Римский скульптурный портрет как самостоятельное и своеобразное художественное явление четко прослеживается с начала I века до н.э.
К этому времени Рим из небольшого города, владевшего лишь непосредственно прилегающей к нему территорией, каким он был в момент образования республики, превратился в могущественнейшее государство античного мира. В V-IV веках до н.э. Рим подчинил себе племена центральной Италии; затем наступила очередь Этрурии на севере и греческих городов на юге Италии. К III веку до н.э. в результате длительной борьбы плебеев с патрициями за политические и экономические права сложился государственный строй Рима — аристократическая рабовладельческая республика. Основой ее экономики было сельское хозяйство, в котором преобладало мелкое и среднее землевладение. Свободные крестьяне составляли главную силу римской армии, обеспечивавшую успех экспансии Рима. Но, осуществляя свои завоевания, Рим действовал не только прямым военным насилием, опираясь на армию, превосходившую боевыми качествами вооруженные силы его соперников; не меньшую роль играла умелая политика, применявшая на практике принцип «разделяй и властвуй».
Победоносные войны с Карфагеном (III-II вв. до н.э.) были первым походом Рима за пределы Италии. Во II веке до н.э. им были покорены Македония и Греция. Огромная военная добыча, в том числе большое число рабов, была захвачена завоевателями в покоренных странах. С ростом богатства в Риме развивается крупное землевладение, широко использовавшее труд рабов; одновременно начинается разорение мелких землевладельцев, не выдерживающих конкуренции с дешевым рабским трудом. Борьба римского крестьянства за землю, борьба покоренных Римом италийских племен за политические права явились сущностью политических движений II века до н.э., приведших в конце концов к гражданским войнам I века до н.э. Эта борьба свидетельствовала о кризисе Римской республики, крайне ослабленной многочисленными восстаниями рабов, происходившими в это время. I век до н.э. в истории Рима можно охарактеризовать как зарождение Римской империи в условиях непрекращающейся ожесточенной борьбы между различными группировками [с.16] и партиями, одни из них защищали интересы аристократии, крупных землевладельцев и сената (оптиматы), другие — демократических слоев римского общества (популяры). В этой борьбе все большую роль играют военачальники, имеющие в своих руках такую могучую силу, как римская армия, которая благодаря реформе, проведенной полководцем Марием, превратилась из гражданского ополчения в постоянное войско, состоящее из получавших жалованье от государства солдат. Начало I века до н.э. — период борьбы между Марием и Суллой, закончившейся победой последнего, ставшего, правда на короткое время, неограниченным диктатором Рима. По существу, его власть предвосхищала позднейшую власть римских императоров.
Вспыхнувшее вскоре после смерти Суллы крупнейшее в истории Рима восстание рабов под предводительством Спартака (73-71 гг. до н.э.) еще ярче, чем внутренние раздоры и гражданские войны, показало разложение и упадок Римской республики. Возникнув как небольшое город-государство, Римская республика оказалась не в состоянии плодотворно управлять обширной, состоящей из самых различных стран и племен империей, в какую Рим превратился в результате захватнических войн.
Выход из создавшегося положения различные слои рабовладельцев Римского государства видели в установлении диктатуры, единоличной власти, опирающейся на наиболее действенную силу этого времени — армию. Плутарх говорит: «Государство погружалось в пучину анархии, подобно судну, несущемуся без управления, так что здравомыслящие люди считали счастливым исходом, если после таких безумств и бедствий течение событий приведет к единовластию, а не к чему-либо еще худшему. Многие уже осмеливались говорить открыто, что государство не может быть исцелено ничем, кроме единовластия» (Плутарх, Цезарь, XXVIII). Переход к этой новой форме государственной власти — империи — не был простым и естественным — об этом свидетельствует история Рима второй-третьей четверти I века до н.э. Однако в этот момент никто из крупнейших претендентов на диктаторскую власть в Риме — ни Помпей, прославленный полководец, ни Цезарь, популярность которого в народе быстро возрастала, ни Красс, богатейший из римлян, — не был настолько силен, чтобы захватить эту власть единолично. В 62 году до н.э. эти три государственных деятеля объединились в борьбе с сенатом для защиты собственных интересов. Их союз получил название I триумвирата. Однако непрочный в своей основе, он просуществовал недолго; Красс погиб в войне с парфянами в 53 году до н.э., а через четыре года Цезарь выступил против Помпея, захватившего власть в Риме, и после недолгой борьбы победил его, стал единственным владыкой Рима. И хотя его власть оказалась недолговечной, — он был убит сторонниками республики в 44 году до н.э., — фактически он положил конец существованию Римской республики и открыл новую эру Римской империи.
Борьба приверженцев республиканского образа правления со сторонниками новых, пришедших им на смену форм общественного [с.17] устройства сопровождалась кризисом староримской идеологии. Этому способствовало влияние эллинистической культуры, усилившееся после включения Греции в состав Римского государства. Греческий язык, греческая образованность, греческие обычаи начиная с II века до н.э. все более распространяются среди высших слоев римского общества. В то же время широкие круги народа и часть аристократии, не воспринявшие нововведений, стремились сохранить «нравы отцов», идеализируя ушедшие в прошлое времена Римской республики. Выразителем их во II веке до н.э. был Катон Старший, который "… хотел опорочить Грецию в Глазах своего сына и, злоупотребляя правами старости, дерзко возвещал и предсказывал, что римляне, заразившись греческой ученостью, погубят свое могущество. Но будущее показало неосновательность этого злого пророчества. Рим достиг вершины своего могущества, хотя принял с полной благожелательностью греческие науки и греческое воспитание" (Плутарх, Катон Старший, XXIII).
Воспринимая многие элементы философии, риторики, литературы, искусства эллинов, римляне переделывали их по-своему, создавая собственно римскую культуру, отражавшую всю сложность и противоречивость той эпохи, в которую она возникла. Особенно ясно это наблюдается в искусстве. После завоевания Греции в Италию были вывезены не только многочисленные произведения скульптуры, живописи, даже архитектурные детали, но в качестве рабов и их создатели — художники и скульпторы, которые с конца II века до н.э. играют заметную роль в художественной жизни Рима.
Пожалуй, ни в одной области изобразительного искусства это воздействие Греции не проявилось со столь исчерпывающей полнотой, как в скульптурном портрете, где оно столкнулось со старыми римскими традициями.
Для скульптурного портрета времени поздней Республики, еще не воспринявшего благотворное эллинское влияние, характерно стремление запечатлеть конкретную человеческую личность, ее внешние черты и особенности, отличающие ее от любого другого лица. Эти тенденции, восходящие еще к этрусским традициям, заметно усиливаются именно в переломный период римской истории, когда столь значительную роль стали играть отдельные лица, а на смену республиканскому образу правления пришла единоличная диктаторская власть. Для большинства римских скульптурных портретов первой половины и середины I века до н.э. — конца Республики характерен «веризм» — реализм, переходящий в натурализм, который никогда больше с такой откровенностью не проявится в портретном искусстве Рима. В I веке до н.э. создаются портреты, поражающие своей беспощадной правдивостью; с особым интересом их авторы обращаются к воспроизведению некрасивых, часто уродливых, но ярко индивидуальных лиц, преимущественно людей немолодых, глубоких стариков. Именно эти старческие портреты послужили основой для широкого распространения в современной науке мнения о возникновении веристического портрета от существовавшего в Древнем Риме обычая делать восковые маски — изображения [с.18] умерших предков. Об этом обычае рассказывают нам древние авторы; наиболее существенными являются сообщения историка II века до н.э. Полибия (Полибий, Hist., 6, 53) и знаменитого римского ученого I века н.э. Плиния: «Иначе было у наших предков: у них в атриях напоказ были выставлены не произведения иноземных мастеров, не работы из меди или мрамора, а по отдельным шкапам были расположены изображения лиц, отпечатанные на воске, чтобы были портреты для ношения во время похорон человека, принадлежащего к тому же роду. Таким образом, когда кто-нибудь умирал, при нем находились все, кто когда-либо входил в состав этой семьи» (Плиний, Nat. Hist., XXXV, 6). Исходя из этих высказываний, современные исследователи разработали теорию, согласно которой восковые маски, изготовлявшиеся, как полагали, по гипсовым формам, снятым с лиц умерших, стали основой, на которой развился римский скульптурный портрет; древнейшие образцы его рассматривали как перевод в более прочный материал восковых масок и объясняли этим присущее римскому портрету, особенно на раннем этапе его развития, протокольно точное воспроизведение натуры11. Сравнение некоторых портретов республиканского времени с посмертными масками, сделанными в наши дни, показывающее их несомненное сходство, казалось бы, подтверждает это положение.
Однако в последние годы против этого тезиса выступили некоторые ученые12. Суть возражений сводится к следующему: во-первых, древние авторы, рассказывая о восковых изображениях предков, нигде ни разу прямо не говорят о существовании обычая снимать маски с лица умерших. Утверждение о существовании именно таких масок — произвольная трактовка древних текстов в современной литературе. Во-вторых, римские республиканские портреты, при всем их натуралистическом характере, никогда не производят впечатления мертвых лиц, напротив, они всегда изображают живых людей13. Да и сами восковые маски умерших предков, сколько можно судить по очень немногим сохранившимся данным, изображали не мертвых, но живых людей.
Важным свидетельством является широко известная статуя римлянина из собрания Барберини в Риме, держащего в руках две маски предков. Легкость, с которой он их держит, говорит о том, что они сделаны из легкого материала, вероятно, из воска.
Статуя собрания Барберини относится уже к раннеимператорскому времени, но в ней сохраняются традиции республиканского портрета, характеризующие стиль обеих голов предков. Они отнюдь не изображают умерших, они очень жизненны и, несомненно, являются портретами живых людей. Такая же жизненная выразительность отмечает скульптурные портреты позднереспубликанского времени при всем различии направлений, к которым они относятся. Характерно, что для сравнения с современными масками умерших разные авторы, писавшие на эту тему, избирали голову старика в собрании Альбертинума в Дрездене — памятник, как известно, сильно переработанный в новое время, может быть, специально с целью придания ему сходства с маской мертвеца и, следовательно, не могущий служить веским аргументом в решении этого вопроса.
Так или иначе, имелась ли в Древнем Риме практика изготовления масок с лиц умерших, или правы исследователи, отрицающие ее существование, такие маски стоят вне искусства как чисто механическое воспроизведение лица человека. И вряд ли они могли бы оказать значительное воздействие на формирование скульптурного портрета, тем более определить его характер. Скульптурный портрет — наиболее значительное явление раннего периода развития римского искусства; являясь частью римской культуры в целом, он находит параллели в других ее областях.
Вся культура Рима этой поры пронизана стремлением к индивидуализму, для нее характерно очень трезвое, конкретное восприятие мира. В литературе, в философии, в театре отмечаются те же черты, что и в римском искусстве, в частности, в скульптурном портрете: интерес к личности отдельного человека с его хорошими и дурными, но обязательно лишь ему свойственными особенностями, сочетающийся с беспощадным реализмом их передачи. Мы можем проследить эти черты в римской поэзии этого времени, особенно в лирике Катулла; в зарождающейся исторической прозе, отличающейся, прежде всего у Цезаря, простотой и лаконизмом изложения событий; в материалистической философии Лукреция; и в римском театре, в котором еще в творчестве Плавта традиции греческой комедии были переделаны на чисто римский лад, лишены условностей, свойственных театру Греции, и дополнены местными, выросшими из народных игр бытовыми комедиями; и в таком специфически римском виде изобразительного искусства, как исторический рельеф, зародившийся как раз в эпоху Республики. Римский скульптурный портрет, как уже подчеркивалось, не был изолированным явлением, но, напротив, составлял одну из характерных частей всей культуры поздней Республики. Путь его формирования был подготовлен всем предшествующим развитием портрета древней Италии, возникшего как изображение рядового человека, а не героя, достойного стать образцом для окружающих, как это было в Древней Элладе.
Римский скульптурный портрет I века до н.э. представляет собой сложную и многообразную картину. Это было время поисков, еще не было выработано основное направление его развития. Именно его многообразие и позволило современным исследователям выделить в республиканском портрете значительное число различных групп и направлений, которым они присвоили самые разные названия14. Однако столь дробное деление — таких групп насчитывалось до двух десятков — совершенно не оправдано. При всем безусловном разнообразии памятников скульптурного портрета времени Республики их можно разделить в основном на две большие группы или, скорее, направления. Одно из них, которое мы условно назовем «староримским», продолжает традиции, зародившиеся еще в этрусской и раннеиталийской портретной пластике, и характеризуется стремлением возможно более точно передать индивидуальные особенности портретируемого лица. Второе направление, эллинизирующее, отмечено проникновением в скульптурный портрет Рима традиций греческого и эллинистического портрета. Это характерно для первой половины века, вплоть до времени I триумвирата и правления [с.20] Цезаря. Затем происходит известного рода слияние, взаимопроникновение этих двух направлений и возникает качественно новое явление в области скульптурного портрета — произведения, сочетающие предельно точную передачу внешних черт с раскрытием внутреннего мира изображенного. Поскольку наряду с портретами нового типа продолжают существовать и памятники, относящиеся к двум вышеназванным направлениям, римский портрет времени Цезаря представляет еще более сложную и многообразную картину, чем в предыдущий период.
Мы рассмотрим последовательно все эти направления.
К «староримскому» направлению прежде всего относится погребальная скульптура — надгробные статуи и рельефы. Эти довольно скромные памятники отмечали погребения преимущественно рядовых представителей римского плебса, иногда отпущенников; в их среде не могли получить широкого распространения эллинская образованность, любовь к греческому искусству, обусловившая распространение его традиций в римском искусстве, в частности в римском скульптурном портрете, изображавшем представителей римской знати. Хотя основной тип «староримского» направления — статуя тогатуса несомненно сложилась под влиянием греческой пластики, таких ее образцов, как статуя Софокла в Латеранском музее в Риме, стиль исполнения многочисленных римских скульптур этого типа далек от эллинских прообразов. Такова одна из древнейших дошедших до нас статуй тогатуса — статуя с виллы Челимонтана в Риме, служившая надгробным памятником и датирующаяся началом I века до н.э. Поза традиционна — тогатус изображен стоящим прямо, с правой рукой, заложенной за край тоги. Сухая, графическая линейная трактовка складок короткой тоги, по покрою аналогичной одежде Авла Метелла, и особенно тип головы с резкими чертами лица, не лишенного известной экспрессии, напоминают этрусские надгробные скульптуры. Статуя эта и близкие ей произведения являются связующим звеном между позднейшей римской портретной скульптурой и предшествовавшей ей этрусско-италийской.
Традиции, наметившиеся в этих произведениях, датирующихся первыми десятилетиями I века до н.э., прослеживаются в римских надгробных рельефах. Самые ранние из них относятся к тему же времени, большинство — к середине и второй половине I века до н.э. Форма надгробий традиционна — это горизонтальная вытянутая плита, на которой, в нише, образуемой заглублением фона, в довольно высоком рельефе изображены иногда одна, чаще несколько (от двух до шести) полуфигур умерших. Одежда и позы их аналогичны статуям тогатусов.--PAGE_BREAK--
Характерным образцом такого надгробия служит плита с изображением супружеской четы Рупилиев в Капитолийском музее в Риме.
Стиль исполнения ее — сухой и жесткий, тот же, что и в статуе тогатуса, но некрасивые лица пожилых людей выполнены более тщательно. Особенно выразительно лицо старухи с маленькими глазками и массивным, тяжелым подбородком. Портреты умерших на надгробиях строятся по одному типу: резкие складки у крыльев носа и уголков губ, вертикальные морщинки на переносице и горизонтальные на лбу передают преклонный [с.21] возраст изображенных и сообщают им особенно суровый характер. Лица на надгробиях очень похожи друг на друга. Сравним, например, изображение мужчины на надгробии Рупилиев с одним из лучших из сохранившихся до
наших дней памятников римской погребальной скульптуры — большим надгробием супружеской четы, найденным на Виа Статилиа в Риме и хранящимся во дворце Консерваторов. Умершие изображены стоящими в рост. Мужская фигура аналогична (по позе и трактовке одежды) статуе тогатуса; прическа, форма головы, тип лица близки изображению Рупилия, хотя черты разработаны более детально и выразительно. Это, несомненно, работа значительного художника. Чувствуется знакомство с произведениями греческого искусства, проявляющееся в более свободной и естественной трактовке складок одежды, в более мягкой и живописной лепке лица мужчины. Особенно же сильно эллинистическое влияние заметно в фигуре женщины с этого надгробия. Ее поза — поза известной эллинистической статуи, так называемой Пудициции, ставшая традиционной для позднейших надгробий, ее лицо — с явно идеализированными чертами, в которых лишь легкая асимметрия да мало заметные складки у губ говорят о попытке придать ему индивидуальное выражение. Надгробие с Виа Статилиа датируется серединой I века до н.э., немного позднее надгробия Рупилиев. Об этом говорит не только характер трактовки лиц умерших, но и прическа женщины, более сложная, чем у жены Рупилия, с косичками, уложенными на темени, предвосхищающая женские прически времени принципата Августа. Надгробие с Виа Статилиа высоким качеством исполнения выгодно отличается от большого числа рядовых памятников, являющихся, подобно надгробию Рунилиев, произведениями ремесленников.
«Староримское» направление не ограничивается надгробными статуями и рельефами. К нему принадлежит и ряд высококачественных произведений, считающихся типичными образцами республиканского портрета.
Один из наиболее широко известных памятников — голова старика в покрывале в музее Кьяромонти в Ватикане, принадлежавшая статуе римлянина, совершающего жертвоприношение (при исполнении этого религиозного обряда римляне накрывали голову краем одежды). Трактовка этого портрета, которую Швейцер уподобляет резьбе по дереву, предельно жесткая, абсолютно лишенная мягкости и пластичности моделировки. Возможности мрамора как идеального материала для скульптуры почти не использованы; скульптор — конечно, римлянин, а не грек по происхождению — еще не овладел этим материалом, получившим распространение в италийской пластике лишь с I века до н.э. Что касается передачи внешности человека, то здесь, несомненно, достигнуто большое сходство. Голова индивидуальна и выразительна, это портрет старика, прожившего долгую и суровую жизнь. Скульптор, увлеченный передачей внешнего сходства, не ставит задачи показать характер портретируемого. Именно поэтому кажутся такими похожими друг на друга портреты «старых римлян» на надгробиях и в скульптуре.
Наряду со «староримским» направлением в портретном искусстве I века до н.э. развивается другое направление — эллинизирующее. [с.22] Оно отнюдь не является простым переносом на римскую почву традиций эллинистического портрета. Даже в наиболее эллинизированных произведениях, исполненных греками, работавшими в Риме, чувствуется восприятие авторами требования передачи большого внешнего сходства, предъявляемого к римскому портрету.
Наиболее ярким образцом эллинизирующего портрета на римской почве является так называемая статуя «полководца»,
найденная в Тиволи, в субструкциях храма Геркулеса, и хранящаяся теперь в Национальном музее в Риме. Полуобнаженный атлетический торс, живописно перекинутый через левую руку плащ, вся несколько театральная поза оратора напоминают произведения эллинистических скульпторов. Панцирь у ног героя указывает на его профессию. Верхняя часть головы была сделана из другого куска мрамора — прием, нередко встречающийся в эллинистической скульптуре. В лице отсутствуют сухость и графичность — оно очень пластично, поражает сложной лепкой формы, игрой светотени. И все же это лицо, некрасивое, изборожденное подчеркнуто переданными складками, не вяжется с героически-театральной позой и живописным методом исполнения. Требования индивидуального сходства воплощены автором этой скульптуры чисто внешне. Утратив пафос эллинистических портретов, этот образ не обрел достоверности портретов римских.
О времени изготовления статуи из Тиволи и о том, кого из римских государственных деятелей она может изображать, много спорили. Второй вопрос пока остается без ответа. Что касается первого, то, по стилистическим особенностям, она может быть отнесена ко второй четверти I века до н.э. Вполне возможно, что она является раннеимператорской копией с оригинала того времени. Статуя полководца из Тиволи показывает, как претворились в римском искусстве традиции эллинистического портрета. Подобных произведений немного, но они важны для понимания развития римского скульптурного портрета.
Для портрета первых десятилетий I века до н.э. вплоть до 60-х годов характерно параллельное существование двух противоположных направлений — сухого, линейно-графического «староримского» и живописно-патетического эллинизирующего. В последующий период — эпоху I триумвирата и диктатуры Цезаря — можно отметить, при сохранении этих двух линий развития, взаимопроникновение их принципов, на основе чего создаются высокохудожественные образцы собственно римского портрета.
Свойственные эллинистическому искусству мастерство обработки мрамора, блестящая живописная лепка форм наиболее легко и быстро проникают в римский скульптурный портрет, тем более что среди его создателей было много греков по происхождению. При этом сохраняется присущий римскому портрету веристический подход к изображению человеческого лица.
Иллюстрацией служит голова старика из музея Торлониа в Риме. Высокий морщинистый лоб, нависшие над глазами брови, большой крючковатый нос, презрительно оттопыренная нижняя губа, глубокие складки, бороздящие впалые старческие щеки, — все детали [с.23] этого выразительного лица переданы пластической лепкой, напоминающей портреты эллинистических династов и «полководца» из Тиволи. Несомненно, что создатель головы старика музея Торлониа был хорошо знаком с этими произведениями и воспользовался их арсеналом изобразительных средств для скрупулезно точной передачи внешнего облика человека. Не забыта, кажется, ни одна натуралистическая подробность старческого лица. Это знакомый нам тип сурового, утомленного прожитыми годами пожилого римлянина.
Илл. 24
При всей внешней индивидуальности портрет, так же как изображения на надгробных рельефах, похож на другие, исполненные в той же манере. Ему близок, например, портрет старика в собрании Нью-Карлсбергской глиптотеки в Копенгагене; к той же группе должна быть отнесена голова пожилого мужчины из музея в Озимо, исполненная в аналогичном стиле.
Несколько более индивидуальна голова, найденная в Остии. Судя по голому черепу, это
илл. 23
изображение жреца — один из наиболее ранних образцов серии портретов жрецов, лучшие из которых относятся к I веку н.э. Голова из Остии стилистически более далека от эллинизирующих портретов, чем предыдущие, — в ней сильнее элементы графической четкости линий, подчеркивающие сухость и холодность, какую-то отчужденность этого человека и удачно соединяющиеся с пластической лепкой формы. В то же время это блестящий по передаче индивидуальных особенностей веристический портрет, один из лучших образцов римского республиканского искусства этого направления.
В этих произведениях уже заложены все предпосылки создания подлинного портретного искусства, сочетающего с правдивым, жизненно верным изображением внешнего облика человека передачу его характера. Такие портреты возникают в Риме в середине I века до н.э. на основе только что рассмотренной группы памятников, в которых эллинистическое мастерство соединяется с римской трезвостью в передаче деталей. К сожалению, нам известно лишь небольшое число таких портретов; большая часть их, считавшаяся лучшими образцами республиканского портрета, теперь признана позднейшими подделками.
К числу античных оригиналов относится портрет Помпея в Нью-Карлсбергской глиптотеке в Копенгагене.
Он был найден в 1885 году в гробнице Лициниев близ Порта Пиа в Риме вместе с другими памятниками, что исключает всякое сомнение в его подлинности. Это копия эпохи императора Клавдия с оригинала, датирующегося периодом I триумвирата. Время создания копии, несомненно, наложило отпечаток на нее, но в основе лежит республиканский портрет со всеми его характерными особенностями. Личность изображенного, определенная на основании сходства с портретами Помпея Великого на монетах, не вызывает сомнения. Портрет относится к последним годам жизни Помпея, когда он, находясь на вершине славы после завоевания Малой Азии, возомнил себя вторым Александром Македонским, которого он, как рассказывает Плутарх, немного напоминал внешне: «Мягкие, откинутые назад волосы и живые, блестящие глаза придавали ему сходство с изображениями царя Александра (впрочем, не столько было истинного сходства, сколько [с.24] разговоров о нем). Поэтому вначале, когда Помпею давали имя этого героя, он не отвергал его, так что некоторые даже в насмешку стали называть его Александром» (Плутарх, Помпей, II). Действительно, трактовка волос на голове, хранящейся в Копенгагене, в какой-то мере схожа с живописностью прически Александра Македонского. В лице Помпея, в его покрытом морщинами невысоком лбе, в выражении легкого страдания также заметно подражание портретам Александра. Но, несмотря на это, героизация не получилась; напротив, доминирует трезвая будничность римских портретов. Будничность не только во внешних чертах Помпея, в некрасивом, обрюзгшем лице с толстым носом и маленькими, как бы заплывшими глазками; внутренний облик этого человека — хотел этого или нет художник, исполнивший его портрет, — лишен героического подъема. Помпей периода создания этого портрета, времени его борьбы с Цазарем, сначала тайной, а затем открытой, — это человек беспринципный, обуреваемый тщеславием, мнящий себя вершителем судеб Римской республики, но уже утративший широту кругозора крупного государственного деятеля, совершивший ряд ошибок, приведших к его гибели. Именно таким, самодовольно ограниченным, но в то же время властным и еще сильным повелителем изобразил его ваятель.
Рядом с портретом Помпея хотелось бы рассмотреть портрет еще более крупного государственного деятеля позднереспубликанского Рима, блестящего оратора и публициста — Цицерона. До недавнего прошлого такие его портреты, как мраморная голова в Уффици, бюст в Ватикане и статуя в Копенгагене, считались наиболее выразительными и совершенными образцами римского реалистического портрета. Теперь установлено, что они, так же как головы Суллы и Мария в Мюнхенской глиптотеке, являются позднейшими подделками. Из всех портретов Цицерона подлинно античными признаются лишь бюсты в Лондоне (в Эпслей-Хаузе) и Ватикане. Первый настолько зареставрирован, что об оригинале трудно составить достаточно полное представление. Второй — посредственная копия императорского времени с сильным воздействием классицизирующего направления августовского времени. Ни тот, ни другой не имеют сколько-нибудь существенного значения для нашей темы, и мы не будем на них подробнее останавливаться.
Сохранились портреты и грозного противника Помпея, Юлия Цезаря. Достоверных прижизненных изображений его мы не знаем, хотя из сообщений античных авторов известно, что статуи Цезаря воздвигались при его жизни. Существует мнение, что голова в Берлинском музее, выполненная, возможно, в Египте из черного базальта, была сделана при его жизни, но это предположение не получило широкого признания. Древнейшим, исполненным вскоре после его смерти, следовательно, около 40 года до н.э., считается превосходный портрет в музее Торлониа в Риме.
Цезарь изображен не как божественный Юлий, великий полководец и государственный деятель, каким мы его видим на других портретах, но как простой человек последних дней жизни, усталый и постаревший, утомленный непрестанными государственными заботами, исполненный какого-то внутреннего беспокойства и печали. В то же время лицо [с.25] этого человека незаурядно, в нем ощущаются сдержанная сила и глубокий ум. Оно — превосходная иллюстрация характеристики Цезаря, данной Плутархом: "… он сам добровольно бросался навстречу любой опасности и не отказывался переносить какие угодно трудности. Любовь его к опасностям не вызывала удивления у тех, кто знал его честолюбие, но всех поражало, как он переносил лишения, которые, казалось, превосходили его физические силы… Однако он не использовал свою болезненность как предлог для изнеженной жизни, но, сделав средством исцеления военную службу, старался беспрестанными переходами, скудным питанием, постоянным пребыванием под открытым небом и лишениями победить свою слабость и укрепить свое тело..." (Плутарх, Юлий Цезарь, XVII).
Внимательно переданные внешние черты посмертного портрета Цезаря: подчеркнутые скулы, впалые щеки и набухшие мешки под глазами — вполне соответствуют характеру позднереспубликанского портрета. Голова Цезаря из музея Торлониа — один из самых поздних и в то же время наиболее выразительных портретов предавгустовского периода; она достойно завершает долгий путь развития римского республиканского портрета, приведший от веристических образов, натуралистически верно и подробно передававших лишь внешнее сходство, к более значительным изображениям, раскрывающим внутренний мир человека, предвосхищая в этом достижения римского искусства последующего периода.
Дальнейшее развитие римского искусства особенно ярко характеризуют позднейшие портреты Юлия Цезаря.
Ко времени правления Августа относится голова в музее Кьяромонти в Ватикане. При несомненном сходстве с предшествующим изображением Цезарь предстает уже не как простой гражданин, но как обожествленный герой, во всей своей значимости и величии; отброшены мелкие натуралистические детали, формы лица обобщены, облагорожены; сохраняется налет грусти в сосредоточенном взгляде затененных глаз, в глубоких складках у уголков губ, но его подавляет выражение мудрого спокойствия и силы, наполняющее этот образ.
Изображения Помпея Великого или Цезаря из музея Торлониа показывают, какой высоты реалистической передачи человеческого лица достигло — в лучших своих образцах — портретное искусство времени поздней Республики и диктатуры Цезаря. Но было бы ошибкой думать, что в предавгустовский и раннеавгустовский периоды не существовало «староримского» направления. Напротив, оно продолжало развиваться наряду с зарождающимся классицистическим. Наиболее типичными примерами его по-прежнему остаются надгробные рельефы, такие, как надгробие Септимия в Нью-Карлсбергской глиптотеке в Копенгагене (ранее неправильно считавшееся одним из самых ранних римских надгробий и
датировавшееся II в. до н.э.) или еще более характерное надгробие Вибиев в Ватикане. В полуфигурах мужа и жены — знакомые нам по более ранним надгробиям традиционные позы и жесты; новым, внесенным августовской эпохой, является бюст мальчика, помещенный [с.26] между родителями, — республиканский портрет не знал изображений детей. Традиционен и характер передачи лиц: подчеркнуто некрасивое старческое лицо мужчины с глубоко запавшими щеками и скуластое, плоское лицо женщины, к которому так не идет новая, модная августовская прическа с нодусом — пучком над лбом. Стиль исполнения этого рельефа — жесткий и сухой — характерен для «староримских» памятников ранней Империи. Это явный признак вырождения данного типа римского портрета, теряющего свои привлекательные качества достоверной передачи живых деталей человеческого лица, превращающегося, как часто бывает на исходе какого-либо периода в искусстве, в академически сухое повторение ранее выработанных приемов.
В заключение следует остановиться на скульптурном портрете I века до н.э., существовавшем вне пределов Рима, на территории других областей обширной Римской империи. Этот вопрос мало исследован, и мы располагаем незначительными материалами лишь относительно развития портрета в Греции. Наряду с сохранившимися традициями позднеэллинистического портрета, несомненно доминирующими в этой области искусства, сюда проникают традиции «староримского» направления. Доказательством служат несколько памятников, происходящих из Греции и по характеру работы и материала являющихся произведениями местных скульпторов.
Вероятно, работой греческого мастера является превосходная голова из собрания Государственного
музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в Москве. Мастерская обработка поверхности мрамора, определенная обобщенность в передаче поверхности лица сочетаются с графическим исполнением морщин на лбу и в углах глаз, складок около носа и таких натуралистических деталей, как бородавка на переносице. Влияние римского портрета здесь велико, греческое происхождение чувствуется лишь в качестве работы. Эта голова является произведением времени II триумвирата, может быть, даже ранней империи Августа, но выдержана всецело в традициях республиканского портрета.
Более значительна по художественным достоинствам голова жреца (на его сан указывает
венок или повязка на бритой голове), найденная при раскопках на Афинской Агоре и хранящаяся в музее Агоры. Выразительно лицо с легкой асимметрией черт, большими глазами, окруженными валиками век и сеткой морщин, с мягко трактованными широкими губами плотно сжатого рта. Эта голова, несомненно, восходит к портретам «старых римлян» с их жесткостью и линеарностью, но, основываясь на традициях греческого искусства, афинский мастер сумел придать большую достоверность и естественность этим резким и жестким деталям. Голова с Афинской Агоры относится к той серии голов жрецов, которая возникла, видимо, в I веке до н.э., как считают, под влиянием египетского скульптурного портрета, и продолжала существовать в I веке н.э., когда были созданы лучшие, наиболее выразительные образцы. Связь с египетским портретом, мало заметная в голове с Акрополя, значительно более ощущается в таких памятниках этой серии, как портрет бритого римлянина в Копенгагене с его удивительно четкой, [с.27] геометрической структурой и обобщенно-плоскостной моделировкой лица или очень близкий ему бюст римлянина в Капитолийском музее в Риме. Влияние египетского портрета, однако, не сыграло сколько-нибудь значительной роли в формировании римского республиканского портрета; это был лишь эпизод, оставшийся в стороне от основной линии развития. Наиболее значительные и ценные памятники римского скульптурного портрета времени поздней Республики возникли на основе слияния традиций «староримского» портрета, с его стремлением к протокольно точному, веристическому воспроизведению внешних особенностей человеческого лица, и традиций эллинистического портрета, внесших в эти образы не только чисто формальное мастерство исполнения, живописно-пластической лепки формы, но и элемент патетики, интерес к передаче характера человека.