Оглавление
Введение
Основная часть
Заключение
Список литературы
Введение
«Да, как это ни грустно ини странно — я последний из петербургских поэтов, еще продолжающий гулять поэтой становящейся все более и более неуютной и негостеприимной земле», — писалодин из поэтов русской эмиграции, про которого современный исследовательскажет, что «его лирика этого периода — небывалое слово в русскойлитературе», «для современников … чудо редкое и ошеломляющее»1, Г. Иванов.
Между тем, творчество этогопоэта практически не исследовано: нет ни одной монографии2, посвященной целостному анализу еголирики и мемуарной прозы.
Наша работа посвящена образуПетербурга, который придает особую тональность всему творчеству Г. Иванова,пронизывает все его лирические сборники, объединяет отдельный мотивы в единоецелое. В этом случае «смыслотворчество реализуется как образотворчество»,в образе (частице произведения) заключается целостная картина творчества.
Используя метод «имманентного»анализа поэтического произведения, предложенный М. Гаспаровым3, можно произвести отбор стихотворений,включающий образ Петербурга (рассмотрены сборники эмигрантской лирики «Розы»,«Отплытие на остров Цитеру», «Портрет без сходства», «Посмертныйдневник», стихи не включенные в сборники) 4.Из 155 стихотворений 30 содержат данный образ-мотив.
Привлекая биографическийматериал, учитывая контекст всего творчества, анализируя поэтику стихотворений,можно определить значение образа Петербурга в эмигрантской лирике Г. Иванова.
Основная часть
«Большая житейскаякатастрофа» сделала Г. Иванова поэтом «строгим, малословным, судивительным морализмом отчаяния»5,который проявляется как нравоучительное воздействие на читателя с цельюпоказать: все в жизни безысходно, безнадежно.
Одним из центральных мотивов вэмигрантской лирике поэта станет образ заката столицы России. Основные приметыПетербурга — «над Невой закат», «закатный час», «Балтийскоеморе рвалось на закат», «Над широкой Невой догорал закат // Цепенелидворцы». Показательно в этом смысле и название прозаического произведенияэтого периода — «Закат над Петербургом». Петербург одновременноблистательный и умирающий город, который «мельчал, обезличивался,вырождался», но «тонул … почти блаженно».
В стихотворениях предметный ряд,составляющий образ Петербурга: «петербургский лед», «петербургскаявьюга», «звезды ледяные», «леденеющий март», «зимакак зима» — «пропасти ледяного эфира», «лед небытия». Невозможностьдля жизни, лед и снег, вечная зима — это ад, погибель: снег, лед в лирике Г. Ивановасимволизирует холод смерти, забвение. «Белым саваном» покрыто прошлое:
Это было тысячу лет назад,
Так давно, что забыла ты.
Нет в России даже дорогих могил.
Может быть, и были. Только язабыл.
Закономерно прозвучит горькийитог: «Был целый мир — и нет его», «Мы жили тогда на планетедругой». «Другая планета», погибший «целый мир» — этоПетербург, Россия.
Неслучайно один из поэтических сборниковназывается «Rayon de rayonne»(на французском языке). Однако стихотворения не о Франции. Автор используетэффект обманутого ожидания: называя сборник по-французски, он говорит о Россиии о русских людях:
По улице уносит стружки
Ноябрьский ветер ледяной.
Вы русский? — Ну понятно, рушкий.
Горькая ирония звучит впроизношении слова, определяющего национальную принадлежность: вроде бы русский,а вроде бы и нет. Как ветер уносит неодушевленные стружки, так и океан уноситлирического героя:
Меня уносит океан
То к Петербургу, то к Парижу…
Лирический герой ощущает себящепкой в водовороте исторических катаклизмов, «Он видит, что „Россиине будет“, что прежний мир уже расплавился». В этом расплавленномпотоке, напоминающем извержение вулкана, несутся не только «щепыцивилизации»1, но исам человек в привычном понимании этого слова.
В системе ценностных координат вжизни лирического героя с одной стороны — Петербург, с другой — Париж. Реальноокеан его несет к Парижу, однако метафора «океан — жизнь» раскрываетсятолько в понимании Петербурга и Парижа как двух полюсов человеческогосуществования: счастье — несчастье, жизнь — небытие: «холод Парижа» делаетлирического героя «сутулым, больным». Холод Петербурга пробуждалтворческую мысль, дарил бессмертие:
…Зимний день. Петербург. СГумилевым вдвоем,
Вдоль замершей Невы, как поберегу Леты,
Мы спокойно, классически простоидем…
Эмигрантская лирика Г. Ивановастановится поиском не желаемого или вымышленного, а реального читателя илислушателя. Однако поиск собеседника ни к чему не приводит, и не может привести:связывает людей «взаимное непониманье»2.Невозможно найти адресата среди живых людей. И «собеседником» длялирического героя Г. Иванова становится вся русская литература, прежде всегопроизведения Н.В. Гоголя3, А.С. Пушкина4, М.Ю. Лермонтова.
Иванова часто называют «цитатнымпоэтом»: его стихи до такой степени пронизаны реминисценциями, что Г. Ивановпрактически создает центоны. Поэт способен нагрузить цитату смыслами стольплотно, что каждая чужая строчка, появляющаяся в стихотворении, обнаруживаетроль намека:
Туман… Тамань… Пустыня внемлетБогу.
Как далеко до завтрашнего дня!
Слово-образ «Тамань», следующаяза ним реминисценция «Пустыня внемлет Богу», безусловно, вызываютассоциации с творчеством Лермонтова. Смысл цитирования становится понятным,если обратиться к блистательному комментарию, который дал стихотворениювеликого русского поэта XIX века Лермонтова Ю.М. Лотман:«Я», ведущее жизнь, похожую на смерть, мечтает о смерти, похожей нажизнь. Это будет состояние, не имеющее ни прошедшего, ни будущего, лишенноепамяти, выключенное из цепи событий земной жизни. И вместе с тем это будетсмерть, не отнимающая полноты внутренней жизни… И именно эта полнотаустремленной в себя внутренней жизни превратит «я» в подобие мира, ане в инородное ему тело…. "1. Такиминородным миру телом ощущает себя лирический герой почти всех эмигрантскихстихотворений Г. Иванова:
Рассказать обо всех мировыхдураках,
Что судьбу человечества держат вруках?
Рассказать обо всехмертвецах-подлецах,
Что уходят в историю в светлыхвенцах?
Для чего?...
Человек, утративший земнуюопору, мучимый ностальгией или просто тоской по своему дому, поднимает глаза. Онвидит «чужое небо», чувствует в нем холодное, надмирное дыхание.
Он все потерял — и остался одинна один с этой вечностью над головой. Отчаяние передается с такой энергией (стихихочется читать вслух), которая сама по себе способна если не победить, тооблагородить страдание, сделать его возвышенным, поэтическим:
В глубине, на самом днесознанья,
Как на дне колодца — самом дне,-
Отблеск нестерпимого сиянья
Пролетает иногда во мне…
О таких стихах* Г. Адамовичписал: «Насмешки, грязь вперемешку с нежностью, грусть,переходящая в издевательство, а надо всем этим — тихое, таинственное,немеркнущее сияние, будто оттуда, сверху, дается этому человеческому крушениюсмысл, которого человек сам не в силах бы был найти…»2.
Поэт поставил в эмиграциилитературу выше жизни, поэтому и «чужой текст» не воспринимается какнечто инородное, а входит в сознание лирического героя, представляет собойчасть этого сознания: «Кем это сказано? Может быть, мной». Бессмысленнажизнь человека в настоящем и будущем, где «нет Петербурга», а только«скука мирового безобразия». Тратить жизнь на борьбу с ней,гармонизировать хаос настоящего лирический герой не считает нужным: «Длячего?» — типичная позиция.
Синеватое облако
(Холодок у виска)
Синеватое облако
И еще облака…
И старинная яблоня
(Может быть, подождать?)
Простодушная яблоня
Зацветает опять.
«Это — мир глазами человекаперед самоубийством, блуждание глаз перед тем, как нажать на спусковой крючок. Пистолет,приставленный к виску, ни разу не показан и даже не назван. Но его видишьотчетливее, чем если бы его нам показали прямо»1. Перефразируя слова Л. Толстого о Л. Андрееве,о поэтическом творчестве Г. Иванова периода эмиграции можно сказать: «Онне пугает, а нам страшно». Здесь не только ужас человеческой жизни, но иполная ее бессмыслица.
Не страшно было в мире прошлом:«В романтическом Летнем Саду», «в голубой белизне петербургскогомая», в «туманном городе на берегу Невы», в «чудномПетербурге», потому что у той жизни был смысл, там «попарно когда-тоходили поэты».
Поэт пытался «соединить всоздании одном // Прекрасного разрозненные части». Оказалось, чтосоединять нечего: все эти части, сама возможность существования их — в прошлом,которое было «тысячу лет назад»: Петербург как хронотоп — только«мираж», «призрак» (настоящее пространство-время — ужесоветский Ленинград, уже советская Россия — «блаженная страна»-«снежнаятюрьма»).
Но Петербург как идея, какдуховный критерий, определяющий смысл существования лирического героя Г. Иванова,- реальность. В результате получается, что лирическому герою с подобнойсистемой ценностей в настоящее время существовать просто негде: «Петербург- кружок с точкою на географической карте бывшей империи, имеет лишь условноебытие: он — ens rationis», как пишет Вяч. Иванов в работе «Вдохновениеужаса»2. Всоответствии с этим осознается невозможность собственного существования ("…медленнов пропасть лечу", «как человек, я умираю», "…я уже нечеловек, // А судорога идиота, // Природой созданная зря"). Поэтомулирический герой отказывается даже от собственного имени1.
Созданный в лирикеэсхатологический миф о Петербурге рождает апокалипсические мотивы: «Всенавек обречено», «Не станет ни Европы, ни Америки…», «Нетни России, ни мира». В одном из стихотворений прозвучит:
Нету Петербурга, Киева, Москвы,-
в другом:
И нет ни Петербурга, ни Кремля -
Кругом снега, снега, поля, поля…
Если нет Петербурга, то нет иРоссии (Москвы, Киева) — одно бесформенное бесконечное пространство («поля»),которое лишено жизни, так как наполнено холодом («снега»). Теперь постояннопоявляется образ «пустого неба». А в ранней лирике было иначе:
…в бледном небе ясно блещет
Адмиралтейская игла…
…все светлее тонкий шпиц
Над дымно-розовой Невой.
Пустота — знак беды, смерти,горя. Пустое, разреженное пространство противопоставлено наполненному, какнесчастное — счастливому. Все события лишаются своего глубинного смысла,остается одна канва, опустошенная, голая, не приносящая благодати2: "…удушливый вечер бессмысленно пуст".
Отсюда вывод: над Россией — ночь, которая «темна // и никогда не кончится она». Хаос ведет ксмерти:
Россия тишина. Россия прах.
Понять эту мысль Ивановапомогает «странное» для многих его современников воспоминание оБлоке, которое поэт приводит в мемуарах «Петербургские зимы» (самИванов говорил, что в них лишь 25% правды, все прочее выдумка. Но атмосферуумирающей столицы показал с невероятной точностью): «Блок — самый „неземной“из поэтов — аккуратен и методичен до странности. Он получает множествописем. Все письма перенумерованы и ждут своей очереди. Каждое письмо отмечаетсяБлоком в особой книжке. Листы книжки разграфлены: № письма. От кого. Когдаполучено. Краткое содержание. Краткое содержание ответа и дата…
Откуда в тебе это, Саша? — спросил однажды Чулков, никак не могший привыкнуть к блоковской методичности. — Немецкая кровь, что ли? — И передавал удивительный ответ Блока: — Немецкаякровь? Не думаю. Скорее — самозащита от хаоса»1.
Стремление к упорядоченности,наполненности — не черта позднего Иванова. Это органически присущее емуэстетическое качество. В ранних его стихах порядок осуществлялся во всем. Именноон символизировал культуру, то есть человеческое начало в природе (бездушноммире). Названия и первые строки ранних стихотворений «Ваза с фруктами»,«Как я люблю фламандские панно…», «Кофейник, сахарница, блюдца…»,«Есть в литографиях старинных мастеров…» неслучайно вызывали у Н. Гумилеваироническую улыбку: «Мы точно находимся в антикварной лавке». Еслиисключить иронию, можно понять: впечатление праздничности, прелести жизнивозникает за счет стабильности, понимания, что ни «легкая кисть АнтуанаВатто», ни «розовая пена // Мечтательных закатов Клод Лоррена», ни«фламандцы», ни встречающиеся на каждой странице образы мировойкультуры — Купидон, Венера, Диана, Пьеро, Арлекин… — не исчезнут. Эти феномены — организующее начало, понимаемое как синоним жизни, в борьбе с бесформенностью ихаосом.
Если «Россия только теньПетербурга, только материя, воплотившая идею»2, то бесформенность (разрушение,неопределенность, отсутствие) идеи — Петербурга привела Россию к небытию.«Жизнь утратила твердую почву под ногами, утратила всякий смысл — осталась»мировая чепуха"3.«Распад атома» (1938) — так называется книга Г. Иванова, в которойзафиксировано состояние современной цивилизации, распад культуры и распадчеловеческого сознания, в том числе — сознания лирического героя. И только«на самом дне» — «отблеск сияния» — мечта «вернуться вРоссию стихами» и быть похороненным «На Успенском или Волковом» кладбищев Петербурге.
Заключение
Рассматривая эмигрантскую лирикуГ. Иванова, можно прийти к выводу, что поэт вполне сознательно пользуетсяязыком описания, уже сложившимся в «петербургском тексте», когда городговорит своими улицами, памятниками, архитектурными сооружениями. Основныечерты петербургского текста: структурированность, эсхатологичность («Петербургубыть пусту») — характерны и для эмигрантского творчества Г. Иванова. Отсюдаобраз заката, пустоты, холода, зимы, хаоса — апокалипсические мотивы. Однакочерты «петербургского текста» распространяются на образ России вцелом и рождают отчаяние от горького понимания бессмысленности жизни вне Родины(Родины у лирического героя в настоящем просто нет). В итоге поэт приходит кмысли о распаде цивилизации: мир предстает как фантом, так как в нем нет теперьглавного — культуры (дореволюционный Петербург нес в себе идею культуры),духовности, то есть добра. Это и рождает «морализм отчаяния».
Г. Иванов продолжает создавать«петербургский текст», следуя традициям Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского(отсюда «цитатность» его лирики), внося в развитие петербургскогостиля свой собственный неповторимый вклад.
Представляется интереснымпродолжить работу, исследуя функции «чужого» текста в стихотворенияхГеоргия Иванова.
Список литературы
1. Агеносов В.В. Русская литература серебряного века. — М.: «Про-Пресс»,1997. — 352 с.
2. Аксёнова М.Д. Энциклопедия для детей. Т.9. Русская литература. Ч.2. XX век. — М.: Аванта +, 1999, с.38, с.504.
3. Басинский П.В., Федякин С.Р. Русская литература конца XIX — начала XX века и первой эмиграции.- М.: Изд. центр «Академия», 1998. — 528 с.
4. Грякалова Н.Ю. Русские поэты «серебряного века»: сб. стихотворенийв 2т. Т.2. — Л.: изд. Ленинградского университета, 1991.
5. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. — Л.: Просвещение, 1972. — с.96.
6. Марков В. Русские цитатные поэты: Заметки о поэзии П.А. Вяземского иГеоргия Иванова // Марков В. О свободе и поэзии. СПб., 1994.
7. Отрадин М.В. Петербург в русской поэзии (XVIII — начало XX века). — Л., изд-воЛенинградского университета, 1988. — 384 с.
8. Петербург. Стихи. (А. Белый) — М.: Олимп; ООО «Фирма „ИздательствоАСТ“, 1998. — 624 с.
9. Рапацкая Л.А. Искусство „серебряного века“ — М.: Просвещение:»Владос", 1996. — 192 с.
10. Стихи. Проза. (Н. Гумилев, В. Ходасевич, Г. Иванов) — М.: Олимп; ООО«Фирма „Издательство АСТ“, 1998. — с 199.
11. Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. — СПб: Искусство-СПб, 2003. — 616с.
12. Федякин С.Р. Черные ангелы / Георгий Иванов. — М.: Вагриус, 2006. — 394с.