Реферат
«Наполеон Бонапарт как кумир многих поколений»
Выполнил:
Проверил:
Минск, 2008
Содержание
Введение
Глава 1. Загадки Наполеона
Глава 2. Наполеон как кумир поколений
Заключение
Библиография
/>Введение
Наполеон Бонапарт является однойиз самых ярких личностей всемирной истории 19 века. Во время и после его правленияНаполеона любили и ненавидели, обожествляли или считали его дьяволом. Послетого как он исчез с мировой арены, ему стали посвящать книги, знаменитыеписатели делали Наполеона героем своих произведений, поэты восхваляли илинизвергали его в своих стихотворениях. В общем, так или иначе Наполеон сталодиозной фигурой в мировой литературе.
Но мне кажется особенноинтересным рассматривать, как это проявилось в творчестве русских писателей ипоэтов 19 века в связи с Отечественной войной 1812 года. Ведь, казалось бы,большинство русских писателей и поэтов должны были относится к Наполеонунегативно, как к жестокому завоевателю. Но так ли это? На этот вопрос мы ипопытаемся ответить в своей работе.
/>Глава 1. ЗагадкиНаполеона
Он кавалер высшей наградыправославной Российской империи — ордена Андрея Первозванного (1807) имусульманин (принял ислам во время похода в Египет — 1797). Он прошел путь отсамых низов до властелина почти всего цивилизованного мира. Он наделеннеобычайными способностями, этот жесткий и решительный человек, ставший кумироммногих поколений.
Мужчины, от рядового домашнегодиктатора до руководителей государств и транснациональных корпораций, строили истроят себя по его образу и подобию. Женщины мечтали и мечтают о том, чтобымужчина рядом с ними был, подобно ему, полон силы и величия. Его именемназывают коньяки и торты, магазины и заведения общественного питания. О немнаписано множество книг — от сухих описаний технико-тактических действий этоговеликого полководца и тонкого политика до бульварных исследований личной жизниимператора. Его имя — Наполеон Бонапарт.
«Житие Наполеона — как»Апокалипсис" святого Иоанна: все чувствуют, что там скрываетсячто-то еще, но никто не знает, что именно", — так писал Гёте. И вправду,большинство жизнеописаний Бонапарта, включая самые известные, построены наизучении высказываний самого главного их героя или его современников, многие изкоторых были либо очарованы совершенно нечеловеческими способностямиимператора, либо боялись его. Если попытаться сопоставить эти жизнеописания собъективными сведениями и имеющимися историческими фактами, то картинасовершенно запутывается.
Нет сомнений в том, что родилсяНаполеон Бонапарт 15 августа 1769 года на Корсике, только-только тогда вошедшейв состав Франции. Отец Наполеона, Шарль Бонапарте, был мелким дворянином,совмещавшим адвокатскую деятельность с попытками сделать политическую карьеру — а именно, со службой у генерала Паули, боровшегося за независимость Корсики. Витоге, впрочем, отец Наполеона предал Паули и из соображений рациональностиперешел на сторону тех разумных буржуа, которые выступали за сотрудничество сметрополией. Умер Шарль в возрасте 40 лет от не вполне очевидной болезни,вероятнее всего — онкологической. Таким образом, в одной из типичных длякаждого нормального мужчины сторон жизни — заочной конкуренции с собственнымотцом — Наполеон вполне преуспел.
Надо заметить, что вообщеконкуренция в семье Бонапартов играла не последнюю роль — ведь у Наполеона былодвенадцать братьев и сестер. Пятеро из них, впрочем, умерли в детстве, а вотостальные по достижению Наполеоном императорского статуса стали кто герцогом,кто принцем… Зато, облагодетельствованные братом впоследствии, в детстве всеэти персонажи зачастую развлекались издевательствами над щуплым и невысокимбратом. И когда в возрасте восьми лет Наполеона отдали во французскую военнуюшколу для мальчиков, где он за корсиканское происхождение и опять же небольшойрост подвергался нападкам сверстников, привыкать к положению унижаемого иоскорбляемого ему не пришлось. Кстати, если вспоминать о детстве будущегоимператора, то в некоторых, особо свободных от ограничений источникахприводятся еще и рассуждения на тему «Наполеон и гомосексуальное насилие».В частности, описываются кажущиеся вполне достоверными эпизоды с участиемстаршего брата Наполеона — Иосифа. Так, в постоянной борьбе сформировался тотНаполеон, которого мы все знаем — жестокий прагматичный диктатор,целеустремленный трудоголик, не считавшийся с обстоятельствами или использующийих себе на пользу.
Внешне Наполеон был во многихотношениях едва ли не уродлив. Рост его для мужчины даже того времени был, какуже писалось выше, крайне мал — всего сто пятьдесят один сантиметр. Известно также,что так называемые вторичные половые признаки мужчины у Наполеона развитыпрактически не были — а именно отсутствовало оволосение тела, а пропорции телапоражали свойственностью скорее женщине, чем полководцу — широкий таз, узкиеплечи. Волосы на голове Наполеона были по-женски густы и шелковисты. При этомпри всём юный Наполеон был весьма любим женщинами определенного плана. Во времяобучения в военном училище он даже состоял на содержании одной богатойстареющей дворянки. А познакомившись вскоре после первых своих военных иполитических успехов с известной парижской куртизанкой Жозефиной Богарне,Наполеон тут же добился ее. И хотя всем известен факт, что не отличавшаясяскромностью, но славившаяся деловой хваткой Жозефина изменила Наполеону впервый раз довольно быстро, да еще в день отправки своего суженого на войну,нельзя не отдать должное их роману, ставшему в современной культуре таким жемифом, как Ромео и Джульетта. Страстная любовь Наполеона к Жозефине, явно непрошедшая к тому моменту, когда император отверг возлюбленную, — очень важнаячасть жизни Наполеона-мужчины. Когда Жозефина умерла в 1814 году, опальныйНаполеон находился в ссылке на острове Эльба. Узнав печальную новость, он, посвидетельствам очевидцев, надолго погрузился в депрессию.
В бытность императором Наполеонхотел обладать — и при посредничестве своего камердинера Констана — действительнообладал почти всеми женщинами своего двора. Одна из них, незадолго перед темвышедшая замуж, на второй день после своего появления в Тюильри говорила своимприятельницам: «Боже мой, я не помню, чего нужно от меня императору; яполучила приглашение явиться к восьми часам в его личные покои». Когда надругой день дамы спросили ее, видела ли она императора, она залилась краской.
Происходило это примерно так: император,сидя за столиком, при сабле, подписывает декреты. Дама входит: он, не вставая,предлагает ей лечь в постель. Вскоре после этого он с подсвечником в рукахпровожает ее и снова садится читать, исправлять, подписывать декреты. На самоесущественное в свидании уходило не более трех минут! Зачастую его мамелюк (турок-охранник)находился тут же, за ширмой. С мадемуазель Жорж у него было шестнадцать такихсвиданий, и во время одного из них он вручил ей пачку банковых билетов. Ихоказалось девяносто шесть. Иногда Наполеон предлагал даме снять рубашку иотсылал ее, не сдвинувшись с места. Такое поведение императора возмущалопарижских женщин, а что толку? Его манера выпроваживать их через две-триминуты, зачастую даже не отстегнув сабли, и снова садиться за свои декретыказалась им невыносимой. Этим он подчеркивал свое презрение к ним. Нельзявообразить ничего более пошлого, можно даже сказать, более глупого, чем тевопросы, которые он предлагал женщинам на балах парижского муниципалитета. Этот«обворожительный» человек мрачным, скучающим тоном спрашивал: «Каквас зовут? Чем занимается ваш муж? Сколько у вас детей?» При смертиНаполеона в статусе любовницы больного, ни на что не способного Наполеонаприсутствовала Альбина де Монтолон, к моменту их знакомства состоявшая уже втретьем браке и родившая ребенка. Жена же Наполеона, Мария-Луиза, которуюБонапарт вытребовал в 1810 году у ее отца, австрийского императора Франца, дажене взглянув на невесту, со времени первой ссылки Наполеона жила при австрийскомдворе, и это не очень-то мучило обоих супругов. Единственное, из-за чего этаситуация не устраивала опального Наполеона, — это то, что в Австрии жил и еголюбимый сын.
Война. Это, без всяких сомнений,была главная составляющая жизни Наполеона, ее нерв и смысл. Безусловнаяодаренность, даже гениальность Бонапарта в стратегии и тактике военных иполитических битв не подвергается сомнению. Первое его, самонадеянное донеприличия, участие в военных действиях — штурм Тулона в 1793 году, на котороммолодой Бонапарт оказался случайно и командование которым взял на себя, будучилишь лейтенантом. Последнее — всем известное Ватерлоо в 1815-м. Наполеон дал насвоем веку около 60 сражений — больше, чем Александр Македонский, Ганнибал,Цезарь и Суворов, вместе взятые. При этом он обожал проехать или даже побродитьпо полям сражений, усеянными трупами. Его не смущали многие тысячи погибших отголода и холода солдат многонациональной армии во время русской кампании,изначально, как теперь кажется, обреченной на неуспех. И даже после разгрома вРоссии он еще по инерции и в силу своего необыкновенного дарования инеобыкновенной же жесткости продолжал выигрывать битвы у коалиции противников. Сюдаже можно отнести его политическую деятельность, не связанную напрямую с войной.Это была своего рода тоже битва, напоминающая битву наших современныхбизнесменов за деньги: Наполеон не доверял никому, всё отслеживал сам, ни наминуту не отрываясь от дел. На министерские должности он назначал людей неособенно способных, однако отличавшихся трудолюбием — то есть идеальныхисполнителей.
Он по природе своей неспособенбыл развлекаться. В театре он либо скучал, либо увлекался до такой степени, чтоследил за спектаклем и наслаждался им с тем же напряженным вниманием, с какимработал. Так, например, прослушав «Ромео и Джульетту» и арию «Ombraadorata, aspetta» в исполнении Крешентини, он обезумел от восторга, апридя в себя, тотчас послал певцу орден Железной короны, которым награждалисьсолдаты за воинские отличия.
Наполеон, как все настоящиемужчины, хотя и выглядел он, как сказано выше, весьма женственно, абсолютно неумел проигрывать. На острове Святой Елены, в последние годы своей жизни, большевсего он сожалел о том, что его не убило под Москвой.
Представляете, что бы за миф оНаполеоне мы имели бы сейчас, погибни он тогда, в зените славы, без всех этихунизительных (хотя и свидетельствовавших о страхе перед ним) ссылок… Умри онсмертью воина, а не смертью пенсионера — от непонятной, длительной болезни,которую так хочется для полноты картины объяснить происками недругов. [1]
/>Глава 2. Наполеон каккумир поколений
Все девятнадцатое столетиепронизано отзвуками наполеоновского мифа. Наполеон — человек века: он потрясвоображение нескольких поколений. К нему — к его славе и судьбе, к его взлету ипадению прикованы взоры.
Все он, все он — пришлец сейбранный, Пред кем смирилися цари, Сей ратник, славою венчанный, Исчезнувший,как тень зари.
Наполеон — загадка века.
… Мировой вихрь словно быврывается в новейшую европейскую историю. Император французов вписывает своеимя вслед за именами Цезаря и Александра Македонского. Он возлагает на себяжелезный венец Карла Великого, выкованный из гвоздя Распятия: меч должен былзавершить начатое крестом. Но только ли слава полководца привлекает к немусердца?
Пушкин сказал о Байроне: «Другойот нас умчался гений, другой властитель наших дум». Байрон — «другой»,но тот, первый гений — Наполеон. Смеет ли он претендовать на то, что составляетпрерогативу духовных вождей?«Властитель дум», — говорит Пушкин.
Наполеон навеки запечатлен врусской исторической памяти. И — что не менее важно — в русском художественномсознании. Его личность, образ его действий, его идея — все это стало предметомискусства. Ни один из отечественных классиков не обошел темы. Русская поэзия,устами Жуковского и Пушкина воспевшая «гибель пришлеца», немедленнопосле его падения исполняется великодушия и снисхождения к поверженномустрадальцу. Страдание вновь дает ему право — уже в новом обличье — вступить вкруг сочувственного поэтического интереса. Русский человек незлобив и отходчив- и не унижение ли некогда могущественного противника примирило с ним сердца,еще недавно пламеневшие жаждой мести? Поверженный враг уже не враг. Тем болееизгнанный и живущий в неволе. Он тот же каторжник, «несчастный», иего добродушный победитель смотрит на него едва ли не виновато и уже готовпротянуть ему калач или подать медный грош.
Да, отшумела «грозадвенадцатого года» — и привычный образ злодея, супостата, антихриста сталтерять свои демонические черты. Вернее, демонизм сохранился, но он был ужесовершенно иного толка. Нет, Лермонтов не прав: «Конец его мятежный неотуманил наших глаз!.» Конец-то как раз и отуманил. Судьба свершилась — ив свете этой свершенной судьбы человек, поднявшийся из романтическогоничтожества к вершинам власти и вновь ввергнутый в ничтожество, возбуждал поменьшей мере симпатию. Наполеон оказался вновь вознесенным — не силой оружия, аволной позднейшего литературного сочувствия. Внушающий трепет «железныйвенец» сменился терновым венком мученика: в России это действуетнеотразимо.
Явившийся с экзотическогоострова (что само по себе знак избранничества), на острове же заканчивал онсвоине столь долгие дни. «Одна скала, гробница славы» — этоприжизненный, так сказать, мавзолей. И когда обитатель «гробницы» действительноумирает, русский поэт, тоже изгнанник, протягивает через моря свою открытую дляпримирения руку:
Великолепная могила! Надурной, где твой прах лежит, Народов ненависть почила И луч бессмертия горит.
Да будет омрачен позором Тотмалодушный, кто в сей день Безумным возмутит укором Его развенчанную тень!
О, если б Наполеон умер навершине успеха, Пушкин нашел бы другие слова!«Смерть важна, онаирреализует подпись автора и превращает произведение в миф». Она, добавим,превращает в миф и самого автора.
Я презираю песнопенья громки;
Я выше и похвал, и славы, илюдей.
Русская поэзия тактично соблюладистанцию. Русская проза безжалостно ее отбросила: в отношении героя былапроявлена неслыханная фамильярность. Наполеон из имени собственного становитсяименем нарицательным.
«Мир был бы полон этимименем, — говорит князю Мышкину генерал Иволгин, — я так сказать, с молокомвсосал».
Достоевского наполеоновская темазанимает с раннего детства до конца его дней. Он родился в октябре 1821-го. Заполгода до этого на острове Св. Елены «угас» Наполеон.
Ранние годы Достоевского озареныотблеском великого московского пожара. Его окружают живые воспоминатели — свидетели, жертвы и очевидцы.
Он жадно впитывает их рассказы; онбродит по саду, где слышатся голоса французских солдат; он видит дома, встающиена пепелище. Вещественный мир духовен: он полон знаков, намеков и тайн.
В отличие от ревности кгрядущему ревность к прошедшему не губительна для настоящего...
Могут ли мальчишки не играть ввойну? Особенно в войну недавнюю, следы которой еще не изгладились — ни впамяти, ни в душе? Ребенок ближе к до-жизни: у него просто нет иныхвоспоминаний.
Я с легкостью смотрю наснимок прежних лет.
«Вот кресло, — говорю, — меня в нем только нет».
Но с ужасом гляжу за темныйтот предел, где кресло нахожу, в котором я сидел.
Его не было в той Москве: длямечтателя это дело поправимое.
Рассказ генерала Иволгина о егокамер-пажестве у Наполеона — первая историческая «поэма» Достоевского.(Второй — и последней — станет Легенда о великом инквизиторе).
Следует задуматься олитературных истоках. На что походит сей плод (своего рода Легенда о великомимператоре!), взращенный в чудном генеральском саду? Вспомним, что юныйДостоевский — усердный читатель Вальтера Скотта. Он начинает читать великогошотландца примерно в том возрасте, в каком будущий генерал Иволгинудостаивается дружбы завоевателя Москвы.
Прямого влияния Вальтера Скоттана Достоевского как будто не наблюдается: слишком различны их художественныемиры. Между тем «наполеоновская» новелла в «Идиоте» вальтер-скоттовскаяпо всем статьям.
Во-первых, у Достоевского, как иу Вальтера Скотта, присутствует реальная историческая личность, великая,благородная, мятущаяся и в конце концов погибающая. Во-вторых, имеет местоидеальный юноша (в нашем случае мальчик со звучным именем Ардалион): тоженепременный участник вальтер-скоттовского романного действа. Затемнаполеоновский телохранитель мамелюк Рустам — аналог колоритного «чужеземца»,также лицо историческое, автор позднейших мемуаров. И наконец, юная дева,сестра новоиспеченного камер-пажа (правда, в 1812-м ей только три годика — столькоже, скажем, сколько сестре юного любителя Вальтера Скотта Вере), гибнущаявпоследствии при родах. Это в ее альбом, покидая Москву, вписал злополучныйстранник свой августейший автограф: «Ne mentes jamais!» — совет тем более дельный, что осведомляет насо нем не кто иной, как генерал Иволгин.
Если добавить ко всему этомувысокую чувствительность генеральского рассказа, сходство с Вальтером Скоттомобозначается еще сильнее.
У Достоевского сложные отношенияс Наполеоном. Письмо актрисе А.И. Шуберт от 14 марта 1860 г. он завершализвинениями: «Не рассердитесь на меня, что написал с помарками, кошачьимпочерком. Но, во-1-х, почерк — мое единственное сходство с Наполеоном, аво-2-х, совершенно неспособен написать хоть две строки без помарок». Этаобмолвка «единственное сходство с Наполеоном...» — весьмапримечательна. Конечно, не принимал, отрицал, отвергал — единственное сходство.Но и сравнивал же себя с Наполеоном, хотя бы почерк, присматривался к фигуремаленького капрала. «Мы все глядим в Наполеоны...» — гениально почувствовали предчувствовал Пушкин. Вот и Федор Михайлович Достоевский.
При болезненном самолюбии икрайней мнительности Достоевский беспрестанно самоутверждался, стремился куспеху, известности. Он писал брату Михаилу 16 ноября 1845 г. при блистательномначале литературной карьеры повестью «Бедные люди»: «Ну, брат,никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогей, как теперь. Всюдупочтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное. Я познакомился сбездной народу самого порядочного… Все меня принимают как чудо. Я не могудаже раскрыть рта, чтобы во всех углах не повторяли, что Достоевский то-тосказал, Достоевский то-то хочет сделать». Чем не Тулон? Чем не Бонапарт отрусской литературы?
Многие наполеоновские свойства исамооценки очень подходят Достоевскому. Каждый из них верил в свою звезду, внеисчерпаемость своего гения. Любимое выражение Достоевского, когда онприступал к очередному роману: «бросаюсь на ура» — прямо какрешительный полководец наполеоновской школы.
Наполеоновской темы Достоевскийкоснулся в письме брату Михаилу еще раз 1 января 1840 г. «Я читал твоепрошлогоднее послание в Новому году. Мысль хорошая; дух и выраженья стихов подсильным влиянием Barbier, между прочим, у тебя были всвежей памяти его слова о Наполеоне». Речь шла о сатире Огюста Барбье«Идол», написанной в 1831 г. Бескомпромиссно выступая против культаНаполеона, французский поэт изобразил императора лихим наездником, оседлавшимосвобожденную революционную Францию, безжалостным всадником, погубившим страну,виновником ее страшных поражений и национального унижения.
«Одну лишь ненависть ячувствую — и вправе Тебя, Наполеон, проклясть!» — восклицал Барбье, июноша Достоевский разделял его обличительный пафос. Все это в то самое время,когда Лермонтов создавал чудесно-легендарный «Воздушный корабль», когдапоэты-романтики противопоставляли великого Наполеона ничтожной толпе. ДляДостоевского Наполеон изначально антигуманный узурпатор; он ему чужд и по сутисвоей враждебен. Но антипатия уживалась с какой-то неотвязной тягой.
В своей прозе Достоевскийвпервые упоминает императора французов в контексте, не имеющем прямогоотношения к деятельности названного лица. Наполеон является не в своемконкретном историческом обличье, а в, казалось бы, совершенно проходнойвербальной роли. У господина Прохарчина, героя одноименного рассказа 1846 г.,сурово вопрошают: "… для вас свет, что ли, сделан? Наполеон вы что ликакой?" — давая тем самым ему понять неуместность его амбиций.
У Наполеона здесь особаяфункция, сродни той, которой в следующем столетии бытовое сознание наделило имяПушкина. У М. Булгакова в «Мастере и Маргарите»: «НиканорИванович… совершенно на знал произведений поэта Пушкина, но самого его зналпрекрасно и ежедневно по нескольку раз в день произносил фразы вроде: „Аза квартиру Пушкин платить будет?“ или „Лампочку на лестнице, сталобыть, Пушкин вывинтил?“, „Нефть, стало быть, Пушкин покупать будет?“В отличие от „более узкого“ Наполеона Пушкин — абсолютныйуниверсальный заместитель всех тех, кто не выполняет своих функций иливыполняет их недолжным образом.
В наполеоновской новелле „ГосподинПрохарчин“ много значат детали, контекст. Мелкий чиновник Семен ИвановичПрохарчин, „уже пожилой, благомыслящий и непьющий“, снимал самыйтемный и скромный угол, отличался скаредностью: брал лишь половину дешевогообеда, почти не пил чаю, подчас не имел необходимого белья. „Человек былсовсем несговорчивый, молчаливый и на праздную речь неподатливый“. ЗлоключенияПрохарчина начались с того, что один из жильцов шутя предположил, что СеменИванович, вероятно, таит и откладывает в свой сундук, чтобы оставить потомкам. Бедныйчиновник разволновался и осерчал ужасно. Сожители и сотоварищи стали пущедонимать его всякими толками и пересудами. Семен Иванович делался все болеебеспокойным, подозрительным и пугливым, наконец, стал чуден и странен, а там игорячка с бредом.
И вот во время его болезнислучился спор с другими жильцами. „Как! — закричал Марк Иванович, — дачего ж вы боитесь-то? чего же вы ряхнулись-то? Кто об вас думает, сударь вы мой?Имеете ли право бояться-то? Кто вы? что вы? Нуль, сударь, блин круглый, вот что!..Да что ж вы? — прогремел наконец Марк Иванович, вскочив со стула, на которомбыло сел отдохнуть, и подбежав к кровати весь в волнении, в исступлении, весьдрожа от досады и бешенства, ~ что ж вы? баран вы! ни кола, ни двора. Что вы,один, что ли, на свете? для вас свет, что ли, сделан?“ Вот тут-то ипрозвучало совсем уж неожиданное, нелепое почти сравнение Прохарчина сНаполеоном: „Наполеон вы, что ли, какой? что вы? кто вы? Наполеон вы, а? Наполеонили нет?! Говорите же, сударь, Наполеон, или нет?.. Но господин Прохарчин уже ине отвечал на этот вопрос. Не то чтоб устыдился, что он Наполеон, или струсилвзять на себя такую ответственность, — нет, он уж и не мог более ни спорить, нидела говорить...“ Следующей же ночью Прохарчин умер, а в его засаленномтюфяке нашли две тысячи четыреста девяносто семь рублей с полтиною, все большесеребром да медью.
Конечно, жалкий скопидом никогдаи не думал о каком-либо сходстве с великим императором, хотя в тюфяке своемсреди прочих сбережений и хранил наполеондор, золотую монету с изображениемНаполеона. Этой деталью, как подметил М.С. Гус, „Достоевский ироническиподчеркивает всю, казалось бы, несуразность сделанного Марком Ивановичемуподобления Наполеону или сопоставления с Наполеоном Прохарчина“.
Комическая пара Прохарчин — Наполеонвполне случайна. До появления другого тандема: Наполеон — Раскольников — ещедалеко. Случайна и речевая ситуация, однако мысль, что свет „сделан для Наполеона“,выражена достаточно ясно.
Отсюда не так уж далеко доосновополагающего тезиса подпольного парадоксалиста „свету провалить, ачтоб мне чай всегда пить“: взглянувший в такое зеркало „классический“Наполеон должен был бы устыдиться.
Но при всей внешней несуразностисравнение многозначительное и многозначное. Наполеон олицетворяет необычное,странное явление, а ведь Прохарчин сделался чуден и странен — ну и Наполеон! Наполеонсимволизирует непомерную гордыню, а ведь Семен Иванович осмелился бояться. Аколи он столь ничтожен и беден, то чего ему бояться? Ведь нуль, блин круглый! Авот отделился от окружающих страхом своим, да сбережениями, про которые еще ине знали сожители, — ну и Наполеон! Беспредельное презрение Наполеона к людям,он презирает всех, как бы сопрягается с маниакальной подозрительностьюПрохарчина, он подозревает всех. Так что и тот и другой — обособленно, чуть лине один на свете: ну и Наполеон! В сравнении Марка Ивановича при всей егонесуразности звучит и осуждение Прохарчина. Да и для Достоевского Наполеон — символ,но со знаком минус; в сравнении с Наполеоном чувствуются недоверие инеодобрение.
Думаю, нет необходимостиговорить о многократно описанных перипетиях жизни и поворотах в творчествеДостоевского. Кружок Буташевича — Петрашевского, арест, Петропавловскаякрепость, жуткие — предсмертные — минуты на Семеновском плацу 23 декабря 1849 г.,каторга, служба рядовым в Сибири — все это было позади, когда в 1859 г. писательвернулся в Петербург.
И вот после долгого перерываповесть „Дядюшкин сон“. И сразу же возникает Наполеон. Говоря опервой даме Мордасова М.А. Москалевой, автор замечает: „МарьюАлександровну сравнивали даже, в некотором отношении, с Наполеоном. Разумеется,это делали в шутку ее враги, более для карикатуры, чем для истины“. Дахоть и в шутку, и для карикатуры, а получается пошлость. Великий полководец,император, перед которым трепетала половина Европы — а тут сплетница,провинциальная интриганка. Образ Наполеона разменивается, мельчает, тускнеет,он и сам-то воспринимается как мастер интриг и не очень красивых комбинаций.
Конечно же, император французови в подметки не годится почтеннейшей Марье Александровне: »… у Наполеоназакружилась, наконец, голова, когда он забрался уж слишком высоко", а«у Марьи Александровны никогда и ни в каком случае не закружится голова, иона останется первой дамой в Мордасове».
Князь К. также полагает, что онпохож на Наполеона: в его глазах это известный нравственный капитал. «Знаешь,мой друг, мне все говорят, что я на Наполеона Бонапарте похож… а в профильбудто я разительно похож на одного старинного папу? Как ты находишь, мой милый,похож я на папу?
Я думаю, что вы больше похожи наНаполеона, дядюшка.
Ну да, это еn-face. Я, впрочем, и сам то же думаю, мой милый».
Так окончательно рушится «образврага», будучи замещен если не дружеским шаржем, то довольно-таки игривымлитературным двойником. Князь К., прибегая к Наполеону, желал бы подчеркнуть всебе «оттенок благородства» — тайную санкцию на замышляемое им дело. Нои «сам Наполеон», сопряженный с князем К., обретает оттеноккомического величия.
Но дело не сводится только ккомизму. Наполеон приснился князю, «когда уже на острове сидел». Такой«разговорчивый, разбитной, весельчак такой, так что он чрез-вы-чайно меняпозабавил», — говорит князь. Это уже полное развенчание кумира, свержениеНаполеона с заоблачного Олимпа в российскую глухомань, вместе возвеличивающейлегенды провинциальный анекдот. Маразматик князь запросто толкует о Наполеоне,этот «мерзавец на пружинах» якобы похож на великого императора, ктому же «весельчак» с острова Святой Елены еще и позабавил его. Какойуж тут герой, полубог?! Шут гороховый, да и только! Но и это не все. Полупроснувшийсяястарик продолжает: «А знаешь, мой друг, мне даже жаль, что с ним так строгопоступили… англ-ли-чане. Конечно, не держи его на цепи, он бы опять на людейстал бросаться. Бешеный был человек! Но все-таки жалко. Я бы не так поступил. Ябы его посадил на не-о-битаемый остров… Ну, хоть и на о-би-таемый, только неиначе, как благоразумными жителями. Ну и разные раз-вле-чения для него устроить:театр, музыку, балет — и все на казенный счет. Гулять бы его выпускал,разумеется под присмотром, а то бы он сейчас у-лиз-нул. Пирожки какие-то оночень любил. Ну, и пирожки ему каждый день стряпать. Я бы его, так сказать,о-те-чески содержал. Он бы у меня и рас-ка-ялся...» Наполеон — иразвлечения «на казенный счет», пирожки — поразительная нелепость,фантасмагория! А все же болтовня старого князя не так бессмысленно и глупа, каккажется по первому впечатлению. В ней отразились и вульгарные представления оНаполеоне как инфернальном сверхчеловеке, которого только и держи на цепи, а то«он бы опять на людей стал бросаться». К тому же в рассужденияхстарика князя различима глубокая мысль самого Достоевского: наказание не нужно,бессмысленно, если оно не приводит к раскаянию. А раскаяния нельзя добитьсясуровыми мерами, лишая преступника свободы.
И все-таки сравнение сНаполеоном у Достоевского всегда усмешливо. Назвать кого-то Наполеоном — значитсыграть на понижение. С Наполеоном сравниваются (или сравнивают себя) такиежалкие существа, как уже упомянутый господин Прохарчин, впавший в детство князьК., умирающий от чахотки Ипполит («Идиот»), Даже косвенноеуподобление возникает в минуту величайшего унижения героя («Записки изподполья»), когда, застигнутый врасплох, в драном халате, он из последнихсил старается сохранить лицо: «Я ждал минуты три, стоя перед ним (слугой.- И. В) с сложенными а lа Nароlеоn руками». Эта «позицья» — последняя линия обороныподпольного парадоксалиста, переживающего свое Ватерлоо.
Обе «притчи» оНаполеоне — рассказ генерала Иволгина и рассуждения князя К. вложены в устапретендующих на особое уважение стариков. И обе они чисто детские грезы. Вчитываясьв монологи старого князя, можно подумать, что это маленького Иволгина назначили«начальником режима»! «Остранение» ситуации (Наполеон вродеприрученного злого духа, с которым можно и поиграть в «необитаемый остров»,и поделиться пирожками) присуще именно детскому сознанию. Любопытно, чтольготы, предназначаемые Наполеону князем К. (театр, прогулки под присмотром и т.п.),довольно точно воспроизводят «развлекательные» реалии авторскогодетства.
Кстати, кроме «Дядюшкинасна». Наполеон женского рода возникает еще и в «Бесах». ГубернаторшаЮлия Михайловна — первая дама в городе Т., где разворачивается действие романа- устраивает у себя грандиозный бал (он кончится грандиозным скандалом). Приглашенные- те, кто впервые вступает в великолепную, отделанную золотом и украшенную зеркаламиБелую залу, застывают, разинув рты.
Белая зала — поле грядущейбитвы, место предполагаемого торжества. Здесь все враги Юлии Михайловны должныобрести бесславный конец. Но где же предводитель воинских сил? Предводителя нет- есть предводительша. Правда, впрямую с Наполеоном она не сравнивается. Повествовательлишь сообщает, что зала была украшена старинною тяжелою, наполеоновскоговремени мебелью, белою с золотом и облитою бархатом".
Судя по всему, это ампир. Авторувиднее, в какой интерьер уместнее поместить своих провинциальных дам-наполеонш.
Да и сам император может вот-вотпоявиться в N-ской губернии. Гоголь, во всяком случае,не исключал подобной возможности.
Город, где поначалу так удачносовершает свои негоции Павел Иванович Чичиков, охвачен волнением. Всех занимаетвопрос: кто таков?«Из числа многих, в своем роде сметливых предположенийбыло, наконец, одно, странно даже и сказать, что не есть ли Чичиков переодетыйНаполеон, что англичанин издавна завидует, что, дескать, Россия так велика и обширна…И вот теперь они, может быть, и выпустили его с острова Елены, и вот он теперьи пробирается в Россию будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе не Чичиков».
Вы уже отметили близость двух«притч» о Наполеоне, рассказанных старым князем из «Дядюшкина сна»и генералом Иволгиным из «Идиота». Эпизод романа «Идиот» — этокак бы продолжение и развитие дядюшкина сна. «Отставной и несчастный»генерал Иволгин повествует князю Мышкину фантастическую историю, как ондесятилетним мальчиком в занятой французами Москве был камер-пажом императораНаполеона. Для жалкого Иволгина это счастливая возможность хоть как-то накороткое время возвыситься из ничтожного состояния и в собственных глазах и вглазах собеседника. Отставного генерала «понесло», он увлеченнопридумывает невероятные подробности, мешает обрывки читанного и слышанного.
То, что и в «Дядюшкином сне»и в «Идиоте» о Наполеоне рассуждают жалкие старики, не случайно. Ихвремя прошло, его эпоха прошла. Осталась легенда, которую Достоевскийпревращает в анекдот.
Самозабвенное вранье отставногогенерала — злая пародия на писания поклонников Наполеона, какая-то аляповатаяолеография, словно заимствованная из дешевых изданий: блеск, мундиры, свита,орлиный взгляд, знойный остров. Наполеон предстает в рассказе пустым напыщеннымпозером. Вот он вошел в Кремлевский дворец — «император вдруг остановилсяперед портретом Екатерины, долго смотрел на него в задумчивости и наконецпроизнес: „Это была великая женщина!“ — и прошел мимо». Сколькопсевдозначительной банальности! Конечно, это с ходу придумано Иволгиным, ноотсвет этого бездарного рассказа ложится и на фигура Наполеона.
Военные и политические замыслыНаполеона предстают в извращенном до неузнаваемости виде, на реальную основунагромождены фантастические выдумки. Рассказчик утверждает, что он былсвидетелем переживаний Наполеона «и понимал, что причина его страданий — молчаниеимператора Александра.
Да, ведь он писал письма… спредложениями о мире… — робко поддакнул князь.
Собственно, нам неизвестно, скакими именно предложениями он писал, но писал каждый день, каждый час, иписьмо за письмом! Волновался ужасно… „О дитя мое! — отвечал он, — онходил взад и вперед по комнате, — о дитя мое! ~ он как бы не замечал тогда, чтомне десять лет, и даже любил разговаривать со мной, — о дитя мое, я готовцеловать ноги императора Александра...“
Наполеон, изъявляющий готовностьцеловать ноги императора Александра, — в это невозможно поверить это явнаявыдумка увлекшегося Иволгина. Но вместе с тем он ведь действительно отправил»любезное" письмо императору Александру и слал генерал-адъютантаЛористона в штаб-квартиру Кутузова, пытаясь начать переговоры.
А чего стоит в изложенииИволгина план, якобы предложенный в Москве маршалом Даву: «затвориться вКремле со всем войском, настроить бараков, окопаться укреплениями, расставитьпушки, убить по возможности более лошадей и посолить их мясо; по возможностиболее достать и намародерничать хлеба и прозимовать до весны; а веснойпробиться чрез русских. Этот проект сильно увлек Наполеона… „Я иду“,- сказал Даву. „Куда?“ — спросил Наполеон. „Солить лошадей“,~ сказал Даву».
Блестящий наполеоновский маршалсобирается солить лошадей, а великий император строить в Кремле бараки — убийственнаяирония. Но ведь Наполеон, по свидетельству А. де Коленкура, и впрямь доказывалприближенным, что пребывание в Москве даст ему различные политические иматериальные преимущества. Русский военный историк М.И. Богданович в своей«Истории Отечественной войны 1812 года», вышедшей в свет незадолго доначала работы Достоевского над романом «Идиот», писал: «Наполеон,желая побудить к миру русское правительство, сделал распоряжения, выказывавшиенамерение его оставаться надолго в Москве. С этой целью приступлено квооружению Кремля и приказано войскам запастись продовольствием на шестьмесяцев, что, очевидно, было невозможно». Анекдотический рассказ Иволгинавысвечивает инородность, чужесть Наполеона России: замыслы его нелепы, а самвеликий император просто смешон.
Остается лишь один серьезныйпункт — полководческое искусство Наполеона. Князь Мышкин, в смущении слушающийИволгина, вставляет в беседу суждение о прочитанной книге Шарраса с разборомпоследней военной кампании Наполеона: «Книга, очевидно, серьезная, испециалисты уверяют, что с чрезвычайным знанием дела написана. Но проглядываетна каждой странице радость в унижении Наполеона, и если бы можно было оспоритьу Наполеона даже всякий признак таланта и в других кампаниях, то Шаррас,кажется, был бы этому чрезвычайно рад; а это уж нехорошо в таком серьезном сочинении,потому что это дух партии».
Стремление полковника Ж. — Б. Шаррасаунизить победителя при Маренго, Йене и Аустерлице не одобрял не только ЛевНиколаевич Мышкин, но и сам Федор Михайлович Достоевский. В «Дневникеписателя» он ехидно замечал в адрес Шарраса: «Критиковать легко, илегко быть великим полководцем, сидя на диване», а Наполеона называлгениальным, самым гениальным полководцем. Это он за Наполеоном Бонапартомпризнавал.
Уважение к полководческому гениюНаполеона проскользнет и в «Преступлении и наказании». Осуждаяотвлеченные умствования, следователь Порфирий Петрович скажет: «И этоточь-в-точь, как прежний австрийский гофкригсрат, например, насколько то есть ямогу судить о военных событиях: на бумаге-то они и Наполеона разбили и в полон взяли,и уж как там, у себя в кабинете, все остроумнейшим образом рассчитали иподвели, а смотришь, генерал-то Мак и сдается со всей своей армией, хе-хе-хе!»И ведь действительно австрийский фельдмаршал Карл Мак с его армией был окруженНаполеоном под Ульмом в 1805 г. и сдался в плен. Наполеон — признанный мастервойны, по-настоящему великий полководец. Но почему же русская проза настойчивосопрягает славное имя с провинциальным образом жизни, провинциальным бытом,провинциальными наравами? Только ли по закону контраста? Или в подобномсближении можно уловить некую тайную насмешку — как над эпигонами великогочеловека, так, пожалуй, и над ним самим?… Осмеян прозвищем героя...
Наполеонизм, несмотря на свой«вселенский» замах, имманентно провинциален. В нем есть что-тонесолидное, случайное, преходящее, напускное. С точки зрения потомственныхаристократов (да и не только их), сделавшийся императором бывший артиллерийскийкапитан — выскочка, парвеню. (Недаром те же мордасовцы понимают, что он «нетолько не был из королевского дома, но даже и не был gentil homme (дворянином) хорошей породы»)То, что другим достается по праву рождения, Бонапарт вынужден брать силой. Он«беззаконная комета» в толпе наследственных европейских монархов. Привсех его достоинствах, характере и уме от него разит провинцией и казармой. НедаромТалейран сетовал, что великий человек так плохо воспитан.
Наполеон возлагает на себяимператорскую корону и вступает в династический брак не из одних политическихвидов, но и для того, чтобы избавиться от своих застарелых провинциальныхкомплексов. Завоевавший Париж и овладевший едва ли не всей Европой, он вглубине души ощущает себя неловким провинциалом, которому вот-вот могут указатьна дверь. Сама его колоссальная империя эфемерна и кажется плодом воображенияпровинциального безумца: в ней нет ни холодного римского величия, ни деловогобританского расчета. Всей Европе надлежит превратиться в имперскую периферию иоттенять собой великолепие новой мировой столицы. Это ли не мечта нотариуса изкакого-нибудь тулузского захолустья? Мир может преобразиться волею гения. Носам этот гений провинциален.
Наполеон — великий человек иодновременно пародия на него. Родион Раскольников — пародия на пародию. Егопровинциальному преступлению далеко до мировой бойни, устроенной его кумиром. Нои Раскольников, и Наполеон Бонапарт — каждый по-своему — стремятся прежде всегодоказать миру свою исключительность, подлинность и духовное первородство. Иначе- свою непровинциальность. В этой «точке» они совпадают. Наполеонможет вызывать восторг и поклонение, но от всех его поступков — начинаяегипетской экспедицией или18 брюмера и кончая Ста днями — веет духом отчаяния иавантюры. Как одержимый гонится он за счастьем — и счастье то улыбается, тоизменяет ему. Он приобретатель, делец, игрок, нувориш. Нет, недаромпростодушные губернские жители из гоголевских «Мертвых душ» заподозрилив Чичикове Наполеона, а, скажем, не лорда Байрона! Впрочем, у Гоголя Наполеонне является самостоятельным действующим лицом; он лишь символ и знак. Достоевскийи Толстой изображают императора французов вживе. Автор «Войны и мира»сделал это «на полном серьезе», как и положено историческомуроманисту. Автор «Идиота» — в виде литературной шутки.
Толстой (как бы демонстрируясправедливость позднейших уверений Д. Мережковского о том, что он «художникплоти») буквально раздевает (раз-облачает) героя. Автор отваживается нашаг абсолютно новаторский для целомудренной русской прозы: толстовский Наполеонизображен голым! Император «пофыркивая и покряхтывая поворачивался тотолстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку», которой камердинеррастирает его холеное тело. В упор рассмотренная телесность снижает образвеликого человека, который, будучи вытолкнут на мировые подмостки, вдругобнаруживает черты провинциального актера. Он разыгрывает спектакль передпортретом своего сына, римского короля, он лицедействует перед искушеннымицаредворцами и перед искренне приветствующими его полками, он, наконец, ломаетваньку перед самим собой.
Достоевский, работая над «Идиотом»,конечно же, держит в памяти недавно опубликованный толстовский роман. Осталосьли бесследным это знакомство? И Пьер Безухов, и маленький Иволгин оказываются вопустевшей и занятой неприятелем Москве. Оба они выбиты из привычногожизненного уклада. И тот и другой сподобились стать свидетелями великих событийи волею случая их судьбы пересеклись с судьбами сильных мира сего.
Добавим, что «московские»эпизоды 1812 г. в «Войне и мире» и «Идиоте» уснащеныфранцузской речью.
Сходны кое в чем и венценосныегерои.
Наполеон Достоевского тоже«работает на публику», произнося театральные фразы и делаятеатральные жесты. («Я люблю гордость этого ребенка! Но если все русскиемыслят, как это дитя, то… „) Юный Иволгин присутствует при поистинеисторических минутах: маршал Даву советует своему государю освободитькрепостных рабов и принять православие. “Ребенок, — привычно вопрошаетимператор, — пойдут за мной русские или нет?» — «Никогда!» — отвечаетнаходчивый камер-паж. Этот не по летам мудрый ответ решает дело: Россияшествует дальше своим путем. Православный император Наполеон Бонапарт — нонсенс,конечно. Но что касается освобождения крепостных, то здесь все не так просто. Ещево время наполеоновского вторжения распространялись слухи о стремлении Наполеонаосвободить русских крестьян. «Бонапарте, — говорил кучер надворногосоветника Тузова Алексей Корнилов, — писал государю, чтобы, если желает иметьмир, освободил бы всех крепостных людей, а в противном случае война будетвсегда...» Да и сам Наполеон подумывал о разжигании крестьянского мятежа. Онписал Евгению Богарне 5 августа 1812 г.: «Дайте мне знать, какого родадекреты и прокламации нужны, чтобы возбудить в России мятеж крестьян и сплотитьих». Однако позже он к этой мысли не возвращался. На деле Наполеон несобирался ни освобождать русских крестьян, ни уничтожать крепостное право; вовсяком случае, он ничего для этого не предпринял.
Да, слова и поступки Наполеона,свидетелем которых становится десятилетний мальчик, основаны, как и у Толстого,на подлинных исторических документах (генерал Иволгин, надо отдать ему должное,начитан в предмете). Это придает рассказу генерала особую пикантность. Наполеон«Идиота» вписан в трагические декорации 1812 г. Но если у Толстогогерой дан через всеобъемлющее авторское созерцание, Достоевский рассматриваетего глазами ребенка, правда слегка затуманенными поздней генеральской слезой.
В тексте «Идиота» встречаютсяреминисценции другого рода. Так, генерал Иволгин говорит князю Мышкину: «Одиниз наших автобиографов начинает свою книгу именно тем, что в двенадцатом годуего, грудного ребенка, в Москве кормили хлебом французские солдаты». Упоминаниене названного здесь по имени, но, конечно, легко узнаваемого Герцена придаетэтой литературной игре еще большую остроту.
Порою кажется, что НаполеонДостоевского — тончайшая пародия на Наполеона «Войны и мира»: попыткане столь безобидная, если вспомнить, кто именно в «Идиоте» подвизалсяв качестве воспоминателя.
Но здесь начинаются различия. Оничрезвычайно важны.
Для Толстого все движениеисторической жизни подчинено некой мировой предопределенности. Историясовершилась именно так — и она не могла совершиться иначе. Достоевскогоподобное предположение не устраивает ни в коей мере. В «Дневнике писателя»он «просчитывает» различные политические комбинации и прикидываетвозможные варианты. Он говорит, что счастье состояло в том, что мы одолелиНаполеона в союзе с Австрией и Пруссией. «Если б мы тогда одни победили,то Европа чуть только оправилась после Наполеона, бросилась бы опять на нас».(Любопытное наблюдение, особенно если распространить его на ситуацию второймировой войны — разумеется, с заменой упомянутых стран «новыми» союзниками)Для автора «Дневника» история многовариантна. Так, подробнообсуждается, что произошло бы, если бы Россия, изгнав наполеоновские полчища изсвоих пределов, не двинулась дальше. Предполагается, то в этом случае Россиямирно отдала бы Запад недавнему врагу, а сама прочно бы утвердилась на Востоке(своеобразный альянс уважающих друг друга сверхдержав). Для Толстого подобнаяпостановка вопроса просто немыслима.
Немыслим для Толстого и тотобраз завоевателя Москвы, который представлен в «Идиоте».
В Наполеоне «Идиота» — все черты «русского» Наполеона (героя не только Пушкина и Лермонтова,но и народной песни «Кипел, горел пожар московский… „).
Конечно, можно приписать этотвзгляд целиком генералу Иволгину. Но интересно, что князь Мышкин, пытаясьуточнить частности и внутренне стыдясь генеральской лжи, нимало не оспариваетсаму его концепцию Наполеона (напротив, он, кажется, даже ее разделяет!) — концепцию,характерную для “массового» сознания.
И в полном соответствии с этойромантической установкой маленький Иволгин советует императору «в минутужизни трудную» написать письмо не законной супруге (вспомним цветаевскуюнеприязнь к Марии Луизе, «Fraichecomme une rose» (свежей как роза) и дуре"!),а к экс-императрице Жозефине, воззвать к «третьему» (после самогоИволгина и маленького римского короля) любящему Наполеона сердцу.
Да, будущий генерал — один из этихтрех. «Le petit boyard»(маленький боярин) существует в сознании императора рядом с «le roi de Rome» (римским королем): симпатии к русскому камер-пажуподдерживаются тоской по оставленному во «Франции милой» Орленку.
Если в «Войне и мире»(сцена накануне Бородинского боя) портрет играющего земным шаром наследникаслужит Наполеону лишь поводом для демонстрации своих. родительских чувств, то врассказе Иволгина отцовская любовь искренна и сокровенна. Конечно, если непредполагать, что Наполеон способен лицемерить даже перед десятилетним ребенком.
И тут мы с удивлением убеждаемся:Наполеон Достоевского наивен и прост! Его поведение не есть преднамеренноеактерство (как у Наполеона Толстого). Это естественная театральность,характерная для цельных, рефлексирующих и вместе с тем игровых натур.
Наполеон Толстого — человексамоупоенный.
Наполеон Достоевского — человекстрадающий.
Ибо в самих глубинах «романного»смеха вдруг возникает глухая и щемящая нота.
В одной из рукописных редакций«Подростка» сказано: «В НЕМ, хищном типе» страстная инеутомимая потребность наслаждения жизнию, живой жизнию, но вширокости ее. Он не желал бы захватить слишком видный жребий (Наполеона,например)". Этот жребий отпугивает Подростка. Его страшит мера личнойрасплаты: «Слишком много на тебя смотрят, слишком много надо кривляться,сочинять себя и позировать (можно подумать, что герой только что прочитал»Войну и мир"! — И. В). Вкусы разные, и я люблю больше свободу. Особеннолюблю тайну".
Наполеон — это несвобода, этосверхличная власть порабощающая своего носителя. Это авторитет, но без чуда итайны. Подросток говорит, что он предпочел бы «жребий Унгерн-Штернберга»- романтического разбойника, обитавшего на одном из островов Балтийского моря изаманивавшего мореплавателей на скалы, на верную погибель — иными словами, онпредпочел бы анонимное и таинственное могущество. Не устроила ли бы его такжеучасть великого инквизитора? Власть, если носитель ее — существо нравственное,сопряжена с несвободой и чревата страданием.
В 1812 г. Подростка еще не былона свете. Можно, однако, предположить, что в его генетической памяти отложилсянаполеоновский опыт маленького камер-пажа.
С особой значительностью генералсообщает князю Мышкину, что, служа у Наполеона, он оказался «свидетелемночных слез и стонов великого человека». Рассказчик безмерно горд, чтобыл, так сказать, допущен в императорскую опочивальню: "… этого уж никтоне видел, кроме меня!" Он, очевидно, забыл, что туда уже проник взоравтора «Войны и мира»: правда, пред этим взором открылась совсем инаякартина...
Невозможно представитьтолстовского Наполеона плачущим — к примеру, в той самой спальне, где «камердинер,придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора».Толстовский Наполеон не удостоен страдания. И именно такой бесстрастныйНаполеон захватывает воображение Андрея Болконского. Равно как и РодионаРаскольникова.
В воззрениях ДостоевскогоНаполеон мыслился как западный феномен; России он чужд, противопоказан. Наполеоннасилием переделывал внешний мир — Достоевский этот путь решительно отвергает,он ратует за изменение человека изнутри, в духе любви и смирения. Наполеонолицетворяет великого человека, возвысившегося над судьбой и ставшего судьбойдля людей и народов. А.П. Суслова, чьи любовные отношения с Достоевскимскладывались тягостно и мучительно, вспоминала эпизод совместной поездки вИталию в сентябре 1863 г.: Когда мы обедали, он, смотря на девочку, котораябрала уроки, сказал: «Ну вот, представь себе, такая девочка с стариком,вдруг какой-нибудь Наполеон говорит: „Истребить весь город“. Всегдатак было на свете». Да ведь это какая-то жестокая бесчеловечная сила, злойрок!
Разрушительная сила Наполеона вомногом от связи его, от ассоциации его с бурей Французской революции иторжеством буржуа. Наиболее полно эти воззрения Достоевского отразились в«Дневнике писателя» за 1877 г.: «Немыслимость продолжениястарого порядка дел была явною в Европе истиною, для передовых умов ее,накануне первой европейской революции, начавшейся в конце прошлого столетия сФранции. Между тем кто в целом мире, даже накануне созвания Генеральных Штатов,мог бы предвидеть и предсказать ту форму, в которую воплотится это дело почтина другой же день, как началось оно… А уже когда воплотилось оно, кто мог,например, предсказать Наполеона, в сущности бывшего как бы предназначеннымзавершителем первого исторического фазиса того же самого дела, которое началосьв 1789 году?»
Наполеон воспринимается итрактуется как важная закономерная часть смены старого порядка буржуазным, какпорождение, выражение и завершение Французской революции. Впоследствии этумысль четко сформулировал приверженец и толкователь идей писателя В. Розанов:«Революция, безликая, неясная, массовая до Наполеона, в нем получила себесосредоточение и лицо, уста говорящие и руку действующую, которые высказали ее смыслмиру, очень резко разошедшийся с тем, какой предполагали в ней мечтатели отРуссо до Кондорсэ».
Известно, что Достоевскийразмышлял над событиями Французской революции. Явно осуждал смуту, террор,сочувствовал Людовику XVI, Марии Антуанетте. И вот Наполеон — «устаговорящие и рука действующая» революции. Кстати, и сам Бонапарт, будучиконсулом, говорил: «Я — французская революция». Но ведь не толькотак, не совсем так. Характерно замечание одного из героев романа «Подросток»,афериста Стебелькова: «Была во Франции революция, и всех казнили. ПришелНаполеон и все взял. Революция — это первый человек, а Наполеон — второйчеловек. А вышло, что Наполеон стал первый человек, а революция стала второйчеловек». В рассуждениях Стебелькова проглядывает понимание писателемтого, что Наполеон Бонапарт не просто завершил революцию, но и присвоил еерезультаты, повернул дело в своих собственных интересах.
Достоевский настаивает, чтоНаполеон не случаен. «Мало того, во время Наполеона I, может быть, всякомув Европе казалось, что появление его есть решительная и совершенно внешняяслучайность, нимало не связанная с тем самым мировым законом, по которомупредназначено было измениться с конца прошлого столетия, всему прежнему ликумира сего...» Автор «Дневника писателя» решительно отвергаетподобные поверхностные представления. Наполеон для него — органическийзакономерный персонаж борьбы и торжества третьего сословия во Франции и за еепределами.
Высмеивая близорукий взгляд наслучайность Наполеона, Достоевский писал: «Ибо что такое, скажите, былиэти события конца прошлого века в глазах дипломатов — как не случайности? Былии есть. А Наполеон, например, — так уж архислучайность, и, не явись Наполеон: умрион там, в Корсике, трех лет от роду от скарлатины и третье сословиечеловечества, буржуазия, не потекло бы с новым своим знаменем в руках изменятьлик всей Европы (что продолжается и до сих пор), а так бы и осталось сидеть таму себя в Париже, да, пожалуй, и замерло бы в самом начале!» Нет, неосталось бы сидеть в Париже не замерло бы, обязательно потекло бы изменять ликвсей Европы! Но и Наполеон не умер от скарлатины, стал вождем и символом этоговеликого похода.
Победное шествие третьегосословия по Европе, по мнению Достоевского, имело ужасающие губительныепоследствия: были расшатаны традиционные устои нации и государства, наметилосьроковое противостояние буржуазии и пролетариата, восторжествовала буржуазнаяцивилизация. Ну а буржуазную цивилизацию писатель на дух не принимал. Непринимал абсолютно, отвергал решительно, обличал страстно и пристрастно. Онсчитал ее проявлением и парламентаризм, и либерализм, и социализм — и все этоненужно, ложно, вредно; извращение в истории человечества. Буржуазный Запад длянего — отказ от идеалов нравственности и гуманности, засилье бездуховногоматериалистического начала, торжество эгоизма, разобщенности, насилия. «Даоглянитесь кругом: кровь рекою льется, да еще развеселым образом, точношампанское. Вот вам все наше девятнацатое столетие… Вот вам Наполеон — ивеликий, и нынешний» — эти слова героя «Записок из подполья» могбы произнести и сам автор.
Гибельному пути Запада писательпротивопоставлял жизнеспособный путь православной России. «Нашацивилизация и европейская. Не хотим европейской. Все различие: Вера, Будущее...»- упрямо утверждал Достоевский. Он истово верил в традиционно-монархические устоиРоссии, во всемирно-историческую миссию православия и русского народа. Россиядля него выше западной цивилизации духовно, нравственно.
А если все же «наполеоновскуюидею» да на русскую почву? Такая вот искусственная пересадка в основеистории преступления и наказания Родиона Романовича Раскольникова.
Не случайная эта история: что-тотакое носилось в воздухе. «Ну полноте, кто же у нас на Руси себяНаполеоном теперь не считает?» — говорит сообразительный следовательПорфирий Петрович. Да и как может быть иначе? Самоотверженная Соня Мармеладовавынуждена идти на панель, несчастная Катерина Ивановна умирает от чахотки,гордая Авдотья Романовна соглашается на унизительный брак с Лужиным, а наглыйЛужин процветает, развратник Свидригайлов собирается жениться на чистойшестнадцатилетней девочке — все это мерзко, гадко, несправедливо. При шаткостипонятий и воззрений, при гордости и нетерпении, как не обратиться к примеруНаполеона — великого человека, властелина, изменившего облик мира. Вот и РодионРаскольников размышляет о Наполеоне, хочет что-то изменить, на что-то решиться.Он и решился — топором… старуху процентщицу Алену Ивановну, а заодно и еесводную сестру Лизавету.
Впоследствии Раскольниковисповедуется Соне: «Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: чтоесли бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобыкарьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бывместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто однакакая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надоубить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну,так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было?»
Долго промучившись, он пришел коднозначному выводу: Наполеон и задумываться бы не стал. Наполеон дляРаскольникова — Мефистофель, демон-искуситель; он символ нарушения всех божьихи человеческих законов, он воплощает право проливать кровь, распоряжатьсяжизнями...
А ведь «передергивает»Родион Романович в рассуждениях, ибо Наполеон потому и Наполеон, что у негоТулон, Египет и переход через Монблан, а не убийство «старушонкилегистраторши». Пролитая кровь вроде бы и уравнивает, да смысл, масштаб изначение происшедшего — все розно. При этом в рассуждениях РаскольниковаНаполеон как волшебный камень, отбрасывающий благородный отблеск даже и наубийство старухи процентщицы. По замыслу Достоевского все наоборот: убийствостарухи процентщицы и Лизаветы покрывает мрачной тенью самого Наполеона,доказывает неправедность любого пролития крови. В набросках к роману есть спору Разумихина: «А кровь? А Наполеона кровь удерживала? То не преступление. Почемунет… Почему истратить 100 000 при Маренго не то, что истратить старуху».Все преступление, считает Достоевский, а Наполеон — злодей, пусть и великийзлодей.
Циник Свидригайлов довольноверно определил побудительные мотивы Раскольникова: «Наполеон его ужасноувлек, то есть, собственно, увлекло его то, что очень многие гениальные люди наединичное зло не смотрели, а шагали через, не задумываясь. Он, кажется,вообразил себе, что и он гениальный человек, — то есть был в том некотороевремя уверен».
По теории Раскольникова все людизаконом природы разделяются на два разряда: обыкновенных людей (низший разряд) инеобыкновенных. Люди низшего разряда, по натуре своей консервативные, чинные,живутв послушании и любят быть послушными; так им и следует быть. Второй разряд- это ниспровергатели установленного порядка, они нарушают старый закон, чтобыдать людям новый, это законодатели и установители человечества, которые имеютправо разрешить своей совести переступать через иные препятствия, неостанавливаясь и перед кровопролитием для исполнения своей идеи. «Первыйразряд всегда — господин настоящего, второй разряд — господин будущего. Первыесохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели».
Выслушав рассужденияРаскольникова, письмоводитель полицейской части Заметов вдруг брякнул: «Ужне Наполеон ли какой будущий и нашу Алену Ивановну на прошлой неделе топоромукокошил?» Убийство топором отвратительной старухи процентщицы — иНаполеон?! Засаленный замшевый кошелек да укладка, обитая красным сафьяном, подкроватью — и торжественное коронование императора в соборе Парижской богоматери?!Руки в крови; золотые вещи, лихорадочно засунутые в карманы — и триумфальноевозвращение Наполеона с Эльбы?! И все же Наполеон, именно Наполеон! Конечно, нереальный Наполеон Бонапарт, полководец и император, а миф, символ, идея.
Наполеоновская карьера — этоотрицание традиционного закона и порядка, вызов божественному промыслу. ВедьНаполеон не наследственный монарх, не помазанник божий, он сам сделал своюсудьбу, сам взял власть, императорскую корону. При этом в начале пути к вершинеположение бедного корсиканского офицера, помогавшего многочисленному семейству,было весьма даже и сходно с обстоятельствами петербургского студента, покинувшегоуниверситет по причине материальных затруднений, на которого между темнадеялись мать-вдова и сестра на выданье.
И смог же Наполеон, достиг,достиг высшей власти, посылал на смерть сотни тысяч людей, перекраивал картуЕвропы, сажал на троны правителей и убирал их. Все это, по мысли Раскольникова,достигнуто несокрушимой энергией, полной неразборчивостью в средствах, аглавное — волей, волей к власти.
Вот он и размышляет: «Нет,те люди не так сделаны; настоящий властелин, кому все разрешается, громитТулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людейв московском походе в отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти,ставят кумиры, — а стало быть, и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно,не тело, а бронза!» Наполеон Раскольникова громит, делает резню, тратитполмиллиона людей — он проливает кровь, сеет смерть; ему все позволено. Литератори критик И. Анненский так оценивал «наполеоновскую теорию» Раскольникова:«Мысль коротенькая и удивительно бедная, гораздо беднее, чем в „Подростке“,например: Наполеон — гимназиста 40-х годов, Наполеон иллюстрированных журналов.Теория, похожая на расчет плохого, но самонадеянного шахматиста».
Наполеон вырван из контекстаисторических обстоятельств и событий. Да это для Достоевского и неважно. Важенсам принцип индивидуализма, личностного успеха через зло; путь через нарушениечеловеческих и божеских законов и деспотической власти. Это и есть, по егомнению, основа западной цивилизации, заложенная Французской революцией иНаполеоном. И уже в России чувствуются эти тлетворные влияния. Не зряследователь Порфирий Петрович утверждает: «Тут дело фантастическое,мрачное, дело современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердцечеловеческое; когда цитуется фраза, что кровь „освежает“; когда всяжизнь проповедуется в комфорте». Вся жизнь в комфорте — это о развращающейзападной цивилизации, а фраза, что кровь «освежает», — о Наполеоне. Утверждали,что в связи с особенностями кровообращения Наполеон якобы чувствовал себяхорошо только среди забот и тревог войны. Сами результаты завоевания были,дескать, для него не столь и важны. Так ведь и для Родиона Раскольниковаглавное — не старухины деньги, он их даже не посчитал, главное — переступить,попробовать, узнать: «Тварь ли я дрожащая или право имею...» Черезкровь, через убийство, да и в особенные люди, в Наполеоны.
Правда, у Раскольникова в запасееще и своя выигрышная арифметика: на одной чаше весов начинающий необыкновенныйчеловек, может, благодетель человечества, может, Наполеон будущий, а на другой- отвратительная белобрысая старушонка с вострыми злыми глазами и волосами,жирно смазанными маслом. Ну да, убил! Да какое же это преступление? — вскипитРодион при прощании с сестрой, — «то, что я убил гадкую, зловредную вошь,старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок грехов простят,которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление?».
Только это ведь совсем другаяматерия. Если сорок грехов простят, то этим уже ничего не докажешь, и Наполеонтут вовсе ни при чем. Впрочем, Достоевский подобную казуистику начистоотвергает: не то что сорок грехов не простят, а собственный грех еще искупитьнадо, ибо убил человека, кровь пролил.
Сама «наполеоновская идея»неприемлемая, ложная, порочная.
Ваши рассуждения убедили меня втом, что персонаж, на которого более всего хотел бы походить герой «Преступленияи наказания» — это толстовский Наполеон: это он «ставит поперек улицыха-р-р-ошую батарею»; он «тратит полмиллиона людей в московскомпоходе и отделывается каламбуром в Вильне».
Раскольников говорит, что длятакого Наполеона не возникло бы вопроса, убивать или не убивать старухупроцентщицу — «если бы только не было ему другой дороги». В подобномслучае «не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы ему непришло, что это не монументально». Важен не масштаб преступления, авнутренняя готовность преступить. Но этой-то несокрушимости как раз и необнаруживает мнительный петербургский теоретик: «Уж если я столько с нейпромучился: пошел ли бы Наполеон или нет? так ведь уж ясно чувствовал, что я неНаполеон...» Это поражение Раскольникова — залог его будущего воскресения:«человеческое» в нем еще не задавлено окончательно «наполеоновским».Может быть, поэтому он догадывается кое о чем.
«Страдание и боль всегдаобязательны для широкого сознания и глубокого сердца, — говорит Раскольников. — Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую скорбь».Нетрудно указать источник. Это Екклезиаст: «Во многой мудрости многопечали; и кто умножает познание, умножает скорбь». Для Толстого власть — этоудаление от истины, для Достоевского, может быть, мучительное приближение к ней.
Толстовский Наполеон не ведаетсомнений. Он, как сказал по другому поводу Герцен, «Klar im Sich» (ясен в самом себе). Наполеона толстовской эпопеисомнение постигает только однажды — на исходе Бородинской битвы: «дело этоему в первый раз, вследствие неуспеха представлялось ненужным и ужасным». ДляРаскольникова «дело» представляется таковым вследствие успеха.
Наполеон Достоевского — этоНаполеон Достоевского.
Ночные императорские слезы,свидетелем которых становится десятилетний отрок, подтачивают все сооружение: оно(как в случае со «слезинкой ребенка»!) готово завалиться и рухнуть.«Наполеоновская идея» не выдерживает человеческих слез. И самноситель идеи, запертый в Московском Кремле, начинает испытывать «великуюскорбь». Для Достоевского это сильнейший аргумент.
Толстовский Наполеон — с егочестолюбием и эгоцентризмом, с его пушками и маршалами — ясен Достоевскому и неособенно его занимает. Автору «Преступления и наказания» интереснеепретендент — с его «страданием и болью», с его томлением междусовестью и властью. Можно предположить, что в сознании Раскольникова ужебрезжит образ того Наполеона, о котором поведает генерал Иволгин.
В своей статье, написаннойнакануне убийства, Раскольников развивает мысль, что «все законодатели иустановители человечества… все до единого были преступниками», ибо,водворяя новый закон на место ветхого, вольно или невольно проливали чужуюкровь. Называются имена: Ликург, Солон, Магомет и Наполеон. Вряд ли Толстойсогласился бы поместить французского императора в этот достойный ряд.
Гений может позволить себепреступить через кровь. Это один порядок мироустройства. Но обсуждению подлежити другой.
Герой «Подростка» рисуетследующую картину: «Мне нравилось ужасно представлять себе существо,именно бесталанное и серединное, стоящее перед миром и говорящее ему с улыбкой:вы Галилеи и Коперники, Карлы Великие и Наполеоны, вы Пушкины и Шекспиры, выфельдмаршалы и гофмаршалы, а вот я — бездарность и незаконность, и все-такивыше вас, потому что вы сами этому подчинились. Сознаюсь, я доводил этуфантазию до таких окраин, что похеривал даже самое образование. Мне казалось,что красивее будет, если человек этот будет даже грязно необразованным. Эта,уже утрированная, мечта повлияла даже тогда на мой успех в седьмом классегимназии; я перестал учиться именно из фанатизма: без образования будтоприбавлялось красоты к идеалу».
Таков неожиданный поворотнаполеоновского сюжета. Отнюдь не гениальный человек, а существо «грязнонеобразованное», «бездарность и незаконность» — это существодиктует свою волю простертому перед ним человечеству (Пушкину, Галилею,Наполеону в том числе). Согласимся, что у этой «красивой» мечтыбольшое будущее. [2]
/>Заключение
Вместо заключения хотелось быпривести стихотворение А.С. Пушкина «Наполеон», который наиболееполно дает представление о Наполеоне Бонапарте:
НАПОЛЕОН
Чудесный жребий совершился:
Угас великий человек.
В неволе мрачной закатилсяНаполеона грозный век.
Исчез властитель осужденный, Могучий баловень побед, И дляизгнанника вселеннойУже потомство настает.
О ты, чьей памятью кровавойМир долго, долго будет полн, Приосенентвоею славой, Почий среди пустынных волн...
Великолепная могила! Над урной, где твой прах лежит, Народовненависть почилаИлуч бессмертия горит.
Давно ль орлы твои леталиНад обесславленной землей? Давно лицарства упадали Пригромах силы роковой;
Послушны воле своенравной, Бедой шумели знамена, И налагалярем державныйТына земные племена?
Когда надеждой озаренныйОт рабства пробудился мир, И галл десницейразъяренной Низвергнулветхий свой кумир;
Когда на площади мятежнойВо прахе царский труп лежал, И деньвеликий, неизбежный — Свободы яркий день вставал, -
Тогда в волненье бурь народныхПредвидя чудный свой удел, В его надеждахблагородных Тычеловечество презрел.
В свое погибельное счастьеТы дерзкой веровал душой, Тебя пленялосамовластье Разочарованнойкрасой.
И обновленного народаТы буйность юную смирил, Новорожденнаясвобода, Вдруг онемев, лишилась сил;
Среди рабов до упоеньяТы жажду власти утолил, Помчал к боям ихополченья, Их цепи лаврами обвил.
И Франция, добыча славы, Плененный устремила взор, Забывнадежды величавы, На свой блистательный позор.
Ты вел мечи на пир обильный;
Все пало с шумом пред тобой:
Европа гибла — сон могильныйНосился над ее главой.
И се, в величии постыдномСтупил на грудь ее колосс.
Тильзит!.. (при звуке сем обидномТеперь не побледнеет росс) — Тильзитнадменного героя Последнейславою венчал, Но скучный мир, но хлад покоя Счастливца душу волновал.
Надменный! кто тебя подвигнул? Кто обуял твой дивный ум? Каксердца русских не постигнулТы с высоты отважных дум? Великодушного пожараНе предузнав, уж ты мечтал, Что миравновь мы ждем, как дара;
Но поздно русских разгадал...
Россия, бранная царица, Воспомни древние права! Померкни,солнце Австерлица! Пылай, великая Москва! Настали времена другие, Исчезни,краткий наш позор! Благослови Москву, Россия! Война по гроб — наш договор!
Оцепенелыми рукамиСхватив железный свой венец, Он бездну видит пред очами, Онгибнет, гибнет наконец.
Бежат Европы ополченья! Окровавленные снегаПровозгласили их паденье, И тает сними след врага.
И все, как буря, закипело;
Европа свой расторгла плен;
Во след тирану полетело, Как гром, проклятие племен.
И длань народной НемезидыПодъяту видит великан:
И до последней все обидыОтплачены тебе, тиран!
Искуплены его стяжаньяИ зло воинственных чудес Тоскою душного изгнанья Под сенью чуждою небес.
И знойный остров заточеньяПолнощный парус посетит, И путник словопримиренья На ономкамне начертит,
Где, устремив на волны очи, Изгнанник помнил звук мечей, Ильдистый ужас полуночи, И небо Франции своей;
Где иногда, в своей пустынеЗабыв войну, потомство, трон, Один, один омилом сыне В уныньегорьком думал он.
Да будет омрачен позоромТот малодушный, кто в сей деньБезумным возмутит укоромЕго развенчанную тень! Хвала! онрусскому народу Высокийжребий указал И мирувечную свободу Измрака ссылки завещал.
/>Библиография
1. И.Л. Волгин, М.М. Наринский. Метаморфозы Европы. М., 1993
2. Интернет-ресурс: liferoom.net
3. А.С. Пушкин. Стихотворения. Пермское книжное издательство, Пермь, 1987
4. Сборник стихотворений. Феникс, Ростов-на-Дону, 1999