Меркулов В. И.
Каждому русскому человеку с детства знакомы великолепные сказки Александра Сергеевича Пушкина, удивительные и чудесные по своему сюжету и литературному слогу. Все они прекрасны, но одной из самых любимых, пожалуй, можно назвать «Сказку о царе Салтане». Остров Буян и мудрый царь Гвидон, тридцать три богатыря и белочка с золотыми орешками — это образы, ставшие близкими и родными, сохранившиеся на всю жизнь. Они как будто затрагивают в душе живую память, скрытую в подсознательной глубине под спудом ежедневной суеты и бытовых проблем. Вновь и вновь перелистывая страницы этой пушкинской сказки, не перестаёшь удивляться её внутренней красоте и глубокому смыслу.
Считается, что в детстве Пушкин услышал народные сказки от своей няни Арины Родионовны, а впоследствии создал произведения на основе детских воспоминаний. Это не совсем так. К сказкам поэт обратился в зрелом возрасте, когда сформировался его интерес к древнерусской истории и русскому фольклору. Живой миф переплетается в пушкинских сказках с живой историей.
Исследователи не раз предпринимали попытки приблизить «Сказку о царе Салтане» к историческим реалиям, стремились переложить её действие на географическую карту. Но многие из них уже свыклись с мыслью, что это почти бесполезно — слишком иносказательным кажется на первый взгляд это пушкинское произведение! Литературовед М.К. Азадовский отмечал, что «очень труден вопрос об источниках „Сказки о царе Салтане“(1). И сложность, конечно, состоит не только в том, чтобы выяснить, к каким источникам обращался непосредственно Пушкин. Важно понять, откуда берёт начало сама сказочная традиция, увлёкшая поэта.
Вряд ли перед нами просто „прелестная детская сказочка“, как опрометчиво выразилась А. Сванидзе(2). Глубина и архаичность сюжета позволяют предположить, что в „Сказке о царе Салтане“ нашло отражение какое-то древнее предание, услышанное Пушкиным. Попробуем ещё раз внимательно обратиться к этому произведению.
Осенью 1824 года Пушкин был сослан в глухое поместье своей матери — в Михайловское. Местные жители, правда, называли его иначе. На вопрос где находится село Михайловское любой из них, скорее всего, недоуменно пожал бы плечами. Зато легко указал бы Зуево, которое и известно нам сейчас как то самое село, где проводил долгие месяцы ссылки Пушкин.
В Михайловском Пушкин обратился к фольклорным материалам, и неисчерпаемым источником народного вдохновения стала для него няня Арина Родионовна(3). Известно, что с её слов Пушкин записал несколько сказочных сюжетов. Первым в его тетради был текст, положенный в основу „Сказки о царе Салтане“, которая и открывала цикл пушкинских сказок. Пушкин выступил своеобразным проводником народной традиции, поэтически воплотив сказания русской древности. „Изучение старинных песен, сказок, — писал он, — необходимо для совершенного знания свойств русского языка“(4). Пушкин первым начал вводить в русский литературный язык живой народный говор. В этом смысле поэт выступил ещё и превосходным мастером слова.
С ранних лет Пушкин проявлял живой интерес к истории. В набросках сохранилась его поэма „Вадим“, задуманная как поэтическое осмысление легенды о варяжском призвании в Новгород. Его вдохновлял героический образ Олега Вещего, воевавшего и с хазарами, и с византийцами, и пригвоздившего в знак своей победы „щит на вратах Цареграда“. В отрывках дошла до нас поэма на сюжет исторического предания о Бове-королевиче. И это только те мотивы, в которых поэтический талант Пушкина обращался к наследию Древней Руси.
В Михайловском Пушкин мучился от скуки, пил горькую (»я пью один") и писал брату Льву о своём времяпрепровождении (начало ноября 1824 г.): "… Вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!"(5). То же самое он позже написал и Вяземскому: "…Валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни. Стихи не лезут"(6). Арина Родионовна старалась всячески скрасить одиночество поэта, который неоднократно повторял, что «с нею только мне не скучно»(7). Однообразие и хандра убивали поэтическое вдохновение, зато Пушкин записывал древние северно-русские предания, послужившие в будущем началом для его поэтических сказок. Недаром сам Пушкин называл свои сказки «народными».
П.И. Бартенев писал: «Арина Родионовна мастерски рассказывала сказки, сыпала пословицами, поговорками, знала народные поверия и бесспорно имела большое влияние на своего питомца, неистреблённое потом ни иностранцами гувернёрами, ни воспитанием в Царскосельском лицее»(8). Однако сестра Пушкина Ольга Сергеевна как-то написала, что именно в Михайловском поэт по-настоящему оценил рассказчицкий дар няни.
Арина Родионовна передала Пушкину те сказки, которые бытовали у неё на родине. В этом смысле многое может объяснить её происхождение. П.В. Анненков отмечал, что «весь сказочный русский мир был ей известен»(9). На русском Севере, откуда была родом Арина, веками сохранялась мифологическая традиция, восходившая к Древней Руси. Даже на рубеже XX века в северно-русских сёлах ещё помнили сказания и былины о Киевском княжестве и древнерусских богатырях. А в пушкинские времена в народной среде сохранялись и более ранние родовые предания о варяжских и вандальских предках(10).
Русский Север был исторически связан с областями, расположенными на южно-балтийском побережье. Культурные и этнические контакты Новгорода и Пскова с Прибалтикой были обусловлены географией и существовали с древнейших времён. Последние археологические изыскания позволяют считать, что Ладога была основана выходцами из балтийского региона в начале VIII века (норманистские учёные считают их викингами-норманнами, что исторически не оправдано). Позднее эти колонизаторы проникали вглубь страны, и дошли вплоть до берегов Белого моря. Летописец писал о том, что новгородцы происходили «отъ рода варяжска».
Прочные связи между русскими регионами существовали до XII-XIII вв., когда Вагрия, родина варягов в окрестностях Любека и Ростока, попала под власть немецких завоевателей. Русские были вынуждены покидать Прибалтику. Они отступали через Пруссию в Псков и дальше в Новгород, где их называли «выезжими от Прус» или «от Немец». Многие из этих русских переселенцев стали родоначальниками прославленных дворянских родов, державших бразды правления и в Московским царстве, и позднее в Российской империи. Кстати от одного из них, «мужа честна» Ратши, вёл своё происхождение и род Пушкиных.
Вместе с балтийскими переселенцами на русский Север приходили их мифы и сказания. В народе складывалась традиция, сохранявшаяся почти неизменной до времени Пушкина (да и позже она была заметна). Живой носительницей этой традиции и была няня поэта Арина Родионовна. Благодаря её чуткому наставлению Пушкин смог окунуться в волшебный мир северно-русских сказок.
Согласно записи в церковной книге, Арина Родионовна родилась 10 апреля 1758 года в деревне Лампово, расположенной в области, принадлежавшей некогда древнему Новгороду, потом Швеции и затем снова России. До Северной войны ближайшие предки Арины, как и многие русские из тех мест, были фактически шведскими подданными. Они жили в изоляции от остального русского мира, бережно храня свои традиции, которые не подвергались чужим влияниям и поэтому сохранили самобытность с того времени, когда вся южная и восточная Прибалтика была русской.
О самой Арине Родионовне и её биографии написано немало. Её настоящим именем было Иринья, что подчёркивало северно-русские, поморские корни. Архангельский историк и краевед И.И. Мосеев подсказал автору этих строк, что только поморы могли назвать Ирину Ириньей. Имя Арина было её домашним.
Мать Лукерья Кириллова и отец Родион Яковлев имели семерых детей. Ребёнком Арина числилась крепостной графа Апраксина, но затем её родную деревню вместе с людьми купил прадед Пушкина Абрам Ганнибал. И позднее Арина попала няней к будущему поэту. Она была грамотна, сохранилась её позднейшая переписка с Пушкиным, который всю жизнь относился к своей няне с трепетным уважением.
Жизненный путь Арины Родионовны показал прекрасный пример жизни женщины в согласии с русской традицией. Происходя из большой семьи-рода, Арина и сама оставила большое потомство, прожив свои дни с чуткой любовью к детям, которых воспитывала по народным обычаям. Она умерла «от старости» летом 1828 года. Регистрацию её похорон позднее нашли в списках Смоленского кладбища Санкт-Петербурга.
Пушкинские записи тех сказочных сюжетов, что были сделаны в Михайловском со слов Арины Родионовны, до поры до времени оставались неиспользованными, и только несколько лет спустя поэт воплотил их в своём творчестве.
В 1831 году работа над «Сказкой о царе Салтане» была завершена. При её написании Пушкин и обратился к своим конспективным заметкам, сделанным в ссылке. В основе сказки, вне сомнения, лежало древнее предание, повествовавшее об островном государстве, состоявшем из города-крепости, которое охранялось береговой стражей и вело международную торговлю.
Сюжет этого пушкинского произведения находил параллели в европейском фольклоре, но не выпадал и из собственно русской традиции вопреки мнению некоторых литературоведов. Вариант Арины Родионовны, правда, содержал несколько оригинальных особенностей. В записях Пушкина читаем:
«Некоторый царь задумал жениться, но не нашёл по своему нраву никого. Подслушал он однажды разговор трёх сестер. Старшая хвалилась, что государство одним зерном накормит, вторая, что одним куском сукна оденет, третья, что с первого года родит 33 сына. Царь женился на меньшой, и с первой ночи она понесла. Царь уехал воевать. Мачеха его, завидуя своей невестке, решилась её погубить. После девяти месяцев царица благополучно разрешилась 33 мальчиками, а 34-й уродился чудом — ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые, во лбу звезда, в заволоке месяц; послали известить о том царя. Мачеха задержала гонца по дороге, напоила его пьяным, подменила письмо, в коем написала, что царица разрешилась не мышью, не лягушкой, неведомой зверюшкой. Царь весьма опечалился, но с тем же гонцом повелел дождаться приезда его для разрешения. Мачеха опять подменила приказ и написала повеление, чтоб заготовить две бочки; одну для 33 царевичей, а другую для царицы с чудесным сыном — и бросить их в море...»(11)
Таким было начало сказки, послужившей основой для написания. Завязка сказочного сюжета в данном случае традиционна — три девушки спорят о том, что сделала бы каждая из них, став царицей. Царю полюбились слова третьей девушки — «кабы я была царица, я б для батюшки-царя родила богатыря». В них заметна реальная подоплёка родового сказания, прославлявшего продолжение рода и деторождение, считавшихся приоритетными в традиционном обществе перед другими «ценностями», пиршествами и пышными нарядами. Царь взял в жёны ту девушку, которая наиболее соответствовала родовому идеалу, представлениям о женщине, как о матери и верной супруге.
Как и полагалось, «в те поры война была», и царь отправился в поход, оставив молодую жену дома ожидать приплода. Но после успешных родов царица становится жертвой коварного заговора, обрекшего её на смерть в морских волнах, будучи вместе с сыном заточённой в бочке (кстати вполне обычный способ казни у северных народов). В записи этот сюжет представлен так:
«Долго плавали царица с царевичем в засмоленой бочке — наконец, море выкинуло их на землю. Сын заметил это. „Матушка ты моя, благослови меня на то, чтоб рассыпались обручи, и вышли бы мы на свет“. — Господь благослови тебя, дитятко. — Обручи лопнули, они вышли на остров. Сын избрал место и с благословения матери выстроил город и стал в оном жить да править»(12).
Чудеса, которые в сказке творит царевна Лебедь, — поздний вымысел Пушкина. В первоначальном варианте их творил сам царевич. Любопытно, что ни в пушкинских записях, ни в русских фольклорных редакциях сюжета сказки нет образа царевны Лебеди(13).
Название острова Пушкин воспринял из русской народной традиции — Буян. В древнерусском языке так именовали высокое место, холм, бугор, а также возвышенное место для богослужения. В «Слове Даниила Заточника» Буян — это холм, гора («за буяномъ кони паствити»). Так могли называть и гору на острове, возвышавшуюся среди пучины в море. В северно-русских говорах Буян также связан с водой, морем. Напрашивается сравнение с современным словом «буй», которым обозначают сигнальный маячок, возвышающийся над водой. В. Даль указывал на то, что в древности словом Буян называли пристань, торг, возвышенность(14). Сходный смысл слова выражен в раннем значении прилагательного «буйный» — выдающийся, которое приобретало личные эпитеты смелый, храбрый, дерзкий. Князь Всеволод, герой «Слова о полку Игореве», например, носил воинское прозвище «Буй тур». Выявление этих архаичных значений помогает разгадать глубинный смысл пушкинской мифологемы «остров Буян». Представляется город на горе посреди моря, с пристанью и торгом, святилищами и храмами, что подтверждается и строками Пушкина.
В русском фольклоре образ острова-Буяна широко распространён. Многие заговоры, отражавшие языческую картину мира, начинались со слов: «На море на Окияне, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь…». Именем этого загадочного камня скреплялось заклинание.
Исследователи фольклора давно отмечали, что «камень Алатырь» связан с Балтийским регионом. Указывали и на то, что Балтийское море иногда называлось Алатырским морем. Но при этом считалось, что легенды о камне восходят к древним представлениям о янтаре(15). В. Даль также связывал слово «алатырь — алабор» с обозначением янтаря(16). Однако можно предложить более близкую аналогию, которая напрашивается сама собой.
В немецкой земле Мекленбург лежит остров Рюген, самый крупный на Балтийском море. С древнего языка его название дословно переводится как «Ругский» (то есть «Русский»). Донемецким населением здесь были русы (в германоязычных документах их называли ругами), которых считали коренными жителями острова с древнейших времён. Например, готский историк Иордан писал о войне готов с ульмеругами, то есть с «островными ругами»(17), — так могли назвать только русов с Рюгена и соседних островов.
После того, как в 1325 году на Рюгене пресеклась русская правящая династия, остров попал в состав Померании, а в середине XVII века отошёл к Швеции. С 1815 года по решению Венского конгресса Рюген стал принадлежать Пруссии(18). Во времена Третьего Рейха остров был знаменит курортами нацистского общества «Сила через радость», а во времена ГДР там располагалась советская военная база.
Остров Рюген состоит из меловых пород, поросших буйной растительностью. Туристы, приезжающие сюда непременно отправляются на экскурсию к величественным белым утёсам, нависающим над морем. «Немецкая волна» как-то процитировала слова художницы Гудрун Арнольд: «Эта щедрость, эта первозданная мощь ландшафта вдохновляет меня снова и снова! Я потому и живу здесь, в Заснице, чтобы меловые скалы были всегда рядом»(19). Природная красота Рюгена и в прошлом вдохновляла творцов. В начале XIX века здесь работал замечательный живописец Каспар Давид Фридрих.
Особой достопримечательностью является меловая скала «Королевский трон» (Konigstuhl), возвышающаяся над морем на 180 метров. По старой легенде, чтобы подтвердить свой титул и право на власть, будущий король должен был со стороны моря подняться от её подножия к вершине. Священная белая скала как бы утверждала своим незыблемым величием священное право. Память о «белом камне Алатыре» сохранилась в русской традиции с тех времён.
Северная оконечность острова Рюген далеко выдаётся в море. Мыс с отвесными меловыми утёсами ещё в древности получил название Аркона, которое дословно означает «белая гора» (от инд-европ. ar, arya — белый, благородный и конъ — гора). В древности на Арконе находился храм Святовита, которому приносили дары правители соседних государств и жертвовали часть товаров купцы.
Датский хронист Саксон Грамматик писал: «Город Аркона лежит на вершине высокой скалы; с севера, востока и юга он ограждён природной защитой… с западной стороны его защищает высокая насыпь в пятьдесят локтей… Посреди города лежит открытая площадь, на которой возвышается прекрасный деревянный храм, почитаемый не только благодаря великолепию своего зодчества, но и благодаря величию бога, которому здесь был воздвигнут идол»(20).
Арконский вал высотой более десяти метров сохранился до наших дней. Можно представить, каким величественным казался город в древности! Гельмольд называл Аркону «главным городом», столицей острова(21). Культ Святовита здесь был настолько силён, что даже после крещения пришлось подменить его вымышленным культом святого Вита. В 1168 году Аркону разрушил датский король Вальдемар I.
Некогда остров носил другое название — Руян (или Ружан). На вендском языке и сегодня Рюген обозначается словом Rujan, а прилагательное рюгенский — rujansk. После немецкого завоевания и христианизации остатки древнего русского населения продолжали жить на острове. Б. Лисин писал об одной жительнице Рюгена, которая носила фамилию Голицына и умерла в 1402 году(22). В разных источниках упоминаются и другие потомки древнерусского населения острова, которые долгое время сохраняли русские традиции. По сей день на Рюгене осталось много русских (не просто славянских, а именно русских!) названий — Бесин, Бобин, Грабов, Любков, Мёдов, Сударь, Тишов… Многие из них навсегда сохранили давнюю связь с культом Святовита — Витов, Витт, Витте(23). А.С. Фаминцын отмечал, что на острове Рюген с тех пор сохранилось и несколько «святых мест»: Swante grad, Swante kam, Swante gore (ныне Свантов) и так далее(24). Кстати торг в прибрежном местечке Витт близ Арконы изобразил на своей гравюре около 1840 года Корнелиус в книге «Путешествия по Северному и Балтийскому морям».
Память о древнем русском острове — Руяне — сохранялась и после того, как он попал под датское и шведское, то есть «немецкое» господство. Она жила в северно-русской фольклорной традиции, в этнической среде, связанной с русской Прибалтикой. Имя Руян получило в народе поэтический эпитет Буян.
Сравнение сказочного Буяна с реальным Руяном-Рюгеном напрашивается и ещё одной важной деталью, попавшей в пушкинский текст из сказания Арины Родионовны. Это сюжет о чудесных богатырях, выходящих из моря, чтобы оберегать покой города и его жителей. В записях Пушкина читаем:
«Тужит царевна об остальных своих детях. Царевич с её благословения берётся их отыскать… Он идёт к морю, море всколыхалося, и вышли 30 юношей и с ними старик». В этом отрывке содержится важное уточнение — остров охраняют не просто тридцать богатырей, а тридцать братьев Гвидона (снова указание на родовой характер предания!)(25).
В исторических источниках можно проследить любопытную параллель к этому сказочному сюжету. Упомянутый Саксон Грамматик писал: «Каждый житель острова [Рюген] обоих полов вносил монету для содержания храма [Святовита]. Ему также отдавали треть добычи и награбленного… В его распоряжении были триста лошадей и столько же всадников, которые всё добываемое насилием и хитростью вручали верховному жрецу…»(26).
Триста воинов Святовита были отборной гвардией, на плечах которой лежала священная обязанность охраны святилища и острова. Вообще дружина на Руси никогда не была многочисленной. Даже в крупных княжествах её регулярная численность колебалась около тысячи человек, притом, что профессиональная дружина была разделена на «старшую» (бояре) и «младшую» («дети боярские»). Принадлежность к воинству была привилегией, сопряжённой с личной ответственностью. Во время крупных войн созывали ополчение, которое значительно прибавляло войску численности.
Позднее в Новгороде были известны триста «золотых поясов» — боярская верхушка, в руках которой находилась реальная власть. Совету трёхсот «золотых поясов» фактически подчинялся и князь, и посадник, и архиепископ. Они же решали все важнейшие вопросы жизни Новгорода, которые позже выносились на вече.
Непросто проследить по источникам, насколько историчны имена сказочных персонажей. Имя царя Пушкин воспринял у Арины Родионовны, превратив её «Султана Султановича, турецкого государя» в сказочного Салтана. Это имя, конечно, является позднейшим вымыслом. Можно предположить, что в изначальном варианте древнего предания оно было другим (родовое сказание всегда носит генеалогический характер и обычно «помнит» имена). Но в устном переложении из поколения в поколение первоначальное, «историческое» имя было утрачено. Так появилось имя Султан Султанович (или Салтан в пушкинской обработке), которое хорошо сочеталось с многозначительной присказкой — «мимо острова Буяна в царство славного Салтана».
Эта присказка уникальна по своему историческому значению. «Мимо острова Буяна» на восток, «в царство славного Салтана», плывут сказочные купцы. А в действительности перед нами описание известного торгового пути «из Варяг в Греки», начинавшегося в варяжских землях в окрестностях Любека и ведшего до Константинополя. В образе «царства Салтана» можно почувствовать намёк на Византийскую империю, находившуюся с 1453 года под властью турецкого султана.
Салтану купцы рассказывают, что бывали «за морем» (указание, которое в летописях всегда сопутствует упоминанию варягов). А поэтическое «родство» царей (отец-сын) при этом подчёркивает связи острова Буяна (Руяна-Рюгена) с Константинополем. Находки римских и византийских вещей неоднократно делали на острове археологи.
Важно и то, чем торгуют сказочные купцы. Среди товаров меха («торговали соболями, чёрно-бурыми лисами»), кони («торговали конями, жеребцами»), булат и украшения, то есть те предметы, которые традиционно экспортировались из Руси. Со времён неолита Рюген был известен как важный торговый пункт(27).
Имя Гвидон Пушкин заимствовал, по всей видимости, из Сказания о Бове-королевиче. Оно широко известно и в эпосе, обращение к которому позволяет восполнить образ. В России Бова-королевич был популярен как персонаж лубочных картинок(28). Однако ещё Саксон Грамматик пересказывал предание о Бове, который был сыном русской королевы Ринды и правил на Балтике.
Легенда о Бове повествует о «добром короле Гвидоне», которого обманом умертвил коварный король Додон, захвативший власть в его стране. Этот Гвидон правил «в великом государстве, в славном городе Антоне»(29). Поздние пересказчики уже не помнили древнего названия «Аркона» и подменили его более близким и понятным — Антон. Важно, что упоминания об Арконе-Антоне в Сказании о Бове-королевиче отнюдь не фрагментарны, как обычно бывает в сказках (мол, дело было в таком-то царстве, о котором больше ничего не сообщается). Антон — это стольный город королевства, вокруг которого кипит борьба за власть. Бова мстит убийце своего отца Додону и возвращает себе королевский престол.
Пушкинские «сказочные» имена удивительным образом соответствуют реальным именам, бытовавшим в средневековой Европе. В своё время была высказана версия, что имя Гвидон восходит к кельтскому друидическому Гвидд, Говидд(30). Но более интересна лингвистическая связь имени Гвидон с именем Витт (от сев. Wit, Wiett — белый, светлый, светловолосый). Интересно, что французское Vitte происходит от древнегерманского Guitte («живущий в лесу»)(31). Вероятно, связано оно и с именем Святовит, раз после крещения имя заменившего его христианского святого писалось Saint Vitus.
Хронист второй половины X века Рихер Реймский называл трёх Гвидонов (Видонов), среди которых были два епископа и граф(32). Параллели с раннесредневековой Францией здесь вряд ли случайны. А.Г. Кузьмин прямо связывал название графства Реймс с именем «Русь», которое со времён Великого переселения народов было распространено по всей Европе(33). Рассеянные группы русов (известные под названиями ругов, рутенов, рузов и т.д.) длительное время сохранялись в разных частях европейского континента — от Подунавья до французской Нормандии. Отмечалось, что во французском эпосе действует много «русских» герцогов и графов, которые либо воюют против Карла Великого, либо входят в его окружение(34).
К образу Додона Пушкин позже обратился в «Сказке о золотом петушке». В связи с этим, историк Егор Классен отмечал, что предания «о Бове-королевиче и царе Додоне заключают в себе историческое отношение»(35). Он считал Додона королём варягов, который воевал на стороне Карла Великого и погиб, вероятно, от руки подосланного убийцы. К сожалению, Классен не указал ссылки на конкретные генеалогические источники.
Приведённые свидетельства позволяют в полной мере переосмыслить то значение «Сказки о царе Салтане», которое она имеет для русской культуры. А оно несравненно велико! Пусть Пушкин и изменил некоторые детали, добавил долю поэтического вымысла, но он сохранил неизменной основу древнего русского предания. Увы, в наши дни вряд ли можно услышать и записать нечто подобное в вымирающих деревнях. Историческая память нашего народа угасает с каждым годом. И пушкинские сказки оживляют её, возрождают гордость за родное прошлое.
Древнерусское наследие приходится восстанавливать почти по крупицам. Особенно если речь заходит о временах, более древних, чем те, о которых сообщают летописи. И обращение к истокам непременно приводит нас на Балтику, где в древности правили могущественные русские короли. Там рождались наши мифы и сказания, там рождался сам русский народ. Список литературы
1. Азадовский М.К. Источники сказок Пушкина // Временник пушкинской комиссии. 1936. Ч. 1. — С. 150.
2. Сванидзе А. Сказка — ложь, да в ней намёк… // Знание-сила. 2000 № 11. — С. 98.
3. Азадовский М.К. Пушкин и фольклор // Временник Пушкинской комиссии. № 3. — М.-Л., 1937. — С. 154.
4. Пушкин А.С. Сочинения в трёх томах. Т. III. — М., 1986. — С. 467.
5. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти томах. Т. X. — М.-Л., 1949. — С. 108.
6. Там же. — С. 119.
7. Вересаев В. Пушкин в жизни. Т. 1. — М., 1936. — С. 258, 259.
8. Бартенев П.И. Род и детство Пушкина // О Пушкине. — М., 1992. — С. 57.
9. Анненков П.В. Материалы для биографии Пушкина // Соч. Пушкина. Т. I. — СПб., 1855. — С. 4.
10. Сказания Великого Новгорода, записанные Александром Артыновым. Сост. Ю.К. Бегунов. — М., 2000.
11. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти томах. Т. III. — М.-Л., 1949. — С. 456.
12. Там же. — С. 456-457.
13. Азадовский М.К. Источники сказок Пушкина // Временник пушкинской комиссии. 1936. Ч. 1. — С. 154.
14. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I. — М., 1994. — С. 138.
15. Мифологический словарь. — М., 1992. — С. 28-29.
16. Даль В. Указ. соч. — С. 9.
17. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. — СПб., 2001. — Прим. 59, 64.
18. Wendler O. Geschichte Rugens. — Bergen u. Sassnitz auf Rugen, 1895.
19. См. на сайте в сети Интернет: dw-world.de Репортаж от 26.05.2002.
20. Saxo Grammaticus. Gesta Danorum. — Copenhagen, 1931. — P. 466.
21. Гельмольд. Славянская хроника. — М., 1963. — С. 238.
22. Лисин Б. Откуда родом Рюрик? // Литературная Россия, № 5 от 5 февраля 1988. — С. 22.
23. ADAC Reisefuhrer Rugen. Hiddensee Stralsund. — Munchen, 2003.
24. Фаминцын А.С. Божества древних славян. — СПб., 1995. — С. 138.
25. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти томах. Т. III. — М.-Л., 1949. — С. 457.
26. Saxo Grammaticus. Gesta Danorum. — Copenhagen, 1931. — P. 467.
27. Шрадер О. Индоевропейцы. — М., 2003. — С. 83.
28. Например, см.: Сказка о храбром, славном и могучем витязе и богатыре Бове. В кн.: Ровинский Д. Русские народные картинки. Кн. 1 — СПб., 1881. — С. 83.
29. Сказка о Бове Королевиче / Переложение С. Сметанина. — Сургут, 1999.
30. Фадеева Т.М. Античные и кельтские истоки «Сказки о царе Салтане…» // Петербургский Рериховский сборник. Вып. IV. — СПб., 2001. — С. 9, 12. Статья, в целом, неубедительная и слабая.
31. Справочник личных имён народов РСФСР / Под ред. А.В. Суперанской. — М., 1987.
32. Рихер Реймский. История. — М., 1997. — С. 53, 65, 72, 79, 80, 85, 96, 147, 148, 158, 162, 166.
33. Кузьмин А.Г. Падение Перуна. Становление христианства на Руси. — М., 1988. — С. 130.
34. Там же. — С. 144.
35. Классен Е. Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до рюриковского времени в особенности с лёгким очерком истории руссов до рождества Христова. — М., 1854. — С. 17.