Ю.Е. Милютин
Введение в культурологию. Курс лекций / Под ред. Ю.Н. Солонина, Е.Г. Соколова. СПб., 2003. С.160-166
[160]
Обозначенная названием тема предполагает уточнение смысла, по крайней мере, двух выражений: «язык» и «молодежная культура». Соответствующие им явления многообразны, поэтому необходимо указать границы их использования. Следует предварительно прояснить, о каком языке и каком именно контексте молодежной культуры пойдет речь.
Если согласиться с тем утверждением, что язык главный формообразующий элемент культуры, то интерпретация языка необходимо приобретает знаково-символический характер. Семиотическое поле такого языка чрезвычайно обширно. В него иногда включают и «язык»» природы, на котором она «общается» с человеком, указывая на те или иные свои проявления. Например, желтые листья на деревьях — признак осени, а глухие раскаты грома могут свидетельствовать о приближающейся
[161]
грозе. Однако, по-видимому, природа вовсе не озабочена расшифровкой своих проявлений, она не имеет никаких намерений в отношении интерпретирующего ее субъекта и, строго говоря, никакого языка у нее нет. В этом смысле, она ничего не говорит, скорее мы пытаемся навязать ей свой язык общения, антропоморфизируя ее. Поэтому выражение «язык природы» — метафора, произведенная в процессе освоения природной реальности. Сама же она лишена какого-либо специального отношения к живому существу. Она ничего не чувствует, ничего не помышляет, ни к чему никак не относится, а потому ничего и не говорит. Справедливость сказанного может быть поставлена под сомнение с позиций одухотворяющего природу анимизма, однако это будет принципиально иная точка зрения на обсуждаемый предмет.
Язык — социокультурный феномен, образуемый человеком в процессе его жизнедеятельности. При самом общем рассмотрении языка можно увидеть его тройственное назначение. Во-первых, он является средством мышления, выражающимся в эмоционально-чувственной и образной форме, в форме слов и абстрактных символов. На эмоционально-чувственном уровне мышление может объективироваться телодвижениями, жестикуляцией, мимикой, издаваемыми звуками (криком, шепотом, бормотанием и пр.), интонационным звучанием голоса, когда оказывается важным не столько что говорится, сколько, как произносится: одни и те же слова могут быть озвучены по-разному, с различными смысловыми оттенками. Это так называемый естественный язык, используемый человеком в обыденной жизни. Он служит основанием разнообразных искусств и распространенных видов социальной активности. Кроме того, человек создает и искусственные языки, обусловленные специализированной деятельностью, в том числе и научной, имеющей дело с абстрактными символами. Все это языковые способы выражения мышления.
Во-вторых, язык служит закреплению и сохранению человеческих умений или практик, как теперь принято говорить. В этом качестве он оказывается носителем информации, зафиксированной в текстах и вещественно-предметных формах (артефактах). Именно эта функция языка способствует трансляции культуры от прошлого к настоящему и будущему.
Словесный (вербальный) язык способен описывать исчезнувшую культурно-историческую реальность, создавая иллюзию полной правдоподобности этой воспроизводимой, возможно, никогда не существовавшей именно в таком виде реальности. Реконструируя, вызывая к жизни
[162]
никогда не существовавшие предметы, язык как бы сливается с реальностью. Он задает параметры новой придуманной действительности, что в особенности свойственно художественной культуре. Словесные символы, образы объективируются, определяя условия жизненной ориентации человека, управляют его поведением. При этом субъект языка может оставаться в неведении относительно своей заданности (предопределенности) объективированными языковыми формами. Именно в этом смысле возможна интерпретация известного афоризма М. Хайдеггера о том, что не мы говорим языком, а он говорит нами. Язык оказывается той реальностью, которая предшествует нашему рождению и в той или иной степени осваивается нами.
Отсюда должно быть понятно, что, в-третьих, функцией языка является общение или коммуникативная функция.
Разумеется, в действительности язык предста¸т нерасчлененной целостностью, где его функции, которые оказываются взаимосвязанными. Нельзя, например, быть только способом мышления, не являясь в то же время средством выражения мысли, т.е. не выполняя функции общения или не закрепляя накопленный опыт. Мы не можем мыслить, не используя язык, так же как невозможно внеязыковое выражение и фиксирование мысли. Посредством языка мы обнаруживаем себя, обозначаем наши мысли, с его же помощью нам уда¸тся скрывать свои намерения, когда при определенных обстоятельствах мы не хотим быть узнанными. Об этом замечательно сказано в известном стихотворении Ф. Тютчева “Silentium”, где молчание выступает в качестве своеобразного языка прячущего мысли.
Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои — ………………………… Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь [1].
Предпочтительность молчания обусловлена здесь двумя моментами. Во-первых, опасением быть не понятым. Во-вторых, поэт фиксирует реальную проблему взаимосвязи языка и мышления: язык не всегда адекватен движущейся, становящейся живой мысли. Он как бы
[163]
овеществляет, опредмечивает ее, делая мысль застывшей, завершенной. Поэтому трудности оформления мысли, вызванные изначальным не совпадением языка и мышления, рождают чувство неудовлетворенности произведенным результатом, знакомое всякому пишущему или сочиняющему человеку.
Возможен и третий случай, не выявленный в данном поэтическом тексте. Следует молчать, когда нечего сказать, но не по причине полной ясности предмета, а как раз потому, что эта ясность отсутствует. Нельзя говорить о том, чего не знаешь. Именно поэтому: «слово — серебро, молчание — золото». Другой вариант того же афоризма представил английский философ Л. Витгенштейн, который рекомендовал немоту в отношении морали. «Этическое — о чем следует молчать и что следует делать не спрашивая». В этом случае: языку, способному выражать этическое содержание, предъявляются сверхобычные требования. Слово сопоставляется с поступком, когда ничего нельзя изменить, невозможно воспользоваться черновиком или пробными упражнениями. Подобное понятие языка было присуще Аврелию Августину, считавшему, что мысли, слова и поступки настолько связаны, что даже, казалось бы, невинное помышление о запретном в воображении, делает человека подсудным морали.
Таким образом, становится очевидным, что в представленном тексте в основном речь идет о вербальном языке. Что касается молод¸жной культуры, то в социологической литературе она аттестуется как субкультура, т. е. относительно самостоятельная часть целостного образования культуры, проявляющаяся в самых разнообразных формах: внешности, одежде, поведении, ценностных пристрастиях, языке (в том числе и жаргонной речи) и т. п. Специфика проявлений молодежной культуры может быть ориентирована на половозрастные, социально-групповые, психологические и др. предпосылки. Она, например, может быть обусловлена разрывом между физиологической и социальной зрелостью человека. Известно, что половое созревание сейчас наступает на два-три года раньше, чем в прошлом столетии, что объясняется улучшением условий жизни, качества питания, медицинского обслуживания, эротизацией рекламы, искусства и др. факторами. Вместе с тем отмечено удлинение периода социального становления (зрелости) человека, причиной этого является усложнение социальных отношений, социальной структуры общества. Необходим длительный период обучения, максимальное напряжение духовных и физических усилий, прежде чем человек будет в состоянии занять определенную социальную нишу, которая обеспечит ему экономическую и социально-культурную стабильность.
[164]
Несовпадение максималистских идеалов и реальной действительности, завышенные оценки собственных возможностей и невысокая степень позитивной самореализации, превосходно описаны еще Гегелем в «Энциклопедии философских наук», в разделе «Субъективный дух», где представлен вполне актуальный психологический портрет формирующейся личности. «До сих пор занятый только общими предметами и работая только для себя, юноша, превращающийся теперь в мужа, должен, вступая в практическую жизнь, стать деятельным для других и заняться мелочами. И хотя это совершенно в порядке вещей, ибо если необходимо действовать, то неизбежен переход и к частностям, однако для человека начало занятия этими частностями может быть все-таки весьма болезненным, и невозможность непосредственного осуществления его идеалов может ввергнуть его в ипохондрию. Этой ипохондрии — сколь бы незначительной ни была она у многих — едва ли кому-либо удавалось избегнуть. Чем позднее она овладевает человеком, тем тяжелее бывают ее симптомы. У слабых натур она может тянуться всю жизнь. В этом болезненном состоянии человек не хочет отказаться от своей субъективности, не может преодолеть своего отвращения к действительности и именно поэтому находится в состоянии относительной неспособности, которая легко может превратиться в действительную неспособность» [2].
Отсюда проистекает возможность появления протестной формы культуры, или контркультуры, основанной на отрицании сложившихся моральных норм и ценностей. Конфликт поколений или так называемая проблема «отцов и детей», когда «дети» в силу особенностей возраста склонны преувеличивать новизну своего опыта, а «отцы» упорствуют в отстаивании традиционных идеалов, может приобретать весьма драматический характер. Ярким примером молодежной контркультуры было движение европейских хиппи и битников в шестидесятых годах ХХ в.
Современный язык молодежного общения представляет причудливую смесь естественной лексики и ненормативных выражений, своеобразного молодежного сленга и заимствований из жаргонной речи различных маргинальных групп, наконец, популярны иностранные заимствования и в особенности англоязычные заимствования (например, имен, названий фирм, музыкальных ансамблей и пр.).
Особое место в языке молодежи занимает сквернословие, распространенное и в среде подростков, и старших возрастных групп. Причин укорененности непристойных выражений в молодежной культуре, по-видимому, много. Одна из них связана с уже упоминавшимися,
[165]
половозрастными, социалльно-психологическими чертами молодежи. Осуществляя заимствования языка авторитетного взрослого окружения, молодые люди и девушки как бы приобщаются к взрослой жизни, таким специфическим образом заявляя о себе как о вполне состоявшемся социальном образовании, требующем особого внимания к себе. Используя ненормативную лексику, они демонстрируют, что ничуть не уступают старшему поколению (отцам), часто практикующему эту лексику в неофициальной, обыденной обстановке. Именно эта обстановка, ориентация в которой не является загадкой для подростка, и представляется ему наиболее важной сферой жизнедеятельности человека, в осуществлении которой (молодой человек), как ему кажется, ничем не хуже отца или матери.
Кроме того, так называемые матерные слова и выражения по своей природе призваны не только наносить моральный ущерб, оскорблять другого, но и осуществляют процедуру магического расколдовывания, упрощения, приближения к себе этого другого. Непристойности как бы разоблачают людей и вещи, срывая с них символическую культурную оболочку, приближают их к природной естественности. С их помощью нам говорят: как бы ты не задавался, каким бы не был интеллектуалом, все мы имеем одинаковое анатомо-физиологическое строение, обладаем одними и теми же органами, ведем одно общее происхождение и занимаемся одним и тем же, а поэтому мы равны.
Существуют завуалированные формы сквернословия. К ним относится чрезвычайно популярное словечко «блин». «Блины пекут» простые смертные и процветающие бизнесмены; политики, журналисты и актеры делают это при помощи средств массовой информации, театральных и телевизионных представлений. Тем же занята и учащаяся молодежь, студенты и аспиранты. Некоторое время назад довелось слушать молодого человека на экзамене кандидатского минимума, в затруднительных для себя случаях он с сожалением восклицал «эх, блин». Экзаменаторы попросили аспиранта называть вещи своими именами. Только тогда он догадался, что невинное словечко «блин» является замещением распространенного скверного ругательства и выполняет изначально несвойственные ему функции.
Представляется занимательным анализ молодежного сленга, состоящего из популярных словечек, которые являются своеобразным пропуском в молодежный круг общения и одновременно отсекают от него непосвященных чужаков. Этот сленг включает, например, такие словечки и выражения, как: «круто», «клёво», «прикольно», «шнурки в стакане»,
[166]
«забить стрелку», «крыша поехала», «компьютер сломался», «балдеть», «по фене ботать», «лабуда», «тошниловка» и т. д. Очевидны нарочитая грубость и самоирония этих жаргонных высказываний, носящих полушутливый, полусерьезный характер. Любопытны их происхождение и источник. Многие из популярных жаргонных словечек заимствованы из маргинальных культур наркоманов и воровских структур. Например, слово «прикольно» (переводимое как замечательно, отлично, получение ожидаемого удовольствия), буквально означает уколоться, получить необходимую дозу наркотика, чтобы «кайф словить». Так же можно препарировать выражение «забить стрелку», т. е. перевести стрелку параллельных железнодорожных путей на один путь, обозначив, таким образом, место столкновения поездов, идущих в противоположных направлениях. Именно так назначается место встречи («разборки») конкурирующих криминальных групп. Из лексики уголовников заимствовано и выражение «по фене ботать».
Любопытно и другое, заимствование может носить неосознанный, стихийный характер, являясь данью преходящей моде. Например, в этом сезоне принято носить такие-то модели одежды и общаться на таком-то сленге, кстати, весьма разнообразном, определяемом социальным статусом и профессией. Совсем иное дело, когда ученики старших классов благополучной современной школы вполне серьезно указывают на приоритетный для себя вид будущей деятельности — рэкетирами видят себя мальчики, путанами мечтают стать девочки.
Язык уголовников и подонков, вульгарный, плебейский язык из-за своей полуподпольности (полузапретности) приобретает ореол привлекательности, к тому же по причине его примитивности, без видимых усилий можно овладеть им. Другое дело язык образованного, просвещенного человека, он требует длительного обучения и постоянного совершенствования. Не менее очевидным должно быть и то, что в разных ситуациях в различных социальных контекстах образованный человек пользуется теми языками, которые соответствуют конкретному случаю.