Л.Е. Прохоренко
Введение в культурологию. Курс лекций / Под ред. Ю.Н. Солонина, Е.Г. Соколова. СПб., 2003. С.142-149
[142]
Культурологические концепции в истории литературы связаны с размышлениями художника о роли, месте своего творчества в эпохе и шире — о культуре в потоке истории.
Для русской традиции особенно характерна напряженность в решении проблемы соотношения слова и дела, теории и практики жизни. Направление таких размышлений определялось характером современной художнику эпохи, социокультурной средой, собственной эстетической и мировоззренческой позицией. Но если попытаться определить генеральные линии в развитии культурологических концепций, то мы обнаружим две различные и даже противоборствующие позиции в размышлениях о функции литературы: признание, с одной стороны, дидактической функции литературы и искусства (а следовательно, социально и политически активной позиции художника), а с другой стороны, эстетической функции литературы и искусства (следовательно, социально и политически индифферентной позиции художника). Позже это оформляется как борьба «реальной критики» и представителей «чистого искусства», что хрестоматийно известно нам из курса школьной литературы.
«Вечные вопросы» русской литературы всегда были сопряжены с темой Родины, с темой России. Собственно с этого началась русская литература. Достаточно вспомнить «Слово о полку Игореве». Поэтому и размышления писателя об искусстве, культуре в конечном счете всегда связаны с общенациональными проблемами.
ХVIII век — век преобразований — слово писателя подчинил общегосударственному делу. «Россия вдруг облеклась в государственное величие, заговорила громами и блеснула отблеском европейских наук. Все в молодом государстве пришло в восторг… Восторг этот отразился в нашей поэзии или лучше — он создал ее. Вот почему поэзия с первого стихотворения, появившегося в печати, приняла у нас торжествующее выражение, стремясь высказать в одно и то же время восхищение от света, внесенного в Россию, изумление от великого поприща ей предстоящего» (Н.В. Гоголь).
[143]
Самые значительные имена ХVIII в., связанные не только с историей русской литературы, но и с русской философской мыслью — М.В. Ломоносов, А.Н. Радищев. Их взгляды складываются под влиянием идей Просвещения, трудов Руссо, Гельвеция, Гердера, Локка. Позже (начало ХIХ в.) благодаря влиянию немецкой романтики на первый план выступает эстетическая философия Шеллинга. Это влияние выразилось в эстетическом гуманизме Карамзина и Жуковского.
Огромную роль в русской культуре XIX в. играло масонство. Многие русские романтики были «вольными каменщиками» — масонами. Из опыта деятельности масонских лож они вынесли уважение и принципы самопознания, самосовершенствования и самопожертвования. Масонство — одна из граней романтического мировоззрения, которое возникло внутри русского Просвещения.
Размышления А.С. Пушкина о литературном труде, о народности в литературе, статьи и заметки о творчестве зарубежных писателей, журнальной критике, исторические заметки в конце концов определяют не только эстетические взгляды писателя, но его историософскую и культурологическую концепцию. Неслучайно, например, статья «0 ничтожестве литературы русской» (1834 г.) заключает в себе подробные размышления об особенностях русской истории, формулирует вопрос, который толькочерез десятилетие станет определяющим для общественной мысли — вопрос об отношениях России и Запада, а диалог Пушкина и Чаадаева предвосхитил будущие споры западников и славянофилов.
С православной мыслью в русской культуре связано имя Н.В. Гоголя. Существует мнение, что литературная слава Гоголя мешала признанию его философского творчества. Гоголя буквально давит сознание трагической несоединенности церкви и культуры. Спор православия и католицизма приобретает особую напряженность в 40-е гг. XIX в., у Гоголя это связано с новым осмыслением православия и собственной эстетической концепции. Более того, теоретическое осмысление христианства, искренняя вера и творчество вступают в отношения драматического спора.
Православие определило взгляд на историческую миссию России, культуру, слово писателя у Ф.М. Достоевского. Проблема личности, вопрос о следствиях ее свободы, раскрепощения пророчески-напряженно зазвучал на рубеже веков в творчестве этого писателя, в его публицистике. Проблема личности, определяющая для культурологической концепции Достоевского, связана с его религиозными убеждениями, определена убеждениями в исторической роли и будущем всемирном значении христианства. «Я верую в полное царство Христа. Как оно сделается,
[144]
трудно предугадать, но оно будет и пребудет всеобщее царство мысли и света, и будет у нас в России, может, скорее, чем где-нибудь». Стремление к растворению личности в народном единстве — это черта, решающая для мировоззрения Достоевского.
Построение культурологических концепций часто является следствием тревоги творца за судьбу культуры, что особенно естественно для времени рубежа, смены историко-культурных эпох. Наглядным примером тому может быть творчество поэтов начала ХХ в., принадлежавших разным культурам — О.Э. Мандельштама и Т.С. Элиота.
Мандельштам и Элиот из того поколения, которому предстояло дышать воздухом новой эпохи, эпохи XX в. Поэтому оказалась очевидной необходимость постижения законов, ложащихся в основу вновь возникающих конструкций: социальных, психологических, культурных, исторических и т.д., и определения своего места в них. Кроме того, неизбежность «с веком вековать» делала естественной попытку участвовать в создании законов, конструкций, Это объяснялось и чувством исторической ответственности.
Историческая ситуация была общей: кризис, ломка, смена эпох не «предощущались» (как это было свойственно эпохе символизма), а стали фактами действительности и таковыми являлись в сознании. Общей стала попытка найти некий «стержень» как устойчивую точку опоры во все более ощутимых «рывках» истории. Потребность в этом на почве русской истории ощутилась раньше, в европейском сознании — в большей степени после трагических итогов Первой мировой войны. Поэтому неслучайна как общность решаемых проблем, так и принципы подхода к их решению.
В качестве такого «стержня» мыслилась культура в ее общечеловеческих ценностях и надвременных параметрах. Элиот и Мандельштам начинали литературную деятельность в условиях ясно осознаваемого перелома, наступившего в движении предыдущей литературной эпохи. Поэтому естественной оказалась потребность переосмыслить принципы искусства. Критика становилась наряду с поэтическим творчеством стороной деятельности, сопутствовала поэтическому творчеству. В 1917 г. вышла в свет первая книга стихов Элиота «Пруфрок и другие наблюдения», а в 1918 г. написано программное философско-эстетическое эссе «Традиция и индивидуальный талант». Так же начинает и Мандельштам: в 1910 г. впервые публикуются стихи в журнале «Аполлон», в этом же году написана критическая статья «Франсуа Виллон», опубликованная в 1913 г., а в 1912 г. — статья «О собеседнике».
[145]
Теоретизирование по поводу творчества явилось характерной чертой общелитературного начала. Таким образом, актуализация эстетических вопросов имела под собой две причины: социально-историческую и собственно творческую. Круг проблем, оказывающихся в центре внимания, был связан, с одной стороны, с поиском и утверждением новых основ творчества, определением характера культуры, ее места в новую эпоху, с другой стороны, заинтересованность в решении этих проблем оказалась связанной с выявлением характера отношений личности с новой эпохой.
И Элиоту, и Мандельштаму свойственно понимание культуры, а следовательно, и художественного творчества, поэзии как вневременной сущности, как единого «текста». К собственно эстетическим проблемам Мандельштам обращается в статьях: «О собеседнике» (1912), «Слово и культура» (1921), «О природе слова» (1922), «Заметки о поэзии» (1923), «Выпад» (1924). Этапным в теоретических построениях Элиота стало эссе «Традиция и индивидуальный талант», впервые опубликованное в журнале «Эгоист» в 1919 г. Идею единства Элиот конкретизирует с помощью понятия «традиция». Анализируя содержание этого понятия, Элиот обнаруживает предпосылки сохранения единства культуры; проблему взаимоотношения художника и общества. Значение всякого художника, считает Элиот, определяется его местом в контексте целостной культуры. «Эта целостная система художественной культуры в своей неисчерпываемости индивидуальным сознанием художника составляет надындивидуальные, интрасубъективные образования» [1]. Художественная культура воспринималась как такое единство, которое обладает всей полнотой реальности. Художественная культура в этом своем качестве выполняет роль, привычно отводимую предметному миру, миру материальному: она влияет на характер восприятия художником окружающего мира, а следовательно, художественная культура как целое определяет способы и средства отражения этой «первой действительности» в художественном произведении. «Внеличная» теория поэзии Элиота основывалась на «понимании поэзии как живого целого, заключающего в себе все поэтические произведения, когда-либо созданные» [2].
Эти рассуждения имеют много общего с теориями символистов, в частности с идеей «искусство — третья действительность» (А. Белый). Не случайно Мандельштам в статье «О природе слова» делает принципиальную оговорку: «He идеи, а вкусы акмеистов оказались убийственны для символистов. Идеи оказались отчасти перенятыми у символистов, и сам Вячеслав Иванов много способствовал построению акмеистической теории» [3].
[146]
Характер отношения этих поэтов к предшественникам принципиален для понимания их теоретических и творческих поисков. По теории символистов искусство обладает такими универсальными методами познания, которые делают возможным включение их в философию. Более того, искусство в процессе художественного познания мира способно его творчески преображать. Искусство творит новую действительность, которая обладает объективной реальностью т.е. «третью» действительность (если исходить из платоновского двоемирия). Эта «третья» действительность не только совершеннее природной, но и наделяется способностью преодолевать «кошмары» материального бытия. Идея жизнестроения заключена в преображающей силе искусства.
Ключевое понятие «традиция» Элиот конкретизирует при помощи обращения к проблеме историзма, так как «чувство истории» лежит в основе понимания традиции как живого целого, оно «предполагает ощущение прошлого не только как прошедшего, но и как настоящего, оно побуждает человека творить, ощущая в себе не только собственное поколение, но и всю европейскую литературу, как нечто, существующее одновременно». Историческое чутье художника является своеобразным «механизмом» приобщения индивидуального творчества к художественной культуре.
Мандельштам исходит из единовременного существования разных пластов культуры, поэтому он отказывается рассматривать явления «в порядке их подчинения закону временной последовательности». Основой этого единства является язык народа. Какое свойство языка позволяет ему выполнять роль «хранителя». С одной стороны, это его способность постоянно меняться, т.е. соответствовать в своей внутренней сущности тому историческому периоду, который является результатом этого «вихря перемен», с другой же стороны, способность оставаться единым, «постоянной величиной» в каждый такой период. Эти проблемы Мандельштам рассматривает в статьях «Слово и культура», «О природе слова». Мандельштам вскрывает диалектическую связь: принцип единства литературы в ее языке, а язык, живой язык, сохраняется в сфере культуры, в большей степени — в поэзии. В первой статье Мандельштам прямо соотносит новую функцию слова (поэтического слова) с характером наступившей эпохи: «B жизни слова наступила героическая эра. Слово — плоть и хлеб. Оно разделяет участь хлеба и плоти: страдание». Понимание и обоснование новой функции слова требовало изучения «природы слова». Обращение к этой проблеме было, конечно, связано с размышлениями об общих закономерностях исторического процесса, характере его движения и возможных
[147]
последствиях для человека и культуры. Мандельштам обосновывает принцип связи как основополагающий в теории поэтической практики, обнаруживая свою главную заботу — возможность найти источник того единства и монолитности, который сможет стать неким стержнем, опорой в гибельном вихре времени. В статье «О природе слова» Мандельштам делает акцент на «вещности» русского языка: «русский язык стал именно звучащей и говорящей плотью».
Термины «язык», «слово» приобретают в теоретических построениях Мандельштама культурологический характер. Язык является, по мнению Мандельштама, самостоятельной сферой, наделен онтологически» смыслом, он внеполагается истории и культуре. «Столь высоко организованный язык не только дверь в историю, но и сама история». Язык, слово являются хранителями не только культуры, но исторической самостоятельности, духа народа. «Единство культуры — это единство культуры народа, который живет на одной территории. Говорить на одном языке — значит мыслить и чувствовать и иметь эмоции, довольно-таки отличные от эмоций народа, который говорит на другом языке».
Судьбу слова Мандельштам прямо связывает с исторической судьбой России. Понятно в этой логике неприятие поэтического эксперимента имажинистов и футуристов над словом, в чем Мандельштам усматривает прямую угрозу историческому будущему России. Слово, по мысли Мандельштама, является тем «стержнем», «орешком Акрополя», который противостоит небытию, угрожающему нашей истории. Таким образом, вся область «словесных представлений» становится областью, равнозначной материальному бытию, чем удостоверяется равноправность этой «третьей действительности». В этой системе существенное место занимают представления о взаимонаправленной связи между сферой «словесных представлений» и человеком, его жизнью. Следствием усиления интеллектуального начала в поэзии Элиота и Мандельштама стало появление сложного контекста, напряженной ассоциативности. Традиция воплощается в самом методе сочетания ассоциативных образов, в поэтике.
Кризис в поэзии Элиот воспринимает как нарушение естественного равновесия между мыслью и чувством, а его критика направлена в сторону романтической эстетики. Поэтический итог зависит от характера восприятия художником действительности, от конкретных чувств, переживаемых автором, до момента их поэтического воплощения. «Поэзия сохраняет и оттачивает «язык нации», долг поэта как поэта лишь косвенно является долгом перед своим народом, прежде всего, это долг
[148]
перед своим языком: обязанность, во-первых, сохранить этот язык, а во-вторых, его усовершенствовать и обогатить, выражая то, что чувствуют другие люди, поэт вместе с тем изменяет само это чувство, делая его более осознанным… он может побудить своих читателей осознанно пережить вместе с ним новые чувства, ранее остававшиеся им неведомыми».
Таким образом, являясь хранителем живого языка, поэт изменяет сам характер восприятия действительности.
Направление творческих поисков Элиота так же связано с пониманием кризиса культуры, с наступлением нового витка истории и всезнанием трагичности существования индивида. Проблема культуры рассматривается им в свете другой, более частной, но не менее значимой для него проблемы — творческой личности, ее места в культуре, характера самоопределения этой личности. В конечном же счете, мысль Элиота тоже была направлена на сохранение культуры, на определение ее места в исторической действительности. В эссе «Традиция и индивидуальный талант» Элиот обращается к феномену художественной культуры и через него поднимает другие вопросы: меру историзма художника, соотношение между личностью, индивидуальными и надындивидуальными формами существования. Элиот направил стрелы своей критики в сторону романтической эстетики, с ее верой в иррациональное, интуитивное постижение сверхчувственной реальности. «Поэзия есть не свободный поток эмоций, а бегство от эмоций, она не выражение индивидуальности, а бегство от индивидуальности».
Элиот не определяет «традицию» как альтернативу творческой индивидуальности, поскольку красноречиво оговаривается в эссе: «…лишь те, кто обладает индивидуальностью и эмоциями, способны понять, что значит стремиться преодолеть их в творчестве». Поэтому из идеи надындивидуального творчества парадоксальным образом вытекает знаменитая элиотовская элитарность. Поэт — один из немногих — испытывает новый характер восприятия действительности, олицетворяя самосознание культуры. Новый способ восприятия действительности, созданной поэтом, постепенно становится привычным для все большего круга людей. «Элитаризм» Элиота — это попытка утвердить независимость художника от сил, определяющих ход истории.
Исходя из тех же посылок, Мандельштам своими размышлениями прогнозирует наступление более жестокой исторической реальности. Поэзия, по мысли Мандельштама, сообщает человеку дополнительную «твердость», укрепляет его физиологию, сообщает ему нравственную свободу и силу. Вот почему принцип нравственной свободы был
[149]
положен им как в основу языка нации, так и в первоосновы личности «как источника абсолютной нравственной свободы». По этой же причине Мандельштам не мог обойти молчанием или подвергнуть обструкции одно из главных понятий и критериев, выработанных в XIX в. — гуманизм. Он ощущал себя человеком, связанным самим фактом существования с ценностями XIX в.
Замечая неизбежность (и необходимость, с точки зрения Мандельштама в 20-е гг. ХХ в.) надвигающейся громады социальной постройки, он осознал и меру ответственности личности за сохранение, может быть, самих первооснов бытия: «…гуманизировать двадцатое столетие, согреть его теологическим теплом, — вот задача потерпевших крушение выходцев девятнадцатого века, волею судеб заброшенных на новый исторический материк».
Языковое состояние культуры в XX в. было зафиксировано в философии, научных исследованиях. Культура, как бы устав от изнурительных попыток пробиться к объективности, всецело сосредоточивает внимание на реальности сознания и языка. «Мыслью осуществляется отношение бытия к человеческому существу. Мысль не создает и не вырабатывает это отношение. Она просто относит к бытию то, что дано ей самим бытием. Отношение это состоит в том, что мысль дает бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты — хранители этого жилища» (М. Хайдеггер).