Эволюция советской терроризма
В постсталинский период темаиндивидуального террора в революционном движении была реабилитирована. Поощрялись,в частности, исследования по истории народовольческого терроризма. Однакоприменительно к началу XX века тема оказалась не столь желательной. Онарассматривалась лишь попутно, главным образом в контексте изучениянеонароднического движения. Различие подходов к народовольческому инеонародническому терроризму объяснимо тем, что место народовольцевопределялось в авангарде освободительного движения, тогда как неонародникирассматривались в качестве политических оппонентов большевиков. Эсеровскийтерроризм воспринимался через призму дискуссии междусоциалистами-революционерами и социал-демократами. Так, кандидатскаядиссертация П. Жданова, защищенная уже после смерти И.В. Сталина в 1954 г., неотражала новых общественно-политических веяний и была выполнена в старомметодологическом ключе.
История терроризма в трудахсоветских исследователей экстраполировалась на установленную периодизационнуюсхему развития революционного движения в России. Зачастую цифры терактов подгонялисьпод априорно сформулированные выводы. Возможности для статистических вариацийпредставляла неоднозначность самой дефиниции теракт. Так, по утверждению К.В. Гусева,за 1909-1911 гг., т.е. за период традиционно определяемый в советскойисториографии как столыпинская реакция, эсерами было совершено лишь 5 покушений.
Требовались особые навыки, чтобысквозь идеологическую завесу советской историографии восстановить полинуюкартину истории терроризма. Так, по опубликованным и, по-видимому, недостаточноцензурированным в 1956 г. материалам о революционном прошлом Г.И. Котовского,можно было заключить, что его террористическая деятельность носила уголовный, авовсе не политический характере. После февральской революции, свидетельствовалодин из документов, когда все политические заключенные вышли на свободу, тотоставался в тюрьме как уголовник.
Перекос в изучениинародовольческого терроризма по отношению к терроризму начала XX века тем болееочевиден, что не соотносится с их масштабами. Жертвами терактов за всюпоследнюю треть XIX в. стало менее ста человек. Между тем численность лиц,пострадавших от террористов в Российской империи начала XX в., оценивается в17000.
Но если о смысловом различиипонятий «эсер» и «народник» сказано было достаточно, тосопоставления терминов «социалист-революционер» и «социал-демократ»не предпринималось. Любимым афоризмом в форме ленинской игры слов былорассуждение, что эсеры как социалисты — не революционеры и как революционеры — несоциалисты. При этом историки не считали нужным указывать, что авторствоафоризма принадлежало не В.И. Ленину, а Ю.О. Мартову. Доводы меньшевистскойкритики эсеров были апробированы как аргументы разоблачения эсеров советскимиисториками, естественно, без ссылок на самих меньшевиков. Сравнение терминов«социал-демократ» и «социалист-революционер» непроводилось, поскольку могло бы обнаружить больший радикализм последних. Изназвания «эсеры» следовало: социализм как цель и революция каксредство. Тогда как у эсдеков выдвигался идеал демократии, а слово «социалист»заменялось неопределенной категорией «социал». Б.В. Леванов считал,что термин «социалисты-революционеры» был изобретен Х.О. Житловским иприменен как самоназвание его террористической группы «Союз русских социалистов-революционеров»в 1894 г. (в действительности эта организация возникла на год раньше). Данноеутверждение расходится с встречаемым в русской эмиграции мнением об авторскихправах Е.К. Брешко-Брешковской. Ю.В. Анисин предлагал заменить термин «социалист-революционер»более точными, с его точки зрения, наименованиями: «современные террористы»,«социал-народники», «левые народники» и «левонародники»,«народничествующие эсеры», «новые народники»
Исследования темы критики В.И. Ленинымтеррористической тактики хронологически предшествовали изучению истории самихтеррористических организаций. Поэтому основные выводы были сформулированыаприорно до анализа фактического материала. Последнему предназначалось служитьподтверждением готовых идеологических схем. Ссылки на источники заменялисьцитатами из произведений классиков марксизма-ленинизма.
Импульсом к изучению историироссийских террористических партий явился XX съезд КПСС и разоблачение культаличности И.В. Сталина. Было определено, что в основе культа личности лежитмелкобуржуазная психология. Делался вывод о скрытом проникновениимелкобуржуазной идеологии в среду политического руководства СССР. А именно смелкобуржуазной идеологией связывалась террористическая тактика. Поэтомусталинский террор и революционный терроризм рассматривались как однопорядковыеявления. К постановлениям XX съезда апеллировали многие авторы, исследовавшиеисторию партий, придерживавшихся террористической тактики. Один из них В.М. Мухинписал: «Революционное генеральство породило „революционное лакейство“…». Затхлая семиосфера чинопочитания породила своих идолов, которыепоработили сознание самих своих создателей. Культ личности, глубоко пустив своикорни, опутал эсеровскую партию сверху донизу". Налицо отождествлениекульта личности героя-террориста и культа личности вождя в сталинской системе. Некорректностьпроведения таких аналогий очевидна. Культ личности в революционной субкультуребыл построен на почитании героев-одиночек, борцов, даже жертв, тогда как культСталина имел субстанционально иную основу, изоморфную царистской идее,основываясь на преклонении перед властителем, а не перед бунтовщиком.
Другой исследователь В.М. Шугриншел дальше и связывал деятельность Л.П. Берии и его соратников с проникновениемв партию инородных, мелкобуржуазных элементов. Автореферат его диссертации«Борьба В.И. Ленина и коммунистической партии противнародническо-эсеровской тактики заговора и индивидуального террора (1893-1907) завершалсяуказанием на проявления рецидивов „эсеровщины“: „На путьзаговора и террора встал презренный империалистический наймит — предательБерия, сколотивший враждебную советскому государству изменническую группузаговорщиков, в которую входили связанные с ним в течение многих лет совместнойпреступной деятельности его сообщники: Абакумов, Меркулов, Деканозов, Кобулов,Гоглидзе, Владимирский и др. Эти лютые враги народа, пробравшись в органыгосударственной безопасности, совершали чудовищные и гнусные преступления, врезультате которых многие честные люди стали жертвами коварных провокаций и интригэтой преступной банды. Культ личности органически чужд коммунистическомумировоззрению. Проявлением пережитков субъективно-идеологическихнародническо-эсеровских воззрений и является культ личности Сталина“. Нообщественное мнение не было готово связать сталинские „отступления от нормпартийной жизни“ и эсеровскую идеологию. Показательно, что М.М. Марагинзащитил кандидатскую диссертацию „Борьба В.И. Ленина противидеалистической теории культа личности народников и эсеров“ только в 1964г., хотя еще в 1957 г. им была выпущена книга с аналогичным названием, котораявключала основное содержание диссертации. В постхрущевское время разоблачениекульта личности И.В. Сталина в контексте критики террористической тактикимелкобуржуазных партий больше не предпринималось. Только в перестроечные годыстали вновь вспоминать о террористическом прошлом „вождя народов“.
Интерпретация советскимиисториками терроризма определялась новым идеологическим подходом в пониманииприроды мелкобуржуазных партий. От тезиса „социал-фашизм“ пришлосьотказаться еще в предвоенные годы. Он был заменен лозунгом „народный фронт“.Поэтому трактовка мелкобуржуазных партий как контрреволюционных несоответствовала времени. Кроме того, в послевоенные годы в Восточной Европебыли установлены режимы так называемой народной демократии с сохранением „мелкобуржуазных“партий, входящих зачастую в правящие коалиции с коммунистами. Претворяяизложение истории ПСР, К.В. Гусев цитировал М.А. Суслова: „В Болгариисовместная деятельность коммунистической и крестьянской партий в строительственового общества являет собой образец глубокого понимания и творческогоприменения ленинского учения о союзе рабочего класса и крестьянства“. Требовалосьдоказать историческую оправданность такого рода коалиций. Поэтому одной изглавных тем в изучении революционного движения в советской историографиистановится политика „левого блока“, проводимая большевиками. Данномувопросу посвятили свои исследования В.К. Габуния, А.В. Тихонова, В.А. Решетов,Н.П. Бабаева и др. В деятельности эсеров, максималистов, анархистовисследователи стали обнаруживать прогрессивные, демократические черты. Впрочем,до откровений о совместных террористических операциях „левого блока“ делоне дошло. Однако ряд антикоммунистических выступлений в странах ВосточнойЕвропы обусловили задачу осуждения мелкобуржуазных партий как предостережениекоммунистам об опасности альянса с ними.
Компромиссным выходом изсоздавшейся дихотомической ситуации явился тезис о двойственной природе мелкойбуржуазии и поэтому двойственной политике партий, ее представляющих. С однойстороны, мелкий буржуа как человек труда тяготеет к пролетариату, с другой, каксобственник — к буржуазии. Этим объяснялась политика колебаний эсеров ианархистов, непоследовательность, идейный эклектизм, отсутствие внутреннегоединства и т.п. Предлагался вывод, что в российских условиях эсеры в конечномсчете пошли по второму пути, психология „хозяйчика“ оказаласьпреобладающей. „Превращение эсеров в контрреволюционную белогвардейскуюбанду убийц, — резюмировал В.М. Мухин итог эволюции бывших революционныхтеррористов, — явилось логическим следствием субъективно-идеалистическогомировоззрения и авантюристической тактики, оторванной от масс, не имеющей опорыв массах“. Но российский исторический опыт не означал, что в международномсоциалистическом движении невозможен был альтернативный вариант. Показательно,что В.М. Мухин в качестве выдающегося борца с мелкобуржуазными инновациями вмеждународном социалистическом движении называл Мао Цзэдуна: „За своюмноголетнюю историю, например, Коммунистическая партия Китая неоднократносталкивалась с ошибками субъективно-волюнтаристского характера. Субъективистскиеоценки политической обстановки, субъективизм в руководстве работой неизбежноведут либо к оппортунизму, либо к путчизму. Основной источник этих ошибочныхвзглядов субъективистского порядка Мао Цзэдун, в полном соответствии сленинским положением, видит в преобладании во многих партийных организацияхкрестьянских и других мелкобуржуазных элементов“. Автор, цитируя Мао,называл общие черты, присущие мелкобуржуазным партиям: „нежеланиеучитывать субъективные и объективные условия; революционный зуд; нежеланиевести упорную, незаметную, кропотливую работу в массах; мечтания о великихподвигах, увлечение иллюзиями; зазнайство в случае победы; излишняя вера ввоенные силы и неверие в силы народных масс“. В работах последующеговремени именно Мао Цзэдун преподносился в качестве жупела мелкобуржуазнойидеологии. В международном коммунистическом движении СССР перестал играть рольвдохновителя леворадикальных террористических организаций. Среди последнихзаговорили о буржуазном перерождении СССР. Роль вдохновителя перешла к КНР. Идеио тотальной герилье, борьбе мирового города и мировой деревни, опора накрестьянство, тактика индивидуального террора, концепция национальногосоциализма, феномен Че Гевары и т.п. для советских историков, исходящих изпредставления об универсальности мирового развития, означали принятие вывода орецидивах „эсеровщины“ в освободительном движении. В книге М.Г. Шестакова»Борьба В.И. Ленина против идеалистической социологии эсеров" вконтексте критики социалистов-революционеров осуждается «идеалистическаясоциология новых левых Г. Маркузе и Р. Миллса», служащая знаменемразличного рода террористических «красных бригад».
К тому же правое крыло вкоммунистическом движении, особенно после событий 1968 г. в Чехословакии, былоразочаровано в демократическом потенциале советской системы иэволюционизировало от идей «социализма с человеческим лицом» котрицанию социализма как такового. Для советских теоретиков это подтверждалотезис о закономерности трансформации «мелкобуржуазных», псевдосоциалистическихпартий в контрреволюционные организации. Дифференциация партиисоциалистов-революционеров на террористическое максималистское и реформистскоеэнесовское крыло иллюстрировала данное положение. К.В. Гусев писал, что событияв Венгрии в 1956 г. и в Чехословакии в 1968 г. обусловливают актуальностьизучения истории ПСР в советской историографии: «Распаду эсеровспособствовала не только их контрреволюционная политика, но и имевшие местопопытки сыграть роль „третьей силы“. История краха эсеров, такимобразом, свидетельствует об обреченности попыток в обстановке обостреннойклассовой борьбы встать между двумя борющимися классами, так как даже искреннеежелание создать „третью силу“ в классовой борьбе в условияхкапиталистического общества неосуществимо. Либо с буржуазией противпролетариата, либо с рабочим классом против буржуазии — третьего не дано… События1956 г. в Венгрии, 1968 г. в Чехословакии показали, что и антисоциалистическиеэлементы начинали свое наступление, как и „демократическая контрреволюция“в России, с атак на коммунистические партии, на их руководящую роль… Немноговремени понадобилось и антисоциалистическим силам в Чехословакии, чтобы вследза заявлением о „гуманизации“ социализма перейти к травле партийныхкадров, созданию вокруг них семиосферы морального террора… История борьбы спопытками реставрации капитализма в СССР и других социалистических странахпоказывает, что на определенных стадиях развития социалистической революции,когда буржуазия уже не может идти к массам со своими реставраторскимилозунгами, контрреволюция надевает демократическую маску, принимает форму»демократической контрреволюции". Она старается отравить сознаниетрудящихся реакционными идеями «чистой демократии» и «абсолютнойсвободы», враждебная сущность которых была раскрыта В.И. Лениным иподтверждена в России историей партии социалистов-революционеров". Намеждународную актуальность изучения «мелкобуржуазного революционаризма»указывал также Н.М. Саушкин: «Ведь опасность рецидивовсоциал-революционном рабочем движении не миновала. Если представители различныхшкол мелкобуржуазного утопического социализма прошлого, в том числе эсеры,сошли с исторической арены, то идейные течения, враждебные научному коммунизму,продолжают распространяться, пытаясь оказать ему противодействие. Мелкобуржуазнаяреволюционность и поныне служит источником заскоков, головокружительных прыжковчерез незавершенные этапы борьбы, шараханий в крайности, быстрых переходов отувлечений к унынию, крикливому пустозвонству и огульному охаиваниюорганизованной борьбы за социализм. Псевдореволюционные фразы, фальсификацияленинизма, тактика подталкивания революции — все это признаки мелкобуржуазногореволюционаризма».
Тенденция перенесения выводов иоценок по истории ПСР на практику современного общественного движения нашланаиболее полное воплощение в докторской диссертации В.Г. Хороса «Идейныетечения народнического типа в развивающихся странах. История и типология».Предложив в качестве перевода понятия «народничество» термин «популизм»,автор посредством не вполне корректного перевода объявлял популистскую политикуонтологическим принципом партии народнического типа. Терроризм рассматривалсякак одно из ярких проявлений неонароднического популизма.
Вопреки марксистскому постулату, встранах третьего мира ведущей революционной силой выступил не пролетариат, а теслои населения, которые определялись советскими идеологами в качествемелкобуржуазных. Опыт кубинской революции являлся классическим примером,подтверждающим данную тенденцию. А.Я. Манусевич писал: «Играя на всякогорода предрассудках, иллюзиях, заблуждениях, буржуазия не только сохранялавлияние на значительную часть средних слоев, но и умело превратила их в орудиесамой реакционной, самой антинародной политики. Так было в 20-30-е годы вИталии, Германии и ряде других стран, где средние слои в большинстве своемоказались основной опорой фашизма. Но ход мирового революционного процессаубедительно свидетельствует о том, что ни союз средних слоев, их трудового ипрогрессивного большинства с антипролетарскими силами, ни крах представляющихэти слои аграристских и других демократических политических партий иорганизаций вовсе не является исторической закономерностью. Гренада, Никарагуа,Куба свидетельствуют, что средние слои являлись не только союзниками рабочегокласса, но и „застрельщиками революции“. Часть средних слоев нетолько в социально-экономическом отношении, но и политически, и организационновсе более обособляются от буржуазии. Зачастую идейно-политическаянеустойчивость средних слоев, при их возрастающем разочаровании в капитализме,выливается в революционаризм и экстремизм, имеющий внешние черты сходства сэсеровщиной и, как правило, сочетающийся с крайним антикоммунизмом иантисоветизмом, троцкизмом и маоизмом». Перед советскими историками былапоставлена задача организации идеологической борьбы за влияние в среде мелкойбуржуазии, что нашло воплощение в теме борьбы большевиков и эсеров закрестьянство и иные социальные группы. Данной проблеме посвятили своиисследования А.Ф. Ненахов, А.А. Шишкова, Ж. Маурер, И.С. Горичев, П.И. Климов,П.Н. Абрамов, И.П. Шмыгин, Л.В. Завадская, М.М. Константинов, П.Н. Першин, В.И.Тропин, СП. Трапезников, ДА. Колесниченко, Г.И. Зайчиков и др. Предлагалсявывод, содержащий в себе противоречия, что ПСР, будучи мелкобуржуазной партией,интересы мелкой буржуазии не выражала. Кроме того, становилось очевидным, чтопартия, трактуемая прежде как исключительно террористическая, занималась,помимо организации терактов, массовой работой. В исследованиях, посвященныхреволюции 1905-1907 гг., вооруженным восстаниям данного периода о ролиреволюционных террористических организаций умалчивалось. Хотя имеются всеоснования считать, что во многих случаях эта роль была ключевой.
Отказ от наиболее категоричныхнегативных суждений в освещении революционных террористических организаций былтесно связан с тем, что в 1950-1960-е годы с политической арены сошли последниеэсеровские группировки за рубежом (последняя нью-йоркская группа эсеровпрекратила существование в середине 1960-х).
Примерно с середины 60-х годовбольшинство авторов стали воспринимать террористические партии — эсеров,максималистов и анархистов — составной частью революционно-демократическоголагеря. Их перестали обвинять в предательстве интересов народа, вприслужничестве помещикам и капиталистам всех времен, признали наличие некоегообщего основания для совместных временных выступлений марксистов с ними в«буржуазно-демократической революции».
С начала 1960-х годов наблюдаютсятенденции переосмысления историографического клише о революционных террористахкак «кадетах с бомбой». Так, уже в 1961 г. Б.П. Козьмин подчеркивал,что революционное и либеральное течения в народничестве не сменяли друг друга,а существовали одновременно. Социалисты-революционеры были представленынаследниками революционных, а не либеральных народников. Крупнейшая дискуссияпо данной проблеме состоялась в 1966 г. в АН СССР. Главным сторонником прежнейтрехчленной периодизации выступил А.Ф. Смирнов, приверженцем нового подхода — НА.Троицкий. В монографии К.В. Гусева и ХА. Ерицяна авторы объявлялисоциалистов-революционеров продолжателями дела «Народной воли», в товремя как кадеты и социал-демократы отступили от народовольческой генеральнойлинии соответственно вправо и влево. Меньшевиков К.В. Гусев считал идейныминаследниками «экономизма». «Начался распад „Народной воли“.В то время как одна часть народовольцев все больше ориентировалась на гегемониюбуржуазии в русской революции и переходила в ряды либеральной буржуазнойинтеллигенции, другая (впоследствии составившая ядро партиисоциалистов-революционеров) оставалась на позициях радикальной мелкой буржуазиии колебалась между буржуазией и пролетариатом, наконец, третья часть началасклоняться к марксизму и ориентироваться на развивающийся и растущий класснаемных рабочих — пролетариат». Такая точка зрения стала в конечном счетепреобладающей. Однако некоторые авторы, как, например, М.Г. Шестаков, и в болеепозднее время продолжали отстаивать прежнюю периодизацию и тезис опреемственности эсеров от либеральных народников. К.В. Гармиза и Л.М. Спирин врецензии на монографию К.В. Гусева подвергли сомнению его утверждение обэволюции большинства народовольцев к либеральному народничеству ™. По мнению Н.А.Троицкого, большинство народовольцев погибло в борьбе с самодержавием,оставшиеся в живых отошли от партийной работы, сохранившие свои убеждения вошлив партию эсеров, и лишь малая часть примкнула к социал-демократам. Согласно С.В.Семячко, чья точка зрения оказалась, правда, менее популярной, большинстволевых народников перешли на позиции социал-демократии и меньшинство — к эсерам.Дифференциация народничества на социал-демократическое и эсеровское направлениеопределялась главным образом отношением к террористической деятельности.
Табуизированной в соответствующийпериод развития советской историографии оказалась тема большевистского терроризма.Пожалуй, единственной фигурой, дозволенной для рассмотрения в террористическомракурсе, был Камо (СА. Тер-Петросян). Сам В.И. Ленин именовал того в свое время«кавказским разбойником», a A. M. Горький — «артистом» революции.
Одним из факторов, обусловившихрост интереса исследователей к проблеме взаимоотношений охранки и террористов,стало, по-видимому, убийство американского президента Дж. Кеннеди. Оно далоповод для проведения исторических ассоциаций с покушением на жизнь российскогопремьер-министра П.А. Столыпина в 1911 г. В обоих случаях обстоятельствауказывали на определенную причастность к убийствам высших лиц государствохранных служб. Однако в написанной на основании документов Киевскоговоенно-окружного суда и Киевского охранного отделения статье Б.Ю. Майского былапредставлена традиционная для советской историографии версия о том, что Д.Г. Богров,будучи формально агентом полиции, а по своим воззрениям — революционером,переиграл охранку. Отъезд его в 1910 г. в Петербург автор объясняет попыткойразорвать порочный круг, образовавшийся в результате вербовки Киевским охраннымотделением. Вызов же к начальнику Петербургской охранки М.Ф. фон Коттену «Богроввоспринял не только как необратимый крах его личных надежд и чаяний, но и какновое тяжкое покушение на его окрепшие политические и нравственные позиции. Онрешил отомстить, хотя бы ценою собственной жизни. Для этого он должен былзаручиться доверием фон Коттена. Такое доверие могло открыть ему ход в логовозверя». В действительности Д.Г. Богров направился к М.Ф. фон Коттену пособственной инициативе. Игнорировался Б.Ю. Майским и фактор разоблаченияпровокаторства Д.Г. Богрова анархистами.
Контекстом изучения историироссийского революционного терроризма стала новая террористическая волна, захлестнувшаяв 1960-1970-е годы мировое сообщество. Многие из террористических организацийисповедовали леворадикальную революционную идеологию — «Фракция КраснойАрмии» (РАФ) в ФРГ, «Красные бригады» в Италии, «КраснаяАрмия» в Японии, «Прямое действие» во Франции и др. Параллели сроссийским революционным терроризмом напрашивались сами собой.
Крупной вехой в изучении историиэсеровского терроризма явилось издание ряда работ К.В. Гусева. В совместноймонографии К.В. Гусева и Х.А. Ерицяна проводилась мысль о зависимостиэсеровской тактики терроризма от идеологии ПСР. Индивидуальный политическийтеррор рассматривался как отражение политического авантюризма эсеров. Авторыутверждали, что концентрация сил социалистов-революционеров на организациитерактов оказало деморализующее влияние на всю партию. По их мнению, эсеры неизвлекли ни каких уроков из дела Е.Ф. Азефа, что и предопределило ихисторическое поражение. К.В. Гусев и Х.А. Ерицян, в соответствии с советскойисториографической традицией, рассматривали ПСР как низменную в идейном итактическом отношении организацию. В действительности же террористическийпериод партии социалистов-революционеров был завершен в 1911 г., отражениемчего стало упразднение Боевой организации. Роспуск последней как раз и свидетельствовало пересмотре эсерами своей тактики на основе уроков азефовского дела.
Тема эсеровского терроризманеизменно присутствовала и в последующих исследованиях К.В. Гусева. Автор дляобозначения ПСР использовал дефиницию «кадеты с бомбой». Политическиепоследствия терроризма, по его мнению, были крайне ничтожны. Сама по себетеррористическая тактика оценивалась как проявление эсеровского индивидуализма,а индивидуализм — как следствие увлечения терактами. Деструктирующее значениетерроризма для самой ПСР усматривалась К.В. Гусевым в автономизации Боевойорганизации. Под сомнение ставилась даже революционная сущность эсеровскоготерроризма. Для обозначения террористического направления борьбы применялсяспециальный термин «революционаризм».
Монография К.В. Гусева и Х.А. Ерицяна«От соглашательства к контрреволюции (Очерки истории политическогобанкротства и гибели партии социалистов-революционеров)» (1968) явиласьпервым трудом, в котором история образования эсеров рассматривалась на всем еепротяжении. Изучению истории начального террористического периода ПСРотводилась одна глава, тогда как периоду «банкротства» — шесть главмонографии. Тактика эсеров характеризовалась как авантюристическая. Социалисты-революционерыобвинялись в двух, казалось бы, противоположных грехах: с одной стороны, вавантюризме, с другой — в реформистской умеренности. Диалектический методисследования, декларируемый в советской историографии, позволял этипротивоположности представить как две стороны одного явления. Определенное расширениефактического материала по эсеровскому терроризму наблюдается в следующей книгеК.В. Гусева «Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма кконтрреволюции» (1975).
Утверждение некоторыхисследователей, что новый период в истории изучения историисоциалистов-революционеров, а соответственно ассоциировавшейся с ними темыреволюционного терроризма начался с публикации в 1963 г. труда К.В. Гусева«Крах партии левых эсеров» (а по изучению начального периода ПСР — сиздания в 1968 г. монографии В. Гусева и Х.А. Ерицяна «От соглашательствак контрреволюции»), не совсем точно. Ряд публикаций был издан до указаннойдаты. Другое дело, что во всех этих работах история ПСР изучалась не каксамостоятельная тема, в чем первенство К.В. Гусева бесспорно, а через призмуборьбы большевиков и ленинской критики эсеровской террористической тактики.
Общей отличительной особенностьютрудов нового периода являлся отказ от однозначной трактовки эсеров какконтрреволюционеров и разделение истории ПСР на два этапа — демократический иконтрреволюционный. Причем, активная террористическая деятельность эсеровсвязывалась с демократической эпохой. Но критиковать, даже больше установленнойнормы, было более идеологически безопасно, чем превзойти планку хвалебныхотзывов, что грозило автору быть заподозренным в симпатиях к чуждой компартиисистеме взглядов. Данным обстоятельством был обусловлен тот факт, чтобольшинство работ по истории эсеров посвящалось второму периоду, определяемомукак «крах» или «банкротство» политики социалистов-революционеров.Тема же терроризма оказывалась на периферии исследовательских разработок.
На ортодоксальных позицияхсоветской историографии в интерпретации индивидуального политического террорастоял Б.В. Леванов. По его мнению, терроризм поглотил всю остальнуюдеятельность ПСР. Увлечение террористическими приемами ввиду необходимой дляосуществления терактов конспирации создало почву для провокации. Разоблачение Е.Ф.Азефа, утверждал Б.В. Леванов, окончательно дискредитировало террористическуютактику, устранив героический ореол террористов, сохранявшийся со времен «Народнойволи» в представлениях определенной части революционно настроеннойинтеллигенции.
Особенно плодотворным в изученииистории ПСР, включая опыт ведения ей террористической борьбы, был 1968 г. Такимже он оказался и в западной историографии. Подобную творческую активность можнообъяснить актуализацией тематики партийной борьбы в Росси начала XX в. в связис 50-летием Октябрьской революции. В 1968 г. по связанным с историей ПСРвопросам были защищены кандидатские диссертации 3.3 Мифтахова, В.Г. Хороса, Б.В.Леванова (диссертации Хороса и Леванова переизданы в виде книг соответственно в1972 и 1974 гг.). В исследовании Мифтахова доказывалось преобладаниедемократических и прогрессивных черт у социалистов-революционеров в годыформирования партии, а соответственно активной террористической деятельности. Взаслугу В.Г. Хоросу можно поставить тот факт, что в качестве основногоисточника исследования он рассматривал произведения теоретиков эсеровскогодвижения, а не их критиков из большевистского лагеря. Обычно историясоциалистов-революционеров преподносилась в хронологическом отрыве от развитияобщественного движения XIX века. Исследование В.Г. Хороса представляет собойодин из редких случаев рассмотрения эсеровского движения через призму историинародничества. Автор ввел в научный оборот ставший впоследствии хрестоматийнымтермин «неонародничество». Если прежде в советской историографииэсеры преподносились как наследники либерального народничества, то В.Г. Хоросписал о возрождении радикально-демократических идей в эсеровской среде: «Еслив начале 90-х годов субъективистские теории народников выступалипреимущественно своей консервативной, оппортунистической стороной, то теперьидеология народничества постепенно обретает радикально-демократический характер».
В отличие от работы В.Г. Хороса, вмонографии Б.В. Леванова количество ссылок на произведения В.И. Ленина идокументы эсеровского происхождения относятся как 3: 1, а со ссылками на архив — как 15:
1. Кроме того, цитировался И.В. Сталин,что, по-видимому, отражало неосталинские тенденции в политическом развитиистраны. Как уже отмечалось, в хрущевское время И.В. Сталин рассматривался некак критик мелкобуржуазной идеологии, а как политическая фигура, оказавшаясяотчасти подверженная ее влиянию. Сопоставление исследований В.Г. Хороса и Б.В. Леванова,проведенных в одно время, свидетельствуют против упрощенной трактовки о полномединообразии мнений советских авторов. Другое дело, что спектр различий былограничен едиными идеологическими предписаниями. Б.В. Леванов усилил негативныеоценки ПСР периода ее формирования, а о прогрессивных и демократических чертахэсеровской идеологии, в отличие от других исследователей, речи не вел. Смыслдеятельности эсеров в первой революции он видел в помехах революционной борьбебольшевиков. Основной вред, по его мнению, приносила террористическаядеятельность эсеров, сбивавшая народные массы с революционного пути борьбы.«Решению задач революции, — писал Б.В. Леванов, — мешали мелкобуржуазныепартии и группы, которые своей идеологией и практической политикойдезорганизовывали революционные силы, отрывали крестьянство от участия в борьбепролетариата с самодержавием, одурманивали крестьян внесением в их сознание идеймелкобуржуазного социализма. В связи с этим разоблачение мелкобуржуазногомировоззрения, псевдосоциалистической теории и авантюристической тактикимелкобуржуазных партий накануне и в ходе революции 1905-1907 гг. стало одной изглавных задач большевистской партии. Большевизм окреп и закалился в неуклоннойборьбе на два фронта — как против оппортунизма в рядах социал-демократии, так ипротив мелкобуржуазной революционности. Наиболее концентрированное выражениемелкобуржуазная антимарксистская теория и волюнтаристская политика получили вдеятельности партии социалистов-революционеров (эсеров)». Ленинскиеопределения эсеров, применяемые автором, больше походили на политическую брань,чем на научный анализ: «Авантюризм и маниловщина, громкие фразы и пустозвонство,истерия и кликушество, хвастливость и взвинченность, безыдейность ибеспринципность, расплывчатость и неустойчивость, крикуны, герои революционноговизга». В 1978 г. Б.В. Леванов выпустил новую книгу «Из историиборьбы большевистской партии против эсеров в 1903-1917 гг. », расширивхронологические рамки исследования, но систему оценок начальноготеррористического периода истории ПСР оставив без изменений.
Другой исследователь В.Н. Гиневобратился к изучению начального террористического периода истории ПСР послеанализа событий 1917 г. Говоря об актуальности исследования историисоциалистов-революционеров, он ссылался на постановление Берлинской конференциикоммунистических и рабочих партий Европы 1976 г., что «компартии „считаютнеобходимым диалог и сотрудничество между коммунистами и всеми другимидемократическими и миролюбивыми силами. В этом плане они исходят из того, чтоих всех объединяет, и выступают за устранение недоверия и укоренившихсяпредубеждений, которые могут воспрепятствовать их сотрудничеству“. В.Н. Гиневпризывал при изучении истории ПСР руководствоваться ленинским предписанием»выделять из неонароднической псевдосоциалистической шелухи реальное,здоровое демократическое зерно, отделять «плевелы от пшеницы»".
Хотя тактика индивидуальноготеррора входила в арсенал средств различных политических партий России началаXX века, еще в дореволюционные годы сложился стереотип оценок ПСР как главнойтеррористической организации. В советской историографической традиции данныеоценки были закреплены в качестве догмы. Некоторые исследователи говорили обиндивидуальном терроре не только как о главной, а как о единственной формеборьбы ПСР.В.М. Мухин писал: «Т. к. эсеры не могли рассчитывать наактивную поддержку со стороны народа, то им ничего не оставалось каксосредоточить все свои помыслы на самих себе. Единственным возможным средствомборьбы для них являлся террор». Историков не смущало, что в программныхдокументах эсеров и в статьях эсеровских теоретиков индивидуальный террор былопределен в качестве вспомогательного средства. Так, В.М. Чернов заявлял:«Мы — за применение в целом ряде случаев террористических средств. Но длянас террористические средства не есть какая-то самодовлеющая система борьбы,которая одною собственной внутренней силой неминуемо должна сломитьсопротивление врага и привести его к капитуляции… Для нас террористическиеакты могут быть лишь частью этой борьбы, частью, неразрывно связанной с другимичастями… (и) должны быть переплетены в одну целостную систему со всеми прочимиспособами партизанского и массового, стихийного и целесообразного напора направительство. Террор — лишь одни из родов оружия… только один из техническихприемов борьбы, который лишь во взаимодействии с другими приемами можетпроявить все то действие, на которое мы рассчитываем». В программнойстатье, помещенной в «Революционной России», эсеры уверяли: «Мыпервые будем протестовать против всякого однобокого, исключительного терроризма.Отнюдь не заменять, а лишь дополнить и усилить хотим мы массовую борьбу смелымиударами боевого авангарда… ». Данное противоречие советские историкиразрешали указанием на несоответствие эсеровской фразеологии и реальных дел. Комментируявышеприведенную выдержку из «Революционной России», Б.В. Левановписал: «Старясь модернизировать народническую тактику террора, теоретикипартии эсеров не скупились на выдачу „гарантий“ против ограниченноститерроризма. Они утверждали, что террор якобы выдвинут только в „дополнение“,а не „в замену“, „вместе“, а не „вместо“ работы вмассах. Но это были лишь слова. На деле же главное внимание эсеров былососредоточено на организации террористических актов, тогда как прочие методыполитической деятельности объявлялись „мелкой работой“, незаслуживающей внимания „истинного“ революционера».
Хотя представление о приоритететеррористического направления в работе ПСР было преобладающим в советскойисторической науке, но все-таки не всеобщим. Еще в 1968 г.3.3 Мифтахов посвятилсвою кандидатскую диссертацию доказательству иной точки зрения. В автореферате,подытоживая предпринятое исследование, он писал: «Нами предпринята попыткадоказать необоснованность утверждения некоторых историков о том, что все силы исредства ПСР были направлены исключительно только на подготовку и совершениетеррористических актов и что вся деятельность этой политической партиисводилась лишь к одиночным политическим убийствам. Мы предприняли попыткуобосновать мысль, что политическим террором занималась не вся партия, а толькоопределенная ее часть, другая часть членов эсеровской парии велапропагандистскую агитационную работу».А.Л. Афанасьев полагал, что в периодреволюции 1905 — 1907 гг. террор перестал быть для эсеров ведущим средствомборьбы, отойдя на второй план перед агитационно-пропагандистской работой. Правда,он аргументировал свое мнение в основном ссылками на то обстоятельство, что В.И.Ленин не высказывался об эсерах как исключительно о террористах.
В конце концов прежнее восприятиеПСР как террористической организации было пересмотрено. В1980 г.Д.Б. Павловконстатировал о преобладании в отечественной историографии взгляда наиндивидуальный террор эсеров как о важном, но не первостепенном пункте тактики.
Специальным историографическимвопросом в изучении истории ПСР являлась проблема взаимоотношений ЦК ПСР и Боевойорганизации эсеров. Хрестоматийной была точка зрения, согласно которой в БОцарил дух обособления, отсутствовала отчетность боевиков Центральному Комитету,игнорировались постановления руководства партии. Данное положение былообусловлено сакрализацией террора в эсеровской партии. Сложившаяся ситуацияпослужила источником развития феномена «азефщины». Одним из первыхданную точку зрения высказал в 1922 г.В.Н. Мещеряков, который подчеркивал, чтосвоеобразие организационной структуры ПСР и источником будущих бед партииявлялось отсутствие контроля ЦК за деятельностью БО. Данная трактовка сталадоминирующей в трудах отечественных историков. Так, А.Ф. Жуков писал: «Боеваяорганизация действовала автономно от партии, была совершенно бесконтрольна, чтопородило азефщину».
Взаимоисключающими тезисамикритики ПСР являлись указания на ее организационный нигилизм и сектантствобоевиков. Понятно, что при «организационном нигилизме» законспирированныетеррористические группы эсеров попросту не могли бы существовать.
Студенческие анархистскиебеспорядки во Франции 1968-1969 гг. пробудили интерес к анархизму в советскомобществе. Однако фактически единственной в советской историографии работой,частично реконструирующей канву анархистского терроризма в России, стал сборниклекций В.В. Комина, прочитанных им в рамках соответствующего спецкурса наисторическом факультете педагогического института г. Калинина. Будучи в1964-1985 гг. ректором Калининского Государственного педагогического института(с 1971 г. переименован в университет), он внес колоссальный вклад в развитиеисториографии «непролетарских» партий России. Применительно кисследованию темы анархистского терроризма В.В. Комин приводил интереснуюстатистику, из которой следовало, что почти половина терактов осуществляласьнесовершеннолетними. Автор отмечал тенденцию перехвата анархистами у эсеровзнамени индивидуального террора.
Некоторые эсеровскиетеррористические группы, как, например, в Белостоке, почти в полном составепереходили к анархистам.
В работах других советских авторованархизм преподносился главным образом в свете борьбы с ним большевистскойпартии и ленинской критики. Поэтому фактическая сторона анархистскоготерроризма так и не была репродуцирована.
Долгое время единственнымисследуемым неонародническим течением являлись эсеры. Только в конце1970-1980-х годов были опубликованы монографии, посвященные эсерам (Н.Д. Ерофеев),максималистам (А.Ф. Жуков, Д.Б. Павлов), трудовикам (Д.А. Колесниченко). Опосредованов них, особенно в трудах, посвященных максималистам, рассматривались некоторыепроблемы истории революционного терроризма.
Левым течением внутри ПСР в периодее становления в отечественной историографии принято считать группу,впоследствии образовавшую партию максималистов. Она именовалась советскимиавторами не иначе как бандой разбойников и отождествлялась с анархистами. Сточки зрения А.Ф. Жукова, максималистские теории периода первой революции были«реакционной утопией», не приближавшей, а отдалявшей социализм,учением, «в корне враждебным марксизму».
Индивидуальному террору эсеровотводилось столь же пристальное внимание, как и эсеровской аграрной программесоциализации земли. Террористическая тактика оценивалась как следствиеоторванности эсеров от масс. 3.3 Мифтахов лишь намекал на то, что терроризмсоциалистов-революционеров, в отличие от народовольцев, сочетался сорганизацией массового рабочего движения. Тем самым устранялось одно из главныхотличий эсеров и социалистов-демократов. В провинции местные группы эсдеков иэсеров зачастую выступали в качестве единой организации.3.3 Мифтахов писал:«Во второй половине 80-х годов и в особенности в 90-х годах средитеоретиков народнического и народовольческого толков, происходила своеобразнаяпереоценка ценностей».
В указанный период шел процесспересмотра прежнего «идейного багажа», поиск новых путей, форм иметодов борьбы. Это было вызвано, с одной стороны, тем, что потерпело неудачу«хождение в народ», была разгромлена «Народная воля», сдругой стороны, в 90-х годах ощутимо дало о себе знать рабочее движение, былсделан существенный шаг вперед к цели распространения марксизма в России. Вэтот период мучительных поисков новых идейных форм и методов борьбы народники иуцелевшие народовольцы стали интересоваться марксизмом, начались повальныеувлечения рабочим движением. Этот своеобразный период повышенного интереса кдвижению пролетариата не был продолжительным, но все же наложил определенныйотпечаток на социально-политические взгляды некоторой части сторонниковнародничества и народовольчества. Определенная их часть сделала попытку «примирить»народничество с отдельными положениями марксизма, выполнить заветы деятелей«Народной воли» с учетом новых условий.
Террористическая тактикамелкобуржуазных партий противопоставлялась доктрине вооруженного восстаниябольшевиков. Считалось, что терроризм и восстания несовместимы, хотя вмеждународной практике они весьма часто дополняют друг друга. О.В. Волобуевотмечал, что курс на подготовку масс к восстанию плохо согласовывался содновременно проводимым курсом на развитие индивидуального террора, имея ввиду, что массовое движение и индивидуалистическая борьба являлисьпротивоположными векторами революционной деятельности. Правда, сами эсерытакого противоречия не видели, полагая, что индивидуальный террор способенподтолкнуть народ к выступлению.
В советской историографиигосподствовала тенденция преуменьшения роли мелкобуржуазных партий вреволюционных событиях 1905-1907 гг. Зачастую доходило до откровеннойфальсификации материала. Как, например, когда пытались уверить рабочих — участниковбаррикадных боев на Пресне, что руководство восстанием осуществляли большевики,в то время как они точно знали, что их вели в бой эсеры. Во многихмонографических работах, посвященных Первой русской революции, отсутствовалодаже упоминание о каком-либо участии эсеров в декабрьском вооруженном восстаниив Москве. Резюме деятельности ПСР, вынесенное Н.М. Саушкиным, гласило, чтоучастие эсеров в революционной работе фактически сводилось к нулю: «Впериод вооруженного выступления рабочих Петрограда, а затем Москвы эсерыоказались застигнутыми врасплох. Предшествующая их деятельность не быланаправлена на подготовку к организованной вооруженной борьбе с царизмом. Хотяэсеры и называли себя революционерами, в период революции они не осуществили ниодного сколько-нибудь значительного, серьезного революционного акта». Правда,В.Н. Гинев признавал участие отдельных членов эсеровской партии в вооруженныхбоях, но представлял эти факты случайным явлением и утверждал, что деятельностьтакого рода осуществлялась вопреки предписаниям эсеровского руководства. Даже в1989 г.Д.Б. Павлов, приводя многочисленные примеры революционной активностиэсеров, давал, по сути, ту же оценку: «Что касается эсеровского комитета,то в ходе восстания он ничем себя не проявил, причем такая линия полностьюсоответствовала пониманию происходящего партийной верхушкой». Потрадиционной интерпретации событий 1905 г., эсеры выступали и противоктябрьской стачки, и против восстания в Москве, и против введения явочнымпорядком 8-часового рабочего дня, но в конечном счете вопреки своей волепримкнули к революционным силам. Данным оценкам роли ПСР, в частности воВсероссийской октябрьской стачке, противоречит свидетельство большевика Н. Ростова:«Руководство стачкой очутилось в руках с. — р. и ра-дикальствующеймелкобуржуазной интеллигенции». В докладе Штутгартскому конгрессу IIИнтернационала представители эсеров ставили себе в заслугу, что только члены ихпартии приняли активное участие в работе Московского отделения ВЖС и в течениеВеликой железнодорожной забастовки в октябре месяце несколько железнодорожныхлиний московского района были в их руках. Привлеченные к следствию по делу обучастниках декабрьского вооруженного восстания 1905 г., они в один голоспоказывали о безальтернативности руководящей роли эсеров в ходе подготовки иосуществления восстания. Но после окончания боев социал-демократическая печать,в отличие от эсеровской, многое сделала для мифологизации образа эсдеков нафоне героических событий. Подобным мифотворчеством занимались люди типа Н.А. Рожкова,который, по язвительному замечанию Е.Я. Кизеветтера, «ждал-ждал революцию,даже на бутылку шампанского пари держал, призывал на митингах. к вооруженномувосстанию, а когда оно началось, остался в стороне, цел и невредим». Длясовременного понимания природы терроризма и выработки контртеррористическойстратегии вопрос о том, эсеры или социал-демократы руководили вооруженнымивосстаниями, имеет принципиальное значение. Советские историографическиестереотипы лишь нивелировали проблему. Анализ же фактической канвы революции1905-1907 гг. позволяет утверждать, что именно «террористы», а не«массовики» возглавляли массовые вооруженные выступления.
Утверждению советскойисториографии об исключительно интеллигентской природе терроризма противоречатфакты, когда при осуществлении боевой практической деятельности предпочтениеотдавалось партийцам из крестьянской или рабочей среды. К примеру, Г.А. Гершуни,руководствуясь только доводом о принадлежности к пролетариату столяра Ф. Качуры,поручил именно ему убийство харьковского губернатора князя И.М. Оболенского, неудавшееся вследствие психологической неподготовленности исполнителя теракта.
Признавал также особуюпопулярность эсеровских террористов в среде молодежи И.И. Рогозин. Объясняя этупопулярность, он писал: «Террористическая деятельность эсеров в условияхнарастания революционного натиска пролетариата создавала эффектные сцены борьбыодиночек с царизмом и привлекала неопытную, неискушенную в политике,неподготовленную к революционной борьбе молодежь. На самом деле отвлекала отреволюционной борьбы, дезориентировала и дезорганизовывала юношей и девушек».По-видимому, радикализм индивидуальных форм эсеровской борьбы придавал ПСРромантический ореол, что привлекало молодежь. А.Н. Ацаркин выделял в рабочеймолодежи города три слоя:
1) фабрично-заводская молодежькрупных предприятий;
2) молодежь, работавшая на среднихи мелких промышленных предприятиях; и 3) молодежь, «забитая нуждой,чудовищной эксплуатацией, бесправием в десятках тысяч мастерских, лавок,помещичьих имениях, у кулака, на работе прислугой». С его точки зрения,ПСР получила преобладающее влияние среди двух последних из названных категорий.Именно они, по мнению исследователя, тяготели к культу революционного терроризма.
Сомнение вызывает корректностьтрадиционно выдвигаемой в советской историографии дихотомии: индивидуальныйтеррор — массовая работа. Сами эсеры тактику индивидуального террорарассматривали не как народовольцы — в отрыве от массовой работы, а в теснойвзаимосвязи с ней. Попытаемся выяснить, какие цели в интерпретацииотечественных историков ставили эсеры.
Во-первых, на террор возлагаласьэксцитативная функция, т.е. агитационное воздействие. Б.В. Леванов писал:«В аргументации эсеров была и так называемая теория эксцитативногозначения террора. Каждый террористический акт „приковывает к себе всеобщеевнимание, будоражит всех… возбуждает всеобщие толки и разговоры“, заявлялиэсеры. Это значит, что „агитационный“, или „эксцитативный“,террор сводился к известному воздействию на психику человека. Но „агитационный“террор имел будто бы еще и другую сторону, он мог служить орудиемраспространения политических идей, он „заставляет людей политическимыслить, хотя бы против их воли“, он вернее, чем месяцы словеснойпропаганды, и способен изменить взгляды тысяч людей. Террор, стало быть,предпочтительнее, по мнению эсеров, политической агитации устным и печатнымсловом, потому что он развивает политическое сознание масс гораздо скорее, чемвсякие там „бумажные“, „говорильные“ средства». Такимобразом, в эсеровском понимании индивидуальный террор являлся катализатороммассовой работы.
Во-вторых, функциейиндивидуального террора эсеровские теоретики считали дезорганизациюдеятельности привилегированного аппарата, что достигалось посредствомликвидации отдельных чиновников и вследствие запугивания остальных угрозойрасправы. Даже над рядовыми полицейскими и лакеями видных государственныхсановников, как над служителями реакции, должен был висеть дамоклов меч революции.Интерпретация данного тезиса эсеров Н.М. Саушкиным, который объяснял ихсклонность к террору намерением запугать царя, дабы тот отрекся от престола,выглядит как упрощение эсеровской позиции. Он писал: «Свою историческуюмиссию в борьбе с самодержавием эсеры видели в организации террористическихактов силами небольшой группы заговорщиков. Они полагали, что таким путем можнозаставить царя отказаться от власти в пользу Учредительного собрания. Изошибочной эсеровской теории о решающей роли выдающихся личностей в историивытекал и ошибочный тезис о том, что бедственное положение народных масс якобыцеликом зависит от царя, — стоит лишь его устранить или хотя бы припугнуть, иположение изменится в корне: будут введены политические свободы, уничтоженаэксплуатация и т.д.». По мнению Н.Д. Ерофеева, до 3-июньского переворотаэсеры не выдвигали задачи проведения центрального акта, от которогоотказывались по причине существования царских иллюзий у населения и в силупренебрежительного отношения революционеров к Николаю II, рассматриваемому имикак марионеточная фигура. «Эсеры не считали террор „единоспасающим ивсеразрешающим средством“ борьбы, но видели в нем одно из самых „крайнихи энергичных средств борьбы с самодержавной буржуазией“». С помощьютеррора они надеялись сдерживать административный произвол, дезорганизоватьправительство. Вместе с тем террор рассматривался ими как эффективное средствоагитации и возбуждения общества, мобилизации революционных сил. Особое значениепридавалось центральному террору, направленному против влиятельных, крайнереакционных государственных деятелей. В то же время, вплоть до третеиюньскогогосударственного переворота, в партии официально не ставился вопрос о покушениина царя. Доводы при этом приводились различные, но прежде всего принималось вовнимание то, что народовольческий опыт цареубийства не нашел надлежащегоотклика в обществе; отмечались и ничтожность, марионеточность фигуры НиколаяII, якобы полная зависимость от окружающих лиц". С этой же оценкойсолидаризировался впоследствии М.И. Леонов: «Убийство царя практически неставилось непосредственной задачей. Лишь на закате эсеровского террора пошлиразговоры о цареубийстве, причем до 1908 г. настолько неопределенные, что дажечлены ЦК не верили в серьезность этих планов». Но запреты ЦК на проведениецареубийства рассматривались боевиками как указание на желательность егоосуществления при сохранении видимости неучастия в нем ПСР. Еще в декабре 1904г. БО пыталась организовать покушение на императора, убийство которого возлагалосьна Т. Леонтьеву, должную присутствовать на балу с участием Николая П. Б.В. Савинковзаявлял: «Царя следует убить даже при формальном запрещении Центральногокомитета».
В-третьих, в пользу примененияиндивидуального террора эсеры выдвинули довод о неуязвимости террористов. К.В. Гусеви Х.А. Ерицян писали: «Дезорганизующее влияние эсеровской тактикииндивидуального террора заключалось также в том, что, пропагандируя и защищаяее, социалисты-революционеры доказывали бессилие „толпы“ передсамодержавием. Против „толпы“ у него есть полиция, заявляли они,против революционной организации — полиция и жандармерия, а против отдельных»неуловимых" террористов не поможет никакая сила. Эта «теориянеуловимости» переворачивала вверх дном весь исторический опытреволюционного движения, ясно доказавший, что единственная сила революции есть«толпа» и бороться с полицией может лишь революционная организация,которая не на словах, а на деле этой «толпой» руководит". Сходнуюинтерпретацию предложил Б.В. Леванов: «Для обоснования якобы существующейцелесообразности индивидуального террора эсерами выдвигалась и так называемаятеория неуязвимости. Если против войны у самодержавия есть солдаты, противреволюционных организаций — тайная и явная полиция, заявляли эсеры, то ничто неспасет его от отдельных личностей или небольших кружков, беспрерывно и в тайнедруг от друга готовящихся к нападению и нападающих. Нет такой силы, котораямогла бы противостоять неуязвимости».
Помимо рассмотрения аргументоввыдвигаемых самими эсерами, отечественные историки попытались выявить скрытуюмотивацию эсеровского террора. Главным побудительным мотивом советские историкисчитали осознание руководителями ПСР, что массы следуют за социал-демократами,а потому остается рассчитывать на успех лишь в индивидуальных формах работы. Утверждалосьтакже, что эсеры боялись работы в массах и обращались к террору какдеятельности технически более легкой. Индивидуалистическое мировоззрениерассматривалось в качестве производного от социального положения мелкобуржуазногособственника, которому чужды коллективизм, а значит и массовые формы борьбы. Крометого, индивидуальный террор был объявлен следствием своеобразия идеологическойдоктрины ПСР.
Во-первых, он был представлен какпроизводное теории «героев и толпы». Б.В. Леванов писал: «Унаследованнаяэсерами от народовольцев тактика индивидуального террора строилась на основесубъективной, волюнтаристической теории активного „инициативногоменьшинства“ и пассивной массы, толпы, ожидающей подвига от „героя“.Считая, что тактика определяется волею „героев“, „критическимыслящих“ личностей, эсеры пришли к выводу о необходимости подгонятьтактические приемы под бунтарские вылазки авантюристических элементов. Начертавна своем знамени призыв к террору, идеологи эсеров сделали немало попытоктеоретически обосновать необходимость и целесообразность возврата кнародовольческой тактике индивидуального террора. Этот возврат эсерыаргументировали чисто субъективистскими доводами, подчиняя выбор приемов иметодов борьбы воле, желаниям и возможностям отдельных личностей».
Во-вторых, Г.В. Чунихина считалаиндивидуальный террор эсеров логическим выводом из их представлений огосударстве как созданном под действием насилия в истории. Если государство неимеет социальной опоры и возникло посредством волевого акта горстки людейполагали они, то таким же образом возможно и его упразднение. С ней соглашалсяБ.В. Леванов: «Таким образом, эсеры пытались подменить марксистский анализсущности государства разглагольствованием об индивидуальной психологии, котораяи принималась в расчет при проведении террористической тактики. Эсеровскиерассуждения сводились к тому, что царизм не имеет прочных классовых корней,представляет из себя лишь касту поработителей, поэтому классовая борьба тут не причем и нужно только „злой воле“ кучки поработителей противопоставитьдобру волю „героических личностей“, т.е. террористов. Этим самым, помнению эсеров, можно было достигнуть равновесия сил, так как ход борьбы будетпредрешать личный, психологический момент. После же уничтожения наиболеевредных и влиятельных лиц русского самодержавия будет достигнут перевес сил впользу революции».
Другим доводом критики тактикииндивидуального террора служило указание, что борьба велась террористами непротив системы в целом, а против отдельных ее представителей. По оценкамсоветских историков, успешные террористические акты эсеров приводили к ещеболее негативным последствиям, чем неудавшиеся покушения, поскольку создавалииллюзию, что только посредством террора возможно решить какие-либо политическиезадачи. Советские авторы обвиняли эсеров в ориентации на сенсацию, которая,вызвав временный эффект, приводила в конечном счете к апатии. Эсеровская теориядезорганизации посредством террора правительственного аппарата отвергаласьуказанием на тот факт, что ответные репрессии правительства в гораздо большейстепени дезорганизовывали революционные ряды. К тому же большая часть терактов,спланированных БО, завершалась неудачей. Кроме физических потерь арестованныхили казненных боевиков, обращалось внимание на моральное опустошение лиц,посвятивших свою жизнь террористической деятельности. Наконец, подчеркивалось,что эсеровский террор находился в принципиально ином временном континууме, чемтеррор народовольческий; Последний происходил в условиях отсутствия массовогодвижения и являлся, таким образом, единственно возможным способом борьбы. Эсеровскийже террор осуществлялся на фоне выступлений пролетариата и крестьянства, ипотому социалисты-революционеры отставали от динамики освободительной борьбы вРоссии. Так, Ю. Давыдов писал: «Вернемся к тактике. Продолжаянародовольческую, эсеры не замечали капитальное различие стратегическойситуации. Террор народовольцев — шаровая молния. Террор эсеров — спички,чиркающие во время грозы. Народовольцам досталась пора ледостава. Эсерам — досталасьпора ледохода. Но нет, эсеры не отрекались от тактики предшественников. Асоциал-демократы признавали героизм народовольцев, писали и говорили: намповторить их нельзя».
Порицая эсеровскую тактику,советские историки не отвергали индивидуальный террор как метод борьбы впринципе. Вопрос, по сути, стоял о более рациональном его применении.
Определенную лепту в советскуюисториографию революционного терроризма внесли труды философов. Террористическаятактика эсеров преподносилась следствием субъективного идеализма. Т.Е. Чунихинаписала о синтезе в теории социалистов-революционеров идей бернштейнианства,эмпириокритицизма и народничества. Террористические увлечения объяснялисьналичием народнического компонента, в частности «субъективного метода»Н.К. Михайловского. Положение об эсеровском гибриде воззрений Н.К. Михайловскогои Э. Бернштейна стало постулатом в советской историографии. Б.В. Емельяноввидел в индивидуализме эсеров, коррелировавшемся с их террористическойтактикой, влияние Ф. Ницше. Анализ воззрений террористов, входивших вэсеровскую Боевую организацию, не подтверждает всеобщего увлечения ими трудамивышеназванных мыслителей.
Одной из главных тем «историческогоматериализма» являлось определение соотношения между категориями «народ»и «личность» в истории. В марксистской философии отдавалосьаксиологическое предпочтение «народу», а «герой» былпредставлен не творящим историю субъектом, а лишь носителем общественной воли иумонастроений. Революционные террористы использовались в качестве иллюстрациипонятия «псевдогероизм».
Большинство советских авторов,писавших об идеологии ПСР, приписывали эсерам приверженность теорий «герояи толпы», которая и оценивалась в качестве концептуального основания длятеррористической тактики. Согласно интерпретации исторических взглядов эсеров М.М.Марагиным «все в истории зависит исключительно от воли героев, критическимыслящих личностей». В советской историографии теория «героев и толпы»применительно к неонародничеству трансформировалась в концепцию «критическимыслящих личностей» как движущей силы исторического процесса. Понятие«критически мыслящие личности» стало неотъемлемым атрибутомлитературы о ПСР. Но сами эсеры данный термин не использовали. Его ввел Н.М. Михайловский,который, как известно, никогда в ПСР не состоял.
Воззрения Н.М. Михайловского,таким образом, приписывались социалистам-революционерам, а критика его взглядовраспространялась и на них. К тому же теория «критически мыслящих личностей»никакого отношения к идеологии терроризма не имела. На некорректностьэкстраполяции взглядов Н.М. Михайловского не только на эсеровскую, но и нанародническую среду XIX века указывал В.Ф. Антонов: «Трудно сказать, чегоздесь больше: рассчитанной клеветы или элементарного невежества. Вся оценканародничества сведена к будто бы исповедуемой ими теории „героев“ и»толпы". Эту проблему разбирал лишь Михайловский".
Революционный терроризмтрактовался также советскими авторами как проявление авантюризма, а тот, в своюочередь, объявлялась следствием мировоззренческой эклектики. «Отсутствие уэсеров последовательных, принципиальных теоретических взглядов, — утверждал Б.В.Леванов, — вели к авантюризму».Аграрный террор
Советские историки критиковалиреволюционные террористические организации за то, что практика террораосуществлялась в отрыве от массового движения рабочих и крестьян. Но «аграрный»и «абричный» (или «промышленный») террор был построен какраз на участии широких слоев населения.
Согласно общепринятой вотечественной историографии датировке направление аграрных террористовсформировалось усилиями главным образом Е.К. Брешко-Брешковской. Ерофееввпоследствии писал: «Осенью 1904 г. в партии эсеров в условиях нарастающейреволюционной ситуации усилились разногласия. Под опекой Е.К. Брешковской вэмиграции сформировалось течение так называемых аграрных террористов, явившеесяпредтечей эсеровского максимализма. Представители этого течения, главнымобразом молодежь, настаивали на том, что необходимо воспользоваться сложившейсяобстановкой, двинуться в деревню и призвать крестьян к немедленному разрешениюземельного вопроса „снизу“, захватным путем, используя те приемы исредства, к которым прибегали крестьяне в своей вековой борьбе с помещиками, вруководстве партии преобладающей оказалась иная тенденция — стремление ксближению с активизировавшимся в это время либеральным движением». Даннаядатировка противоречила тезису, выдвинутому в советской историографии, чтореволюция 1905 г. оказалась совершенно неожиданной для ПСР. В действительностиуже в 1904 г. перед эсеровскими террористами была поставлена задача еенепосредственной подготовки, к чему они и приступили, направив из эмиграции вРоссию группу боевиков во главе с будущим лидером максималистов М.И. Соколовым(«Каином»).
Экономический террор подразумевалследующие виды насильственных действий: потравы, порубки, разрушения, захватыимущества, в том числе земли, поджоги, уничтожение документации, убийства иувечья помещиков, владельцев предприятий, представителей администрации. Изисследователей только Б.В. Леванов считал экономический террор разновидностьюиндивидуального, делая этот вывод на том основании, что генезис первогопредопределен философией субъективного идеализма эсеров. «Необходимо, — писалон, — особо выделить вопрос о так называемом аграрном терроре, который эсерыпропагандировали в своих печатных изданиях и широко применяли в годы революции.(Исходя из субъективистской, идеадиетической подоплеки, террор этого рода можнорассматривать как разновидность индивидуального террора)».
Проблема фабричного террора неполучила рассмотрения в отечественной историографии и только ждет своегоисследователя. По мнению Б.В. Леванова, он не имел столь широкогораспространения, как террор аграрный. «Наряду с „аграрным террором“,указывал он, — левым крылом эсеров и анархистами практиковался другой видэкономического террора — »фабричный", или «промышленный», подразумевающийподжоги и разрушения промышленных ценностей, убийство их владельцев ипредставителей администрации. Но если «аграрный террор», подхлестываемыйэсерами, в первые годы революции был широко распространен в целом рядероссийских губерний, то «промышленный террор» не получил стольмассового распространения. Случаи «промышленного террора» прослеживаютсяна Урале, в Закавказье, в Одессе — и везде при подстрекательстве эсеровскихагитаторов".
В работах 1950-х годовгосподствовала точка зрения, представленная в трудах А.З. Кузьмина и А.А. Шишковой,согласно которой, аграрный террор являлся исключительно следствием агитацииэсеров, что даже не решались утверждать сами социалисты-революционеры. Поэтомуоценка аграрного террора предлагалась крайне негативная. Данная тактикахарактеризовалась преобладанием стихийности и противопоставляласьбольшевистской установке на вооруженное восстание. Причем тезис о стихийностивступал в противоречие с утверждением об эсеровском тотальном контроле задвижением аграрного террора.
По мнению А.А. Шишковой,большевики контролировали те аграрные регионы, где имели место организованныевыступления крестьянства, а эсеры — те, в которых преобладали стихийные формыборьбы. Эсеры, с ее точки зрения, поощряя стихийность, сознательно обрекали«тем самым крестьянское движение на гибель».Д.Б. Павлов обращалвнимание на другое противоречие в выводах А.А. Шишковой. С одной стороны,обвинения ПСР в соглашательской политике, сдержанной и осторожной тактике,пропаганде мирных способов борьбы, а с другой, — указание на авантюризм,апологетику стихийности и неорганизованности. «В результате, — писал Д.Б. Павлов,- остается неясным, что же, по мнению А.А. Шишковой, определяло политику эсеровпериода первой русской революции в целом: готовность ли идти на сговор сбуржуазией или же стремление следовать авантюристической левацкой тактике».
В последующее время сторонникомуказанного подхода выступал Б.В. Леванов. Он расценивал деятельность ЦК ПСР как«потворство стихийности в крестьянском движении лишь с ограниченнымипопытками руководства им». Автор сделал подборку высказываний В.И. Ленина,якобы косвенно осуждавшего аграрный террор, хотя тот непосредственно противнего никогда не выступал. Д.Б. Левановым была представлена картинапоследовательной борьбы большевиков против любых проявлений аграрного террора. Онприводил и новые доводы, служившие подтверждением оценки о порочностиэсеровской тактики в деревне: «Большевики отрицали целесообразность „аграрноготеррора“, так как стихийный разгром помещичьих экономии с уничтожениемскота, хлебных запасов, построек, порчей сельскохозяйственного инвентаря недавал никакого выигрыша крестьянству, ибо уничтожаемые материальные ценностимогли бы быть обращены на нужды того же крестьянства. Усиление стихийности вкрестьянском движении дезорганизовывало революционную борьбу крестьянства имогло привести к деморализации его участников».
Многочисленные факты участиябольшевиков в экономическом терроре замалчивались. Об их существованиисвидетельствовал в начале 1930-х годов видный деятель большевистского крыласоциал-демократии Н.М. Ростов: «Вся наша боевая и террористическая работаныне — удел истории. Если двадцать пять лет тому назад по тактическимсоображениям мы не афишировали эту часть своей деятельности, то теперь этисоображения, полагаю, отпали. Актов партизанской войны в 1906-1907 гг. социал-демократысовершили много, в том числе и большевики».В.И. Тропин, ссылаясь на работуА.А. Шишковой, выражал сожаление о наличии в советской историографии работ, гдеаграрный террор: «рассматривается как результат влияния эсеров на крестьян».Он рассматривал аграрно-террористические выступления в деревне в качестве однойиз форм решительной борьбы крестьянства в конкретных условиях революции19051907 гг. Однако сам автор доказывал, что именно эсеры являлись проводникамиаграрной террористической тактики в деревне. «Организуя аграрный террор (убийствоотдельны помещиков, поджоги их имений и т.д.), эсеры наводили большой страх напоместное дворянство». Ниже он порицал эсеров за «попытку подменитьмассовое крестьянское движение аграрным террором». Таким образом, указываяна эсеровское руководство аграрным террором и считая аграрно-террористическуюдеятельность принципиально отличной от революционного движения крестьян, В.И. Тропинфактически сам становился на ту же точку зрения, наличие которой фактически самстановился на ту же точку зрения, наличие которой в советской историографии онс сожалением констатировал.
В отличие от предшествующейисториографической традиции, К.В. Гусев давал положительную оценку аграрномутерроризму, считая его выражением революционного движения масс. Тезис оруководстве эсеров данным процессом был подвергнут им пересмотру. Более того,отказ их от тактики аграрного террора К.В. Гусев рассматривал как неоправданноеотступление от революционной борьбы в сторону соглашательства с буржуазией. Водном из своих ранних исследований в 1963 г. он писал: "«Аграрныйтеррор», который на заре деятельности эсеры считали действенным средствомборьбы за «землю и волю», означал практически насильственный захваткрестьянами помещичьих земель. Однако если признание террора вообще сохранилосьу эсеров всех мастей, и правых, и левых, вплоть до полной гибели этих партий,то как раз от единственного более или менее разумного метода — «аграрноготеррора» эсеры отказались уже в первые годы своего существования". Вболее поздних работах К.В. Гусева оценка аграрного террора как единственноразумного метода борьбы уже не встречается, но общий вывод остается по существупрежним. Отказ эсеров от аграрно-террористических способов борьбы — это «практическибыл шаг назад, принятый в угоду правому крылу партии и означавший начало отходаэсеров от собственной аграрной программы».
Другой исследователь, А.Ф. Жуков,считал, что к 1904 г." (времени образования «аграрно-террористического»течения) эсеры фактически отказались от поддержки революционного крестьянскогодвижения… Реакцией на это было стремление «аграрных террористов» повернутьпартию к поддержке массовой борьбы крестьян". Он полагал, что зарождениеэсеровского максимализма произошло вследствие отказа ПСР от тактики аграрноготеррора левого течения партии. Но утверждение об отказе от аграрного террора в1904 г. предполагало, что прежде такая тактика эсерами проводилась, а это несоответствует фактическому материалу. Следовательно, по интерпретации А.Ф. Жукова,получалось, что социалисты-революционеры никогда аграрно-террористическогодвижения не поддерживали.
К сходным оценками пришел и В.Н. Гинев,писавший о преобладании в ПСР неодобрительного отношения к аграрному террору. Правда,автор зафиксировал наличие разных мнений в партии. Неодобрение экономическоготеррора в руководстве ПСР он представил не как категорический запрет, а каксдерживающую рекомендацию. Несмотря на то что в Программе ставились такиеближайшие цели, как «устранение царского правительства» и «созыввсенародного Земского собора», упоминалось о восстании, как раз врекомендациях о переходе к решительным действиям проявлялась нерешительность,граничащая с умеренностью. Так, братствам давался совет «удерживатькрестьянскую борьбу по мере возможности на почве мирных средств». Такиенасильственные формы крестьянского движения, как потравы, порубка, поджоги,избиения чиновников или управляющих, вооруженные нападения, т.е. все то, чтополучило у эсеров название «аграрного террора», можно было только вкрайнем случае поддерживать, если они возникали стихийно. Местным кружкамрекомендовалось при решении о переходе от мирных средств борьбы к актамаграрного террора проявлять «величайшую сдержанность и осторожность» иделать такой шаг лишь тогда, когда это представится «абсолютно необходимым».
Исследователи крестьянскогодвижения В.М. Горхлернер, СМ. Дубровский, А.Ф. Кугузова, А.В. Шестаков и др. былисклонны видеть в аграрно-террористических выступлениях одно из главныхпроявлений крестьянской — революции. Эсеры, с точки зрения перечисленныхавторов, стремились направить борьбу крестьян по мирному пути. Участиеотдельных эсеровских организаций в аграрно-террористических акциях представлялособой исключение. По сути, аграрная политика эсеров отождествлялась с политикойв деревне конституционных демократов.
Если в 1950-е годы в советскойисториографии неоправданно преувеличивалась роль эсеров в аграрном терроре, ток началу 1980-х годов она неоправданно преуменьшалась.
Статья М.И. Леонова «Аграрныйтеррор в программе и тактике эсеров» является пока единственной работой вотечественной историографии, специально посвященной указанной проблеме. Авторхарактеризовал аграрных террористов как приверженцев анархистского метода. Отношениек ним руководства ПСР он представлял как непоследовательное. Основной ошибкойлидеров партии он считал нежелание их идти на организованный разрыв с аграрнымитеррористами.
Особенно много нового фактическогоматериала по деятельности террористических групп было выявлено провинциальнымиисториками, изучавшими историю революционного движения применительно ксобственному региону. Значительная часть этого материала, из-за слабогознакомства с краеведческими изысканиями, остается до сих пор невостребованной вцентральной исторической печати. Правда, тема революционного терроризма ни водном из этих исследований не имела самостоятельного значения.
Теоретическому осмыслениюнакопленного фактического материала и обмену мнений в немалой степениспособствовали научные конференции по истории непролетарских партии, регулярнопроводимые с 1975 г. в региональных центрах — Калинине (1975, 1979 и 1981),Куйбышеве (1976), Тамбове (1983), Орле (1985), Риге (1986). Содержаниеконференций подробно освещалось в советских исторических журналах. Поматериалам выступлений было издано несколько сборников. Правда, непосредственнооб истории революционного терроризма как самостоятельной проблеме никто извыступавших не говорил.
В коллективной монографии «Непролетарскиепартии России: Урок истории» тема революционного терроризма рассматриваласьв параграфе с характерным названием «Оживление старчески дряхлогонародничества». Основным объектом исследования в ней стали взаимоотношенияЦК ПСР и Боевой организации. Отмечалось, что партийный контроль над боевикамибыл упрочен после ареста Г.А. Гершуни и прихода к руководству БО Е.Ф. Азефа,стремящегося превратить ее в свою вотчину. Сам эсеровский ЦК проявлялнепоследовательность, давая директивы то об усилении терроризма, то о егоприостановке. Авторы монографии видели в этой непоследовательности колебанияруководства ПСР между максимализмом и реформизмом. В целом же, резюмировалиони, ставка эсеров на терроризм как на орудие расстройства правительственнойсистемы и устранения верховной власти себя не оправдала.
В той же монографии в разделах, составленныхА.Д. Степанским и В.Н. Гиневым, в концентрированном виде сосредоточенфактический материал по неонародническому терроризму, что выгодно отличаетданную работу от многих предшествующих исследований, в которых преобладалиобщетеоретические рассуждения. Название «непролетарские» свидетельствует,что авторы попытались избавиться от рассмотрения российских партий через призмуистории большевиков.
Определенный интерес в развитииизучения истории революционного терроризма представляет книга О.В. Волобуева«Идейно-политическая борьба по вопросам истории революции 1905-1907 гг.».В ней автор рассматривал практику терактов, не перенося в нее категориисовременной эпохи, а исходя из особенностей социокультурной среды России началаXX века. Применение данного подхода означало частичное преодоление марксистскойметодологии исторического творчества.
Несмотря на господство схематизма,все-таки советские историки в 1970 — первой половине 1980-х годов сумели ввестив научный оборот значительное количество новой информации по историиреволюционного терроризма.
Однако господство идеологическогосхематизма препятствовало приращению исторических знаний. В советскойисториографии в контексте критики мелкобуржуазных партий даже в конце1970-начале 1980-х годов по-прежнему утверждалось о контрреволюционной сущноститеррористической тактики. По мнению В.В. Витюка, терроризм лишь сбивалпролетариат с истинного пути классовой борьбы. «Кучка героев» несмогла бы нанести истинного вреда самодержавию, поскольку трудящиеся массыиграют в этом случае лишь роль зрителей. «Без рабочего класса, — констатировалВ.В. Витюк, — все бомбы бессильны априори». А потому террористическиеакции наносят вред «не правительству, а революционным силам».
В целом же встречаемаяэкстраполяция выводов о стагнации социально-экономического развития страны насферу науки выглядит упрощенно и не соответствует действительности. Изучениеистории революционного терроризма в советской историографии шло хоть имедленно, но поступательно, год от года увеличивая темпы и объемы работы. Однакодальнейшему качественному развитию препятствовали идеологические схемы, скоторыми вступал в противоречие собранный фактический материал.