Содержание
Введение
Глава I. Две правды – две истории
Глава II. Оценка подвига жен декабристов на примере Екатерины Трубецкой
2.1 Предыстория
2.2 Дорога в Иркутск
2.3 Предписание Николая-I
2.4 Иркутск
2.5 Нерчинск
2.6 Благодатный рудник
2.7 Чита
2.8 Петровка
2.9 Перемены
Заключение
Список использованной литературы и источников
Введение
Актуальность темы исследования.
184 года отделяют нас от сурового студеного дня, когда лучшие сыны России вышли на Сенатскую площадь, чтобы ценою жизни своей разбудить крепостную Россию.
В ледяные глубины Сибири, в страну бичей, рабов и пут, вслед за «государственными преступниками» отправились их жены, и это было не только подвигом любви, это был акт протеста против николаевского режима, это была демонстрация сочувствия идеям декабристов.
«Дело их не пропало». — писал В.И. Ленин о декабристах.
Ихподвиг живет в сердце каждого, кому дорога наша отечественная история, их борьбу продолжили разночинцы, а затем большевики, люди, приведшие Россию к победе социалистической революции.1
Любовь, Вера, Память сердца — все это вечная красота, сила человеческая. И сколь сильна эта сила в душе русского человека, русской женщины, способной на великие самопожертвования ради любимого человека.Но нравственный выбор в каждом конкретном случае предполагает решение главного жизненного вопроса: между праведным (полезным для нравственного здоровья) и неправедным (вредным) поступком, между «добром» и «злом». Господствующая, а подчас и однозначная оценка «событий 14 декабря», как «восстания» или иного протестного действия с положительными («прогрессивными») целями приводит к тому, что его участники становятся «передовыми дворянскими революционерами», а не государственными преступниками, посягнувшими не только на действующие в государстве правовые нормы, но и на жизнь других людей. В этой системе ценностей действия государственной власти по их наказанию рассматриваются как несправедливые и жестокие. Поэтому царский указ, приравнивающий положение отъезжавших в Сибирь женщин к положению жен государственных преступников и запрещение брать с собой детей, рожденных до вынесения приговора их отцам, рассматривается как «бесчеловечный». Взгляд на проблему с иной стороны позволяет увидеть за этим указом стремление власти не перекладывать на плечи детей ответственность за судьбу их родителей, сохранив за ними все права и достоинства сословия, в котором они родились.
В этом аспекте выбор жен декабристов, уехавших к мужьям в Сибирь, не был единственным и вряд ли его можно считать бесспорным: в Европейской России остались дети, для которых потеря родителей, сознательно их покинувших, явилась подлинной личной трагедией. Таким образом, по существу, избирая супружество, они предавали забвению материнство.
Цель исследования – раскрыть в полном объёме всю нравственность подвига жен декабристов, рассматривая и анализируя поступки Е.И.Трубецкой, а так же записки, письма и воспоминания современников.
Объектисследования– Екатерина Ивановна Трубецкая — первая из жен декабристов, отправившаяся вслед за мужем в Сибирь.
Предмет исследования – мемуары декабристов и их современников, описывающих жизнь и деятельность декабристов в ссылке, как исторического источника.
Гипотеза исследования – было сделано предположение о том, что поступок русской женщины – образец самоотвержения, мужества, твердости, при всей юности, нежности, слабости пола. Непременно мы найдем в этих женщинах то необыкновенное, что поражало и восхищало их современников, и признаем в них предтечей, светочей, озаряющий даль революционного движения.
Метод исследования. В данной исследовательской работе использовался методов теоретического анализа научной исторической науки.
Историография.Литература, посвящённая декабристам, огромна и достижения в области изучения декабризма бесспорны. Исследователи в этой области располагали богатым материалом, включающим мемуарные произведения самих декабристов и их современников, очевидцев событий 1825 года и свидетелей жизни декабристов в ссылке. Первыми исследователями «движения 14 декабря 1825 года» следует считать самих декабристов, в «Записках» которых находят отражение разные аспекты.2. В период трёх русских революций XX века мемуары декабристов явились важным предметом исследования отечественных ученых и общественных деятелей, в трудах которых содержатся основополагающие сведения об особенностях развития российской истории и культуры. К их числу можно отнести, В.О. Ключевского, П.Н. Милюкова, Г.П. Фёдорова3и др.
Большой вклад в историю изучения мемуарного творчества декабристов и их современников о жизни декабристов внесли такие крупные литературоведы, как А. И. Гессен, Марк Сергеев, З.О.Форш, Э. Павлюченко. В их работах раскрываются разные аспекты многогранной деятельности декабристов, в том числе рассматриваются мемуары в период сибирской каторги и ссылки.
Источниковая базавключает воспоминания, мемуары, дневники, эпистолярное наследие современников декабристов. Мемуарная литература – важный источник историографии, материал исторического источниковедения. В то же время по фактической точности воспроизводимого материала мемуары практически всегда уступают документу. Следует принимать во внимание тот факт, что основной корпус мемуарно-дневниковой литературы был создан после событий 1825 года и содержит в себе не только объективизированную интерпретацию исторических событий, но и субъективизированную их оценку, на которую накладываются личностные переживания, переосмысление событий и представлений об их участниках. Многие декабристы (Н.В. Басаргин, С.Г. Волконский, А.Е. Розен, С.П. Трубецкой и др.) — авторы мемуаров.
Мемуарное наследие декабристов довольно значительно. Известно свыше 30 декабристских «воспоминаний», «записок» и других сочинений мемуарного характера, которые дают представление не только о самом движении, об эпохе в целом, но ярко раскрывают их нравственный облик.
Рассмотрение проблемы «декабристы и народ» в нравственном аспекте показало, насколько эти люди — дворяне, аристократы были близки с простым народом в Сибири. О жизни декабристов в ссылке писали их современники – жены и дети, ученики – многие из декабристов, как уже отмечалось выше, занимались просветительской деятельностью.
Ученик декабристов Н.А. Белоголовый в своих воспоминаниях описывает период жизни, который был неразрывно связан с пребыванием декабристов в Сибири. Значительную помощь в написании данной работы мне оказали работы Гессена А. И. и Форша З. О. всключающие в себя различные мемуары того времени.
Воспоминания М.Н. Волконской и П.Е Анненковой относящиеся к лучшим образцам мемуаристики о декабристах а так же о тяготах, выпавших на долю их жен, были для меня важнейшим источником в силу тематики данной работы.
Практическая ценность содержит: Введение, две главы, заключение. Практическая ценность исследования заключается в том, что полученные результаты могут быть использованы для дополнительного изучения на занятиях по истории, с целью воздействия на нравственные качества современной молодежи.--PAGE_BREAK--
Глава I. Две правды – две истории
Две истории, две правды XIX века: явная и тайная. Первая — в газетах, журналах, манифестах, реляциях. Вторую — в газету не пускают (цензура), отчего она обычно превращается в эпиграмму, исторический анекдот, в сплетню, наконец, в рукопись, расходящуюся среди ближайшего круга друзей и гибнущую в огне при одном виде жандарма.
Наступило пасмурное утро 14 декабря 1825 года. Солнце в этот короткий день взошло поздно — в девять часов с небольшим: Николай мрачно бродил по залам Зимнего дворца. Он знал, что дворец, эта вековая твердыня русского самодержавия, окружен кольцом серьезного, угрожающего восстания.
Брат его, император Александр I, неожиданно скончался 19 ноября 1825 года. Наступило междуцарствие. Члены тайных обществ считали, что наступил «час пробуждения спящих россиян», что можно, наконец, свершить то, к чему они много лет готовились, «о чем имели слово… свобода». Первейшей целью тайных обществ было установление в России конституционного правления и ликвидации крепостного строя.
Лидеры восстания поднялись в тот день рано. Многие вовсе не ложились. Начальник штаба восстания поручик князь Е.П.Оболенский начал еще затемно объезжать казармы. Декабристы уже готовились в это время выводить на Сенатскую площадь свои воинские части.
Было темно, когда в казармы лейб-гвардии Московского полка прибыл гвардейский офицер Александр Бестужев. Одной из рот этого полка командовал его брат штабс-капитан Михаил Бестужев, другой — штабс-капитан князь Д.А.Щепин-Ростовский. Солдаты зарядили своими патронами ружья, на всякий случай прихватив с собой артельные деньги.
Под сенью овеянных славою 1812 года знамен вышли первыми на Сенатскую площадь восемьсот человек Московского полка. Во главе их шел Александр Бестужев (Марлинский), уже известный тогда литератор, рядом с ним его брат Михаил и князь Щепин-Ростовский.
С моря дул ледяной ветер. Стоять было нелегко. Но настроение у всех было бодрое. Между тем Рылеев был озабочен: выбранный диктатором Трубецкой на Сенатскую площадь не явился, оставив восставших на произвол судьбы. Другое тяжелое известие расстраивало планы декабристов: Николай предложил Сенату собраться для принесения присяги необычно рано, в семь часов утра, и уже в семь часов двадцать минут утра сенаторы принесли присягу и разошлись. А первые, явившиеся на Сенатскую площадь восставшие солдаты Московского полка стояли перед пустым зданием Сената.
Чуть позже к московцам присоединились явившиеся на Сенатскую площадь под командой Николая Бестужева и лейтенанта А.П.Арбузова моряки Гвардейского экипажа, в числе свыше 1000 человек, и лейб-гренадеры — около 1250 человек, которых привел поручик Н.А.Панов.4
Число восставших возросло до 3050 человек, но среди офицеров чувствовалась растерянность. Якубович отказался вести Гвардейский экипаж в Зимний дворец для захвата царской резиденции и ареста царской семьи, Каховский отказался совершить цареубийство, чтобы открыть путь восстанию. Был уже час дня, а безналичие переходило в томительное и вынужденное бездействие. Проходил час за часом, и Николай, воспользовавшись бездействием восставших, успел собрать и выставить против них 9000 штыков пехоты и 3000 сабель кавалерии, не считая вызванных позже артиллеристов. Наконец Николай решил прибегнуть к «последнему доводу короля» — пушкам. В начале пятого часа дня венценосец дал приказ стрелять картечью… Много лет спустя Михаил Лунин, гусарский подполковник и ссыльный декабрист, полный веры в благородство декабристских целей и намерений запишет: «От людей можно отделаться, от их идей нельзя». После 14 декабря, после подавления восстания, декабристы начали свой мученический тридцатилетний путь от Сенатской площади в Петербурге на каторгу и в ссылку. 13 июля 1826 года были казнены К.Ф.Рылеев, П.И.Пестель, С.И.Муравьев-Апостол, М.П.Бестужев-Рюмин и П.Г.Каховский, и уже в конце июля началась отправка декабристов из Петропавловской крепости. Одну партию за другой, по четыре человека в каждой, в сопровождении фельдъегерей и жандармов Николай 1 начал сразу же отправлять декабристов на каторгу. Это были самые мрачные этапы:
Нерчинские рудники, Читинский каторжный острог, тюрьма петровского завода и затем разбросанные по Сибири заснеженные медвежьи углы, места ссылки и поселения — село Шушенское, Нарым, Туруханск, Мертвый Култук, Якутск, Вилюйск, Березов, Братский острог, Верхнеколымск, Витим, Пелым.5
Декабристам много помогали на каторге и в ссылке выехавшие в Сибирь за мужьями жены. Их было одиннадцать, этих героических женщин. 24 июля 1826 года из великолепного особняка на Английской набережной в Петербурге выехала в Сибирь 26-летняя дочь графа Лаваля, княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая. Эта выросшая в роскоши аристократка первая последовала на каторгу и в ссылку за своим осужденным мужем-декабристом С.П.Трубецким. Вслед за нею из дома Волконских на набережной Мойки в Петербурге выехала к мужу С.Г.Волконскому в Нерчинские рудники двадцатилетняя княгиня Мария Николаевна Волконская, дочь известного героя 1812 года генерала Н.Н.Раевского. Через день после нее выехала к мужу в Сибирь Александра Григорьевна Муравьева, дочь графа Г.И.Чернышева. А.С.Пушкин направил с нею в Сибирь два послания: одно — декабристам, «Во глубине сибирских руд...»,
'другое — лицейскому товарищу, «другу бесценному» И.И.Пущину. И вслед за ними одна за другой по тому же бесконечному сибирскому тракту направились жены декабристов: Е.П.Нарышкина, Н.Д.Фонвизина, А.И.Давыдова, А.В.Ентальцева, М.К.Юшневская и А.В.Розен. Среди этих замечательных женщин, к примеру, были еще две совсем юные француженки. Почти не зная русского языка, они отправились в суровую Сибирь, чтобы разделить участь тех, кого давно любили: Полина Гебль вышла на каторге замуж за И.А.Анненкова, Камилла Ле-Дантю — за В.П.Ивашева. В далекой Сибири эти хрупкие на вид женщины начали строить свою новую жизнь и вместе с декабристами-каторжниками и ссыльнопоселенцами самоотверженно несли свой крест. Лишенные, по существу, всех прав, жены декабристов на протяжении долгих лет своей сибирской жизни не переставали бороться вместе с мужьями против произвола чиновников, за право на человеческое достоинство в условиях ссылки, помогая тем, кто нуждался в их помощи.6Жены декабристов — дочери из известных дворянских родов — держали себя гордо, свободно и подчеркнуто независимо в отношении сибирского начальства, большого и малого, которое не только вынуждено было считаться, но и боялось их. В этих женщинах, в их моральном авторитете и силе воле декабристы находили особую поэзию жизни. «Главное, — писал И.И.Пущин с каторги, — не надо утрачивать поэзию жизни, она меня до сих пор поддерживала...».7Правда, не всем женам декабристов суждено снова увидеть родину и своих оставленных дома детей и близких, но вернувшиеся сохранили ясность сердца — сквозь долгие годы страданий, надежд и разочарований, грустных воспоминаний о прошлом и тягостных мыслей об ускользающей жизни… Николай I не был провидцем: будущего он не мог знать, да и самое печальное пророчество, впрочем, показалось бы ему скорее всего преступным. Ведь уже при его несчастном правнуке и тезке Николае II свершилась скоротечная и непонятная «революция кастрюль». Так монархисты прозвали знаменитый русский февраль, покончивший с российским самодержавием; ведь зачинателями русской демократической революции 1917 года на улицах Питера явились опять же русские женщины, в один из морозных февральских дней выдвинувшие требования «хлеба и мира» под звон опорожненных кастрюль. Этот звон был прощальным по последнему Николаю и погребальным по русской монархии. У истории своя логика — через несколько месяцев Россия будет провозглашена республикой, ее ждет немало суровых испытаний, но все это будет потом, а пока мы с удивлением и гордым трепетом сердца вспоминаем и пишем скудные строки о героических дворянских женах, выполнивших свой супружеский долг до конца...8
Их было одиннадцать — женщин, разделивших сибирское изгнание мужей-декабристов. Среди них — незнатные, как Александра Васильевна Ентальцева и Александра Ивановна Давыдова, или жестоко бедствовавшая в детстве Полина Гебль, невеста декабриста Анненкова. Но большая часть — княгини Мария Николаевна Волконская и Екатерина Ивановна Трубецкая. Александра Григорьевна Муравьева — дочь графа Чернышева. Елизавета Петровна Нарышкина, урожденная графиня Коновницына. баронесса Анна Васильевна Розен, генеральские жены Наталья Дмитриевна Фонвизина и Мария Казимировна Юшневская — принадлежали к знати.
Николай I предоставил каждой право развестись с мужем «государственным преступником». Однако женщины пошли против воли и мнения большинства, открыто поддержав опальных. Они отрешились от роскоши, оставили детей, родных и близких и пошли за мужьями, которых любили. Добровольное изгнание в Сибирь получило громкое общественное звучание. Сегодня трудно представить себе, чем была Сибирь в те времена: «дно мешка», конец света, за тридевять земель. Для самого быстрого курьера — более месяца пути. Бездорожье, разливы рек, метели и леденящий душу ужас перед сибирскими каторжниками — убийцами и ворами.
Первой — на другой же день вслед за каторжником-мужем — в путь отправилась Екатерина Ивановна Трубецкая.
Глава – II. Оценка подвига жен декабристов на примере Екатерины Трубецкой
2.1 Предыстория
Говорят, что полы в особняке графа Лаваля были выстланы мрамором, по которому выступал император Нерон. Только один этот штрих дает возможность представить, сколь богат был дом Лавалей, как чтились в нем знатность, состоятельность, древность рода. Вот почему, отдавая дочь свою, юную графиню Екатерину в руки князя Трубецкого, граф считал партию эту весьма достойной
«Её отец, — пишет декабрист Оболенский, — со времени французской революции поселился у нас, женившись на Александре Георгиевне Козицкой, получил вместе с её рукою богатое наследие, которое придавало ему тот блеск, в котором роскошь служит только украшением и необходимою принадлежностью высокого образования и изящного вкуса. Воспитанная среди роскоши, Катерина Ивановна с малолетства видела себя предметом внимания и попечения как отца, который нежно любил её, так и матери, и прочих родных. Кажется, в 1820 году она находилась в Париже с матерью, когда князь Сергей Петрович Трубецкой приехал туда же, провожая больную свою двоюродную сестру княжну Куракину; познакомившись с графиней Лаваль, он скоро… предложил ей руку и сердце, и таким образом устроилась их судьба, которая впоследствии так резко очертила высокий характер Катерины Ивановны и среди всех превратностей судьбы устроила их семейное счастие на таких прочных основаниях, которых ничто не могло поколебать впоследствии»
Трубецкому было около тридцати. Он уже был заслуженным героем, участником бородинской битвы, заграничных походов войска российского 1813-1815 годов, носил чин полковника, служил штаб офицером 4-го ^пехотного корпуса. Его род восходил в глубины истории, он был богат, приметен, образован. Единственного не знал граф Лаваль: его зять состоит в тайном обществе, и не просто состоит — он управляет делами Северного общества, он готовится свергнуть царя, ему намечено быть диктатором восстания.
А пока — сверкающая огнями свадьба, упоительный медовый месяц, любимая и любящая жена, балы, путешествия, армейская служба.9
А пока — тайные встречи с друзьями, проспекты будущего России, которая сбросит коросту крепостничества, разорвет цепи рабства и обратится республикой...». Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия воспрянет ото сна...». Воспрянет! продолжение
--PAGE_BREAK--
И вдруг… 14 декабря 1825 года. Сенатская площадь. День гордости. День неудачи. Замешательство в Зимнем дворце, растерянный Николай — I. Но замешательство и в рядах восставших. Отчаянная храбрость одних и нерешительность других, оторванность от народа, ради которого они вышли на площадь, предательство Шервуда, Майбороды, Витта, Бошняка, Я. Ростовцева, успевших предупредить правительство о заговоре, неожиданная смерть Александра -I, поставившая членов тайного общества перед необходимостью немедленного выступления...
Было мгновение, когда победа могла оказаться на стороне восставших, но декабристам не удалось воспользоваться своим преимуществом повернуть готовые восстать полки против царя, с которым не пожелали иметь дело даже измайловцы. «Новый император, — вспоминает Михаил Бестужев, — будучи шефом этого полка, на троекратное приветствие: «Здорово, ребята!» — не получил даже казенного ответа и удалился в смущении. И этот полк оставили стоять до вечера против нас».
Отсрочка была на руку императору, и тогда грянули пушки, решившие исход дела.
«Картечь догоняла лучше, нежели лошади, и составленный нами взвод рассеялся. Мертвые тела солдат и народа валялись на каждом шагу; солдаты забегали в дома, стучались в ворота, старались спрятаться между выступами цоколей, но картечь прыгала от стены в стены и не щадила не одного закаулка» — так описал финал восстания моряк и художник Николай Александрович Бестужев, пытавшийся вместе с братьями соединить восставших, повести их на приступ.
Как известно, Сергей Петрович Трубецкой участия в восстании не принимал. Человек, намеченный в его диктаторы, не был на Сенатской площади. Но он был осужден, как один из руководителей «возмущения» сперва на смертную казнь, потом замененную двадцатилетней каторгой, а «после оной» — на вечное поселение в Сибири.10
Надо представить себе Екатерину Ивановну Трубецкую, нежную, тонкого душевного склада женщину, чтобы понять, какое смятение поднялось в ее душе. «Екатерина Ивановна Трубецкая, пишет декабрист Оболенский, — не была хороша лицом, но тем не менее могла всякого обворожить своим добрым характером, приятным голосом и умною, плавною речью. Она была образованна, начитанна и приобрела много научных сведений во время своего пребывания за границей. Немалое влияние в образовательном отношении оказало на нее знакомство с представителями европейской дипломатии, которые бывали в доме ее отца, графа Лаваля. Граф жил в прекрасном доме на Английской набережной, устраивал пышные пиры для членов царской фамилии, а по средам в его салон собирался дипломатический корпус и весь петербургский бомонд.»11
Поэтому в тот миг, когда Екатерина Ивановна решилась следовать за мужем в Сибирь, она вынуждена была преодолеть не только силу семейной привязанности, сопротивление любящих родителей, уговаривавших ее остаться, не совершать безумия. Она не только теряла весь этот пышный свет, с его балами и роскошью, с его заграничными вояжами и поездками на кавказские «воды», — ее отъезд был вызовом всем этим «членам царской фамилии, дипломатическому корпусу и петербургскому бомонду». Ее решение следовать в Сибирь разделило, раскололо это блестящее общество на сочувствующих ей откровенно, на благославляющих ее тайно, на тайно завидующих ей, открыто ненавидящих.
2.2 Дорога в Иркутск
Хорошо осведомленная через чиновников, подчиненных её отца, обо всем, что делается за стенами тюрьмы над Невой, она установила дату отправления в Сибирь ее мужа и уехала буквально на следующий день после того, как закованного в кандалы князя увезли из Петропавловской крепости, уехала первой из жен декабристов, ещё не зная точно: сможет ли кто-нибудь из них последовать её примеру?
24 июля 1826 года закрылся за ней последний полосатый шлагбаум петербургской заставы, упала пестрая полоска, точно отрезала всю её предыдущую жизнь.
Её сопровождал в дороге секретарь отца господин Воше. С удивлением он смотрел на одержимую молодую женщину, которая так торопилась, что едва прикасалась к пище, едва смыкала на коротких стоянках глаза. Когда в верстах ста от Красноярска сломалась её карета, она села в перекладную телегу, отправилась в Красноярск и оттуда прислала тарантас за своим спутником, который не мог перенести тяжелого путешествия на телеге по тряской сибирской дороги. Он видывал всякое, добросовестный чиновник, но такое всепоглощающее желание — скорей, скорей, скорей! — изумляло даже его.
И все же они опоздали: декабристов в Иркутске не было — их уже разослали на близлежащие заводы.12
Князь Евгений Петрович Оболенский, «Записки» которого цитировались выше, был в числе первых восьми декабристов, привезенных в столицу восточной Сибири. На первых порах ему было назначено местом пребывания Усолье на Ангаре — соляной завод, расположенный в 60 верстах от Иркутска. Вспоминая о первых днях в Сибири, Оболенский пишет, что «… вопреки всем полицейским мерам, скоро… дошла весть, что княгиня Трубецкая приехала в Иркутск: нельзя было сомневаться в верности известия, потому что никто не знал в Усолье о существовании княгини, и потому выдумать известие о её прибытии было невозможно;… мысль об открытии сношений с княгиней Трубецкой меня не покидала: я был уверен, что она даст мне какое-нибудь известие о старике отце, — но как исполнить намерение при бдительном надзоре полиции — было весьма затруднительно».
Связь помог установить один из местных жителей.
«Он верно исполнил поручение — и через два дня принес письмо от княгини Трубецкой, которая уведомляла о своем прибытии, доставила успокоительные известия о родных и обещала вторичное письмо… Письмо вскоре было получено, и мы нашли в нем пятьсот рублей, коими княгиня делилась снами. Тогда же предложила она нам написать к родным, с обещанием доставить наше письмо… Случай благоприятный был драгоценен для нас, и мы им воспользовались, сердечно благодаря Катерину Ивановну за её дружеское внимание».13
В начале декабря было получено распоряжение препроводить декабристов ещё дальше — в Нерчинские рудники, и, когда их собрали в Иркутске перед отправкой за Байкал, Екатерина Ивановна увидела наконец мужа.
Вот как описывает их свидание тот же Оболенский:
«Нас угостили чаем, завтраком, а между тем тройки для дальнейшего нашего отправления были уже готовы. В это время, смотря в окно вижу неизвестную мне даму, которая, въехав во двор, соскочила с дорожек и что-то расспрашивает у окружающих её казаков. Я знал от Сергея Петровича, что Катерина Ивановна в Иркутске, и догадывался, что неизвестная мне дама спрашивает о нем. Поспешно сбежав с лестницы, я подбежал к ней: это была княжна Шаховская, приехавшая с сестрой, женой Александра Николаевича Муравьева, посланного на жительство в город Верхне-Удинск. Первый вопрос её был: «Здесь ли Сергей Петрович?» На ответ утвердительный она мне сказала: «Катерина Ивановна едет вслед за мною: непременно хочет видеть мужа перед отъездом, скажите это ему». Но начальство не хотело допускать этого свидания и торопило нас к отъезду; мы медлили сколько могли, но, наконец, принуждены были сесть в назначенные нам повозки. Лошади тронулись; в это время вижу Катерину Ивановну, которая приехала на извозчике и успела соскочить и закричать мужу; в мгновение ока Сергей Петрович соскочил с повозки и был в объятиях жены; долго продолжалось это нежное объятие, слезы текли из глаз обоих. Полицмейстер суетился около них, прося их расстаться друг с другом напрасны были его просьбы. Его слова касались их слуха, но смысл их для них был непонятен. Наконец, однако ж, последнее «прости» было сказано, и вновь тройки умчали нас с удвоенною быстротою».14
Иркутский гражданский губернатор Цейдлер в сообщении генерал-губернатору Восточной Сибири Лавинскому:
«Жене Трубецкого, оставленной в Иркутске, на настоятельную просьбу её о дозволении следовать за мужем на другом транспорте мною отказано, представя, что транспорт идет с партией преступников и что оба делают последний вояж, причем убедил её остаться до зимы в Иркутске, в которое время не оставлю всевозможно убедить её оставить намерение следовать за мужем»15
2.3 Предписание Николая I
Николай I, разрешив женам декабристов ехать в Сибирь вслед за мужьями, вскоре понял, что поступил вопреки собственному мстительному замыслу — сделать так, чтобы Россия забыла своих мучеников, чтобы время и отдаленность их тюрьмы, отсутствие информации об их жизни стерли их имена из памяти народной. Женщины разрушили этот замысел, а точнее — умысел.
«Его величество, — пишет Мария Николаевна Волконская, — не одобрял следования молодых жен за мужьями: этим возбуждалось слишком много участия к бедным сосланным. Так как последним было запрещено писать родственникам, то надеялись, что этих несчастных скоро забудут в России, между тем как нам, женам, невозможно было запретить писать и тем самым поддерживать родственные отношения».
Закона, запрещающего жене быть со своим мужем, даже и осужденным как уголовный преступник, в те поры не было. Более того, в законе говорилось:
«Статья 222» Женщины, идущие по собственной воле, во все время следования не должны быть отделены от мужей и не подлежать строгости надзора».16
Однако Трубецкую от мужа отделили.
Иркутский губернатор Цейдлер получил от генерал-губернатора Восточной Сибири, тайного советника Лавинского, который в те дни находился в Петербурге, предписание, одобренное самим государем:
«Из числа преступников, Верховным уголовным судом к ссылке в каторжную работу осужденных, отправлены некоторые в Нерчинские горные заводы.
За сими преступниками могли последовать их жены, не знающие ни местных обстоятельств, ни существующих о ссыльнокаторжных постановлений и не предвидящие, какой, по принятым в Сибири правилам, подвергнут они себя участи, соединясь с мужьями в теперешнем их состоянии.
Местное начальство неукоснительно обязано вразумить их со всею тщательностью, с каким пожертвованием сопрягается такое их преднамерение, и стараться сколько возможно от оного предотвратить...
… Сообразив сие и, зная, что жены осужденных не иначе могут следовать в Нерчинск, как через Иркутск, я возлагаю особенное попечение Вашего превосходительства употребить все возможные внушения и убеждения к оставлению их в сем городе и к обратному отъезду в Россию».
Далее в предписании следуют пункты, те самые, которыми пытал Иван Богданович Цейдлер княгиню Трубецкую, а за ней и Волконскую, и Муравьеву, и всех других.
2.4 Иркутск продолжение
--PAGE_BREAK--
… Из давней тьмы выступает вечер 14 января 1827 года. Роковое четырнадцатое число. Месяц назад мысленно отметила она годовщину возмущения на Сенатской площади, возмущения, так преломившего судьбы близких ей людей, и Сергея судьбу, и её… Четвертый месяц уже живет она в чиновничьем этом городе, столице восточносибирской, которая могла бы показаться даже милой и приветливой при других обстоятельствах, но не сейчас… Сейчас круг за кругом, точно спирали Данкова ада идет нравственная пытка. Сперва её предупредили, что «… жены сих преступников, сосланных в каторжные работы, следуя за своими мужьями и продолжая супружескую связь, естественно сделаются причастными к их судьбе и потеряют, прежнее звание, то есть будут уже признаны не иначе, как жены ссыльнокаторжных, дети которых, прижитые в Сибири, поступят в казенные поселяне...».17Вот как! Одним пунктом официального предписания убиты и матери и дети!
«Ах, милостивый государь, Иван Богданович Цейдлер! Вам, ли несущему власть губернатора в краю каторги, не знать русских женщин. Я и не рассчитывала на другую судьбу. Хотя, по чести сказать, это жестоко. Это омерзительно и жестоко: император, который мстит женщинам и детям...»18
Странно, но когда ей зачитывали «отречения», она слышала как бы два голоса говорящих противоестественным жутким дуэтом. Да, это был голос Цейдлера, но словно бы говорил не он, а тот, другой, из Петербурга, из Зимнего дворца… Какое лицемерие, какое иезуитство: разрешить всемилостиво отправится в Сибирь, обнадежить, дать поверить в благородство и вдруг после тысяч таежных верст задержать, ставить условия одно страшнее другого, условия, о которых можно было сказать еще там, в начале пути...
И вот он, этот вечер 14 января.
Земля притихла. Идет медленный снег. Угомонилась наконец, и стала Ангара. Ещё неделю назад — и это зимой! — она поднялась на три с половиной аршина, вышла из берегов, затопила улицы Иркутска и все дымилась, все туманилась, застывая.
Княгиня пишет письмо. Тень от гусиного пера странно ломается на стыке стены с потолком. Вместе со снегом пришло нежданное успокоение, какого не знала она с того дня, как арестовали князя Сергея Петровича. Может быть, это не спокойствие, а предчувствие?...
«Милостивый государь Иван Богданович!
Уже известно Вашему превосходительству желание мое разделить участь Несчастного моего мужа, но, заметив, что Ваше превосходительство все старания употребляли на то, чтобы отвратить меня от такого моего намерения, нужным считаю письменно изложить Вам причины, препятствующие мне согласиться с Вашим мнением.
Со времени отправления мужа моего в Нерчинские рудники я прожила здесь три месяца в ожидании покрытия моря. Чувство любви к Другу...»
Она написала слово это — «Другу» — с приписной буквы, подчеркнув этим и бесконечное уважение к мужу, и веру в праведность его дела, и надежду на встречу с ним. В ней и в самом деле поднималось и росло ощущение, что вот сейчас, в тесной неуютной комнатке, при оплывшей свече, заканчиваются все её мучения.
«… Чувство любви к Другу заставила меня с величайшим нетерпением желать соединиться с ним; но со всем тем я старалась хладнокровно рассмотреть свое положение и рассуждала сама с собою о том, что мне предстояло выбирать. Оставляя мужа, с которым я пять лет была счастлива, возвратиться в Россию и жить там во всяком внешнем удовольствии, но с убитой душой, или из любви к нему, отказавшись от всех благ мира с чистой и спокойной совестью, добровольно предать себя унижению, бедности и всем неисчислимым трудностям горестного его положения в надежде, что, разделяя все его страдания, могу иногда с любовью своею хоть мало скорбь его облегчить? Строго испытав себя и удостоверившись, что силы мои душевные и телесные никак бы не позволили мне избрать первое, а ко второму сердце сильно влечет меня...»
Ровный, покойный свет свечи затрепетал вдруг, огонек заметался, забегал, словно рыжим мотыльком решил слететь с черной ниточки фитиля… Снег уже улегся было, но пришел ветер, закрутил белые спирали. Они ввинчивались в воздух — все выше, выше… Свеча оплывала, из комнаты уходило тепло, стало зябко. Трубецкая накинула на плечи шаль, сняла нагар — огонек загустел. Она подумала, что все это очень похоже на её жизнь.
Разве не свеча жизнь человеческая? Чистая, стройная, она ждет часа своего, с трудом загорается… потом пылает, трепещет, становится короче… Уже нет стройности, но есть другая красота — пышность украшений, заставший узор капель и струек… Потом все опадет, растает, и останется черный, неприютный уголек, тихий и покойный, как могильный камень.
Она отогнала грустные размышления и, чтобы вернуть твердость и мыслям и руке, стала вспоминать другие свечи — они тоже трепетали, и пламя на них металось, когда священник, венчая их с князем Сергеем Петровичем, напутствовал их святой молитвой...
Что-то в этом воспоминании оставило её, что-то очень важное. Воспоминания отступили, мысль прояснилась… Довод! Вот он, довод, точный довод, против которого не найдут возражений, уловок ни господин генерал Цейдлер, ни тот, чьими незримыми устами глаголет губернатор иркутский. Вот оно:
«Вот оно:
«Но если б чувства мои к мужу не были таковы, есть причины еще важнее, которые принудили бы меня решиться на сие. Церковь наша почитает брак таинством, и союз брачный ничто не сильно разорвать. Жена должна делить участь своего мужа всегда и в счастии и в несчастии, и никакое обстоятельство не может служить ей поводом к неисполнению священнейшей для неё обязанности. Страданье приучает думать о смерти: часто и живо представляется глазам моим тот час, когда, освободясь от здешней жизни, предстану пред великим судьею мира и должна буду отвечать ему в делах своих, когда увижу, каким венцом спаситель воздаст за претерпленное на земле, именно его ради, и вместе весь ужас положения несчастных душ, променявших царствие небесное на проходящий блеск и суетные радости земного мира. Размышления сии приводят меня в еще большее желание исполнить свое намерение, ибо, вспомнив, что лишение законами всего, чем свет дорожит, есть великое наказание, весьма трудное переносить, но в то же время мысль о вечных благах будущей жизни делает добровольное от всего того отрицанье жертвою сердцу приятною и легкою».
Теперь осталось завершить письмо: несколько любезных слов, уверенность в благородстве, надежда на исполнение просьбы, et cetera, et cetera...
« Объяснив Вашему превосходительству причины, побуждающие меня пребывать непреклонно в своем намерении, остается мне только просить Ваше превосходительство о скорейшем направлении меня, исполнив вам предписанное. Надежда скоро быть вместе с мужем заставляет меня питать живейшую благодарность к государю императору, облегчившему горе несчастного моего Друга, позволив ему иметь отраду в жене...»
Так!
« За сим поблагодарив Ваше превосходительство за доброе расположенье, Вами мне оказанное в бытность мою в Иркутске, и даже за старанья, Вами прилагаемые к удержанию меня от исполнения желания моего...»
Так!
«… от исполнения желания моего, ибо чувствую, что сие происходило из участия ко мне, прошу, Ваше превосходительство, принять уверенья в искренней и совершенной моей к Вам преданности, и остаюсь готовая к услугам Вашим
Княгиня Катерина
Трубецкая»
Через две недели, 29 января 1827 года, генерал-губернатор Восточной Сибири Лавинский получил донесение от иркутского губернатора Цейдлера:
«Секретно
Я имел честь донести Вашему Высокопревосходительству, что жена государственного преступника Трубецкого находится в Иркутске и по получении извещения, что преступники через Байкал переправлены, я ей, согласно Вашему предназначению, делал внушения и убеждения не отваживаться на такое трудное состояние, но она… в начале сего месяца прислала письмо ко мне, которое при сем в оригинале честь имею представить. По получении письма я ей сделал письменный отзыв с прописанием всех тех пунктов, которые к женам преступников относятся...
Выдав Трубецкой прогоны, разрешили выезд её и она отправилась за Байкал сего 20 января с прислугою из вольнонаемного человека и девушки… Гражданский губернатор Иван Цейдлер».
Лед на Байкале крепок и прозрачен. Нежно-голубые хрустальные глыбины светятся изнутри. Они громоздятся у берега, точно последняя грань между тем, что покидает она, и тем, к чему спешит. Какая холодная грань! Какая чистая грань!
Голос царя: Жены сих преступников… потеряют прежнее звание… дети, прижитые в Сибири, поступят в казенные заводские крестьяне...
Трубецкая: Согласна!
Голос царя: Ни денежных сумм, ни вещей многоценных взять им с собой… дозволено быть не может...
Трубецкая: Согласна!
Голос царя: Ежели люди, преступники, уголовные, коих за Байкалом множество, жуткие люди, погрязшие в пороках, надругаются над вами или же — не дай бог! — убьют, власти за то ответственности не несут...
Трубецкая: Согласна!
Царь умолкает. Она ступает на лед. Лошади закуржавели, копытят снег. Она садится в сани, ямщик закрывает полог, лошади делают первые неловкие шаги. Ничего, они ещё разойдутся… Ещё разойдутся...19
2.5 Нерчинск
… И вот она в Большом Нерчинском заводе — тогдашнем центре каторжного Забайкалья. Здесь догнала её Мария Николаевна Волконская. «Свидание было для нас большой радостью, — вспоминает она, — я была счастлива иметь подругу, с которой могла делиться мыслями; мы друг друга поддерживали… Я узнала, что мой муж находится в 12 верстах, в Благодатском руднике. Каташа, выдав вторую подписку, отправилась вперед, чтобы известить Сергея о моем приезде...»20, и далее Мария Николаевна рассказывает об этой «второй подписке», о новом унижении, которому их подвергли уже здесь, в Нерчинске». По выполнении различных несносных формальностей, Бурнашев, начальник рудников, дал мне подписать бумагу, по которой я соглашалась видеться с мужем только два раза в неделю в присутствии офицера и унтер-офицера, никогда не и приносить ему ни вина, ни пива, никогда не выходить из деревни без разрешения заведующего тюрьмой — и ещё какие-то другие условия. И это после того, как я покинула своих родителей, своего ребенка, свою родину, после того, как проехала 6 тысяч верст и дала подписку, по которой отказывалась от всего и даже от защиты закона, — мне заявляют, что я и на защиту своего мужа не могу более рассчитывать. Итак, государственные преступники должны подчиняться всем строгостям закона, как простые каторжники, но не имеют права на семейную жизнь, даруемую величайшим преступникам и злодеям. Я видела, как последние возвращались к себе по окончании работ, занимались собственными делами, выходили из тюрьмы; лишь после вторичного преступления на них надевали кандалы и заключали в тюрьму, тогда как наши мужья были заключены и в кандалах со дня приезда»21. продолжение
--PAGE_BREAK--
2.6 Благодатный рудник
Рудник Благодатный. Коротенькая улица вросших в землю бревенчатых домов, каменистая почва, местами прикрытая травой, голые, выстриженные сопки — лес сведен на пятьдесят верст вокруг, дабы не служил укрытием каторжникам, ежели вздумают бежать. Над всем этим убогим, нагим пейзажем высится усеченная пирамида горы Благодатки, изъеденная снаружи, выгрызенная внутри, в темных норах добывают здесь заключенные свинец с примесью драгоценного серебра.
Трубецкая и Волконская сняли малюсенькую избушку — два подслеповатых окна в улицу. С холодными — по-сибирски — сенями. Крытую дранью. Ляжешь головой к стене — ноги упираются в двери. Проснешься утром зимним — волосы примерзли к бревнам — между венцами ледяные щели.
Каторжная тюрьма. Разделенная на две неравные половины, она прятала в темной утробе своей по вечерам убийц, грабителей, разбойников — им была отдана половина побольше, государственным преступникам была отведена половина потеснее, но и этого было мало: внутри помещение «князей», как их называли сибиряки, дощатыми перегородками поделили на малые каморки без света. В одной из них помещены были Трубецкой, Волконский, и Оболенский, и, чтобы этот третий имел место для сна, приколотили для него нары вторым этажом — над Турецким.
Старожил Сибири П. И. Першин приводит рассказ достоверного свидетеля, горного инженера Фитингофа, служившего в те поры на руднике Благодатном:
«В то время горным начальником был Бурнашев, человек строгий до грубости и боязливый до трусости. Такие ссыльные его очень беспокоили, и он не знал, как с ними быть и как поступать. Если им дать послабление, не использовать буквально инструкцию, гласившую употреблять их на тяжелую рудничную работу, то он может жестоко поплатиться своей карьерой. Как быть? Надо выполнить инструкцию — значит их отправить прямо в подземелье, в рудники, ручным способом, киркою и молотом, добывать руду при свете мерцающих свечных сальных огарков. Бурнашев так и поступил. Каждый день, не ленясь, спускался он в рудники и осведомлялся о производительности работ «каторжников».
— Черт знает, что делать с этими сиятельными каторжниками, — горевал Бурнашев. — С одной стороны, гласит инструкция, держать из без всяких послаблений, в строгости, занимать в рудниках тяжелыми работами, а с другой — заботиться об их здоровье. Как тут быть? — несколько раз повторил Бурнашев. — Если б не этот последний пункт, то я бы их скоро вывел в расход».
Камеры были тесны, на работу водили в кандалах, пища была более чем скудной, приготовлена ужасно. Тюрьма кишела клопами, казалось, из них состояли и стены, и нары, и потолки; зуд в теле был постоянным и невыносимым. Невольники добывали скипидар, смазывали им тело, но это помогало лишь на короткий срок, от скипидара облезала кожа, а клопы с новой силой набрасывались на несчастного. Волконская и Трубецкая, возвращаясь из тюрьмы после короткого свидания с мужьями, должны были немедленно вытряхивать платье.22Можно представить, каким событием, каким счастьем бы для заключенных приезд двух отважных женщин. Княгини объединили всех восьмерых узников в товарищескую семью, проявляя ко всем внимание и заботу. Во всем отказывая себе, они покупали ткани в Нерчинске и шили, как могли, одежду заключенным, ибо в руднике, в тесном и темном забое, трудно было сохранить её, не порвать. Они организовали обеды для декабристов, во всем отказывая себе.
«У Каташи, — пишет Волконская,- не осталось больше ничего. Мы ограничили свою пищу: суп и каша — вот наш обыденный стол; ужин отменялся, Каташа, привыкшая к изысканной кухне отца, ела кусок черного хлеба и запивала его квасом. За таким ужином застал её один из сторожей тюрьмы и передал об этом её мужу. Мы имели обыкновение посылать обед нашим; надо было чинить их белье. Как сейчас вижу перед собой Каташу с поваренной книгой в руках, готовящую для них кушанья и подливы. Как только они узнали о нашем стесненном положении, они отказались от нашего обеда; тюремные солдаты, все добрые люди, стали на них готовить. Это было весьма кстати».
Но главным для узников было все же не столько облегчение их физических мук, сколько облегчение мук нравственных. С приездом героических женщин разлетелась задуманная Николаем I отторженность декабристов от мира. Женщины стали прилежными секретарями для всех восьмерых. Декабристам была запрещена личная переписка, Трубецкая и Волконская сообщали их родным о жизни на руднике, о каждом из заключенных, пересказывали их просьбы и приветы своими словами, якобы от своего лица. А письма эти, долетев сквозь руки Нерчинского, иркутского, тобольского, петербургского начальства, коему предписано было письма сии вскрывать и прочитывать, до России, попав наконец в руки адресатов, распространялись, переписывались для друзей дома и родственников, рассылались в копиях, а стало быть, будили память и сочувствие, ободряли других жен декабристов, собиравшихся в далекий путь.
«Прибытие этих двух высоких женщин, — пишет Оболенский, — русских по сердцу, высоких по характеру, благодетельно подействовало на нас всех; с их прибытием у нас составилась семья. Общие чувства обратились к ним, и их первою заботою были мы же: своими руками шили они нам то, что казалось необходимым для каждого из нас; остальное покупалось ими в лавках; одним словом, то, что угадывает по инстинкту любви, этого источника всего высокого, было ими угадано и исполнено; с их прибытием и связь наша с родными и близкими сердцу получила то начало, которое потом уже не прекращалось, по их родственной почтительности доставлять родным те известия, которые могли их утешить при совершенной неизвестности о нашей участи. Но как исчислять все то, чем мы им обязаны в продолжении стольких лет, которые ими были посвящены попечению о своих мужьях, — а вместе с ними и об нас? Как не вспомнить и импровизированные блюда, которые приносились нам в нашу казарму Благодатского рудника — плоды трудов княгинь Трубецкой и Волконской, в которых их теоретическое знание кухонного искусства было подчинено совершенному неведению применения теории к практике. Но мы были в восторге, и нам все казалось таким вкусным, что едва ли хлеб, недопеченный княгиней Трубецкой, не показался бы нам вкуснее лучшего произведения первого петербургского булочника».
Трубецкая виделась с мужем два раза в неделю — в тюрьме, в присутствии офицера и унтер-офицера они не могли передать друг-другу и тысячной доли того, что чувствовали. В остальные дни княгиня брала скамеечку, поднималась на склон сопки, откуда был виден тюремный двор, — так ей удавалось порой хоть издали посмотреть на Сергея Петровича.
«Заключенных всегда окружали солдаты, так что жены могли их видеть только издали, — пишет жена декабриста Полина Анненкова. — Князь Трубецкой срывал цветы на пути своем, делал букет и оставлял его на земле, а несчастная жена подходила поднять букет только тогда, когда солдаты не могли этого видеть.
… Таким образом, они провели почти год в Нерчинске, а потом были переведены в Читу. Конечно, в письмах своих к родным они не могли умолчать ни о Бурнашеве, не о тех лишениях, каким подвергались, и, вероятно, неистовства Бурнашева были поняты не так, как он ожидал, потому что он потерял свое место...»
Действительно, у правительства возникла идея собрать декабристов-каторжан в одно место, чтобы уменьшить их революционизирующее влияние на местное население и на каторжников-уголовников. Таким местом была выбрана стоящая на высоком берегу реки Ингоды деревушка Чита. 11 сентября 1827 года, опередив на два дня мужей своих, Трубецкая и Волконская въехали в Читу.
2.7 Чита
Была когда-то в Чите улица с непривычным названием — Дамская. Теперь название сменили. Между тем эта улица, основанная женами декабристов, дала серьезный экономический толчок деревушке в восемнадцать домов. Эта улица стала своеобразным духовным центром Сибири — сюда приходили письма и книги из России, отсюда исходила вся информация о жизни декабристов в Сибири — теперь уже не восьми человек, а ото всех, собранных по крышу читинского острога, писали жены декабристов друзьям и близким. Александра Муравьева, Полина Анненкова, Елизавета Нарышкина, Александра Ентальцева, чуть позже — Наталья Фонвизина, Александра Давыдова… Но так как среди заключенных более всего знакомых было у Трубецкой и Волконской, на их долю выпала самая большая работа — иногда они отсылали по десятку писем в день.
Ежедневно они ходили к забору острога, сквозь щели в плохо пригнанных бревнах можно было перекинуться словцом, подбодрить, передать весточку из Петербурга или Москвы. Екатерина Ивановна устраивала, как шутили женщины, «целые приемы»: она сидела на скамеечке, принесенной из дому, ибо, будучи полноватой, уставала подолгу стоять, и поочередно беседовала с узниками. Солдаты пытались помешать таким «незаконным» свиданиям, какой-то ретивый служака в административном рвении ударил даже Трубецкую кулаком. Это вызывало столь решительное негодование дам, что комендант Станислав Романович Лепарский вынужден был принять меры к подчиненном}, извиниться перед княгиней. Потом привыкли к этим «посиделкам», а со временем, стараниями Лепарского, семейных начали ненадолго отпускать к женам, хотя и под присмотром офицеров.23
В то же самое время, после того, как был раскрыт заговор в Зарентуйском руднике, дальнейшее пребывание декабристов в читинском остроге стало небезопасным. Поэтому среди забайкальских гор, в Петровском заводе, строили взамен временно приспособленного читинского новый острог. Бурнашев начал было строительство в Акатуе — на этом руднике располагалась самая беспощадная, безвозвратная тюрьма Забайкалья, но генерал Лепарский нашел климат Акатуя убийственным для узников и перенес новое место пребывания декабристов. К несчастью, долина, показавшаяся ему нарядной солнечной, была выбрана с горы — сочная привлекательнейшая зелень оказалась болотом.
Три года в Чите. Три года в замкнутом круге общения, в непрестанных переживаниях за судьбу мужей, их товарищей, которые так теперь не походили на тех блестящих молодых людей высшего света, какими встречала она их ещё совсем недавно на приемах у своего отца. Они обросли бородами, были одеты странно, чаще всего в одежду собственного покроя и производства, сшитую из случайной ткани или выцветших одеял. Полина Аненнкова описывает встречи Трубецкой с Иваном Александровичем Анненковым, которого она увидела первым, въезжая в Читу:
«… Он в это время мел улицу и складывал сор в телегу. На нем был старенький тулуп, подвязанный веревкою, и он весь оброс бородой. Княгиня Трубецкая не узнала его и очень удивилась, когда ей муж сказал, что это тот самый Анненков, блестящий молодой человек, с которым она танцевала на балах её матери, графини Лаваль».24
2.8 Петровка
Вечер. Екатерина Ивановна сидит за дощатым, чисто выскобленным и вымытым столом, напротив неё — Волконская. Обе пишут. Послание Трубецкой не к родным, не к друзьям. Она в который раз обращается к человеку казенному, к шефу жандармов Бенкендорфуу. О чем она его просит на этот раз?..
Неяркая свеча мигает — мошка мельтешит над языком пламени. Летний ветер, теплый, но отрывистый, взбивает пыль, бросает её пригоршнями в окно.
За тонкой переборкой постанывает во сне их третья подруга — Александра Ентальцева — ей нездоровиться.
Трубецкая пишет:
«… Позвольте мне присоединиться к просьбе других жен государственных преступников и выразить желание жить вместе с мужем в тюрьме».
И думает про себя: «Боже, до чего же ты дошла, Россия Николая, ежели женщина должна воевать за право жить в тюрьме!». продолжение
--PAGE_BREAK--
Разрешение было получено незадолго до перехода на новое местожительство в Петровский завод, или как его называли кратко — Петровка...
«Эта жизнь, — писала Екатерина Ивановна матери уже из Петровского завода, — которую нам приходилось выносить столько времени, нам всем слишком дорого стоила, чтобы мы вновь решились подвергнуться ей; это было свыше наших сил. Поэтому мы все находимся в остроге вот уже четыре дня. Нам не разрешили взять с собой детей, но если бы даже позволили, то все равно это было бы невыполнимо из-за местных условий строгих тюремных правил.… Если позволите, я опишу вам наше тюремное помещение. Я живу в очень маленькой комнатке с одним окном, на высоте сажени от пола, выходит в коридор, освещенный так же маленькими окнами. Темь в моей комнате такая, что мы в полдень не видим без свечей. В стенах так много щелей, отовсюду дует ветер, и сырость так велика, что пронизывает до костей».
«Так начался в Петровке длинный ряд годов безо всякой перемены в нашей участи», — пишет Волконская.
Был в Иркутске купец по фамилии Белаголовый. Человек деловой, самостоятельный в размышлениях о жизни, много ездящий в целях коммерции, он, вопреки установившемуся некоему отчуждению горожан от декабристов, вышедших на поселение, отдал двух сыновей своих на обучение изгнанникам — купец понимал: высокая культура, обширные знания, которыми владеют декабристы, не только помогут в образовании детей, но разовьют из души, разбудят их чувства, привьют благородство. И умный купец не ошибся. Его сыновья выросли достойными людьми, а один из них — Николай Андреевич Белоголовый — стал замечательным врачом-гуманистом, был другом и биографом великого Боткина, доктором, человеком, оставившим приметный след в русской культуре. Ему мы обязаны книгой воспоминаний, в ней немало страниц посвящено его первым учителям. Между прочим, ему принадлежат замечательные слова о женах декабристов:
«Нельзя не сожалеть, что такие высокие и цельные по своей нравственной силе типы русских женщин, какими были жены декабристов, ни нашли до сих пор ни должной оценки, ни своего Плутарха, потому что если революционная деятельность декабристов-мужей по условиям времени, не допускает нас относиться к ним с совершенным объективизмом и историческим беспристрастием, то ничто не мешает признать в их женах такие классические образцы самоотверженной любви, самопожертвования и необычайной энергии, какими вправе гордится страна, вырастившая их, образцы которых без всякого зазора и независимо политической тенденциозности могли бы служить в женской педагогии во многих отношениях примерами для будущих поколений. Как не почувствовать благоговейного изумления и не приклониться перед этими молоденькими и слабенькими женщинами, когда они, выросшие в холе и в атмосфере столичного большого света, покинули, часто наперекор советам своих отцов и матерей, весь окружающий их блеск и богатство, порвали со всем своим прошлым, с родными и дружескими связями и бросились, как в пропасть, в далекую Сибирь, с тем, чтобы разыскать своих несчастных мужей в каторжных рудниках и разделить с ними их участь, полную лишений и бесправия ссыльнокаторжных, похоронив в сибирских тундрах свою молодость и красоту! Чтобы ещё более оценить величину подвига Трубецкой… надо помнить, что все это происходило в 20-х годах, когда Сибирь представлялась издали каким-то мрачным, ледяным адом, откуда, как с того света, возврат был невозможен и где царствовал произвол...»25
2.9 Перемены
В 1839 году закончился срок каторги декабристам, осужденным по первому разряду. Но испытания их на этом не разрешились. Царь не выпускал их из Сибири. Их разметали по зауральской земле — в Якутию и на Енисей, в Бурятию, в Тобольск, Туринск, Ялуторовск...
Семья Трубецких поселилась в Оёке — небольшом селе близ Иркутска. Вместе с ними и в соседних селах вокруг стольного града Восточной Сибири жили Волконские, Юшневские, братья Борисовы, братья Поджио, Никита Муравьева и многие другие.
«Двумя главными центрами, — пишет Белоголовый, — около которых группировались иркутские декабристы, были семьи Трубецких и Волконских, так как они имели средства жить шире и обе хозяйки — Трубецкая и Волконская своим умом и образованием, а Трубецкая — и своей необыкновенной сердечностью, были как бы созданы, чтобы сплотить всех товарищей в одну дружескую колонию; присутствие же детей в обеих семьях вносило ещё больше оживления и теплоты в отношениях».
И далее:
« В 1845 году Трубецкие… жили ещё в Оёкском селении в большом собственном доме. Семья их тогда состояла, кроме мужа и жены, из трех дочерей — старшей, уже взрослой барышни, двух меньших прелестных девочек, Лизы — 10 лет и Зины — 8 лет и только что родившегося сына Ивана. Был у них ещё раньше сын Лев, умерший в Оёке в 9-летнем возрасте, общий любимец, смерть которого долго составляла неутешное горе родителей, и только появление на свет нового сына отчасти вознаградило их в этой потере. Сам князь Сергей Петрович был высокий, худощавый человек с некрасивыми чертами лица, длинным носом, большим ртом… держал он себя чрезвычайно скромно, был малоразговорчив. О княгине же Екатерине Ивановне… помню только, что она была небольшого роста, с приятными чертами лица и большими кроткими глазами, и иного отзыва о ней не слыхал, как вот, что это была олицетворенная доброта, окруженная обожанием не только своих товарищей по ссылке, но и всего оёкского населения, находившего у неё всегда помощь словом и делом. Князь тоже был добрый человек, а потому мудреного ничего нет, что это свойство перешло по наследству и к детям, и все они отличались необыкновенной кротостью. В половине 1845 года произошло открытие девичьего института Восточной Сибири в Иркутске, куда Трубецкие в первый же год открытия поместили своих двух меньших дочерей, и тогда же переселились на житье в город, в Знаменское предместье, где купили себе дом».26
К этому времени переменился в Иркутске генерал-губернатор. На эту должность назначен был Николай Николаевич Муравьев, человек более прогрессивный и более либеральный, чем его предшественники (впоследствии он получил приставку к фамилии — Амурский — за деятельность свою по освоению востока). Он счел возможным бывать в домах декабристов, помогал устроить в обучение детей, благодаря ему семьи Волконских и Трубецких перебрались в Иркутск. Вскоре две старшие дочери Трубецких вышли замуж — старшая за кяхтинского градоначальника Ребиндера, который некоторое время до этого был начальником Петровского завода, вторая — за сына декабриста Давыдова, давнего приятеля Пушкина, а меньшая — помолвлена с чиновником Свербеевым, служившим при генерал-губернаторе.
Сергей Петрович затеял отстроить дом поближе к центру города. Он сам рисовал чертеж этого деревянного особняка, похожего на старинные северные дома, с выдававшимися, украшенными резным фризом мезонином-лоджией, с анфиладой комнат, с камином...
В новый дом переселились в 1854 году, уже без Екатерины Ивановны.
Её сразила тяжелая болезнь. Глубокая душевная усталость, простуда, тяготы бесконечных дорог и переселений, тоска по родине и родителям, смерть детей — вмиг сказалось все, что перенесла эта удивительная женщина, умевшая в самые трудные минуты жизни оставаться внешне спокойной, жизнерадостной.
«Дом Трубецких, — вспоминает Белоголовый, — со смертью княгини стоял как мертвый; старик Трубецкой продолжал горевать о своей потере и почти негде не показывался; дочери его все вышли замуж, сын же находился пока в возрасте подростка».27
В 1856 году новый царь — Александр-П — издал манифест. Один из его пунктов имел отношение к декабристам: через тридцать бесконечных сибирских лет им милостиво разрешалось выехать в Россию, разрешалось с ограничениями — все же! — с оговорками, но разрешалось.
«Когда Трубецкой уезжал, — рассказывал старый иркутянин Волков, -провожало его много народу. В Знаменском монастыре, где погребены его жена Екатерина Ивановна и дети, Трубецкой остановился, чтобы навсегда проститься с дорогой для него могилой. Лишившись чувств, Трубецкой бы посажен в возок и отбыл навсегда из Сибири, напутствуемый благими пожеланиями провожающих».28
После амнистии князь переселился в Киев, где жила в ту пору старшая дочь, потом немного пожил в Одессе, переехал в Москву… Всюду было ему неуютно, пустота в душе не восполнялась.
22 ноября 18650 года, через шесть лет после смерти жены, он скончался в Москве. Перед смертью Трубецкой писал воспоминания — их выразительные и чистые строки оборвались на полуфразе...
Заключение
Женщины-декабристки многое сделали в Сибири, Прежде всего они разрушили изоляцию, на которую власти обрекли революционеров. Николай I хотел всех заставить забыть имена осужденных, изжить их из памяти. Но вот приезжает Александра Григорьевна Муравьева и через тюремную решетку передает И.И. Пущину стихи его лицейского друга Александра Пушкина. Стихотворные строки «во глубине сибирских руд» рассказали декабристам о том, что они не забыты, что их помнят, им сочувствуют. Родные, друзья пишут узникам. Им же запрещено отвечать (право на переписку они получали только с выходом на поселение). В этом сказался все тот же расчет правительства на изоляцию декабристов. Этот замысел разрушили женщины, связавшие заключенных с внешним миром. Они писали от своего имени, копируя иногда письма самих декабристов, получали для них корреспонденцию и посылки, выписывали газеты и журналы.
Каждой женщине приходилось писать десять, а то и двадцать писем в неделю. Нагрузка была столь весомой, что не оставалось времени иногда написать собственным родителям и детям.
Находясь в Сибири, женщины вели непрестанную борьбу с петербургской и сибирской администрацией за облегчение условий заключения.
Женщины умели поддержать павших духом, успокоить возбужденных и расстроенных, утешить огорченных. Естественно, что сплачивающая роль женщин увеличилась с появлением семейных очагов (с тех пор, как женам разрешили жить в тюрьме), а затем и первых «каторжных» детей — воспитанников всей колонии.
Разделяя судьбу революционеров, отмечая каждый год вместе с ними «святой день 14 декабря», женщины приближались к интересам и делам своих мужей (о которых не были осведомлены в прошлой жизни), становились как бы их соучастниками. «Вообрази, как они мне близки, — писала М. К. Юшневская из Петровского завода, — живем в одной тюрьме, терпим одинаковую участь и тешим друг друга воспоминаниями о милых, любезных родных наших».29
Прошло много лет, но мы не перестаем восхищаться величием их любви бескорыстной душевной щедростью и красотой.
«Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории»,- сказал современник декабристок, поэт П.А.Вяземский, узнав об их решении30.
Как упоминалось выше, первой женщиной, решившейся на крайне серьезный шаг была Екатерина Трубецкая. Именно поэтому я решила посвятить свою работу её образу. Однако делая вывод невозможно не затронуть те многочисленные женские судьбы, обладатели которых последовали примеру Екатерины Трубецкой и совместными усилиями, в высшей степени проявляя широту русской души, помогли мужьям пережить худшие моменты в их жизни. Хотелось бы завершить свою работу словами Марка Сергеева, написавшего книгу, посвященную женам декабристов «Подвиг любви бескорыстной»: «… Духовная красота остается красотой и в отдаленности времен, и обаятельный образ женщины второй четверти прошлого столетия сияет и теперь в немеркнущем блеске прежних дней...».31 продолжение
--PAGE_BREAK--
Список использованных источников и литературы
Источники
1.Басаргин Н.В. Воспоминания, рассказы, статьи. — Иркутск: Восточно-Сибирское кн. изд-во, 1988
2.Белоголовый Н.А. Из воспоминаний сибиряка о декабристах. // Русские мемуары. Избранные страницы. — М.: Правда, 1990
3.Гессен А.И. Во глубине сибирских руд… Декабристы на каторге и в ссылке. Документальная повесть. — Мн, 1978.
4.Форш. З.О. России верные сыны; Серия книг «История Отечества»; Воспоминания, записки, письма; «Молодая гвардия», Москва 1988г.
Литература
1.Алпатов М.В. Александр Иванов. В 2 т. – М., 1956
2. Герцен А.И. О развитии революционных идей в России//Собр. Соч.: В 30 т. — М., 1956 Т.
3. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. В 5 т. – М., 2007 – т. 3
4. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. — СПб., 1896-1903. Ч.1
5. Восстание декабристов Нечкина М.В. Восстание декабристов Т. 1. — М.: Наука 1984
Интернет-ресурсы
Волконская М. Н. Записки // decemb.hobby.ru – Виртуальный музей декабристов