантской литературы первой половины 20-х годов – апофеоз грядущей России.«Грядущая Россия» именно так назывался первый «толстый» литературный журналрусского зарубежья.
До 1925 года в зарубежнойрусской литературе воцарился «культ русской березки». Тоска по большой и малойродине, местам, с которыми связаны самые сильные, будоражащие сердце и умвоспоминания, вела многих изгнанников к культу прошлого. «Нет дня, — вспоминалК. Бальмонт, — когда бы я не тосковал о России, нет часа, когда бы я непорывался вернуться …»[7]
«Культ русской березки»привел многих писателей к истокам русской культуры, народной литературы,сказкам, былинам, песням. В этом коренится залог постоянного внимания читателейрусского зарубежья к таким признанным авторитетам «бытописания русскогоблагочестия», как Иван Бунин, Иван Шмелев, Александр Ремизов.
Незнание страны, давшейприют беженцу, ее культуры и традиций, часто языка, ностальгия, смутныеперспективы на будущее – огромный комплекс неполноценности владеет эмигрантом.«Как всякий раненный зверь ползет умирать в свою нору, так и человек в тяжелыеминуты жизни инстинктивно стремится в свою духовную берлогу. Темная же берлогадуха – кровь, т.е. род, происхождение, заветы предков, память, детство. Длярусской эмиграции в 20-е годы характерно массовое устремление в «берлогу» — врелигию»[8]
Признанным и бесспорнымлитературным лидером русского зарубежья являлся журнал «Современные записки».Без этого издания невозможно представить ни русскую эмиграцию, ни её культуру илитературу. «Современные записки» открывают широко свои страницы для всего, чтов области художественного творчества, или научного исследования, или исканияобщественного идеала представляет собой объективную ценность с точки зрениярусской культуры»,[9] — подчёркивалось вовступительной реакционной статье вышедшего в ноябре 1920 года в Париже первогономера журнала.
Журнал был «внепартийным»,в нём участвовали лучшие умы всех эмигрантских течений и молодое поколениелитературной эмиграции.
Патриотически настроенныезарубежные русские писатели, учёные, деятели культуры, излечиваясь отантисоветского угара первых лет эмиграции, стали говорить о том, что «Россия –нам мать, а о матери плохо не говорят».[10]
Лучшее, что создано влитературе зарубежья, посвящено России: её культуре, природе, языку иоторвавшемуся от неё русскому человеку.
По мере приближения второймировой войны объединяется литературная жизнь русского зарубежья.
К этому временисовершенно очевидным становится крах иллюзий зарубежья о возврате в Россию на«белом коне». Лишь наиболее оголтелые жаждали вернуться в родные места вфашистском обозе.
Разразившаяся войнананесла сокрушительный удар по русскому зарубежью, лишив его значительнойсамостоятельности, интенсивной культурной и литературной жизни, характерной для20-30-х годов.
/>/>ГЛАВА I.ЖИЗНЕННЫЕ ИСТОКИ />/>ТЕМАТИЧЕСКОГО МНОГООБРАЗИЯ
История русскойлитературы 20 века сложнее и шире мерок, предлагаемых политической географией.«Горький – эпоха, а Бунин – конец эпохи», так написала в 1933 году МаринаЦветаева. В столкновении двух эпох гражданской и литературной истории родиласьсоветская литература, но не она одна. Русская литературная традициясуществовала и в эмиграции. Было бы слишком просто и главное – невернопредставлять литературу русского зарубежья как медленное умирание «старогомира», как затянувшийся закат сформировавшихся до революции и попавших вэмиграцию литературных сил. Неверно – помимо всего прочего – потому, что вэмиграции выросло новое поколение писателей, пришедших в литературу уже послереволюции и гражданской войны. Становление этих писателей, выросших на почвеклассической русской литературы, неразрывно связано с судьбами русскойэмиграции и общими тенденциями западноевропейской культуры 20-х – 30-х годов.
То, что до недавнеговремени русской литературе зарубежья сопутствовали неведение ипренебрежительное отношение, совершенно очевидно и не требует доказательств.Русские поэты и писатели часто оставались в неизвестности не только в покинутойими стране, но и в самой эмигрантской среде. Тем не менее, русская литератураэмиграции по своим размерам, продолжительности и жизнестойкости может считатьсяуникальным явлением истории.
И именно поэтому пришловремя для открытия и переоценки важной составной части современной культурыРоссии. Поэтому же в список имена русских литераторов уже включены Бунин,Куприн, Цветаева, Бальмонт, а также Солженицын, Бродский, Максимов и др.
Писать о Гайто Газдановепредставляется особенно интересным и волнительным не только потому, что этокрупный писатель, искусный новатор, великолепный стилист, современный писатель,но и потому, что он наш соотечественник.
Гайто Газданов – одно изсамых ярких и значительный явлений литературы эмиграции. Имя это, известноевсей Европе и миру, на родину вернулось не так давно, но по возвращении сразунашло своего читателя.
Гайто (Георгий) ИвановичГазданов родился 6 декабря 1903 года в Петербурге, в осетинской семье, и этаособенность – осетинское происхождение – сыграла большую роль в формированииего душевного склада, развивающегося в русской среде.
Во время рождения Гайтоотец его Баппи (Иван) Сергеевич Газданов, учился в Петербургском Лесноминституте; дед же писателя Саге (Сергей) прожил жизнь, полностью вписывающуюсяв традиционный осетинский уклад, освященный древними порядками и обычаями. «Япомнил деда маленьким стариком, в черкеске, с золотым кинжалом. В девятьсотдвенадцатом году ему исполнилось сто лет, но он был крепок и бодр, а старостьсделала его добрым. Он умер на второй год войны, сев верхом на необъезженнуюанглийскую трехлетку своего сына, старшего брата моего отца; но несравненноеискусство верховой езды, которым он славился много десятков лет, изменило ему.Он упал с лошади, ударился об острый край котла, валявшегося на земле, и черезнесколько часов умер. Он знал и помнил очень многое, но не обо всем рассказывал,и только со слов других стариков, младших его товарищей, я мог составить себепредставление о том, что дед был умен и хитер, как змея – так говорили простодушныевыходцы из середины девятнадцатого столетия».[11]
Мать Гайто, ВераНиколаевна Абациева, также воспитывалась в Петербурге – в доме своего дядиМагомета (Иосифа) Николаевича Абациева; дом его на Кабинетской улице былсвоеобразным центром довольно обширной осетинской колонии в русской столице.
«… она была спокойнойженщиной, несколько холодной в обращении, никогда не повышавшей голоса.Петербург, в котором она прожила до замужества, чинный дом бабушки,гувернантки, выговоры и обязательное чтение классических авторов оказали на неесвое влияние. Ее память была совершенно непогрешима, она помнила все, чтокогда-либо слышала или читала. По-французски и по-немецки она говорила сбезукоризненной точностью и правильностью, которая могла бы, пожалуй,показаться слишком классической; но и в русской речи моя мать – при всей еепростоте и нелюбви к эффектным выражениям – употребляла только литературныеобороты и говорила с обычной своей холодностью и равнодушно — презрительнымиинтонациями. … Она знала наизусть множество стихов, всего Демона, всего ЕвгенияОнегина, с первой о последней строчки … Она отличалась прекрасным здоровьем иникогда не болела»[12]
С самого рождения Гайтовоспитывался под влиянием двух культур – осетинской и русской. Когда Гайтоисполнилось три года, отец его закончил институт и получил назначение в Сибирь.Затем Газдановы переехали в Белоруссию, потом в Тверскую губернию, и, наконец,на Украину. Частые переезды были связаны с работой отца, но для сына, для детскогосознания его они означали не только смену пейзажей и впечатлений, и нечтобольшее: утрату знакомых лиц и сложившихся привязанностей, и приобретениеновых, которые вскоре опять исчезали и рвались, — все это создавало ощущениехрупкости окружающего мира и нереальности происходящего. Единственнойпостоянной величиной оставалась лишь семья – сильный и жизнерадостный отец,любящая мать, сестры. Но вот умирает одна из сестер – старшая. Затем отец – этослучилось, когда Гайто было восемь лет. И, в довершение несчастья, умирает егомладшая сестра. Гайто остается вдвоем с матерью.
Вот как он рассказываетоб этом в романе «Вечер у Клэр»: «Сначала умерла моя старшая сестра, смертьпоследовала после операции желудка от не вовремя принятой ванны. Потом,несколько лет спустя, умер отец, и наконец, во время великой войны, моя младшаясестра, девятилетней девочкой скончалась от молниеносной скарлатины, проболеввсего два. Мы с матерью остались вдвоем. Она жила довольно уединенно; я былпредоставлен самому себе и рос на свободе. Она не могла забыть утрат,обрушившихся на нее так внезапно, и долгие годы проводила, как заколдованная,еще более молчаливая и неподвижная, чем раньше». Газданов скажет далее: «Позже моямать стала мне как-то ближе, и я узнал необыкновенную силу ее любви к памятиотца и сестер, и ее грустную любовь ко мне».[13]
В 1912 году Газдановпоступил в гимназию в Харькове, где и проучился до 1919 года, — с перерывом нагод, который он провел в Полтавском кадетском корпусе.
Во время летних каникулгимназист Газданов приезжал во Владикавказ и жил в доме своего деда, где жизньшла по привычной колее сложившегося издревле уклада, казалось неподвластнойвремени и полной простого, но притягательного смысла. Однако Гайто уже не могпонять ее глубиной сути, как не понимал и языка, на котором говорили дедовыдомочадцы, языка, родного ему по рождению, но утраченного, далекого теперь иневозвратимого.
В 1930 году Газдановписал Горькому: «Я плохо и мало знаю Россию, т.к. уехал оттуда, когда мне былошестнадцать лет, немного больше; но Россия моя Родина, и ни на каком другомязыке, кроме русского, я не могу и не хочу писать».[14]
Он в совершенстве владелфранцузским и мог, наверное, подобно Набокову, попробовать свои силы винонациональной литературе, но не сделал этого, оставшись русским писателем ивыбрав из двух имен осетинское Гайто.
Канун и началореволюционной эпохи пришлись на время, когда Гайто учился 5-7 классах гимназии.Летом 1919 года, уезжая на Кавказ, он уже решил бросить гимназию и отправитьсявоевать. Было ему пятнадцать с половиной лет. Насколько можно судить, Гайто итогда, как и всю оставшуюся жизнь, был далек от романтики. В своем первомавтобиографическом романе «Вечер у Клэр» он описал это время: «Мысль о том,проиграют или выиграют войну добровольцы, меня не интересовала. Я хотел знать,что такое война, это было все тем же стремлением к новому и неизвестному. Япоступил в белую армию потому, что находился на ее территории, потому что такбыло принято; и если бы в те времена Кисловодск был занят Красными войсками, япоступил бы, наверное, в Красную армию».[15]
Свое решение Гайтодоверил любимому дяде, драгунскому ротмистру Габла Газданову, который в романеназван «дядей Виталием». В уста «дяди Виталия» вложены, несомненно, ипозднейшие оценки самого писателя. Дядя выразил племяннику неодобрение.«Россия, — говорил он, — вступает в полосу крестьянского этапа в истории, сила– в мужике, а мужик служит в Красной армии. У белых, по презрительномузамечанию Виталия, не было даже военного романтизма; белая армия, это армиямещанская и полуинтеллигентская. В ней служат кокаинисты, сумасшедшие,кавалеристские офицеры, жеманные, как кокотки, — резко говорил Виталий, — неудачные карьеристы и фельдфебели в генеральских чинах». И, наконец, общийвывод, сделанный «дядей Виталием»: «Правда на стороне красных».[16]Племянника ему переубедить не удалось. В романе читаем: «Я ответил, чтовсе-таки пойду воевать за белых, так как они побеждаемые».[17]
Из Кисловодска Гайтовернулся в Харьков, чтобы попрощаться с матерью. «Мой отъезд был для нееударом. Она просила меня остаться; и нужна была вся жестокость моих шестнадцатилет, чтобы оставить мать одну и идти воевать, — без убеждения, без энтузиазма,исключительно из желания вдруг увидеть и понять на войне такие новые вещи,которые быть может, переродят меня».[18]
Он был определен служитьна бронепоезд, а через год, в ноябре 1920 года, вместе с остатками разбитойармии Врангеля уехал за границу. В Турции он около года провел в военномлагере, из которого бежал в Стамбул, где неожиданно нашел свою двоюроднуюсестру, балерину Аврору Газданову, она уехала из России еще до революции; еепомощь позволила Гайто поступить в русскую гимназию, которая формировалась вСтамбуле, была перемещена в Болгарию и открыла занятия в апреле 1922 года вгороде Шумене. В 1923 году, пройдя курс восьмого класса, Гайто получил аттестато среднем образовании и отправился в Париж.
Газданову было сужденопровести около двадцати лет своей жизни ночным таксистом в Париже. Но прежде,чем он стал заниматься этой «профессией», считавшейся в тех обстоятельствахотносительно «удобной», даже «аристократической», ему пришлось попробовать идругие занятия: самой первой стала в ноябре 1923 года работа на загрузке иразгрузке барж в Сан-Дени, где ему приходилось в течение восьми часов ежедневноносить шестипудовые мешки. Он выдержал лишь две недели такой жизни, на самомдне общества. Но побег из Сан-Дени не был легким. Его очередная работа зимой1923-24 вновь вернула его в тот же самый пораженный нищетой рабочий пригородПарижа, на этот раз для того, чтобы мыть локомотивы.
Зимой 1925-26 гг.Газданов достиг глубины своего падения, когда ему пришлось вести жизнь клошара.Она продолжалась три месяца. Он спал на тротуарах и станциях подземки. Егокавказская гордость удерживала от обращения за помощью или от просьбы остатьсяна ночь у кого-то из друзей. После жизни бездомного бродяги он работал наавтомобильном заводе Ситроен и оставался там сварщиком достаточно долго. Этаработа не требовала больших физических усилий, однако он немедленно оставил ее,как только заметил, что начинает хуже слышать. Он написал о некоторых эпизодахсвоей заводской жизни сорок лет спустя, в 60-е годы, в некоторыхнеопубликованных «Заметках из записной книжки писателя», но наиболее общееописание содержится в «Ночных дорогах», написанных в конце 30-х годов.
В той степени, в какой онбыл «русским иностранцем» среди солдат-крестьян во время Гражданской войны, оносознает свое отличие от настоящего рабочего класса. Он осознает это, потомучто живет среди них, живет их жизнью – и делает это не из любопытства илисострадания «на время» — но потому, что у него нет другого выбора. И посколькуего собственная жизнь оказалась запертой той же настоящей безысходностью, онначинает видеть и другую сторону медали: что рабочий класс, идеализируемыйинтеллигенцией, на самом деле груб и примитивен; что он не видит, как или радичего может быть изменена существующая система. И все же, хотя дух едва теплилсяв них, они остаются людьми, нередко более честными и более счастливыми, чеммногие, принадлежащие к другим социальным классам.
Газданов был вынужденстать одним из них. Являясь одним из них, он может стать выше самодовольногосочувствия, проявляемого к ним чужаками, он имеет право критиковать их,показывать их такими, какими они действительно являются.
Были и другие вещи,которые пришлось испытать. Некоторое время он преподавал русский язык французами французский язык русским. Однако он никогда не писал по-французски. Однаждыон сделал такую попытку, но ему не удалось продвинуться дальше первогопредложения. Для того чтобы писать прозу, в особенности же такого рода как его,необходимо, чтобы язык был в крове, на уровне подсознания, необходимо«чувствовать» слова, все их эмоциональное и стилистическое значение, необходимовладеть им с самого детства, чтобы ум и сердце развивались благодаря именноязыковому посредству. Можно создавать литературу на иностранном языке, как этоделал Набоков, но не ту глубоко эмоциональную прозу о «движениях душе», котораявыходила из — под пера Газданова.
Приблизительно в середине1928 года Газданов решил попробовать то, что стало его основным занятием до1952 года: работу ночного таксиста.
В широком контексте всей жизниГазданова, молодой, но уже опубликованный писатель был вынужден зарабатыватьсвой хлеб работой ночного таксиста: вести образ жизни, который является болееужасным, чем кошмары Гражданской войны. Однако эта работа имела и положительныестороны. Поскольку вплоть до 1936 года Газданов оставался холостяком и имелнаклонность к богемной жизни, он довольствовался самым малым: ему вполнехватало того, что он зарабатывал в выходные дни. Сделав этот график основным,он получил в свое распоряжение массу свободного времени, которое он по своемуусмотрению мог использовать для литературного труда или для участия влитературной жизни французской столицы.
Работая ночным таксистом,во время перерыва он обычно совершал долгие прогулки по уснувшим пустыннымулицам Парижа или же проводил время в баре под названием «Café D Allencon», где ему представлялась возможностьобщаться с представителями самого низшего слоя французского общества. В этомкафе он встречал алкоголиков, проституток, очень недалеких людей, сумасшедших,инвалидов и всевозможных психических и физических калек, которых было достаточно,чтобы навсегда отравить не одну, а несколько человеческих жизней.
То обстоятельство, чтоГазданов постоянно находился в соприкосновении с этой частью человеческогомира, имеет огромное значение и, конечно, последствия, как для егопсихологического и душевного развития, так и для выработки мировоззренияписателя и выбора им предмета описания.
Многогранностьсуществования является основной темой его произведений. Первые годы работытаксистом, от 25 до 37 лет (1928-1940), совпадают не только с тем, чтосчитаются расцветом жизненных сил, но и с периодом наибольшей творческойактивности Газданова (четыре из девяти романов, 28 из 37 рассказов былинаписаны в течение этих двенадцати лет, между тем, на все остальноепотребовались последующие тридцать лет!), а также, наверняка, с его наиболееактивной литературной жизнью; участием в дискуссиях как в печати, так и врусских литературных и философских объединениях, устройством публичного чтенияего собственной прозы.
Широта его жизненногоопыта действительно потрясающая: окруженный океаном разбитых судеб, ониспытывает наибольшую жалость, и наибольшее уважение к немногим российскиминтеллектуалам, которые, подобно ему самому, имели в себе достаточно сил, чтобыпродолжить, с подлинным героизмом, свои научные или художественные изыскания.
В произведениях Газдановатрудно искать удовольствий тем интеллектуалам, которые верят (конечно, безовсякого жизненного опыта), что им известно, как следует улучшить жизнь и чтовесь мир только того и ждет, чтобы последовать из рецептам. Газданов, неколеблясь, сравнивает с миром животных человеческие отбросы, которые емуповстречались в «зловонном апокапсическом лабиринте» ночных дорог водителятакси в одном из крупнейших центров европейской цивилизации.
В 1926 году начинается сотрудничествоГайто Газданова в «толстых» журналах («Воля России», «Современные записки» идр.). Газданова начинают печатать «Современные записки», самый значительный изжурналов русского зарубежья того времени. Здесь, в одном ряду с произведениямиБунина и Мережковского, публикуются отрывки из его романов. «История одногопутешествия» и «Ночные дороги», рассказы. В 1936 году в «Современных записках»он помещает статью «О молодой эмигрантской литературе». В своей статье ГайтоГазданов утверждал, что писатели-эмигранты его поколения – за исключениемНабокова – не могут привнести в русскую литературу ничего нового и самоценного.В статье же Газданов поставил проблему, общую для всех молодых русскихлитераторов, чье творческое становление происходило в условиях эмиграции. Онибыли ограничены в материале и связаны в основном с русско-эмигрантской средой,живущей, по сути, вне общества, в заведомо экстремальных условиях чужбины.
Оторванный от своейстраны, не имея опыта существования в ее современных реалиях, Газданов сохранилверность родному русскому языку.
В мае 1964 года Газдановсообщал исследовательнице Хадарцевой А. А.: «Все, что я писал, я писалпо-русски. Осетинского языка я, к сожалению, не знаю, хотя его прекрасно зналимои родители … Учился я в Парижском университете, но русский язык остался дляменя родным».[19] Особенно активно Г.Газданов работал в литературном объединении молодых писателей «Кочевье»,возникшем в 1928 году по инициативе М. А. Слонима. Главная цель «Кочевья» — создание свободной литературной трибуны для молодых писателей. 24 мая 1928 годасостоялось собрание «Кочевья», посвященное разбору произведений Гайто Газданова.
В 1930 году в Парижевышла первая книга Гайто Газданова «Вечер у Клэр», ставшая событием в молодойлитературе русского зарубежья. Г. Адамович вспоминал, что роман «был одобренстрогим судьей, Буниным, особенно оценившим стилистическое мастерство автора».[20]
Нарушая сложившееся вэмигрантской среде правило, Г. Газданов послал свою рукопись А. М. Горькому.Сделав ряд замечаний, Горький сообщает, что послал книгу в Московскоеиздательство «Федерация»: «Очень хотелось бы видеть книгу Вашу изданной в СоюзеСоветов».[21]
Третьего марта 1930 годаГазданов ответил письмом, исполненным благодарности. Письмо это похоже наисповедь. Начиная с изъявления благодарности А. М. Горькому, Г. Газданов далеепишет: «Я вовсе не уверен, что буду вообще писать еще, так как у меня, ксожалению, нет способности литературного изложения; я думаю, что если бы мнеудалось передать свои мысли и чувства в книге, это, может быть, могло бы иметькакой-нибудь интерес, но я начинаю писать и убеждаюсь, что не могу сказатьдесятой части того, что хочу. Я писал до сих пор потому что очень люблю это, — настолько, — что могу работать по десять часов подряд»[22]
Тоска по родине с особойсилой выражена во втором письме Г. Газданова от 20 июля 1935 года. Г. Газдановобращался в советское консульство в Париже с просьбой о возвращении на Родину,но разрешения на возвращение так и не получил.
В 20-30-е годы ГайтоГазданов переписывался с матерью, к которой был очень привязан. Послегражданской войны она вернулась во Владикавказ и преподавала французский инемецкий языки в пединституте. Гайто посылал ей свои первые рассказы, прочлаона и его первый роман. Судьбе было угодно, чтобы, попрощавшись летним вечером1919 года, они никогда больше не увидели друг друга. Она умерла в 1939 году.
В 1936 году ГайтоГазданов женился на Фаине Дмитриевне Ламзаки, происходившей из семьи одесскихгреков. В ее лице он приобрел верного и надежного друга «тем болеенеобходимого, что скоро наступило время новых испытаний – разразилась втораямировая война. Еще до ее начала, в 1939 году, эмигрант Г. Газданов безколебаний подписал декларацию о верности Франции – фактически выразилготовность служить во французской армии. В противном случае – как иностранец –он мог покинуть страну».
В период оккупацииГаздановы оставались в Париже. Работа таксиста теперь не нужна, им приходилосьперебиваться уроками русского и английского языков. Они спасли несколько друзей– в том числе Марка Слонима- укрыв их, а затем переправив за пределы Парижа.Оба они в 1942 году вступили в ряды движения Сопротивления и боролись против фашизмав составе советской партизанской бригады, действовавшей во Франции. Гайторедактировал информационный бюллетень, Фаина Дмитриевна была связной.
В 1945 году Газдановнаписал книгу о советских партизанах во Франции. Она вышла в 1946 году нафранцузском языке (рукопись русского оригинала была названа автором «Нафранцузской земле»). В этой единственной своей документальной книге ГайтоГазданов воссоздает атмосферу борьбы, в которой героизм торжествовал наднасилием, воля над реальностями, внутренняя непобедимость над внешнимипобедами, он уверен, что «страна, ради которой эти безымянные люди гибли вевропейских пространствах, окруженные со всех сторон вражескими полчищами всвоем безмерном одиночестве, — эта страна не может и не должна забыть далекий героизмтех, кто отдал за нее свои жизни на иностранной земле».[23]
Участие Г. Газданова вкоммунистическом подполье было проявлением патриотизма, чувства долга,непримиримости к злу. Не последнюю роль в формировании его отношения ксоветскому Союзу сыграли события нашей предвоенной и послевоенной истории. Онсчитал, что СССР продолжает авторитарную традицию дореволюционной России и нехотел с этим мириться. Однако все это нисколько не мешало ему верить в своюродину – верить всегда, верить в ее исконную силу и молодость, в еепреимущество перед старой Европой. Он не выносил антисоветского политиканства ив знак протеста вышел из русского Союза писателей и журналистов в Париже, когдав Уставе этой организации появилась статья, требующая исключения из Союза лиц,получивших советский паспорт или отстаивающих просоветские позиции.
Выход в свет книги оСопротивлении позволил Г. Газданову обрести скромный достаток. Бросить жевождение такси писатель сумел только в 50-е годы, после большого успеха романов«Призрак Александра Вольфа» (публиковался в 1947-1948 гг., переведен наанглийский, французский, итальянский, испанский языки) и «Возвращение Будды»(1949-1950 гг., переведен на английский язык).
После войны все романыГайто Газданова, кроме романа «Ночные дороги», вышедшего отдельной книгой в1952 году, публиковались на страницах Нью-Йоркского «Нового журнала». При жизниписателя вышло еще три романа: «Пилигримы» (1953-1954), «Пробуждение» (1965-1966),«Эвелина и ее друзья» (1969-1971). Последний, незаконченный роман Г. Газданова«Переворот», опубликован посмертно в 1972 году.
Характерная чертатворчества Г. Газданова – автобиографичность, свойственная в той или иной мере,значительной части его произведений. «Я родился на севере, ранним ноябрьскимутром. Много раз потом я представлял себе слабеющую тьму петербургской улицы изимний туман и ощущение необычайной свежести, которая входила в комнату, кактолько открывалось окно».[24]
Автобиографическая основалегко обнаруживается и в романе «ночные дороги», воплотившем впечатления первыхлет работы водителем ночного такси.
В 1931 году 28-летнийписатель признался в рассказе «Великий музыкант»: «…. Все что былонепосредственно прекрасного в моей жизни, уже кончилось, и позади остались горыс белыми вершинами и сверкающая, далекая, темно-зеленая листва деревьев,растущих в глубоких кавказских расщелинах и оврагах, синие и розовые лучи навечернем, свежем снегу и пустынный запах водорослей, прибиваемых морем кпесчаному берегу …»
Гайто Газданов умер 5декабря 1971 года и похоронен на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа в Париже,который он любил и который все-таки остался для него «чужим городом далекой ичужой страны».
Американскийлитературовед Ласло Дьенеш, защитивший в 1977 году в Массачусетскомуниверситете диссертацию, посвященную Гайто Газданову, в своей книге «Русскаялитература в изгнании: жизнь и творчество Гайто Газданова» пишет, что, рассматриваярусскую литературу в эмиграции, сформировавшуюся после 1920 года, обращают вниманиелишь на одну фигуру – Владимира Набокова.
«Однако, — отмечаетДьенеш, — есть по крайней мере один его современник, чей талант,оригинальность, значительность творчества дают ему не меньшее право навнимание, чем В. Набокову, — это Гайто Газданов. Но имя этого писателя почтисовершенно неизвестно не только публике (кроме незначительного числа русскихчитателей-эмигрантов), но и большинству ученых и студентов, изучающих русскуюлитературу».[25]
«Гайто Газданов –абсолютно неведомый у нас писатель – изгнанник. В свое время в довоенныхэмигрантских кругах он расценивался как второй (после Набокова) талантзарубежной беллетристики. При этом художественная манера Газданова прямопротивоположна набоковской: никаких метафор или словесной вязи, откровенность,спрятанность углов, сдержанная психологичность. Однако тихими красками ондобивается эффекта не меньшего, чем Набоков.
Вместе с тем, славыГазданов никогда и не отведал, и вряд ли его ждет громкое посмертное признание– скорее это будет бесспорный мастер 20 века, возможно, даже классик, ноклассик не проблемный, не противоречивый, не спорный. Зато, точно зная себецену и меру, он использовал отпущенный ему дар сполна»[26]
Отрадным явлением нашейдуховной школы стало возвращение из забвения имен многих русских писателей, чьетворчество проникнуто гуманными общечеловеческими идеями и отличается высокимуровнем художественного мастерства.
«Возвращенная» литератураРусского зарубежья приковала внимание читающей публики к именам И. Бунина, В.Набокова, Г. Газданова, М. Алданова, З. Гиппиус, Д. Мережковского и др.
Художественное наследиеэтих писателей теснейшим образом связано с традициями русской классическойлитературы, их книги честнее, чем многие увенчанные лаврами произведения,повествуют о событиях недавней нашей истории, помогают разобраться в еепротиворечивом прошлом. Теперь, после знакомства с запрещенной в советскоевремя литературой, мы стали смотреть на мир и свое место в нем другими глазами.
Одна из проблемлитературы зарубежья, нуждающихся в изучении, — общепсихологическая: каксохранить себя русским писателем в чужой языковой среде, в чужом быте, в отрывеот читающей публики. Ведь, как известно, хотя истинный писатель пишет, потомучто не может не писать, но лишь внутреннее сознание, что его прочтут и поймутсоотечественники, служит тем мощным стимулом, который помогает расцветуталанта, интенсивности работы. А ведь у абсолютного большинства русскихписателей-эмигрантов такой надежды, такого стимула не было.
На заре эмиграции вблестящем рассказе «Трагедия русского писателя» в утрированной форме АркадийАверченко показал путь вырождения русской литературы в эмиграции, утраты языкаи соотношения языка и реальности. Подобного не произошло, но эту тенденциюприходилось лучшим русским писателям зарубежья преодолевать каждодневно.
И среди них был ГайтоГазданов, сохранивший чистоту, полноту, насыщенность, многозначность,выразительность русского слова. В условиях оторванности от родины, без надеждыкогда-нибудь вернуться, Газданов создавал произведения, следуя идеалам русскойклассической литературы, исповедуя ее высокие моральные принципы. Пройдянелегкий путь русского эмигранта – человека и писателя, извлекшего жизненныйопыт, а также убеждения и чувства из самой жизни, глубоко прочувствованной исвоеобразно понятой им./>/> ГЛАВА II.ОБРАЗ ЭМИГРАНТА В РОМАНЕ «ВЕЧЕР У КЛЭР»
Действительно поворотноеи замечательное событие происходит в литературной жизни Гайто Газдановадостаточно рано, в начале 1930 года. К лету 1929 года он завершает работу надсвоим первым романом «Вечер у Клэр» (текст издателя датирован «Парижем, июля1929 года»; это его единственный роман, рукопись которого не сохранилась).Молодому автору было не легко опубликоваться, хотя, по-видимому, это не было ислишком трудно. Большое количество книг печаталось на русском языке в Парижемежду двумя мировыми войнами и, как говорил впоследствии Газданов, публикацияникогда не была главной трудностью. Сложности были связаны с приемом, которыйвстречали литературные произведения, с уровнем или отсутствием культурнойчитающей публики и одобрительных отзывов критики.
Представляется, что враспоряжении Газданова были две возможности опубликовать свою первую книгу. М.А. Осоргин готовил новую серию, предназначавшуюся специально для новогопоколения молодых писателей, появлявшихся в эмиграции.
«Вечер у Клэр» все же небыл опубликован в серии Осоргина, печатавшейся издательством «Москва». Газдановбыл очень беден и ему был необходим самый высокий гонорар, на который он толькомог рассчитывать. Это время, когда он все еще работает на фабрике, а затемживет на незначительную студенческую стипендию. Марк Слоним рекомендует книгуПавловскому, который предлагает немного более высокий гонорар, и книга печатаетсятиражом в 1025 экземпляров, в серии «Современные писатели». Оценивая значимостьэтой серии сегодня, можно сказать, что есть все основания для того, чтобысчитать ее выдающейся и очень важной в истории русской литературы.
«Вечер у Клэр» стал сразупользоваться успехом, как у широкой читательской аудитории, так и у критиков.Первый отзыв на него М. Осоргина появился 6 февраля 1930 года в крупнейшейэмигрантской газете «Последние новости». После заявления о том, что русскаялитература эмиграции не радует своих ценителей и почитателей слишком большимколичеством новинок, способных вызвать восторг, Осоргин подчеркивает «подлинныймолодой талант» Газданова, рассматривает его «художественные возможности каквыдающиеся» и завершает статью объявлением «романа Гайто Газданова бесспорнымсобытием в молодой русской литературе за рубежом».
Осоргин справедливоотмечает, что акцент в романе делается не на сами события, происходящие в жизнипредающегося воспоминаниям героя-рассказчика (самого писателя), даже, несмотряна то, что книга состоит из вереницы историй, но не его «углубленноемироощущение» и его формирование. Другими словами, за увлекательностьюрассказываемой истории жизни (за сюжетом), а также за удовольствием инаслаждением, вытекающими из его мастерства рассказчика, роман является посвоей сути психологическим и философским, занятым рассмотрением «самых сложныхдушевных проблем жизни и смерти и любви, и той необъяснимой последовательностисобытий, которую мы могли бы назвать либо судьбой, либо историей».Автобиографический роман может «определить ценность и качество прожитого опытане с помощью собственного комментария или моральных эпитетов, а посредствомпереплетения стилевых нитей».[27]
Другой исследователь М. Слонимболее чем прав, когда подчеркивает, что следует рассматривать влияние раннейсоветской экспериментальной прозы, оказанное ею на молодых писателей эмиграции,в том числе и Гайто Газданова, который, по Слониму, был бы, живи он в СоветскомСоюзе, среди Серапионовых Братьев.
Но рецензия Осоргина (вкоторой также Газданов называется еще и «превосходным стилистом») только самаяпервая в целой серии критических статей. В выпуске журнала «ИллюстрированнойРоссии» от 22 февраля 1930 года Г. Адамович, назвав Газданова «одним из самыхталантливых среди литераторов» и похвалив Павловского за то, что тот, наконец,обратил внимание на молодых, обещает написать о «Вечер у Клэр» и сдерживаетслово, две недели спустя, в своей регулярной литературной колонке, на страницахэтого же журнала. Именно в этой статье Адамович впервые обвиняет Газданова втом, что тому «нечего сказать». Не может быть никаких сомнений в том, чтосмысл, заключавшийся в оценке произведений Газданова Адамовичем какстилистически выдающихся, но «не имеющих, что сказать», был самому Газдановукрайне приятен и не мог не напомнить ему представление Флобера об идеальнойкниге, которая и есть только стиль.
Адамович отмечает иследующую особенность прозы Газданова, которая ввела в заблуждение ни одногокритика и читателя: « С самого начала, с самых первых страниц «Вечер у Клэр»представляется произведением более заурядным, более банальным, чем оно есть насамом деле». Поверхностное впечатление, производимое книгами Газданова, можетбыть очень обманчивым. Его гладко текущее повествование, его талантрассказчика, его способность передавать самые сложные психологические ситуациис помощью нескольких тщательно отобранных деталей, его умение обозначитьглубокие философские проблемы посредством непритязательных диалогов, легкостькасания, которая придает его произведениям особенную утонченность иделикатность, все это вместе предопределяет общее впечатление того, что занепринужденным течением умело отобранных слов и эпизодов нет ничегосущественного и глубокого. Но, даже утверждая, что Газданову «нечего сказать»,Адамович с хвалой отзывается о свойственных его видению уме, точности и иронии.
А. Савельев был авторомрецензии на роман «Вечер у Клэр», вышедшей в берлинской газете «Руль». Онсчитает книгу настолько зрелой, что даже ее изъяны представляются емуприличествующими старшему и опытному писателю. Он ясно видит, что благодарясвойственной роману особой лирической точки зрения, акцент делается не на самиэпизоды и более крупные отрывки, а на то, как они воздействуют на рассказчика,и как рассказчик реагирует на них. Савельев завершает свою рецензиюпредсказанием большого успеха романа.
Но, бесспорно, лучшее,наиболее глубокое эссе, посвященное «Вечер у Клэр», было написано МаркомСлонимом, который, выгодно используя личную дружбу, мог анализировать роман вгораздо большем соответствии с собственными намерениями и мыслями Газданова,чем те, кому пришлось полагаться на свои впечатления и размышления. ЗамечанияСлонима проникают в самое сердце искусства Газданова. Для него фундаментальнымиявляются высокая степень эмоционального напряжения, полу-лирический,полу-ироничный тон повествования, постоянное страдание и тревога, пронизывающиежизнь рассказчика, двойственность бытия – и эти черты никогда не исчезнут, нидаже не умалятся в своей значимости в произведениях Газданова.
Возвращаясь к вопросамстиля и языка, следует назвать Слонима, первым обратившим внимание на легкостьприкосновения, на ту элегантность и изысканность Газданова, которые вполнемогли быть результатом общего влияния французской культуры, но которые такжеугрожали «иностранной», «эсперантизмом» и нарочитой экзотикой в контекстерусской литературы.
Роман имел действительноогромный успех не только у «официальных» критиков. Товарищи по перу, средикоторых такой суровый к другим критик, как Бунин, восприняли его такжеблагосклонно.
Нарушая сложившиеся вэмигрантской среде правило Г. Газданов послал свою книгу А. М. Горькому. Вфеврале 1930 года А. М. Горький писал: «Большое спасибо за подарок, книгу, которуюВы мне прислали. Я прочел ее с большим удовольствием, даже с энтузиазмом. А этослучается крайне редко, хотя я читаю немало.
Вы, конечно, самичувствуете, что наделены большим талантом. Я добавлю к этому, что Вы талантливыочень своеобразно. Я имею право говорить это не только на основании «Вечер уКлэр», но также и Ваших рассказов «Гавайские гитары» и др. Но позвольте мне,старому человеку сказать, что было бы большим несчастьем для искусства, а такжеи для Вас самого, если бы осознание исключительной одаренности удовлетворило иотравило Вас. Вы еще не стали вполне самим собой; мне кажется, что чуждые дляВас влияния все еще ощущаются в Ваших рассказах. По-видимому, виртуозностьфранцузской литературы смущает Вас и «наивный конец в «Гавайских гитарах», например,представляется плодом «ума». Логика удивительно полезная вещь в науке итехнике, но Лев Толстой и многие другие были разрезаны ею, как пилой. Вы мнепредставляетесь гармоничным художником; когда Вы говорите от себя, разум невторгается в область инстинктов и интуиций. Также обращает на себя внимание то,что Вы ведете свое повествование в одном определенном направлении: к женщине.Естественно, что в этом сказывается Ваш возраст. Но великий художник всегдаобращается в «общем» направлении, к личности, которая воспринимается им как егомудрый и близкий друг.
Простите меня за этизамечания, возможно ненужные, возможно, уже высказанные Вам. Но каждый раз,когда в этот мир приходит талант, начинаешь переживать за него и хочется сказатьему что-нибудь от чистого сердца.
Будьте здоровы и берегитесебя.
Жму Вашу руку.
А. Пешков.
P.S. Вчера я отправил экземпляр «Вечера», который у меня был, вМоскву, в издательство «Федерация». Вы не будете против? Я бы очень хотелувидеть Вашу книгу напечатанной в Советском Союзе».
3 марта 1930 года Газдановотправил следующий ответ на письмо Горького: «Глубокоуважаемый АлексейМаксимович, не знаю, как выразить Вам свою благодарность за Ваше письмо;признаться, я не думал, что Вы столько читаете и помните, что можете упоминатьдаже «Гавайские гитары». И когда мне говорил М. Слоним: «О, вы не знаете,Горький все читает», — я думал, что «все» — это значительные новостилитературы, но не мелкие рассказы молодых и неизвестных авторов, особеннопечатающихся в нераспространенном журнале.
Я особенно благодарен Вамза сердечность Вашего ответа, за то, что Вы так внимательно прочли мою книгу иза Ваши замечания, которые я всегда буду помнить.
Очень благодарен Вам запредложение послать книгу в Россию. Я был бы счастлив, если бы она могла выйтитам, потому что здесь у нас нет читателей и вообще нет ничего. С другойстороны, как Вы, может быть, увидели это из книги, я не принадлежу к «эмигрантскимавторам», я плохо и мало знаю Россию, т.к. уехал оттуда, когда мне было 16 лет,немного больше; но Россия моя Родина, и ни на каком другом языке, кромерусского, я не могу и не буду писать.
Вы советуете мне, дорогойАлексей Максимович, не быть увлеченным своей собственной книгой и тем, что я еенаписал. Эта опасность для не существует. Я вовсе не уверен, что буду вообщеписать еще, так как у меня, к сожалению, нет способности литературногоизложения: я думаю, что если бы мне удалось передать мысли и чувства в книге,это, может быть, могло бы иметь какой-нибудь интерес, но я начинаю писать иубеждаюсь, что не могу сказать десятой части того, что хочу. Я писал до сих порпросто потому, что очень люблю это, — настолько, что могу работать по 10 часовподряд. Теперь же вообще нет просто материальной возможности заниматься литературой,я не располагаю своим временем и не могу ни читать, ни писать, т.к. работаюцелый день и потому уж совершенно тупею. Раньше, когда я имел возможностьучиться – что я делал до сих пор – я мог уделять целые долгие часы литературе,теперь – это невозможно – да к тому же я вовсе не уверен в том, что мое«литераторство» может иметь смысл.
Я бесконечно благодаренВам за Ваше письмо. Желаю Вам – Вы достигли всего, о чем может мечтать самыйзнаменитый писатель, Вас знают во всем мире – желаю Вам только счастья и ещедолгой жизни; и я никогда не забуду Вашего необычайно ценного ко мне внимания иВашего письма.
Гайто Газданов».
Другое письмо Газдановасохранившееся в Горьковском архиве в Москве и датированное 20 июля 1935 года,содержит просьбу Газданова к Горькому о помощи в переезде на родину. Этопериод, упоминаемый в его биографии, когда он узнает о болезни матери иобращается в советское посольство за визой, в которой ему отказывают.
Глубокоуважаемый АлексейМаксимович, я пишу это письмо с просьбой о содействии. Я хочу вернуться в СССРи, если бы Вы нашли возможным оказать мне в этом Вашу поддержку, я был бы Вамглубоко признателен.
В том случае, если бы Вашответ – если у Вас будет время и возможность ответить – оказался положительным,я бы тотчас обратился бы в консульство и впервые за 15 лет почувствовал, чтоесть смысл и существования и литературной работы, которые здесь, в Европе,ненужные и бесполезны.
Прошу Вас, дорогойАлексей Максимович, принять уверения моего искреннего и глубокого уважения.
Г. Газданов.
В московском архиве сохранилсятакже и черновик ответа Горького: Желанию Вашему возвратиться на Родинусочувствую и готов помочь Вам, чем могу. Человек Вы даровитый и здесь найдетеработу по душе, а в этом и скрыта радость жизни. Привет.
М. Горький.[28]
Вскоре «Вечер у Клэр»стал популярен также и у широкой читательской публики. Книгу хорошо раскупали,она была самым спрашиваемым романом в парижской Тургеневской библиотеке.
А теперь я хочу перейтинепосредственно к анализу образа эмигранта.
Роман «Вечер у Клэр» — это ностальгия, тоска по Родине главного героя русского эмигранта НиколаяСоседова. В шестнадцать лет он покидает Россию солдатом-добровольцем, заплечами которого год службы в белой армии, сокрушительные поражения. Романосновывается на воспоминаниях Николая. В детстве, по его мнению, произошли трипотрясения. Первое, — когда он чуть не вывалился из окна во двор, наблюдая за пилильщиками,его спасла мать. Второе, — когда он прочитал в детской хрестоматии рассказ осироте, которого из жалости взяла учительница в школу, но случился пожар, школасгорела, и мальчик остался зимой на улице. Для Николая это было сильнейшеепотрясение, он почти не ел и не спал двое суток. И третье событие – это смертьотца. Николаю было восемь лет, когда умер его отец, но вспоминает об этом он домельчайших подробностей, от звона колоколов до глубокой печали в глазах матери.Умирают обе сестры Николая, и она остаются вдвоем с матерью.
В первый раз онирасстаются, когда Николай уезжает учиться в Полтавский кадетский корпус. Позжеон вспоминал это время, как тяжелый, каменный сон. Потом учеба в гимназии, иэта жизнь ему также казалась тяжелой и бесплодной, и память о годах учебы быланеприятна.
Во время каникул он ездилна Кавказ к деду и, прожив месяц, уезжал в Кисловодск к дяде Виталию,отставному драгунскому офицеру. В Кисловодске Николай решает вступить вДобровольческую армию и принять участие в гражданской войне на стороне белых, иговорит об этом дяде Виталию. Дядя отговаривает Николая, говорит, что правда настороне красных и белые обречены на поражение. Племянника переубедить ему неудалось. Николай ответил, что все-таки пойдет воевать за белых, потому что онипобеждаемые.
Из Кисловодска онотправляется к матери, чтобы попрощаться. И как он пишет в романе, «нужна былався жестокость шестнадцати лет, чтобы оставить свою мать одну и идти воеватьлишь из желания увидеть на войне такие новые вещи, которые переродят его».
Он был определен служитьна бронепоезд, а через год в ноябре 1920 года, вместе с остатками разбитойармии Врангеля уехал за границу.
Война в романе показанакак предел насилия над человеком. Николай говорит о невероятном соединенииразных людей, которые стреляли из пушек и пулеметов, гибли, которых давиликолесами отступающей артиллерии.
В романе внимание уделяетсяКлэр. Это восемнадцатилетняя француженка, ее отец был коммерсантом, и онивременно жили на Украине. Клэр заканчивала гимназию, и вся ее жизнь заключаласьв игре на пианино и прогулках по городу. Клэр была первой любовью Николая. Нопосле ее замужества они расстаются на долгие годы.
Их встреча происходила вПариже, в квартире у Клэр, с чего и начинается роман Гайто Газданова «Вечер уКлэр».
Корабли, отходившие открымских пристаней поздней осенью 1920 года, имели на борту разномастный грузбеженцев, которым суждено было влиться в один из бурлящих людских потоков,устремившихся в Европу, Америку, Азию и образовавших историческую общность,названную впоследствии первой волной русской эмиграции. Бесстрастный бойкорабельных склянок, разносившийся над холодным морем, стал началом новогоотсчета времени для бывших московских коммерсантов, провинциальных фабрикантови землевладельцев, растерянных интеллигентов, с восторгом встретивших Февраль1917 года и не принявших Октябрь, для всех тех, кого смело ураганом гражданскойвойны в Крым и кто надеялся отсидеться здесь до лучших времен под защитойперекопских валов и армии барона Врангеля. Однако надеждам этим не суждено былосбыться – солдаты и офицеры разбитой врангельской армии под бой тех же склянокс тревожной тоской вглядывались в исчезающий за морским горизонтом последнийберег Родины.
Среди них, теснившихся наверхней палубе одного из кораблей, отплывших из объятой пожарами Феодосии,находился и 16-летний солдат – доброволец Гайто Газданов, за плечами которогобыл год службы в команде бронепоезда, опыт боевых действий и сокрушительногопоражения. Позже, в своем автобиографическом романе «Вечер у Клэр», он писал:«Нас относило все дальше и дальше – до тех пор, пока мы не должны был, оставивзону российского притяжения, попасть в область иных, более вечных влияний иплыть, без романтики и парусов на черных угольных пароходах прочь от Крыма,побежденными солдатами, превратившимися в оборванных и голодных людей».[29]
Ему предстояло познатьгорький опыт существования на чужбине, безысходность крайней бедности иодиночества, нащупать во тьме отчаяния, «найти свой путь в переменчивой ибыстротекущей жизни.
«Вечер у Клэр» — основанна автобиографическом материале, у большинства персонажей были прототипы вреальной жизни. Это едва ли не лучший роман Гайто Газданова, задающий тон ихарактер его последующим произведениям. Почти все они написаны от первого лицав бесстрастных интонациях зоркого и стороннего наблюдателя.
Газданов водит нас повсем кругам внутреннего мира и внешней жизни своего героя, которому онтождественен. Главный герой романа – молодой русский эмигрант. Его«особенность» (или одаренность) всегда при нем. Это не герой времени. Он не изряда, он сам по себе. И именно в силу этого он, находясь при чести идостоинстве, равен всякому, в ком есть лицо человеческое, образ и подобиеБожие.
В движении романа естьмножество эпизодов, вписанных в него как будто по непреднамеренному сцеплениюмыслей. На самом деле сцепления эти имеют глубокий внутренний смысл. Перваяфраза, как прыжок в воду, включает нас в самую середину иномерной жизни: «Клэрбыла больна. Я просиживал у нее целые вечера и, уходя, всякий раз неизменноопаздывал к последнему поезду метрополитена и шел потом пешком с улицы Raynouard на площадь St. Michel, возлекоторой я жил».
«Вечер у Клэр» начинаетсясценой любовной игры. Тонким диалогом французских комедий. Два молодых взрослыхчеловека в квартире у Клэр.
Потом легкая грусть олюбви, которая пройдет. Потом незаметно, как мысль человека, повествованиеперемещается в клубящиеся глубины внутренней жизни героя, в картины детства,юности, первой любви (Клэр).
В основе внутреннего мираглавного героя лежал богатейший собственный несладкий жизненный опыт, которыймало кому выпадал на долю в столь уплотненное время. И дело даже во внешнихперипетиях, эмигрантских мытарствах, постоянном хождении по грани между жизньюи смертью в период гражданской войны, в стремлении выжить во что бы то ни сталов чужом, чуждом зарубежье без средств к существованию, без профессии и связей.Вся эта как бы внешняя сторона жизни, непрестанно сливаясь или моментамираздваиваясь, шла в сочетании с напряженной духовной жизнью, с осмыслениемсудьбы собственной, судеб тех, кого забросило в Европу, почти для всехнеприятную, чуждую.
Ключ к шифру романа«Вечер у Клэр» выдается почти вначале, когда Николай Соседов, от лица котороговедется повествование, начинает рассказывать о своей болезни; диагноз –пробуждение личностного самосознания. Пытаясь понять свою болезнь, определитьее истоки, Николай приходит к самому раннему из воспоминаний своей жизни, — когда ему исполнилось три года, он чуть не вывалился из окна во двор, но былспасен матерью: «… Я смотрел на них, как зачарованный и бессознательно сползал сокна. Вся верхняя часть моего тела свешивалась во двор. Пилильщики увиделименя: они остановились, подняв головы и глядя вверх, но не произнося ни слова.Был конец сентября; помню, что я вдруг почувствовал холодный воздух и у меняначали зябнуть кисти рук, не закрытые оттянувшимися назад рукавами. В это времяв комнату вошла моя мать. Она тихонько приблизилась к окну, сняла меня, закрылараму – и упала в обморок».[30]
«Второе событие» — этопрочитанный в детской хрестоматии рассказ о сироте, которого учительница взялаиз милости в школу; случился пожар, школа сгорела, и мальчик остался на улице,зимой, в лютый мороз: «… Я видел этого сироту перед собой, видел его мертвыхотца и мать, и обгоревшие развалины школы; и горе мое было так сильно, что ярыдал двое суток, почти ничего не ел и очень мало спал».[31]
И третье – смерть отца,которую Николай пережил в восьмилетнем возрасте: «Я прикладывался к восковомулбу; меня подвели к гробу, и дядя мой поднял меня, так как я был слишком мал.Та минута, когда я, неловко вися на руках дяди, заглянул в гроб и увидел чернуюбороду, усы и закрытые глаза отца, была самой страшной минутой моей жизни».[32]
Потеря вызвала за собойдругую – отчуждение матери: «… в ее глазах, которые я помнил светлыми иравнодушными, появилась такая глубокая печаль, что мне, когда я в них смотрел,становилось стыдно за себя и за то, что я живу на свете».[33]
Три потрясения, которыеНиколай пытается осмыслить как возможные истоки своей болезни, схожи в одном –все они, так или иначе, связаны со смертью. По внешним же меркам детствоНиколая проходит вполне благополучно: умные, любящие родители, дом,материальный достаток.
После смерти отца жизньмальчика складывается так, как и положено в той социальной среде, к которой онпринадлежит – гимназия, краткое пребывания в кадетском корпусе, каникулы воВладикавказе, где живет его дед, или в Кисловодске, где обитает дядя: «Я жилсчастливо – если счастливо может жить человек, за плечами которого стелется ввоздухе неотступная тень. Смерть никогда не была далека от меня, и пропасти, вкоторые повергало меня воображение, казались ее владениями».[34]
Все, как у всех, казалосьбы, как у соседских детей, с которыми Николай заигрывался до позднего вечера,как у одноклассников, с которым делил тяготы гимназической жизни – мягкий дома,он бывал резок до крайности в гимназии, в кадетском корпусе, и мать удивлялась,не зная его таким, как не знала она и того, что он, ее сын, жил двойной жизнью:«Я бессознательно понимал, что нельзя со всеми быть одинаковым, поэтому послекороткого периода маленьких домашних неурядиц, я вновь стал послушным мальчикомв семье; в гимназии же моя резкость была причиной того, что меня наказываличаще других».[35]
Теплые пеленки детскойневоли давно уже стесняли его, и не в силах освободиться, он ушел в мир«внутреннего существования», и вторая его «собственная часть», озареннаяспособностью бесчисленных превращений, была непримиримо враждебна первой. Здесьважно свидетельство самого Николая: «… в глубине моего сознания ни на минуту непрекращалась глухая, безмолвная борьба, в которой я сам не играл никакой роли».[36]Борьба эта изнуряет, выматывает до смертельной усталости, лишает радостейпростой обыденной жизни, но Николай вовсе не бежит от нее и, более того,тревожит его как раз обратное: он боится потерять – вдруг! – способность«возвращения в себя». «Тогда я стану животным», — думает он, и это ужеосознание сущности, шаг на пути от вообще человека к своему «Я».
Однако путь этот ведет кразладу с действительностью и, уходя от нее, Николай ищет освобождения ввоспоминаниях: «Я привыкал жить в прошедшей действительности, восстановленноймоим воображением. Моя власть в ней была не ограничена, я не подчинялся никому,ничьей воле».[37] Но и возврат к прошлому– не выход из лабиринта, а лишь очередной тупик, углубляющий разрыв с настоящими заслоняющий дорогу будущее; это еще более отчуждает Николая отдействительности, обрывая связи и заставляя чувствовать себя «посторонним».Отстранение заметно и в самом его рассказе о собственной жизни: внешняя,событийная ее сторона словно подсмотрена рассказчиком; талантливость, остротавзгляда и выразительность деталей не только не сглаживают противоречия, но,напротив – усиливают впечатление не участия Николая в происходящем, а лишьприсутствия; он не сближается с людьми, живущими и действующими рядом, хотьсами люди охарактеризованы им ярко и впечатляюще, и даже в отношениях сматерью, он холоден внешне, словно закупорен, как, впрочем, и она сама. Они обаживут в прошедшей действительности.
Ключевым моментом романа«Вечер у Клэр» является эпизод в Кисловодске, когда Николай решивший вступить вДобровольческую армию и принять участие в гражданской войне на стороне белых,говорит об этом со своим дядей Виталием, отставным драгунским офицером, неудачникоми философом. Виталий отговаривает племянника, которому не исполнилось ишестнадцати лет, но тот тверд в своем решении – он впервые в жизни сделалсвободный, самостоятельный выбор, и это не убеждение, не политический иликакой-либо другой расчет – это горение души: «Я поступил в белую армию потому,что находился на ее территории … и, если бы в те времена Кисловодск был занятКрасными войсками, я поступил бы, наверное, в Красную армию». Виталийдоказывает ему: «Белые представляют из себя нечто вроде отмирающих кораллов, натрупах которых вырастают новые образования. Красные – это те, что растут.Россия вступает в полосу крестьянского этапа истории, сила в мужике, а мужикслужит в Красной армии». Николай и не пытается спорить с ним: «Я ответил, что пойдувоевать за белых, так как они побеждаемые».[38]
Так во имя чего жеНиколай стремится ввергнуть себя в огненную круговерть гражданской войны, даеще и на стороне тех, идеи которых не одобрил бы его покойный отец, не одобряламать и которые оставляли равнодушным его самого? Так и не открыв Виталиюистинной причины, Николай выскажет ее потом: он пошел на войну, надеясь, чтоучастие в ней способствует его «перерождению», теперь становится понятным и егожелание быть в рядах побежденных – потрясение, которое суждено ему пережить, недолжно разбавиться эйфорией победы.
Не понимая племянника,Виталий заводит речь об истории вообще, объявляя при этом не только свою, но иавторскую позицию: «Возьми какой-нибудь исторический факт, случившийся врезультате долговременной политики и имеющий вполне определенную цель. Тыувидишь, что с точки зрения достижения этой цели и только этой цели такой фактне имеет смысла, потому что одновременно с ним и по тем же, казалось бы,причинам, произошли другие события, вовсе непредвиденные, и все совершенноизменили».[39]
Роман Гайто Газдановавышел в 1930 году, когда Европа еще не оправилась от великих потрясенийнедавнего прошлого, после кровавой нелепицы первой мировой войны и затяжногопослевоенного кризиса. Это было время разочарования, когда «потерянным»оказалось не только поколение побежденных, но и победителей – историческийабсурд, наводивший на мысль о несостоятельности самих основ общественногоразвития.
Революция в России,реализовавшая столь популярные в начале века идеи социализма, казалась выходомиз глухого тупика; однако новое правительство, пришедшее к власти именемрабочего класса, уже в начале 1918 года расстреляло рабочую демонстрацию вПетрограде; затем гражданская война с ее немыслимой жестокостью и миллионырусских беженцев на европейских перепутьях; уже в начале 20-х годов сталопроясняться мрачное предвидение Плеханова – в России формировался и набиралсилу тоталитарно-тиранический режим. Уже правил Италией Муссолини, а штурмовикиРима вышли из мюнхенских пивных на улицы германских городов; очнувшись отэкономического шока, промышленные монополии вступили в очередной витокразвития, осваивая массовое, конвертируемое производство, в котором человеку –пушечному мясу недавней войны – отводилась роль малозначительного придатка кмашине. А маховик истории раскручивался все быстрее и быстрее, продвигая народыи государства к новой катастрофе. Позже, после второй мировой войны, АльбертКамю писал о том, еще мирном времени: «Я находился на пути между нищетой исолнцем. Нищета помешала мне уверовать, будто все благополучно в истории подсолнцем, солнце научило меня, что история – это не все». Путь от «нищеты к солнцу»,к «цели странствия», к воплощению человеком своего собственного, а ненавязанного или зависимого от обстоятельств образа, к самоосвобождению – неблагодаря, а скорее вопреки общественной норме – такова была альтернативаГазданова.
Война – это пределнасилия над человеком, когда сам смысл его существования сводится к исполнениюединственной функции, когда духовное, личностное начало используется лишь какполе для посева пропаганды; именно такой, во всей ее «неправильности инеестественности», видится война Николаю: «Было много невероятного вискусственном соединении разных людей, стрелявших из пушек и пулеметов; онидвигались по полям южной России, ездили верхом, мчались на поездах, гибли,раздавленные колесами отступающей артиллерии, умирали и шевелились, умирая итщетно пытались наполнить большое пространство моря, воздуха и снега каким-тосвоим, не божественным смыслом. И самые простые солдаты, единственные, которыеоставались в этой обстановке прежними Ивановыми и Сидоровыми, созерцателями ибездельниками, — эти люди сильнее, чем все другие, страдали от неправильности инеестественности происходящего и скорее, чем другие погибали»[40]
Газданов не показываетлюдей, борющихся за идею и преисполненных ненависти к врагу, подчеркивая темсамым «не божественный» смысл войны – гражданской, братоубийственной, — и висторической необходимости которой он не уверен, понимая, что результаты еескажутся не теперь же, после победы той или иной стороны, а много позже, когдапроявятся и окажут свое действие последствия других событий, произошедших «потем же, казалось бы, причинам». Люди, окружающие Николая, воюют потому, чтозахвачены кровавой мясорубой, и некоторые из них успели повоевать и за белых, иза красных, снова за белых, против зеленых, против батьки Махно.
Исправно выполняя своивоинские обязанности, Николай и здесь остается «посторонним», но это неравнодушие, скорее какое-то полузабытье души – он совершенно спокойно наблюдаеткавалеристскую лаву, несущуюся на него и несущую ему смерть: «Я знал, что тачасть состава, где я находился, была окружена буденовской кавалерией,«отрезана», что снарядов хватит еще на несколько часов и что рано или поздно,но не позже сегодняшнего вечера, мы будем убиты или взяты в плен. Я знал этохорошо, но мечта о тепле и книгах и белых простынях так занимала меня, что уменя не оставалось времени думать о чем-нибудь другом; вернее, мечта эта былаприятнее и прекраснее всех остальных мыслей, и я не мог с ней расстаться».[41]
Добровольцы терпятпоражение, Николай теряет Родину: «Долго потом еще берега России преследовалипароход: сыпал фосфорический песок на море, прыгали дельфины в воде, глуховращались винты и скрипели борты корабля, и внизу, в трюме, слышалосьвсхлипывающее лепетание женщин и шум зерна, которым было гружено судно. Вседальше и слабее виднелся пожар Феодосии, все чище и звучнее становился шуммашин, и потом, впервые очнувшись, я заметил, что нет уже России, и что мыплывем в море, окруженные синей ночной водой, под которой мелькают спины дельфинов,и небом, которое так близко к нам, как никогда».[42]
Казалось бы, то должностать тем самым толчком к перерождению, которого он так жаждет, но нет,происходит нечто неожиданное, одно потрясение высвечивает в памяти другое,«величайшее» в жизни и, перенастроив его с прошлого на будущее, определяет«цель странствия», недостижимую в его воображении и от того еще более манящую.Эта цель – Клэр. «Тысячи воображаемых положений и разговоров родились у меня вголове, обрываясь и сменяясь другими, но самой прекрасной мыслью была та, — чтоКлэр, от которой я ушел зимней ночью, Клэр, чья тень заслоняет меня и, когда ядумаю о ней, все вокруг меня звучит тише и заглушеннее, — что эта Клэр будетпринадлежать мне. И опять недостижимое ее тело еще более невозможное, чемвсегда, являлось передо мной на корме парохода, покрытой спящими людьми,оружием и мешками».[43]
При внимательном чтенииромана можно обнаружить два «направления», одно из которых исходит от Николая,а второе – от автора, причем ни то, ни другое не обращено к женщине, то есть кКлэр. Рассказ Николая направлен к самому себе, Николай рассказывает себе осебе, зайдя в очередной тупик и стараясь – в порыве чувств – стряхнуть с себя грузпережитого, чтобы свободно идти в будущее.
Тот же рассказ какхудожественное произведение, как авторский текст – это послание к людям,утверждающее величайшую ценность человеческой сущности, всегда единственной инеповторимой, заключающей в себе целый мир, бескрайний и непознанный. Это тотсамый мир «внутреннего существования», которому еще не придумано название –душа? Подсознание? – у которого свой, независимый от внешнего, счет времени,своя память, это тот самый мир, в бездне которого скрывается истинное «Я»человека. И нет ничего удивительного в том, что не война, грохочущая на весьмир, не кровь и крики раненных, не трупы повешенных, коченеющие на ветру, неразгром и паническое бегство армии, не смерть, глядящая в лицо, и не потеряРодины явились для Николая величайшим потрясением в жизни, а случайная, незамеченная человечеством, встреча с Клэр на завьюженной вечерней улице, тойсамой Клэр, которая скорее не приняла всерьез, чем отвергла его пылкуююношескую любовь; прошло лишь четыре месяца с тех пор, как они расстались, аКлэр уже успела выйти замуж и говорит с ним с высоты своего нового положения,которого он никак не может осмыслить, впав в полуобморочное состояние, вкакой-то вид прострации, и каждое слово ее, даже самое незначащее, ранит егодушу. «Клэр, не переставая смеяться и пристально смотреть на меня, — и теперь явспоминал, что на секунду в зрачках ее мелькнул испуг, когда она поняла, что неможет вывести меня из состояния мгновенно наступившего оцепенения, — рассказывала, что она замужем девять месяцев, но что она не хочет портитьфигуры».[44]
Отплывая через полтора годаот горящей Феодосии, Николай знает: путь его – через море, через неизвестность,через годы – лежит к Клэр, и жизнь впервые обретает смысл, и обстоятельстватеряют значение, и корабельный колокол как знак рождающийся гармонии «соединялв медленной стеклянной своей прозрачности огненные края и воду, отделявшие меняот России, с лепечущим и сбывающимся сном о Клэр». [45]И обретает высокий смысл двустишие Пушкина:
Вся жизнь моя былазалогом
Свиданья верного с тобой.
Любовь по Газданову – этоотличительный знак человеческой сущности, хранящий в себе возможностьестественных, а не ситуационных отношений, идущих не от разума, отягощенногомножеством условностей и предрассудков, а от чувства, раскрепощенного и неконтролируемого извне, открывающего простор для самопознания, освобождения иразвития личностного начала.
Николай найдёт Клэр вПариже, и свидание состоится, и всё, казалось бы, прекрасно, но нет,свершившееся, даже любовь, перестаёт быть «целью странствия», овеществляясь истановясь ещё одним видом несвободы, задержкой на том пути, по которому человекдолжен двигаться до последнего своего вздоха. Чувствуя это и глядя на спящуюКлэр, Николай думает о том, «что пройдёт еще много времени, пока я создам себеиной её образ, и он станет в ином смысле столь же недостижимым для меня, скольнедостижимым было до сих пор это тело, эти волосы, эти светло-белые облака».[46]
И снова поиск, но уже вопределённом понимании качества: её истинное предназначение человека – этопостоянное стремление к вершинам, к достижению недостижимого.
Гайто Газданов показываетчитателю тех представителей русской эмиграции, которые влачили жалкое,нищенское существование, приобретая при этом уникальнейший опыт выживания,позволивший им в условиях нищенского существования не только оставаться вживых, но и подняться до определённого уровня благосостояния. />/>
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Надо знать свою историю …И про эмиграцию тоже надо знать. Это та сфера жизни, которая была за семьюпечатями. Литературу русского зарубежья, или эмигрантскую литературу, следуетрассматривать как исконно русскую, отечественную культуру, сбрасывая с весовсоциально-классовый подход, Октябрьскую революцию. Не много мы знаем о судьбахмиллионов наших соотечественников, оказавшихся после 1917 года вне пределовСоветской России.
Мощный интеллектуальныйпотенциал оказался «там», а не в новой, преображенной стране, которой он былтак необходим в ее стремлении стать передовой державой. Хребет русскогозарубежья составила российская интеллигенция. Деятели науки и культуры разныхпоколений достойно представили в новых «отчествах» свою Родину, обогатилимировую науку и культуру.
Отрадным явлением нашейдуховной жизни стало возвращение из забвения имен многих русских писателей, чьетворчество отмечается высоким уровнем художественного мастерства.«Возвращенная» литература русского зарубежья приковала внимание читающейпублики к именам И. Бунина, В. Набокова, Г. Газданова, М. Алданова и др.
Возвращение в русскую иосетинскую культуру и литературу Гайто Газданова утверждает нас в мысли, чтоникто не вправе запретить народам читать книги своих соотечественников и темсамым перерезать связь между поколениями.
Сегодня романы и рассказыГ. Газданова – это национальное достояние и гордость. Высокую оценку егопроизведениям дали видные писатели и критики русского зарубежья – В. Ходасевич,Г. Адамович, М. Осоргин, А. Савельев, М. Горлин.
Мастер тонкогопсихологического анализа, сумевший в своем творчестве отразить противоречивыймир человека, Газданов прошел сложный путь жизненных исканий и литературнойучебы.
Роман «Вечер у Клэр» — первое крупное произведение Гайто Газданова – основан на автобиографическомматериале. В нем отразился огромный комплекс неполноценности русскогоэмигранта, не знакомого с культурой и традициями страны, давшей приют беженцу,ностальгия по покинутой родине, смутные перспективы на будущее.
Никого из критиков романне оставил равнодушным: одни его восторженно приветствовали, другие – наоборот,ругали. Но все, пишущие о романе (А. Савельев, М. Слоним, М. Осоргин, М.Горлин) сходились водном – это одно из самых ярких литературных явленийпоследнего времени.
Спокойная мудростьгаздановских книг повествует нам о вечных, непреходящих проблемах исканиячеловеческого разума; спокойное мужество самого писателя — о твердости его человеческогодуха, верности слову, российской литературе, своей Родине.
Писать о Гайто Газдановепредставляется для меня особенно интересным и волнительным не только потому,что это крупный писатель, искусный новатор, великолепный стилист, современныйписатель 20 века, но и потому, что он наш соотечественник.
/>/>БИБЛИОГРАФИЯ
1. Афанасьев А.Неутоленная любовь // Москва. – 1990. № 7, № 8.
2. Бзаров Р. О ГайтоГазданове // Литературная Осетия. 1988. № 71. С. 90-97.
3. Бзарты Р.Нæ туг, нæ стæг. [Гæздæнты Гайто] //Рæстдзинад. 1989. 25 ноябрь, Мах дуг. 1988. № 7.
4. Возвращение: [ОГайто Газданове] // Соц. Осетия. – 1990. – 16 июня
5. Газданов Г.Библиографический указатель: к 100 – летию со дня рождения. Владикавказ: Олимп,2003.
6. Газданов Г. Вечеру Клэр // Владикавказ. Ир. 1990.
7. Дадонова Ф.Возвращения ждущий: [О Гайто Газданове] // Литературная Осетия. – 1989. — № 73.–С. 118-123.
8. Джусойты Н.Высокое «искусство воспоминания»: [Гайто Газданов «Вечер у Клэр»] // Соц.Осетия. 1991. 1 августа.
9. Диенеш Л. ГайтоГазданов: Жизнь и творчество. Владикавказ: изд. Сев.-Осет. Ин-та гуманитарныхисследований. 1995.
10. Кабалоти С. Между«перерождением» и «воплощением»: [О послесловии Тотрова Р. К изданию романа Г.Газданова в Осетии «Вечер у Клэр»] // Слово. – 1991. – 10 августа.
11. Литературарусского зарубежья. Антология. 1 т. 1920-1925 гг. 2 т. 1926-1930 гг. // Москва,«Книга», — 1990.
12. Марченко А. Помузыкальной спирали: [Гайто Газданов «Ночные дороги»] // Согласие. – 1991. № 5.С. 223-224.
13. Маслов А. [Г.Газданов «Вечер у Клэр»] // Волга. – 1991. № 5. С. 178-180.
14. Мзоков А. Б.Последний романтик русской прозы // Библиография. – 2002. — № 2. – С. 109-119.
15. Мзоков А. ГайтоГазданов в Париже // Дарьял. – 1992. № 3. С. 119-135.
16. Михайлов П.Литература русского зарубежья // Литература в школе. 1991. № 1, № 4.
17. Мокроусов А.Долгое путешествие в ночь: [ Г. Газданов «Ночные дороги»] // Учительскаягазета. – 1992. 8 сентября, № 31. С. 23.
18. Нечипоренко Ю. ОГайто Газданове: [ Г. Газданов «Призрак Александра Вольфа»] // Литературнаягазета. – 1991. 27 марта, № 12. С. 12.
19. Никоненко С. Т.Впервые в России: [ О Гайто Газданове] // Литературная Россия. – 1988. № 46. С.16.
20. Никоненко С. Т.Гайто Газданов возвращается к роману // Газданов. «Вечер у Клэр»: Романы ирассказы. – М., 1990. С. 3-17.
21. Никоненко С. Т.Дороги Гайто Газданова // Газданов Г. «Призрак Александра Вольфа»: Романы. –М., 1990. – С. 3-20.
22. Никоненко С. Т.Несколько слов о Гайто Газданове // Ново-Басманская, 19. – М., 1990. – С.727-731.
23. Сарнов Б. Русскаяпроза 20 века: [О Гайто Газданове] // Огонек. — 1989. № 43. – С. 17.
24. Северинец А. К.Роман Г. Газданова: Специфика жанра. // Вестник Могилевского университета. ВОШ.2-3 (№ 15). Могилев, 2003. С. 134-139.
25. Симонян В.
26. Соколов А. Судьбырусской литературной эмиграции 1920-х годов // МГУ. – 1991.
27. Толстой А.Эмигранты. – М.: Правда. – 1983. – С. 304.
28. Толстой И. ГайтоГазданов «Вечер у Клэр» // Нева. – 1991. — № 1. – С. 177-178.
29. Толстой И. ГайтоГазданов в Москве // Соц. Осетия. – 1990. – 21 октября.
30. Тотров Р. Междунищетой и солнцем: [О Гайто Газданове] // Г. Газданов «Вечер у Клэр». –Владикавказ, 1990. – С. 513-542.
31. Фрумкина А.Предназначение и тайна: [Гайто Газданов]// Новый мир. – 1992. — № 1. – С. 239.
32. Хадарцева А.Горькая история: [О Гайто Газданове] // Соц. Осетия. – 1990. – 16 июня.
33. Хадарцева А. Квопросу о судьбе литературного наследия Гайто Газданова. // ЛитературнаяРоссия. – 1988. – 71. – С. 98-106.
34. Царахова Р.Возвращение Гайто Газданова // Молодой коммунист. 1990. – 13 октября.
35. Цховребов Н.Гайто Газданов. Владикавказ: Ир, 2033.
36. Цховребов Н. Д.Гайто Газданов: Очерк жизни и творчества. Владикавказ: Ир, 1998.
37. Черчесов А. Г.Формула прозрачности: об одном романе и некоторых особенностях творческогометода Гайто Газданова // Владикавказ. – 1995. — № 2. – С. 67-81.