Содержание
Введение
1. Идейно-тематическая основа рассказов А.П.Чехова «Мужики», «Новая дача», «В овраге»
1.1 Русская деревня в рассказах «Мужики», «Новая дача», «В овраге»
1.2 Система персонажей трилогии
2. Художественное своеобразие трилогии Чехова
2.1 Мастерство А.П. Чехова при раскрытии образовпроизведений
2.2 Язык рассказов А.П.Чехова
Заключение
Библиография
Введение
В девяностые годыРоссия переживала подъем революционного движения. Начинался третий –пролетарский – этап освободительного движения в стране.
Уходящий мирдворянско-крепостнических отношений и растущий капитализм, со всеми присущимиему кричащими противоречиями, уживались в России, образуя крайне сложныйпереплет.
Творчество Чеховавторой половины девяностых годов, характерно непосредственным обращением косновной теме демократической русской литературы XIX века —теме: народ и интеллигенция. При этом первоосновой поднятой Чеховым темы, какэто было в литературе и до него, оказывалась, в конечном счете, проблеманарода. Чехов впервые столкнулся с ней в восьмидесятые годы. Теперь он вновьобращался к той же теме, но на новой основе, обогащенной опытом всейпредшествующей творческой деятельности.
Стремление выявить иподчеркнуть некие общечеловеческие черты в людях из народа отходит теперь навторой план. Зато значительно углубляется анализ социальной психологии русскогомужика, а вместе с тем и условия его социального бытия.
Судьба русской деревни последней третиXIX века была непосредственно связана с общим вопросом о развитии капитализма вРоссии. Исход буржуазного натиска на крепостнические устои в значительной меререшался в деревне. Вековые обветшалые связи между помещиком и крестьяниномразрывались. Полукрепостнические отношения уступали место новым, буржуазнымотношениям – кулака и батрака, сельского купца и рабочего.
Новые произведения Чехова оказалисьпроизведениями именно девяностых годов, тесно связанными с кругомобщественно-политических вопросов. Это такие произведения, как «Мужики»,«В овраге», «Новая дача».
Народники всячески изображали деревнюкак светлый мир патриархальных отношений, которому угрожает капиталистическаязараза. Весь смысл их произведений сводился к тому, чтобы показать, какторжествуют школы и больницы – над кабаками, как побеждают идеальныегероические натуры царство тьмы и невежества, как несут они свет и счастьебедным «поселянам».
А Чехов, говоря, что новые временалишили мужика всяких иллюзий и надежд, подчеркивал жестокую правду жизнирусской деревни, втянутой в общий процесс капиталистического развития России.До Чехова к тому же выводу пришел С. Каронин, с исключительной глубинойисследовавший жизнь пореформенной русской деревни. Его «Рассказы опарашкинцах» и «Рассказы о пустяках» рисовали последовательноекрушение всех и всяких иллюзий и чаяний русского крестьянина, начавшееся уже навторой день после реформы 1861 года, показывали, как постепенно все больше ибольше ошеломляла мужика бесплодная погоня за куском хлеба, пока вся его жизньне заполнилась до края мелочами и пустяками.
Чехов, стремится,раскрыть как можно полнее всю совокупность социальных отношений крестьянскихмасс и государственного строя, народа и его эксплуататоров, обостряющиесясоциальные противоречия в самой деревне. Именно так и изображена крестьянскаяжизнь в больших его повестях о деревне, созданных в последний период. Каждая изних освещает одну из сторон этих социальных отношений в качестве ведущей темыпроизведения.
Таким образом, теманастоящей работы «Идейно-художественное своеобразие деревенской трилогииА.П. Чехова „Мужики“, „В овраге“, „Новая дача“»раскрывает реализм новых капиталистических отношений в русской деревне.
Актуальностьисследования обусловлена тем, что проблема капитала и проблема «богатого ибедного» актуальна во все времена. Особенную остроту она обретает внынешнее время, в эпоху рыночной экономики. В деревнях стоят такие же проблемы,как и в чеховских произведениях: такая же неграмотность «мужиков»,пьянство, голод и т.д.
Цель работы: раскрытьидейное содержание и художественную особенность рассказов А.П. Чехова «Мужики»,«Новая дача», «В овраге», а также обнажение в егопроизведениях острых социальных антагонизмов народа и «господ».
Исходя из целиисследования, поставлены следующие задачи:
— определить местотрилогии в творчестве писателя;
— проследить историюсоздания повестей и определить идейное содержание каждого произведения;
— выявитьособенности идейно-художественной структуры трилогии и ее роль в воплощенииавторского замысла.
Объект исследования– цикл повестей и рассказов о деревне А.П. Чехова «Мужики», «Надаче», «В овраге».
Предмет исследования:идейно-художественное своеобразие трилогии А.П. Чехова «Мужики», «Надаче», «В овраге».
Впроцессе исследования были применены такие методы, как: метод сравнительного анализа, филологическийанализ текста, литературно-аналитическая обработка материала, егокомментирование, систематизация и классификация.
Методологическую основаисследования. Рассматриваемыепроизведения исследовались как в теоретическом, так и в историческом планетакими учеными, как Бердников Георгий Петрович (Бердников Г. Идейные и творческиеискания. – М., 1984), Гущин Михаил (Гущин М. Творчество А.П. Чехова. Очерки. –Харьков, 1954), Паперный Зинаида (Паперный З. А.П. Чехов. – М., 1954), ЕкатеринаТолстая (Толстая Е. Поэтикараздражения: Чехов в конце 1880-х – начале 1900-х гг. – М., 1994) и т.д. Работы данныхлитературоведов явились методологической основой исследования.
Апробация. Даннаяработа апробировалась в ходе учебной педагогической практики в 2008 г. в МОУСОШ с. Тээли Бай-Тайгинского района в 11 классе.
Новизна работы. В данномисследовании рассмотрены все три повести А.П. Чехова и систематизированы поведущей идее, по системе образов и т.д.
Практическая значимость. Данная работаможет использоваться студентами филологического факультета для подготовки ксеминарским занятиям, а также учащимися средних школ.
Структура работы. Работа состоит изВведения, 2 глав, Заключения и Библиографии.
1. Идейно-тематическая основа рассказов А.П. Чехова «Мужики»,«Новая дача», «В овраге»
90-е годы – годы напряженноготворческого труда Чехова. То была эпоха бурного роста капитализма, углубленияобщественных противоречий, чудовищного обнищания широких народных масс,расслоения деревни.1.1 Русская деревня в рассказах «Мужики», «Новая дача»,«В овраге»
Это были в то же время предреволюционныегоды, годы нарастания общественного подъема. Все более определялись исплачивались те силы, которые «творили укладку» нового. «Эпохабезвременья», как часто именовались 80-е годы, уходила в прошлое. [14., С.96].
Чехов был далек от революционной борьбы,он не видел тех социальных сил, которым принадлежало будущее. Но на егомировоззрении и творчестве явственно сказалось животворное влияниереволюционного подъема, определившего собой весь ход развития русской культурыконца XIX и начала XX века.
В январе 1900 года в печати появиласьповесть «В овраге». Она завершала группу произведений о деревне: «Мужики»(1897), «Новая дача» (1899).
Само это тяготение к творческим группам,посвященным важным вопросам времени, — черта чеховского творчества, особеннохарактерная для его произведенений 90-х – 900-х годов. [27., С. 148]. Например,теме губительной власти капитала посвящена трилогия «Бабье царство», «Тригода», «Случай из практики». Эта черта творчества Чеховапо-своему отражает внутреннюю закономерность его развития как художника. Вкаждой из таких серий Чехов стремится решить волнующий его вопрос – о жизни, отруде, об искусстве, о любви, о «футляре», о власти денег.
К какой бы стороне современнойдействительности ни обращался писатель, какую бы проблему ни решал, всюдустояла перед ним, требовательно напоминая о себе, тема народа.
Творческая эволюция писателя, во многомотражавшая движение самой жизни, когда на арену истории выходили труженикигорода и деревни, все больше выводила писателя за пределы сферы жизниинтеллигенции, побуждала его непосредственно обратиться к миру народной жизни.
В этих произведениях 90-х и 900-х годовЧехов не просто рисует отдельные образы и ситуации, связанные с деревней; самадеревня, крестьянство, его общие судьбы – вот что становится теперь предметомхудожественного изображения.
Произведения «Мужики», «Вовраге», «Новая дача» Чехова оказались произведениями именнодевяностых годов, тесно связанными с кругом общественно-политических вопросов.
Народники всячески изображали деревнюкак светлый мир патриархальных отношений, которому угрожает капиталистическаязараза. Весь смысл их произведений сводился к тому, чтобы показать, какторжествуют школы и больницы – над кабаками, как побеждают идеальныегероические натуры царство тьмы и невежества, как несут они свет и счастьебедным «поселянам».
А Чехов, говоря, что новые временалишили мужика всяких иллюзий и надежд, подчеркивал жестокую правду жизнирусской деревни, втянутой в общий процесс капиталистического развития России.До Чехова к тому же выводу пришел С. Каронин, с исключительной глубинойисследовавший жизнь пореформенной русской деревни. Его «Рассказы опарашкинцах» и «Рассказы о пустяках» рисовали последовательноекрушение всех и всяких иллюзий и чаяний русского крестьянина, начавшееся уже навторой день после реформы 1861 года, показывали, как постепенно все больше ибольше ошеломляла мужика бесплодная погоня за куском хлеба, пока вся его жизньне заполнилась до края мелочами и пустяками.
Чехов, стремится,раскрыть как можно полнее всю совокупность социальных отношений крестьянскихмасс и государственного строя, народа и его эксплуататоров, обостряющиесясоциальные противоречия в самой деревне. Именно так и изображена крестьянскаяжизнь в больших его повестях о деревне, созданных в последний период. Каждая изних освещает одну из сторон этих социальных отношений в качестве ведущей темыпроизведения.
В повести «Новаядача» (1899) Чехов раскрывает лживость и неестественность отношений,создающихся между крестьянами и пытающимися прийти к ним на помощьгосподами-интеллигентами.
Инженер Кучеров,строящий мост около деревни 0бручановки, и его жена Елена Ивановна поселяютсяпоблизости от этой деревни на Новой даче, искренне желая установить с мужикамидружеские отношения, жить с ними «в мире и согласии».
Но крестьяненачинают относиться к ним враждебно, хотя враждебность эта не имеет как будтобы никаких видимых причин.
Кучеровы — оченьхорошие люди: они мягки, искренни, уступчивы, готовы всячески помогатьнуждающимся крестьянам; у них самые лучшие побуждения — посвятить свою жизньоблегчению участи народа.
Те же из мужиков,которые, неизвестно почему, с первого взгляда возненавидели Кучеровых — Козлов,Лычковы, Володька — люди вздорные, грубые, пьяницы, охотно готовые поживитьсяза счет помещиков. Жизнь деревни показана в этой повести с абсолютнойправдивостью. Чехову чуждо желание что-либо смягчить, украсить. И тем не менееясно, что мужики правы в своей вражде к Кучеровым, к их Новой даче. Они правы,не доверяя их попыткам протянуть им руку помощи.
Картина нарисованатак, что все полнее и полнее раскрывается вся фальшь и ложь этих добрыхнамерений Кучеровых. Сами того не осознавая, Кучеровы всем укладом своей жизни,привычками, поведением подчеркивают на каждом шагу разительный контраст междуними и мужиками. Вот идет по деревне Елена Ивановна с маленькой дочкой. Ужеодин только вид ее, дорогое платье, нарядный кружевной зонтик вызывают умужиков угрюмое недоумение и злобу. «В этой жизни вам тяжело, зато на томсвете вы будете счастливы»,— утешает крестьян барыня, а в ответ несутсямрачные, злые слова: «Должно, нет нам счастья ни на том, ни на этом свете.Все счастье богатым досталось».
Великолепныепородистые пони, изящные экипажи, изысканные костюмы, барские увеселения — вотжизнь, которую ведут обитатели Новой дачи. В новом имении, по словам кучера, «небудут ни пахать, ни сеять, а будут только жить в свое удовольствие, жить толькодля того, чтобы дышать чистым воздухом».
Для мужиков Кучеровы— представители паразитического класса. И такое убеждение бессильны былирассеять все самые благие порывы и стремления Кучеровых. Что бы там ни говорилабарыня «Кучериха», как бы ни уговаривала их, что ее муж «добрыйчеловек, хороший», что бы ни сулила,— все равно она для мужиков одна изтех, кто отнял у них счастье. Больше того, именно доброта Кучеровых вызывалаяростную ненависть крестьян.
Растущаявраждебность мужиков заставляет Кучеровых навсегда покинуть Новую дачу.
Всей логикой своегопроизведения Чехов подводит читателя к выводу, что противоречия между господамии мужиками глубоки и серьезны, и всякие попытки смягчить их лишь усиливаютвзаимное непонимание и враждебность.
В конце рассказадача переходит к какому-то чиновнику. Новый владелец не обращает на крестьянникакого внимания, не отвечает на их поклоны. И с ним мужики уживаются лучше,чем с прежними хозяевами. Кучеровы своей добротой, приветливостью вольно илиневольно пытались замазать, замаскировать вражду между барином и мужиком, они «лезлив душу» к крестьянину. Эта попытка прикрыть вражду и неравенство добрымисловами только озлобляла крестьян, глубоко убежденных в том, что между ними ибарами нет и не может быть ничего общего, никогда не будет мира и согласия.
Так углубляется втворчестве Чехова тема «врагов», тема классовых столкновений иконфликтов.
Веками накоплявшаяся враждебность народак «господам», которую нельзя погасить никакой барской филантропией,ясно раскрывается в этом рассказе.
Беспощадноправдивое, суровое изображение деревенской жизни в повестях «Мужики»,«В овраге» уже само по себе являлось убедительнейшим опровержениеминтеллигентных иллюзий о деревне и мужике и тех «рецептов», которыепредлагались для «залечивания» глубочайших и болезненнейших рандеревенской жизни.
Проблемы, затронутыев повести «Мужики». Чехов задумывал свою повесть как большоеэпическое произведение, скорее всего как роман, в котором деревня занимала лишьпервую часть, опубликованную в 1987 году. Но вторая часть «Мужиков»не была закончена и не увидела света. [28., С. 155].
Все произведение,если говорить не только о напечатанном тексте, но в том виде, в каком онозадумывалось и писалось, строится так: сначала, в деревенской части, героимечтают о Москве; затем, оказавшись в городе, у этих «тихих и мирных»,но страшных Патриарших прудов, в «ужасных» переулках, они тоскуют подеревне.
Это произведениеможет служить блестящей иллюстрацией положения дел в «капиталистической»русской деревне. [6., С. 382].
«Заработки»уже давно стали для жуковских, как и соседних с ними крестьян делом необходимыми привычным, так что выработалась даже своя специализация. «Всех жуковскихребят, которые знали грамоту, отвозили в Москву и отдавали там только вофицианты или коридорные (как из села, что по ту сторону, отдавали только вбулочники), и так повелось давно, еще в крепостное право...» — сообщаетнам А. П. Чехов (IX, 198). Легко заметить в Жукове и специфическиепризнаки нового времени. Прежде всего это обезземеливание крестьян. В семьеЧикильдеевых Николай уже сызмальства оторвался от земли, его брат Денис ушел всолдаты, между тем третьему брату, Кирьяку, делать дома нечего, и он живет укупца в сторожах, а потом, когда купец прогоняет его, собирается уходить вгород. Но и две невестки — основные работницы в семье — работают летом упомещика. Нужно ли удивляться, что своего хлеба Чикильдеевым хватало всего лишьдо рождества, а потом муку уже покупали. Земля, следовательно, не прокармливаладаже тех, которые еще держались за нее. Кормиться нужно было заработками, и Чикильдеевыработали на дому для ближайшей фабрики — мотали шелк и вырабатывали на нем всейсемьей копеек двадцать в неделю. А ведь нужно было еще платить подати. Когда вЖуково приезжает становой пристав, то выясняется, что за Чикильдеевыминакопилось недоимки сто девятнадцать рублей — сумма, если учесть, что семья вмесяц зарабатывала менее рубля, воистину обескураживающая. Так оказывается, чтони земля, ни «заработки», действительно превратившиеся в «разнузданнуюэксплуатацию», не спасают семью Николая от самой лютой, беспросветнойнужды. Он понимает это сразу, как только переступает порог избы. Когда всесобрались «и когда Николай, войдя в избу, увидел все семейство, все этибольшие и маленькие тела, которые шевелились на полатях, в люльках и во всехуглах, и когда увидел, с какою жадностью, старик и бабы ели черный хлеб, макаяего в воду, то сообразил, что напрасно он сюда приехал, больной, без денег даеще с семьей, — напрасно!» (IX, 194).
Жизнь Чикильдеевыхне является исключением. Не лучше живут и другие мужики. Нужда, крайняя,безысходная нужда — вот что прежде всего характеризует чеховскую деревню. Приэтом безысходность, утрата каких бы то ни было надежд и иллюзий и есть, поЧехову, характерная особенность жизни современной деревни. «Прежде,— пишетЧехов,— лет 15—20 назад и ранее, разговоры в Жукове были гораздо интереснее.Тогда у каждого старика был такой вид, как будто он хранил какую-то тайну,что-то знал и чего-то ждал; говорили о грамоте с золотой печатью, о разделах, оновых землях, о кладах, намекали на что-то; теперь же у жуковцев не былоникаких тайн, вся их жизнь была как на ладони, у всех на виду, и могли ониговорить только о нужде и кормах, о том, что нет снега...» (IX,215).
Говоря, что новыевремена лишили мужика всяких иллюзий и надежд, Чехов подчеркивал жестокуюправду жизни русской деревни, втянутой в общий процесс капиталистическогоразвития России.
Разбирая повесть «Мужики»,Михайловский тонко уловил важную особенность произведения: эта повесть неисчерпывалась «мужицкой» проблематикой. [27., С. 202]. В нем имеютместо разные проблемы, которые будут раскрываться при дальнейшем анализепроизведения.
Тема футляра –сквозная, определяющая все его творчество, особенно 90-х – 900-х годов, — касается не только жизни героя интеллигентного сословия, но и людей из народа.
Тема равнодушияразвивается у Чехова по двум руслам: перед нами либо образованный человек —душевно успокоившийся, либо человек из народа, забитый, замученный жизнью,доведенный до тупости и безразличия" (чехов и романтизм).
В самом деле —рассказ учителя Буркина о человеке в футляре начинается с разговора о женестаросты Мавре: «Женщина здоровая и не глупая, во всю свою жизнь нигде небыла дальше своего родного села...» (IX, 253).Именно в связи с этим Буркин говорит о людях, которые, «как рак-отшельникили улитка, стараются уйти в свою скорлупу», и вспоминает о Беликове: «Давот, недалеко искать, месяца два назад умер у нас в городе некий Беликов,учитель греческого языка, мой товарищ» (IX, 254).
Проблематика повести«Мужики» и ее продолжения связана с образом этой Мавры, этих людей,уходящих в свою скорлупу. Вот запись к повести (на отдельном листе):
«В городе ниразу не были ни бабы, ни бабка» (XII, 313, л. 19, № 2). Дальшееще придется говорить о героине повести Марье, жене Кирьяка, брата Николая. Этазапись ведет к ней. В повести в ответ на слова Ольги о Москве, о большихкаменных домах и красивых приличных господах «Марья сказала, что онаникогда не бывала не только в Москве, но даже в своем уездном городе; она быланеграмотна, не знала никаких молитв, не знала даже „Отче наш“ (IX,196).
Так же как и понятие»человек в футляре", у Чехова получает широкий, многоохватный смыслпредставление о «крепостном» человеке; его художественное вниманиеустремлено к разным формам закрепощенности человека после отмены крепостногоправа.
Таким образом,повесть «Мужики», посвященная конкретной теме, связана также сбольшой сферой размышлений писателя — о футлярности, о закрепощенностичеловека.
Тема духовной и душевной «притерпелости»,подчинения жизненным обстоятельствам решается у Чехова не только внравственно-психологическом плане, она получает различные социальные аспекты.Художник как будто последовательно перебирает людей разных социальных,сословных пластов, непрерывно испытывает своего героя, его способность кпротивостоянию среде, к пробуждению.
Вот почему малосказать, что герои «Мужиков» — несхожие индивидуальности. Характергероя повести определяется не просто общим укладом и его, героя, отношением кэтому укладу. Он одновременно и живое лицо, и образ, испытуемый автором,который решает проблему человека и футляра.
В судьбе НиколаяЧикильдеева, приехавшего лечиться, а на деле — умирать в родную деревню, естьсвой скрытый сюжет. Николай — не просто лакей. Он, если так можно сказать, предельнозалакеен; к нему можно отнести слова учителя Буркина о людях в скорлупе. Всущности, его лакейская профессия исчерпывает всю его натуру. В самом деле, вповести он произносит лишь несколько фраз, и все они — только о «Славянскомбазаре», о ресторанных делах. Когда они приезжают в деревню, Ольга,крестясь на церковь, восклицает: «Хорошо у вас здесь!.. Раздолье, господи!»Церковный колокол бьет ко всенощной, и Николай мечтательно произносит: «Обэту пору в „Славянском базаре“ обеды» (IX, 193). Сэтой фразой он появляется. А вот его последняя бессловесная «реплика»:
«Николай,который не спал всю ночь, слез с печи. Он достал из зеленого сундучка свойфрак, надел его и, подойдя к окну, погладил рукава, подержался за фалдочки — иулыбнулся. Потом осторожно снял фрак, спрятал в сундук и опять лег» (IX,212).
В этом фраке длянего — вся жизнь, самое дорогое, светлое, чуть ли не святое. Николай Чикильдеев— не человек в футляре, а человек во фраке. И в этом важнейшая особенность егохарактера. Весь его оставшийся путь — от фрака, который он достает из «зеленогосундучка», до «зеленой могилы», о которой будет вспоминать иплакать в городе Ольга.
В повести есть сценавстречи крестьянами «чудотворной» иконы, когда жуковцы, среди них ибабка, предстают перед нами воочию такими, какие они есть на самом деле,—обездоленными, оскорбленными, глубоко несчастными. [26., С. 45].
У Чикильдеевых никтопо-настоящему не верил в бога, религиозности не было, ее заменяла привычка ктрадиционным обрядам. Встреча «чудотворной» поэтому всколыхнула в нихне религиозные, а самые простые человеческие чувства — мысли об их бедах инесчастьях. «Девушки еще с утра отправились навстречу иконе в своих яркихнарядных платьях и принесли ее под вечер, с крестным ходом, с пением, и в этовремя за рекой трезвонили. Громадная толпа своих и чужих запрудила улицу; шум,пыль, давка… И старик, и бабка, и Кирьяк — все протягивали руки к иконе,жадно глядели на нее и говорили, плача:
— Заступница,матушка! Заступница!
Все как будто вдругпоняли, что между землею и небом не пусто, что не все еще захватили богатые исильные, что есть еще защита от обид, от рабской неволи, от тяжкой, невыносимойнужды, от страшной водки.
— Заступница, матушка!— рыдала Марья.— Матушка!» (IX, 217).
Но отслужилимолебен, унесли икону, и все пошло по-старому, и опять послышались из трактирагрубые, пьяные голоса" [34., С. 307].
Итак, по мереразвития повествования определяется и характер главного конфликта произведенияв целом. Он заключается в столкновении двух начал в духовной жизни русскогокрестьянства рубежа веков: православного христианского чувства правды, красоты,добра и приземленных, суетных соблазнов мира дольнего. Исход этого конфликта непредрешен, финал повести выводит лучших, духовно не омертвевших героинь — Ольгуи Сашу — в большой мир, на просторы проселочных и столбовых дорог России, гдеесть место не только дурному, но и хорошему, где еще не истощилась христианскаясовестливость в крестьянине. Не случайно Ольга и Саша останавливаются под окноми своей смиренной песней напоминают «православным христианам», еслите населяют этот дом, о Христе, о милостыне неимущим хлеба. Просят о помощивдовица и сиротка, и в этом случае важна для постижения идейного замысла Чеховане только их судьба, но и нравственное, духовное состояние хозяев дома, закоторым ощущается вся необъяснимая мужицкая Русь. Читателям вместе с Ольгой иСашей остается не без внутреннего напряжения ждать ответной реакции владельцевблагополучного крестьянского дома: сотворение милостыни будет свидетельствомспасенного в сердце народном христианского чувства любви, милосердия, добра.Финал повести «Мужики» остается открытым для любого вариантакрестьянского волеизъявления. Учитывая многозначность нравственно-религиозногоконтекста всего произведения, выскажем предположение о том, что состояниенапряженного ожидания ответа на молитвенную просьбу о подаянии испытывает и самавтор: ведь речь-то идет о духовном здоровье и благополучии уже не отдельнойдеревни, села, но и всей крестьянской России, о ее грядущей судьбе.
В реализме 40-хгодов XIX века среда рассматривалась как фактор,обусловливающий человеческий характер. В русской литературе XIXвека этот принцип сохранялся вплоть до появления повестей Чехова изкрестьянской жизни. У Чехова в повести «Мужики» болезненное состояниедуховного самосознания крестьянства выражено через быт. Все, что в старомреализме понималось как среда, у Чехова является эманацией духовного состояниянародной жизни.
«В овраге».В письме к Г. И. Россолимо (21 января 1900 г.) Чехов писал, что его повесть «Вовраге» — «последняя из народной жизни». [40., С. 196]. Повестьдействительно подытожила все изображение крестьянства в творчестве Чехова. Мыясно видим в ней, как чутко отражал реалии Чехова новые события и веяния врусской деревне, с которыми она вступала в XX век, всеболее бурля и протестуя. Показывая развитие капитализма в деревне, писательстремился глубоко понять вызванные им новые явления в жизни деревни.
В этой повести естьнечто существенно новое: в основе изображенной в ней драматической коллизиилежат социальные противоречия в среде крестьянства. Расслоение деревни, дикаяразнузданность, произвол, безнаказанность кулаков и безнадежное положениебедноты – вот что показывает Чехов. Пусть Чехов нигде не заявил этого прямо, новся логика его произведения подводит к выводу о том, что положение в деревненеразрывно связано с проблемой политического и социального устройства в целом.
В изображениидеревенских хищников (Цыбукины) повесть Чехова служила как бы связующим звеноммежду творчеством старых писателей-демократов (развивая далее щедринские типыКолупаевых и Деруновых) и молодым Горьким (предшествуя ему в изображении «свинцовыхмерзостей» жизни жадных собственников-мещан).
Обличая хищничество,Чехов в то же время говорил о том, что сам капитализм обостряет протесткрестьянской массы, воспитывает силу народного гнева.
С первых страницповести мы попадаем в темный, недобрый мир, в царство неправды. ГригорийЦыбукин держит бакалейную лавочку, но это для вида — он тайно торгует и водкой,и скотом, и хлебом, чем придется. Старик любит порядок, степенность, а ещебольше любит похвастать своим богатством — ведь именно оно отличает его отпростых людей, мужиков, которых он презирает. Купил себе Цыбукин вороногожеребца за триста рублей и катается с женой Варварой — не для того чтобы простокататься, а чтобы видели люди, какая у него лошадь. И сын Григория Анисим тожеумеет показать себя. Его письма, писанные чужим, красивым почерком, полнывыражений, которых он никогда не употреблял в разговоре: «Любезные папашаи мамаша, посылаю вам фунт цветочного чаю для удовлетворения вашей физическойпотребности». Нацарапанная уже его собственной рукой, точно испорченнымпером, подпись выразительно контрастирует с этими заемно-красивыми, чужими словеснымизавитушками. Сам он, Анисим, некрасив, приземист, лицо одутловатое и бороденкарыжая, жидкая, но когда ему сообщили, что для него подобрана красивая невеста,он горделиво изрекает: «Ну, да ведь и я тоже не кривой. Наше семействоЦыбукины, надо сказать, все красивые». В невесты ему выбрали простуюподенщицу Липу — из-за ее красоты. Цыбукиным нужна работница в доме и нужноеще, чтоб жена Анисима была красивая – это так же необходимо, как красивыйпочерк писем Анисима, как вороной жеребец в триста рублей.
Алексей Лаптев,нетипический купец, мучился из-за того, что ему, при всем его богатстве,недоступны красота, поэзия, любовь. Цыбукины, «типические купцы», несомневаются, что деньги – это сила и за свои деньги они достанут все, чтонужно. Грустной лаптевской мысли о том, что счастье, очевидно, не в деньгах,противостоит самодовольно-торжествующее цыбукинское: были бы деньги!
Григорий Цыбукинничем не гнушается – деньги не пахнут. Цыбукин еще не в полном смысле словакапиталист, но и не мещанин.
Обман – главнаячерта существования Цыбукиных, старика Григория, его сына Анисима, какоказывается дальше – фальшивомонетчика. Разоблачая подлые дела всего семейства,Чехов – и в этом сила повести – все время наводит на мысль о социальнойподлости, о бесчеловечности общественного порядка, при котором обман,жульничество, надругательство над личностью остаются безнаказанными, выступаюткак черты повседневного быта.
Старик Цыбукин, сынАнисим обманывают людей не просто потому, что они «плохие», но преждевсего потому, что весь современный им жизненный порядок построен на обманенарода.
Однако Чехов,правдиво изображая силу темного царства неправды, с замечательным мастерствомоттеняет его показную обманчивую нарядность, его внутреннюю непрочность.
Поистине символомэтого поддельного, ненастоящего мира кажутся новенькие, как на подбор,сверкающие на солнце фальшивые монеты, привезенные Анисимом. Старик Цыбукин,узнав, что деньги фальшивые, пугается, велит Аксинье бросить их в колодец, нотой жалко выбрасывать – хоть и фальшивые, а все же деньги! И она отдает ихкосарям за работу.
Главный итог повести- кто трудится, тот и старше, тот и главный. Миру неравенства, построенному нена действительных заслугах людей, а на их богатстве, чине, положении, всей этойиерархии Чехов противопоставляет свою демократическую оценку человека – не поденьгам, не по знатности, а по труду.
Обличая хищничество,Чехов в то же время говорил о том, что сам капитализм обостряет протесткрестьянской массы, воспитывает силу народного гнева. Хотя в повести самакрестьянская масса не выдвинута на первый план, как в предыдущих произведенияхо деревне, но во всем показе жизни Цыбукиных ясно чувствуется и нарастающаявраждебность к ним народа. Она резко прорывается в момент семейногопразднества, свадьбы у Цыбукиных. Чехов сознательно берет этот момент семейноготоржества, который обычно использовался «хозяевами» для демонстрациипатриархальной близости к народу, «единения» с ним. Включенные в этукартину гневные слова об «иродах», сосущих кровь народа, взрываютпатриархальную «идиллию» и раскрывают истинные отношения «хозяев»и тружеников.
Повесть «Вовраге» начинается с описания жизни и быта в селе Уклеевке, в семьеЦыбукиных – жизни, освященной законом, укладом, традицией. И рассказывается обовсем внешне, как будто с «цыбукинской» точки зрения. Но затем она всебольше оттесняется другими «точками зрения» — тем, как воспринимаетмир Липа, Костыль, старик Вавила. И в конце произведения уже не та же самаятрадиционная жизнь, а иная.1.2 Система персонажей трилогии
Герои «Мужиков»— несхожие индивидуальности. Характер героя повести определяется не простообщим укладом и его, героя, отношением к этому укладу. Он одновременно и живоелицо, и образ, испытуемый автором, который решает проблему человека и футляра.[44., С. 17].
Чехов обращается краскрытию социальной психологии обездоленных людей. И как только писательначинает рассматривать поведение и поступки мужика с учетом его истинногосоциального положения, они перестают казаться странными и непонятными, получаютне только свое объяснение, но и оправдание. За корой внешней дикости, в которойпомещики как либерального, так и крепостнического толка видели верные признакиозверения и вырождения, раскрывалась сложная, противоречивая психологиячеловека, являющегося живым воплощением трагедии народной жизни.
Ничуть не смягчаякрасок, Чехов сумел показывает в «звере» человека. «В течениелета и зимы,— подводит Чехов итоги впечатлению от деревенской жизни,— бывалитакие часы и дни, когда казалось, что эти люди живут хуже скотов, жить с намибыло страшно; они грубы, не честны, грязны, не трезвы, живут не согласно,постоянно ссорятся, потому что не уважают, боятся и подозревают друг друга. Ктодержит кабак и спаивает народ? Мужик. Кто растрачивает и пропивает мирские,школьные, церковные деньги? Мужик. Кто украл у соседа, поджег, ложно показал насуде за бутылку водки? Кто в земских и других собраниях первый ратует противмужиков? Мужик. Да, жить с ними было страшно, но все же они люди, они страдаюти плачут, как люди, и в жизни их нет ничего такого, чему нельзя было бы найтиоправдания. Тяжкий труд, от которого по ночам болит все тело, жестокие зимы,скудные урожаи, теснота, а помощи нет и неоткуда ждать ее. Те, которые богаче исильнее их, помочь не могут, так как сами грубы, не честны, не трезвы и самибранятся так же отвратительно; самый мелкий чиновник или приказчик обходится смужиками, как с бродягами, и даже старшинам и церковным старостам говорит „ты“,и думает, что имеет на это право. Да и может ли быть какая-нибудь помощь илидобрый пример от людей корыстолюбивых, жадных, развратных, ленивых, которыенаезжают в деревню только затем, чтобы оскорбить, обобрать, напугать?» (IX,220—221).
Эти общие принципыавторского отношения к мужикам нашли свое проявление в раскрытии человеческиххарактеров в повести.
Николай Чикильдеев.Духовный мир Николая Чикильдеева беден и жалок, ограничен однообразнымивоспоминаниями о «Славянском базаре», где он служил лакеем. Сразу поприезде в деревню, осматривая окрестности, Ольга умилилась раздолью и красотедеревенского пейзажа. Николай же ничего не видел, а услышав звон колоколов ковсенощной, мечтательно сказал: «Об эту пору в „Славянском базаре“обеды...» (IX, 193). Как-то вечером у Чикильдеевых пустились ввоспоминания, говорил и Николай, но говорил лишь о том, какие готовили раньше икакие теперь готовят блюда, а когда узнал, что прежде котлеты марешаль готовитьне умели, отнесся к прошлому неодобрительно. Бедность духовного мира НиколаяЧехов с потрясающей силой передал в крохотной, мимолетной сцене. После тоговечера, когда говорили о настоящей и прошлой жизни, каждый оказался взволнованпо-своему. Именно после этого разговора, проснувшись утром, Марья сказала: «Нет,воля лучше!» И Николай, встревоженный воспоминаниями, измученный болезнью,тяжкой деревенской жизнью, не спал всю ночь. Утром он слез с печи, «достализ зеленого сундучка свой фрак, надел его и, подойдя к окну, погладил рукава,подержался за фалдочки — и улыбнулся. Потом осторожно снял фрак, спрятал всундук и опять лег» (IX, 212).
Сцена эта исполненаглубочайшего драматизма. Нельзя не сочувствовать измученному человеку, еготоске по настоящей жизни. Но как не ужаснуться убогости его мечты, егопредставления об этой «настоящей» жизни, символом которой оказываетсяего лакейский фрак.
В этом фраке длянего — вся жизнь, самое дорогое, светлое, чуть ли не святое. Николай Чикильдеев— не человек в футляре, а человек во фраке. И в этом важнейшая особенность егохарактера. Весь его оставшийся путь — от фрака, который он достает из «зеленогосундучка», до «зеленой могилы», о которой будет вспоминать иплакать в городе Ольга.
Ольга, жена Николая,на первый взгляд, ничем на него не похожа. Разница их характеров проступает ужев первый момент приезда в деревню, в репликах — ее о «раздолье», обобедах в «Славянском базаре». Но и в ее характеристике мы ощущаем ту «точкуотсчета», которая позволяет соразмерить с другими персонажами характерНиколая. Ольга — всегда в состоянии религиозно-возвышенном, ко всему, что ееокружает, относится с умилением. Это она, живя в деревне, восхищаетсягородскими домами и господами, а в городе восторженно думает о деревне, оприроде, о покое зеленых могил. В городе, говорит она, господа, «да такиекрасивые, да такие приличные!» (IX, 196); а о господах,приехавших смотреть на деревенский пожар, «рассказывает мужу свосхищением: „Да такие хорошие! Да такие красивые! А барышни — какхерувимчики“ (IX, 208). Кажется, она даже не говорит, а напевает,произносит слова тихо, нараспев, как молитву.
»И-и, касатка,—утешает она избитую пьяным мужем Марью,— слезами горю не поможешь! Терпи и всетут. В писании сказано: аще кто ударит тебя в правую щеку, подставь емулевую… И-и, касатка" (IX, 195—196).
В Ольге есть черты,несомненно, симпатичные и дорогие Чехову. Прежде всего — это крепкая вера Ольгив то, «что нельзя обижать никого на свете,— ни простых людей, ни немцев,ни цыган, ни евреев, и что горе даже тем, кто не жалеет животных» (IX,197). Она была убеждена, что именно об этом и написано в святых книгах, ипоэтому, чем менее понятны были ей слова из писания, тем больше они ее умилялии трогали. Так, когда Саша, читая Евангелие, дошла до непонятного слова «доидеже»,Ольга не выдержала и от избытка нахлынувших чувств разрыдалась. Как видим, верав добро неразрывно связана у Ольги с беспросветной темнотой, не меньшей, чем ужуковских мужиков. Ольга не только темная, но и забитая, обезличенная женщина,живущая как бы машинально, как бы во сне, не понимая окружающей ее жизни иумиляясь всему тому, что выпадает из круга обычных впечатлений, будь то слово «доидеже»или кажущиеся ей херувимчиками, чисто одетые помещичьи дети. Жизнь с закрытымиглазами так поглощала ее, что она не помнила даже о своей семье. «Она быларассеянна,— пишет Чехов,— и, пока ходила па богомолье, совершенно забывала просемью и только, когда возвращалась домой, делала вдруг радостное открытие, чтоу нее есть муж и дочь» (IX, 216).
Марья — это самоекрайнее выражение забитости человека — забитости даже буквальной. Когда Ольгарассказывает о Москве, Марья и Фекла, другая невестка старика Чикильдеева,слушают ее, но воспринять смысл не в силах — «обе были крайне неразвиты иничего не могли понять» (IX, 196). Из всех чувств у Марьи, кажется, осталосьодно: страх. Когда в церкви «дьякон возглашал что-нибудь басом, то ейвсякий раз чудился крик [Кирьяка]: „Ма-арья!“ — и она вздрагивала»(IX, 198). Она настолько запугана и беспомощна, что,когда начинается пожар, мечется около своей избы, «плача, ломая руки,стуча зубами, хотя пожар был далеко, на другом краю» (IX,205). В отличие от Ольги, она не верит в бога, потому что ничего о нем незнает. «Марья и Фекла крестились, говели каждый год, но ничего не понимали»(IX, 216). Когда у Чикильдеевых забирают самовар занедоимки, бабка кричит, протестует, а Марья и девочки только плачут (IX,214). Тут в поведении ее и детей нет никакой разницы.
Чехов не только нескрывает, но, напротив, подчеркивает, как непонятлива, как неразвитабезграмотная Марья. Вдобавок это забитое, запуганное существо. Но вот при нейидет разговор о старом и новом времени, причем старик Осип убежденнодоказывает, что при господах жизнь была лучше — сытнее, интересней, да ипорядку якобы было тогда больше. Долго думает над этими рассказами Марья, но, вконце концов, приходит к несомненному для нее выводу: «Нет, воля лучше!»(IX 212).
Фекла. По сравнению спокорной, терпеливой женой Кирьяка, страдалицей Марьей, своевольная Фекла можетказаться независимой, вольнолюбивой, хотя и грубой натурой, по-своему нелишенной чувства собственного достоинства. «Марья считала себя несчастноюи говорила, что ей очень хочется умереть; Фекле же, напротив, была по вкусу всяэта жизнь и бедность, и нечистота, и неугомонная брань. Она ела, что давали, неразбирая; спала, где и на чем придется; помои выливала у самого крыльца:выплеснет с порога да еще пройдется босыми ногами по луже. И она с первого жедня возненавидела Ольгу и Николая именно за то, что им не нравилась эта жизнь.
— „Погляжу что вытут будете есть, дворяне московские! — говорила она с злорадством. — Погляжу-у“.Здесь, прежде всего, замечается стремление Феклы соорудить из своей убогой,бескрылой, нечистой жизни нечто вроде уютной ниши или психологического кокона,внутри которого она испытывает довольство. Бедность и грязь становятся частьюоболочки убогого мирка, в котором все живут так, а потому нет причин горевать.Все, что связано с иной жизнью, в которой существуют правила, предписывающиечеловеку быть опрятным и чистым, улучшать свое жилище, стремиться сделать егодостойной человека обителью, — все это вызывает у Феклы яростную реакциюотторжения, агрессивность, злобу. Во всем этом она видит приметы ненавистногоей дворянства, помещичьего образа жизни. Потому-то истоки созданного Феклой „футляра“обнаружить можно в дореформенной жизни крепостной России. Эту негативнуютенденцию в сознании крепостного крестьянина подметил в свое времяН.А.Некрасов, характеризуя отношение ямщика к воспитанной в барском доме женеГруше (»В дороге", 1856). Некрасов тогда впервые обратил внимание нато состояние глубокого невежества, в котором пребывает крепостное крестьянство.Для некрасовского ямщика просвещение и европейский уровень бытовой культуры —не только пустая забава господ, но еще и опасная, расслабляющая мужикаобрядность, исполнять которую полезно лишь помещикам-дворянам: «Накакой-то патрет все глядит / Да читает какую-то книжку… / Инда страх меня,слышь ты, щемит, / Что погубит она и сынишку: / Учит грамоте, моет, стрижет, /Словно барченку голову чешет».
Эта враждебность поотношению к европейски просвещенным дворянам со временем приняла столь крайниеформы, что в повести Чехова проявилась в совершенно извращенном, болезненнопреувеличенном неприятии элементарных правил гигиены и намеренном, сознательномкультивировании грязи, нечистоты, убожества в устройстве домашнего быта. Вописании подробностей убогой и грязной бытовой обстановки чикильдеевского дома,столь милой сердцу Феклы, нетрудно заметить прием, сходный с тем, чтонаблюдается исследователями рассказа «Человек в футляре». Только вповести «Мужики» образ футляра движется от свойственнойстарозаветному крестьянству неприхотливости, связанной спатриархально-религиозной аскетичностью, к чванству нищетой и грязью, закоторой кроме распада личности ничего не имеется.
Социальная роль,которую выбрала для себя Фекла, достаточно проясняется из ее агрессивныхвыпадов по адресу не только «московских дворян», но и дворяндействительных. Вспомним, как реагирует Фекла на умилительный рассказ Ольги огулянии нарядных господ и барышень, похожих на «херувимчиков»: «Чтобих разорвало — проговорила сонная Фекла со злобой». Яростнаянепримиримость к любому проявлению «барства» в сочетании с «культивированием»крестьянской нищеты, грязи, всяческой бытовой неустроенности делает Феклуперсонажем весьма необычным в русской прозе о крестьянской России. Перед намиодна из первых маргиналов, которые только еще стали нарождаться в потерявшей духовныеи нравственные ориентиры русской деревне конца XIX века. Ипотому созданный Феклой из нищеты и убожества«футляр» особеннострашен своей «непригодностью» для утратившего ясные представления одобре и зле мужика. Если Беликов держал в страхе провинциальных интеллигентов,избрав добровольно роль доносчика фискала, то Фекла являет собой иную, ещеболее опасную вариативность «футляра», основанную на сословнойненависти, — истока будущей гражданской усобицы. Нельзя не отметить и другуюособенность характера Феклы — нравственный инфантилизм. Эта героиня более всегоценит в жизни чувственные, животные радости. Такого рода утехи составляют смыслвсего не- мудреного ее существования. И сценка, когда Фекла однажды возвращаетсядомой после ночных своих похождений за рекой совершенно раздетой, — глубокосимволична.
Разум и последниеостатки стыда окончательно гаснут, уступая темным, непрояс ненным инстинктам,все более подчиняющим себе грубую, примитивную натуру Феклы. И то, что с нееоднажды совлекли одежды и выставили на всеобщий позор, на поругание —трагический, но вполне закономерный итог процесса нравственной и духовнойдеградации героини. На короткое мгновение пробудилось в ней чувство стыда ижгучей обиды, но слишком слабым оказался этот единственный толчок совестливогочувства, не пробившего «футляр» чувственной, грубой, дикарской жизни:«Фекла вдруг заревела громко, грубым голосом, но тотчас же сдержала себя иизредка всхлипывала все тише и глуше, пока не смолкла».
Не дано свершитьсяосвобождению из плена «футлярного» существования чеховской героине изнарода. И этот факт повествователь осмысливает в духе народных представлений ознамениях, приметах, связанных с наступлением Судного дня, предвещающихприближение вселенской катастрофы: "… Временами с той стороны, из-зареки, доносился бой часов; но часы били как-то странно: пробили пять, потомтри. — О, Господи! — вздыхал повар. Глядя на окна, трудно было понять: все лиеще светит луна или это уже рассвет".
Мир патриархальнойкрестьянской общины рушится: время прекратило свое обычное течение, вот-вотостановится, словно перед началом Божьего суда; ночь и день поменялись местами,спутался ход небесных светил, будто замерших по знаку Творца. Мысльповествователя созвучна здесь крестьянским представлениям о последнем часе мираземного, греховного. И старый повар, ночующий в домишке Чикильдеевых, и Ольга,и Марья, и бранчливая бабка — все в душе переживают приключившийся с Феклойпозор, видят в этом знак беды, знак наступления грозного лихолетья. Все этиподробности сценки с Феклой: ночной ее позор, пугающе странный бой часов, ещеболее страшные сумерки за окном, установившиеся вместо привычной смены временисуток, — все это постепенно связывается в единую цепь событий. Затемпроясняется мысль автора. Чехов прозревает неудержимое нарастание хаотическихстихий во внутреннем мире своих героев из деревенской среды. Этот процессвластно захватывает все новых героев. Так, случившееся с Феклой неожиданно истрашно отозвалось в смиренной и терпеливой Марье. До поры в ней дремали мечтыо свободе, счастливой жизни вдали от ужасного Кирьяка, от всей каторжной жизнив чикильдеевском семействе. Теперь эти заветные думы вышли на первый план,завладели сознанием героини. Что-то в интонации и повадке Марьи неуловимонапоминает о «гладкой», своенравной Фекле, мысли о близящемсяосвобождении из-под власти мужа-тирана туманят ее воображение: "… Ей,вероятно, приснилось что-нибудь или пришли на память вчерашние рассказы, таккак она сладко потянулась перед печью и сказала:
— Нет, воля лучше!"[45., С. 302].
Клавдия Абрамовна — непросто проститутка, как Николай — не просто лакей. Как для него ресторан, такдля нее малопочтенное ремесло — не только способ заработать на жизнь, но самажизнь, ее смысл и гордость. Читая рукопись X главы,посвященной Клавдии Абрамовне, видишь, как постепенно все больше проступала этаособенность ее характера. Чехов пишет о ее госте-клиенте: «Для нее не былосущества выше и достойнее». И надписывает сверху: «Хорошего гостя онаобожала». «Принять хорошего гостя,— читаем дальше,— деликатнообойтись с ним, уважить его, угодить было [одно слово неразборчиво] долгом,счастьем, ее гордостью». Затем Чехов зачеркивает неразборчивое слово ивместо него сверху вписывает: "[было] потребностью ее души" (IX,482). В этих дописанных словах — вся суть. Для героини в культе «гостя»есть что-то возвышенное, даже то, что выше религиозного обряда: «отказатьгостю, или обойтись с ним неприветливо она была не в состоянии, даже когдаговела». [46., С. 202].
В хорошую погодуКлавдия Абрамовна «прогуливалась по Малой Бронной и по Тверской, гордоподняв голову, чувствуя себя важной, солидной дамой» (IX,481—482). Есть нечто общее в том, как она идет с поднятой головой, исполненнаяпрофессионального самоуважения, и как Николай Чикильдеев говорил с генеральскимповаром «о битках, котлетах, разных супах, соусах»; узнав, чтокотлеты марешаль для господ не готовили, он укоризненно качает головой: «Эхвы, горе-повара!» (IX, 210).
Николай, которому «Славянскийбазар» вспоминается чуть ли не как земля обетованная, и Клавдия Абрамовна,для которой «обслуживание» господ стало потребностью души,—характеры, внешне не схожие — все-таки соотнесенные. Их роднит единствоавторского взгляда, писательского угла зрения.
В единой системеавторского «отсчета» и оценок находится еще один персонаж, связанныйс другими действующими лицами и занимающий особое положение.
Это девочка Саша. Вее судьбе есть приуготованность: она дочь лакея и горничной, племянницапроститутки.
Читатель знакомитсяс ней, когда она еще совсем ребенок («Ей уже минуло десять лет...»).В продолжении повести ей уже 13—14 лет (XII, 314, л.19, № 31). Судьба ее теряется в черновых записях: пропадает ее мать Ольга,уволенная из меблированных комнат; Саша плачет, томится и на шестой день уходитна улицу добывать денег.
Мысль о детяхпривлекает внимание автора «Мужиков» начиная с первых черновыхзаписей: о жене и детях лакея Василия, которые не верят его рассказам (I,42, 3); о внучке, которую высекла бабка (I, 48, 3); овзрослых, желающих смерти тяжело больного человека, в отличие от детей, «которыебоятся смерти и, например, при мысли о смерти матери приходят в ужас» (I,60, 1); о девочке в валенках на печи, ее равнодушных словах о глухой кошке: «Так.Побили» (I, 67, 10).
Известно, что «Мужики»вырастали на живой почве мелиховского жизненного опыта и впечатлений Чехова. Вобразе Саши, в ее судьбе мелиховские впечатления пересекались с сахалинскими.Одно из самых сильных впечатлений, может быть даже потрясений, Чехова —сахалинские девочки, сожительницы и проститутки. В книге «Остров Сахалин»он пишет о «повальной проституции ссыльных женщин» (X,31); о девушках 15—16 лет: «Иная уже невеста или давно уже занимаетсяпроституцией, а все еще 13—14 лет».
При этом темапроституции у Чехова связывается с главной темой — душевного отупения ибезразличия человека:
«От постояннойпроголоди, от взаимных попреков куском хлеба и от уверенности, что лучше небудет, с течением времени душа черствеет, женщина решает, что на Сахалинеделикатными чувствами сыт не будешь, и идет добывать пятаки и гривенники, каквыразилась одна, „своим телом“. Муж тоже очерствел, ему не до чистоты,и все это кажется неважным. Едва дочерям минуло 14—15 лет, как их тоже пускаютв оборот» (X, 222—223).
Слова эти особенноважны для понимания чеховского изображения человека.
«Мужики»не только исследование уклада, но и исследование «души». Здесь важноне противопоставление одно другому, но взаимосвязь. Проблема — жив человек илиочерствел душою? — решается Чеховым не только в нравственно-психологическомплане, но всегда неотрывно от изучения уклада, быта, окружения, среды.
В образе СашиЧикильдеевой пересеклись две трагические темы, проходящие сквозь все еготворчество: детская и женская. Путь Саши — из детства сразу на самое дно жизни.Прослеживая его, Чехов обнаруживает редкостное «двойное зрение»:пристально изучая жизнь и быт, окружающие Сашу сначала в деревне, затем вгороде, он внимательно вглядывается во внутренний мир маленькой героинитрагической мужицкой и городской эпопеи.
Вот какой предстаетона в начале повести:
«Ей уже минулодесять лет, она была мала ростом, очень худа, и на вид ей можно было дать летсемь, не больше. Среди других девочек, загоревших, дурно остриженных, одетых вдлинные полинялые рубахи, она, беленькая, с большими, темными глазами, скрасною ленточкой в волосах, казалась забавною, точно это был зверек, которогопоймали и принесли в избу» (IX, 199).
Слово «забавная»имеет здесь по-чеховски сложный смысл: забавно, конечно, тем, кто поймал в полезверька, но не ему самому. Сравнение не столь безобидно, как может показаться;в нем скрыто, спрятано ощущение неволи, в которой оказалась «пойманная»девочка.
От матери Ольги Сашаунаследовала поэтичность, религиозное чувство, отзывчивость. Глядя на небо, «широкораскрыв глаза», она видит, как «маленькие ангелочки летают по небу икрылышками — мельк, мельк, будто комарики». Два чувства переполняют ее —любовь к богу и радость жизни.
Эти два чувства всебольше сталкиваются друг с другом:
«Сидя набульваре ночью, Саша думала о боге, о душе, но жажда жизни пересиливала этимысли» (XII, 313, л. 19, № 4). Та же радость жизни — в еевосклицании: «Тетечка милая, отчего мне так радостно?» (там же, № 3).Она говорит той самой «тетечке», о которой упоминается в одной изследующих записей: «Клавдия Абрамовна хотела сводить Сашу к сводне, но тане хотела: „Не надо, чтобы кто-нибудь видел“ (там же, № 10). Если длятети это — чуть ли не святое ремесло, „потребность души“, то для Саши— стыд, который надо ото всех скрывать.
»Жажды жизни"и веры в бога есть у нее еще одно чувство, которое Чехов прослеживает сособенным вниманием: уверенность, что лучше не будет, что жить так, как онаживет,— на роду написано.
Трагизм не только втом, что у Николая была лакейская жизнь, но в том, что нет для него ничегодороже и выше, чем эта жизнь; в том, как душевно возвеличивает свое ремеслоКлавдия Абрамовна.
И вот среди добрых,кротких, но «лакейских» душ растет ребенок, девочка, которая сдетства убеждена, что «такая жизнь в ее положении неизбежна», или,как оказано в книге о Сахалине, что «лучше не будет».
«Типологияхарактеров» у Чехова проявляется не только в том, что писатель создаеттипологически сходные характеры: например, Василиса и Лукерья («Студент»),Ольга («Мужики»), Прасковья («В овраге»). [53., С. 178].
В критическойлитературе о Чехове отмечалось, что у него встречаются и повторяющиесяконтрастные пары действующих лиц: например, доктор Рагин и больной Громов («Палата№ 6»), Семен Толковый и Татарин («В ссылке»).
Можно уловитьсходство во взаимно соотнесенных образах тихой, болезненной Софьи и смелой,загульной Варвары («Бабы»), Марьи и Феклы («Мужики»), Липыи Аксиньи («В овраге»).
Сопоставляя двемужицкие повести, мы улавливаем и перекличку в соотношении образов матери идочери: кроткая Ольга и Саша, наследующая ее кротость, послушание, покорностьжизни как она есть («Мужики»). Забитая, «обомлевшая» на всюжизнь Прасковья и ее дочь Липа («В овраге»).
Липа слышала отсвоей матери примерно то же, что и Саша: «Так уж не нами положено» (IX,399). Но она уходит из повести, пройдя «сквозь» страшный цыбукинскиймир; к ней не пристает его грязь. От повести «В овраге» автора «Мужиков»отделяют несколько лет. Как будто и малый срок, но по чеховским масштабам —большой. Это огромные годы, словно перегруженные напряженной работой мыслихудожника, — он неутомимо ищет человека, который мог бы противостоять среде —косной, грязной, засасывающей.
Старуха Чикильдеева— мать Николая, которую все называли бабкой, производит ужасное впечатление.Сердится и ворчит она с утра до вечера, и ее пронзительный крик то и делораздавался то в избе, то на огороде. Она беспокоилась, чтобы кто-нибудь не съеллишнего куска, чтобы старик и невестки не сидели без дела. С домочадцами своимирасправлялась она сурово. Как-то бабка поручила Саше и Мотьке стеречь огород,но девочки заигрались и забыли об огороде, а когда оглянулись, было уже поздно— послышался знакомый голос старухи, «О, как это ужасно! — пишет Чехов, —Бабка, беззубая, костлявая, горбатая, с короткими седыми волосами, которыеразвевались по ветру, длинною палкой гнала от огорода гусей и кричала:
— Всю капуступотолкли, окаянные, чтоб вам переколеть, трижды анафемы, язвы, нет на васпогибели!
Она увидела девочек,бросила палку, подняла хворостину и, схвативши Сашу за шею пальцами, сухими итвердыми, как рогульки, стала ее сечь» (IX,202—203). Потом высекла и Мотьку. Неудивительно, что бабку не любили и боялись,а дети с радостью думали, что старуха будет гореть в аду, и, чтобы онанепременно попала в пекло, в постные дни подливали ей в воду молоко и ликовали,видя, что старуха оскоромилась.
Как видим, еслисудить по внешности, перед нами настоящая фурия. Но в рассказе не обойдены ипричины, которые лишают ее покоя. Суть дела мы узнаем уже в первойхарактеристике бабки, которую ей дает Марья. Рассказав, что бабка строгая идерется, Марья продолжает: «Своего хлеба хватило до масленой, покупаеммуку в трактире,— ну, она серчает: много, говорит, едите» (IX,196). Далее нам становится известно, что старуха не только вечно кричит, но иработает, работает не покладая рук, несмотря на свои семьдесят лет, что сыновьяу нее «не добытчики» и что ее старик тоже мужик неосновательный иненадежный, так что если бы она его не понукала,, он только и делал бы, чтосидел на печи да разговаривал. Узнаем мы также, что у старухи замечательнаяпамять, что она прекрасная рассказчица. И когда пускается в воспоминания, то тесамые ребята, которые только что желали ей геенны огненной, слушают какзачарованные. Но, помимо всего, рассказы эти приоткрывают нам ее духовный мир,и мы видим, что по натуре своей эта очерствевшая женщина и человечна иотзывчива. «Она,— пишет Чехов,— рассказала про свою госпожу, добрую,богобоязненную женщину, у которой муж был кутила и развратник и у которой вседочери повыходили замуж бог знает как: одна вышла за пьяницу, другая — замещанина, третью — увезли тайно (сама бабка, которая была тогда девушкой,помогала увозить), и все они скоро умерли с горя, как и их мать. И, вспомнив обэтом, бабка даже всплакнула» (IX, 209).
Чем большевглядываемся мы в эту женщину, показавшуюся нам вначале столь отвратительной,тем тверже убеждаемся, что ужасна не она, а ее жизнь, полная безысходной нужды,несправедливости, горьких обид.
В мае 1897 года А.И. Южин (Сумбатов) написал Чехову о том потрясающем впечатлении, котороепроизвели на него «Мужики». В своем письме он, между прочим, говорил:«Удивительно высок и целен твой талант в „Мужиках“… И везденесравненный трагизм правды, неотразимая сила стихийного шекспировскогорисунка; точно ты не писатель, а сама природа» [55, С. 69]. Этаудивительная сила чеховского таланта сказалась и в том, как вылеплена в повестифигура старухи. Постепенно, по мере того как раскрывается перед нами еевнутренний облик, совершается чудесное превращение, и перед нами возникаетистинно трагический образ. Может быть, это особенно очевидно в сцене, гдестаруха, потрясенная новым несчастьем, старается отстоять самовар, отобранныйстаростой за недоимки. Дело было не только в том, что у них, горьких бедняков,отнимали последнее добро. «Было что-то унизительное,— пишет Чехов,— в этомлишении, оскорбительное, точно у избы вдруг отняли ее честь. Лучше бы ужстароста взял и унес стол, все скамьи, все горшки,— не так бы казалось пусто».Воюя со старостой, бабка предстает перед нами как человек не только обобранный,но и глубоко оскорбленный, доведенный несправедливостью до полного отчаяния.Антип Сидельников нес самовар, «а за ним шла бабка и кричала визгливо,напрягая грудь:
— Не отдам! Не отдамя тебе, окаянный!
Он шел быстро, делаяширокие шаги, а та гналась за ним, задыхаясь, едва не падая, горбатая,свирепая; платок у нее сполз на плечи, седые, с зеленоватым отливом волосыразвевались по ветру. Она вдруг остановилась и, как настоящая бунтовщица, сталабить себя по груди кулаками и кричать еще громче, певучим голосом, и как бырыдая:
— Православные, ктов бога верует! Батюшки, обидели! Родненькие, затеснили! Ой, ой, голубчики,вступитеся!» (IX, 213-214).
Но, рисуя обликчеловека, кажется, до конца обесчеловеченного жизнью, забитого и запуганного,Чехов внимательно ищет в его душе малейшие проблески, намеки на пробуждение.Так Николай, этот человек-лакей, у которого за душой нет ничего дороже своегоресторана, каких-нибудь котлет марешаль, испытывает чувство стыда «передженой за свою деревню» (XII, 311, л. 18, № 11; соответствующее место в повести:«Николай, который был уже измучен этим постоянным криком, голодом, угаром,смрадом, который уже ненавидел и презирал бедность, которому было стыдно передженой и дочерью за своих отца и мать...»; IX, 203). Онзаступается за Сашу, которую высекла бабка. Это добрый, мягкий человек.
Ольга с ееубежденной покорностью судьбе («Терпи и все тут») обнаруживаетчувство красоты, отзывчивость к миру природы. С ней связана одна из первыхзаписей в повести: «Иногда при заходе солнца видишь что-нибудьнеобыкновенное, чему не веришь потом, когда это же самое видишь на картине»(I, 71, 10). Повесть «Мужики» открывается изавершается картиной необыкновенного заката. Он обрамляет и контрастноподчеркивает царство «крика, голода, угара, смрада». В начале повестиНиколай и Ольга, сидя на краю обрыва, видели, «как заходило солнце, какнебо, золотое и багровое, отражалось в реке, в окнах храма и во всем воздухе,нежном, покойном, невыразимо-чистом, какого никогда не бывает в Москве» (IX,193) А в последней главе Ольга, похоронившая Николая, стоит на краю того же обрываи плачет, и ей страстно хочется «уйти куда-нибудь, куда глаза глядят, хотьна край света» (IX, 219 — 220). Здесь и дается описание заката, ккоторому относилась черновая заготовка: «Весенний закат, пламенный, спышными облаками, каждый вечер давал что-нибудь необыкновенное, новое,невероятное, именно то самое, чему не веришь потом, когда эти же „краски иэти же облака видишь на картине“ (IX, 219). Вобоих случаях — в закате, открывающем повесть и в завершающем,— подчеркнуто „небывалое“,»необыкновенное", даже неправдоподобное. В продолжении повести, внедописанной XI главе, Ольга читает письмо от Марьи: в кривыхстроках ей «чудилась особая, скрытая прелесть, и, кроме поклонов и жалоб,она читала еще о том, что в деревне стоят теперь теплые, ясные дни, что повечерам бывает тихо, благоухает воздух и слышно, как в церкви на той сторонебьют часы» (IX, 483).
Не только Николай иОльга, но и Марья с ее, казалось бы, полнейшей обезличенностью и забитостью, небеспросветна. Пусть она не понимает рассказов Ольги — она привязывается к нейдушой.
Заключительные словаповести: «Да, жить с ними было страшно, но все же они люди, они страдают иплачут, как люди, и в жизни их нет ничего такого, чему нельзя было бы найтиоправдания» (IX, 220) — этот вывод в полном смысле вырастает какхудожественный итог, итог характеров.
Это относится и кобразам старика Осипа, отца Николая, старухи —«бабки», Феклы, дажезвероподобного Кирьяка, который, протрезвев, мучается и кается. Не будемговорить о каждом из них — нас интересует единая тенденция писателя, подход кизображению героев, критерии их оценки. Может быть, особенно явственнопроступает эта тенденция в характеристике Клавдии Абрамовны, к которойприезжает ее сестра Ольга с дочерью Сашей.
На первый взглядсвидетельством дикости рисуемых Чеховым нравов является и ненависть его героевк местным помещикам. Чехов рассказывает о появлении помещичьей семьи в церкви: "… вошлидве девушки в белых платьях, в широкополых шляпах, и с ними полный, розовыймальчик в матросском костюме. Их появление растрогало Ольгу; она с первоговзгляда решила, что это — порядочные, образованные и красивые люди. Марья жеглядела на них исподлобья, угрюмо, уныло, как будто это вошли не люди, ачудовища, которые могли бы раздавить ее, если бы она не посторонилась" (IX,198). И с другой невесткой, Феклой, также не сошлась Ольга в своем отношении кгосподам. Повидав помещичьих детей на пожаре, Ольга умилилась, а когда пришладомой, стала рассказывать с восхищением:
"— Да такиехорошие! Да такие красивые! А барышни — как херувимчики.
— Чтоб их розорвало!— проговорила сонная Фекла со злобой" (IX, 208).
Такова правда жизнипо Чехову. Марью и Феклу не может обмануть привлекательная внешностьпомещичьего семейства, так умиляющая Ольгу. Для них помещик есть помещик, тоесть угнетатель и враг, внушающий лишь чувство страха, отвращения и ненависти.И это свидетельствовало не о темноте чеховских героев, а, напротив, qпробуждении сознания угнетенного человека, начинавшего понимать сущность своихотношений с эксплуататорами.
О чеховской «мужицкойэпопее» писали как об исследовании быта, уклада, крестьянскогомиропорядка. Это верно, но это лишь одна сторона. Вместе с тем «Мужики»— повесть и продолжение — исследование души обездоленного и униженногочеловека: крестьян, официанта, горничной, проститутки. [23., С. 17].
Система персонажейповести «В овраге».
Григорий Цыбукин.Это еще не в полном смысле этого слова капиталист, но и не мещанин. Это один изтех «деревенских эксплуататоров», о которых писал Ленин в 1894 году:
«Эта массамелких деревенских эксплуататоров представляет страшную силу, страшную особеннотем, что они давят на трудящегося враздробь, поодиночке, что они приковываютего к себе и отнимают всякую надежду на избавление, страшную тем, что этаэксплуатация при дикости деревни, порождаемой свойственными описываемой системенизкою производительностью труда и отсутствием сношений, представляет из себяне один грабеж труда, а еще и азиатское надругательство над личностью, котороепостоянно встречается в деревне». [28., С. 160].
Обман – главнаячерта существования Цыбукиных, старика Григория, его сына Анисима.
Григорий Цыбукиндержит бакалейную лавочку, но это для вида – он тайно торгует и водкой, искотом, и хлебом, чем придется.
Старик любитпорядок, степенность, а еще больше любит похвастать своим богатством — ведьименно оно отличает его от простых людей, мужиков, которых он презирает. Купилсебе Цыбукин вороного жеребца за триста рублей и катается с женой Варварой — недля того чтобы просто кататься, а чтобы видели люди, какая у него лошадь.
И сын ГригорияАнисим тоже умеет показать себя. Его письма, писанные чужим, красивым почерком,полны выражений, которых он никогда не употреблял в разговоре: «Любезныепапаша и мамаша, посылаю вам фунт цветочного чаю для удовлетворения вашейфизической потребности». Нацарапанная уже его собственной рукой, точноиспорченным пером, подпись выразительно контрастирует с этими заемно-красивыми,чужими словесными завитушками.
Сам он, Анисим,некрасив, приземист, лицо одутловатое и бороденка рыжая, жидкая, но когда емусообщили, что для него подобрана красивая невеста, он горделиво изрекает: «Ну,да ведь и я тоже не кривой. Наше семейство Цыбукины, надо сказать, все красивые».В невесты ему выбрали простую поденщицу Липу — из-за ее красоты. Цыбукинымнужна работница в доме и нужно еще, чтоб жена Анисима была красивая – это также необходимо, как красивый почерк писем Анисима, как вороной жеребец в тристарублей.
За самодовольнойразвязностью, лишними, чужими словесами Анисима различается какое-то странноебеспокойство, тревога совести. Вот он приехал в деревню к свадьбе во всемновом, в блестящих резиновых калошах, раздает направо и налево новенькие монеты(они окажутся потом фальшивыми); но на свадьбе в церкви, он вдруг вспоминает одетстве, о покойной матери, о том, как пел вместе с мальчиками на клиросе. Примысли о грехах он плачет, но никто не обращает на него внимания – «подумали,что он выпивши». На дне души этого самодовольного собственника и мошенникавсе-таки есть что-то живое, человеческое, но оно задавлено всем укладомцыбукинской жизни. «Когда меня венчали, мне было не по себе, — рассказывает он мачехе Варваре. – Как вот возьмешь из-под курицы яйцо, а в немцыпленок пищит, так во мне совесть вдруг запищала…». Но этот писк совестизаглушается всем, что окружает Анисима. Он узнает, что его отец покрываетворов, наживается на жульничестве; он видит всюду один обман и решает: так,очевидно, и нужно. На слова Варвары: «Уж очень народ обижаем», Анисимотвечает: «Кто к чему приставлен, мамаша».
Кто к чемуприставлен – это значит: такой уж порядок, не нами заведен, не на нас икончится. Одному положено спину гнуть, а другому на вороных жеребцахразъезжать, одному – ходить в поденщинах, а другому – быть купцом. И ничего неподелаешь…
У Григория Цыбукина– две невестки: жена слабоумного Степана красавица Аксинья и жена Анисимакрасавица Липа. Аксинья и Липа – это две разные красоты; за ними стоят дваразных мира.
Эволюция образаАксиньи.
Сначала – это бойкаяхлопотливая баба; весь день бегает, гремя ключами, то в амбар, то в погреб, тов лавку; встает раньше солнца, фыркает, умываясь в сенях, и это фырканьемешается с гуденьем самовара – он гудит, «предсказывая что-то недоброе».Она торгует в лавке, и ее смех сливается со звоном денег; а потомразговаривает, шепелявя, — у нее руки заняты и во рту серебряные деньги.
Аксинья красивая. Попраздникам она прогуливается около своей лавки, в шляпке, с зонтиком, шумянакрахмаленными юбками. На ней новые скрипучие ботинки.
Цвет платья, «желтогрудость»связывается с представлением о чем-то животном, змеином. Дальше Чехов сновавозвращается к этой ассоциации, называет Аксинью красивым, гордым животным,пишет о ее «змеиной» красоте:
«И в этихнемигающих глазах, и в маленькой голове на длинной шее, и в ее стройности былочто-то змеиное; зеленая, с желтой грудью, с улыбкой, она глядела, как весной измолодой ржи глядит на прохожего гадюка, вытянувшись и подняв голову».
Но вот Аксиньяузнала, что на имя сына Липы Никифора записывают Бутекино, то самое, где она,Аксинья, строит кирпичный завод. Она кричит, устремив на старика Цыбукиназалитые слезами злобы, косые от гнева глаза. Куда девалась ее красота – этотеперь хищное, слепое от ярости существо. Аксинья убивает маленького сына Липы– убивает потому, что ненавидит Липу, поденщицу, «каторжанку», видитв ее ребенке будущего претендента на Бутекино.
"… Аксиньясхватила ковш с кипятком и плеснула на Никифора.
После этогопослышался крик, какого еще никогда не слыхали в Уклееве, и не верилось, чтонебольшое, слабое существо, как Липа, может кричать так. И на дворе вдруг сталотихо. Аксинья прошла в дом молча, со своей прежней наивной улыбкой…".
«Наивная улыбка»- страшная подробность, до конца разоблачающая животную, змеиную натуруАксиньи. А потом похороны ребенка, панихида, гости, священник, бездушноизрекающий по поводу несчастья Липы: «Не горюйте о младенце. Таковых естьцарствие небесное», и сама Липа, молча прислуживающая за столом… Все едят «стакою жадностью, как будто давно не ели». И на этом фоне снова Аксинья, послучаю похорон одетая во все новое и напудренная.
Чехов как будтоничего не сказал «от себя» об Аксинье, но самый ее вид, нарядившейсяи напудрившейся по случаю похорон – похорон ею же убитого ребенка! – самый видразоблачает ее, эту гнусную натуру, ее античеловеческую красоту, «напудренность»,как будто скрывающую пятна крови. А потом, когда эта напудренная гадюка кричитна Липу, которая не может сдержать рыданий, выгоняет ее из дому и, засмеявшись,направляется в лавку с той же наивной улыбкой, то проявляется ее жестокаясущность.
За Аксиньей, ставшейк концу повести безраздельной хозяйкой дома, настоящей купчихой-заводчицей,стоит темное царство неправды, обмана, угнетения. Фабриканты Хрымины, скоторыми она входит в долю, местная власть – волостной старшина и писарь, «неотпустившие из волостного правления ни одного человека, чтобы не обмануть и необидеть», набожная Варвара, чья милостыня лишь прикрывала цыбукинскиегрехи, действовала как «предохранительный клапан в машине»,лицемерное духовенство – весь этот страшный, освященный богом и властью порядоквстает вместе с образом Аксиньи, безнаказанной детоубийцы и, казалось бы,торжествует вместе с ней.
Что же противостоитв повести этому миру фальши, неправды, надругательства над личностью? Мир трудаи правды, олицетворяемый в образе Липы.
Вот она стоит насмотринах перед деловито разглядывающими ее – совсем как на ярмарке – чужимилюдьми: «худенькая, слабая, бледная, с тонкими, нежными чертами, смуглаяот работы на воздухе»; натруженные от постоянной черной работы рукиповисли непривычно праздно, а глаза смотрят совсем по-детски – с любопытством,доверчиво, и взгляд ее словно говорит: «делайте со мною что хотите: я вамверю». Она как будто из другого мира, как человек среди дикарей или дикихживотных. Она входит в дом, где нужны ее руки – для работы, красота – дляпоказа. Сама же она никому здесь не нужна, на ее характер, душу, желания – навсе это Цыбукиным наплевать; если бы она стала говорить о своих желаниях, этоудивило бы их не меньше, чем если бы заговорил вороной конь, которого купили затриста рублей. И когда во время венчания слышится тревожный детский плач: «Милаямамка, унеси меня отсюда, касатка!», кажется, что не ребенок плачет, асама Липа, — настолько неуютно, одиноко и страшно ей у Цыбукиных. Но вотуезжает ее муж Анисим – чужой, непонятный ей, угнетающий ее одним своимприсутствием человек. И Липа сразу повеселела.
«Босая, встарой, поношенной юбке, засучив рукава до плеч, она мыла в сенях лестницу ипела тонким серебристым голоском, а когда выносила большую лохань с помоями иглядела на солнце со своей детской улыбкой, то было похоже, что это тожежаворонок».
Такие детали, вовремя свадьбы, как ножи, тревожный детский плач, недоброе гуденье самовара,сливающееся с фырканьем Аксиньи, — они передают страшную, пугающую, зловещуюатмосферу цыбикунского дома, нависшую над Липой. [28., С. 96].
Образ Липыподчеркнуто соотнесен, в глубоком контрасте, с образом Аксиньи. У той –шепелявая, от денег во рту, речь, у Липы – тонкий серебристый голосок; танапоминает гадюку – Липа похожа на жаворонка.
Липа и Аксинья какбудто принадлежат теперь, став невестками, к одной семье. Но это действительнолишь «как будто». Аксинья в доме хозяйка, Липа же чувствует себяподенщицей. Аксинья хочет вместе с фабрикантами Хрымиными-младшими в Бутекинезавод строить, и когда из-за этого у Хрыминых началась ссора, «фабрика смесяц стояла, — рассказывает Липа, — и мой дяденька Прохор без работы по дворамкорочки сбирал». Аксинья выступает как порождение царства неправды иобмана; Липа олицетворяет мир простых тружеников. Это доказывает такая сцена,где Липа играет со своим ребенком и говорит, как они потом вместе будутработать, трудиться, жить по-мужицки – иной жизни Липа себе и не представляет.
«Онаподбрасывала его на руках и говорила в восхищенье:
— Ты вырастешьбольшо-ой, большой! Будешь ты мужик, вместе на поденку пойдем! На поденкупойдем!
— Ну-у! – обиделасьВарвара. – Какую там еще поденку выдумала, глупенькая? Он у нас купец будет!..
Липа запела тихо,но, немного погодя, забылась и опять:
— Ты вырастешьбольшо-ой, большой, мужик будешь, вместе на поденку пойдем!»
В Аксинье нет ничегоживого, одна только голая, хищная жадность к наживе. Липа, забитая иобездоленная, унаследовавшая от матери безотчетный страх, несмотря на все этипривитые ей с детства черты – живое, глубоко человечное существо. Она любитсвоего ребенка вне всякой связи с Бутекиным, которое старик Цыбукин записалбыло на его имя, просто любит, жалеет, выхаживает и даже говорить о нем неможет без волненья.
Цыбукинский домпугает ее, потому что это не живое царство. Но есть у Липы и своя среда, своеродное окружение. С особенной силой это раскрыто в сцене, когда Липавозвращается поздней ночью из земской больницы с телом умершего ребенка. Онаидет, не разбирая дороги, ничего не соображая от горя, и думает вдруг: «Когдана душе горе, то тяжело без людей. Если бы с ней была мать, Прасковья, илиКостыль, или кухарка, или какой-нибудь мужик!». «Тяжело без людей»- значит для Липы без простых людей, мужиков. Это для нее одно и то же. Думая олюдях, о человеческом участии, она о Цыбукиных и не вспоминает – это не люди.
Липа одинока, ноесть у нее родные люди, такие же труженики, как она. В самую тяжелую минуту,когда ее потянуло к своим людям поделиться с ними горем, слышит вдруг простую,ясную, человеческую речь. Это мужики едут на подводах из Фирсанова. «Высвятые?» — спрашивает она у старика Вавилы, но потом видит, что никакиеэто не святые, а простые мужики. И в эту минуту они ей дороже святых. Онарассказывает старику о своем горе. Вавила глядит на нее, «взгляд еговыражал сострадание и нежность». Чем он может ее утешить? И он говориттолько: «Ты мать. Всякой матери свое дите жалко». Эти слова неизбавят ее от горя, но как далеки они, живые, человечные, от бездушно-казеннойсентеции священника: «Не горюйте о младенце. Таковых есть царствиенебесное». И как не похожи эти по-мужицки простые, добрые слова на те,какие услышит Липа в доме Цыбукиных: «Ох-тех-те… Один был мальчик, и тогоне уберегла, глупенькая…».
Но не толькосострадание находит Липа у старика Вавилы. Он говорит ей о большом мире,который раскинулся вокруг. И возникает образ родной, неоглядно широкой земли,матушки России…
«Ничего… Твоегоре с полгоря. Жизнь долгая, — будет еще и хорошего, и дурного, всего будет.Велика матушка Россия! – сказал он и поглядел в обе стороны. – Я во всей Россиибыл и все в ней видел, и ты по моему слову верь, милая. Будет и хорошее, будети дурное. Я ходоком в Сибирь ходил, и на Амуре был, и на Алтае, и в Сибирь переселился,землю там пахал, соскучился потом по матушке России и назад вернулся в роднуюдеревню. Назад в Россию пешком шли; и помню, плывем мы на пароме, а яхудой-худой, рваный весь, босой, озяб, сосу корку, а проезжий господин туткакой-то на пароме, — если помер, то царство ему небесное, — глядит на меняжалостно, слезы текут. „Эх, говорит, хлеб твой черный, дни твои черные…“А домой приехал, как говорится, ни кола, ни двора; баба была, да в Сибириосталась, закопали. Так, в батраках живу. А что ж? Скажу тебе: потом было идурное, было и хорошее. Вот и помирать не хочется, милая, еще бы годочковдвадцать пожил; значит, хорошего было больше. А велика матушка Россия! – сказалон и опять посмотрел в стороны и оглянулся».
Так вырываетсядвижение повести на широкий простор, и, подымаясь над змеиным цыбукинскимлоговом, во весь рост встает величавый образ Родины. Матушка Россия для Чехова– это родная земля, исхоженная вдоль и поперек простыми людьми, пешеходами.Родина для него – прежде всего народ, простые, правдивые, живые люди, такие,как Липа, старик Вавила, Костыль.
Костылю принадлежитважное место в повести. Это внешне чудаковатый, но глубоко убежденныйправдолюбец. Человек большой духовной силы, он смог пронести свои убеждениячерез всю свою тяжелую трудовую жизнь. Это о нем в минуту горя и одиночествавспоминает Липа. Он плотник, много лет проработавший на фабриках, у него умелыеруки: все могут делать – и чинить, и мастерить, и строить. Больше сорока лет нафабриках он занимался ремонтом и судит о каждом человеке и о вещи только состороны прочности. Садясь на стул, непременно потрогает – прочен ли. Увидитстолб – качнет, опробует прочность. Даже восхищаясь на свадьбе красотой Липы,он, подвыпив, шутит все в том же стиле: «Все, значит, в ней на месте, всегладенько, не громыхнет, вся механизма в исправности, винтов много», аувидав, как у плящущей Аксиньи оттопали оборку, насмешливо кричит: «Эй,внизу плинтус оторвали!».
Именно устами этогомастерового, привыкшего все делать собственноручно, все подвергающего испытаниюна прочность, Чехов утверждает мысль о непрочности, шаткости собственническогоцарства. Костыль рассказывает о столкновении с фабрикантом Костюковым, который,обидев его, заявил: «Ежели, говорит, я что лишнее, так ведь и то сказать,я купец первой гильдии, старше тебя, — ты смолчать должен». Эта все та жепошлая премудрость, за пределы которой не мог выйти Анисим Цыбукин, изрекавший:«Кто к чему приставлен, мамаша». Костюков – фабрикант, он «приставлен»к тому, чтобы угнетать, творить расправу, а Костыль, по его мнению, к тому,чтобы слушаться и молчать. Этой-то купеческой премудрости, благословляющейнеравенство и несправедливость, Костыль противопоставляет свою точку зрения: «Апотом этого, после, значит, разговору, я и думаю: кто же старше? Купец первойгильдии или плотник? Стало быть, плотник, деточки!
Костыль подумал идобавил:
— Оно так, деточки.Кто трудится, кто терпит, тот и старше».
Он стоек и неподдается житейским соблазнам. У него есть своя философия, позволяющему ему –бедняку, рабочему человеку – чувствовать свое превосходство над богатеями.
Вот главный итогповести. Кто трудится, тот и старше, тот и главный. Миру неравенства,построенному не на действительных заслугах людей, а на их богатстве, чине,положении, всей этой иерархии Чехов противопоставляет свою демократическуюоценку человека – не по деньгам, не по знатности, а по труду. Мысль Чехова «Ктотрудится, тот и старше» связана с идеей морально-этического превосходствачеловека труда, «плотника» над «купцом первой гильдии». И Костыльоказался непоколебимым – так и доживает свой век, презирая собственность и необременяя ею своего существования.
У Чехова рядом сословом «трудится» стоит – «терпит». Есть в этом слове имужество, и сила характера, выносящего невзгоды жизни. Липа и ее мать с детскихлет трудятся и «терпят», то есть страдают от невзгод, лишений инесправедливости. Липа терпит и мечтает о правде – она верит, что как ни великозло, все же «правда есть и будет», «и все на земле только ждет,чтобы слиться с правдой, как лунный свет сливается с ночью». Но есть идругой оттенок в слове «терпит», связанный с покорностью, сбезответственностью. Ни малейшего протеста нет в душе Липы. Многое из того, чтоговорят ей Вавила и Костыль, просто не доходит до ее сознания. Но в образе Липыи ее матери стихийно воплощается правда народной жизни. Поэтому так близка ипонятна Липе и ее матери философия Костыля, а его слова о старшинстве тех, ктотрудится, производят на них неотразимое впечатление.
Однако мысль оторжестве правды – это не только мечта. И в реальных условиях повседневногобытия печать правды лежит на всем облике Липы. Чехов кончает повестьсимволической сценой торжества Липы, людей труда. Тонет в вечерних сумеркахсело, солнце блестит на верху оврага. По дороге идут бабы и девки, возвращаясьсо станции, где они грузили кирпич – кирпич с того завода, где владелицаАксинья, а Липа – простая поденщица, чернорабочая. Лица женщин покрыты краснойкирпичной пылью… «Они пели. Впереди всех шла Липа и пела тонким голосом изаливалась, глядя вверх на небо, точно торжествуя и восхищаясь, что день, славабогу, кончился и можно отдохнуть…»
Так кончаетсяповесть. Липа идет по дороге и поет «точно торжествуя». Чудится взаключительных строках повести торжество красоты, торжество мира труда и правды.
В повести «Вовраге» в лице Липы, ее матери, Костыля, старого крестьянина, встреченногоЛипой в поле, Чехов воплощает те, пусть еще слабые и робкие ростки, которыепротивостоят «овражьей» жизни, с ее грязью, преступлениями ибесчеловечной эксплуатацией народной бедноты. Возвращение конца к началу – однаиз характерных особенностей чеховских произведений, где герои не находятникакого выхода из окружающей жизни. Этого возвращения к началу, к исходномумоменту нет в повести «В овраге». Многое выстрадали лучшие герои. Нонет места отчаянию. Страшно цыбукинское царство, но не всесильно. Многоепережито героями, много дурного осталось позади, но впереди ждет и хорошее.Царит еще в мире неправда, но уже недолго ей осталось царить…
2. Художественное своеобразие трилогии Чехова2.1 Мастерство А.П. Чехова при раскрытии образовпроизведений
Изображая героя,Чехов оперирует мельчайшими деталями, «бесконечно малыми величинами».[19., С. 89]. Каждый из штрихов, взятый отдельно, может даже показатьсянеобязательным. Но, соединяясь вместе, многочисленные мелкие детали сливаются вцелостную, законченную, внутренне стройную картину.
Например, приописании образа Аксиньи из повести «В овраге» Чехов пишет, что она торгуетв лавке, и ее смех сливается со звоном денег; а потом разговаривает, шепелявя,- у нее руки заняты и во рту серебряные деньги.
В самом деле, чтоособенного в том, что Аксинья, у которой руки заняты, торгуя, держит деньги ворту? Но, если приглядеться к развитию этого образа, становится видно: каждыйраз Аксинья предстает как бы «на фоне» денег, лавки, даже смех еесливается со звоном монет. И такая, совсем уже, казалось бы, незначительнаяподробность, как цвет ее платья, становится не безразличной: «светлозеленое,с желтой грудью и со шлейфом».
Цвет платья, «желтогрудость»связывается с представлением о чем-то животном, змеином. Дальше Чехов сновавозвращается к этой ассоциации, называет Аксинью красивым, гордым животным,пишет о ее «змеиной» красоте:
«И в этихнемигающих глазах, и в маленькой голове на длинной шее, и в ее стройности былочто-то змеиное; зеленая, с желтой грудью, с улыбкой, она глядела, как весной измолодой ржи глядит на прохожего гадюка, вытянувшись и подняв голову».
Так словно «намагничивается»образ, вызывая все более острое отталкивающее впечатление. [29., С. 122].Однако разоблачение Аксиньи не исчерпывается мельчайшими деталями. За этимидеталями, которые незаметно подготавливают читателя, эмоционально настраиваютего, следует поступок героя, до конца проясняющий образ. Именно в сюжете иразвивается характер. Сюжет у Чехова развивается в сочетании с мельчайшими,эмоционально окрашенными подробностями портрета, одежды, речи, походки, жестов,привычек, обстановки героя.
Образ Липы подчеркнутосоотнесен, в глубоком контрасте, с образом Аксиньи. У той – шепелявая, от денегво рту, речь, у Липы – тонкий серебристый голосок; та напоминает гадюку – Липапохожа на жаворонка.
При помощи неуловимотонких и в то же время внутренне определенных, взаимосвязанных деталей авторпередавал свое внешне скрытое отношение к ней. Но вот Аксинья узнала, что наимя сына Липы Никифора записывают Бутекино, то самое, где она, Аксинья, строиткирпичный завод. Она кричит, устремив на старика Цыбукина залитые слезамизлобы, косые от гнева глаза. Куда девалась ее красота – это теперь хищное,слепое от ярости существо. И она способна ужалить насмерть, эта гадюка, если еерастревожат. Аксинья убивает маленького сына Липы – убивает потому, чтоненавидит Липу, поденщицу, «каторжанку», видит в ее ребенке будущегопретендента на Бутекино.
"… Аксиньясхватила ковш с кипятком и плеснула на Никифора.
После этогопослышался крик, какого еще никогда не слыхали в Уклееве, и не верилось, чтонебольшое, слабое существо, как Липа, может кричать так. И на дворе вдруг сталотихо. Аксинья прошла в дом молча, со своей прежней наивной улыбкой…".
«Наивная улыбка»- страшная подробность, до конца разоблачающая животную, змеиную натуруАксиньи. А потом похороны ребенка, панихида, гости, священник, бездушноизрекающий по поводу несчастья Липы: «Не горюйте о младенце. Таковых естьцарствие небесное», и сама Липа, молча прислуживающая за столом… Все едят «стакою жадностью, как будто давно не ели». И на этом фоне снова Аксинья, послучаю похорон одетая во все новое и напудренная.
Горький писал счувством обиды за Чехова в рецензии на повесть «В овраге»: "… заэтот глубоко человечный объективизм его называли бездушным и холодным". [8.,С. 123].
Большой смысл в этомгорьковском определении – «глубоко человечный объективизм» Чехова. [4.,С. 3]. Некоторые современные Чехову критики, воспитанные на второсортнойбеллетристике, где авторы с первой же страницы направляли на порок длинныйуказующий перст, заявляли, что Чехову все равно, о чем писать.
Прочитает такойкритик, например, сцену обжорства Цыбукиных и гостей после похорон ребенка Липыи скажет: «голый объективизм, порок не обличен, убийца не наказан, авторне выразил прямо своего отношения» и т.д.
Но Чехов небездушный, как это кажется на первый взгляд. Самый вид Аксиньи, нарядившейся инапудрившейся по случаю похорон – похорон ею же убитого ребенка! – самый видразоблачает ее, эту гнусную натуру, ее античеловеческую красоту, «напудренность»,как будто скрывающую пятна крови. А потом, когда эта напудренная гадюка кричитна Липу, которая не может сдержать рыданий, выгоняет ее из дому и, засмеявшись,направляется в лавку с той же наивной улыбкой, то проявляется ее жестокаясущность.
И такая на первыйвзгляд не имеющая большого значения деталь, как описание внешности старикаЦыбукина перекликается с русской народной песней: «Старик Григорий Петров,одетый в длинный, черный сюртук и ситцевые брюки, в высоких, ярких сапогах,такой чистенький, маленький, похаживал по комнатам и постукивал каблучками, каксвекор-батюшка в известной песне».
Такие детали какножи в сцене перед свадьбой, тревожный детский плач во время венчания, инедоброе гуденье самовара, сливающееся с фырканьем Аксиньи, — все это глубоконебезразличные детали, передающие страшную, пугающую, зловещую атмосферуцыбукинского дома.
Чтобы раскрытьистинную сущность Аксиньи, Чехов использует также приемы сопоставления собразом Липы, сравнение «недоброе гуденье самовара, сливающееся сфырканьем Аксиньи» и т.д.
А в «Мужиках»самое главное не просто в том, что Чехов дает анализ характеров, но в характереанализа. Иначе говоря, в том, под каким углом характеризуется персонаж; исходяиз чего ведет автор моральный отсчет, дает оценку образа. Не определив этого,трудно понять ту, говоря еще раз словами А.П. Чехова, «суть, котораярешает судьбу всякого рассказа».
А в рассказе «Новаядача» Чехов пользуется здесь своим излюбленным художественным приемом. Онне избирает для критики откровенно отрицательных персонажей. Он не хочет, чтобыу читателя создавалось впечатление, будто все дело в плохих свойствах даннойчеловеческой натуры. Чехов стремится проникнуть в самую глубь явления,разгадать то, что зависит не от личных желаний и свойств одного человека, но отобщего уклада жизни. Желая, например, нарисовать скуку, праздность, пошлостьобывательского существования, окружающего Ионыча, он рисует самую «талантливую»в городе семью, как величают семейство Туркииых. Но если оказывается удручающескучной, однообразной, бездарной «талантливая» семья Туркиных, что жеможно сказать о других, еще более откровенно пошлых мещанах города? Так издесь. Если бы Чехов изобразил Кучеровых грубыми и наглыми господами и все свелбы именно к этому, ненависть крестьян к обитателям новой дачи могла бывыглядеть лишь как реакция на поведение этих господ.2.2 Язык рассказов А.П. Чехова
Исключительные пореализму и простоте рассказы А. П. Чехова представляют собой гордость иукрашение нашей русской художественной литературы. В них Чехов предстает переднами не только как писатель-гуманист, вся деятельность которого была борьбой засветлое будущее человечества, но и как великий художник слова, сделавший немалои для русского литературного языка в целом, и для русскогословесно-литературного искусства.
Оценивая тозначение, какое имела для развития русского литературного языка писательскаяпрактика Чехова как мастера короткого рассказа, А. М. Горький справедливо писало его языково-стилистической манере: «Речь его всегда облечена вудивительно красивую… до наивности простую форму, и эта форма еще большеусиливает значение речи. Как стилист Чехов недосягаем, и будущий историклитературы, говоря о росте русского языка, скажет, что язык этот создалиПушкин, Тургенев и Чехов». [2., С. 316].
Язык и стильрассказов Чехова в своих наиболее характерных проявлениях в очень большойстепени объясняются как реалистическим методом изображения писателемобъективной действительности, так и выработанным им литературным жанромрассказа — произведения малой формы, но — у Чехова — большой глубины,исключительной художественности и высокого совершенства.
Простота, краткость,правдивость в описании действующих лиц и предметов, смелость и оригинальность ввыборе и употреблении языковых средств, глубокая лиричность, тонкий добродушныйюмор и беспощадная сатира, красота и музыкальность фразы — таковы былитребования А. П. Чехова к языку и слогу рассказа как жанра, именно таковы быликачества языка и слога его рассказов. В них «все ясно, все слова — просты,каждое — на своем месте». [3., С. 19].
Одной из наиболееярких и характерных черт языка рассказов Чехова является, с одной стороны,емкость и многообразие, а с другой — народность и отобранность привлекаемойлексики. В словаре его рассказов (и в авторской речи, и, особенно в речи персонажей)немало элементов разговорно-бытовой непринужденной речи, просторечных слов ифразеологических оборотов, но использование их всегда предельно обдумано ивсецело подчинено требованиям высокого вкуса.
Стремление кнародности (но не простонародности), строгая проверка всякого лексическогофакта с точки зрения его общенародной и литературной нормы, подбор наиболееправильного для данного контекста слова — основные принципы, которым следовалЧехов в своей работе над словарем, работе тщательной и вдумчивой, каксвидетельствуют об этом сохранившиеся наброски, варианты и редакции егорассказов.
«Пишу и зачеркиваю,пишу и зачеркиваю»,— так, по-чеховски кратко и выразительно,охарактеризовал писатель свой творческий метод в письме к Е. Шавровой (от 1 февраля1897 г.). [7., С. 33].
Привлекая в качествестроительного материала своих рассказов все богатство и стилистическоемногообразие русского словаря, Чехов выступал против злоупотребленияиноязычными словами, против их использования как элементов «красивости»и «выразительности», против их ввода в художественную ткань приналичии в языке соответствующих исконно русских слов. "… Затем, частоеупотребление слов, совсем неудобных в рассказах Вашего типа,— писал он дружескимолодому А. М. Горькому.— Аккомпанемент, диск, гармония — такие слова мешают".[8., С. 125].
Большим художникомслова, заботящимся о чистоте и народности русского литературного языка,предстает перед нами Чехов и в своей практике использования диалектизмов.
Чувство меры, заботао читателе и чистоте родной речи, умение двумя-тремя диалектизмами в общемязыковом контексте изобразить специфику речи персонажа — характерные чертыиспользования писателем провинциализмов в прямой речи.
В рассказе «Мужики»,где, казалось бы, самая тема требовала и оправдывала большое количестводиалектных средств языка, встречаемся в речи героев лишь с такимидиалектизмами, как шибко, добытчик, касатка, серчает, через (него), ледящий,розорвало, гладкая (в значении «упитанная», «толстая» и т.п.), летошний. [10., С. 10].
Как уже упоминалосьвыше, Чехов в своих произведениях делал все более и более тщательный отборслов. Например, в ранних рассказах из народной жизни («Злоумышленник»,«Мертвое тело» и др.) встречаются слова: «таперя», «тово»,«нешто», «сызнова», «фатера», «чаво» идр. Но в «Мужиках» и «В овраге» подобных слов уже нет. Еслиже попадается «искаженное слово», то оно отражает определенноеосмысление в народе того или иного понятия: например, вместо «избазастрахована» мужик говорит: «изба заштрафована». В этом сказываетсяжитейская практика крестьянина: ему привычнее слово «штраф», «штрафовать»,нежели «страховать».
Что же касаетсяавторской речи, то в ней (за исключением единичных случаев, связанных обычно своспроизведением в ней элементов прямой речи) диалектизмов у Чехова нетсовершенно.
Заботясь опонятности языка, о его точности и ясности, великий мастер рассказа обращался лишьк общеизвестным и общеупотребительным словам. Для слога Чехова весьма характернойчертой, сближающей его стилистическую манеру с выразительно-художественнымпочерком А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, И. С. Тургенева и др., в отличие,например, от писательской практики М. Е. Салтыкова-Щедрина, В. В. Маяковского,является очень слабое использование в изобразительных целях словарных новообразований.
Заключение
Широкое развитиетемы народа освещено на материале таких известных повестей А.П. Чехова, как «Мужики»,«Новая дача», «В овраге».
Вместо народнической идеализации,утопической веры в связь народа с интеллигенцией и надежд на то, что Россияминует капиталистический путь развития, Чехов создавал в них (в духебеллетристов-демократов 60-х годов: Н. Успенского, Решетникова, Слепцова)правдивую и суровую картину жизни деревни («Мужики»), показывалполную разобщенность народа и интеллигенции («Новая дача») и росткулаческого элемента в деревне («В овраге»). Он беспощадно правдивоизображает подавляющую нужду, нечистоту, голод в деревне, грубых, пьяных,опустившихся мужиков, деревенских женщин, озлобленных нуждой, несвободнымтрудом и заботой (баба Фекла), или запуганных, беспомощных (Марья, мать Липы),неразвитых, лишенных фантазии, равнодушных ко всему детей (Мотька).
В «Мужиках» Чехов напомнилчитателю о дореформенном времени, заставил его сравнить положение народа при крепостномправе с современным его положением. Он показал, что мужики даже жалеют окрепостном праве, так как тогда их хотя бы досыта кормили. Пользуясь рассказамисамих же мужиков, писатель заставляет современников вспомнить об отвратительныхсторонах крепостничества: наказание «провинившихся» крепостнымирозгами, ссылки в дальние деревни, развращенность, праздность.
— «Нет, воля лучше!» — говоритодна из самых забитых женщин в повести Марья, — и в этих словах чувствуетсяотношение самого автора. Чехов, однако, не склонен преувеличивать значение той «воли»,которую получил русский крестьянин после 1861 года. Он видит, что положениенарода стало еще более тяжелым.
Невыносимую нужду, рабскую неволю,беззащитность народа показывает писатель в повести «Мужики» и врассказе «В овраге».
Он рисует здесь корыстолюбивых, жадных,развратных, ленивых чиновников, наезжающих «в деревню только затем, чтобыоскорбить, обобрать, напугать». Чехов видит и таких чиновников, которыедействуют послереформенное время новыми методами. Например, становой пристав в «Мужиках»не похож на прежних грубых чиновников-самодуров, он «обходителен»,немногословен, тих. Но Чехов подчеркивает его бюрократическое,холодно-равнодушное, презрительное отношение к мужику.
Чехов понимал, что в его время действуютзаконы сильных, имеющих власть («все… захватили богатые и сильные»).Он показал, как деревенские богатеи Цыбукины («В овраге») обманывали,«обижали народ», обецсенивали его труд, пользовались егобеззащитностью.
Рисуя бесправную, «бедную событиями»несчастливую жизнь крестьян, Чехов заставлял читателя угадывать за жестокостью,грубостью мужиков добрые и мягкие сердца, лишь ожесточенные жизнью, замечатьодаренность людей из народа (рассказы бабки).
А в рассказе «Новая дача»Чехов показал, что между интеллигенцией и простыми мужиками нет общего языка. Векаминакоплявшаяся враждебность народа к «господам», которую нельзяпогасить никакой барской филантропией, ясно раскрывается в этом рассказе.
Чехов много работал над своими «деревенскимиповестями». Он не допускал в них местных словечек, подчеркнутогопросторечья. И все используемые художественные приемы служат для раскрытияхарактеров произведения.
Библиография
1. Александров, Б.И. Семинарий поЧехову [Текст]: пособие для вузов / Б.И. Александров. – М., 1957. – С. 316.
2. Аусем, И.А. О синтаксисе прозыпозднего Чехова [Текст] / И.А. Аусем. // Русская речь. – 2005. — №1. – С.18-23.
3. Афанасьев, Э.С. Гоголь – Чехов:эстетика «малых величин» [Текст] / Э.С. Афанасьев. // Литература вшколе. – 2007. — №10. – С. 2-4.
4. Афанасьев, Э.С. Творчество А.П.Чехова: реабилитация повседневности [Текст] / Э.С. Афанасьев. // Литература вшколе. – 2007. — №3. – С. 2-6.
5. Бердников, Г. А.П. Чехов.Идейные и творческие искания [Текст] / Г. Бердников. – 3-е изд., дораб. – М.:Худ. лит., 1984. – С. 391-425.
6. Витанова, Т.И. Письма А.П.Чехова [Текст] / Т.И. Витанова. // Литература в школе. – 2008. — №8. – С. 33.
7. Горький, М.А. По поводу новогорассказа Чехова «В овраге» [Текст] / М.А. Горький. // М. Горький и А.Чехов. Статьи, высказывания, переписка. – М.: Гослитиздат, 1951. – С. 121-126.
8. Головачева, А.Г. А.П. Чехов иКрым: поэтика и поэзия диалога [Текст] / А.Г. Головачева. // Литература вшколе. – 2008. — №2. – С. 7-11.
9. Грачева, И.В. Язык ассоциаций втворчестве А.П. Чехова [Текст] / И.В. Грачева. // Русская речь. – 2001. — №1. –С. 3-11.
10. Гущин, М. Творчество А.П. Чехова[Текст] / М. Гущин. – Харьков, 1954. – С. 168-194.
11. Дерман, А. Москва в жизни итворчестве Чехова [Текст] / А. Дерман. – М., 1948. – С. 122-132.
12. Драгунский, Д. Соседи. Конспектыо Чехове [Текст] / Д. Драгунский. // Октябрь. – 2007. — №1. – С. 163-178.
13. Елизарова, М.Е. ТворчествоЧехова и вопросы реализма конца XIX века [Текст] / М.Е. Елизарова. – М., 1958.– С. 345.
14. Изотова, Н.В. О ситуации общенияв диалогах прозы А.П. Чехова [Текст] / Н.В. Изотова. // Русский язык в школе. –2005. — №2. – С. 72-75.
15. Калугина, М.Л. Летопись жизни итворчества А.П. Чехова. Т. 1. 1860-1888. [Текст] / М.Л. Калугина. – М., 2000.
16. Катаев, А.Б. Ибсен и Чехов:открытия и трагедия [Текст] / А.Б. Катаев. // Филологические науки. – 2007. — №3. – С. 78-89.
17. Катаев, В.Б. Сложность простоты.Рассказы и пьесы Чехова [Текст] / В.Б. Катаев. – М., 1998.
18. Катаев, В.Б. Чехов плюс… [Текст]/ В.Б. Катаев. — М., 2004.
19. Крылова, Е.О. Метафорическоепредставление тоски в прозе А.П. Чехова [Текст] / Е.О. Крылова. //Филологические науки. – 2008. – №3. — С. 16-25.
20. Линков, В. Ничто не проходитбесследно [Текст] / В. Линков. // Вопросы литературы. – 2005. — №3. – С.293-305.
21. Мережковский, Д.С. Грядущий хам.Чехов и Горький [Текст] / Д.С. Мережковский. // А.П. Чехов: pro et contra.Творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX – начала XX в. (1887-1914). –СПб., 2002.
22. Морозов, Н.Г. Своеобразиереализма в повести А.П. Чехова «Мужики» [Текст] / Н.Г. Морозов. //Литература в школе. – 2004. — №11. – С. 16-20.
23. Муратова, К. Мировое значениерусской литературы и искусства [Текст] / К. Муратова, Е. Привалова. – Л., 1945.
24. Некрасова, Н.А. Собраниесочинений. В 12 т. Т.1. [Текст] / Н.А. Некрасов. – М., 1948. – С. 147.
25. Неминущий, А. Метаморфозы иконыв художественном мире Чехова [Текст] / А. Неминущий. // Звезда. – 2004. — №7. –С. 45.
26. Островский, А.И. А.П. Чехов илитературный процесс. 19-20 вв. [Текст] / А.И. Островский. – М., 2003.
27. Паперный, З. А.П. Чехов. Очерктворчества [Текст] / З. Паперный. – М., 1954. – С. 148.
28. Паперный, З. Записные книжкиЧехова [Текст] / З. Паперный. – М.: Сов. писатель, 1976. – С. 155.
29. По поводу нового рассказа Чехова«В овраге» [Текст] // М. Горький и А. Чехов. Статьи, высказывания,переписка. – М.: Гослитиздат, 1951. – С. 121-126.
30. Покровский, П. А.П. Чехов. Егожизнь и сочинения [Текст] / П. Покровский. – М., 1907.
31. Покровский, В. А.П. Чехов.Сборник историко-литературных статей. – М., 1907. – С. 715-739.
32. Прокурова Н.С. А.П. Чехов и Л.А.Авилова [Текст] / Н.С. Прокурова. // Литература в школе. – 2004. — №7. – С.23-28.
33. Родина, Г.И. Зудерман и А.П. Чехов[Текст] / Г.И. Родина. // Филологические науки. – 2005. — №4. – С.
34. Рыжкова, Т. Рассказы А.П. Чеховаи их интерпретации на уроках литературы [Текст] / Т. Рыжкова. // Литература. –2007. — №2. – С. 1-35.
35. Семкин, А. Так был ли Чеховморалистом? [Текст] / А. Семкин. // Нева. – 2007. — №9. – С. 181-191.
36. Сендерович, С. Чехов – с глазуна глаз. История одной одержимости Чехова [Текст] / С. Сендерович. – СПб.,1994.
37. Скатов, Н.Н. «Нужен Чехов…»[Текст] / Н.Н. Скатов. // Литература в школе. – 2004. — №7. – С. 2-4.
38. Станиславский, К.С. Статьи.Речи. Беседы. Письма. [Текст] / К.С. Станиславский. – М.: Искусство, 1953.
39. Сухих, И. Чехов сегодня и всегда[Текст] / И. Сухих. // Литература. – 2007. — №8. – С. 2-5.
40. Творчество А.П. Чехова [Текст]:сборник статей. – М., 1956.
41. Телешев, Н.Д. Записки писателя.Избранные сочинения. Т. 3. [Текст] / Н.Д. Телешев. – М.: Гослитиздат, 1956.
42. Толстая, Е. Поэтика раздражения:Чехов в конце 1880-х – начале 1900-х гг. [Текст] / Е. Толстая. – М., 1994.
43. Убогий, А. Русский путь Чехова [Текст]/ А. Убогий. // Наш современник. – 2004. — №7. – С. 216-228.
44. Французова, Н.В. «Футлярный»герой А.П. Чехова: истоки и развитие [Текст]: автореф. дисс. / Н.В. Французова.– СПб, 1995. – С. 17.
45. Чехов, А.П. Собрание сочинений.Т.9. [Текст] / А.П. Чехов. – С. 578-584.
46. Чехов, А.П. Записные книжки.Собрание сочинений. Т.12. [Текст] / А.П. Чехов. – С. 201-203.
47. Чехов, А.П. Письма. Собраниесочинений. Т.18. [Текст] / А.П. Чехов. – С. 283.
48. Чехов, А.П. В овраге – Невеста[Текст] / А.П. Чехов. – М.: Гослитиздат, 1953. – 56с.
49. Чехов и Германия [Текст] / подред. В.Б. Катаева. – М., 1996.
50. Чехов и его среда [Текст] / подред. Н.Ф. Бельчикова. – М., 1930.
51. Чехов и романтизм [Текст] // Кистории русского романтизма. – М.: Наука, 1973. – С. 492-493.
52. Чеховиана: Чехов в культуре 20века [Текст] – М., 1993.
53. Чуковский, К.И. О Чехове.Человеке и мастере [Текст] / К.И. Чуковский. – 3-е изд. – М., 2007. – 207 с.
54. Шиловских, И.С. «Осколки — моя купель, а Вы – мой крестный батька…»: О некоторых аспектах творческихвзаимоотношений А.П. Чехова и Н.А. Лейнина [Текст] / И.С. Шиловских. //Филологические науки. – 2002. — №1. – С. 13-18.
55. Южин-Сумбатов, А.И.Воспоминания, записи, статьи, письма [Текст] / А.И. Южин-Сумбатов. – М.-Л.:Искусство, 1941.