Автобиографичность творчества М. Цветаевой

СОДЕРЖАНИЕ
Введение
I. Хроника семьи Цветаевой в документах,воспоминаниях и свидетельствах современников
1. Личность, мировоззрение, жизненный итворческий путь Ивана Владимировича Цветаева Марины Александровны Мейн
2. Семья Цветаевых – союз творческихиндивидуальностей
II. Автобиографическая проза М.И. Цветаевой васпекте постижения истоков ее творческой самобытности
1. Характеристика семейного уклада и осмыслениероли матери в очерке «Мать и музыка»
2. Очерк «Отец и его музей». Значение отца вформировании бытового и душевно-духовного уклада жизни М.И. Цветаевой
3. Влияние Пушкина на цветаевское видение вещей(«Мой Пушкин» как уникальный опыт оценки)
III. Семейная тема в поэзии М.И. Цветаевой
Заключение
Библиографический список

Введение
Начальнойструктурной единицей общества, закладывающей основы личности, является семья.Она связана кровными и родственными отношениями и объединяет супругов, детей иродителей, включающих одновременно два, три, а иногда и четыре поколения: папа,мама, их дети, бабушка и дедушка, внуки и правнуки…
Именнородители являются первыми воспитателями, имея самое сильное влияние на детей;именно им самой природой отдано преимущество в воспитании детей. С первых днейпосле рождения, когда ребенок еще беспомощен и нуждается в элементарном уходе,он усваивает родительские интонации, воспринимает эмоциональную атмосферусемьи, учится слушать и слышать, откликаться на ласку, ценить красоту.
Первыетребования к личности человека и его поведению как результату семейноговоспитания мы находим уже в библейских заповедях: не убий, не укради, будьпочтительным к родителям и старшим и другие.
Такимобразом, семья – это взаимодействие родителей и детей, направленное наформирование лучших человеческих качеств у ребенка. Родители для детей – это,как правило, жизненный идеал, ничем не защищенный от детского пристальногоглаза; дети хотят быть похожими на своих родителей, хотят связать свою взрослуюжизнь с человеком, похожим на маму, папу.
Каждыйребенок невольно и неосознанно повторяет своих родителей, подражает им. Именнодети несут в себе заряд той социальной, духовной, нравственной среды, в которойживет семья.
От того, какналажено исполнение всех семейных правил и традиций, как складываютсявзаимоотношения, зависит направленность и характер семейного воспитания.Отношения в семье формируют в ребенке соответствующие черты характера иличностные качества. Фактор личной жизни родителей, характер их отношений междусобой и с детьми является определяющим в процессе становления ребенка какличности.
Семья – этовечная общечеловеческая ценность, «начало всех начал» для ребенка, своеобразныймикромир со своими закономерностями и правилами.
Всеперечисленными нами выше характеристики семьи не являются требованием момента –это истины, устоявшиеся в течение долгого времени; они были, есть и будут.Семья в этом отношении, достаточно статичная единица, и значение ее в любуюисторическую эпоху и в любой социальной обстановке неизменно.
Семья,являясь платформой для строительства гармонически развитой личности,накладывает отпечаток на эмоционально-нравственное восприятие мира, формируя ипсихическую «среду» человека.
Несомненентот факт, что личность вообще формируется в первую очередь в рамках семьи.
МаринаИвановна Цветаева – литературный гений ХХ века. Весь ее нелегкий творческийпуть увенчан легендами и представляет перед нами как необычная история жизни.Среди многих имен в русской литературе она отличается тем, что глубокоиндивидуальна и личностна в своем творчестве. За обилием форм и течений она непотеряла того, что отличает человека и художника. Это порыв души поэта.
Целью нашейработы является рассмотрение семьи Марины Цветаевой в двух аспектах:
1. Семья какфактор и среда формирования творческой личности;
2. Семья каксредоточие мотивов творчества художника Марины Цветаевой.
Мы выявляемвсе реалии, факты и свидетельства современников Марины Ивановны, действительныепереживания членов семьи и ее самой, которые впоследствии найдут своепоэтическое преломление в творчестве Марины Ивановны Цветаевой.
Изучениесемьи художника не только как реально существовавшей формирующей среды, но икак средоточия мотивов его лирики – вот ракурс рассмотрения вопроса о ролисемьи в жизни человека.
В даннойработе сделана попытка исследования фактов истории семейной жизни Цветаевых;условий, послуживших основой для формирования семьи, особенностей уклада имировосприятия цветаевского дома.
В этой связибыли изучены и фрагментарно воспроизведены воспоминания современников МариныЦветаевой: В.В. Розанова, А. Жернаковой-Николаевой, М. Сломина,С.И. Липеровской, Э.Л. Миндлина, Н.В. Резниковой – а также членов её семьи– Валерии Цветаевой, Анастасии Цветаевой, Ариадны Эфрон.
Семья,занимающая главенствующее место в жизни в период детства и юности, преломляясьчерез личностное восприятие, становится темой творчества Марины Цветаевой.
ПрозаЦветаевой, в этом случае, не что иное, как биография творца. Героями еепроизведений становятся реально существовавшие люди, более того, люди,оказавшие огромное влияние на формирование ее как творчески одаренной личности– это Мария Александровна Мейн (очерк «Мать и Музыка»), Иван ВладимировичЦветаев (очерк «Отец и его Музей»), Александр Сергеевич Пушкин (очерк «МойПушкин»). Эти произведения дают полную картину среды, «родившей» гения.Говорить о достоверности и индивидуальности образов позволяет тот факт, что всвоей автобиографической прозе Марина Цветаева выступает как исследовательсвоего детства, родителей, среды, времени.
Примечательно,что прозу и поэзию Марины Цветаевой объединяет родство мотивов: поэзия и проза– различное воплощение одних и тех же переживаний, восприятия действительности.Автобиографическая проза требует от писателя максимальной объективности вотражении жизненных реалий, а поэзия – средство самораскрытия.
Черезавтобиографическое повествование Марина Цветаева вводит нас в мир своей семьи,чтобы показать, как её захлестнула «стихия», унесшая в мир поэзии.
Мир семьи, авместе с тем и детства – казалось бы, очень замкнутый – в творчестве МариныИвановны существует внутри круга ее основных раздумий тех лет: О Поэте,Времени, Человеке с его соотнесенностью с действительностью.
Поэтическоетворчество Цветаевой освещено избирательно: прежде всего стихотворения,посвященные теме семьи, отражающие действительные события и переживания поэта,мотивы, общие для автобиографической прозы и поэзии; психологическая сторонацветаевского творчества, обусловленность выбора художественно-изобразительныхсредств, приемов, отдельных образов.
Изучением МариныЦветаевой как поэта, прозаика занимались известные литературоведы В. Швейцер,А. Саакянц, И. Кудрова, Г. Седых, А. Белова, М. Маслова; результатыисследования которых отражены в данной работе.
Такимобразом, для своего исследования мы избрали три группы объектов:
документальныесвидетельства о семье Цветаевых;
автобиографическаяпроза Марины Ивановны Цветаевой, воссоздающая семью как формирующую среду идетство как пору становления;
- отдельныепоэтические тексты, раскрывающие семейную тему.
В процессеработы решаются следующие взаимосвязанные задачи:
– осуществитьобзор документальных свидетельств о семье М.И. Цветаевой;
– рассмотретьотдельные прозаические произведения М.И. Цветаевой с точки зренияавтобиографизма;
– на основеанализа автобиографической прозы выявить наиболее значимые факторы становленияличности художника М.И. Цветаевой;
– сопоставитьидейную и жанрово-стилевую специфику очерков–эссе «Мать и Музыка», «Отец и егомузей», «Мой Пушкин»;
– обозначитьсквозные мотивы прозы и поэзии М.И. Цветаевой, определяемые и связанныетемой семьи.
Работасостоит из введения, трех глав, заключения и перечня литературы.
 

ГлаваI. Хроника семьи Цветаевых в документах, воспоминаниях исвидетельствах современников
 
1.Личность, мировоззрение, жизненный и творческий путь Ивана ВладимировичаЦветаева и Марии Александровны Мейн
 
Красноюкистью
Рябиназажглась,
Падалилистья,
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День былсубботний:
ИоанБогослов.
Мне и доныне
Хочетсягрызть
Жаркой рябины
Горькуюкисть.
М. Цветаева
Эти стихипереносят нас в Москву, где 26 сентября 1892 года, в семье профессораМосковского университете Ивана Владимировича Цветаева родилась дочь Марина. Еёжизненный путь был очень непрост. Живя в сложное время, Цветаева отдавала даньтруду поэта, невзирая на часто нищее существование, многие бытовые неурядицы итрагические события, буквально преследовавшие её. Но быт побеждало бытие,выраставшее из упорного, подвижнического труда.
Результат –сотни стихов, пьесы, более десяти поэм, критические статьи, мемуарная проза, вкоторой Цветаева сказала все о себе самой. Марина Цветаева создала совершеннонеповторимый литературный мир и свято верила в музу: “Стихам моим – всегдабудет хорошо”.
Судьба,сплетение роковых событий и мимолетных мгновений – все это нанизывается какбусины на нить жизни, а узелком, держащим на себе это многообразие, являетсясемья; именно с неё начинается путь каждого, именно она определяет дорогудлиною в жизнь.
Семья, каквечная человеческая ценность, навсегда остается главным духовным богатствомкаждой личности, а у поэтов и писателей она является той духовной основой,которая влияет на его творчество.
МаринаЦветаева признана “кометой” поэзии, вспыхнувшей на небесах русской литературы,когда ей было всего восемнадцать лет. Но позднее она стала и великолепнымпрозаиком. Особенностью прозы Цветаевой является автобиографический характерпроизведений. Именно в этой составляющей её литературного наследия, как наладони, сменяя друг друга, просматриваются события её жизни: семья, детство,родители, друзья, творчество, любовь… В них вся полнота эмоциональныхпереживаний, глубина душевной боли и искренность моментов счастья (“Мать иМузыка”, “Отец и его Музеи”, “Мой Пушкин” являются ярчайшим подтверждением этоймысли).
Самостоятельнаяжизнь человека начинается с детства, которое уходит корнями в семью.
Вернемся вМоскву XIX века и обратимся к исторической хронике семьи Цветаевых (этопозволит воссоздать атмосферу, сформировавшую литературного гения и нашедшуюотражение в творчестве Марины Ивановны).
Первоенемаловажное обстоятельство на которое следует указать в этой связи: родителиМарины Цветаевой были люди несхожие как по происхождению и воспитанию, так и потемпераменту и жизненным устремлениям.
ИванВладимирович Цветаев “выбился в люди” совершенно самостоятельно. Он родился 4мая 1847 года во Владимирской губернии в семье сельского священника и никогдане забывал о своем происхождении и бедности своей семьи. По семейной традицииИван Цветаев, как и его три брата, окончил Духовное училище. Он поступил воВладимирскую духовную семинарию, но в 25 лет вдруг круто изменил свою жизнь.Выйдя из семинарии, он отправился в Петербург, чтобы поступить вМедико-Хирургическую Академию, но той же осенью 1866 года стал студентомисторико-филологического Петербургского университета. Здесь нашел он своепризвание.
Иван Цветаеввскоре перешел из духовного сословия в дворянское, стал “дворянином отколокольни”, как он сам однажды не без иронии выразился.
Далее вхронологическом порядке все, что успел сделать за истекшие годы Цветаев. Онзащитил в Петербурге магистерскую диссертацию, преподавал на кафедрах Римскойсловесности Варшавского и Киевского университетов, а главное – провел болеедвух лет в заграничной командировке, собирая материалы для докторскойдиссертации. Его интересовали древние италийские языки, он был одним изпионеров в этой области.
Когда в 1877году И.В. Цветаев был избран на должность доцента кафедры Римскойсловесности Московского университета, его интересы выходили уже далеко за пределычистой филологии. Через несколько лет Цветаева пригласили заведовать гравюрнымкабинетом, а потом и предложили стать хранителем отделения изящных искусств иклассических древностей в Московском Публичном и Румянцевском музеях: здесь емуоткрылось новое поле деятельности.
Возглавив в1889 году кафедру теории и истории искусств, он возмечтал создать приУниверситете музей античного искусства и начал активно пополнять вверенные емуколлекции.
Деломзначительной части жизни И.В. Цветаева было создание Музея изящных искусств. Иэто увлекло всех старших членов его семьи. Такая атмосфера полнойзаинтересованности близких людей, конечно, очень помогала Цветаеву. В дневнике,например, читаем такую запись 22 июня 1898 года о подготовке к докладу назаседании: “… я, страшно утомленный сутолокой последних дней и этой последнейработой, ушел спать, а жена принялась перечитывать написанное и отмечать к утрувсе, что было неудовлетворительного в стилистическом или в другом отношении…”[1]
Планы посодержанию музея постепенно расширялись, и дело это поглотило почти четвертьвека жизни Ивана Владимировича. Цветаев от всех бед знал одно средство – труд.Старшая дочь потом так описывала его день: “В Москве рабочий день его начиналсяв 6 часов утра. До утреннего завтрака занимался он у себя в кабинете. Лекции вуниверситете, или на Высших женских курсах, или в консерватории шли до 1130, а в 12 часов он был ужев Румянцевском музее на ежедневной службе до 4 часов. Домой шел по совету врачапешком и соблюдал час отдыха перед обедом в 6 часов. Вечером – очередныекабинетные занятия, деловая переписка или заседания”[2].
За границейже Цветаева ожидали – бесконечные хождения по музеям, переговоры соспециалистами, заказы слепков, экспонатов.
Десять летИван Владимирович был женат на Варваре Дмитриевне Иловайской, дочери своегодруга, известного историка. Варвара Дмитриевна любила другого и вышла замуж заЦветаева, подчиняясь воле отца. Однако сумела внести в семью дух радости,праздника – и Иван Владимирович любил её всю жизнь и долгие годы не могоправиться от её внезапной кончины.
Он вторичноженился весной 1891 года. Мария Александровна Мейн была моложе него на 21 год,она родилась в 1868 году. Дочь богатого и известного в Москве человека, онахоть и не была красива, могла рассчитывать на более блестящую партию, чем вдвоестарший вдовец с двумя детьми. Виною всему был её “романтизм”.
МарияАлександровна росла сиротой, оставшись без матери девятнадцати дней, – ипоэтому неудивительно, что она взялась заменить мать Андрюше Цветаеву, тожеосиротевшему на первом месяце жизни. Мария Лукинична Бернацкая – мать МарииАлександровны, скончавшаяся в 27 лет – происходила из старинного, нообедневшего польского дворянского рода. Это давало Марине Цветаевой поводотождествлять себя с “самой” Мариной Мнишек.
МарияАлександровна росла одиноко. Ее не отдавали ни в пансион, ни даже в гимназию.Жизнь в отцовском доме была замкнутой и строгой, подруг и товарищей у неё небыло.
Мария Мейнбыла человеком незаурядным, наделенным умом, большими художественными способностями,глубокой душой. Сиротство и одиночество бросили ее к книгам; в них она нашладрузей, наставников и утешителей. Книги и музыка стали её жизнью, заменили ейреальность. Она получила прекрасное домашнее образование: свободно владелачетырьмя европейскими языками, блестяще знала историю и литературу, сама писаластихи по-русски и по-немецки, переводила с- и на известные ей языки. У нее быломузыкальное дарование. Она страстно любила природу. Казалось, в её детстве июности было все, о чем можно мечтать. Но не хватало чего-то важного: простоты,сердечности, понимания, так необходимого развивающейся душе. Отец обожал её, нобыл требователен и деспотичен. Обуревавшие ее мечты и чувства МарияАлександровна доверяла музыке и дневнику – своим единственным друзьям.Постепенно сам характер ее делался сдержанным и замкнутым.
Роковую рольв её жизни сыграл отец. “Дедушка Мейн”, которого с нежностью вспоминали обе еговнучки, дважды разбил жизнь своей дочери. Шестнадцати-семнадцати лет МарияАлександровна полюбила, как может полюбить страстная натура, живущая в миреромантических грез. Были встречи, прогулки верхом в лунные ночи. Любовь былаглубокой и взаимной, Мария Александровна могла быть счастлива. Но человек,которого она любила, был женат. Отец счел его встречи со своей дочерьюнедопустимой дерзостью и потребовал их прекращения. Развод казался ему грехом,он не признавал его. Дочь повиновалась, но годы не переставала помнить и любитьгероя своего юношеского романа. В единственной сохранившейся книжке ее девическогодневника есть такая запись: “… так любить, как я его любила, я в моей жизнибольше не буду, и ему я все-таки обязана тем, что мне есть чем помянуть моюмолодость; я, хоть и страданиями заплатила за любовь, но все-таки я любила так,как никогда бы не поверила, что можно любить!...”[3]
Ей оставалсяединственный путь – замужество. Но в этой перспективе не виделось счастья ирадости. Она думает о неизбежном замужестве почти с отвращением – дневниксохранил ее горькие мысли: “Придет время, поневоле бросишь идеалы и возьмешьсяза метлу… Тогда-то я и буду жить тем материалом, которым я теперь запаслась.Надо бы только позаботиться о том, чтобы его хватило с избытком на всю жизнь…”[4] Это многое поясняет в“странном” замужестве Марии Александровны и её последующей жизни жены и матери.Не исключено, что она избрала немолодого профессора Цветаева не только с прямойцелью заменить мать его осиротевшим детям, как считала её старшая дочь, но ипотому, что знала, что и он живет для идеалов.
В браке МарияАлександровна надеялась преодолеть и изжить свою душевную драму. Но ситуацияоказалась слишком неподходящей, Мария Александровна по молодости и неопытностине могла осознать этого до замужества. Муж тосковал о покойной жене и даже нестарался, по мнению окружающих, скрыть этого. Она ревновала к памятипредшественницы, боролась с этим чувством и не могла с ним совладать. “Мы венчалисьу гроба”, – грустно доверила она дневнику.
ИванВладимирович большую часть своего времени посвящал работе, постоянно находилсяв разъездах, и естественно, семья Цветаевых ощущала недостаток взаимногообщения.
ВалерияИвановна Цветаева обращала внимание на то, что переезды, разные пансионы,“обязательные смены мест и людей, смена привязанностей и порядков создавали удетей чувство бездомности, неустойчивости”[5]. Да и в словах МарииАлександровны, о которых вспоминает её младшая дочь, говорится что-то похожее:“Дети, жизнь идет полосами, вы это увидите… и вы вспомните мои слова!..”[6] Именно тогда, когдаобыкновенно закладываются устои, когда дом, родные, их любовь кажутся стольнепременными, существующими от века на всю жизнь. И Анастасия Ивановнапродолжает: “Наша жизнь, как перекати-поле, катится дальше”[7].
Когда летом1903 года отец приехал к младшим детям в Лозанну, чтобы перевезти их потомвместе с Марией Александровной в Шварцвальд во Фрейбург и поместить жену всанаторий, обнаружилось, что девочки очень хорошо усвоили французский язык, анемецкий язык забывают, младшая забывает и русский. В июле 1903 года И.В.Цветаев рассказывал жене своего первого тестя о Марине, которой было тогданеполных одиннадцать лет: “За Марусю даже страшно: говорит, как взрослыйфранцуз, изящным, прямо литературным языком… пишет по-русски правильно илитературнее пяти-шестиклассников в гимназиях…” И дальше с большой тревогой,которая теперь может показаться провидческой: “Экие дарования Господь ей дал. Ина что они ей! После они могут принести ей больше вреда, чем пользы”[8].
Именно втакой семье и родился литературный гений; рябина стала символом судьбы, тожепереходной и горькой; Цветаева вобрала в себя мятежную натуру матери ипреданность искусству отца.
Прошел годпосле приезда Цветаева в Лозанну. В конце 1904 года М.А. Цветаева пела вхоре во время гастролей во Фрейбурге немецкого трагика Эмиля Поссарта, наобратном пути простудилась, и болезнь уже ее не оставляла. Приехал ИванВладимирович, грянула другая беда – сообщение о пожаре в музее. И тогда же(беда не приходит одна – писал в письме к другу Иван Владимирович) девочекводили в горы, дорога обледенела, они упали, вернулись в пансион в крови.Конечно, такое падение – дело житейское, но на Ивана Владимировича это событиепроизвело гнетущее впечатление, поселило в нем тревогу и предчувствие беды.Состояние здоровья Марии Александровны ухудшилось. Она уехала в санаторий.Весной 1905 года на пасху в пансионе остались только девочки Цветаевы,остальные были на празднике у родных.
Три – а то ичетыре – года члены семьи жили врозь. Валерия Ивановна Цветаева рассказывала:“В самое тревожное время для нашего отца выяснилась необходимость вернуть семьюв Россию и среди всех дел найти для этого возможность и время”[9].
В Тарусеремонтировали дачу к возвращению совершенно больной Марии Александровны идевочек. Брат Андрей не видел их четыре года, старшая сестра – три года. Делалиспециальную пристройку для комнаты, в которой было бы удобнее МарииАлександровне. В кои-то веки вся семья была вместе.
5 июля 1906года Мария Александровна скончалась. Хоронили в Москве. А.И. Цветаева пишет:“После маминых похорон в памяти – провал”.[10] Осенью Марина – ейчетырнадцать лет – попросила определить её в интернат гимназии фон Дервиз. Всубботу приезжала домой на воскресенье. В этой гимназии не потерпели как-топроявленного Мариной своеволия, и – по воспоминаниям – она будто бы сказала:“Пойду в другую гимназию – ничего не потеряю. Уже привыкла кочевать…”[11]
После смертиматери Марина Цветаева подолгу “пропадала” в своей маленькой комнатке скрасными обоями в золотых звездах, не спускаясь вниз, не ходила гулять, никого,кроме сестры не хотела видеть. “Целый год жила без людей в своей маленькойкомнате, в своем огромном мире…” (в письме к Розанову).
Нередко,когда не хотелось идти в гимназию, пряталась на чердаке – ждала, чтобы отецушел на службу. Почти неизменным состоянием Цветаевой была тоска. Тоска и –чувство пустоты: против всех, но главное – против обыденности, будничности,буржуазности существования.
У ИванаВладимировича музей по-прежнему был основной заботой. АИ. Цветаевавспоминает об отце: “… до глубокой ночи на его большом столе, заваленномбумагами, две горящих свечи под абажуром. Его согнутая фигура над столом…“Папа, что ты делаешь?” – “Учусь, голубка…”[12]
Шло время, адом в Трехпрудном переулке все меньше и меньше объединял своих обитателей.А.И. Цветаева писала о “щуке, раке и лебеде” их дома: “… папа с егоМузеем, латынью, греческим, Андрей с мандолиной, охотничьим псом и ненавистью клатыни, Маринины стихи, её немецкие и французские книги, мой каток и подруги,Роденбах, Лермонтов… Лёрины ученики, её воскресная школа и выставки, её “прочьиз дому”…”[13] Семейный дом вТрехпрудном был построен на обломках, оставшихся от катастрофы. С великимсамопожертвованием он был искусно и искусственно создан – с единственной целью:дать надежный кров и теплый очаг детям. В старых стенах дома, скрытое ритуаломналаженного быта, жило личное, одинокое страдание каждого.
31 мая 1912года состоялось открытие музея – торжественный день в жизни И.В. Цветаева.Все дети присутствовали на торжестве. После открытия музея вся семья еще разсобралась, по-видимому, только уже у гроба отца. Дочери разъехались, сын училсяв университете и путешествовал (кстати, оказалось, что он один изо всехунаследовал у отца деятельную любовь к изобразительному искусству – позднее,уже в советское время, он был экспертом по западной живописи…).
Летом 1913года Валерия Ивановна отвезла Ивана Владимировича в деревню под Подольском,устроила его там на отдых. 28 августа у него случился приступ грудной жабы.Иван Владимирович пережил жену на семь лет: он умер в конце лета 1913 года,умер на руках у Марины и у сына Андрея. На панихиде – дома, в Трехпрудном переулке,и 1 сентября в университетской церкви, и потом на кладбище присутствовали вседети.
ПозднееМарина Цветаева писала об отце В.В. Розанову: “… он нас очень любил, считал нас“талантливыми, способными, развитыми”, но ужасался нашей лени, самостоятельности,дерзости, любви к тому, что он называл “эксцентричностью”… Самый последний годон чувствовал нашу любовь, раньше очень страдал от нас, совсем не зная, что снами делать. Когда мы вышли замуж, он очень за нас беспокоился…”[14] (8 апреля 1914 г.)
2.Семья Цветаевых как союз творческих индивидуальностей
Мнениясовременников и литературных критиков в оценке семейной атмосферы домаЦветаевых неоднозначны и противоречивы. Так современница Цветаевых А.Шумакова-Николаева заметила: “Лейтмотивом цветаевского дома было взаимноенепонимание. Профессор Иван Владимирович Цветаев не понимал своей жены – МарииАлександровны, как и она его. Он не понимал и своих детей, а они, в своюочередь, не понимали его. И между старшей дочерью Ивана Владимировича –Валерией, ее родным братом Андреем и сводными сестрами их Мариной и Асей царилотакое же непонимание. А между тем все они были превосходными людьми…”[15]
А вот ВалерияЦветаева так вспоминает о своей семье: “Сестер сближала с их матерью общаяодаренность, мучительная тяга к чему-то, нарыв в горле и в радости. Нарыв,приводивший к поступкам исступленным, часть общая для них всех троих –субъективность восприятия (окраска звука и т.л.) и эгоцентризм, безотчетнопереходивший порою в холодный цинизм, находивший для себя почву в сложившихсяобстоятельствах.
Болезненныеявления приписываю я наследственности из семьи Мейн, сестра старика Мейна былапсихически ненормальною.
Таким детям сранних лет нужно было руководство, прежде всего богатое душевным теплом. МарияАлександровна сама была человек порывистый, несдержанный. Отец поощрял в детях,поддерживал, не жалея средств, все, что могло повысить их культурный уровень:общее образование, знание языков, помощь репетиторов, гувернанток, занятиямузыкой, путешествия, но личное повседневное руководство разве мог он взять насебя?”[16]
Гимназическаяподруга Марины Цветаевой Софья Липеровская (урожденная Юркевич), педагог, авторряда книг по русской литературе, в статье “Юные годы” вспоминает: “Я была уМарины в Трехпрудном переулке. Познакомилась с её семьей – с отцом, сестройАсей и с братом Андреем.
Весь укладжизни семьи Марины был для меня необычен: разобщенность членов семьи, своеволиекаждого, разница характеров, взглядов, поведения, нежелание считаться с другимии какая-то потаенность, нервозность – все противоречило отношениям в моейсемье”[17].
Сама МаринаЦветаева, отвечая однажды на вопрос о своей культурной “генеалогии”, сказала,что её, Марину, надо искать не “в русле культуры”, то есть, не там, где рекатечет по поверхности, прорыв себе ставшее привычным русло, а, говорила она,“ищите меня дольше и раньше”[18].
СемьяЦветаевых была высококультурной, с богатыми семейными традициями. ПисательМиндлин Эмилий Львович писал о Марине Ивановне: “… Её семья – это семьямосквичей высокой культуры… Семья Цветаевых была тесно связана с виднейшими людьмирусской литературы, философии и науки”.[19] Все благоприятствовалобыстрому и гармоничному развитию детского ума, способностей, дарований. В“Вечернем альбоме”, первой своей книги, Марина Цветаева назвала собственноедетство “сказкой”.
Литературныйкритик А. Павловский следующим образом определили процесс становления МариныЦветаевой в семье как личности: “Характер Цветаевой формировался в семье, гдемногое способствовало – вопреки желаниям взрослых и даже незаметно для них –трагизму её мироощущения. Впечатлительная и ранимая детская натура, в которойуже пробуждалась удесятеренная поэтическим даром художественнаявосприимчивость, болезненно откликалась на самые малозаметные токи, шедшие кней от ближайшего и единственного тогда окружения – от семьи, от дома”[20].
Есливспомнить жизнь других гениев – наших соотечественников, можно проследитьопределенную закономерность. Детство Пушкина с равнодушной к нему матерью (иего мать больше любила младшего, Льва), с бесконечно-легкомысленным отцом, сранним отлучением от домашнего очага… Детство Лермонтова, воистину трагичное:смерть юной матери, когда ребенку не было и трех лет; тяжелые распри близкихему после матери людней – отца и бабушки; разлука с любимым отцом… ДетствоБлока – с семьей деда, с неугасимой любовью матери к оставленному (из-за егоневыносимо тяжелого характера) мужу, с драматическими попытками восстановитьсемью… Детство Чехова – маленького каторжника, с отроческих лет взявшего насебя материнские заботы обо всей семье…
Несомненното, что детство Марины не было безоблачным. А отрочество стало и вовсе тяжким:мать заболела неизлечимым в то время туберкулезом. И первая поездка за границу,в Италию (1902 г.), к бездонному синему небу и безграничному синему морю, былаотнюдь не романтическим вояжем: мать ехала лечиться и брала с собой детей.
Поэтомузакономерной выглядит запись Цветаевой: “Детство – пора слепой правды,юношество – зрячей ошибки, иллюзии. По юности никого не суди. История моихправд – вот детство. История моих ошибок – вот юношество”[21].
Литературныйкритик Марк Сломин (1894-1976 гг.) вспоминает: “Цветаева романтиком родилась,романтизм её был природным, и она его громко утверждала: из-за этого многиеобвиняли её чуть ли не в актерстве и выверте – но те, кто хорошо знал её,отчетливо видели всю естественность её порывов, её бунта и всего, чтонеправильно именовали её “неистовством”[22].
Цветаева самасебя правильно определила:
Что же мнеделать, певцу и первенцу,
В мире, гденаичернейший сер,
Гдевдохновенье хранят, как в термосе,
С этойбезмерностью в мире мер.
Апрель, 1925г.
Такой еесоздал Бог, и такой она себя видела и принимала.

ГлаваII. Автобиографическая проза М.И. Цветаевой в аспекте постижения истоковее творческой самобытности
 
1.Характеристика семейного уклада и осмысление роли матери в очерке “Мать иМузыка”
 
Проза МариныЦветаевой – явление в отечественной литературе уникальное. Она не писаларассказов, повестей, романов. У нее был некий собственный сплав несколькихжанров. Здесь никогда не встретить вымышленных героев, вымышленного сюжета.Цветаева рассказывала исключительно о том, что сама видела, помнила,переживала. О тех, с кем встречалась, о том, что сильно запало в душу. И в этомсмысле вся ее проза автобиографична. Одновременно – высокохудожественна.Достаточно начать читать любую вещь – зазвучат живые голоса, предстанут передглазами различные ситуации – бытовые и философские, житейские и поэтические.
ПрозаЦветаевой – не что иное, как биография души художника, творца. И к героям своихпроизведений она подходила так же: “Люблю не людей, но души, не события, асудьбы”[23].
Проза как жанр(если не принимать во внимание дневники и письма) начинает занимать главноеместо в творчестве Марины Цветаевой лишь в 1930-е годы, и причиной этому быласовокупность многих обстоятельств, “бытовых” и “бытийных”, внешних ивнутренних. Сама она несколько раз заявляла: “Эмиграция делает меня прозаиком”[24], имея в виду, чтостихотворные произведения труднее устроить в печать (“Стихи не кормят, кормитпроза”). С другой стороны, не раз признавалась, что у нее остается все меньшедушевного времени; прозаическая же вещь создается быстрее. Но главное не вэтом: уйдя “в себя, в единоличье чувств”, Цветаева хотела “воскресить весь тотмир”, канувший в небытие, милый ее сердцу на расстоянии прошедших лет, мир,который создал её – человека и поэта.
“Мать иМузыка” – автобиографическая проза, написанная летом-осенью 1934 года. 20октября Цветаева послала В.Н. Буниной 10 билетов на свой литературный вечер спросьбой распространить их и написала: “1-го (ноября устраиваю “вечер”, то естьпросто стою и читаю “Мать и Музыка” (мое музыкальное детство)…”
Напечатанопроизведение было только в 1935 году. Цветаева признавала силу родственныхкорней, именно поэтому эпиграфом к этому прозаическому произведению сталистроки её собственного сочинения: “Я хочу воскресить весь тот мир – чтобы всеони не даром жили и чтобы я не даром жила!”[25]
Ребенок живетв своем маленьком мире, где возникает детская мифология, где боги и герои –родители. Как настоящая мифология, она живет своей жизнью, развивается,трансформируется. Действующие лица ее не обязательно только прекрасны, как игреческие боги, они бывают жестоки и несправедливы. Может быть, именно с этогомомента начинается творчество. Обычный человек расстается с творчеством, сисходом детства, с “поэтом” оно живет жизнь.
“Страшноподумать, что наша жизнь – это повесть без фабулы и героя, сделанная из пустотыи стекла, из горячего лепета одних отступлений…”[26] – писал Мандельштам. Нетпустоты в повести цветаевского детства, она облекла его в фабулу, создалапрекрасную легенду о своей семье и главной героиней сделала мать.
Влияниематери на Цветаеву было огромным. Она считала, что обязана матери всемсамым главным в себе, “главенствующее влияние – матери: музыка,природа, стихи…”[27] – признавалась МаринаИвановна.
В рассказахлюбой женщины ее мать предстает обязательно красавицей. Любой – но неЦветаевой. Она ни разу в “Матери и Музыке” не описала внешности матери; мать –существо необыкновенное, ни на кого не похожее; Марине не было дела довнешности, она “чувствовала” мать. Правда, и сравнивать особенно было не с кем,семья Цветаевых жила уединенно. Разве что с героями романтических баллад ироманов, в мир которых мать ввела ее очень рано. На них она, в представлении иизображении Цветаевой, и была похожа. Цветаева видит свою мать романтическойгероиней. Это она создала в семье атмосферу напряженно-возвышенную ибескомпромиссную.
“Когда вместожеланного, предрешенного, почти приказанного сына Александра родилась тольковсего я, мать, самолюбиво проглотив вдох, сказала: “По крайней мере, будетмузыкантша”[28].
“Слуху моемумать радовалась и невольно за него хвалила, тут же, после каждого сорвавшегося“молодец!”, холодно прибавляла: “Впрочем, ты ни при чем. Слух – от бога”. Такэто у меня навсегда и осталось, что я – ни при чем, что слух – от бога…
… Когда 2года спустя после Александра – меня, родилась заведомый Кирилл – Ася, мать, заодин раз – приученная, сказала: “Ну что ж, будет вторая музыкантша”. Но когдапервым, уже вполне осмысленным словом этой Аси, запутавшейся в голубой сеткекровати, оказалась “рангa” (нога), мать не только огорчилась, но вознегодовала:“Нога? Значит – балерина? У меня дочь – балерина?...[29]
В безмерномувлечении Марии Александровны музыкой, литературой, живописью, а потом имедициной чувствовалась неудовлетворенность. Почему? Дети не могли этогопонять, скорее всего и не задумывались над этим, но в “развалинах” материнскогорояля, под звуки которого они ежевечернее засыпали, слышалась тоска по какой-тодругой, несостоявшейся жизни. Она стремилась свои неосуществленные мечтыпередать детям, вложить в их души свою, внушить, заклясть – чтобы онивоплотились.
“Мать невоспитывала – испытывала: силу сопротивления, – подастся ли грудная клетка?Нет, не подалась, а так раздалась, что потом – теперь – уже ничем не накормить.Мать поила нас из вскрытой жилы Лирики, как и мы потом, беспощадно вскрыв свою,пытались поить своих детей кровью собственной тоски. Их счастье – что неудалось, наше – что удалось!
После такойматери мне оставалось только одно: стать поэтом. Чтобы избыть ее дар – мне,который бы задушил или превратил меня в преступителя всех человеческих законов.
Знала ли мать(обо мне – поэте)? Нет, она шла va banque, ставила на неизвестное, на себя – тайную, насебя – дальше, на несбывшегося сына Александра, который мог всего мочь…”[30] – пишет Марина Цветаевав очерке “Мать и Музыка”.
Так вмаленькой Мусе рождался поэт. Не рождался, а пробуждался, пробивался сквозьдетские заботы и шалости, сквозь игры и занятия музыкой. Ибо Цветаева знала – иэто в младенчестве внушила ей мать – что любой талант, в том числе ипоэтический дар – прирожденное, заранее заданное, никакой собственной заслуги внем нет.
“Четырехлетняямоя Маруся, – записывала в своем материнском дневнике Мария Александровна, –ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы, – может быть, будет поэт?”[31]
Как нистранно, но когда детская забава искать в словах звуковые подобия не исчезлавместе с младенчеством, а перешла в детство и стала выражаться на бумаге в видестихотворных каракуль, Мария Александровна не на шутку встревожилась.Талантливая пианистка, высоко оцененная Рубинштейном, она упорно исистематически учила Марину фортепианной игре. Все, казалось, говорило о том,что Марина действительно одаренный музыкант. Мария Александровна решила раз инавсегда осечь ложный – словесный побег и внимательно пестовать другой –музыкальный. Тем более что стихи Марины казались не только ей, но и всемдомашним, так сказать, нормально детскими, то есть не превосходящими возраста,а значит, вполне посредственными, но и попросту смешными, нелепыми исмехотворно несуразными.
МариюАлександровну невозможно осуждать. Как могла она догадаться, что одаренноеМаринино исполнительство – это всего лишь исполнительство, а Марина Ивановна нитогда, ни позже не была и не хотела быть исполнителем чужих произведений.
Но еёмузыкальная одаренность была внутренне родственной поэтическому (литературному)таланту.
Можноговорить, что Мария Александровна в главном не ошиблась. Музыка действительнобыла началом начал Марины Цветаевой. Другое дело, что ее музыке было сужденопринять другой облик – облик поэтического искусства.
Как вбездонную кладовую вкладывала мать в дочерей все, что знала и любила сама:Музыку, Поэзию, Романтику. Она была уверена, что настанет время, когда они поймути оценят. И не ошиблась. Все это было не просто, не ровно и не легко – высокийлад требовал напряжения: “… Пот льет, пальцы красные – играю всем телом, всейсвоей немалой силой, всем весом, всем нажимом и, главное, всем своимотвращением к игре…
… – Нет, тыне любишь музыку! – сердилась мать (именно сердцем – сердилась!) в ответ на мойбесстыдно-откровенный блаженный, после двухчасового сидения, прыжок с табурета.– Нет, ты музыку – не любишь! Нет – любила. Музыку – любила. Я только не любила– свою. Для ребёнка будущего нет, есть только сейчас (которое для неговсегда)…”[32]
МаринаИвановна вспоминала: “Мать залила нас музыкой (Из этой Музыки, обернувшейсяЛирикой, мы уже никогда не выплыли – на свет дня!). Мать затопила нас, какнаводнение… Мать залила нас всей горечью своего несбывшегося призвания…,музыкой залила нас, как кровью, кровью второго рождения. Могу сказать, что яродилась не ins Leben, a in die Music hinein (Не в жизнь, а в Музыку (нем.))…”[33]
Но дажематеринская строгость и требовательность воспринимались как должное – другойматери Цветаева не могла бы себе представить. “Андрюша на рояле не учился,потому что был от другой матери, которая пела, и вышло бы вроде измены: дом былначисто поделен на пенье (первый брак отца) и рояль (второй)…”[34]
При всейлюбви к матери и уважении к ней в воспоминаниях Марины Ивановны неизменно даетсебя знать некая душевная дистанция во всяком случае отсутствие сердечнойблизости. По-видимому, ни о каких исповедях не могло быть и речи. Мариначувствовала, что в душе матери живет какая-то тайна. В 21 год она писала о нейфилософу В.В. Розанову: “Её измученная душа живет в нас, – только мы открываемто, что она скрывала. Ее мятеж, ее безумье, ее жажда дошли в нас до крика”.
Отец казалсянезаметен и как будто не принимал участия в жизни семьи. Рядом с ним жило неочень понятное детям слово “музей”, которое они воспринимали иногда как имя илизвание человека. Иван Владимирович Цветаев записал в дневнике 1898 года, когдав доме было особенно много посетителей по делам музея: “… детвора, заслышавзвонок, кричала на весь дом: “папа, мама, тетя – еще Музей идет”[35].
Отец был непросто занят хлопотами по созданию первого в России музея классическойскульптуры, но целиком погружен в свое дело, ставшее смыслом его жизни. Его мирбыл для детей далек и пока недоступен. В раннем стихотворении Марины Цветаевой“Скучные игры” игра “в папу” изображена так:
Не поднимаясьсо стула
Долго я вкнигу глядела…
Отец былдобр, спокоен и мягок, он сглаживал и уравновешивал страстную нетерпимостьматери. Спустя годы пришло осознание “тихого героизма”, скрывающегося завнешней отрешенностью и сосредоточенностью отца. Но мать безусловно егозатмевала. Её картинами были увешаны стены, ее музыка, ее бурный темперамент,ее блеск были наглядны и восхищали. К тому же мать естественно ближе к детям,ведь главная часть жизни отца проходила где-то вне дома, – они чувствовали, чтонастроение в доме зависит от неё.
Душа ребенка,не растворяющаяся в заботах и ласке родителей, а тревожимая не очень понятнымизапретами и умолчаниями, рано просыпается, становится обостренно чуткой. УМарины к запретам и умолчаниям добавляется и такое ощущение: “Я у своей матери– старшая дочь, но любимая – не я. Мною она гордится, вторую – любит. Ранняяобида на недостаточность любви”.[36]
Сердце такогоребенка раньше, чем у ребенка обласканного, начинает испытывать боль и пониматьболь чужую, а значит – звучать, как эолова арфа, в ответ на малейшие колебанияпсихологической атмосферы.
“Высокий лад”и всю сложность отношений внутри родного дома Марина почувствовала и понялаочень рано и почти точно. Впоследствии узнавались какие-то подробностиродительской жизни, углублялось понимание их психологических обликов, смещалисьакценты оценок. Однако глубинный смысл родительских судеб и их влияние насобственный характер Цветаева осознавала однозначно.
В “Ответе наанкету” 1926 года она писала: “Главенствующее влияние – матери (музыка,природа, стихи, Германия). Страсть к геройству. Один против всех. Heroica. Более скрытое, но менеесильное влияние отца (страсть к труду, отсутствие карьеризма, простота,отрешенность). Слитое влияние отца и матери – спартанство. Воздух дома небуржуазный, не интеллигентский – рыцарский. Жизнь на высокий лад”[37].
МаринаЦветаева, прочитав в юности дневник матери, знала, что брак ее родителейначинался с соединения двух разбитых и тоскующих сердца. Но страшно заглядыватьв тайны взаимоотношений родителей, невозможно быть судьей между ними, иЦветаева обходит эту сторону родительской жизни, не упоминая о ней в своемпрозаическом произведении.
Стоитотметить “Мать и Музыку”, как произведение художественно чувственное с“эмоционально-тонкой” лексикой. Какие небывалые ассоциации вызывали у ребенканазвания нот, нотные знаки и ненавистный метроном. Как поразительно окрашиваетона звуки и слышит – слова; как естественно нотные знаки превращаются у неё вворобышков, каждый со своей ветки спрыгивающих на клавиши; рояль мнитсягиппопотамом, а метроном – гробом, в котором живет сила “бессмертная” (ужемертвая Смерть): “… до – явно белое, пустое, до всего, ре – голубое, ми – желтое(может быть – midi? (полдень)), фа – коричневое (может быть, фаевое выходное платьематери, а ре – голубое – река?) – и так далее, и все эти “далее” – есть, ятолько не хочу загромождать читателя, у которого свои цвета и свои,на них резоны.
… клавиши – ялюбила: за черноту и белизну (чуть желтизну!”, за черноту, такую явно, – забелизну (чуть желтизну!), такую томно – грустную, за то, что одни широкие, адругие узкие (обиженные!), за то, что по ним, не сдвигаясь с места, можно, какпо лестнице, что эта лестница – из-под рук! – и что от этой лестницы сразуледяные ручьи – ледяные лестницы ручьев вдоль спины – и жар в глазах…
… Но большевсего, из всего ранне-рояльного, я любила – скрипичный ключ. Слово – такоечудное и протяжное и именно непонятностью своей внедрявшееся, как ключомотмыкавшее весь запретный скрипичный мир…”[38]
Что касаетсястихов, то не смея и не желая ничего спрашивать, Марина заполняла непонятныеместа, отдаваясь собственной фантазии. Это было легче, потому чтодофантазировались они в контексте стихотворения, которое даже в раннем детствеона улавливала точно. Но только каждая строка – каждое слово таило в себе целыймир, едва названный и вызываемый к жизни поэтическим воображением ребенка.Детские фантазии оказались первыми поэтическими созданиями Цветаевой: “… упедали была… словесная родня: педель, педель студенческих сходок,педель, забравший на сходке нашего с Асей до собачьего вою любимого АркадияАлександровича (Аркаэксамыча), Андрюшиного репетитора. Педелем вызвано второемое в жизни стихотворение:
Все бегут насходку:
Сходка где?Сходка – где?
Сходка будетна дворе”[39].
ХарактерМарины был не из легких – и для окружающих, и для неё самой. Гордость изастенчивость, упрямство и твердость воли, непреклонность, слишком рановозникшая потребность оградить свой внутренний мир. Это отгораживало её отокружающего. И может быть, она делала зло не с упоением, а просто не давая себеотчета, что оно – зло. Раскаянию же мешали ее гневливость и упрямство,поддерживаемое непреодолимой застенчивостью, от которой Марина Цветаевастрадала и в юности и которую тщательно скрывала иногда нарочитой резкостью. Застенчивостьв детстве мешала ей признаться в неправоте, когда она ее сознавала. Легче быловынести наказание. “Страх и жалость (еще гнев, еще тоска, еще защита) былиглавные страсти моего детства”, – признавалась Цветаева. Она была готовазащищать любую обиженную кошку и могла подраться с нянькой и гувернанткой.Между детьми драки возникали по любым поводам, каждый спор или недоразумениерешались кулаками. При этом Марина кусалась, Андрюша щипался, а самая слабаяАся царапалась и тоненьким противным голосом пищала. Главным поводом для ссормежду сестрами оказывалось стремление к полному и единоличному обладаниючем-нибудь – не обязательно вещественным. И здесь заводилой была Марина: все,что она любила, она хотела любить одна. Делилось всё: картинки, игрушки,карандаши, деревья, облака, книги и их герои. Марина не терпела даже, чтобы Асячитала одни с нею книги и любила “её” литературных героев.
МаринаЦветаева с ранних лет была индивидуальна и личностна, а детство для еечувственной и тонкой души было гранью, разделяющей сказку и злую реальность.
Марк Сломинтак характеризует Марину Ивановну: “Она отталкивалась от будничной реальности исовершенно искренне признавалась: “Я не люблю жизни как таковой – для меня онаначинает значить, то есть обретать смысл и вес, только в искусстве. Если быменя взяли за океан, в рай и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая.Мне вещь сама по себе не нужна!”[40] Впоследствии МаринаЦветаева напишет в своих воспоминаниях “Мать и Музыка”: “После смерти матери яперестала играть… Жила бы мать больше – я бы, наверное, кончила Консерваторию ивышла бы неплохим пианистом – ибо данные были. Но было другое: заданное, смузыкой несравненное и возвращавшее её на ее настоящее во мне место: общеймузыкальности и “недюжинных” (как мало!) способностей.
Есть силы,которых не может даже в таком ребенке осилить даже такая мать”[41].
В душе МариныЦветаевой не угасала любовь к матери и вечная ей благодарность. Часы,проведенные с нею, вспоминались как никогда не повторившееся счастье. Такойинтенсивности и глубины отношений с тех пор, возможно, у Цветаевой не было ни скем. Даже то, что, казалось, отделяло от матери – её строгость, непреклонность,спартанство – одновременно сближало с нею, становясь частью существа МариныЦветаевой. Мать сумела передать ей и свой характер, и свою душу. Чуравшиесясентиментальности и открытого проявления чувств, они понимали друг друга безслов, ибо Марина Цветаева уже жила в её высоком романтическом мире: “Беднаямать, как я ее огорчала и как она никогда не узнала, что вся моя“немузыкальность” была – всего лишь другая музыка!”[42]
Такимобразом, в очерке “Мать и музыка” явственно звучит тема рождения призвания –вопреки материнскому желанию. Психологический “экскурс” в детскую душу – в душубудущего поэта, который уже в пять лет не в силах полностью растворяться внавязываемых ему обстоятельствах. Образ матери поэта, Марии Александровны Мейнромантичный, драматичный, печальный и суровый, вырастает до символа. Жар еёдуши таился под оболочкой сугубой сдержанности, скрытности, – что не всегда,вероятно, чувствовала маленькая Марина.
Бедствиясвоего детства – запреты, жесткая дисциплина, суровость матери, одиночество –Цветаева в своих мемуарных очерках, надо думать, сильно преувеличила. К еевоспоминаниям следует, конечно, относиться как к литературе, то есть иметь ввиду, что будучи свидетельством документального характера, они тем не менееписались по законам художества. В них есть акцентировка на тех местах, которые,по мнению автора, в целях глубинной правды следовало укрупнить, преувеличить, аесть места, оставшиеся в тени, затушеванные или едва набросанные легкимкарандашом, чтобы сохранить необходимую последовательность. Характерно,например, что сестра Марины Анастасия Цветаева в своих “Воспоминаниях” рисуетМарию Александровну и отношение ее к Марине иначе, чем это сделано самой Цветаевойв очерке “Мать и Музыка”.
На этой почвевозникали недоразумения. Говорили, что автобиографической прозе МариныЦветаевой доверять нельзя, что все происходило не так, как происходило на самомделе, что её портреты не всегда соответствуют оригиналам.
Цветаевапоступала как художник, то есть подходила к правде положений и лиц издалека,интуитивным путем.
2.Очерк “Отец и его музей”: значение отца в формировании бытового и душевно-духовногоуклада жизни М.И. Цветаевой
 
“Отец и егомузей” – уже само название этого прозаического произведения обозначает объектписательского исследования – жизнь и деятельность Ивана Владимировича Цветаева.
Если очерк“Мать и Музыка”, посвященный Марии Александровне, носил эссеистическийхарактер, имел главную задачу – через изучение, постижения духовных началматери познать саму себя; то “Отец и его музей” – проза иной тональности,следовательно, и художественная задача качественно иная.
“Отец и егомузей” – это в большей степени публицистика, поэтому вполне понятно, что для этогопроизведения характерно стремление к объективности (в отличие от очерка “Мать иМузыка”, где явно прослеживаются черты цветаевского субъективизма).
Такимобразом, делая вывод о жанровой принадлежности произведения “Отец и его музей”,можно утверждать, что это творение Марины Цветаевой выдержано в духе очерка,зарисовки в более выраженном публицистическом смысле этого обозначения.
Цикл “Отец иего музей” состоит из шести маленьких новелл (шестая – “Визит царицы”). Созданв 1936 году на французском языке; напечатать его Цветаевой не удалось.
“Шарлоттенбург”,“Мундир”, “Лавровый венок” впервые опубликованы в журнале “Звезда” (1970, №10)в переводе дочери поэта А.С. Эфрон.
Отец МариныЦветаевой, Иван Владимирович Цветаев (1874-1913), сын сельского священника,профессор Московского университета, основатель нынешнего Музея изобразительныхискусств, который был открыт в 1912 году и назывался Музеем Александра III.
Перваязарисовка – “Шарлоттенбург”, так назывался район Берлина, где находиласьгипсовая литейная, там Иван Владимирович заказывал слепки для будущего музея.
“Мне скорошестнадцать, Асе – четырнадцать. Три года тому назад умерла наша мать…”[43]– именно такими словами открывает Марина Цветаева повествование.
Дочери вместес отцом направляются в небольшой городок Шарлоттенбург; где для них откроетсяцелый мир древнегреческих мифов и легенд, с которым потом неразрывно будетсвязана поэтическая жизнь Марины.
Стоитотметить характерный для прозы Цветаевой прием (к которому прибегала МаринаИвановна и в очерке “Мать и Музыка”), когда в произведении нет изображения“внешнего облика” героя, мы ни разу не встретим описания внешности ИванаВладимировича; но его образ создается благодаря отображению его поведения,привычек, одним словом, портрет создается отображением внутренних порывов ипобуждений, внешних движений.
“Отец мой –страстный, вернее – отчаянный, еще вернее – естественный ходок, ибо шагает –как дышит, не осознавая самого действия. Перестать ходить для него то же, чтодля другого – перестать дышать”[44].
В этихстроках чувствуется явная аллегория, “ходить” для Ивана Владимировича Цветаевазначит трудиться, работать, заниматься любимым делом, он фанатично был преданнауке и искусству; без этого он бы “перестал дышать”.
С каждойглавой произведения образ главного героя складывается как мозаика из открываемыхавтором, только ему характерных, качеств, дающих тонкую психологическую картинувнутреннего мира Ивана Владимировича. Именно внутренний мир отца интересен дляЦветаевой как исследователя.
Втораяновелла, “Машинка для стрижки газона”, рисует комическую ситуацию, выявляющеюеще одну грань личности Ивана Цветаева: “отец выглядел именно тем, кем он ибыл: самым чистым из людей – потому и сомнений быть никаких не могло… Толькоблагодаря таким хитростям и попадают в Царство Небесное”[45].
“Мундир” — яркая, психологически точная новелла. Здесь Марина Ивановна со свойственной ейпоследовательностью и вниманием к каждой мелочи говорит о скупости своего отца,но это качество здесь перекодировано, сопровождено иной, неожиданной, оценкой.Скупость Ивана Владимировича максимально приближена к положительному полюсу, этоскупость духовная, которая бережно относится к ценностям: “… скупость каждого,живущего духовной жизнью и которому просто ничего не нужно…”[46].
И главныйудар по скупости был нанесен мундиром; на траты, связанные с его пошивом ИванВладимирович согласился “разве что ради музея”.
“Лавровыйвенок” изображает нового профессора Цветаева. Это время открытия музея; в ИванеВладимировиче бушуют страсти восхищения и смущенное чувство благодарности передвсеми, кто прямо или косвенно был причастен к воплощению его заветной мечты.Цветаев, несомненно, заслуживал быть увенчанным “римским лавром” за подвиг егожизни.
Завершаетсяочерк своеобразным реквиемом. “Отец мой скончался 30 августа 1913 года и тримесяца спустя открытия музея. Лавровый венок мы положили ему в гроб”[47].
Благодаряциклу “Отец и его музей” создается полноценный, художественно-завершенный образИвана Владимировича Цветаева как личности, великого и бескорыстного подвижниканауки и культуры. Но стоит сказать о профессоре Иване Цветаеве не только как оценной исторической фигуре, но и как об отце поэта. Если в очерке “Мать иМузыка” Марина говорит, что впитала от матери ее внутреннее содержание, еепорывы и стремления; то отец стал наглядным образцом подвижничества,преданности труду, эталоном воплощения в человеке служения науке и культуре.
Неоценимымотличием очерка “Отец и его музей” является максимально возможная объективностьи истинность отражаемых фактов.
ИванВладимирович Цветаев явил показательный пример человека искусства для своейдочери, по образу жизни стал в ее понимании истинным спартанцем, целью всего существованиякоторого стало создание музея.
Горячеежелание спасти от забвения, не позволить уйти в небытие образу своего отца, азначит и всего того мира, в котором она выросла и который её “вылепил”,побудило Цветаеву к созданию этого автобиографического очерка.
цветаевапоэзия семья пушкин

3.Влияние А.С. Пушкина на цветаевское видение вещей (“Мой Пушкин” какуникальный опыт оценки)
Наряду смузыкой с самого детства будущего поэта Марину Ивановну Цветаеву создавалалитература, о чем она писала в 1937 году, откликаясь на 100-летнюю годовщину содня смерти А.С. Пушкина в очерке “Мой Пушкин”. Очерк о великом поэте еёмладенчества, о творце ее души, когда каждое его слово, поначалу не всегдапонятное, с неотвратимостью судьбы давало свои “всходы”, лепило характердевочки.
Определяяжанр этого произведения, сама М.И. Цветаева обозначила, что “Мой Пушкин” – этоже – воспоминание. “Мой” в этом сочетании явно, превалирует, и многимсовременникам Цветаевой это показалось вызывающим. “Мой Пушкин” был восприняткак притязание не единоличное владение и претензия на единственно верноетолкование.
Между тем дляЦветаевой “мой” в данном случае – не притяжательное, в указательноеместоимение: “тот Пушкин, которого я знаю и люблю с еще до- грамотного детства,с памятника на Тверском бульваре, и по сей, 1937 год…”[48]
Для МариныИвановны Цветаевой Пушкин стал частичкой ее детства. “Памятник Пушкина был –обиход, такое же действующее лицо детской жизни, как рояль или за окномгородовой Игнатьев, – кстати, стоявший почти так же непреложно только не таквысоко – памятник Пушкина был одна из двух (третьей не было) ежедневныхнеизбежных прогулок – на Патриаршие Пруды – или к Памятнику – Пушкину…
… мненравилось к нему (памятнику) бежать и, добежав, обходить, а потом, поднявголову, смотреть на чернолицего и чернорукого великана, на меня не глядящего,ни на кого и ни на что в моей жизни не похожего. А иногда просто на одной ногеобскакивать. А бегала я, несмотря на Андрюшину долговязость и Асину невесомостьи собственную толстоватость – лучше, лучше их всех: от чистого чувства чести:добежать, а потом уж лопнуть. Мне приятно, что именно памятник Пушкина былпервой ступенью моего бега…
… ПамятникПушкина был цель и предел прогулки: от памятника Пушкина – до памятникаПушкина…
… ПамятникПушкина был и моя первая пространственная мера: от Никитских Ворот до памятникаПушкина – верста, та самая вечная пушкинская верста…
… Спамятником Пушкина была и отдельная игра, моя игра…”[49]
Для МариныИвановны “памятник Пушкина был первым видением неприкосновенности инепреложности…”[50]
МаринаЦветаева не отнимала Пушкина у остальных, ей хотелось, чтобы “они” прочли егоеё глазами.
В центресуществования Цветаевой была поэзия и в ней непреходящая сила – Пушкин:
На повороте
Русскойсудьбы –
Гений полета,
Бега,
Борьбы.
“Стихи кПушкину” (эпиграф к эссе “Мой Пушкин”)
На протяжениивсей жизни она постоянно обращалась к нему. Самое показательное в пониманиипервого русского поэта Цветаевой – её свобода в отношении к Пушкину. Она остреебольшинства чувствовала непревзойденность его гения и уникальность точности,выражала восхищение и восторг его творчеством – на равных, глаза в глаза, безподобострастия одних и без высокомерного превосходства других.
В юношескомстихотворении “Встреча с Пушкиным” (1913) она совсем по-девчоночьи, как сприятелем, беседует с Пушкиным:
… Мырассеялись бы и побежали
За руку внизпо горе…
Отношение кПушкину взрослело вместе с ней, но чувство его дружеской, братской руки неисчезало, а лишь крепло с годами:
Вся его наука–
Мощь, Светлo– гляжу:
Пушкинскуюруку
Жму, а нелижу…
С матери иблагодаря ей зародилась в Марине Цветаевой “Любовь к Пушкину”:
“… чужая сбелым без единого цветного пятна, материнская спальня, чужое с белым окно: снеги прутья тех деревец, чужая и белая картина – “Дуэль”, где на белизне снегасовершается чужое дело: вечное чужое дело – убийства поэта – чернью. Пушкин былмой первый поэт, и моего первого поэта – убили…”[51]
Пушкин стал вжизни Марины Ивановны “всем” (как бы громко это не звучало), мерой постиженияокружающего мира: “… первый урок числа, первый урок масштаба, первый урокиерархии, первый урок мысли и, главное, наглядное подтверждение всего моегопоследующего опыта: из тысячи фигурок, даже одна на другую поставленных, несделаешь Пушкина…”[52]
Мать и Пушкинопределили мировоззрение Марины Цветаевой, жизненный путь и отношение к миру.Все детство, а затем и вся её жизнь проходили под знамением пушкинскоготворчества; вот один из случаев, который описывает Марина Ивановна в эссе “МойПушкин”:
“В вот какпамятник Пушкина однажды пришел к нам в гости. Я играла в нашей холодной белойзале. Играла, значит – либо сидела под роялем, затылком в уровень кадке сфилодендроном, либо безмолвно бегала от ларя к зеркалу, лбом в уровеньподзеркальнику.
Позвонили, изалой прошел господин. Из гостиной куда он прошел, сразу вышла мать, и мне,тихо: “Муся: ты видела этого господина?” – “Да”. – “Так это – сын Пушкина. Тыведь знаешь памятник Пушкина? Так это его сын. Почетный опекун. Не уходи и нешуми, а когда пройдет обратно – гляди. Он очень похож на отца. Ты ведь знаешьего отца?”
Время шло.Господин не выходил. Я сидела и не шумела и глядела. Одна на высоком стуле, вхолодной зале, не смея встать, потому что вдруг – пройдет.
Прошел он – иименно вдруг – он не один, а с отцом и с матерью, и я не знала, куда глядеть, иглядела на мать, но она, перехватив мой взгляд, гневно отшвырнула его нагосподина, и я успела увидеть, что у него на груди – звезда.
¾ Ну, Муся, видела сына Пушкина?
¾ Видела.
¾ Ну, какой же он?
¾ У него на груди – звезда.
¾ Звезда! Мало ли у кого на груди звезда! У тебя какой-то особенныйдар смотреть и не на то…
¾ Так смотри, Муся, запомни, – продолжал уже отец, – что ты нынче,четырех лет от роду, видела сына Пушкина. Потом внукам будешь рассказывать”[53].
Этот случайнавсегда остался в памяти Марины, она чувствовала, как её судьба медленносплетается с судьбой великого поэта. Что такое Поэт; какова его роль в мире –эти “вечные” темы занимали творческое воображение Цветаевой. Поэт в егопротивостоянии миру – так можно определить основу её мироощущения. Поэт –невольник своего дара и своего времени.
Пушкин уже вреальности вошел в семейный уклад семьи Цветаевых, став его душевнойсоставляющей. Он воспринимался и познавался, постепенно вливаясь в теснуювзаимосвязь родственных отношений; именно он пробудил в Марине Цветаевой жаждучтения, которую только он мог утолить, так как с самого детства воспиталэстетический вкус.
МаринаИвановна все детство читала запоем, не читала, а жила книгой, с трудомотрываясь и осознавая окружающее. “Провалилась в книгу”, – говорила МарияАлександровна. Впрочем, в семье – девять лет она с таким же восторгом“проваливалась” в запрещенную “нотную литературу” – романсы и песни, стоявшиена этажерке. Слова их не меньше влияли на воображение, чем остальное чтение.Этого влияния мать опасалась.
МаринаЦветаева признавалась: “Под влиянием непрерывного воровского чтения,естественно, обогащался и словарь.
¾ Тебе какая кукла больше нравится: тетина нюренбургская или крестнинапарижская?
¾ Парижская.
¾ Почему?
¾ Потому что у неё глаза страстные.
Матьугрожающе:
¾ Что – о – о?
¾ Я, – спохватываясь: – Я хотела сказать: страшные.
Мать, ещеболее угрожающе:
¾ То-то же!
Мать непоняла, мать услышала смысл и, может быть, вознегодовала правильно. Но поняла –неправильно. Не глаза – страстные, а я чувство страсти, вызываемое во мне этимиглазами (и розовым газом, и нафталином, и словом Париж, и недоступностью дляменя куклы) приписала – глазам. Не я одна. Все поэты. (А потом стреляются – чтокукла страстная!) Все поэты, и Пушкин первый”[54].
Не напрасноМария Александровна опасалась за дочь, ибо точно не могло бы пересилить тогоогромного, что из души в душу вложила она Марине. Схватывалось все – понятное инепонятное, чтобы, запомнившись, быть понятным и осмысленным в будущем.Внимательны оказались ум и сердце Марины в эти годы накопления.
Невозможнопереоценить роль Пушкина в процессе становления Марины Цветаевой как личности икак художника. Пушкин для нее был лирой жизни: мать и её судьба воспринимаютсячерез Пушкина, его произведения. И все это самым естественным образом,объединяясь, живет в “сердце”, создавая критерии понимания и оценки окружающейдействительности.
Маринаожесточенно отстаивала право любить, любоваться, метать, тосковать, право насвой недоступный для других внутренний мир.
Ей ранонравились романы;
Они ейзаменяли все… –
так Пушкинвыделил из круга свою Татьяну – единственную любимую русскую литературнуюгероиню Марины Цветаевой. Пушкинская Татьяна стала идеалом многих поколенийрусских девушек, которым книги “заменили все”. К их числу относилась МарияАлександровна Цветаева. И Марина Ивановна – “… между полнотой желания иисполнением желаний, между полнотой страдания и пустотой счастья мой выборсделан отродясь – и дородясь.
Ибо Татьянадо меня повлияла на мою мать. Когда мой дед, А.Д. Мейн, поставил ее междулюбимым и собой, она выбрала отца, а не любимого, и замуж потом вышла лучше,чем по-татьянински, ибо “для бедной Тани все были жребии равны”, – а моя матьвыбрала самый тяжелый жребий – вдвое старшего вдовца с двумя детьми,влюбленного в покойницу, – за детей и за чужую беду вышла замуж, любя ипродолжая любить – того, с которым потом никогда не искала встречи и которому,впервые и нечаянно встретившись с ним на лекции мужа, на вопрос о жизни,счастье и т.д., ответила: “Моей дочери год, она очень крупная и умная, ясовершенно счастлива…” (Боже, как в эту минуту она должна была меня, умную икрупную, ненавидеть за то что я – не его дочь!)
Так, Татьянане только на всю мою жизнь повлияла, но на самый факт моей жизни: не было быпушкинской Татьяны – не было бы меня.
Ибо женщинытак читают поэтов, а не иначе.
Показательно,однако, что мать меня Татьяной не назвала – должно быть, все-таки – пожалеладевочку…”[55]
Едванаучившись читать, Марина набросилась на книги и принялась читать все безразбору: книги, которые давала ей мать и которые брать не разрешала, книги,которые должен был читать, но не читал – не любил – старший Андрюша, книги,стоявшие в запретном шкафу. Пушкин оказался первым поэтом Цветаевой. Первым,кого она задолго до того, как научилась читать, узнала по памятнику на Тверскомбульваре, по картине “Дуэль”, висевшей в родительской спальне, и по материнскимрассказам. Он навсегда остался для нее первым Поэтом, в котором каждый моментона чувствовала необходимость: “По сей день слышу свое настойчивое и нудное,всем и каждому: “Давай почитаем!” Под бред, кашель и задыхание матери(чахотка), скрипы сотрясаемого отъездом дома – упорное – сомнамбуническое – идиктаторское, и нищенское: “Давай почитаем!” Ибо прежде, чем поймешь, что мечтаи один – одно, что мечта – уже вещественное доказательство одиночества, иисточник его, и единственное за него возмещение, ровно как и одиночество –драконов ее закон и единственное поле действия – пока с этим смириться – жизньдолжна пройти, а я была еще маленькая девочка.
¾ Ася, давай почитаем! Давай немножко помечтаем! Совсем немножкопомечтаем!
¾ Мы уже сегодня мечтали, и мне надоело…”[56]
Знакомство сПушкиным и постижение Пушкина Цветаевой было покрыто ореолом тайн и как“запретный плод” Марина с жадностью впитывала дух пушкинских произведений,постепенно открывая для себя великого поэта: “… Пушкина я читаю в шкафу, носомв книгу и в полку, почти в темноте и почти вплоть и немножко даже удушенная еговесом, приходящимся прямо в горло, и почти ослепленная близостью мелких букв.Пушкина читаю прямо в грудь и прямо в мозг”[57].
Первымпроизведением, с которого все началось, для Марины Цветаевой стали “Цыганы”: “…таких имен я никогда не слышала: Алеко, Земфира, и еще – Старик…”[58] Все было новым,открывающим мир взрослых чувств и страстей: “Но вот совсем новое слово –любовь. Когда жарко в груди, в самой грудной ямке (всякий знает!) и никому неговоришь – любовь. Мне всегда было жарко в груди, но я не знала, что это –любовь… а я влюблена – в “Цыган”…”[59]
Пушкинпоказал, что такое любовь, научил любить, “заразил любовью”.
Затем был“Евгений Онегин”, который стал “первой” цветаевской “страстью” в ней“несчастной, невзаимной, невозможной любви”. Это была уже другая сфера чувств,делившаяся на категории “любовь – нелюбовь”, и все это находило реальноевоплощение в жизни – проецировалось со страниц романа на судьбу самой МариныЦветаевой: “… многое предопределил во мне “Евгений Онегин”. Если я потом всюжизнь по сей последний день первая писала, первая протягивала руку – и руки, нестрашась суда – то только потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна вкниге, при свечке, с растрепанной и переброшенной через грудь косой, это намоих глазах делала. И если я потом, когда уходили (всегда – уходили), не тольконе протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда,в саду, Татьяна застыла статуей”.[60]
Именно этакнига стала для Марины Ивановны “уроком смелости, гордости, верности, судьбы,уроком одиночества”.
По признаниюЦветаевой, главная героиня повлияла не только на нее, но и на ее мать; “Книгаопределила жизнь” – именно такой вывод делает Марина Ивановна.
“Послетайного сине-лилового Пушкина у меня появился другой Пушкин – уже не краденный,а дарёный, не тайный, а явный… Пушкин – поэтический…”[61] – пишет Цветаева. “Страхи жалость (еще гнев, еще тоска, еще защита)”, по признанию самой Марины Ивановны,стали главными страстями ее детства, и пищу они находили в поэзии Пушкина:“Сквозь волнистые туманы пробирается луна…” – опять пробирается, как кошка, какворовка, как огромная волчица в стадо спящих баранов… “На печальные поляны льетпечально свет она…” О, Господи, как печально, как дважды печально…”[62]
СтихотворениеА.С. Пушкина “К Морю”, как и многие его произведения, было не менее значимо длясудьбы Цветаевой. Прочитав его, не раз повторяя про себя, она создала в своемвоображении картину “своей” стихии, шумы которой слышны в “розовойавстралийской раковине”. Это было видение: Пушкин, переносящий, проносящий надголовой – все море, которое, по ощущениям маленькой Марины, было еще и внутриего. И когда Цветаева увидела море воочию, “с той первой встречи никогда неполюбила”. Её внутренний мир в очередной раз не совпал с образом реальнойдействительности; “её” море просто не вмещалось в узкие рамки земного бытия.Стихию с этого момента она стала отождествлять со стихами, что “оказалось –прозрением: “свободная стихия” оказалась стихами, а не морем, стихами, то естьединственной стихией, с которой не прощаются – никогда”[63].
Так А.С.Пушкин определил дальнейшую судьбу Марины Ивановны Цветаевой; человеческийобраз поэта, его стихи, проза, прочитанные в раннем детстве, формировалиотношение Цветаевой к поэзии, делу поэта, жизни.

ГлаваIII. Семейная тема в поэзии М.И. Цветаевой
МаринаЦветаева через всю жизнь пронесла благодарность по отношению к своей семье,дому (в Трехпрудном, где прошло её детство). В разгар работы над “детскойпрозой автобиографического характера, она признавалась А. Тесковой:“Должно быть Вы, как я, любите только свое детство: то, что было тогда…”
Не“преображенная правда, не “поэтическая быль”, а сущность пережитого важнеевсего для Цветаевой, ведь она восстанавливает историю своей семьи. Онапоказывает свое изначальное одиночество даже с такой сильной, необыкновеннойматерью, в такой высоко интеллектуальной семье.
Цветаева такписала о своем родном уголке – доме в Трехпрудном: “Наш дом… – это был целыймир, вроде именья, и целый психический мир – не меньше, а может быть и большедома Ростовых, ибо дом Ростовых плюс еще сто лет…”[64]
Называя всемзнакомую по “Войне и миру” семью Ростовых Цветаева давала не совсем верныйключ. Без сомнения, дом в Трехпрудном был особым психическим миром, но именноим он отличался от дома Ростовых; “плюс еще сто лет” сыграли в этом решающуюроль. Глава дома в Трехпрудном не был помещиком, как Илья Ростов. Иван Цветаевбыл разночинец, попович, человек труда – профессор. И как ни мила нам, вслед заТолстым, семья Ростовых, как ни гармонична в своих чувствах, поступках иотношениях, никто из них не мог бы сказать о себе, как отец Цветаевой: “Я всюжизнь провел на высокой ноте!” За сто лет гармония постепенно начала уходить измира, не было ее и в семье Цветаевых. Может быть, ей на смену пришли высота иинтенсивность духовной жизни, определявшие психический мир дома в Трехпрудном.
Позже, будучиуже сложившимся в поэтическом плане художником, Цветаева напишет стихотворение,которое думается, стало гимном цветаевскому дому, семье, жизни как своеобразногомиропонимания.
Ты, чьи сныеще непробудны,
Чьи движеньяеще тихи,
В переулоксходи Трехпрудный,
Если любишьмои стихи.
О, каксолнечно и как звучно
Начатжизненный первый том,
Умоляю, покане поздно,
Приходипосмотреть наш дом!
Будет скоротот мир погублен,
Погляди нанего тайком,
Пока топольеще не срублен
И не проданеще наш дом.
Этот тополь!Под ним ютятся
Наши детскиевечера.
Этот топольсреди акаций
Цвета пепла исеребра.
Ты, чьи сныеще непробудны,
Чьи движеньяеще тихи;
В переулоксходи Трехпрудный,
В эту душумоей души.

Прозрачнаястена отделяет “обреченного быть” поэтом от других людей, стена, которой они,быть может, не видят, приблизиться к которой возможно, но преодолеть нельзя.
Вавтобиографической прозе (“Мать и Музыка”, “Мой Пушкин”) разглядывая словночерез увеличительное стекло умудренности свою семью, взрослая Цветаеваанализирует и осмысляет то, что тогда чувствовала, переживала, думала. Это неимеет ни малейшего отношения к её эмигрантским проблемам.
Ирма Кудрова(ленинградский литературовед) говорит о М. Цветаевой следующее: “В 30-е годы…Марина Цветаева уже отчетливо понимает свой крах в отношениях с миром, глубокопереживает разложившуюся вконец связь…”[65]
Всей своейавтобиографической прозой – даже в большей степени, чем теоретическими трудами– Цветаева против такой точки зрения протестует. Она свидетельствует, чтоникакого “краха” не было, что если и существовали у нее отношения с миром, тотолько негативные. Как могла “вконец разладиться” связь, которой отродясь небыло? Если родная мать не может – Марина Цветаева убедительно показывает, чтоименно не может, а не не хочет – понять будущего поэта, – чего ждать отостальных, чужих, понять и не старающихся?
Всегдаинтересно сравнивать произведения разных авторов, посвященные одним и тем желюдям и событиям. Читая “Воспоминания” Анастасии Цветаевой в сопоставлении с“детской” прозой Марины, Кудрова приходит к заключению, что детство последнейне было той “страной безусловного счастья”, какой его воспринимает и изображаетмладшая сестра. Анализируя эпизоды из прозы Марины Цветаевой, Кудрова пишет отом, что окружающие, даже мать, не понимали маленькую Марину, не только несочувствовали, но и насмехались над её попытками стихотворчества, бросает “домув Трехпрудном” тяжкое обвинение в том, что он не дал поэту Цветаевой достаточнотепла, ласки, доброты, что у ребенка “все более укреплялось ощущениеотверженности”. Она прямо утверждает отсутствие простоты, понимания, нежности вотношениях матери к Марине, и в этом видит корни ее трагического мироощущения.
На защитусемьи, матери с “цветаевской” энергией ринулась Анастасия Цветаева. ВыводыКудровой показались ей обидными, и во имя “чести семьи” она оказалась готоваперечеркнуть смысл автобиографической прозы Марины Цветаевой. АнастасияИвановна признается, что, читая прозу Марины, с грустью отмечала, как искаженыв ней образ матери, ее самой, младшей сестры, и весь душевный облик дома вТрехпрудном, пока не поняла: “Марина вовсе не нас “искажала”, она живописаладругое: Вокруг себя…
Центр этихрассказов – Марина. Её – поэта – среди непоэтов – одиночество…”[66]
Бесспорно,центр всего, написанного Мариной Цветаевой о семье, детстве, как и всего ею –лирическим поэтом – написанного – она сама. Да, “поэт – среди непоэтов” – однаиз важных “сквозных” тем ее автобиографической прозы.
И. Кудрова,возможно, права: “безоблачного” счастья не было. Но кто определил, в чём оновыражается, и утвердил, что детство и есть “безоблачное”? Даже Борис Пастернак,в психическом плане личность противоположная Марине Цветаевой, человек, умевшийиз всего извлекать счастье, писал о том, как много страшного в детстве – вчастности, в любимом Цветаевой “Детстве Люверс”. И в стихах:
… Мерещится,что мать – не мать,
Что ты – неты, что дом – чужбина ...
Обратимвнимание на это свидетельство поэта, кончающееся словами:
“Так начинаютжить стихом…”
Возможно,того же происхождения щемящее чувство сиротства, возникшее у Марины Цветаевойзадолго до смерти матери. В семейной прозе она предстает всегда как будтонемного “падчерицей”. Анастасия Цветаева не отрицает, что её, более слабую вдетстве, тяжело болевшую, мать больше жалела, больше опекала, Марине этогодостаточно, чтобы насторожиться: “мать – не мать, та – не ты, дом – чужбина”.Ведь она поэт.
По мнению И.Кудровой, простоты ни в Марии Александровне Цветаевой, ни в её отношениях сМариной, ни во всей обстановке в доме не было. Как не было ее и в самоймаленькой Марине – ее автобиографическая проза (упомянутые выше произведения“Мать и Музыка”, “Мой Пушкин”) тому лучшее свидетельство. “Сложность” неприносила Марии Александровне счастья; может быть, она мечтала, что ее дочерибудут проще и счастливее, но это было не в ее власти. В Асе мать находилабольше непосредственности и простоты, вероятно, с Асей было легче и приятнее.Мать, наверняка, не хотела этого показать, но Марина это чувствовала. Не отсюдали её детская мечта “о чужой семье”, “где я буду одна, без Аси и самая любимаядочь?”[67]
Матьугадывала в Марине себя со своими сложностями и страстями. И, вероятно, с этойсобой – а не с ее поэтическим даром – в Марине боролась, ради её же(марининого) будущего счастья. Пыталась преодолеть себя в ней. Но сердечнаяблизость между матерью и Мариной Цветаевой, без сомнения, была. Это очевидно извсего, сказанного Мариной Ивановной о матери в стихах, прозе, письмах. Безнастоящей внутренней близости мать не оказала бы столь сильного влияния на всюдальнейшую жизнь дочери-поэта.
Марина так ичувствовала себя в семье – как потом всегда в мире:
Видно грустьоставила в наследство
Ты, о мама,девочкам своим!...

“Ребенок,обреченный быть поэтом” – такова внутренняя тема, подтекст автобиографическихпроизведений “Мать и Музыка”, “Мой Пушкин”. Здесь она не мифотворец, небытописатель, она – исследователь. Мир семьи, а вместе с тем и детства –казалось бы, очень замкнутый – в прозе Марины Цветаевой существует внутри кругаеё основных раздумий тех лет: о Поэте, Времени, Человеке в его соотнесенности смиром.
МаринаИвановна ввела нас в мир своей семьи, чтобы показать, как её захлестнула“стихия”, отъединила от людей и понесла по волнам поэзии.
Жизньпосылает некоторым поэтам такую судьбу, которая с первых же шагов сознательногобытия ставит их в самые благоприятные условия для развития природного дара. Всёв окружающей среде способствует скорому и полногласному утверждению избранногопути. И пусть в дальнейшем он сложится трудно, неблагополучно, а порой итрагически, первой ноте, взятой голосом точно и полновесно, не изменяют уже досамого конца.
Такой быласудьба Марины Цветаевой.
О детство!Ковш душевной глуби!
– эту строкуПастернака Цветаева любила, она глубоко спрятала и сохранила материнские уроки.Мария Александровна была бы довольна: её мечта воплотилась пусть не в музыке, ав поэзии – её старшей дочерью.
Думается,“меньше всего мать понимала и одобряла ее детские стихи. Можно найти оправданиеМарии Александровне. Она мечтала о дочери-пианистке и видела, что играет Маринахорошо, а стихи пишет плохо. Вероятно, ей не приходило в голову, чтопоэтических Моцартов история литературы не знает и что нельзя сравнивать стихималенькой Марины с Пушкиным и Гете. “Неуклюжие” детские вирши казались ейнелепыми рядом с той великой поэзией, которой она жила”[68].
МаринаЦветаева начала сочинять рано. Первая стихотворная тетрадь, о которой онавспоминает, была закончена до школы, когда автору было семь лет. Она, как иостальные детские стихи Цветаевой, не сохранилась. К сожалению – ибо они моглиприоткрыть тайну воплощения Поэта, дать возможность прикоснуться к самымистокам творчества. И ещё потому, что они явились выражением одной стороныпоэтической страсти Марины: упоение чужими стихами и сочинение собственныхвместе составляют одержимость поэзией. Нам остались разрозненные отрывки,которые цитирует взрослая Цветаева. Это неумелые подражательные стихи сотзвуками всего, что Марина уже прочла. Не писать она не могла.
Примечательнойособенностью поэтического творчества Марины Цветаевой является то, чтоавтобиографические факты находят свое отражение и в стихотворной форме. Как и впрозе (исследуемой нами выше), в поэзии мы можем отследить те жеосновополагающие, ключевые моменты мироощущения Марины Ивановны. Иначе говоря,весь реальный, жизненный материал. Преломляясь через призму восприятия поэта,реализуется в качественно иной форме – лирической – с огромной долейиндивидуально-личностной мотивации чувств, воплощенных переживаний и избранныхсредств.
Судьба поэтав такой же степени определяется особенностями его личности, как и его поэзия. Авернее, личность – поэзия – судьба образуют неразрывное единство поэтическогомира.
Поэтическаяиндивидуальность Марины Цветаевой многолика, мироощущение противоречиво, судьбаглубоко трагична, а поэтический мир целен и един.
Первые двекниги Цветаевой – “Вечерний альбом” (1910 г.) и “Волшебный фонарь” (1912 г.) –по духу – одна книга – книги детские, как тематически и хронологически, так ипо авторскому пониманию их возрастной границы. Детские книги Цветаевойинтересны сейчас прежде всего тем, что их замкнутый мир сохранил образ автора –героя, круг чтения и круг чувств, определивших своеобразие личности поэта.
Именно тогда,в детстве, зарождалось драгоценнейшее качество Цветаевой как поэта – тождествомежду личностью (жизнью) и словом. Стихи записывались в альбом – в традицияхвсех русских барышень ХХ века – записывались вечерами в мекнувшей тишине дома,в ожидании неизбежного: “Дети, пора спать!” Отсюда – отчасти – и названиепервой книги – “Вечерний альбом”. По сути это был дневник литературноодаренного ребенка. Но от многих своих сверстниц, тоже писавших в альбом,Марина Цветаева отличалась по крайней мере двумя чертами: ничего не выдумывала,то есть почти не впадала в сочинительство, ее строчки шли непосредственно отжизни, от прочитанных книг, от семейно-бытового уклада, а на такую смелость,как известно, не сразу решаются даже “взрослые” поэты.
Быть самоюсобой, ни у кого не заимствовать, не подражать, не подвергаться влияниям –такою Цветаева осталась навсегда.
“Вечернийальбом” сейчас интересен для нас как книга – предвестие будущей МариныЦветаевой. Здесь она – со всей своей предельной искренностью, ясно выраженнойличностью, и даже нота трагизма, в целом для альбома не характерная, уже глухопрозвучала в этой по-детски простодушной, светлой книге.
Когда Маринаподготовила к изданию свою первую книгу (тайком от всех, в том числе и от отца,по её мнению, стихов не понимавшего), ей было восемнадцать лет. “Вечернийальбом” был для нее самой (по крайней мере по содержанию) уже историей –историей закончившегося детства. Психологически она находилась в другомвозрасте. Но детство она не отсекла и, судя по ее стихам, появившимся после“альбома”, в особенности во второй книге “Волшебный фонарь” – она продолжалажить в нем:
Ах, золотыеденьки!
Где уголкипотайные,
Где вы, лугазаливные
Синей Оки?
……………………………..
Детство вернинам, верни
Всеразноцветные бусы, –
Маленькой,мирной Тарусы
Летние дни.
(“Ах, золотыеденьки!”)
Первым, ктопрочитал “альбом” и сразу же на него отозвался, был Максимилиан Волошин. Оноценил “в цветаевских стихах главное – подлинность. До Цветаевой никому впоэзии не удавалось написать о детстве из детства”[69].
В своихдетских, а позднее и в зрелых поэтических произведениях Марина Цветаева ивпрямь создавала словно модель – дома, семьи, уклада, быта. Взгляд её былнаивен, слово – чистым, интонация – искренней. Она честно записывала то, чтовидела вокруг, о чем задумывалась.
Мать, МарияАлександровна Мейн, занимает “главенствующее” место не только в прозеавтобиографического характера, но и в поэзии. Стихотворение “Мама” посвященопамяти матери Марины Цветаевой:
В старомвальсе Штрауса впервые
Мы услышалитвой тихий зов,
С той порынам чужды все живые
И отраденбеглый бой часов.
Мы, как ты,приветствуем закаты,
Упиваясьблизость конца.
Все, чем влучший вечер мы богаты,
Нам тобоювложено в сердца.
К детскимснам клонясь неутомимо,
(Без тебялишь месяц в них глядел!)
Ты вела своихмалюток мимо
Горькой жизнипомыслов и дел.
С ранних летнам близок, кто печален,
Скучен смех ичужд домашний кров…
Наш корабльне в добрый миг отчален
И плывет поволе всех ветров!
Все бледнейлазурный остров-детство,
Мы одни напалубе стоим,
Видно грустьоставила в наследство
Ты, о мама, девочкамсвоим!
(“Маме”)
Здесь всяглубина и искренность родственных чувств Марины Цветаевой. “Мы, как ты…” — говорит она, признавая, что корнями уходит в фантастическую одаренность ибезмерную личность матери.
Сама МаринаИвановна бесспорно признавала, что взяла от матери – страстность, порывистость,импульсивность, одухотворенную поэтичность натуры:
И день иночь, и письменно и устно:
За правду даи нет,
За то, чтомне так часто – слишком грустно
И только 20лет,
За то, чтомне прямая неизбежность –
Прощениеобид,
За всю моюбезудержную нежность
И слишкомгордый вид,
За быстротустремительных событий,
За правду, заигру…
¾ Послушайте! – Еще меня любите
За то, что ягрущу.
(“Уж столькоих упало в эту бездну…”)
… От матери –упорство, настойчивость:
“Мама, милая,не мучь же!
Мы поедем илинет?”
Я больная, –мне семь лет,
Я упряма, –это лучше.
Удивительноупряма:
Скажут нет, абудет да.
Не поддамсяникогда,
Это яснознает мама…
(“Закнигами”)
Но незабывает Цветаева и об отце, он тоже не был сторонним наблюдателем формированияличности своей дочери: труженичество Марины Ивановны, ее литературное упорство– от отца. Вот откуда ее стихи:
Благословляюежедневный труд.
Благословляюеженощный сон.
Господнюмилость – и господен суд,
Благой закон– и каменный закон.

И пыльныйпурпур свой, где столько дыр…
И пыльныйпосох свой, где все лучи!
Еще, господь,благословляю – мир
В чужом дому– и хлеб в чужой печи.
(“Благословляюежедневный труд”)
МаринаИвановна всегда интересовалась историей своего рода; поэтому находят своеотражение в ее поэзии и фрагменты истории семьи Цветаевых. Стихотворение“Бабушке”, посвящено Марии Лукиничне Бернацкой – матери Марии Александровны;бабушка Марины Цветаевой происходила из старинного польского дворянского рода.Устанавливая родственную триединую цепочку кровной связи, Марина Ивановнанаходит источник “жестокого мятежа в сердце” своем.
Продолговатыйи твердый овал,
Черногоплатья раструбы…
Юная бабушка!Кто целовал
Вашинадменные губы?
…………………………………..
Скольковозможностей вы унесли,
Иневозможностей – сколько? –
В ненасытимуюпрорву земли,
Двадцатилетняяполька!
День былневинен, и ветер был свеж.
Темные звездыпогасли.
¾ Бабушка! – Этот жестокий мятеж
В сердце моем– не от вас ли?...
(“Бабушке”)

Здесь, как иво всех произведениях автобиографического характера Марина Цветаева выступает вроли исследователя прошлого, настоящего и как следствие, возможного будущегосвоей семьи; все это выявляет поэтическую сторону личности Цветаевой. Взаимноенепонимание, о котором приходилось говорить в связи с прозой при исследованииуклада семьи Цветаевых, стало темой ранних стихотворений Марины Ивановны.Например, стихотворения “Столовая”:
Столовая,четыре раза в день
Мирить на мигво всем друг другу чуждых.
Здесьразговор о самых скучных нуждах,
Безмолвентот, кому ответить лень.
Всенеустойчиво, недружелюбно, ломко,
Тарелок стук…Беседа коротка:
¾ “Хотела в семь она прийти с катка?”
¾ “Нет, к девяти”, – ответит экономка.
……………………………………………….
¾ “Все кончили! Анюта, нa тарелки!”
Враждебныйтон в негромких голосах,
И все глядят,как на стенных часах
Одна другуюдогоняют стрелки.
Роняют стул…Торопятся шаги…
Прощай, о мириз-за тарелки супа!
Благодарят запропитанье скупо
И вновьрасходятся – до ужина враги.
В этомстихотворении описан, по-видимому, обычный день; ничем не примечательный,кроме, пожалуй, плохо скрытого раздражения, владеющего всеми домочадцами.Интересны в этом случае воспоминания Валерии Цветаевой, лишний разподтверждающие право на существование “лейтмотива взаимного непонимания”:
“… чувствую:от Марины близкой, младшей, родной отхожу… Без слов, как-то само собой,внутренне трудно.
Передо мноюстихи Марины “Столовая”. Говорят они о нашей семье, о времени, когда Маринебыло 15 лет, Асе – 13, а брат был на два года старше Марины. Я уже не жила домасо всеми в Трехпрудном. С ужасом читаю, что пишет, о чем вспоминает Марина.Откуда все это? Когда началось? Трудный, тяжелый вопрос… В семье, в самомкорне, не было благополучия…”[70]
По нашемумнению, можно усмотреть субъективность суждений Валерии Ивановны; а ответ на её“трудный вопрос”, думается, кроется во внутренней, до предела обнаженнойчуткости Марины Цветаевой, в её эмоционально-хрупком восприятии окружающейдействительности, и все это объясняется цветаевской одаренностью игениальностью.
Сложностьотношений внутри дома Марина Ивановна почувствовала и поняла очень рано, раноона прочувствовала не только надрыв семьи, но и слитое влияние отца и матери,которое обозначила одним словом “героика” – спартанство:
Этому сердцу–
Родина –Спарта.
Помнишьлисёнка,
Сердцеспартанца?
– Легчелисенка
Скрыть пододеждой,
Чем утаитьвас,
Ревность инежность!
(“Нa смех инa зло…”)
Спарта –государство Древней Греции, население которого, по преданию, отличалосьисключительной суровостью характера и выносливостью, которыми, без сомнения,обладала и Марина Цветаева (что она и считала наследством, доставшимся отродителей).
Цветаева,судя по воспоминаниям о ней и по её собственным словам, была относительноравнодушна к изобразительным искусствам, но она превосходно знала скульптуру,живопись на античные темы и, следовательно, глубоко впитала в себя всюГреко-римскую “сюжетику”.
Я люблю такиеигры,
Где надменнывсе и злы,
Чтоб врагамибыли тигры
И орлы!
……………………………..
Я несусь, –за мною пасти,
Я смеюсь – вруках аркан…
Чтобы рвалменя на части
Ураган!
Чтобы всевраги-герои!
Чтоб войнойкончался мир!
Чтобы в миребыло двое!
Я и мир!
(“Дикаяволя”)
Домашний мир,которому Цветаева обязана едва ли не всем (то есть и музыкой, и Элладой, иРимом, и Германией, и всей мировой культурой), представал для нее, ребенка, вприметах времени и облике строгого семейного уклада. Мать сделала буквальновсе, чтобы дети не чувствовали реальной хрупкости и ненадежности этой слишкомнедавно и почти искусственно созданной обжитости. Никогда после смерти материЦветаева не ощущала мир таким прочным, незыблемым и абсолютным в своейцелостности, как это было в её детстве. Прочностью своей Цветаева была обязанадетству – ведь это так важно, когда в начале жизни земля под ногой надежна иустойчива. Чувство это потом воплотится и в стихотворной форме и никогда уже неисчезнет:
Я счастливажить образцово и просто:
Как солнце –как маятник – как календарь.
Быть светскойпустынницей стройного роста,
Премудрой –как всякая божия тварь…
(“Я счастливажить образцово и просто”)
Период“Вечернего альбома”, в особенности когда писались стихи, составившие разделы“Любовь” и “Только тени”, был самым смутным и мучительным в жизни МариныЦветаевой. Семейный очаг погибал на её глазах. К тому времени не было ужематери; у отца возникли неприятности с музеем; в доме умолкла музыка; мирсузился до книжных полок, а в сердце Марины росло и укреплялось трогательноебеззащитное одиночество:
Проста мояосанка,
Нищ мойдомашний кров.
Ведь яостровитянка
С далекихостровов!
Живу – никтоне нужен!...
(“Проста мояосанка…”)

АнастасияЦветаева в своих мемуарах не раз писала об одиночестве своей сестры Марины. Нонадо понимать: то было одиночество, в большей степени, гения. Отсюда – тоска,которою, по словам сестры, Марина как бы постоянно была “окутана”, к которойона в конце концов должна была привыкнуть, так что, когда тоска покидала её,она торопилась к ней вернуться; одиночество было состоянием, в котором оначувствовала себя комфортно:
Шумнывечерние бульвары,
Последний лучзари угас,
Везде, вездевсе пары, пары,
Дрожанье губи дерзость глаз.
Я здесь одна.К стволу каштана
Прильнуть таксладко голове!
И в сердцеплачет стих Ростана
Как там, впокинутой Москве…
(“В Париже”)
МаринаИвановна жила очень напряженной, но потаенной жизнью (это в полной мере можносказать и о времени её детства – юности, и о времени, когда Цветаева была ужесформировавшейся личностью. Стихи были для нее почти единственным средствомсамораскрытия. В её ранних дневниковых стихах подспудно вызревал и временамиуже давал о себе знать великолепный цветаевский психологизм. Она точносхватывала и умела передать словом, интонацией, ритмикой тонкие итрудновыразимые нюансы своих переживаний, глубоко запрятанных чувств, мечтаний,надежд.
По тебетоскует наша зала, –
Ты в тени еевидал едва –
По тебетоскуют те слова,
Что в тенитебе я не сказала.
Каждый вечеря скитаюсь в ней,
Повторяя вмыслях жесты, взоры…
На обояхпрежние узоры,
Сумрак льетсяиз окна синей;
Те же люстры,полукруг дивана
(Только жаль,что люстры не горят!),
Филодендроновунылый ряд,
По угламрасставленных без плана
Спичек нет, –уж кто-то их унес!
Серый коткрадется из передней…
Это час моихлюбимых бредней,
Лучших душ исамых горьких слез…
(“По тебетоскует наша зала…”)
Яркость инеобычность метафор, меткость и выразительность эпитета, разнообразие игибкость интонационного строя – таков самобытный рисунок этого и многих другихпсихологически насыщенных цветаевских стихотворений.
Все вниманиепоэта обращено в эти годы к быстро меняющимся приметам душевного состояния, кмногоголосию жизни и, в конце концов, к себе самой как воплощению всей полнотыземного бытия:
Кто создан изкамня, кто создан из глины, –
А я серебрюсьи сверкаю!
Мне дело –измена, мне имя – Марина,
Я – бреннаяпена морская.
… Дробясь огранитные ваши колена.
Я с каждойволной – воскресаю!
Даздравствует пена – веселая пена –
Высокая менаМорская!
(“Кто созданиз камня…”)
Еще однимобстоятельством, достойным внимания исследователя творчества Цветаевой, тесносвязанным с темой семьи, является то, что многие стихи Марины Ивановны(особенно это касается “Вечернего альбома”) напоминают фантастическую игру:
Детство:молчание дома большого,
Страшнойколдуньи оскаленный клык,
Детство: однонепонятное слово,
Милое слово“курлык”.
Вдругбеспричинно в парадной столовой
Чопорнойгостье покажешь язык
И задрожишь изаплачешь под слово,
Глупое слово“курлык”.
(“Курлык”)
СовременницаЦветаевой М. Шагинян, тогда тоже молодая поэтесса, в своей рецензии на“Вечерний альбом” отметила, что пишет Марина Ивановна, как “играют дети своимисловами, своими секретами, своими выдумками…”[71].
Прямо в ротлетят снежки…
Огонечкифонарей…
“Ну,извозчик, поскорей!
Будут,мамочка, картинки?”
Сколько книг!Какая давка!
Сколько книг!Я все прочту!
В сердцерадость, а во рту
Вкус соленогоприлавка.
(“Закнигами”)
Именно вдетстве создается волшебный мир, где оживают предметы, существующие вреальности; все это является результатом внутренней наблюдательности; юные годыотмечаются редкой способностью закреплять в памяти вещи, реализуя их в особуюформу одухотворенности; но Марина Цветаева не утратит этого дара и в зрелыегоды своего творчества.
И деньги, иписьма с почты –
Стол –сбрасывавший – в поток!
Твердивший,что каждой строчке
Сегодня –последний срок.
Грозивший,что счетом ложек
Создателю невоздать,
Что завтраменя положат –
Дурищу – дана тебя ж!
(“Тридцатаягодовщина…” цикл “Стол”)
Детствобудущего художника, как основа формирования творческого миропонимания иотправная точка литературной деятельности, – вот объект исследования МариныИвановны в очерке “Мать и Музыка”, где обоснована первопричина вхождения в мирискусства: “Мать поила нас из вскрытой жилы Лирики…” Этот мотив – “вскрытойжилы” находит свое отражение и в поэзии:
Вскрыла жилы:неостановимо,
Невосстановимохлещет жизнь.
Подставляйтемиски и тарелки!
…………………………………..
Невосстановимохлещет стих.
(“Вскрылажилы: неостановимо…”)
Именно такзарождались цветаевские стихи – рождались глубоко внутри её земной плоти,являясь при этом “даром божьим”, ведь “слух от Бога”; а поэтом не становятся, арождаются:
Если душародилась крылатой –
Чтo ей хоромыи чтo ей хаты!
Чтo Чингисханей – и чтo – орда!
Два на миру уменя врага,
Два близнеца– неразрывно – слитых:
Голодголодных и сытость сытых!
(“Если душародилась крылатой…”)
Но малородиться с “крылатой душой”, важно не упустить этот дар, постоянно питая егокак хрупкий весенний цветок. Душа Марины Цветаевой, не растворяющаяся в заботахи ласке родителей, а тревожимая не очень понятными запретами и умолчаниями,рано проснулась, стала обостренно чуткой:
Стихи растут,как звезды и как розы,
Как красота –ненужная в семье.
А на венцы ина апофеозы –
Один ответ: –Откуда мне сиe?
(“Стихирастут, как звезды и как розы”)
Неоспоримото, что Марина Цветаева родилась поэтом-романтиком; романтизм был у нее в душе.
Безумье – иблагоразумье,
Позор – ичесть,
Все, чтонаводит на раздумье,
Все слишкоместь.
Во мне, – всекаторжные страсти
Слились водну!
Так в волосахмоих – все масти
Ведут войну.
Я знаю весьлюбовный шепот,
¾ Ах, наизусть!
Мойдвадцатидвухлетний опыт –
Сплошнаягрусть…
(“Безумье – иблагоразумье”)
Музыка – душаи плоть цветаевского стиха, её музыкальная одаренность была внутренней:
Бузинаказнена, казнена!
Бузина –целый сад залила
Кровью юных икровью чистых,
Кровьюветочек огнекистых –
Веселейшей извсех кровей:
Кровью сердца– твоей – моей…
А потом –водопад зерна,
А потом –бузина черна,
С чем-тосливовым, с чем-то липким.
Над калиткой,стонавшей скрипкой
Возле дома,который пуст, –
Одинокийбузинный куст…
(“Бузина”)
Стихотворение“Бузина” звучит как музыкальное произведение; оно тонко и щедро – инструментовано.Цветаева широко пользуется “дружественностью” созвучий, но при этом не жертвуетзвуку смыслом. Музыкальное начало, пришедшее от матери, все же навсегдаосталось в Марининых стихах – как её. Цветаева действительно писала свои стихикак музыку, ей всегда страшно не хватало нот. Бальмонт был прав, когда говорил,что она требовала от стихов того, что могла дать лишь музыка.
Можно суверенностью сказать, что своеобразием своего редкостного поэтического дараЦветаева обязана прежде всего матери, на что не раз указано в поэтическойформе:
Материнское –сквозь сон – ухо,
У меня к тебенаклон слуха,
Духа – кстрадающему: жжет? Да?
У меня к тебенаклон лба,
Дозирающеговер-ховья.
У меня к тебенаклон крови
К сердцу,неба – к островам нег
У меня к тебенаклон всех…
(“Наклон”)
МаринаЦветаева по-особому воспринимала окружающую её действительность. Впечатления,ранимая детская душа, усиленная поэтическим даром нашли болезненный отклик втрагизме цветаевского мироощущения:
Каждый миг,содрогаясь от боли,
К одному возвращаюсьопять!
Навсегдаумереть! Для того ли
Мне судьбоюдано всё понять?
Вечер вдетской, где с куклами сяду,
На лугупаутинную нить,
Осужденнуюдушу по взгляду…
Всё понять иза всех пережить!..
(“Литературнымпрокурорам”)
А трагизммироощущения порой Марина Цветаева доводит до максимальной отметки, реализуя вмотиве преждевременной смерти:
Христос иБог! Я жажду чуда
Теперь,сейчас… в начале дня!
О, дай мнеумереть, покуда
Вся жизнь каккнига для меня…
……………………………………
Люблю икрест, и шелк, и каски,
Моя душамгновенный след…
Ты дал мнедетство – лучше сказки
И дай мнесмерть – в семнадцать лет!
(“Молитва”)
Так настихийное жизнелюбие Цветаевой, как вечерний сумрак, наплывают мысли онеизбежном земном конце, и смерть выглядит как отголосок, как эхо все того же,не исчерпанного до дня бытия.
“Поиграй,возьмись за дело,
Домик строй”.– “А где картон?”
“Что за тон?”– “Совсем не тон”
Просто житьмне надоело”
Надоело …жить … на свете…
(“Закнигами”)
О чем бы ниписала Цветаева, её стихи всегда вызваны к жизни реально существующимиобстоятельствами, подлинным внутренним волнением. Правда чувства и четкостьслова – вот для нее высший завет искусства.
Поэтическоетворчество Марины Цветаевой имеет яркий признак: обусловленность лирическогоначала личным опытом автора, привнесенной из семьи системой оценок. Тематикастихотворных произведений определяется сплетением реальных переживаний и,очередного лирического сюжета. Семья, как сфера формирования бытийных имировоззренческих основ, находит свое воплощение в стихотворном творчествеМарины Цветаевой, реализуясь в образах членов ее семьи: отца, матери, бабушки,сестер…
Как ипрозаические произведения (посвященные семье), стихотворения данной тематикиотличаются тонким психологизмом, музыкальностью, романтической направленностью.
Прочитаемодно из самых пронзительных и самых ранних стихотворений: вернемся от финала кначалу – к юности, к первым её надеждам и пророчествам. Думается, это будетсправедливо – ведь “конца” у поэзии нет и быть не может.
Идешь, на меняпохожий,
Глазаустремляя вниз.
Я их опускала– тоже!
Прохожий,остановись!
Прочтислепоты куриной
И маковнабрав букет, –
Что звалименя Мариной,
И сколько мнебыло лет.
Не думай, чтоздесь – могила,
Что япоявлюсь, грозя…
Я слишкомсама любила
Смеяться,когда нельзя!
И кровьприливала к коже,
И кудри моивились…
Я тоже была,прохожий!
Прохожий,остановись!
Сорви себестебель дикий
И ягоду емувслед, –
Кладбищенскойземляники
Крупнее ислаще нет.
Но только нестой угрюмо,
Главу опустивна грудь.
Легко обо мнеподумай,
Легко обо мнезабудь.
Как луч тебяосвещает!
Ты весь взолотой пыли…
– И пустьтебя не смущает
Мой голосиз-под земли.
(“Идешь, наменя похожий”)

Заключение
Трудно суверенностью ответить на вопрос: Как рождается Гений?
В данной работебыла сделана попытка воссоздать хронику семейной жизни Цветаевых, последитьэтапы формирования литературного таланта, выявить события, повлиявшие настановление поэта Марины Цветаевой.
Все факты икомментарии (приводимые нами в первой части) документального характера,свидетельства современников и само творчество Марины Цветаевой выявляютбесспорную истину: семья стала исходной точкой становления ее как личности,поэта, художника.
Несмотря натот факт, что взгляды критиков на семью Цветаевых различны, нельзя поспорить стем, что это был союз родственных личностей, различных в миропонимании, ночутко воспринимающих окружающую действительность. Атмосфера, царившая в семьеЦветаевых была творческой.
Бесспорнообстоятельства союза Марии Александровны и Ивана Владимировича как вынужденногоединения одиночеств, что впоследствии вылилось в еще большее обособление другот друга. Она понимала невозможность быть с любимым человеком, а он тяжелопереживал смерть любимой жены. Она с головой погрузилась в воспитание детей,стараясь заранее предотвратить возможность своих же ошибок, самоотверженнорастворялась в детях, вкладывая в них основы музыкального творчества; а он –дни и ночи, часы и минуты посвящал делу своей жизни – созданию музея. Но смыслих жизни был в одном – в служении искусству. Пусть направленность сил быларазной, но цель одна. И эта цель в полной мере воплотилась в личности МариныЦветаевой: заложила основы мировоззрения, напоила душу чувственным восприятием,реализовавшимся в её творчестве.
Образы родителейобрели свою полновесную значимость на страницах книг Марины Цветаевой: уже всознательном возрасте она в своем художественном творчестве выступила какисследователь, изучая, познавая, раскрывая, постигая личности родителей и,таким образом, рассказала о себе. Марина Ивановна осознавала, что являетсявоплощением лучших родительских качеств и устремлений.
Так, дляпонимания личности художника Марины Цветаевой нами была рассмотрена ееавтобиографическая проза («Мать и Музыка», «Отец и его музей», «Мой Пушкин»). Суверенностью можно говорить о влиянии двух родственных связей: отца, материплюс (благодаря именно им) историко-литературного гения Пушкина – настановление поэта в Марине Ивановне.
В очерке«Мать и Музыка», посвященном М.А. Мейн главный акцент сосредоточен напревалирующем влиянии матери на личность дочери; Марина считала, что онаобязана матери «самым главным в себе», Марина Александровна с упорством сильнойнатуры пыталась воплотить в детях (а особенно в Марине) свои неосуществимыемечты, питая юные души с раннего возраста Музыкой, Поэзией, Романтикой. Нонесмотря на всю её строгость и требовательность, другой матери Марина себе и непредставляла; именно у нее Марина заимствовала мятежную натуру; мать сумела вполной мере передать дочери свой характер и свою душу.
Музыкальныеуроки не прошли даром, воплотились в литературе; произведениям Марины ИвановныЦветаевой не откажешь в тонкой чувственности, интонационной насыщенности имузыкальности. Это характеризует и прозу и поэзию.
Если в очерке«Мать и Музыка» мы сталкиваемся с субъективностью при создании образа МарииАлександровны Мейн и определении ее места в процессе формирования личностиавтора, то Иван Владимирович в очерке «Отец и его музей» изображен максимальноправдиво, без доли художественного вымысла.
Нельзяговорить о безоговорочно «главенствующем влиянии» матери на художника МаринуЦветаеву, отец внес своеобразный вклад в развитие личности дочери – он навсегдаостался образцом преданности искусству, трудолюбия, честности и искренности, целеустремленности– и всем этим, сполна насладившись, наблюдая в детстве отца, Марина Цветаеванапоила свой духовный мир.
ОбразПушкина, его стихи, проза, прочитанные в раннем детстве, формировали отношениеЦветаевой к поэзии, делу поэта и жизни.
«Мой Пушкин»воспринимается нами как Пушкин «моей» (цветаевской) души, тот, с которым еепознакомила мать, которого она тайно «поглощала», наслаждаясь каждойпрочитанной страницей, и которым потом она «мерила» жизнь и творчество.
Во всехупомянутых выше прозаических произведениях Марина Цветаева выступает в ролихудожника–исследователя; а исследует она феномен семьи на собственном примере(в произведениях, посвященных этой теме нет вымысла, есть лишь личное,эмоциональное восприятие); это правда, осмысленная художником.
По своейсущности, по воплощённому в ней романтическому видению мира проза Цветаевойтесно связана с её поэзией. И для прозы и для поэзии Цветаевой важно былозвучание, ритмика, гармония.
В то же времяцветаевская проза имеет и неизбежные отличия от поэзии, по-своему дополняя её.Это – как бы поэзия, подробно пересказанная самим автором. Там, где в стихахЦветаева искала емкую, лаконичную формулу, в прозе она любила, напротив,распространить, пояснить мысль, повторить её на разные лады, дать слово в егосинонимах, лишний раз втолковать читателю мысль или образ.
Сочетаяталант художника и летописца собственной жизни, Цветаева сделала своетворчество, вопреки спорности, субъективности, порою даже мифотворчеству, – вомногом созвучным нашим дням. Дело было в чувстве историзма (если Цветаеваписала об ушедшей эпохе и людях), в остром ощущении времени и в индивидуальнойотзывчивости души. Так, например, изображая своего отца (очерк «Отец и егомузей»), великого подвижника, бескорыстного труженика, она все времяподчеркивает, что такой самородок, как Иван Владимирович Цветаев, буквальнобосиком протоптавший себе путь из деревни в университет и дальше, в науку, –мог сложиться только в России.
Собранныевоедино проза и поэзия Марины Цветаевой, посвященные теме семьи, создаютвпечатление масштабности, весомости и значимости такого вопроса, как рождениегения. И этому впечатлению не препятствует спорность, парадоксальность, порою –субъективность утверждений поэта. Люди, события и факты в цветаевскихпроизведениях даны преувеличенно (во весь рост), освещены изнутри тем светом,без которого для Цветаевой не было ни жизни, ни творчества.
Точноеопределение личности Марины Цветаевой дала литератор и переводчик РезниковаНаталья Викторовна: «Марина Цветаева была не только одареннейшим, талантливым,исключительным поэтом – она была необыкновенным существом. Она была рожденнымпоэтом – она вся была создана из какого-то другого материала. Была поэтом всемсвоим существом – костьми, кожей, «ребром и помыслом», как говорит она сама»[72]
Подводя итогипроделанной работы, стоит отметить тот факт, что рассматриваемая нами теманеобъятна; перспективна. Нельзя говорить об исчерпанности сделанных выводов изавершенности проведенного исследования. Семью, как фактор воспитания художникаи тему его творчества, возможно рассматривать как двустороннее явление: семья,в которой формируется творческая личность, и семья, созданная уженепосредственно исследуемой фигурой (только в этом случае можно говорить оболее или менее полном наборе собранной информации).
Творческаяличность – единица динамичная, противоречивая и проходящая в своем развитииразличные стадии.
Жанрдипломной работы определил направление данного исследования, обусловивизбирательный подход к рассмотрению проблемы формирования личности МариныЦветаевой в рамках семьи. Нами был освещен лишь один аспект этой проблемы.

Библиографический список
1. БелкинаМария Осиповна. Скрещение судеб: Попытка Цветаевой, двух последних лет еежизни. Попытка времени, людей, обстоятельств. – 2-е изд., доп. – М.: Благовест:Рудомино. – 541, (1)с.
2. БеловаА.А. «Она умела любить восторженно» /Отечество. – 2002. — № 10. – с. 30-36.
3. ВербаИ.А. М.И.Цветаева //Школа. – 2002. — № 3. – с.41-48.
4. Воспоминанияо М. Цветаевой: Сборник. – М.: Советский писатель, 1992. – 592 с.
5. ВыходцевП.С. В поисках нового слова: Судьбы рус. поэзии 20х-30х гг. XX в. – М.: Современник,1980. – 319 с.; 21см.
6. ЕнишерловВ. Если душа родилась крылатой…: (К 90-летию со дня рождения М.И.Цветаевой.1892-1941). Огонек, 1982, № 42, с. 18-19.
7. ЖижинаА.Д. Проникая в мир цветаевского лиризма //Открытая школа. – 2002. — № 6. – с.26.
8. ЗубоваЛ.В. Поэзия Марии Цветаевой: Лингвистический аспект. ЛГУ. – Л.: Изд-во ЛГУ,1989. – 262, (1) с., 20 см.
9. Историярусской советской поэзии, 1917-1941 /(В.В.Будник, В.В.Тимофеева, В.В.Богданов идр.; Редкол.: В.В.Будник (отв. ред.) и др.). Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1983.– 416 с.
10. КардинВ. Здесь я не нужна. Там я невозможна: Штрихи к литературному портретуМ.Цветаевой //Первое сент. – 1998. – 6 янв. – с.8.
11. КоганЮ.М. И.В. Цветаев. Жизнь. Деятельность. Личность. – М.: Наука, 1987. – 192 с.,ил. – (Серия «Из истории мировой культуры»).
12. КудроваИ.В. Версты, дали…: Марина Цветаева: 1922 – 1939. – М.: Сов. Россия, 1991. –368 с.: ил.
13. КуликоваТ.А. Семейная педагогика и домашнее воспитание: Учебник для студ. сред. пед.учеб. заведений. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Издательский центр «Академия»,2000. – 232 с.
14. Литература:Большой справочник для студентов / Э.Л. Безносов, Е.Л. Ерохина, А.Б. Есин и др.– 2-е изд. – М.: Дрофа, 1999. – 592 с.
15. МасловаИ. Мотив родства в творчестве Марины Цветаевой. – М.: Советский писатель, 1985.– 275 с.
16. МасловаМ.И. Мотив родства в творчестве Марины Цветаевой. – Орел: Изд-во «Вешние воды»,2001. – 154 с.
17. НедашивинВ. Пепел ее тополей… //Лит. газ. – 2002. — № 41. – с.12-13.
18. НемзерА. Готика смыслов: (К 100-летию со дня рождения М.И.Цветаевой) // Россия. –1992. – 7-13 сент. (№ 41). – с. 16.
19. ПавловскийА. Куст рябины. О поэзии Марины Цветаевой: Монография. – Л.: Сов. писатель,1989. – 352 с.
20. РудинскийВ. Поезд не в ту сторону: (Размышления о жизни и творчестве М. Цветаевой) //Наш современник. – 1991. — № 11, с.190-192.
21. Русскаялитература XX века. В 2-х кн.: Учебное пособие для вузов /Под ред. Л.П. Кременцова.– М.: Изд. центр «Академия». – (Высшее образование).
22. Русскаялитература XX века. Советская литература. Сборник трудов. М., 1975.
23. Русскаялитература и журналистика начала XX века 1905-1917. /(М.А. Никитина. – М.: Наука,1984. – 367с.
24. Русскаялитература и начала XX века (1890-1910В 2-х кн. Кн. 1 /Под ред. С.А. Венгерова. – М.:Изд. дом «XXI век – Согласие», 2000. – 512 с.: ил. – (Два века русскойфилологии).
25. Русскаялитература конца XIX – начала XX века 1908-1917. (Ред. коллегия: Б.А. Белик (отв.ред.) и др.) М.; «Наука», 1972.
26. СаакянцА. Марина Цветаева. – М.: Советский писатель, 1980. – 325 с.
27. СироткинаЕ. Одиночество: О самом независимом русском поэте // Первое сент. – 1996. – 23мая. – с.3
28. ФедосееваЛ.Г. Марина Цветаева. Путь в вечность. – М.: Знание, 1992. – 62 с. — /Новое вжизни, науке, технике. Сер. «Литература»; №4
29. Хрестоматияпо литературной критике. – Сост., коммент. Л.А. Сугай. – М.: «РИПОЛ КЛАССИК»,1998. – 768 с.
30. ЦветаеваМ. Избранное / Сост., коммент. Л.А. Беловой. – М.: Просвещение, 1989. – 367 с.:ил.
31. ЦветаеваМ.И. Господин мой – время… М.: Вагриус, 2003. – 573с. / Сост., подгот. текста икоммент. А. Саакянц, Л. Мнухин.
32. ЦветаеваМ.И. Мой Пушкин. – М.: Худож. лит., 1982. – 150 с.
33. ЦветаеваМ.И. Сочинения. В 2-х т. – М.: Худож. лит., 1980. – Т. 2 Проза / Сост., подгот.текста и коммент. А. Саакянц.
34. ЦветаеваМ.И. Стихотворения и поэмы / Вступит. ст., сост., подг. текста и примеч. Е.Б.Коркиной. – Л.: Сов. Писатель, 1990. – 800 с., 16 ил., 1л. портр (Б-ка поэта.Большая сер.).
35. ЦветаеваМ.И. Стихотворения и поэмы / Сост. и предисл. Г. Седых. – М.: Мол. гвардия,1989. – 237 [3] с. – (ХХ век: поэт и время).
36. ЦветаеваМ.И. Стихотворения и поэмы / Сост., коммент., послесл. Л.А. Беловой. – М.:Профиздат, 1996. – 496 с.
37. ШвейцерВ. Быт и Бытие Марины Цветаевой. – М.: Интерпринт, 1992. – 544с.
38. ЭфронА. О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери. – М.: Сов. Писатель, 1989. – 480 с.
39. ЯмпольскийИ.Г. Поэты и прозаики: Ст. о русских писателях XIX-начала XX в. – Л.: Сов. писатель,1986. – 350с.