Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!
Я близ тебя, мой кнут тяжел,
Я сам тружусь, и ты работай!
Строки, взятые как эпиграф, были написаны Брюсовым в 1902 году, когда вся читающая Россия видела в нем лидера русского символизма, истинно декадентского поэта. Однако в этих строках мечта, долженствующая по расхожим канонам декаданса парить, прорываться в иррациональное, ловить уходящие, ускользающие образы, обращается в тяжко влекущего свой груз вола.
Русский символизм был прочно связан в читательском представлении с визионерством, неустойчивостью и туманностью чувств, мнений, красок, со стремлением уловить нечто запредельное, с мистицизмом. У Брюсова можно встретить немало стихов, казалось бы отвечающих таким представлениям, стихов, где поэтизируется одиночество, отъединенность человека в людском море, духовная опустошенность. Но даже в первые годы творческого пути у него нередки стихи о “молодой суете городов”, ему свойственна четкая картинность, фламандская живописность в передаче жизненных впечатлений и исторических образов.
Этот контраст, соединение, казалось бы несоединимых черт представляет собой одну из особенностей брюсовской поэзии и его творческого пути. Быть может , никто из русских поэтов столь быстро и остро не почувствовал бесперспективность символизма, ограниченность его литературной программы; но именно Брюсова критика нарекла классиком символизма. Причем это суждение держалось и тогда, когда символизм был давно мертв, сообщество поэтов, его исповедовавших, распалось, а сам Брюсов четко объяснил свое отношение к нему и причины перехода на иные литературные позиции. Правда, Брюсов давал немало оснований для подобных утверждений. Обращаясь к новым темам, властно раздвигая горизонты поэтического творчества, открывая новые возможности стиха, он в то же время оставался адептом тех учений, от которых сам же уходил...
Три с небольшим десятилетия продолжалась его творческая жизнь. Брюсов умер, когда ему едва минуло пятьдесят лет. За эти относительно короткие годы он прошел необычайно яркий путь. Один из самых рьяных участников разного рода декадентских изданий и манифестаций, он позже сближается с М.Горьким, после революции открыто переходит на сторону победившего народа, не только принимает совершившийся исторический поворот, но становится одним из активных строителей новой жизни, вступает в Коммунистическую партию, ведет большую работу по организации издательского дела, подготовке литературных жанров, налаживанию литературной жизни в молодой Советской стране.
Есть нечто общее, что соединяло между собой все этапы творческого пути этого выдающегося писателя. Убежденность в неумирающей ценности завоеваний человеческого духа , вера в силу человека, уверенность в его способности преодолеть все сложности жизни, разгадать все мировые загадки, решить любые задачи и построить новый мир, достойный человеческого гения,- неизменно одушевляли Брюсова. Он оставался верен этим представлениям- не только как содержательной, сюжетной линии творчества , но как позиции, точке зрения на историю и современность - оставался верен всю свою жизнь.
Валерий Яковлевич Брюсов родился 1 (13) декабря 1873 года в Москве, в купеческой семье среднего достатка. Позднее он писал: ” Я был первым ребенком и явился на свет, когда еще отец и мать переживали сильнейшее влияние идей своего времени. Естественно, они с жаром предались моему воспитанию и притом на самых рациональных основах... Под влиянием своих убеждений родители мои очень низко ставили фантазию и даже все искусства, все художественное”. В автобиографии он дополнял: “С младенчества я видел вокруг себя книги (отец составил себе довольно хорошую библиотеку) и слышал разговоры об “умных вещах”.. От сказок, от всякой “чертовщины” меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению... Я... не читал ни Толстого, ни Тургенева, ни даже Пушкина; изо всех поэтов у нас в доме было сделано исключение только для Некрасова, и мальчиком большинство его стихов я знал наизусть.”
Детство и юношеские годы Брюсова не отмечены чем-либо особенным. Гимназия, которую он окончил в 1893 году, все более глубокое увлечение чтением, литературой. Потом историко-филологический факультет Московского университета. Десяти-пятнадцатилетним подростком он пробует свои силы в прозе, пытается переводить античных и новых авторов. “Страсть.. моя к литературе все возрастала,- вспоминал он позже.- Беспрестанно начинал я новые произведения. Я писал стихи, так много, что скоро исписал толстую тетрадь Poesie, подаренную мне. Я перепробовал все формы- сонеты, тетрацины, октавы, триолеты, рондо, все размеры. Я писал драмы, рассказы, романы... Каждый день увлекал меня все дальше. На пути в гимназию я обдумывал новые произведения, вечером, вместо того чтобы учить уроки, я писал.. У меня набирались громадные пакеты исписанной бумаги”.
Все более ясным становилось желание целиком посвятить себя литературному творчеству. К гимназическим годам относятся и его первые выступления в печати, в том числе и такой характерный случай. Поместив в “Листке объявлений и спорта” небольшую заметку без подписи, Брюсов в другом журнале выступил под псевдонимом с возражением на свою же статью. Он намеревался и дальше продолжить эту полемику с самим собой, но отказался издатель. Эта первая, еще полудетская мистификация явилась своеобразной прелюдией к тем развернутым мистификациям будущих лет, когда он создавал несуществующих поэтов, публиковал стихи под столь разными и причудливыми псевдонимами, что исследователи и поныне спорят об их авторстве.
Весной 1894 года вышла из печати тоненькая книжка стихов под названием “Русские символисты”. За ней еще две такие же тонкие тетрадки. Стихи и переводы, помещенные в них, были подписаны самыми разными именами. Создавалось впечатление, что выступает большая группа новых поэтов. В действительности большинство стихотворений принадлежало одному Брюсову. Даже обращение к желающим участвовать в данных сборниках с просьбой направлять свои произведения “Владимиру Александровичу Маслову. Москва. Почтамт”, которым завершалось предисловие “От издателя” в первом выпуске, тоже было своего рода мистификацией. Под этим именем скрывался сам Брюсов.
Появление сборников было воспринято как литературный курьез. Посыпались рецензии, критические статьи, шутки, пародии. Рецензент “Нового времени”, к примеру, гаерничал, рассуждая, что эти произведения доставят удовольствие только тем, ”кто не прочь расширить селезенку здоровым смехом”.
В следующем, 1895 году вышел сборник “Шедевры”, подписанный полным именем автора. В 1897 году появилась книга новых стихов “Это-я”. Стихи этих сборников, так же как и “Русских символистов”, ошеломляли своей необычностью, дразнили воображение непривычными образами и даже пугали читателя. То его убеждали, что любовь - это “палящий полдень Явы”, то приглашали мечтать “о лесах криптомерий” или разделить утверждения автора о ненависти к родине и любви к некоему “идеалу человека”. Но за этими внешними эффектами и эпатажем, за присутствовавшим в определенной мере стремлением вызвать литературный скандал, вырисовывалось нечто серьезное и глубокое.
Конечно, за строками о журчащей Годавери не было никакой реальной Индии. Это была чистая условность. Пряная экзотичность подобных образов служила прежде всего резким противопоставлением господствовавшим канонам слащавости, поэтической сглаженности и красивости. Известно объяснение популярных строк, вызвавших в то время немало иронических комментариев:
Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаной
На эмалевой стене.
По этому объяснению: латуни - комнатные пальмы, чьи резные листья отражались по вечерам на кафельном зеркале печки в комнате Брюсова. То же самое и о месяце, который в этом стихотворении оказывается по соседству с луной. Здесь, по словам жены Брюсова , подразумевался большой фонарь, горевший напротив его комнаты. Вполне возможно, что толчками к созданию этих образов послужили именно эти житейские впечатления. Но важно здесь другое- стремление Брюсова придать вещественность этим преходящим впечатлениям, четко их зафиксировать, сообщить зыбким и неясным чувствами ощущениям особую рельефность. Также и любовные стихи этих сборников, наполненные ошарашивающими сравнениями и уподоблениями, их яркие и странные картины служили тому , чтобы раскрыть силу человеческого чувства, богатство страстей и желаний человека. Брюсов писал “Моя любовь- палящий полдень Явы” вовсе не потому, что испытывал какую-то особую, ни на что не похожую испепеляющую страсть. Он стремился подчеркнуть этим право человека на такую любовь, на такое чувство.
В “завете”, обращенном к “юному поэту”: “Никому не сочувствуй, сам же себя полюби беспредельно”,- читается не только последовательная эгоцентричность, не только противопоставление себя миру, но и требование внимания к человеческому духу, к внутренней жизни, интересам и желаниям человека.
За внешним стремлением эпатировать публику, поразить ее экзотичностью не то чтобы образов, а больше строк и выражений рисовать другое- неприятие мира унылого бытия, мещанского благополучия, вялого либерализма. Поэту мог видится в этом протест против условий жизни, гнетущих человека, душащих и уродующих его, против всевластных норм мещанского комфорта и жизненного благополучия.
Разумеется, здесь вполне реальная опасность. Опасность эстетизации, превращения дерзостных вызовов общественному мнению в комфортный элемент этого же общественного мнения, когда подобные “вызовы” становились привычными для буржуазных нравов и воззрений. История русского декаданса, когда лет через десять-пятнадцать после возникновения явно обнаружилась и его творческая бесперспективность и то, что он в высшей степени устраивает то самое общество, субъективным протестом против которого он был в определенной степени рожден, четко это подтверждает. Правда, понимания этого у юноши Брюсова еще, естественно, не было.
Есть еще одна характерная грань в юношеских стихах Брюсова. Составляя уже зрелым поэтом свой сборник “Юношеское”, который в свое время не увидел света, потому что у его автора не хватило денег на издание, Брюсов открыл его быстро ставшим популярным “Сонетом к форме”:
Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка.
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.
Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как на небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе.
Слова об “отточенной и завершенной фразе” стали для Брюсова своего рода credo его литературной деятельности. Уже в юношеских стихах видно стремление к почти математической выверенности стихотворных строк, стремление использовать все известные размеры и системы просодии. Он пытается даже, взяв в качестве образца опыты древнеримских лириков, создавать однострочные стихотворения. Таково знаменитое “О, закрой свои бледные ноги”. В брюсовских тетрадях тех лет можно найти еще примеры подобных стихов. Он с полной серьезностью относился к этим попыткам, оправдывая их не только историческим опытом, но и тем, что “идеалом для поэта должен быть один такой стих, который сказал бы душе читателя все то, что хотел сказать ему поэт...”. Брюсов пробует писать стихи в духе японского и китайского стихосложения, активно разрабатывает новые примы версификации, пытается применить в русском стихе то новое, что вводили во Франции Бодлер, Верлен и Малларме.
В первых сборниках Брюсова ясно слышны отзвуки многих французских поэтов второй половины XIX века. В них звучат демонические темы Бодлера, напевные медитации Верлена, вызывающая раскованность Рембо. Многое было взято Брюсовым и из их эстетических программ. Свою зависимость от французских символистов Брюсов не скрывал. Эти воздействия совмещаются с влиянием Г.Гейне, сказывающимися в иронических интонациях, эмоциональности, подчеркнутом протесте против ханжества.
Брюсов довольно быстро почувствовал ограниченность своих первых поэтических шагов. “Нет! не читай этих вымыслов диких”,- обращается он к читательнице своей первой книги. Потом повторяет: ”Мои прозрения были дики”. В “Me eum esse” у него возникает тема одиночества, горькое ощущение отсутствия контакта с окружающими.
Хотя он по-прежнему провозглашает:
Я не знаю других обязательств,
Кроме действенной веры в себя,-
но все чаще начинает говорить о невозможности человеческой духовной близости из-за характера жизненных условий. “В безжизненном мире живу”,- замечает он в одном из стихотворений. Эта тема безжизненного мира начинает развиваться все полнее и полнее. Его лирический герой- все чаще прохожий, одинокий путник, никому и ничему не нужный человек. Слова “бродить”, “брести” становятся одними из самых любимых.
Эта горестная нота одиночества, бродяжничества, бесприютности иногда приобретает очертания жуткие:
Мне снилось: мертвенно-бессильный,
Почти жилец земли могильной,
Я глухо близился к концу.
И бывший друг пришел к кровати
И, бормоча слова проклятый,
Меня ударил по лицу.
Нет ничего в мире, что может поддержать человека, примирить его с жизнью, даже друг на пороге могилы оказывается врагом. Кругом враги. Конечно, Брюсов еще не видел социальных причин распадения людских связей, источников отчуждения, но само обращение к этой теме,- и не в виде слезливых сетований надсоновского характера, а как мужественное и суровое признание бесчеловечности жизненных обстоятельств, - говорило о потенциальных возможностях его таланта.
Первые авторские сборники Брюсов выпускал еще будучи студентом Московского университета. В 1899 году он заканчивает его и начинает сотрудничать в журнале “Русский архив”. Это был историко-литературный журнал, на страницах которого впервые увидели свет многие замечательные документы отечественной истории. Четырехлетняя работа Брюсова в журнале отвечала одной из самых коренных особенностей его творческого склада - глубокому интересу к накопленной человеческой культуре. По существу, здесь началась работа Брюсова в области истории русской литературы. Все последующие годы он не оставлял историко-литературных занятий. Это значительная и важная часть его наследия. С необычайной скрупулезностью Брюсов исследовал мельчайшие детали стиля многих писателей, обстоятельства возникновения тех или иных произведений. Он внимательно следил за специальными изданиями, посвященными истории русской поэзии и был их взыскательным критиком. Дарование Брюсова- историка русской и европейской литературы, особенно поэзии, видно в его многочисленных статьях о новых и старых поэтах. Брюсов был одним из ведущих специалистов в этой области; и под конец жизни с полным основанием писал: “Сейчас я чувствую себя сведущим, как никто, в вопросах русской метрики и метрики вообще. Прекрасно знаю историю русской поэзии, особенно XVIII век, эпоху Пушкина и современность. Я специалист по биографии Пушкина и Тютчева и никому не уступлю в этой области”. Основы этого знания были заложены именно в эти, студенческие и первые послестуденческие, годы.
В конце 90-х годов происходят перемены в модернистических течениях в литературе. Если в начале и середине 90-х годов модернизм обнаруживал себя отдельными разрозненными выступлениями ряда поэтов и публицистов, то на рубеже веков он постепенно приобретает все более оформленный и широкий характер. В 1899 году вышел первый номер журнала “Мир искусства””. Начатый как чисто художнический, журнал позже обращается и к литературе. В 1901 году в Москве возникает издательство “Скорпион”, ставшее основным центром, вокруг которого сгруппировались символисты. В эти годы Брюсов знакомится ближе с К.Бальмонтом. В его окружении появляются Курсинский, Миропольский, Бахман и другие молодые литераторы, тяготевшие к новой поэзии. Символизм постепенно вырисовывается не как вздорное учение нескольких молодых поэтов, а как определенное литературное течение. Уже отпала необходимость публиковать статьи и стихи под многочисленными псевдонимами, чтобы создать видимость школы. Она начала свое существование.
Одной из первых книг, выпущенных “Скорпионом”, стал сборник Брюсова “Третья стража”. Ставшие самыми известными и популярными стихи этой книги были объединены в раздел “Любимцы веков”. Этот заголовок будет встречаться не раз в его последующих сборниках. Практически в каждом сборнике будет появляться раздел или цикл стихотворений, посвященных истории.
В “Третьей страже” перед нами проходят древняя Ассирия, Двуречье, Египет, Греция, Рим, европейское средневековье и Возрождение, первые века отечественной истории, наполеоновская эпопея. Под пером поэта возникают и реальные исторические лица, и герои мифов, безымянные персонажи разных эпох, долженствующие выразить характерные черты своего времени. Стихи Брюсова написаны по-разному: одни - как бы от лица самих героев (“Клеопатра”, “Цирцея”), другие - от имени автора, словно бы ставшего свидетелем тех или иных событий (“Скифы”, “Данте в Венеции”), или в виде размышлений поэта о судьбе иных цивилизаций и героев прошлого. Но все эти стихи меньше всего напоминают реконструкцию прошлого; стремление поэта вовсе не в том, чтобы рисовать картины на исторические темы. В них ощутимо бьется пульс современности.
Безумцы и поэты наших дней
В согласном хоре смеха и презренья
Встречают голос и родных теней,-
так начинает Брюсов свое стихотворение об одном из своих любимых героев - Данте.
Героев Брюсова объединяет ясность и определенность характера, дерзновенность мысли, преданность избранному пути, страстность служения своему призванию и своему историческому назначению. Брюсова привлекает сила ума и духа этих людей, дарующая им возможность возвыситься над сиюминутными будничными заботами и мелкими страстями, открыть неведомое, повести мир к новым рубежам. Правда, герои Брюсова всегда одиноки, ими движет рок, или личная жажда познания, или страсть к власти. Никому из них не свойственно чувство служения людям, никто не идет на самопожертвование .
В “Третьей страже” Брюсов продолжает развивать урбанистическую тему, основы которой были заложены в ранних сборниках. Он любуется городом, прямо говорит:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города,-
но это не заглушает для него режущих диссонансов, не закрывает давящей, античеловечной сути жизненных отношений, жизненного неустройства. Доминирующее ощущение - одиночество, мертвенность обстановки. Город подчиняет себе человека, подавляет его, делает беззащитным и слабым. В брюсовских стихах варьируются строки: “В ущелье безжизненных зданий”, “Среди неподвижных зданий”. Мертвыми он называет дома, мертвенно-бесстрастными - улицы. Его начинает преследовать видение мертвого города, конца света, не то чтобы бренности, а обреченности жизни. Современный мир представляется незавершенным зданием, где по шатким строительным лесам двигаются растерянные, не ведающие смысла этого блуждания люди.
Спустя 3 года после появления “Третьей стражи”, в конце 1903 года, вышел следующий сборник Брюсова - “Городу и миру”(“Urbi et Orbi”). Вспоминая в “Третьей страже” свои первые выступления в печати, Брюсов писал:
Далеко первая ступень.
Пять беглых лет- как пять столетий.
Еще более далекими видятся эти годы ему сейчас. Он повторяет: ”Давно ушло начало”, и на то, “чем прежде был”, смотрит уже как бы со стороны.
Надо сказать, что в эти годы произошли серьезные перемены в самом лагере символистов. Наряду с так называемыми “старшими” символистами (Бальмонт, Сологуб) возникли новые имена. В московских литературных кружках начал все чаще появляться сын известного математика профессора Н.В.Бугаева , студент естественного отделения математического факультета Московского университета Борис Бугаев (литературную известность он получил под псевдонимом Андрей Белый); в Петербурге, а потом и в Москве заговорили о молодом поэте Александре Блоке; в среду символистов вошел племянник известного философа Вл. Соловьева Сергей Соловьев и другие. Их стали называть “младшими” символистами. Между ними и Брюсовым изначально обнаружились существенные разноречия. В обращенном к этой группе стихотворении ( оно так и было названо - “Младшим”) Брюсов писал:
Они Ее видят! Они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.
А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.
По свидетельству одного из близких знакомых Брюсова П.Перцова, стихотворение было написано после длительного разговора о только-только появившихся первых стихах Блока. Та, которую они видят и слышат, - это Вечная Женственность, Прекрасная Дама, Мировая Душа. Услышать ее - значит приобщиться к некоему иррегальному свету, который озарит душу поэта поведет ее за собой, даст возможность достичь высшего знания и высшей гармонии, очищения души. Эти мистические упования рационалист Брюсов разделить никак не мог. Поэтому он рисует себя за оградой, говорит о непонятном свете, о том, что напрасно ищет не небе звезду, что не в силах сорвать тяжелые запоры, чтобы проникнуть в храм, где твориться священное действо. “Младшим” было написано в начале 1903 года, когда едва начиналась литературная жизнь этих писателей. Пока это еще не выявленное, не прояснившееся противостояние, но сам факт внутреннего разъединения говорит о многом.
Если от “младших” Брюсова отделяет их мистицизм, нездешний свет, который они стремятся ощутить и увидеть, то не более близким ему, по сути дела, оказывается к этому времени и один из старых его сподвижников - К.Бальмонт. Нераскрытая оппозиционность Брюсова ясно читается в послании к нему:
Будь же тучкой бесполезной,
Как он лови закат!
Не ищи, где жаждет поле,
На раздумья снов не трать.
Нам забота...
Это многозначительное “нам забота” говорит о том, что Брюсовым уже осознано отличие его пути , его творчества от пути и творчества Бальмонта. Он еще не судит его, еще признает его право на безответственность, интуитивность, как “другу и брату” посвящает ему сборник “Urbi et Orbi”, но уже ясно понимает, куда тот идет.
Роковые семена эстетизма, которые изначально были заложены в символизме, давали всходы. Они вели к общественной индифферентности стиха, к погруженности в бездну субъективности, индивидуализма и мистики. Это не могло не тревожить Брюсова. Он еще не пришел к рубежу, за которым начинается размежевание с былыми союзниками, но уже близок к этому.
Брюсов ощущает себя одиноким в символистском движении. Отчасти и из этого рождается его странное и неожиданное признание:
Желал бы я не быть “Валерий Брюсов”...
Поэт Валерий Брюсов- декадент, метр едва народившегося символизма, уже стал некой маской, существующей независимо от человека, ее носящего. Так пока глухо и слабо, преимущественно в оценке своего личного места в символизме, личных взаимоотношений с другими его сторонниками и адептами, начинает зреть внутренний кризис в этом движении. И первым ощутил это Брюсов.
Среди писателей-символистов книга Брюсова “Urbi et Orbi ”получила восторженную оценку. Правда, преимущественно это были эмоциональные восклицания, рожденные непосредственным впечатлением. Но наиболее чуткие уловили ту особенность сборника, которая выводила его из рамок обычных норм “нового искусства”. Особенно остро почувствовал это Блок. Рецензируя сборник, он писал: ”Рассуждение о совершенстве формы и т.п. - представляется нам по отношению к данной книге общим местом. Едва ли кто решится упрекнуть Брюсова с этой стороны... Анатомируя книгу с другой точки зрения содержания..., мы могли бы указать на самый общий принцип -”волю к жизни”, о котором ясно говорит вступление”. Заключая свои заметки, Блок делал следующий вывод: “Книга “Urbi et Orbi”, превзошедшая во всех отношениях предыдущие сборники стихов Брюсова, представляет собой важный и знаменательный литературный факт. Беспочвенное декадентство осталось далеко позади, и путь к нему окончательно загражден..”.
“Воля к жизни”, что Блок выделил как главное в сборнике, действительно, необычайно ощутима:
Здравствуй, тяжкая работа,
Плуг, лопата и кирка!
Освежают капли пота,
Ноет сладостно рука!
Счастье работы, сладостное чувство удовлетворения свершенным, желание идти дальше - все это ясно сочетается в стихотворениях “Работа”, “Блудный сын” и многих других. Тяжким повседневным трудом представляется Брюсову и само поэтическое творчество. Именно здесь появляются поставленные эпиграфом к реферату строки, где муза была уподоблена волу.
Примечательно и то внимание , которое Брюсов уделяет “мгновениям жизни”. Целый раздел в книге он называет “Картины”. Это стихи о рассветных часах в городе, о впечатлении от случайно встреченной женщины, о скачках и т.п.
Случайный мимолетный разговор прохожего с рабочим, возводящим стену, явился сюжетной основой для знаменитого стихотворения “Каменщик”. За скупыми резкими словами:
-Эй, берегись! под лесами не балуй...
Знаем все сами, молчи!-
обращенными к прохожему, пытающемуся просвещать рабочего, встает образ уже не просто угнетенного и подавленного народа, а народа, набирающего силу, готового подняться на борьбу со своими врагами.
Это было явное осознание классового противостояния в современном обществе, приближение к пониманию тех общественных коллизий, которые проявились в грандиозном размахе революции 1905 года.
Конечно, Брюсову было далеко до понимания сути надвигающейся революции, ее причин и движущих сил, но его чуткий и все более обостряющийся социальный слух позволял ему улавливать гул готовящихся событий, его зрение позволяло ему видеть зарницы близящейся общенародной грозы. Его она не пугала, не вызывала желания спрятаться, переждать, отсидеться где-нибудь в тиши и покое. Он принимал и признавал если не закономерность, то общественную оправданность того взрыва, к которому близилась страна.
В конце 1905 года, в разгар вооруженного восстания в Москве, на прилавках книжных магазинов появилась очередная книга стихов Брюсова “Stephanos” (“Венок”).
Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,
Как и в былые дни, отточенный и острый.
Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сестры.
Этими строками начато стихотворение “Кинжал”, открывающее в сборнике раздел “Современность”. Ясная четкая гражданственность видна в характеристике, которую поэт дает существующему строю жизни, в настойчивых утверждениях своей причастности к происходящему. Брюсов повторил заглавие знаменитых лермонтовского и пушкинского стихотворений и еще более подчеркнул эту связь, взяв эпиграф из лермонтовского “Поэта”, в котором несколько поколений русских читателей видели одну из вершин русской гражданской поэзии. Такой подчеркнутый возврат к данной традиции после всех декадентских речений о “новых шагах” и “разрыве связей” был наполнен большим общественным смыслом.
Здесь в полной мере сказалось воздействие, которое оказало на Брюсова развитие общественно-политической ситуации в России. Если начало и первые месяцы русско-японской войны он встретил обычными для либеральной печати стихами, отмеченными псевдопатриотическими нотами, если, обращаясь к борцам против царизма, он восклицал: ”Теперь не время буйным спорам”,- призывая на время оставить внутреннюю борьбу, то Цусима, унизительные итоги войны и -главное- стремительный рост революционного движения помогли Брюсову осознать смысл происходящих событий.
Хотя Брюсов имел возможность близко наблюдать многие революционные события в Москве, но не видел и не знал многого.
В его стихах, посвященных революции, напрасно искать отражения конкретных событий , реальных случаев, образы восставшего народа. Революция предстает в грандиозных, но отвлеченных картинах. И причина здесь была не только в склонности Брюсова к приподнятому, несколько экзальтированному, декламационному письму. Дело было в самом понимании революции.
Она представлялась Брюсову взрывом стихийных сил, природным катаклизмом. В “Грядущих гуннах” - наиболее развернуто и полно раскрывающих его отношение к революции и понимание ее смысла, своего рода его личном манифесте- эта сила революции рисуется в виде некоего неопределенного вала. Откуда он возникает, кто его составляет - неизвестно. Кажется даже, что эти естественные вопросы перед поэтом не встают. И в тоже время этот вал, движущийся “по еще не открытым Памирам”, не вызывает в нем ни страха, ни ненависти. Он признает его закономерность и законность. Смести, сломать, разрушить, уничтожить - вот главный смысл революции, каким он виделся Брюсову. Что будет дальше, какой конкретный мир возникнет на развалинах прошлого, как он будет реально построен - все это представлялось Брюсову в весьма абстрактном виде.
В наибольшей степени сбивчивость и противоречивость взглядов Брюсова этого периода выявилась в его литературно-критических суждениях, в его размышлениях о задачах и целях искусства. С 1904 года начал выходить журнал “Весы” - основной орган русского символизма. Реальным главой этого издания на ряд лет становится Брюсов. В первом номере журнала появилась статья Брюсова “Ключи тайн”, воспринятая как манифест символизма, которую многие годы, когда сам автор уже отошел от этих идей, адепты и эпигоны символизма любили приводить в обоснование своих взглядов. “Искусство начинается в тот миг, -писал Брюсов,- когда художник пытается уяснить самому себе свои темные, тайные чувствования. Где нет этого уяснения, нет художественного творчества... Искусство только там, где дерзновенье за грань, где прорывание за пределы познаваемого”. Правда, сам Брюсов был далек от тех крайних выводов, которые делали из этих его положений иные символисты. Для него было главным показать отличие науки от искусства, выявить и Объяснить присущие искусству специфические формы и способы познания действительности.
И сильные и слабые стороны взглядов Брюсова сказались на позиции, которую он занимал в литературной борьбе тех лет, на его положении в символистическом лагере. По мере развития и укрепления мистических тенденций во взглядах таких его соратников, как А.Белый, С.Соловьев, Брюсов в среде сторонников “нового искусства” ощущал себя все более обособленным и одиноким. Брюсов, правда, продолжает оставаться практическим руководителем “Весов”, где тот же Белый развивает свои взгляды. Брюсов по-прежнему играет главенствующую роль в издательстве “Скорпион”, где также появляются книги, в которых проповедуется столь несозвучные ему идеи и взгляды. Полемика Брюсова с “младшими” символистами еще редко обнаруживается публично. Но все чаще произведения “нового искусства” вызывают у Брюсова открытое неприятие. В выступлениях Брюсова все чаще начинает звучать едкая ирония по поводу все более широкого круга декадентских явлений, обнажается их хилое нутро, отсутствие самостоятельной мысли самостоятельной мысли, подражательность, перепевы взятых напрокат из модных журналов банальностей модернистского толка, позерство, дешевая игра в модернизм - все то, что пышно расцвело во второй половине девяностых годов.
В 1908-1909 годах Брюсов выпустил трехтомное собрание своих стихов “Пути и перепутья”, объединив в нем предшествующие сборники. Последний, третий том составил новый сборник “Все напевы”. Это было неслучайное издание. Этим изданием Брюсов как бы подводил итог и открывал новый этап в своем творчестве. “Третий том я считаю последним томом “Путей и перепутий”, -писал он в предисловии.- Эти “пути” пройдены мною до конца ,и менее всего склонен я повторять самого себя. Я уверен, что в поэзии, и не только русской поэзии, есть еще бесконечное число задач, никем не решенных, тем, почти не затронутых, и средств, совершенно не использованных”.
Это переходный характер ясно ощутим во “Всех напевах”. По преимуществу это развитие и как бы завершение тех тем , которые поднимались в его поэзии на протяжении предшествующего десятилетия.
Новый этап поэтического пути Брюсова после распада символистской группы отмечен тремя сборниками: “Зеркало теней” (1912), “Семь цветов радуги”(1916) и “ Девятая Камена” (1917, при жизни автора издан не был). Самым значительным и художественно совершенным из них был первый - “Зеркало теней”. Читателя, привыкшего по прежним книгам Брюсова к несколько приподнятой, ораторски полнозвучной речи, поражало здесь необычное прежде спокойствие, какая-то задумчивость, пристальное внимание к детали. Психологическая напряженность, драматизм, даже трагичность некоторых (особенно любовных) стихов этой книги не оставляет ощущения экзальтированности, искусственной взвинченности.
И вновь, и вновь твой дух таинственный
В глухой ночи, в ночи пустой
Велит к твоей мечте единственной
Прильнуть и пить напиток твой.
Вновь причастись души неистовой,
И яд, и боль, и сладость пей,
И тихо книгу перелистывай,
Впиваясь в зеркало теней...
Так отозвался этот сборник в душе А.Блока.
Знаменательно в этом сборнике обращение Брюсова к теме родины. Она звучит и в пейзажных стихах, и в прямых публицистических обращениях, в его подчеркнуто торжественном “Родном языке”. Здесь исток того важнейшего положения, которое, видимо, несколько позже с такой четкой определенностью было сформулировано поэтом: “Пусть спорят с тобой другие, поэт всегда связан с народом. Ему нет жизни вне народа. Он жив, пока жив народ и им созданный живой язык. Поэт! повинуйся народу, ибо без него ты только музейная редкость”.
Вместе с тем, даже в этом сборнике - одном из лучших в поэтическом наследии Брюсова - заметна и определенная скованность, заданность отдельных строф и поворотов поэтической мысли, чрезмерная литературность. Поэт как бы разлагает мир на составные части и пытается с равным вниманием и беспристрастием исследовать каждую из этих частей, каждую ее грань. Он как бы стремится еще что-то понять, еще узнать, чего-то достигнуть.
Отправившись на фронт от одной из самых распространенных газет “Русские ведомости”, Брюсов публикует большое число корреспонденций и статей, посвященных военным вопросам. Лжепатриотический угар быстро проходит, война все больше предстает Брюсову в своем отвратительном обличии. У него возникают острокритические стихи (“Орел двуглавый”, “Многое можно продать..” и др.), которые , естественно, остаются тогда ненапечатанными. Как свидетельствует вдова писателя И.М Брюсова, в мае 1915 года он “окончательно возвратился глубоко разочарованный войной, не имея уже ни малейшего желания видеть поле сражения”.
Отчаявшись найти темы реальные, волнующие, почувствовать и передать всю полноту жизни, он все больше погружается в бездну “творения стихов”. Он ищет особо изысканные рифмы, создает стихи самой диковинной и редкостной формы. Он создает старофранцузские баллады, пишет стихи, где все слова начинаются на одну букву, пытается возродить формальные приемы поэтов александрийской эпохи. Он достигает исключительной технической изощренности. Многие современники вспоминают, как их ошеломлял импровизационный талант Брюсова, умевшего мгновенно написать классический сонет. В этот период он создает два “венка сонетов”. Выпускает несколько позже сборник “Опыты”, где стремится представить самые разнообразные и сложные способы рифмовки и стихотворные размеры.
К этим годам относится и один из самых грандиозных его поэтических замыслов - “Сны человечества”. Он возник у Брюсова еще в 1909 году ,но окончательно оформился в 1913. Брюсов намеревался представить, как он сам писал, ”душу человечества, насколько она выражалась в его лирике. Это не должны быть ни переводы, ни подражания, но ряд стихотворений, написанных в тех формах, какие себе создали последовательно века, чтобы выразить свои заветные мечты”. Даже по первоначальным планам “Сны человечества” должны были составить не меньше четырех томов, около трех тысяч стихотворений. Со свойственным ему максимализмом Брюсов намеревался представить все формы, которые прошла лирика у всех народов и во все времена. Это издание должно было охватить все эпохи от песен первобытных племен до европейского декаданса и неореализма. Этому исполинскому замыслу не суждено было завершиться.
Тогда же Брюсов выполняет одно из крупнейших и известнейших своих переводческих предприятий - подготовку обширной антологии армянской поэзии. По совету М.Горького, к нему в 1915 году обратились представители Московского армянского комитета с просьбой взять на себя организацию и редактирование сборника переводов армянской поэзии, охватывающего более чем полуторатысячелетнюю ее историю. В 1916 году вышел сборник “Поэзия Армении”, большая часть переводов в котором была выполнена им. По сути дела, это было первое знакомство русского писателя с историей армянской поэзии от народных песен до современности. Роль Брюсова в пропаганде армянской культуры не ограничилась этим. Он выпустил также обширный труд “Летопись исторических судеб армянского народа”, был автором ряда статей, посвященных деятелям армянской культуры. Все это принесло Брюсову высокое признание. В 1923 году ему было присвоено почетное звание народного поэта Армении.
В эти годы происходит все дальнейшее сближение Брюсова с М.Горьким. Он участвует в журнале “Летопись”, в ряде других литературно-издательских начинаний, инициатором которых был Горький. В январе 1917 года Горький писал ему: ”Мне кажется, что нам - судьба работать вместе...”. Это сотрудничество двух мастеров, их близость с особой рельефностью проявилась в период революции. Революционные события 1917 года Брюсов принял с восторгом. Сразу же после февральской революции он активно включается в общественно-политическую деятельность, выступает как публицист, пишет целые цикл стихотворений. Сразу же после Октябрьской революции он включается в активную работу. Его общественный темперамент разворачивается в полную силу. Когда значительная часть интеллигенции отшатнулась от большевиков, когда многие давние литературные соратники Брюсова начали злобную антисоветскую кампанию в печати, а другие, даже не выступая открыто против, чурались рабоче-крестьянской власти, Брюсов сразу занял место в числе тех лучших представителей отечественной творческой интеллигенции, кто сразу же встал на сторону победившего народа.
За семь послереволюционных лет Брюсов выпустил пять небольших сборников: “Последние мечты”(1920), “В такие дни”(1921), “Миг” (1922), “Дали” (1922), “Меа” (1924). Стихи, вошедшие в эти сборники, не оставляли никаких сомнений в том, что поэт принял революцию всей душой. В своих стихах Брюсов создает образ нового, строящегося мира. Он видит в нем осуществление лучших идеалов человечества, воспевая волю и силу народа, способность противостоять любому врагу, преодолеть разруху.
Последние поэтические сборники Брюсова примечательны тем, что в них появляются разделы своеобразных стихов, которые сам автор именовал “научной поэзией”. Это была давняя идея Брюсова, он развивал ее еще в конце 90-х годов.
Рядом с проникновенными и глубокими стихами о революции, с тонкими лирическими строками в его поздних стихах все же немало рассудочности и книжности. Последний период его творческого пути не отмечен столь же значительными художественными достижениями, как первые годы. Больших творческих удач в эти годы он добивался , пожалуй, в другой области - в исследовательских и литературно-критических работах.
Брюсов внес огромный вклад в строительство новой, советской культуры. Вскоре после переезда Советского правительства из Петрограда в Москву он пришел к наркому просвещения А.В.Луначарскому с предложением о сотрудничестве и быстро стал одним из активнейших работников Наркомпроса, в сферу деятельности которого входило тогда не только собственно просвещение, но, по сути дела, вся культурная работа в стране. Брюсов становится заведующим Библиотечным отделом этого наркомата (раньше, еще в 1917 , он начал руководить Всероссийской книжной палатой), в 1919 году - заместителем , а несколько позже заведующим Литературным отделом наркомпроса. Он возглавляет журнал “Художественное слово”, его статьи, рецензии и обзоры регулярно появляются на страницах ведущего литературно-критического журнала того времени “Печать и революция”. Одно время председатель , потом почетный член Всероссийского союза поэтов, он был неизменным участником, а во многих случаях и председателем всевозможных литературных вечеров, поэтических концертов, выступлений, дискуссий, диспутов, обсуждений.
Брюсов придавал особенное значение воспитанию молодого поколения советских писателей, видел в этом одну из самых главных своих задач. Он считал, что обучить человека, не обладающего талантом, литературному мастерству нельзя, но дарование можно развить.
В декабре 1923 года Брюсову исполнилось пятьдесят лет. В день юбилея, 17 декабря, в Большом театре состоялось торжественное заседание. Событие по тем временам необычайное, показывавшее то внимание и уважение, которое отдавало молодое советское правительство маститому поэту. Доклад на юбилейных торжествах сделал Луначарский.
Брюсов был полон новых замыслов. В его архиве, среди его бумаг сохранилось немало проектов - и творческого, и литературно-издательского, и организационного характера. Но реализовать их ему было не суждено. Меньше чем через год после того, как торжественно отмечался его полувековой юбилей, 9 октября 1924 года он умер.