Владимир Махнач
Тема монархии и монархизма в России за последние годы стала предметом частых, иногда назойливых обсуждений. С одной стороны, это свидетельствует о востребованности если не самой монархии, то хотя бы размышлений на эту тему. Ведь по своей природе Россия — монархическая страна. К тому же, поскольку начиная с 1917 года ни один режим в стране нисколько нелегитимен, можно считать, что монархию у нас никогда и не упраздняли. Возьмем для примера Испанию при Франкj: она являлась монархией, хотя и не управлялась монархом, но считалось, что это «период временных затруднений». Вот и мы в праве так же относиться к своему XX веку.
Однако назойливость нынешних обращений к этому предмету свидетельствует о том, что существует не только социальная, но и конкретная политическая заинтересованность в данной теме. Люди, которые стремятся понять, чем монархия была удачна, достойны всяческого уважения, даже если они недостаточно исторически образованы. Люди же, которые от собственного неумения управлять стремятся ухватиться и за эту «соломинку», могут быть охарактеризованы как очередные российские разрушители. Не наша задача указывать на кого-то пальцем. В нынешней России есть, видимо, и те, и другие.
Впрочем, интерес к монархии имеет положительный смысл -— и в случае, если российской монархии будет суждено восстановиться, и даже в противном случае. Ведь это необходимый момент национального культурного самопознания. Монархический потенциал в России несомненно существует, потому что Россия — страна одной из самых глубоких монархических традиций. В этом отношении, как, впрочем, и во многих других, Россию можно сравнить с Англией, которая на всех поворотах своей истории никогда не могла отказаться от монархии, понимая, что образовавшийся вакуум заполнить будет нечем. Даже если, как в наше время, страна управляется вполне республикански.
Но если монархия стара, как мир, и если прообразом монархического правления является, без всякого сомнения, семья (рискну утверждать, что первым монархом был Адам, а Ева — обществом), то выходит, что монархия старее государства, ибо уходит корнями в догосударственное бытие человека.
Однако просто сказать «монархия» — значит не сказать еще ничего. К сожалению, советская школа оставила в наших современниках весьма прискорбное представление о том, что монархия бывает либо конституционной, либо абсолютной. И споры сейчас проходят между либеральными публицистами, заявляющими, что, мол, хорошо бы ввести монархию, но только конституционную, и публицистами, которые утверждают, что в нашей традиции монархия самодержавна. И ставят при этом парадоксальный знак равенства между самодержавием и абсолютизмом.
На самом деле, абсолютизм как идея родился в XVI веке, а воплотился в XVII. Это очень новая форма монархии. Конституционная монархия как идея родилась в XVIII веке. Эта форма еще новее. Очевидно, что до этого мир пережил несколько тысячелетий монархического развития. История знает примеры традиционной сакральной монархии в Древнем Египте, деспотических монархий Переднего Востока, а также сословных и сословно-представительных монархий. Обратимся к тому, что уже было опробовано в нашем отечестве, так как то, что опробовано не было, вызывает самые серьезные опасения.
Согласно американским исследованиям начала 90-х годов, перенос форм западной демократии в экваториальную Африку приводит к такой безобразной коррупции, которая даже нам, в бывшем РСФСР, не снилась… С другой стороны, у тех же африканцев существуют свои старинные демократические традиции выборов старейшин и выборов старейшинами этнического короля, полномочия которого утверждаются (или не утверждаются) раз в год. Таким-то вот образом и правовая традиция имеет место, и народы оказываются вовсе не таким уж отсталыми и привыкшими к деспотическому правлению… Важно то, что живет и выживает лишь своя монархия, а не чужая, и своя демократия, а не привнесенная.
Монархия в России уходит корнями в догосударственный период, в те времена, когда мы можем говорить еще не о собственно русских, а лишь о славянах. Прокопий Кесарийский указывает, что у славян были князья. Видимо, тогда, в шестом веке, государственности в полном смысле слова еще не был о, разве что начальная варварская предгосударственность. Отсюда мы можем перебросить мостик в наш домонгольский период и увидеть монархический элемент власти во всех землях без исключения. Этот институт — власть князя. Но что это за власть? Еще Василий Осипович Ключевский отмечал служилый характер княжеской власти, сложившийся оттого, что города, появлявшиеся на транзитных торговых путях, были просто сильнее князей с их дружинами. И князь избирал более уютную форму жизни: поступал на службу городу. Даже Олег, мечом захватив город и убив Аскольда, остальную часть жизни ревностно служил интересам Киева. Защищал город, когда нужно, и воевал, где городу было надо.
И так же себя вели все другие князья. Неудачных же князей выгоняли.
Конечно, князь не был наемником на службе города. В Новгородской летописи мы видим, что годичный период отсутствия князя заставляет тужить всех жителей. Отчего так? А оттого, что не имеющий князя город воспринимался как пригород, как город неполноправный. Монархия как признак единства и полноправия земли и княжества воспринималась всеми поголовной была, таким образом, востребована обществом. Даже Новгород, в эпоху классического средневековья управлявшийся республикански, никакие мог обойтись без князя.
Однако нельзя не заметить, что хотя князь и полновластен, и может воевать, но если он решил это сам, то и воевать будет один — со своей дружиной и добровольцами. Ополчить же город может только город своим вечевым решением. Таким образом, в домонгольский период мы имели политическую систему, в которой монархическому элементу княжеской власти содействует не менее мощный аристократический элемент — боярство и демократический городской элемент.
С разрушением русских городов в XIII-XIV веках, в ходе иноземных вторжений, демократический элемент почти исчез. Однако разве не оставалась при этом традиция низовой демократии на Руси? Она была всегда. Сельский сход и сход волостной, городские сотни и слободы — это демократические учреждения.
В Судебнике Ивана III 1497 года устанавливается, что ни один судья не должен судить без «лучших людей». В этом — зачаточная форма института суда присяжных, и, несомненно, она уходит корнями в еще более древнюю традицию. Так что на низовом уровне демократическая традиция у нас, конечно, существовала.
А аристократическая? Она была сильна у нас, как и у всех народов индоевропейского корня. Более того, она была актуальна на национальном уровне. Русский с трудом смирялся с тем, что на смену родовитому аристократу приходил служилый дворянин. Это отношение сохранялось даже в простонародном слове «барин», восходящем к «боярину». Не служилый человек, а аристократ, несущий ответственность за судьбы нации и культуры,—-вот кто был нужен русскому мужику. И мужик был абсолютно прав в своей социальной интуиции и нисколько не унижен этим чувством. .
Аристократическая традиция сохранялась во всех русских княжествах. И знаменитейший из князей московской династии Дмитрий Иванович Донской в своем завещании требует от сыновей не только любить и награждать, но и советоваться по каждому поводу с боярством. Б.С.Веселовский, бесспорный знаток той эпохи, назвал время Дмитрия Донского «золотым веком русского боярства».
Итак, вплоть до создания единой державы Иваном III, расширившим Думу за счет титулованной знати, Россия управлялась монархией с аристократией. Но страна стала слишком большой, и Иван III выдвигает в первый ряд проблему расширения социальной базы правящего слоя.
Развитие этого процесса приходится на середину XVI века, и мы получаем монархическую традицию уже не в конфедерации земель и княжеств, а в единой державе, на общегосударственном уровне. Теперь это — царь, бояре и Земский собор. А кроме того — земское самоуправление, институты земских и губных старост с целовальниками, и в городах — известные нам сотни и слободы. Так в целом завершается формирование сословной монархии в виде монархии сословно-представительной. То есть монархии с парламентом. А то, что Земский собор и был аналогом западного парламента, убедительно доказал академик Черепнин.
Таким образом, наша национальная традиция полностью соответствует идеальному устройству государства, по мысли величайшего греческого историка Полибия: монархия, аристократия и демократия в одной системе. Что с этим боролось в нашей истории? Антиаристократическая тирания Ивана IV и тирания Петра I, стремившегося разгромить как аристократическую, так и демократическую традицию, навязав стране управление бюрократическое. Занятно, но сейчас мы живем в государстве, которое устроило бы Петра. Одна наша столичная бюрократия в 2,7 раза превосходит по числу чиновников суммарный аппарат СССР, РСФСР и ЦК КПСС недавних времен.
Но эта традиция никогда не будет воспринята русской нацией и рано или поздно, более или менее болезненно (желательно, чтобы менее) будет изжита. Так уже случалось в истории. В прошлом столетии она была изгнана Великими реформами Александра II. Царя-Освободителя следует воспринимать не как западника, модернизировавшего Россию по европейским меркам, а как восстановителя традиции XVII века. А в царствование последнего государя Николая Александровича мы получили не только низовую демократическую традицию, но и завершение ее на общенациональном парламентском уровне Государственной думы. Причем отметим, что место для аристократии, при всей ее ослабленности, резервировалось политической системой постоянно: в этом состоял смысл существования и деятельность пусть и квази-, но все-таки аристократического Государственного совета.
Присмотритесь: большую часть нашей истории мы живем с монархией, взаимодействующей с аристократией и демократией. И большую часть неприятностей получаем от бюрократического правления. Должно же это нас когда-нибудь чему-нибудь научить! Земство как низовая демократия и Земский собор как проекция низовой демократии на общегосударственный уровень— необходимые условия восстановления монархического правления в России. Труднее восстановить аристократию. Но это стоит любых трудов и затрат. До сих пор барин, в отличие от интеллигента, национально востребован.
Хотелось бы напомнить и об опасностях иного пути. Негодный, несословно-представительный государь упраздняется сословными учреждениями, как Василий Шуйский, или — при отсутствии этих учреждений — убивается, как Петр III, которого, конечно, низложили бы, но в той политической системе это некому было сделать, и царь лишился жизни.