Эллада и иконоборство

Эллада и иконоборство

После кратковременного пребывания императора Констанция в Афинах этот город опять от нас скрывается в тьму, не имеющую истории. Долгое время на забытый город не падает ни единого проблеска света. Только вследствие знаменитой распри из-за поклонения иконам при Льве III, основателе Исаврийской династии, Греция временно пробуждается опять к жизни и проявляет пред нами деятельность.

Во всей истории Восточной Римской империи со времени введения христианства ни разу не сказывалось умственного движения, которое по своей силе можно было бы сравнить с тем, что вызвало иконоборство; оно более столетия волновало и государство, и церковь, и общество. Отчаянная борьба между просвещенной деспотией и церковным суеверием привела, однако же, совсем не к тем результатам, на какие рассчитывали исаврияне, -- потому что именно с иконоборством стали в причинную связь величайшие перевороты в Европе: отпадение от Византии Запада, основание светской власти папы и создание новой империи франкским королем Карлом.

Если бы смелая попытка исаврийских императоров и их сторонников, принадлежавших к высшему клиру и воиству, удалась, т. е. если бы из церкви изгнано было почитание икон, народ был бы поднят на высшую ступень нравственности и мышления, а государство высвободилось бы из цепких объятий монашества, то христианские государства еще в VIII столетии прошли бы через реформацию, а влияние ее, конечно, придало бы всем европейским народам иной совсем вид. Борьба преобразовательной мысли против идолопоклонства вышла из Малой Азии и Сирии, откуда происходили исаврияне. Поддержало же эту борьбу умственно деятельное восточное эллинство, тогда как Древняя Греция, утратив истинно философское разумение, явилась сторонницей правоверных противников реформы.

Почитание икон явило собой христианскую метаморфозу пластического и живописного поклонения языческим богам; поэтому вполне понятно, что именно эллины с особенным упорством цеплялись за церковные обряды, в которых прирожденное грекам преклонение перед художественными формами наиболее удовлетворялось. Церковь заменяла эллинам то, что некогда придавало блеск языческому обществу, а именно: празднества, театр, музыку, искусства и таинства. Если византийский стиль, в коем были изображаемы Спаситель, Пресвятая Дева, ангелы и св. угодники, и свидетельствует об упадке искусства до варварства, то ведь и вкусы греков пали столь же низко. Афиняне VIII столетия взирали на мозаический образ Атениотиссы в Парфеноне, наверное, не с меньшим благоговением, чем с каким предки их там же восторгались Палладой, художественным творением Фидия. Афинская церковь, подобно другим общинам Древней Греции, придерживалась строгого правоверия. Она выступила решительной противницей императорских эдиктов. Тогда как прочие провинции беспрекословно подчинились императорской воле, воспрещение поклонения св. иконам уже в 727 г. подвигло греков на мятеж против императора Льва. Возможно, что и помимо этой причины народ был возбужден против правительства тягостными злоупотреблениями, какие довелось выносить греческим городам, покинутым в пренебрежении на произвол алчных сатрапов.

Со времени Юстиниана вообще между эллинами и византийцами рознь обострилась. Византийцы до VIII еще века совлекли с себя римлянство и латинство, и все церковное и политическое их общество прониклось греческой самобытностью, но за всем тем византийцы хотели слыть скорее за римлян, чем за греков. Ничто, пожалуй, нагляднее не обнаруживает, сколь глубоко повлиял Древний Рим своими законами и государственными идеями на весь мир, чем фикция, за которую византийцы упорно держались целые столетия; византийцы утверждали, будто они истые римляне! Это всемирно-историческое понятие могло для византийцев иметь единственно политическое, но никак уж не национальное значение. Это понятие выражало собой законное перенесение Римской империи в Константинополь, в новый Рим, куда из древней столицы цезарей Константин перенес свою резиденцию. После падения остготского королевства Византия управляла Италией и Римом, как провинциями нераздельной Римской империи, да и позднее по восстановлении Западной империи Карлом Великим византийские государи продолжали взирать на себя как на единственно законных римских императоров. Таким образом, Восточная империя оставалась империей Римской, Романией, и подданные ее вполне законно именовали себя римлянами. У всех византийских летописцев греки вообще оказываются «римлянами». И только в XV столетии Лаоник Халкокондил, родом афинянин, усвояет опять за своими земляками наименование «эллинов». Этот историк в весьма примечательном месте своего сочинения выражается нижеследующим образом о перенесении имени римлян на Грецию: «Достигнув всемирного господства, римляне предоставили управление Рима первосвященнику; самих же римлян император (Константин) вывел во Фракию; там в непосредственном соседстве с Азией они учредили себе столицу, создав ее из эллинского города Византии, и предприняли борьбу с сильно теснившими их персами. Греки смешались с римлянами, но, преобладая над последними численно, сохраняли свой язык и народные обычаи; изменили, же они единственно национальное свое наименование, ибо византийские императоры почета ради пожелали именоваться императорами римлян, но не греков».

Когда со времени конца VII века, а еще решительнее с эпохи Исаврийской династии разыгрался тот церковный государственный и социальный процесс, в коем окончательно выработался ро-мейский византинизм с средоточием в Константинополе, поглотившим все иные автономии, противоречие Греции с началом византинизма должно было сказаться еще глубже.

Весьма достопримечательно, что в то самое время, как осторожный папа Григорий II убедил византийские провинции Италии, возмущенные гонением против св. икон, воздержаться от низвержения Льва III и от избрания нового императора, более правоверного, этот именно мятежный замысел попытались осуществить на деле презираемые эллины. Греки в Византийской империи разыгрывали роль легитимистов; преисполненные сознанием древнего благородства своего происхождения, они ненавидели византийцев как племя ублюдков, как выскочек, имеющих в своей главе императора, бывшего не более как исаврий-ским варваром. Несомненно, греки в этом случае поддерживали таинственные сношения с Римом, ибо едва ли могло что-нибудь являться более желанным для папы, как низвержение царственного его врага с помощью самих греков. Папская юрисдикция по-прежнему охватывала как Македонскую и Иллирийскую епи-скопии с метрополией в Фессалониках, так и собственно Грецию с главным ее городом Коринфом. Единственно только вследствие резкого сопротивления пап императорам-иконоборам верховная духовная власть Рима и утратила свою власть над греческими провинциями империи

О событиях возмущения эллинов против Льва III мы осведомлены далеко не в точности. Известно нам только то, что элладики (как именовали византийцы греков, обитавших на материке) соединились с жителями Цикладских островов и с оружием в руках открыто восстали Они снарядили целую флотилию, поставили во главе ее Стефана и турмарха Агеллиана и пустились в Константинополь, прихватив с собой некоего честолюбца Коему, несомненно грека по национальности, которого намеревались возвести в правоверные императоры. Но в морской битве под стенами столицы 18 апреля 727 года флотилия мятежников была истреблена греческим огнем. Агеллиан в отчаянии бросился в море, а головы Космы и Стефана пали от секиры палача.

Византийские историки не приметили, какие последствия возымело подавление народного мятежа для Древней Греции. Так как одной из причин мятежа было запрещение императором поклонения иконам, а после подавления мятежа Лев III, а потом и необузданный его сын Константин во всей империи повсеместно порешили ввести в действие изданные ими эдикты, строго преследуя ослушание клира, то несомненно Греция должна была покрыться развалинами христианских святынь. Поэтому высказано было предположение, что в распрях из-за иконоборства погибли в Элладе и последние остатки произведений древнего искусства. Но вандализм иконоборов едва ли мог обрушиваться на художественные языческие произведения, давно ставшие совершенно безвредными, служившие общественным украшением для Константинополя и иных городов империи и сохранившиеся даже там в целости. Когда Кодин повествует, что Лев Исаврянин распорядился уничтожить многие древние статуи (Qed[iaxa армата), то под ними разумеются христианские, ибо тот же Кодин между прочим рассказывает, как император приказал истребить в Хадке статую Иисуса Христа, которую императрица впоследствии заменила мозаичным образом. Где в церквях либо в монастырях ни находили пластические изображения святых, высеченные из дерева, камня или металлов, они подвергались разрушению, но число их, вероятно, было незначительно по сравнению с живописными изображениями святых, которые рисовались самими монахами и жертвовались в храмы. Ярости иконоборов поэтому преимущественно приходилось обрушиваться именно на живописные образа, а благодаря этому в церквях даже мозаика и фрески замазывались поверх слоем штукатурки.

А так как библиотеки и школы стояли в теснейшей связи с монастырями, то, вероятно, и многие из них подверглись истреблению за время иконоборства. Тем не менее, ошибочно было бы ставить иконоборам в вину, будто они-то именно и были причиной упадка наук и искусств в Византии. Исаврияне вовсе не были грубыми невеждами. Искусство в Византии никогда не погибало, а из умственного движения, порожденного иконоборством, уже в IX столетии произошло возрождение науки в Константинополе, когда покровитель муз и меценат император Бардас завел во дворце Магнаура новую академию и во главе ее поставил архиепископа фессалоникийского Льва, из этой-то академии вышел впоследствии ученый Фотий.

В какой мере принимал город Афины участие в греческом мятеже, нам неизвестно. Но весьма достопримечательное восстание 727 г., во всяком случае, рисуется нам как внезапное пробуждение древнегреческого самосознания в народе. Возмущение это вместе с тем доказывает, что греки как на материке, так и на островах, группирующихся около Самоса, достигли в эту эпоху сравнительно значительного могущества, ибо, значит же, в первое 30-летие VIII века существовали в Греции города, достаточно богатые и населенные, если могли на собственный счет снарядить целую флотилию и на собственный страх предпринять политический переворот. По этой же причине едва ли мыслимо, чтобы славяне в эту эпоху могли обессилить греческую нацию или поглотить ее.

2. Процесса ославянения значительных пространств в Элладе и Геллеспонте исторически вообще нельзя в точности наметить, но, по-видимому, совершался он преимущественно в VIII веке, в царствование Константина Копронима (от 741 по 775 г.). В X столетии один из потомков названного императора-иконоборца написал сочинение о фемах империи, и здесь Константин Багрянородный замечает о Пелопоннесе, будто весь этот край превратился в славянский и варварский благодаря повальной чуме, постигшей страну. Эта же чума начиная с 746 г. ужаснейшим образом опустошила Константинополь и Грецию.

В соответствии с этим византийские этнографы утверждали, будто убыль в населении греческого материка, вызванная чумой, была пополнена особенно многочисленным переселением туда славян. Возможно даже, что византийское правительство само перевело из Фессалии славянские племена в опустелые области, где, таким образом, славяне и осели -- не в городах, конечно, но на ненаселенных землях в качестве пастухов и землепашцев Равным образов, ни сербы, ни кроаты в VII веке не оседали на нижнем течении Савы в Иллирии путем завоевания, а селились в качестве поселенцев с разрешения императора Ираклия и никогда не захватывали старинных укрепленных приморских городов по Адриатике вроде Рагузы, Спалатро, Травы и Зары.

Впрочем, тот же император Константин Копроним мог пополнить обезлюдевший от чумы Константинополь, переселив туда жителей из эллинских стран и островов Поэтому едва ли есть основание думать, чтобы Греция вполне была опустошена, но, с другой стороны, можно почти за верное полагать, что в Греции отчасти осели и славянские племена. Если в силу недостаточных географических познаний на Западе нельзя приписывать особенного значения повествованию некой монахини о путешествии Вилибальда, где рассказывается, будто между 722 и 725 гг. Арголидское побережье там, где находилась Мо-нембазия, превратилось тогда вполне в terra slavinica, то нельзя на это показание смотреть как на совсем неосновательное. Частичное заселение греческих земель славянами, вероятно, произошло задолго еще перед помянутой выше чумой, хотя и неприметным для истории образом; определительное же показание ученого византийского императора приводит к тому выводу, что славянская колонизация кульминационного пункта достигла не ранее второй половины VIII столетия В X столетии опять происходили перекочевания славянских племен через Древнюю Грецию, и византийский схоластик, делая выписки из Страбона, мог заметить: «И теперь также почти весь Эпир и Эллада, Пелопоннес и Македония населены скифо-славянами» Говоря об Элиде, тот же автор замечает: «Теперь не существует даже и имени пизатов, кавконов и пилийцев, потому что землями их завладели скифы»

Ввиду подобных свидетельств со стороны византийцев, а равно и тех имен местностей, какие славянские поселяне в греческих округах оставили в память своего там пребывания, ославянение древнегреческих земель следует принять за исторический факт. Влияние славян на греческую нацию настолько преувеличивается, что противники ошибочных воззрений Фалльмерайера о совершенном истреблении эллинов славянами были этим побуждены к столь же резким опровержениям. Знаменитый исследователь Греции в конце концов высказался в том смысле, что с исторической точки зрения славянского вопроса в Греции и не возникало, ибо никогда настоящие славяне в Пелопоннес не вторгались; скорее же переселялись туда византийские племена и, ненавидимые эллинами, прослыли за славян, но должны быть принимаемы за албанцев.

Албанцы, которых знал еще Птолемей, в истории выступают, как независимая народность, не ранее XI столетия. В Эпире и Албании они пережили напор переселения народов и оказались единственным древнеиллирийским племенем, сохранившим самобытность, несмотря на то что неоднократно приходили в соприкосновение с славянскими элементами. Кроме албанцев удержались там и влахи, волохи -- потомки римских насельников, пастушеский народ, который перешел из нагорных долин Родопа и Пинда в нижнюю Фессалию, после чего она и стала именоваться Великой Валахией. Позднее в XIV столетии албанцы массой переселились сначала в Фессалию, а затем и в Древнюю Грецию.

Современные греки взирают на валахов как на родственное племя не только вследствие героического участия валахов в войне за освобождение, но и из-за иллирийского их происхождения Чтобы видеть сородичей в этих насельниках-варварах, говоривших на языке, по-видимому, чуждом грекам, эти последние уже в Средние века должны бы были освоиться с лингвистическими тонкостями, которые бы их научили, что Геродотовы феспроты и молоссы и Платоновы эпиротские атаманы -- те же эллины. В глазах Страбона эпироты, конечно, не представлялись греками. Равным образом и за все время, предшествовавшее войне за освобождение, между скипетарийскими насельниками и жителями Древней Греции существовали совершенно враждебные отношения. Когда пелопоннесские албанцы в XV в. возмутились против греческих деспотов, историк Францес обозвал их безбожным племенем, а язык варварским.

Византийцы, впрочем, разумели этнологическое понятие славян и славинов в очень широком смысле и соединяли его с понятием о гуннах (аварах) и скифах. Скифами же у византийцев слыли все северные народности, обитавшие по ту сторону Танаи-са (Дона). По византийскому воззрению, из этой неисчерпаемой сокровищницы народов в течение целого ряда столетий одни переселявшиеся племена изливались в восточном направлении вплоть до Каспийского моря, другие же в западном направлении -- вплоть до океана, и первоначальные скифы получали различные наименования, как то: сарматов, массагетов, кельтов и даже германцев.

Так как переселение народов с севера привело в VI веке к Дунаю туранских, финских и гуннских кочевников, то возможно, что в Древней Греции славянское население и было смешанным с чуждыми ему составными элементами. Нам известны племенные прозвища македонских и фессалийских славян, как, напр., дрогу -бицы, сагудеты, белегицы или велигосты, ваюнеты и берциты, но мы не знаем вовсе наименований варваров, вторгшихся в Элладу и Пелопоннес, за исключением двух племен мелингов и черитов, обитавших на склонах Пентелактиля или Тайгета, благодаря чему нагорная часть Лаконии и получила наименование «славянской земли» Один из основательнейших знатоков славянства придерживается того воззрения, что варвары, вторгшиеся в Пелопоннес, -- словенцы, которые поселились в Македонии и Фракии, и будто из смешения их с тамошним населением возникли болгары

Эти догадки не могут, однако же, приводить ни к какому этнографическому результату. Важен для сущности славянской колонизации Греции, исторически не выясненной вовсе, тот факт, что в течение долгого ее там существования не возникло славянского государства, как в Кроации, Сербии или Болгарии, почему страны эти благодаря массовому заселению их варварами навсегда утратили и древние свои названия. Возникло ли бы в Элладе и Пелопоннесе славянское государство, если бы какой-нибудь героический вождь ввел туда с завоевательными целями свой народ, а последний был бы крепок сознанием своего племенного единства? Документы, однако же, совсем умалчивают о насильственных завоеваниях, об опустошительных войнах, которые бы переселившиеся славяне вели из-за овладения Грецией. Ни о едином городе не повествуется, чтобы он подвергся осаде или уничтожению со стороны толпищ славян, как прежде готов. Никакой предводитель вроде Аспаруха, Баяна или Цаберхана в Греции известности не приобретает и не становится там основателем и главой славянского государства.

Великий жупан где-нибудь в Патрасе, Халкиде или Фивах легко мог бы превратиться в властного династа, а таковой же в Коринфе оказался бы повелителем не только над всеми славянскими округами, но и над эллинами всей Древней Греции. И тем не менее в течение долговременного владения греческими землями у варварского племени славян едва ли даже сказалась сколько-нибудь серьезная политическая мысль. Так как славяне оставались верны прежним кочевым привычкам и неохотно жили в городах, то они и в чудной даже стране не сумели сложиться в государство, как готы и лангобарды в Италии, франки в Галлии, вестготы в Испании и вандалы в Африке. Греческие славяне остались неведомы в истории не столько по причине грубости их нравов, сколько потому, что сопротивление греков помешало славянам перейти из пастушеского и земледельческого состояния к высшей степени культуры; достигнуть этого они оказались бы в состоянии, если бы завладели укрепленными городами и портами Греции. Но именно города и обеспечили эллинству дальнейшее существование, и само свидетельство Константина Багрянородного является преувеличенным, и он правильнее бы выразился, если бы сказал, что Пелопоннес стал славянским и варварским, за исключением многих и самых значительных городов.

Бедствия и опустошение Греции, борьба ее народа с вторгавшимися варварами, истребление греческого элемента в некоторых округах, отступление и бегство его в укрепленные города и горы или на острова -- все это измышлено фантазией современных уже нам историков, тогда как ни единый из греческих и византийских летописцев об этом не свидетельствует и ни о чем подобном не говорит. Славяне завладели сельскими угодьями и мелкими городками и постепенно основали новые поселения. Наименования местностей, рек и гор показывают, что Элида, Аркадия, Мессения и Лакония подверглись наиболее массовому заселению со стороны славян. Некоторые греческие местечки были переименованы на славянский лад; точно так же благодаря варварам-насельникам могли создаться новые селения, но за всем тем история не знает ни единого большого города, который бы был основан славянами в Элладе заново. Напротив, даже в VII еще столетии в Пелопоннесе были основаны два, населенных исключительно греками, весьма значительных города -- Монембазия и Аркадия.

Если славянское население собственно в Элладе к северу от перешейка и было менее многочисленно, то свидетельства на счет пребывания их и здесь далеко не отсутствуют. Как лакон-ская горная цепь Парной получила славянское наименование Малево, так беотийский Геликон был перекрещен в Загору. Склоны горы, посвященной богам, где некогда высились святыни Аполлона и муз, впоследствии покрылись избушками славянских пастухов, и эти последние водили скот на водопой к источникам Аганиппы и Ипокрены! Память о старинном значении Олимпа была утрачена, и само святилище муз, пожалуй, уступило место византийской церкви. Располагавшийся рядом с знаменитым языческим храмом театр муз, несомненно, давно уж обратился в развалины; в наши дни этот театр был открыт, а стариннейшая четырехугольная башня на вершине одного из холмов и посейчас обозначает место, где некогда стоял город Аскра, родина Гесиода.

Никакой памятник не свидетельствует о том, чтобы беотийские города вроде Лебадеи, Орхомена, Херонеи или Фив когда-либо завоевывались славянами. Кадмея, которую некогда благоразумно миновали даже воинственные дружины Алариха, во время славянского вторжения, вероятно, служила резиденцией византийскому стратегу в Элладе. Фивы также сумели остаться вполне греческим городом, как Коринф, столица пелопоннесской фемы, или как Халкида на Эвбее, или как Патрас в Ахайе. С другой стороны, ^что славяне завели поселения около Копаидского озера, тому служит доказательством новое наименование его -- «Топольем», которое следует производить от дерева «тополь». Платея старинное свое наименование обменила на новое -- Кохла, Микены -- на Хравати и Олимпия -- на Мирака.

Мегара, по-видимому, осталась свободной от наплыва славянских насельников. Что касается Аттики, то даже Фальмерайер заявляет, что там следы северных заселений попадаются далеко не в той мере, как в Беотии и Аркадии, и совсем даже отсутствуют, за исключением местностей, прилегающих к Беотии. В Аттике вовсе не возникло славянских наименований местностей вроде пелопоннесских Волгаста, Горицы, Границы, Кривицы, Глоговы, Подаго-ры, Барсовы, Склабицы, Каменицы, Краковы, Хлемицы, Незеро, Раховы, Лукавицы, Хломо и т. д.

Рассказывают, будто в развалинах древнего, прославившегося своими таинствами города Элесзиса тоже открыта славянская будто бы надпись, но эти грубые письмена, скорее похожие на руны и высеченные в мраморе, если бы и могли быть признаны за славянские, остались бы единственной параллелью к другой такой же надписи, найденной на границе Аркадии

Ни относительно воинственно враждебного, ни относительно мирного вселения славянских племен в сам город Афины не может быть приведено доказательств. Можно было бы предположить, что афиняне преградили варварам доступ в свою долину, заперев проходы в Беотию, но отсутствие варварских поселений в пределах афинских владений объясняется еще проще -- скудостью почвы, которая в глубокой даже древности заставляла иноземных переселенцев чуждаться этой местности В аттическом Педионе не оказывается вовсе славянских наименований местностей, но оттуда никогда не исчезал Дем Кефизия с древним своим именем; даже современное наименование Марузи удерживает в составе слова намек на храм Артемиды Амарузии, а в Геракли сказывается такой же намек на святыню Иракла. В Диакрии, местности, лежащей по ту сторону Гимета у Эвбейского моря, удержались лишь старогреческие и новогреческие извращенные наименования.

Дем Арафен и по сей еще час удержался в Рафине, Торик -- в Торяко, Анафлист -- в Анабизо. Дем Пентеле и поныне живет в наименовании монастырского местечка Мендели, как Аполлония -- в Палой, Празиай -- в Празас, Гаргетт в Гариттос и Ало-пеке в Ампелокипэ. Хотя и неизвестно, сохранил ли у греков старинное свое название мыс Сунион, который итальянские мореплаватели по развалинам храма Афины окрестили по-итальянски Capo delle colonne, но едва ли мыслимо, чтобы было такое время, когда бы греки могли позабыть о Марафоне и значении тамошнего кургана. Как прославленное это древнее название поныне еще оживает в наименовании деревушки Маратонас, так же точно название Иной напоминает исчезнувшее Ойноэ ионийского Тетраполя. Правда, утверждали, будто своеобразные наименования местностей на Марафонской равнине вроде Враны, Цастуни, Варнабэ, Мази, Тзю-рьг -- славянского происхождения, но, допуская справедливость этого (что, впрочем, далеко не доказано), все же остается фактом одно: если славяне вообще и вселялись в Аттику, никогда они там массами не оседали, как албанцы в XIV и XVII веках, овладевшие тогдашними демами (фемами) Аттики -- вплоть до самых Афин без всякого сопротивления. Как албанцы в свое время охотно были допускаемы в Элладу и Пелононнес в качестве колонистов, греческими и франкскими государями, а позднее турецкими властителями для заселения заново местностей, лежавших впусте, так во многих случаях можно себе представить и заселение Греции славянами вполне мирным путем. Во всяком же случае афиняне не допустили славянских гостей до поселения в городской своей области, т. е. от Коридалла до Гимета и от Пентеликона до Пирея. Что дело обстояло именно так и что Афины собственно никогда не подвергались вторжению со стороны славянских варваров, но пребывали городом по существу греческим, причем коренное его население лишь в незначительной степени смешивалось с чуждыми составными элементами (как дело происходило в Фессалониках, Патра-се и Коринфе), это ныне принимается за неопровержимый факт. Впоследствии мы будем иметь случай заметить, что в росписи монастырских, принадлежавших к афинскому архиепископству не-движимостей, найденной в 1205 г. латинянами в митрополичьей канцелярии, но, конечно, относящейся к значительно более раннему времени, встречаются лишь древнегреческие и новогреческие имена, но отнюдь не славянского происхождения.

Именно в то время, когда славянские племена распространялись по греческому полуострову, в 752 г. родилась Ирина -- вторая афинянка, которой суждено было возложить на себя византийский жемчужный венец. Нежданно выпавшая на ее долю блестящая судьба и вся коловратность ее жизни несколько напоминают историю знаменитой дочери философа Афинаиды-Евдокии. Обе эти афинянки отличались редкостной красотой, а что ум Ирины выходил за обычные пределы, это доказала она в достаточной мере своими честолюбием, силой воли и властностью. Только образованность этих двух женщин была не одинакова, ибо жившая триста лет спустя после Афинаиды Ирина могла по образованности стоять в таком же отношении к своей предшественнице, в каком монастырская школа Афин, впавших в варварство, находилась к академии последних платоников.

Ирине было всего семнадцать лет и жила она в Афинах, когда Константин (Копроним) избрал ее в жены своему сыну. Если только не простая случайность остановила выбор государя на уроженке той именно страны, которая особенно решительно выступала в защиту святых икон, то легко возможно, что императором здесь руководило намерение путем этого выбора примирить эллинов с Византией. Через это одновременно почтены были и исконная греческая народность, долгое время оттеснявшаяся византийцами, и в частности достославная ее столица Афины.

Отсюда можно заключить, что родина Ирины в половине XIII в. еще не находилась в таком забвении и пренебрежении, чтобы разорваны были уже все связи с босфорской столицей; равным образом не впадали еще Афины и в такое обеднение, чтобы там совсем исчезли знатные фамилии. Мы, впрочем, не знаем, к какому роду принадлежала Ирина; фамилия Сарантапе-хи состояла с ней в близком родстве, но возможно, что названный род возвысился лишь тогда, когда Ирина уже сделалась императрицей Ирина могла быть даже низкого происхождения потому уже, что предрассудки относительно неравных браков при византийском дворе были неизвестны. И до нее женщины из ничтожества возвышались до императорского престола, и после нее в X уже веке спартанка Феофано единственно своей красоте оказалась обязанной за царский венец. Нередко случалось и так, что императоры для себя или для своих сыновей собирали со всей империи невест на настоящий смотр, и возможно, что именно при подобных обстоятельствах была открыта Ирина и вытянула на смотринах счастливый жребий.

Подобно Афинаиде, Ирина была круглой сиротой, когда негаданное счастье сделало ее невестой будущего императора В сопровождении многочисленной, красиво разукрашенной флотилии афинянка была доставлена сначала в дворец Гиерон, на азиатский берег Босфора, а затем в Византию, куда имела великолепный въезд. 3 сентября 770 года было отпраздновано ее бракосочетание с сыном императора Львом, а 17 декабря Ирина венчана государыней (Augusta) в Augusteume.

В Константинополе Ирина нашла у кормила правления партию иконоборов, ибо просвещенный император Константин, которому раздраженные монахи придали оскорбительное прозвище Копро-нима (навозный), тогда как Феофан прямо-таки называет его предтечей антихриста, продолжал гонения против икон, начатые его отцом, Львом III, еще с большей страстностью; он без всякого снисхождения преследовал монашество и клир, противодействовавшие правительственным видам. Ирина, однако же, вывезла с собой из родных ей Афин иные стремления, так как город философов охранял тогда изображения и статуи христианских святых против эдиктов исаврийских императоров с гораздо большей настойчивостью, чем за два столетия перед тем защищал языческие национальные божества против сторонников Феодосия.

Если бы можно было проникнуть во тьму истории Афин и других греческих городов в VIII веке, то, конечно, мы бы там открыли могущественную, поддерживающую сношения с Римом партию иконодулов, которой заправляли ревнительные епископы и монахи. Эта партия рассчитывала за испытанные преследования отомстить путем восстания под предводительством Космы и Агелли-ана, и весьма вероятно в глазах византийцев, которые долгое время афинян почитали за язычников, эти последние теперь слыли за иконодулов. Поэтому и Ирина перед въездом в столицу должна была торжественно отречься от поклонения иконам, как некогда Афинаида перед бракосочетанием с Феодосием II через христианское крещение должна была порвать связи с древними языческими верованиями. Впрочем, Ирина, вступив впоследствии в союз с папством, нарушила принятый на себя обет.

По смерти Константина Копронима в 775 г. императором сделался супруг Ирины Лев IV, государь благожелательный, мягкий и слабый, вроде Феодосия II, тогда как императрица Ирина проявила энергичное властолюбие, на манер Пульхерии, хотя далеко не обладала ее добродетелями. Под влиянием жены Лев IV смягчил суровые повеления, опубликованные пылким его отцом. Лев IV умер уже в 780 г., и тут Ирина, поддерживаемая усилившейся партией иконодулов (сторонников почитания икон), приняла опеку над своим сыном Константином и явилась его соправительницей, но на самом деле одна всецело властвовала над империей.

В качестве афинянки Ирина могла иметь такое же сердечное побуждение благодетельствовать родине, повергнутой в пренебрежение, как некогда и Афинаида после вторжения в Аттику готов Алариха.

Несомненным свидетельством расположения императрицы к родине было то, что она затеяла привести славянские племена в Греции в подчинение, и само это предприятие заставляет думать, что славяне в Греции достигли некоторой силы. Державный тесть Ирины, доблестный победитель арабов и болгар, ходил в 758 г. войной на македонских славян, но отсутствуют всякие сведения о том, чтобы он вел борьбу и против сородичей, осевших далее на юге, в самой Греции. Правда, за время Константина Копронима греческие славяне могли византийской государственной власти еще не казаться ни значительными, ни опасными. Напротив того, 28 лет спустя после смерти императора Константина Древняя Греция, благодаря, по-видимому, неоднократным массовым вторжениям славинов, настолько уж очутилась в руках варваров, что византийцам сам край пришлось завоевывать как бы заново, обращаясь с Грецией, словно с вражеской страной.

Славянские поселения распространились по всему полуострову; греческие местности ими занимались все более, и славяне теперь начинали угрожать завоеванием даже приморским городам. Весьма возможно, что между греками и варварами шла ожесточенная борьба: ведь последние из мирных поселенцев стали превращаться в повелителей и могли со временем создать в стране новое славянское государство. Возраставшая в этом направлении опасность могла серьезно озабочивать и императорское правительство, так что мольбы эллинов о помощи, конечно, могли встретить только благосклонную поддержку у афинянки Ирины. В 783 г. императрица послала многочисленные войска в Грецию под начальством своего канцлера и любимца патриция Ставракия. Этот военачальник разбил славинов сначала в Фессалии и Элладе и обложил их данью, а затем перешел через перешеек в Пелопоннес. С богатой добычей и многочисленными пленными вернулся Ставракий оттуда, словно из завоеванной земли, а в январе 784 г. удостоен был триумфа на константинопольском гипподроме. Более точные известия об этом походе отсутствуют. Ни Коринф, ни Фивы, ни Афины при этом случае даже и не упоминаются.

Город Афины неоднократно удостаивался милостей от императрицы. Если построение церквей являлось для города благодеянием, то афиняне могли себя почитать счастливыми, ибо Ирине приписывается церковностроительство так же, как и Афинаиде Что императрица постоянно поддерживала связи с родиной и полагалась на преданность ей города Афин, это сказалось при трагических событиях, какие разыгрались в семье ее тестя. Сын Ирины, Константин VI, с жестокостью, поистине азиатской, ослепил и изувечил своих пятерых дядей, сыновей Константина Копрони-ма, заподозрив их в том, будто они злоумышляют на его престол и жизнь. Спустя пять лет сам Константин VI 19 августа 797 г. подвергся не менее варварскому ослеплению по приказанию собственной властолюбивой матери. Вслед затем императрица в ноябре 797 г. сослала несчастных принцев в Афины. Политических преступников в те времена обыкновенно ссылали в разные пункты империи, как, например, в Фессалоники, Херсон, Эпидами и на отдаленные острова. Если Ирина местом ссылки для своих деверей избрала Афины, то сделала это потому, вероятно, что полагалась на верность родного ей города. По-видимому, тогда же родственник ее, патриций Константин Сарантапех, начальствовал над городом Афинами. Все пять братьев Льва IV, последние законные наследники Исаврийской династии, томились в Акрополе. За всем тем они нашли случай завязать сношения со славянскими князьями; эти же последние согласились с какой-то партией в Греции и вознамерились, освободив сосланных принцев, одного из них провозгласить императором. Во главе этого заговора встал Акамир, один из немногих славянских жупанов в Греции, какие нам известны по имени.

Судя по этому, надо допустить, что поход Ставракия далеко не сломил могущества славян. Акамир княжил в Бельцетии, в южной Фессалии; здесь еще в 676 г. при нападении славян на Фессало-ники среди разных их племен упоминаются бельцыги. Они выстроили город Велестино близ древней перэ у Пагасейского залива, который ими именовался Воло. Это славянское племя едва ли могло раскинуть свои поселения до Беотии и Аттики, предполагая даже, что власть его и простиралась на эти страны Замысел заговорщиков был открыт, так как византийские власти об этом, вероятно, дознались через афинских сторонников Ирины. Вслед затем для расследования дела императрица в Афины послала Спата-ра Феофилакта, сына Сарантапеха; следствие показало, что либо принцы создали себе целую партию, либо самое место ссылки теперь не представлялось уж достаточно надежным, почему несчастные и были водворены в Панорме Но так как они впоследствии возбудили подозрительность императора Михаила, то печальное свое существование покончили в темнице в Афузии.

Сама Ирина свои преступления искупила позорной кончиной. 31 октября 802 г. революция вознесла на престол Логофета Ники-фора, и он сослал императрицу сначала на Принцевы острова, а затем на Лесбос, где она умерла 9 августа 803 года. Страстность и злодеяния, властолюбие, коварство и коловратность фортуны сделали из афинянки Ирины, этой поистине варварской эпохи, одну из наикрупнейших женских личностей во всей Византийской империи, так что величайший государь Запада некоторое время подумывал, не взять ли ее в замужество, чтобы таким образом объединить опять обе половины Римской империи.

Эту умертвительницу собственного сына благодарная церковь причла к сонму своих святых в оплату за восстановление поклонения иконам; Ирина этот принцип провела на седьмом вселенском соборе в Никее в 787 г. и помешала реформации церковных верований в VIII столетии, так как доставила победу прежним формам в богослужении. Для греческого государства прекращение Исаврийской династии с кончиной Константина VI оказалось в высшей степени пагубным, ибо дворцовые перевороты и частые смены правительств начали потрясать империю как раз в ту пору, когда Италия благодаря Карлу Великому объединилась с франкским государством и Западноримская империя навсегда отделилась от Византии, болгары достигли владычества на Балканском полуострове, а африканские и испанские сарацины отняли у Византии Крит.

Слабостью византийского правительства воспользовались и славяне в Греции не только для того, чтобы распространиться по стране еще шире, но и добиться там независимости. Славянские племена заняли теперь значительные пространства земель в Элиде и Мессении и отчасти даже вытеснили оттуда греков. Тамошние славянские округа, самое географическое и политическое устройство коих для нас осталось неизвестным, вероятно, были управляемы жупанами; эти народные вожди утверждение в своем звании получали от пелопоннесского стратега и обязывались выплачивать в императорскую казну ежегодную дань, отбывая и воинскую повинность натурой. Частые попытки славян выходить из повиновения императорским законам, вероятно, и побудили императрицу Ирину послать на них походом Ставракия.

Вскоре по вступлении на престол Никифора славяне затеяли опять мятеж. Повествуя об этом, Константин Багрянородный говорит лишь о славянах в пелопоннесской феме; он рассказывает, что славяне, возмутившись, прежде всего опустошили владения греческих своих соседей. Мятеж этот постепенно разливался все дальше, так как целью его было завоевать важный Патрасский порт. Славяне осадили этот город со стороны суши в 805 или 807 году, а со стороны моря их поддержал флот сарацинов, с которыми, судя по этому факту, бунтовщики вступили в союз. Пат-расцы, однако же, защищались храбро, поджидая от коринфского стратега подкреплений для отбития от города осады. Одна из предпринятых патрасцами отчаянных вылазок внесла расстройство в войско осаждавших, а внезапное появление коринфского претора завершило победу греков. Таким образом, сокрушена была последняя и наиболее грозная попытка славянских поселенцев добиться в Древней Греции независимости.

Освобождение Патрасского порта от осады спасло не только Пелопоннес, но и всю Элладу от опасности превращения в славянскую страну. Император Никифор в награду патрасцам возвысил их епископию в митрополию. Побежденных же мятежников он закрепостил за церковью Св. Андрея, покровителя и предполагаемого заступника за осажденный город, обязав их уплатой в пользу этой церкви десятины; отсюда можно заключить, что вблизи церкви находились славянские поселения.

Хотя мы не имеем сведений о том, чтобы победа у Патраса повлекла за собой дальнейший поход против славинов в Древней Греции, но он весьма вероятен. Так как ареной борьбы между греками и славинами в начале IX столетия в сущности был Пелопоннес и Патрас, то мы не знаем, насколько война коснулась Эллады; во всяком случае, поражение славян у Патраса должно было отразиться благотворно и на Элладе.

Город Афины, как мы видели, был исторгнут из забвения через возвеличение одной из своих дщерей; то же счастье вторично выпало городу в удел через несколько лет по низвержении императрицы Ирины. В Афинах оставалась родня Ирины, и благодаря последней семьи эти достигли большого значения. В Афинах же жила племянница Ирины Феофано, находившаяся в замужестве за каким-то знатным человеком. Обстоятельства опять сложились так, что Никифор стал подыскивать жену для своего сына и соправителя Ставракия. Император распорядился назначить смотрины невестам во всей империи, и его посланцы обратили державный выбор на Феофано Она без дальнейших околичностей была разведена с первым своим супругом и 20 декабря 807 г. обвенчана с цезарем. Грубые оскорбления, коим старый сластолюбец Никифор подверг двух красивых фрейлин, которых с собой привезла невеста из Афин, нисколько не помешали брачным торжествам, и это злодеяние послужило царедворцам скорее только лишней потехой.

Так как Феофано была близкой родственницей Ирины, то возможно допустить, что император именно на ней остановил свой выбор, чтобы через этот брак обеспечить себе поддержку со стороны павшей партии исавриян. Впрочем, афинянке Феофано не суждено было, по примеру ее тетки Ирины, долго пользоваться блеском и властью: несколько лет спустя после заключения ею второго брака тесть ее Никифор пал в войне с болгарами. Крумн, свирепый хан болгарский, сделавший в 809 году Софию своей столицей, хотя и был разбит Никифором, сделал отчаянное усилие и победил императора 25 июля 811 года, напав на него ночью; при схватке этой были изрублены и сам император, и его войско, и цвет византийской знати. Ставракий, израненный, избежал, правда, смерти, но пережил кончину отца лишь на несколько месяцев: супруг его сестры Прокопии куропалат Михаил Рангабе сверг его с престола и умертвил, а императрица Феофано окончила свою жизнь в монастыре.

Таким образом, греческий императорский венец носили три афинянки -- Афинаида, Ирина и Феофано и через это напоминали о существовании родного своего города даже в эпоху все более сгущавшегося варварства и невежества. Это тем более примечательно, что никогда ни единый афинянин, ни вообще уроженец Древней Греции не только не вступал на византийский престол, но за время существования Восточноримской империи даже и не блистал заведомо для истории на сколько-нибудь видном поприще.