Т.Т.Давыдова
(Московский государственный университет печати)
ЗАМЯТИН«ДИОНИСИЙСТВУЮЩИЙ»
(РОМАН«МЫ» И КУЛЬТУРА «СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА»)
Вромане-антиутопии «Мы» /1921-22/ опосредованно отразилась широкораспространенная в литературе «серебряного века» ницшевская концепцияаполлонизма-дионисизма как двух универсальных начал бытия и культуры.Аполлоновское начало — созерцательное, логически-членящее,односторонне-интеллектуальное; дионисийское — «жизненное»,оргиастически-буйное и трагическое. Произведение Замятина связано также ссимволистским неомифологизаторством. Поэтому автора романа-антиутопии«Мы» условно можно назвать Замятиным дионисийствующим, как сделал в1923 г. сибирский критик Я. Браун, высоко оценивший это произведение (см.: 1).Вслед за Брауном о мотивах дионисийства и прадионисийства в «Мы»упомянули Б.А. Ланин, Н.М. Малыгина. Этим мотивам уделил некоторое внимание всвоем капитальном труде и Р. Гольдт (2). Между тем одна из современных задачзамятинистики — подробная разработка данной проблемы, что поможет представить«Мы» как универсалистский роман-миф и раскрыть генетические связитворчества Замятина и шире — неореализма — с символизмом, не прервавшиеся итогда, когда это модернистское течение перешло в «латентную» фазусуществования (Клинг О.А. См.: 3).
Встатье «О синтетизме» /1922/ Замятин, обосновывая теорию неореализма,или синтетизма, связывал лежащий в основе неореалистического стилевого теченияхудожественный принцип синтеза с философией Ницше. В статье «О литературе,революции и энтропии» /1923/ писатель назвал Ницше, наряду с Достоевским иШопенгауэром, гениальным философом (см.: 4). (Эти цитаты приведены и Э.Бэррэтом и Р. Гольдтом. См.: 5).
Ницшевскаяконцепция аполлонизма-дионисизма была известна Замятину по работе«Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм» /1871/, переведеннойна русский язык в 1900-е гг., а также по романам Ф. Сологуба «Мелкийбес» и А. Белого «Петербург», содержащим рецепцию идей Ницше иповлиявшим на замятинское творчество. (Не случайно в статьях об этих двухписателях Замятин видел в них, подобно другим символистам, предшественниковнеореализма.)
Вромане «Мы», как и у Ницше и у автора «Петербурга»,дионисийство и аполлонизм являются двумя общебытийными началами, хотя Замятин ине употребляет данные термины. Их символизируют герои замятинского романа-мифа.При этом Замятин, следуя неореалистическому художественному принципу синтеза,соединяет данные начала с естественнонаучными понятиями энергии и энтропии.
Наоснове открытий немецких ученых-естественников Ю.Р. Майера и В. ОствальдаЗамятин в биографии «отца» термодинамики Майера и в статье «Олитературе, революции и энтропии» писал о двух космических универсальныхзаконах — сохранения энергии («багровый закон» революции) и ее«вырождения» («синий, как лед», закон энтропии) (см. также:Р. Гольдт, 6). Энергийное начало, помноженное на ницшевскую идею дионисийства,которую Замятин трактует по-своему (см. ниже), заменило атеисту Замятину«умершего Бога». Это энергийно-дионисийское общебытийное началопредставляло для писателя высшую ценность бытия. А своего рода«демоном» стала энтропия (однообразие, одинаковость), с которойписатель соединил ницшевское аполлоническое начало, подменив при этом тотпринцип индивидуации (личностного начала), который оно несет у Ницше, принципомколлективистским. Энтропийно-аполлоническое начало Замятин страстно обличал,где бы его ни находил, утверждая, что «догматизация в науке, религии,социальной жизни, в искусстве — это энтропия мысли » (с. 387,388).
Оставаясьсторонником идеи бесконечной революции, после Октября Замятин стал вместе с темполитическим «еретиком», слева критиковавшим правительствобольшевиков за то, что оно утратило, по его мнению, былую революционность,энергийность. Одаренный способностью пророчества, Замятин уже в первыепослереволюционные годы заметил в жизни советского общества энтропийныетенденции, которые должны были усилиться в будущем. Прежде всего это — нивелирование индивидуальности и возведение коммунистического мировоззрения вранг новой религии. Подобные явления сатирически воссозданы игиперболизированыв антиутопии «Мы».
Повествовательи главный герой этой антиутопии Д-503 находится в начале романа «подзнаком Аполлона», требующего, в трактовке Ницше, самопознания и меры.Строитель «Интеграла» анализирует в своем дневнике собственныечувства и мысли и, являясь в начале романа законопослушным гражданином ЕдиногоГосударства, восторженно рассказывает о его порядках и системе ценностей, о егоруководителе, Благодетеле. Восхищение повествователя, в частности, вызываетдоведенный в государстве до абсурда принцип равенства. Но читатель понимает — такой распорядок несет в себе уравниловку, то есть энтропию.
Самоестрашное в замятинском антимире в том, что энтропия пронизывает святая святыхиндивидуума — личную жизнь, мышлениеи, в частности,мировоззрение. Последнее видно во время ежегодных выборов главы Государства,когда все голосуют постоянно за одного и того же кандидата — Благодетеля.
Неслучайно действие замятинском антиутопии происходит в основном в городе, вкотором преобладают искусственность, геометрически-рациональный принцип единойпланировки, напоминающие образ русской столицы из романа А. Белого«Петербург». Даже внешний облик антигероя Благодетеля и большинства«нумеров» соответствует «квадратной гармонии» города, вкотором царит однообразие, или энтропия.
Технократическомугороду-государству, подтверждающему слова Ницше о градостроителе Аполлоне,противостоит в романе низший мир за Стеной — природный, населенный«естественными» людьми и являющийся носителем энергии. Он напоминаетмир древнегреческих дионисийских мистерий, а огромная толпа, окружающаяпопавшего сюда Д-503, похожа на участников дионисийской оргии.
В27-й записи из романа «Мы» яркая картина праздничного дионисийскогокульта талантливо нарисована с помощью лейтмотивных метафорически-символическихобразов огня и опьяняющей влаги. Здесь и сравнение деревьев со свечками, иметафора «сердце - ослепительный, малиново-тлеющий уголь» (с.102,105), относящаяся к крылатому юноше, в честь которого революционнаяорганизация носит имя «Мефи». Д-503 пьянеет от того, что его каксторонника революционерки I-330 ликующе поднимают наверх, к ней, он пьет«сладкие, колючие, холодные искры» и благодаря всему этому испытываетэкстаз, или кратковременное священное безумие. I-330 призывает разрушить«Стену — все стены — чтобы зеленый ветер из конца в конец — по всейземле», то есть чтобы соединить верхний и нижний миры (с.104). В этомэпизоде героиня-революционерка ассоциируется с Дионисом, выступающим, по Ницше,порой под маской борющегося бога (см.: 7).
Подвлиянием I-330 замятинский герой поддерживает анархический,«безумный» план своей любимой по захвату «Интеграла», с помощьюкоторого «Мефи» хотели добиться свободы для всех «нумеров».Теперь Д-503 сознательно отказывается от «аполлонической», энтропийнойстихии, преобладающей в Едином Государстве, во имя обретения индивидуальности,а значит, свободы и любви. Раньше, в моменты физического соединения с любимой,Д-503 чувствовал, как тают ограничивающие его в пространстве грани, как онисчезает, растворяется и в I-330, и во всей Вселенной, образуя единое целое сдикими дебрями за Зеленой Стеной (записи 13 и 23). Это ощущение близкоописанному Ницше дионисийскому состоянию «с его уничтожением обычных пределови границ существования », содержащему в себе «некоторыйлетаргический элемент, в который погружается все лично пережитое впрошлом» (Ницше, с.82). А в эпизоде за Зеленой Стеной впервые в жизниД-503 чувствует себя отдельным существом: " я перестал бытьслагаемым, как всегда, и стал единицей" (с.104). Иными словами, он стал I,так как графическое осмысление ее имени — «единица», символизирующаяличностькаксамосознающее «я». (Существенно и то, чтоимя героини по-английски означает «я», противопоставленное заглавиюромана. Замятин, работавший в Англии, знал английский язык.) В этом, кстати,важное отличие между замятинской и ницшевской трактовками дионисийской стихии:для немецкого философа дионисийское состоит в оргиастическом самоуничтожении,то есть разрушении принципа индивидуации.
Втаком понимании энергии, или дионисийства Замятин ближе теоретикумладосимволизма Вяч.И. Иванову, писавшему в статье «Кризисиндивидуализма» /1905/, что «истинная анархия есть безумие,разрешающее основную дилемму жизни, „сытость или свобода“ — решительнымизбранием „свободы“. Она соберет безумцев .Они зачнут новый дифирамб, и из нового хора (как было в дифирамбе древнем)выступит трагический герой» (8). Да и единение с природой, друг другом,членами «Мефи», «лесными» людьми у дионисийствующихперсонажей Замятина напоминает и описанное Ницше состояние участниковдионисийской оргии (9), и ивановскую соборность. Замятин интуицией художникапочувствовал ту же тенденцию в жизни человечества ХХ в., которую обозначилИванов. Последний отмечал, что в лаборатории жизни вырабатывается некоторыйсинтез личного и соборного начал. При этом есть и существенное отличиеатеистического миропонимания Замятина от ивановской теории соборности, которая,как справедливо заметил Л. Геллер, «метафизична и отмечена мистицизмом»(10).Кроме того, Замятин переносит аполлоновско-дионисийскую дихотомиюна естественнонаучную почву.
Авторуромана «Мы», как и I-330, дорого то, что «естественные»,«дионисийские» люди, в отличие от «аполлонических»«нумеров», свободны и органично слиты с природным миром. Но все-такичеловеческая природа первых несовершенна, как и натура «нумеров»:«лесные» люди необразованны, их анархическое общество несет в себевоспетую символистами В.Я. Брюсовым и А.А. Блоком «варварскую» стихиюдионисизма.
Вотличие от этих писателей, Замятин мечтал о создании совершенного, абсолютносвободного, гармоничного человека, который может появиться при условии, что вего индивидуальности органично «синтезируются» какэмоционально-иррациональное,природное, таки рациональное, породившее машинную цивилизациюначала. Мечты Замятина воплотились в размышлениях Д-503 о «лесных»людях и «нумерах» как о двух половинах распавшегося целого: «Ктоони? Половина, какую мы потеряли, Н и О — а чтобы получилось Н О — ручьи, моря,водопады, волны, бури — нужно, чтобы половины соединились...» (с.109).Такое воплощение в романе «Мы» обрела центральная творческая идеяписателя — идея синтеза. Но синтез этих двух начал — дело далекого будущего. Вхудожественном же мире романа противоположности, о которых идет речь,несоединимы, и в этом проявляетсяантиутопическое жанровоесодержание. Аполлонически-энтропийное начало дает счастье или хотя бы егоподобие — благополучие, дионисийски-энергийное, революционное — свободу,чреватую трагедией.
Сбольшим трудом под влиянием I-330 строитель «Интеграла»пересматривает свои философские, политические и эстетические взгляды, внушенныедогмами Единого Государства. Показателен эпизод, когда у Д-503 во времяисполнения I-330 Cкрябина возникает следующая ассоциация: " дикое,несущееся, попаляющее солнце — долой все с себя — все в мелкие клочья"(с.14). Здесь значимы мотивы дикого движения, срывания одежд и разрываниявсего, напоминающие действия менад. Слушая эту явно дионисийскую музыку, геройприобщается, как сказал бы Ницше, к подлинной идее мира (Ницше, с.143), кдионисийской трагедии.
Но,не удержавшись на этой трагической высоте, Д-503 отрекается от своих«еретических» идеалов и утрачивает энергийное,«дионисийское» начало. Если Д-503 в конце концов выбирает «счастье»,то удел других героев романа — свобода, со всеми ее трагическими последствиями.
Таковыучастники «Мефи», среди которых выделяется I-330, показанная крупнымпланом. В образе I-330, в отличие от характера Д-503, раскрытого изнутри, спомощью приемов реалистической типизации, преобладает условность, свойственнаяобразам героев символистских неомифологических романов Сологуба «Мелкийбес» и А. Белого «Петербург». Поэтому I-330 ассоциируется сДионисом в отличающихся друг друга интерпретациях Ф. Ницше и Вяч.И. Иванова.Первый из них связывал этого языческого бога с Антихристом и жестоким античнымдемоном (Ницше, с.54, 94), а по мнению второго, создавшего христианско-дионисийскиймиф (Э. Клюс), «эллинская религия страдающего бога»предшествовалахристианству (см.: 11). По мнению Э. Клюс, Иванов устанавливает параллель междудионисийской оргией и христианским распятием (см.: 12). У замятинской героиниесть и черты бунтаря-дьявола в христианском понимании.
СМефистофелем замятинскую героиню-революционерку сближает прежде всего то, чтоона — враг покоя и застоя. Но есть и отличия между этими персонажами. Впротивоположность Мефистофелю, I-330 не презирает, а любит людей и намереваетсяих спасти, однако ее любовь, по словам Замятина, особая,«ненавидящая». Чего стоит хотя бы жестокая программа I-330,собирающейся, в случае победы повстанцев, насильно выгнать всех граждан ЕдиногоГосударства за Зеленую Стену, где бы они в суровых природных условияхприспосабливались к «естественной» жизни! Таким образом, еслиНицше связывал дионисийское освобождение от оков личности с умалениемполитических инстинктов (см.: Ницше, с.139), то у Замятина, напротив,«дионисийство» I-330 и других «Мефи» — такая же важнаясфера личностного самовыражения, как и революционность.
ГотовностьI-330к революционному подвигу подчеркивается в романе постояннойсимволической деталью внешности героини, лицо которой словно перечеркнутокрестом. I-330, по мысли Замятина, должна ассоциироваться также с приносящимсебя в жертву ради любви к людям Христом.
Понятьэту по-модернистски гротескную двойственность натуры I-330 помогают, помиморомана, и статьи писателя.
Так,в статье Замятина«Рай» /1921/ Сатана предстает учителемсомнений, вечных исканий, вечного бунта, а в черновом наброске замятинского письмаК.А. Федину Мефистофель характеризуется как величайший в мире скептик иодновременно романтик и идеалист, который всеми своими дьявольскими ядами«разрушает всякое достижение, всякое сегодня потому, что онвтайне верит в силу человека стать божественно-совершенным» (13). Писательздесь переосмысливает в модернистском направлении давнюю литературную традицию,так как в противоположность ортодоксальной картине мира в замятинском антимиреблаго связано с дьяволом (ср. с мнением Т. Эдвардса, считающего«Мефи» носителями добра: 14).
Близкик процитированным выше строкам из замятинской публицистики ивысказыванияI-330, героини-философа, идеолога, об энтропии, энергии и революции,составляющие суть мировоззрения и самого Замятина. «Вот: две силы в мире — энтропия и энергия. Одна — к блаженному покою, к счастливому равновесию; другая- к разрушению равновесия, к мучительно-бесконечному движению. Энтропии — ваши предки, христиане, поклонялись как Богу. А мы, антихристиане,мы...», — учит она Д-503. Ее беседы с Д-503, как и диалог Благодетеля состроителем «Интеграла», являются ведущим жанрообразующим средствомфилософского романа. Опираясь на второе начало термодинамики, I-330интеллектуально обосновывает теорию бесконечной революции: "революции бесконечны. Только разности — разности — температур,только тепловые контрасты — только в них жизнь. А если всюду, по всейВселенной, одинаково теплые — или одинаково прохладные тела… Их надостолкнуть — чтобы огонь, взрыв, геенна. И мы — столкнем" (с.110, 116). Каквидно из этих слов, замятинская героиня-революционерка, подобно Сатане изромана Г. Уэллса «Неугасимый огонь», диалог из которого цитируетЗамятин в статье «Рай», — еще и «дух жизни», вечно борющийсяс хрустальным совершенством, то есть «аполлоническим», энтропийнымначалом.
Вовремя истязаний под Газовым Колоколом I-330 напоминает Христа на Голгофе, окотором Замятин в статье «Скифы ли?» писал так: «Христос наГолгофе, между двух разбойников, истекающий кровью по каплям, — победитель, потомучто Он распят, практически побежден».
Сопоставляягероиню-революционерку с Христом, писатель опирается на характерное для русскойреволюционнойдемократии убеждение В.Г. Белинского в том, что если бы вего время появился Христос, то он бы «примкнул к социалистам и пошел заними» (15). Как видно, в романе-мифе «еретика» Замятина Христоси Мефистофель гротескно соединены в одном синтетичном образе, олицетворяющемначало энергии и представляющем некий аналог дионисийства в двух разных интерпретациях.
Итак,в «Мы» Замятин доказал жизнеспособность ницшевской концепцииаполлонизма-дионисизма, генетически связанной в русской литературе прежде всегос творчеством символистов, но приобретшей в 1920-е гг., помимофилософско-художественной функции, еще и функцию эзопова языка. Замятиндионисийствующий с помощью понятных образованному читателю мифологемпредупреждал о начавшейся стагнации молодого советского общества, угрозетоталитаризма, а также о засилье в жизни человечества всеобщей машинизации иунификации.
Примечания
1. Браун Я. Взыскующийчеловека. Творчество Евг. Замятина // Сибирские огни. Новосибирск, 1923.Кн.5-6. С.225-241.
2. Ланин Б.А. Роман Е.Замятина «Мы». М., 1992; Ланин Б.А. Русская литературная антиутопия.М., 1993; Малыгина Н.М. «Мы» // Энциклопедия литературныхпроизведений. М., 1998. С.303-304; Goldt R. Thermodynamik als Textem Der Entropie-satz als poetologischeChiffre bei E.I.Zamjatin. Mainz, 1995.S.153-154. В общем виде о наличии в замятинском творчестве 1920-х гг. идейНицше писала литературовед из Чикаго К. Кларк, английский замятинист Д. Ричардссвязал антихристианскую направленность «Мы» с мотивами работбазельского философа, швейцарский русист Л. Геллер усмотрел преломление ряданицшевских мотивов в замятинском «Рассказе о самом главном» и«Мы», американская славистка Э. Клюс обнаружила в«Мы» ницшеанский миф. См.: Clark K. The SovietNovel: History as Ritual. Chicago, 1981. P.152; Richards D.J. Zamyatin: ASoviet Heretic. L., 1962. P.63; Heller L. Les jeux et lesenjeux du synthetisme: Evgenij Zamjatin et son Recit du plus important //Cahiers du Monde russe et sovietique. XXYII (3/4). Juil.-dec. 1986. P.292-294;Clowes E.W. From beyond the Abyss: Nitzschean's Myth in Zamiatin's«We» and Pasternak's «Doctor Zhivago»// Nitzscheand Soviet Culture: Ally and Adversary. Ed.B.G. Rosental. Cambridge, 1984. P.313-337.
3. Клинг О.А. Эволюция и«латентное» существование символизма после Октября // Вопр. лит.1999. Вып.4. С.37-64.
4. Замятин Е.И. Избранныепроизведения: В 2 т. М. 1990. Т.2.С.379, 390, 391. Ссылки на этоиздание далее даются в тексте в скобках с указанием страниц.
5. Barrat A. Revolution as Collusion: TheHeretic and the Slave in Zamyatin's We // Slavonic and East European Review. 1984. V.62. P.344-361; Goldt R. Ibid.S.153.
6. Goldt R. Ibid. 7.Ницше Ф.Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм // Ницше Ф. Сочинения: В 2т. Т.1. М., 1996. С.94. Ссылки на эту работу далее приводятся в тексте собозначением Ницше и с указанием страниц.
8. Иванов В.И. Кризис индивидуализма// Иванов В.И. Родное и вселенское. М., 1994. С.24.
9. Ср. у Ницше: «Подчарами Диониса вновь смыкается союз человека с человеком; природа сновапразднует праздник примирения с человеком»(с.62).
10. Геллер Л. СинтетизмВячеслава Иванова // Геллер Л. Слово мера мира. Сб. статей о русской литературеХХ века. М., 1994. С.179.
11. Иванов В.И. Дионис и прадионисийство. СПб., 1994.
12. Клюс Э. Ницше в России.СПб., 1999. 13. Цит. по: Мальмстад Д., Флейшман Л. Из биографии Замятина (новыематериалы) // Stanford Slavic Studies. Stanford, 1987. Vol.1.P.107.
14. Edwards T. Three Russian Writers and theIrrational: Zamyatine, Pilnyak and Bulgakov. Cambridge, 1982. P.54.
15. См.: Достоевский Ф.М.Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1980. Т.21.С.10.Ср. ссуждением основателя «мистического анархизма» Г. Чулкова о том, что«Христос был крайним революционером». Цит. по: Клюс Э. Ницше вРоссии. С.140.
Аннотацияна статью Т.Т. Давыдовой (МГУП) «Замятин „дионисийствующий“(роман „Мы“ и культура „серебряного века“)»
Статьякандидата филологических наук Т.Т. Давыдовой посвящена творческой рецепциимотивов работы Ф. Ницше «Рождение трагедии, или Эллинство ипессимизм» в неореалистическом романе-антиутопии Е.И. Замятина«Мы».
Встатье утверждается, что эта работа Ницше повлияла на русскихписателей-символистов Ф.К. Сологуба, А. Белого, Вяч.И. Иванова, а такжеЗамятина, испытавшего воздействие символистских идей и поэтики.
Наосновании анализа замятинских романа и статей показано, что мотивы и идеиработы Ницше воздействовали на Замятина двумя путями: непосредственно иопосредованно (через творчество символистов).
Сущностьюавторского универсалистского мифа в романе «Мы» стали идеи немецкихученых — «отца» термодинамики Ю.Р. Майера и представителя энергетизмаВ. Оствальда. У Замятина это — представления о двух универсальных законах — энтропии и энергии, синтезированные в романе с ницшевскими представлениями обаполлоническом и дионисийском началах. Характеры героев «Мы»символизируют эти два общебытийных начала.
Встатье обрисованы и отличия трактовки дионисийского начала у Замятина от егоинтерпретаций у Ницше и Вяч. Иванова.