Русско-французский билингвизм в языковой культуре российских дворян первой половины XIX века

Введение
Важнымаспектом языковой культуры российских дворян первой половины XIX века являлсярусско-французский билингвизм данного сословия, оказавший определенное влияниена русский литературный язык.
Многоаспектностьдвуязычия и его постоянная актуальность породили большое количествоисследований указанного феномена в рамках различных направлений(лингвистического, психологического, социологического, педагогического и др.).Однако, несмотря на обширный список работ по постижению данного явления, многиевопросы, относящиеся к рассматриваемой проблеме, до сих пор не имеютоднозначного решения или недостаточно изучены (таково, например, самоопределение билингвизма и его критериев). Кроме того, в нашей многонациональнойстране традиционно приоритетным было (и остается по сей день) описание иизучение национально-русского двуязычия. В то же время русско-французскийбилингвизм дворян России XIX века, несомненно имевший определенное значение дляразвития русского литературного языка, не получил, на наш взгляд, должногоосвещения в научной литературе. По нашим сведениям, данному феномену посвященылишь единичные работы (или упоминания) лингвистического (А.Карлинский),социолингвистического (А.Швейцер, И.Паперно, Н.Мечковская),литературоведческого (Я.Левкович, И.Семенко и др.) характера. Между темкультура дворянства — явление, представляющее интерес как с культурологической,так и лингвистической точек зрения.
Изучение речироссийского дворянства начала XIX века наматериале писем предполагает рассмотрение широкого круга вопросов, связанных соспецификой культурно-языковой ситуации того периода, с развитием иособенностями эпистолярного жанра, с проблемами воспитания и быта дворянуказанного времени. Кроме того, частная переписка очень ярко отражаетсоциокультурные процессы, характерные для развития общества на определённомисторическом этапе. Многотемность, мозаичность, относительно свободнаякомпозиция и открытость для изменений стилистической и жанровой структурыписьма приближает его к устной речи и делает ценным источником информации отрадициях общения, характерных языковых чертах различных социальных групп и обосновных особенностях языка конкретного периода в целом.
В даннойработе круг дворян, чье эпистолярное наследие анализируется, сужен до столичнойаристократии, поскольку особенности русско-французского двуязычияпровинциальных дворян, вероятно, являются несколько иными. Это связано сразличной степенью владения французским языком, разными пропорциями вупотреблении обоих языков в коммуникации столичных и провинциальныхаристократов и с другими факторами. Однако в наши задачи не входит изучениеуровня знания французского языка, степени влияния его грамматической системы награмматическую систему русского языка (и наоборот). Нас интересуют, в первуюочередь, особенности функционированияобоих языков в речи представителей столичного дворянства.
Исходя извсего вышесказанного актуальность данногоисследования может быть представлена следующим образом:
1. Актуальным представляется коммуникативный подход к изучениюрусско-французского билингвизма представителей российской аристократии первойполовины XIX века,позволяющий наиболее корректно объяснить этот феномен как результатудовлетворения коммуникативных потребностей столь высокообразованного икультурно развитого социального слоя, как дворянство.
2. Русско-французский билингвизм русского дворянства по традициирассматривался, как правило, лишь на материале художественной литературы ивоспоминаний современников (за редким исключением), в то время как в письмах онотражен зачастую более объективно и непосредственно. Письма, по нашим данным,практически не привлекались к подобного рода исследованиям, поэтому их изучениеможет способствовать глубокому и детальному изучению билингвизма в дворянскойсреде в России в первой половине XIX века и,следовательно, более многоаспектной характеристике данного этапа в историирусского литературного языка.
3.   Частноеписьмо как жанр, наиболее близкий к устной разговорной речи, позволяет полно и всестороннепроанализировать коммуникативные ситуации билингвизма, создать их типологию,выявить основные черты речевого этикета и речевого поведения дворянскогосословия того времени. Цель исследования — выявить иописать своеобразие русско-французского билингвизма российского столичногодворянства первой половины XIX века наматериале писем и установить социолингвистические характеристики, определяющие особенностифункционирования и выбор русского и/или французского языков в коммуникативномконтинууме указанного сословия (на материале писем).
Для выполненияпоставленной цели необходимо решить следующие задачи:
- выявить основные характеристики языковой ситуации первойполовины XIX века всоциально-историческом и культурологическом аспектах;
- определить основные признаки эпистолярного жанра в России вуказанную эпоху, его историческую связь с европейской традицией, а такжеклассифицировать письма российских столичных аристократов.
- проанализировать языковые особенности писем российскихдворян; выявить и описать основные закономерности употребления русского илифранцузского языка и характер используемой лексики в эпистолярных текстахдворян России в зависимости от ситуаций, условий общения; классифицироватьинтеркаляции, установить особенности их функционирования и причины интеркалирования.
Объектом нашего исследования являются письма представителейстоличного дворянства России первой половины XIX века,поскольку нам представляется несомненным тот факт, что в речи (как устной, таки письменной) столичных дворян в наибольшей мере отразились передовые тенденциив развитии различных форм русского и французского языков, обслуживавших какареал высших коммуникативных функций, так и ареал непринужденного повседневногообщения. Эти особенности, естественно, нашли отражение и в эпистолярном наследииназванного сословия.
Представленнаяв работе хронология является условной, так как анализируемые нами письмаотносятся не к пятидесятилетнему периоду, а, в основном, — к 1810 — началу1840-х гг. Однако известно, что по своим особенностям и культура, и языкРоссийской империи до 1810-х годов еще тесно связаны с XVIII-м веком, а1840-е годы знаменуют собой уже совершенно особый этап развития.
В качестве предмета исследования выступают проявления русско-французскогобилингвизма в указанных источниках:
а) переключениес одного языка на другой в пределах одного эпистолярного текста (переключениекодов);
б) интеркаляция(включение в текст на одном языке слов, словосочетаний или отдельныхпредложений на другом языке);
в)     характериспользуемой лексики и его обусловленность коммуникативными ситуациями, речевымэтикетом, тематикой и т.д.
Гипотеза исследования заключается в следующем:
Посколькуречевое поведение билингва — это, как правило, выбор того или иного языка дляпостроения соответствующего ситуации и нормам высказывания, то можнопредположить, что данный выбор детерминирован определёнными факторами. Так, выбор языка общения и переключение с одного языкового кода на другой вписьмах российских дворян зависит от пола коммуникантов, от степени близости ихотношений, от норм употребления языка, закреплённых речевым этикетом. Интеркаляция в письмах дворян связана с тематикойречи, с эмоциональным состоянием адресанта, с отсутствием необходимых слов впервом языке, с обозначением реалий, закреплённых в сознании коммуникантов задругим языком, и иными факторами.
Научная новизна работы заключается всоциально-психологическом обосновании функционирования двух языков вкоммуникативном континууме великосветского общества России в первой половине XIX века и вописании характерных особенностей данного явления на материале частнойпереписки, в выявлении роли социолингвистических и психологических факторов припереключении с русского языка на французский и наоборот (в пределах одногоречевого произведения) и при включении слов одного языка в речь на другом языкев зависимости от коммуникативного ареала и коммуникативных ситуаций.
Теоретическую значимость исследования мы видим в рассмотренииявления билингвизма, его типичных черт и ситуаций в историческом аспекте сучетом социолингвистического и коммуникативного подходов, в объяснении иинтерпретации с помощью названных подходов феномена так называемых «смешанныхтекстов» как одного из характерных признаков континуальности коммуникативногопространства российских столичных аристократов, в определении типовинтеркаляций в дворянских эпистолярных текстах рассматриваемого периода иобъяснении особенностей их функционирования.
Практическая значимость работы, на наш взгляд, заключается втом, что результаты её могут быть включены в теоретические курсы посоциолингвистике, психолингвистике, спецкурсы по истории русского литературногоязыка и т.п.
Висследовании используются методы лингвостилистическогоанализа, сравнительный, а также исторический, предполагающий изучениеисторической информации, связанной с контекстом эпохи, и метод системноголингвистического описания.
Теоретической базой диссертации послужилисоциолингвистические исследования билингвизма (У. Вайнрайх, А. Д. Швейцер, В.А.Аврорин, В.Ю. Розенцвейг, А.Е. Карлинский, А.П. Майоров, Ю.А. Жлуктенко и др.),языковых ситуаций (Л.Б. Никольский, Б.А. Успенский, Г.А. Хабургаев, В.И.Беликов, Л.П. Крысин, Н.Б. Мечковская, Г.П. Нещименко и др.), речевогоповедения и речевого этикета (Н.И. Формановская, И.А. Стернини др.), особенностей эпистолярного жанра и определенных видов писем (Я.Левкович, И. Паперно, А. Белова, И. Семенко, У. Тодд и др.).
В качестве практического материала исследования были избраныэпистолярные тексты представителей столичного дворянства России первой половиныXIX века. За основу для анализа была взята переписка А. С. Пушкина в силу ееполноты и включения в академическое собрание сочинений писем на языке-источникеи приложения к ним переводов. Переписка П.А. Вяземского, Е.А. Баратынского,К.Н. Батюшкова, А.О. Смирновой-Россет, А.П. Керн и некоторых других авторованализируется выборочно (так как представлена не полностью, зачастую дается ужев переводах), в основном для более убедительного доказательства существованияопределенных тенденций при написании разного рода корреспонденции.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Русско-французский билингвизм российского дворянства первойполовины XIX века былобусловлен, в первую очередь, коммуникативными потребностями данного сословия,а также тенденцией разработки разговорного (некнижного) языка под влияниемфранцузской языковой ситуации (то есть языкового обеспечения коммуникации всоциуме).
2. Взаимодействие русской и французской культур и языковыхстихий выражалось в создании так называемых «смешанных текстов», в которых яркоотражалась континуальность коммуникативного пространства российскихаристократов-билингвов. Тексты подобного рода имели распространение не только вареале непринужденного повседневного общения, но и на периферии ареала высшихкоммуникативных функций. Например, около 20% дворянских официальных писем,несмотря на весьма строгие каноны оформления официальной корреспонденции,представляют собой смешанные тексты, в разной мере насыщенные интеркаляциями.
3. Интеркалирование в дворянские эпистолярные тексты иноязычныхэлементов и переключение кодов, как правило, было обусловленоэкстралингвистическими (психологическими и социолингвистическими) причинами.Так, в континууме официальных посланий цитаты на другом языке чаще всегообъясняются эмоциональным состоянием адресанта, в континууме дружеских писемони обычно создают культурный фон и т. д.
В качествепрактического материала исследования были избраны эпистолярные текстыпредставителей столичного дворянства России первой половины XIX века (около двухтысяч писем). За основу анализа была взята переписка А. С.Пушкина в силу ееполноты и включения в академическое собрание сочинений писем на языке-источникеи приложения к ним переводов. Переписка П.А.Вяземского, Е.А.Баратынского,К.Н.Батюшкова, А.О.Смирновой-Россет, А. П. Керн и некоторых других авторованализируется выборочно (так как представлена не полностью, зачастую дается ужев переводах), в основном для более убедительного доказательства существованияопределенных тенденций при написании разного рода корреспонденции.
Апробация работы. Основныеположения работы были изложены на международных научных конференциях:«Антропологическая парадигма в филологии» (Ставрополь, 2003), III Международнаяконференция в рамках реализации Федеральной и краевой программы «Русский язык»«Культура русской речи» (Армавир, 2003), а также на ежегодныхнаучно-практических конференциях преподавателей, аспирантов и студентов«Университетская наука -региону» Ставропольского государственного университета.
Структурадиссертационного исследования включает введение, три главы, заключение,библиографический список, включающий источники (17 наименований) и литературу(182 наименования).
Во Введении обосновывается актуальность и научнаяновизна диссертационного исследования, устанавливаются основная цель иконкретные задачи работы, формулируются объект, предмет, указываютсятеоретическая и практическая база, методы исследования, перечисляются источникианализируемого материала, характеризуется теоретическая и практическая значимость,описывается структура работы.
В первой главе рассматриваются особенности двуязычиякак феномена культуры, дается классификация коммуникативных ситуацийбилингвизма, анализируется их связь с речевым этикетом российских дворян первойполовины XIX века.
Вторая глава посвящена выявлению основныххарактеристик языковой ситуации в России на указанном этапе, анализупредпосылок русско-французского билингвизма представителей российской элиты втот период.
В третьей главе анализируются закономерности выбора ииспользования языков в различных типах писем российских аристократов,особенности и причины интеркаляций и переключения кодов в данных эпистолярныхтекстах.
В Заключении подводятся итоги проделанной работы,формулируются основополагающие выводы.

Глава I. Билингвизмкак культурный феномен
§1. Билингвизм и культурные связи
Несмотря насвою древнюю историю и широкую распространённость, двуязычие было и продолжаетоставаться явлением в определённом смысле феноменальным. Во многом именноблагодаря ему развилась человеческая цивилизация. Билингвизм — феноменкультуры, а культура, как и язык, явление общественное, то есть социальное.Блестящий исследователь русской культуры Ю. М. Лотман рассматривал её как формуобщения между людьми. «Всякая структура, обслуживающая сферу социальногообщения, — писал он, — есть язык. Это означает, что она образует определённуюсистему знаков, употребляемых в соответствии с известными членам данногоколлектива правилами» [Лотман, 1994, с.6]. Посредством подобных рассужденийучёный пришёл к выводу о том, что культура имеет коммуникационную исимволическую природу, и она связана с нравственной, интеллектуальной, духовнойжизнью общества и человека.
Культурамноголика и многоязычна, но, тем не менее, цельна и гармонична, хотя «если быпроцесс коммуникации ограничивался рамками языковых коллективов, то, — пословам У. Вайнрайха, — в отношении культур человечество являло бы не менеепёструю и разнообразную картину, чем в языковом отношении» [Вайнрайх, 1972,с.25]. Подобная гармония возможна лишь при наличии контактов между культурами.Общеизвестен тот факт, что практически все языковые коллективы перенимаютчто-либо у своих соседей и сами являются источником определённых знаний иявлений для других сообществ, поскольку процесс культурных заимствованийявляется обычно обоюдным и, как точно заметил Л. Блумфильд, «он односторонентолько в том смысле, что один народ может дать больше, чем другой» [Блумфильд,1968, с.506].
Заимствуютсяпонятия и представления об определённых явлениях, предметы, созданные природой,руками человека или промышленностью, технологические процессы, обычаи и обрядыи многое другое, то есть происходит культурная диффузия. Естественно, чтоодновременно с культурными заимствованиями происходит и освоение слов,обозначающих вышеперечисленные вещи и понятия, что соответственнозапечатлевается в культуре. Так развитие материальной сферы влечёт за собойформирование сферы духовной (и наоборот).
Взаимодействуядруг с другом, культуры обогащаются и, проходя долгий путь, который, пообразному выражению Ю.М.Лотмана, «перешагивает границы исторических эпох,национальных культур» [Лотман, 1994, с.8], развиваются. Поэтому «культуравсегда, с одной стороны, — определённое количество унаследованных текстов, а сдругой — унаследованных символов» [Лотман, 1994, с.8].
Однако этастройная, согласованная система перетекания культуры в культуру не смогла быфункционировать без посредников, коими всегда оказывались двуязычные членывзаимодействующих сообществ. Как отмечает Н. Б. Мечковская, «даже минимальноевзаимопонимание невозможно до тех пор, пока обе стороны (или одна из сторон) несделают хотя бы один шаг навстречу партнёру» [Мечковская, 2000, с.171]. Этотшаг, заключающийся в усвоении основных слов языка контакта, и делали билингвы,то есть взаимодействие культур (и, естественно, языков) происходило и до сихпор происходит при посредничестве индивидуального билингвизма некоторого числаговорящих.
Именно поэтой причине двуязычие сопровождало эволюцию человечества с древнейших времён,ведь для того, чтобы народ развивался, контакты с другими национальнымиобщностями просто необходимы (как известно, изолированные от внешнего мираплемена и народности не создают богатых культур и постепенно, если не сливаютсяили не контактируют с соседними племенами, исчезают).
Как видим,основной причиной появления билингвизма являются социальные факторы (о чёмподробнее будет сказано в §2 данной главы), поэтому усиление экономических икультурных контактов между государствами приводит к росту количества двуязычных(или полиязычных) их членов. Данный факт можно проиллюстрировать множествомпримеров. Среди них, в частности, ситуация в России в начале XVIII века,связанная с реформами Петра I,ориентированными на западноевропейский образец. Интенсификация взаимодействиямежду странами Запада и нашей державой привела к тому, что стал ощущаться явныйнедостаток людей, сведущих в науках и владеющих немецким, французским и другимиевропейскими языками. В результате множество молодых людей из знатных семействбыло отправлено за границу, причём император всячески стремился ускоритьобучение языкам.
Так, вспециальной инструкции он предписывал назначать русских гардемаринов на галерыпо одному — для более быстрого усвоения ими иностранных языков. И хотя, какписал Ю.М.Лотман, «венецианские адмиралы оказались снисходительнее и русскихгардемаринов назначали на корабль по двое» [Лотман, 2001, с.232], подобныеопыты оказались эффективными, и уже через несколько лет государство обладалодовольно значительным числом билингвов.
Необходимоотметить, что индивидуальное двуязычие, как правило, развивается приограниченных культурных взаимодействиях. Если же контакты носят более широкий иактивный характер, то обычно в подобных условиях развивается групповой илимассовый билингвизм. Как правило, это происходит в следующих случаях: примиграциях больших этнических групп, при сосуществовании в рамкахгосударственного объединения нескольких этнических общностей, а также приактивном взаимодействии соседствующих государств [см. Майоров, 1997, с.37].Ранее очень часто такое двуязычие возникало при завоеваниях одних страндругими. Однако нас более всего интересует случай группового (то естьсвойственного социальной группе) билингвизма российских дворян в первойполовине XIX века какрезультат бурного взаимодействия России и Франции (в первую очередь, конечноже, глубокого разностороннего влияния Франции на Россию).
Это двуязычиебыло связано с «культурным влиянием определённой социальной группы однойязыковой общности на соответствующую социальную группу другой языковойобщности» [Верещагин, 1969, 40], то есть русские дворяне усвоили французскийязык под «языковым давлением» (термин Э.Хаугена) французской аристократии. Какзаметил А.Мартине, «язык одолевает своих противников не в силу каких-то своихвнутренних качеств, а потому, что его носители являются более воинственными,фанатичными, культурными, предприимчивыми» [Новое в лингвистике, 1972,с.81-82]. В связи с этим можно сказать, что столь успешному французскомувоздействию способствовало то, что французы в тот момент как раз оказались«более культурными», поскольку, хотя указанные государства не имели общихграниц, французская культура в жизни русских аристократов играла чрезвычайноважную роль. По словам Б.В.Томашевского, она «несоизмерима с ролью какой бы тони было другой иностранной культуры» [Томашевский, 1960, с.62].
Дело в том,что в начале XIX века Франция стала посредницей между русским образованнымобществом и всей мировой культурой. В этот период она была законодательницеймод практически во всех областях жизни — и в материальной, и в духовной сферах.Кроме того, Франция впитала в себя все основные передовые идеи и взгляды,когда-либо возникавшие в мире, обогащаясь всеми доступными мировыми ценностями.В связи с этим, как писал Б. В. Томашевский, «во Франции возникали и созревалив обстановке напряжённой борьбы те идеологические системы, которые указывалипути прогрессивного развития для других европейских государств» [Томашевский,1960, с.64], что тоже в немалой степени способствовало постоянному повышенномуинтересу к этой державе со стороны российской элиты.
Б.В.Томашевский проанализировал и другие причины, спровоцировавшие подобноевнимание ко всему происходившему во Франции, что было особенно характерно длясовременников А.С.Пушкина и для него самого, в частности. Среди таких причин — сама обстановка, в которой проходило их детство и отрочество, — обстановка«военных и политических событий империи Наполеона» [Томашевский, 1960, с.67],ситуация войны 1812 года и последующих связанных с ней событий. «На нихдействовала обстановка ликвидации режима Наполеона и последних следовреволюции, переход европейской гегемонии от Франции к союзу монархов сАлександром во главе. Во всех этих впечатлениях Франция играла первую роль»[Томашевский, 1960, 68]. Известен и тот факт, что политические концепции членовдекабристских обществ во многом сформировались под влиянием французскойпублицистики. В то же время вместе с интересом к государственным, культурным,крупным политическим событиям во Франции не ослабевает и интерес к мелочамфранцузского быта. Таким образом, внимание российского дворянствараспространялось буквально на всю французскую, а вместе с ней и европейскуюжизнь. Как известно, Пушкин никогда не покидал пределов России, и, естественно,ни разу не был во Франции, но в это довольно трудно поверить, читая егопроизведения, — настолько насыщены они мельчайшими подробностями жизнифранцузского государства и его обитателей. «Газет, рассказов приезжавших изФранции было достаточно, -отметил в связи с этим Б.В.Томашевский, — чтобыинтенсивно жить интересами Парижа» [Томашевский, 1960, 69].
Помимовлияния политической сферы Франции, огромное воздействие на сознание именитыхроссиян начала XIX века оказывала французская литература. Поколения молодежиРоссии конца XVIII — начала XIX века были воспитаны на произведенияхфранцузских классиков XVII — XVIII веков. Творения Буало, Корнеля, Расина,Мольера, Вольтера, Дидро, Руссо и многих других гениальных французов прочноутвердились в программах воспитания и обучения во многих учебных заведениях и вдомашнем образовании российских дворян.
Кроме того,как уже было сказано, Франция стала для России посредницей между ней и мировой культурой, в том числе — мировой литературой. В. К.Кюхельбекер, ратовавший за возрождение России и русского духа, сетовал: «Быловремя, когда у нас слепо припадали перед каждым французом, римлянином илигреком, освященным приговором Лагарпова «Лицея». Ныне благоговеют перед всякимнемцем или англичанином, как скоро он переведён на французский язык: ибофранцузы и по сю пору не перестают быть нашими законодавцами; мы осмелилисьзаглядывать в творения соседей их единственно потому, что они стали читать их»[цит. по Томашевскому, 1960, с.65]. Несмотря на явную идеологическую направленностьэтого высказывания, в нём содержится очень большая доля истины, поскольку восновном именно через французские переводы российское образованное обществопервой половины XIX веказнакомилось с произведениями мировой литературы. Так, на французском языкеэлита России читала творения Шекспира, Байрона, В. Скотта, Мандзони,Кальдерона, Гейне, Гофмана, Шлегеля и многих других европейских авторов.
Нампредставляется вполне справедливым мнение Б.В.Томашевского, считавшего, чтоподобные факты связаны не с тем, что российские аристократы по-французскипонимали гораздо лучше, чем на других языках, и потому обращались к французскимпереводам. Безусловно, французский язык был наиболее употребительным средствомобщения в их кругу, но в то же время дворянское образование чаще всего неограничивалось лишь двумя языками (русским и французским), но включало идревние классические (греческий, латинский) и современные западноевропейскиеязыки (английский, немецкий, итальянский). Полагаем, что весьма веской причинойобращения к французским переводам был интерес «к этому факту, возникшему вофранцузской среде», то есть именно то, что те или иные произведения мировойлитературы в своё время привлекли внимание образованных французов, что Франциис её идеями и настроениями были интересны определённые труды и их авторы.
Выше уже былосказано о том, что активное взаимодействие культур происходит благодарядвуязычным членам сообщающихся коллективов. Однако мы видим и то, что механизмподобного взаимодействия, однажды начав действовать, может втягивать в себя всёбольшее число индивидов, привлечённых фактами чужой культуры, отвечающими ихзапросам и потребностям, в результате чего этот механизм сам начинаетпроизводить билингвов. В связи с этим и сам французский язык обладал для российскихдворян первой половины XIX века двоякойсущностью — с одной стороны, он служил оптимальным средством для освоенияфранцузской культуры, поскольку он был порождён этой же культурой, а также былнесколько лучше, чем русский литературный язык того времени, приспособлен дляпередачи всех оттенков и тонкостей мыслей и чувств, с другой стороны, он былмаркером принадлежности к элитным, высокообразованным слоям, воспитанным надостижениях мировой цивилизации.
О том,насколько аристократы России начала XIX столетия были связаны с культуройФранции и несли на себе её отпечаток, красноречиво говорит отношение к нимрусских крестьян во время Отечественной войны 1812 года, которое пришлосьпреодолевать организатору партизанского движения Денису Давыдову. Как писалЮ.М.Лотман, «когда гусары Давыдова впервые показались в русских деревнях, втылу у врага, русские мужики их чуть не перестреляли, потому что мундиры — ифранцузские и русские в золотом шитье — были для крестьян одинаково чужими иони приняли гусар за французов» [Лотман, 2001, с.319]. Дополнительным фактором,обусловившим подобное отношение, был французский язык, на котором первоначальнообщались офицеры. Только после тщательного анализа просчётов и выработкистратегии поведения Давыдову удалось привлечь крестьян в партизанское движение.Говорить по-французски офицерам было запрещено, и они перешли на русскоепросторечие. «Тогда, -пишет Давыдов, — я на опыте узнал, что в Народной войнедолжно не только говорить языком черни, но и приноравливаться к ней и в обычаях,и в одежде. Я надел мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена святойАнны повесил образ святого Николая и заговорил с ними языком народным» [цит. поЛотману, 2001, с.319]. И только после всех этих изменений крестьяне потянулисьв отряд Давыдова, что стало сигналом к народной войне, во многомпредопределившей исход наполеоновской кампании в России.
Как видим,простой народ, не вдававшийся в подробности внутреннего содержания, делаявыводы только по внешним показателям, практически не дифференцировал культурурусской аристократии и культуру французских офицеров и солдат. То есть внешниепроявления были для неискушенного наблюдателя одинаковыми (или очень похожими),что, на наш взгляд, ещё раз подчёркивает, насколько сильным было влияние французскойкультуры не только на духовную, но и на материальную, бытовую жизнь российскихдворян.
Стольподробный анализ билингвизма и культурных связей именно России и Франции внашем исследовании, конечно, обусловлен спецификой разрабатываемой темы, хотя, разумеется,связь двуязычия с духовной эволюцией человечества может быть проиллюстрированаи множеством других примеров. Таков, например, факт существования римских наук,базой для которых служили главные, основополагающие труды греческих учёных.Естественно, что для создания собственных работ и теорий римские исследователидолжны были основательно изучить произведения своих предшественников, а дляэтого они должны были владеть греческим языком. Таким образом, в указаннойситуации греческий язык был посредником между архетипической, самобытнойкультурой Древней Греции и зарождавшейся рецептивной культурой Римской империи,а осуществляли это посредничество опять же билингвы.
Следует такжеотметить, что большинство крупных учёных и мыслителей прошлого владели двумя иболее языками, а зачастую были полиглотами, что неудивительно, поскольку длявыдвижения новых идей им необходимо было опираться на предшествующий опыт, акорпуса переведённых фундаментальных исследований в то время ещё несуществовало. Эта база текстов, широко доступных в наши дни, как раз и быласоздана во многом благодаря усилиям наших полиязычных предшественников. Крометого, одним из обязательных качеств учёных прошлого (вплоть до эпохиВозрождения и даже дольше) было знание латинского языка, который долгое времясохранял статус языка науки и на котором писали научные работы, вели учёныеспоры, дискуссии, выступали с кафедр и т. д.
Нельзя неотметить при этом и фактора престижности знания многих языков. Это подтверждаети мудрая пословица: «Сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек». Такимобразом, владение несколькими языками не только облегчает процессы обучения иобщения, но и даёт определённую свободу выбора языка и речевого поведения, чтостановится явным преимуществом билингвов и полиглотов, повышая тем самым ихстатус. В связи с этим интересен пример из биографии великого русскогополководца А.В.Суворова, одного из образованнейших людей своего времени,который любил удивлять своих собеседников резкими переходами от однойисполняемой им роли к другой. «Человек, только увидевший шокирующие шутовскиепоступки, вдруг оказывается лицом к лицу с эрудитом и красноречивым философом,- писал Ю. М. Лотман, — косноязычие и глоссолалия исчезали и заменялись речьюримского оратора или философскими рассуждениями на немецком, французском,английском и итальянском языках» [Лотман, 2001, 274]. Очевидно, что и самСуворов чувствовал своё превосходство над собеседниками, переходя наиностранные языки, что ещё раз подтверждает престижность статуса билингва (илиполиглота).
Вместе с темупотребление иностранных языков в определённых ситуациях коммуникации можетиметь и определённый смысл, относящийся к этическому аспекту культуры речи,который зачастую превращает обычное общение в своего рода ритуал. Так в Россиив начале XIX века вдворянском обществе для разговора с дамами в высшей степени предпочтительнымбыло использование французского языка, который стал символом салонногоаристократического общения. В то же время большинство документов, адресованныхв высшие инстанции, должны были писаться по-русски и в соответствии сустановленными формами. В связи с этим интересен пример письма княгиниВолконской к Бенкендорфу, написанного по-французски [см. Лотман, 1994, с.57].Французский язык для прошения к высшему сановнику выбран женщиной явно неслучайно. По словам Ю.М.Лотмана, он создавал между нею и Бенкендорфом«отношения, подобные ритуальным связям рыцаря и дамы» [Лотман, 1994, с.57],переключая текст во внесословное пространство. Естественно, такое переключениеположительно решало исход дела, не позволяя чиновнику оборвать, «поставить наместо» эту даму, воскрешая в памяти незабвенный образ французского короляЛюдовика XIV, неизменнопо-рыцарски обращавшегося с женщинами любого социального положения и возраста(как известно, его поведение в течение долгого времени оставалось образцом длябольшинства государей и высших чинов Европы).
Такимобразом, бесспорен тот факт, что билингвизм является многогранным феноменомчеловеческой коммуникации и цивилизации, а иностранный язык помимо передачииной материальной культуры, несёт с собой также культуру духовную, в том числеи этическую, создавая особые ситуации общения, приобщая к мировым эстетическими этическим идеалам и ценностям.

§2. Проблематика билингвизма в лингвистике
Билингвизм, всущности, не представляет собой исключительного явления, хотя долгое время было«принято, в том числе и среди лингвистов, рассматривать одноязычие как правило,а многоязычие — как нечто исключительное» [Вайнрайх, 1972, с.26]. Сегодня жестал вполне очевидным тот факт, что билингвизм был характерен для многихязыковых ситуаций на протяжении веков и, кроме того, является типичнымпризнаком многих нынешних языковых сообществ, имея тенденцию к расширению.Следовательно, для человечества это вполне закономерный факт.
Понятно, чтодля международной коммуникации невозможно использовать все несколько тысячсуществующих языков, поэтому «миллионы людей, возможно, большинство людей, втечение своей жизни в той или иной степени овладевают двумя или несколькимиязыковыми системами и умеют пускать их в ход — каждую в отдельности взависимости от требований обстановки» [Вайнрайх, 1972, с.26]. В связи свышесказанным неудивительно, что изучение функционирования двух языков впределах одной этнической общности, а также процессов, возникающих в результатеих взаимодействия и взаимовлияния, издавна является актуальной проблемоймирового языкознания.
Исследованиемязыковых контактов и сопровождающих эти контакты явлений ещё в XIX векезанимались Г.Грюнбаум, Э.Виндиш, Г.Шухардт и другие крупные учёные. В Россиибольшой вклад в разработку этой проблемы внесли такие известные лингвисты, какИ.А.Бодуэн де Куртене, В.А.Богородицкий, Е.Д.Поливанов, Л.В.Щерба.
Новая волнаинтереса учёных к билингвизму относится к шестидесятым годам XX века. Этобыло связано с изменившимися условиями общественного функционирования языков,когда проблема двуязычия стала наиболее актуальна, поскольку благодаряактивному развитию науки, техники, искусства, распаду колониальных систем и образованиюмножества новых государств всё большее число народов стало вовлекаться вмеждународную жизнь. Для международного общения, естественно, всё болеенеобходимым стало владение не только своим родным языком, но и каким-либо изнаиболее распространённых. Но, как известно, впервые необходимость вмеждународных языках назрела ещё в XVIII веке, когда«на первый план выдвигаются литературные языки передовых стран… Европы — сначала французский, затем английский и немецкий языки» [Филин, 1972, с.20].Правда, сформировавшееся тогда двуязычие в общественном и культурном отношениибыло весьма ограниченным, поскольку билингвами в основной своей массе были лишьпредставители высших сословий и узкий круг интеллигенции, а, как известно,«двуязычие как социальная проблема раскрывается в полном объёме тогда, когдаохватывает значительную часть населения, а не отдельных индивидов» [Дарбеева,1972, с. 191]. Поэтому потребность в языках международного общения особенноостро проявилась во второй половине XX века, когда всеуказанные процессы стали массовыми.
Однакопервоначально наиболее глубоко эту проблему разрабатывали психологи, «почти всебез исключения старавшиеся описать отношения между билингвизмом и умственнымиспособностями или умственными заболеваниями» [Белл, 1980, с.157].
Лингвисты жеактивно обратились к данной тематике позднее (лишь к началу семидесятых годов XX века), ноочень скоро труды их в этой области стали многочисленными. Среди учёных, вработах которых были широко освещены вопросы языковых контактов и двуязычия, — У. Вайнрайх, Л.Блумфильд, С. Эрвин, Ч. Осгуд, М.Сигуан, У.Макки и др.; в СССР — Л.В.Щерба, Е.М.Верещагин, В.Ю.Розенцвейг, В.А.Аврорин, Ю.Д.Дешериев,И.Ф.Протченко, А.И.Холмогоров, М.М.Михайлов, Ю.А.Жлуктенко и др.; средисовременных исследователей билингвизма можно назвать А.П.Майорова,А.Е.Карлинского и др.
Несмотря настоль активную разработку, многие вопросы в теории билингвизма до сих поростались спорными, начиная с такого фундаментального, как терминология.Необходимо отметить, что некоторые учёные применяют оба термина («билингвизм» и«двуязычие») для характеристики указанного явления, и всё же большинство отдаётпредпочтение латинскому образованию (особенно в современной науке), частьучёных вообще исключает из научного обихода термин «двуязычие»; многие всё чащевместо определения «билингвизм» используют «полилингвизм» и «мультилингвизм»[см. Львов, 2000, с.96].
Представляетсявозможным употреблять термины «билингвизм» и «двуязычие» как синонимичные,поскольку в большинстве лингвистических словарей билингвизм определяется черезпонятие «двуязычие», реже -«многоязычие», то есть как «употребление несколькихязыков в пределах определенной социальной общности (прежде всего государства);употребление индивидуумом (группой людей) нескольких языков, каждый из которыхвыбирается в соответствии с конкретной коммуникативной ситуацией»[Лингвистический энциклопедический словарь, 2002, с.303]. Кроме того, прииспользовании двух тождественных терминов появляются более широкие возможностидля разнообразного словообразования и построения предложений (без постоянногоупотребления однокоренных слов в пределах соседствующих фраз). Это позволит, нанаш взгляд, сделать текст исследования более доступным для восприятия, не лишивего при этом научности.
Проблематичнымстало и определение сущности двуязычия и его детерминированности. Как известно,билингвизм явление многоаспектное, освещающееся многими гуманитарными науками;помимо лингвистики его изучают психология, социология, психолингвистика,социолингвистика, социальная психология и др. Однако на практике наиболееширокое распространение и разработку получили психолингвистический илингвистический подходы. Причём, как справедливо отметил А. П.Майоров, «приопределении социального характера билингвизма, как правило, сохраняетсяпсихолингвистическое определение… с добавлением чисто количественныхкритериев… Условия же, в которых формируется и существует билингвизм, невключаются в онтологию объекта, а относятся к ряду: «социо-культурноеокружение», «экономические, политические, культурные условия» и пр.» [Майоров,1998, с.5]. Впрочем, Е.М.Верещагин разграничивает 3 вида типологий двуязычия,куда помимо психологической и лингвистической входит социологическая[Верещагин, 1969]. В целом же в «неисчерпаемой» (по выражению А.П.Майорова)литературе по билингвизму предпочтение отдаётся рассмотрению этого явления поотношению к индивиду (особое внимание при этом уделяется изучениюинтерференции, психологических и лингвистических характеристик двуязычнойязыковой личности).
Однакоочевидно, что билингвизм детерминирован именно социальными факторами, которыетребуют не менее пристального изучения, чем сам механизм попеременногоиспользования личностью или определённой языковой общностью двух (или более)языков и сопряженные с ним процессы. В связи с этим большое значение получаетисследование двуязычия с точки зрения социолингвистики.
Другойактуальной для исследователей проблемой является определение критериевбилингвизма. По этому вопросу было высказано немало мнений, диапазон которыхчрезвычайно широк.
Один полюссоставляют взгляды, согласно которым билингвом считается индивид, умеющийуспешно осуществить коммуникацию на втором языке. Если опираться на эту точкузрения, то число билингвов среди мирового населения будет очень велико,поскольку ими можно будет считать большинство тех, кто обладает хотя быэлементарным знанием второго языка (включая школьные курсы иностранных языков).Так, в частности, А.П.Майоров, придерживаясь данного мнения, пишет:«Отличительной чертой языковой ситуации в современном обществе являетсягрупповой и массовый билингвизм: иностранные языки преподаются в школах ивузах, многие языки служат средством межнационального и международного общения,для многих билингвизм является атрибутом профессиональной подготовки(переводчики, дипломаты и т.д.)» [Майоров, 1998, с.5].
Аналогичнойточки зрения придерживается К.Х.Ханазаров, считающий, что о наличии двуязычияможно говорить «там, где люди владеют вторым языком в степени, достаточной дляобщения и обмена мыслями с носителями второго языка» [Ханазаров, 1972, с.123].При этом он отмечает: «Знание двух языков может быть неодинаковым по глубине,богатству, совершенству, но, несмотря на это, в главном, в основном, ради чегои существует язык, — в обмене мыслями, в общении, — оно отвечает требованиямобщающихся» [Ханазаров, 1972, с.123].
Другой полюсмнений составляют взгляды тех, кто к билингвам причисляет людей с идеальнымвладением обоими языками. Например, М.Сигуан и У.Макки предлагают называтьдвуязычным «того человека, который кроме своего первого языка в сравнимойстепени компетентен в другом языке, способен со схожей эффективностьюпользоваться в любых обстоятельствах тем или другим из них» [Сигуан, Макки,1990, с. 10]. Близок к такому пониманию и В.А.Аврорин, считающий, что«двуязычием следует признать примерно одинаковое владение двумя языками. Иначеговоря, двуязычие начинается тогда, когда степень знания второго языка вплотнуюприближается к степени знания первого» [Аврорин, 1972, с.50]. Впрочем,В.А.Аврорин разграничивает два вида билингвизма -полный и частичный.
Всё же полноедвуязычие в таком понимании — скорее идеальное, чем реальное явление, ведь втаком случае к числу билингвов, как справедливо отмечает А.Е.Карлинский,возможно отнести только некоторых переводчиков, учителей и дипломатов, а всеостальные люди, не столь блестяще владеющие вторым языком, как своим родным, нос успехом применяющие тот или иной в зависимости от коммуникативных ситуаций,останутся за рамками данного определения. Как показывает опыт, чрезвычайно малпроцент людей, которые в равной степени легко говорят и мыслят не только насвоём родном, но и на втором языке, не переводя мысленно своих высказываний спервого языка на второй. Таким образом, по словам А.П.Майорова, «идеальноедвуязычие можно представить себе только теоретически» [Майоров, 1998, с.55], ионо скорее будет некой «отправной точкой для оценки двуязычия какого-либоконкретного индивида» [Сигуан, Макки, 1990, с.10]. В то же время такоеопределение остаётся характерным для собственно лингвистического взгляда набилингвизм; в таком авторитетном источнике, как «Словарь лингвистическихтерминов» О.С.Ахмановой трактовка указанное явление трактуется, как «одинаковосвободное владение двумя языками» [Ахманова, 1966, с.125].
Нас болеевсего интересует определение двуязычия с социолингвистической точки зрения. Вэтом аспекте по-прежнему актуальной остаётся дефиниция, сформулированнаяЮ.Д.Дешериевым и И.Ф.Протченко ещё в 1972 году как
«знание двухязыков в известных формах их существования в такой мере, чтобы выражать иизлагать свои мысли в доступной для других форме, независимо от степенипроявления интерференции и использования внутренней речи двуязычным индивидом впроцессе письменного или устного общения на втором языке, а также умениевоспринимать чужую речь, сообщение с полным пониманием» [Дешериев, Протченко,1972, с.35]. Сегодня подобного мнения придерживается большинствосоциолингвистов. Н.Б.Мечковская, например, тоже утверждает, что «билингв — человек, владеющий двумя языками (в той или иной мере); двуязычный индивид»[Мечковская, 2000, с.105]. Сравним у А.Е.Карлинского: «билингв — это человек,принадлежащий к двум языковым общностям, причём степень вхождения в каждую изних может быть различной» [Карлинский, 1990, с.58]. Мы будем такжепридерживаться этого более распространённого (особенно в современной науке)социолингвистического взгляда, поскольку нас более всего интересуетрусско-французский билингвизм русского дворянства именно с точки зрениясоциолингвистики (социальные причины, приведшие к распространению данногоявления в высших кругах, зависимость функционирования обоих языков не только отсобственно лингвистических, но и от экстралингвистических факторов и т.д.),изучение же уровня владения языками, степени влияния грамматической системыодного языка на систему другого не входит в круг рассматриваемых нами проблем,тем более что последнее представляется весьма проблематичным в силу большойудалённости исследуемой эпохи во времени и опоры на письменные тексты, а не наживую речь. К тому же, независимо от того, какое понимание двуязычия -узкое илиширокое — брать за основу, практически всех русских дворян начала XIX векаможно считать билингвами, поскольку большинство их знали помимо родного языкафранцузский (если не в совершенстве, то в близкой к совершенству степени).
Несмотря насетования многих общественных деятелей той эпохи, да и множества современныхисследователей по поводу забвения русского языка в дворянском обществе концаXVIII — начала XIX века, всё это — скорее преувеличение с целью обратить болеепристальное внимание на судьбу русского языка, поскольку он никогда не терялсвоего значения как средство бытового, обиходного общения.
Естественно,описывая указанный период, большинство учёных вспоминают описание ситуации,сложившейся в тот момент в высшем сословии, данное А. С.Шишковым: «. детизнатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей находятся на руках уфранцузов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи,нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком ихсвободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что вязыке своём никогда не упражняются.» [цит. по Виноградову, 1938, с.148]. Неследует забывать, однако, что фигура А.С.Шишкова до сих пор вызываетнеоднозначные отклики (хотя при этом невозможно отрицать его вклада в развитиерусской филологии начала XIX века),достаточно вспомнить знаменитую борьбу сторонников «старого» и «нового» слога иявную славянофильскую направленность его идеологии.
Кроме того,как отмечает А. П.Майоров, «общество в целом невозможно оценивать с точкизрения степени владения языком. Эта характеристика может быть приложима толькок отдельному человеку, а также представлена в виде идеала, к которому нужностремиться, но которого практически невозможно достичь» [Майоров, 1998, с. 56].К тому же этот показатель весьма изменчив и обусловлен множеством факторов, кчислу которых можно отнести такие переменные, как языковые способностиличности, возраст, часто — пол, последовательность изучения языков, языковоедавление какой-либо общности, престижность каждого из языков и многие другие.Поэтому вслед за А. П. Майоровым мы будем в нашем исследовании «иметь в видутакой уровень владения вторым языком, который был бы необходимым и достаточнымдля использования его в определённых функциях (коммуникативной, когнитивной,экспрессивной и т.д.)» [Майоров, 1998, с. 57].
Не менееважным, чем предыдущие, был в теории билингвизма и вопрос об особенностяхестественного и искусственного двуязычия. Понятно, что естественный билингвизмвозникает под влиянием разноязычного окружения и связан с необходимостью (илижеланием) обмена информацией с носителями второго языка, тогда какискусственный билингвизм формируется в результате целенаправленного обучения.Учёные отмечают и различия в системе усвоения второго языка при естественном иискусственном двуязычии, а также в способах фиксации отношений языковых фактовк фактам действительности в памяти двуязычного индивида. Кроме этого, в случаеовладения языком путём погружения в языковую среду, как пишет А. Е.Карлинский,«усвоение чужого языка идёт параллельно с приобщением к иной культуре»[Карлинский, 1990, с. 45], что далеко не всегда наблюдается при искусственномобучении языку.
Многовнимания уделяется учёными и проблемам интерференции, то есть ошибкам в речибилингвов на втором языке (а иногда и на обоих), связанным с частичнымотождествлением и смешением систем двух языков. Особенно глубокоразрабатывается этот вопрос в последнее время в нашей стране в исследованияхнационально-русского двуязычия, часто — в связи в разработками методик обучениядетей малых народов России русскому языку для профилактики подобных нарушений.Убедительной представляется концепция А.Е.Карлинского, который предложилпонимать под интерференцией «случаи отклонения от нормы, возникающие в речибилингва на втором языке под влиянием первого языка. Случаи же отклонения отнормы, возникающие в речи билингва на первом языке, которые возникают врезультате влияния второго языка. называть интеркаляцией» [Карлинский А.Е.Основы теории взаимодействия языков. -Алма-Аты, 1990, с. 127]. Данноеразграничение представляется весьма целесообразным по нескольким причинам:во-первых, потому что возникновение указанных явлений обусловлено различнымифакторами (интерференция — языковыми, интеркаляция — психо- исоциолингвистическими); во-вторых, интерференция — практически неконтролируемый(или слабо контролируемый) говорящим процесс, интеркаляция же «прямо иликосвенно контролируется сознанием билингва» [Карлинский, 1990, с.128];в-третьих, если интерференция характерна как для естественного, так и дляискусственного билингвизма, то интеркаляция только для естественного;в-четвёртых, интеркаляции в речи двуязычного индивида тем больше, чем вышестепень его владения вторым языком, тогда как интерференция имеет обратнуюзависимость; в-пятых, при интеркаляции (в отличие от интерференции)«вклиниванию в речь на втором языке подлежат только двусторонние единицы и ихсочетания, начиная от отдельных морфем и кончая сложными словосочетаниями,сохраняющими полностью свои грамматические признаки, характерные для второгоязыка» [Карлинский, 1990, с.129]. Исходя из основных особенностей интеркаляции,А.Е.Карлинский строит типологию интеркаляции, различая в ней четыре вида:
Однакоследует разграничивать явление интеркаляции и переключение с одного языка надругой в процессе речи, поскольку переключение происходит при чередованииразноязычных предложений или даже сложных синтаксических целых, каждое изкоторых оформлено строго в соответствии с нормами языка, которому принадлежитвысказывание, в то время как интеркаляция осуществляется в пределах одногопредложения на первом языке.
Даннаятеория, как нам кажется, является весьма серьезным шагом в изучении проявленийбилингвизма в целом, поскольку наиболее подробно в этом отношениирассматривается, в основном, интерференция языков, хотя интеркаляция какконтролируемый (в основном), осмысленный, целенаправленный процесс включенияиноязычных фрагментов представляет не меньший интерес, но разработана гораздослабее. В нашем исследовании мы будем опираться на предложенную А.Е. Карлинскимтипологию интеркаляций для более полной характеристики проявленийрусско-французского билингвизма российских дворян первой половины XIX века идля установления причин включения тех или иных иноязычных фрагментов.
Итак,очевидно, что, несмотря на давнюю историю, теория билингвизма ещё полна не доконца решённых и спорных вопросов, требующих серьёзного изучения. В конце XX века наступилновый этап в разработке теории взаимодействия и взаимовлияния языков, связанныйс углублением разработки многих проблем двуязычия и с дифференциацией некоторыхявлений.

§3. Коммуникативные ситуации и речевой этикет в условияхрусско-французского билингвизма русских дворян начала XIX века
Длядетального описания коммуникации в определённой общности необходимым факторомявляется членение коммуникативного пространства. Естественно, подобное членениепредполагает разные уровни абстракции, что заключается обычно в применении дляэтих целей таких понятий, как «коммуникативная ситуация» и «коммуникативнаясфера» для конкретного и более обобщенного анализа процесса общениясоответственно.
Коммуникативныеситуации — это микроситуации общения, представляющие собой «максимально густойкоммуникативный фильтр, позволяющий зафиксировать набор весьма конкретныхситуаций вербального общения, отличающихся друг от друга характером ролевыхвзаимоотношений между коммуникантами, тематикой, внешними обстоятельствамиобщения и пр.» [Нещименко, 2003, с.39].
Используя этуоперациональную единицу, мы сможем определить специфику речевого поведенияучастников общения, особенности выбора языковых средств для построенияконкретных высказываний и т. п. Для решения же более общих задач традиционноупотребляют понятие «коммуникативная сфера», хотя в науке до сих пор нетединого, устоявшегося мнения в отношении содержания и количества этих сфер.
Так,Л.Б.Никольский выделяет шесть коммуникативных сфер: 1) сферуобщегосударственного общения; 2) сферу регионального общения; 3) сферу местногообщения; 4) сферу производства; 5) сферу семейно-бытового общения; 6) сферуритуального общения [Никольский, 1976].
Чешскийучёный Вл.Барнет тоже оперирует шестью сферами, но, в отличие от предыдущейклассификации, в его перечень включены: 1) общенародное публичное официальноеобщение; 2) повседневное публичное неофициальное общение (общенародное или жепотенциально общенародное); 3) региональное непубличное неофициальное общение;4) неофициальное непубличное общение в коллективе (например, впрофессиональном); 5) неофициальное непубличное общение в семье; 6)конфессиональное культовое общение [цит. по Нещименко, 2003, с.41].
В.А.Авроринвыделяет 14 коммуникативных сфер, среди которых семейное общение, общениевнутри производственного коллектива, общение в пределах населённого пункта,общение на разного рода собраниях, общение в школьном обучении всех ступеней,каналы массовой информации, литературное творчество, сфера науки, религии,общегосударственного и местного производства, личная переписка, общение внутриодноязычного коллектива, общение между разноязычными людьми и коллективами,общение с машинами (речевое управление). Такая тщательная конкретизация привычленении коммуникативных сфер приводит к тому, что многие из них совпадают скоммуникативными ситуациями.
Очевидно, чтоподобное разночтение одного и того же понятия затрудняет его использование ивызывает потребность в более четком термине. В этом отношении нампредставляется более мотивированной и более соответствующей нашему материалуидея Г.П.Нещименко о введении новой коммуникативной единицы, находящейся наболее высоком уровне абстракции, чем вышеперечисленные — коммуникативногоареала. Эта единица является комплексной категорией, вычленяющейся за счётопределения специфики коммуникативных функций, характера общения, типа речевогоповедения, адресата и др. Использование указанного нами понятия, на наш взгляд,существенно облегчит классификацию собранных нами языковых данных за счёт того,что одним из наиболее существенных признаков дифференциации эпистолярныхтекстов в данном исследовании выступает официальность или непринуждённостьобщения, на чём основано и разграничение коммуникативных ареалов на ареалвысших коммуникативных функций и ареал непринуждённого повседневного общения.Кроме того, по словам Г.П.Нещименко, «применение понятия «коммуникативныйареал» позволяет интерпретировать коммуникативное пространство как двуединую,то есть бинарную структуру, в составе которой вычленяются два глобальныхмассива, рельефно отличающихся друг от друга» [Нещименко, 2003, с.43]. Изосновных признаков, характерных для ареала высших коммуникативных функций,можно назвать отсутствие непринуждённо-доверительных отношений, установку напубличное официальное общение, а также на интерперсональное — официальное иполуофициальное -общение (как публичное, так и непубличное). В плане языковогообеспечения этот ареал обслуживается «подсистемой регулируемого речевогоповедения», то есть репрезентативными формами языка. Регулируемое речевоеповедение подразумевает контроль языковой цензурой, а также автоцензурой, тоесть предполагает не только соблюдение общепринятых языковых норм, кодификациии т. д., но и речевую самодисциплину личности, её сознательное саморегулирование.Как известно, автоцензура мотивируется во многом учётом реакции окружающих наречевое поведение говорящего.
Ареалнепринуждённого повседневного общения, по Г.П.Нещименко, «охватываетнеофициальное, непубличное, непринуждённое общение в семье, коллективе»[Нещименко, 2003, с.44]. Это межличностное коммуникативное взаимодействие, вкачестве языкового обеспечения для которого выступает «подсистеманерегулируемого (или с ослабленной регулируемостью) речевого поведения», илиразговорный язык. На этом уровне преобладают «не комплектные, целостныеструктуры, а, главным образом, смешанные тексты» [Нещименко, 2003, с.49], чтоявно прослеживается при анализе эпистолярного наследия российских дворян началаXIX века и что в дальнейшем будетпроиллюстрировано множеством примеров. При этом важно, что под языковымобеспечением не подразумевается какая-либо определённая форма языка, а термин«разговорный язык» употребляется как совокупное обозначение, для которогонаиболее важным является «ощущение коммуникативной комфортности у индивидуума,совершенно необходимое для ситуации непринуждённого общения» [Нещименко, 2003,с.47].Естественно, термин «нерегулируемое речевое поведение» не предполагаетполного отсутствия речевого контроля, а только подразумевает чрезвычайнонезначительную степень его проявления, особенно по сравнению с ареалом высшихкоммуникативных функций.
Очевидно, чточленение коммуникативного пространства симметрично членению пространства языкового.Применительно к русско-французскому билингвизму российского дворянства первойполовины XIX века схема распределения этих пространств может быть представленаследующим образом:
В связи супотреблением в нашем исследовании вышеперечисленных понятий, необходимоотметить, что по отношению к эпистолярному жанру применение термина «ареалнепринуждённого общения» в некоторой степени условно, поскольку данный ареалпредполагает довольно непроизвольное, спонтанное речевое поведение, а в письме,даже в бытовом, всё равно присутствует определённая доля подготовленности.Однако в то же время письмо в наибольшей степени из всех жанров отражает устнуюречь с большинством её особенностей. По определению В.В.Виноградова, частноеписьмо является письменной реализацией разговорного типа речи, а потому нампредставляется вполне возможным оперировать вышеуказанным термином по отношениюк исследуемому материалу.
Ещё однимважным понятием, используемым в данной работе, является понятие речевогоэтикета, введение которого позволяет дифференцировать, например, в официальныхписьмах, речевое поведение регулируемое и регламентируемое, что несколькоразличается, так как регулируемое поведение предполагает, как уже было сказано,автоцензуру, то есть контроль со стороны самого индивидуума, а регламентируемоеповедение подлежит внешнему контролю, тоесть находится в рамках речевого этикета.
Речевойэтикет является важнейшим компонентом культуры, это, по определениюН.И.Формановской, «микросистема национально-специфических вербальных единиц,принятых и предписываемых обществом для установления контакта собеседников,поддержания общения в желательной тональности соответственно правилам речевогоповедения» [Формановская, 1982, с.5]. Общеизвестно, какое большое значение дляаристократической культуры имел этикет вообще и речевой этикет в частности. Дляанализа русско-французского билингвизма российских дворян начала XIX века этотаспект, обусловливающий речевое поведение указанной социальной категории, такжеиграет весьма существенную роль, поскольку им объясняются очень многиеособенности коммуникации того времени. Так, например, выбор мужчинойфранцузского языка при обращении к женщинам почти всегда является этикетным,так как по системе сложившихся в тот период правил речевого поведенияфранцузский язык был языком культурной беседы и языком общения с дамами.Существует ещё масса примеров влияния этикета на речевое поведение личности, очём более детально будет сказано далее. Однако и без множества подробностейсвязь речевого этикета с коммуникативными ситуациями при анализерусско-французского двуязычия очевидна.
Рассмотрениеконкретных коммуникативных ситуаций билингвизма позволяет отметить, что они,как впрочем, и коммуникативные ситуации вообще, относятся к разряду явлениймногоаспектных и многопризнаковых, при этом признаки, значимые для характеристикиданных ситуаций, разнонаправлены и не иерархичны, в связи с чем представляетсявесьма сложным создание единой и многопризнаковой классификации всего разнообразиякоммуникативных ситуаций. Однако нам представляется возможным хотя бы в самыхобщих чертах разграничить коммуникативные ситуации билингвизма.
Коммуникативнаяситуация, то есть условия, в которых осуществляется коммуникативный акт, какизвестно, состоит из так называемых ситуативных переменных: говорящего(адресанта), слушающего (адресата), отношений между говорящим и слушающим,цели, средства общения (язык или его подсистема, а также параязыковыесредства), тональности общения (официальная, нейтральная, дружеская), способаобщения (устный / письменный, контактный / дистантный), места общения [Беликов,Крысин, 2001].
Естественно,что изменение любого из этих компонентов ведёт к изменению коммуникативнойситуации. Об этой проблеме пишет и И.А.Стернин, отмечая, что «общение в любойконкретной ситуации опосредовано многими факторами -ситуацией, социальными иличностными отношениями между общающимися, степенью официальности ситуации,временем и местом общения и многими другими факторами» [Стернин,2001, с.170]. В то же время билингвы (что уже не раз отмечалосьисследователями) в любой ситуации обладают относительной свободой выбора языкаобщения, что, несомненно, является большим преимуществом. Однако для того,чтобы носитель языка был правильно понят собеседником или окружающими, его речь«должна быть построена по общим для данного социума исторически сложившимсязаконам» [Леденёв, 2003, с.3]. Вот почему, несмотря на индивидуальность,«антропоцентрическую сторону речетворческой деятельности человека» (Леденёв)весьма часты случаи, когда выбор языка для билингвов принципиален, что связано,как правило, с определёнными целями коммуникации. В подобных условиях мынаблюдаем явление тесной связи социокультурного и речевого поведения. Средитаких ситуаций для нас важно отметить выбор между русским и французскимязыками, с которым сталкивались люди высшего общества в России в конце XVIII — начале XIX века.
Необходимостьпользования каким-то определённым языком лишь в некоторых обстоятельствах быладовольно строго регламентирована. Таковы ситуации, например, официальных писемА.С.Пушкина. Особенно показательно в это отношении его письмо к императоруАлександру I, которое в черновом варианте написано по-французски, но поэт,наверняка знавший о том, что официальные прошения и тому подобные документыдолжны были быть написаны на русском языке, сомневаясь в правильности своегопоступка, обращается за советом к В.А.Жуковскому: «Впроччем да будет воля твоя;если покажется это непристойным, то можно перевести...» [Пушкин, Т.13, 167].*Здесь налицо факт необходимости регламентированного выбора, под которым мыпонимаем выбор, предопределённый, предписанный существовавшими правилами.
Однако были идругие ситуации, при которых приоритет отдавался одному из языков под влияниемсаморегулирования. Дворяне, составлявшие интеллектуальную и культурную элитуроссийского общества в XIX веке,владели родным языком не хуже, чем французским, но, несмотря на это, как ужебыло сказано, любой из данных билингвов оказывался в условиях, когда — несмотряна относительную свободу, выбор того или иного языка был принципиален. Вкачестве иллюстраций могут служить примеры, приведённые Ю.М.Лотманом в егомонографии «Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства(XVIII — начало XIX века). Среди них — письмо А.С.Пушкина к Каролине Собаньской(1830), написанное по-французски и несущее на себе отпечаток стиля французскихроманов; французскому языку здесь отдано предпочтение потому, что он придавалвсему посланию нейтральную тональность светской беседы и возможность по-разномуистолковать письмо (в зависимости от интонации, настроения и т.п.). Средидругих факторов, повлиявших на подобный выбор, можно назвать отсутствиенепринуждённых отношений между корреспондентами, в отличие, например, отпоследующих отношений Пушкина с его женой, письма к которой написаны по-русскии буквально пропитаны раскованностью и естественностью.
Совершенноиная ситуация, при которой был выбран русский язык -ситуация, сыгравшая важнуюроль в биографии Грибоедова (1817), — дуэль Завадовского и Шереметева. Впродолжение дуэли участники общались на французском языке (причём общение шло вдухе возвышенного дворянского отношения к ситуации дуэли, о чёмсвидетельствует, например, фраза «Ah! Ilen voulait a ma vie! A la barrier!» (Ого! Он покушаетсяна мою жизнь! К барьеру!)), но после ранения Шереметева присутствовавший там вкачестве зрителя Каверин (член Союза благоденствия, известный кутила и буян)подошёл к раненому, который «несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал истал кататься по снегу», и сказал: «Что, Вася? Репка?». Репа ведь лакомство ународа и это выражение употребляется им иронически в смысле: что же? вкусно ли?хороша ли закуска?» [цит. по Лотману, 1994, с.173].
Итак, мывидим, что русский язык употреблён в сниженной, бытовой ситуации, когда налицофизиологические последствия тяжелейшего ранения в живот и говорящий непреследует целей выражения сочувствия, утешения, возвышения последних минутжизни и т.п., то есть, когда нет высокого контекста. Таким образом, можноотметить сознательную установку адресанта на стилистическую сниженность речи, всвязи с чем и был избран не просто нейтральный русскоязычный оборот, апростонародный, что ещё сильнее подчёркивает сниженный характер речи.
Необходимоотметить, что русский язык в исследуемом нами эпистолярном наследии очень частоупотребляется не только в сниженных ситуациях, но и в повседневных бытовых, атакже для общения между хорошо знакомыми людьми, находящихся в близких, тёплыхотношениях (что немаловажно, так как, например, с А. П. Керн у А. С. Пушкина,как известно, существовала довольно значимая связь, но в то же время при всейсиле страсти между ними оставалась определённая дистанция, то есть не былонепринуждённости, того «ощущения коммуникативной комфортности», о которомговорит Г.П.Нещименко). Французский язык использовался, кроме общения с дамами,для разговоров на «высокие» темы и для «высоких» жанров. В этом отношенииинтересно французское письмо А.С.Пушкина к брату, Л.С.Пушкину (притом, что чащевсего подобные обращения поэта к брату были русскоязычными). Дело в том, чтооно, хотя и не было написано с заведомо литературной целью, несёт на себеотпечаток жанра поучения, нравоучительного очерка; это подтверждается темойпослания, а также тем, что практически каждая мысль облечена в форму афоризма:
N'acceptezjamais de bienfaits. Un bienfait pour la plupart du temps est un perfidie. — Point de protection, car elle asservit et degrade.
[Никогда непринимай одолжений. Одолжение, чаще всего, -предательство. — Избегайпокровительства, потому что это порабощает и унижает.]
Ceque j'ai a vous dire a l'egard des femmes serait parfetement inutile. Je vousobserverai selement, que moins on aime une femme et plus on est sur de l'avoir.
[То, что ямогу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, чточем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею.]*
Как видим, вофранцузском оригинале поэт обращается к брату на «Вы», что ещё сильнеепроявляет важность, значимость излагаемых в письме мыслей, в какой-то степенидаже определённую официальность.
Естественно,что выбранные из всего многообразия рассмотренные ситуации не позволяют делатьглобальных выводов, однако дают основания для приблизительной классификациикоммуникативных ситуаций русско-французского билингвизма начала XIX века. Вцелом их возможно подразделить на такие, в которых выбор языка не принципиален(ареал непринуждённого повседневного общения, например, семейно-бытовое,дружеское общение) и такие, в которых выбор принципиален. Последние, в своюочередь, делятся на те ситуации, где выбор языка регламентирован, и на те, гдеязыковое предпочтение регулируется самим говорящим в зависимости откоммуникативных установок и целей, преследуемых им. В данной группе можновыделить коммуникативные ситуации с приоритетом русского и с приоритетомфранцузского языка. После этого общего членения возможно отметить более мелкиегруппировки внутри каждого типа, учитывающие остальные релевантные факторы(статус корреспондентов, характер их отношений, тему и цель общения и др.).
Разумеется,данная классификация представляет собой попытку разграничения коммуникативныхситуаций на основе наиболее общих значимых признаков и в дальнейшем может бытьсущественно расширена за счёт конкретизации ситуативных переменных. Однако вданном случае нас интересует выделение типов ситуаций на основании регулируемогои нерегулируемого речевого поведения индивида, что, в свою очередь, влечётвыбор определённого языка для общения или появление так называемых «смешанных»текстов. В связи с этим формирование более мелких групп коммуникативныхситуаций будет осуществлено в III главе с привлечением иллюстративногофактического материала. Пока же схематически вышеописанную классификацию можнопредставить следующим образом:
Выводы по главеI
Двуязычие — широко распространённое явление, присущее истории человеческих отношений сдавних пор и становящееся всё более масштабным в последнее время. При этомбилингвизм был и остаётся своеобразным феноменом культуры, благодаря которому,во многом, идёт эволюция общества. Это явление многогранно и потому довольноосновательно изучено в разных аспектах множеством наук, в числе которых, помимолингвистики, психология, педагогика, социология и другие; о нём написаны сотниработ, но при этом — опять же в силу его многоаспектности — осталось ещё немалонерешённых или решённых не до конца вопросов.
Так, до сихпор не установлены окончательно критерии билингвизма. Одни ученые считают, чтодвуязычие — это «знание двух языков в известных формах их существования в такоймере, чтобы выражать и излагать свои мысли в доступной для других форме,независимо от степени проявления интерференции и использования внутренней речидвуязычным индивидом в процессе письменного или устного общения на второмязыке, а также умение воспринимать чужую речь, сообщение с полным пониманием»[Дешериев, Протченко, 1972, с.35], другие придерживаются более строгогоопределения, понимая билингвизм как «одинаково совершенное владение двумяязыками» [Ахманова, СЛТ]. Нам представляется наиболее мотивированнымсоциолингвистический взгляд, предполагающий разную степень вхождениядвуязычного индивида во вторую языковую общность. Немало внимания уделяется влингвистике особенностям интерференции взаимодействующих языков, особенностяместественного и искусственного двуязычия и т.п.
Одним изнаиболее перспективных направлений в исследованиях билингвизма нампредставляется его анализ с позиций коммуникативного подхода, в рамках которогонаиболее значимым является, на наш взгляд, вычленение коммуникативных ситуацийв двуязычных социумах в зависимости от ареала общения, определение основанийдля выбора того или иного языка в качестве основного коммуникативного средства,выявление причин включения в речь иноязычных вставок в виде слов,словосочетаний или фраз на другом языке.
Особенноактуален коммуникативный подход в связи с тем, что коммуникативное пространствобилингвов представляет собой более сложное явление, чем коммуникативноепространство монолингвов, членясь на множество ситуаций в зависимости не толькоот общепринятых для всех коммуникативных ситуаций факторов, но и от того, какойиз языков избран для осуществления коммуникативного акта и чем мотивированданный выбор.
Немалоезначение имеет также классификация выявленных интеркаляций, посколькусистематизация иноязычных включений до недавнего времени была обделенавниманием исследователей.
Именноучитывая указанные перспективы исследования билингвизма с позицийкоммуникативного подхода, в третьей главе мы анализируем основныехарактеристики писем российских дворян первой половины XIX века,выявляем закономерности употребления языков в эпистолярных текстах взависимости от условий общения, классифицируем интеркаляции, устанавливаяособенности их функционирования и причины интеркалирования.

Глава II.Билингвизм российского дворянства в контексте эпохи конца XVIII — начала XIXвека
§1. Историко-культурная и языковая ситуация в России вначале XIX века
Дляхарактеристики языковой ситуации любого периода естественно и закономерно такжерассмотрение и историко-культурной ситуации как фундамента для развитиялитературного языка, предполагающее изучение социально-исторических условий икультурного контекста интересующей эпохи.
В связи сдавней лингвистической традицией описание языковых ситуаций строится, какправило, на основе стратификационной теоретической концепции, являющейся по сутимоноцентрической, а точнее — «литературно-центристской», так как во главу угластавится литературный язык, рассматривающийся как единственное универсальноесредство обслуживания как межличностной, так и общеэтнической коммуникации. Вцелом, стратификационная модель представляет собой пирамиду, основание которойобразуют диалекты, а на вершине находится наиболее престижная, обработанная,полифункциональная форма языка — литературный язык:
Несмотря на устойчивуютрадицию, для нашего исследования использование данного подхода являетсянецелесообразным в силу ряда причин. Самая главная трудность в применениистратификационной концепции заключается в том, что о русском литературном языкекак таковом, в его целостном виде, как о стабильном, многофункциональном общенациональномсредстве общения мы можем говорить фактически лишь со второй половины XIX века,когда он сформировался в результате эволюции и особенно плодотворноговоздействия на него творчества А.С.Пушкина и его единомышленников (какизвестно, на 1820 -1830-е гг. приходится расцвет русской романтической поэзии ипрозы, это время подарило России плеяду ярких литературных и общественныхдеятелей, среди которых М.Лермонтов, Н.Гоголь, В.Белинский, Н.Надеждин,А.Бестужев-Марлинский и многие другие, чьи произведения также внеслисущественный вклад в развитие и становление русского литературного языка каквысшей формы языка национального). В начале же XIX века споры о том, каким бытьрусскому литературному языку, на какие традиции ориентироваться, были ещё в самомразгаре, а тем временем под влиянием моды и коммуникативных потребностей всреде дворян в качестве разговорного языка практически повсеместноиспользовался французский язык. Другая причина, по которой стратификационныйподход неприменим в нашем исследовании, состоит в том, что классическиеязыковые формы, которые используются для построения стратификационной моделиязыка, то есть литературный язык, территориальные диалекты и т.п., практическине существуют как однородные целостные структуры. Как правило, их границыоказываются незамкнутыми, открытыми для взаимопроникновения составляющих ихэлементов. В связи с вышесказанным «решение проблем дифференциации этническогоязыка следует искать в русле не столько стратификационного, сколькокоммуникативного подхода» [Нещименко, 2003, с.13], так как только он даётвозможность рассматривать языковое пространство в ракурсе обеспечениякоммуникативных потребностей как отдельного индивидуума, так и общества вцелом. Именно такой подход, на наш взгляд, позволит объяснить феноменрусско-французского билингвизма российских аристократов в начале XIX века какрезультат удовлетворения коммуникативных потребностей столь высокообразованногои культурно развитого социального слоя, как дворянство.
Следует такжеотметить, что само понятие «языковая ситуация» в науке до сих пор не имеетчёткого определения и разными учёными интерпретировалось и интерпретируетсяпо-разному.
Так,например, по Ч.Фергюсону, «термин языковая ситуация… относитсяк общей конфигурации языка в данное время и в данном месте и включает такиеданные, как сколько языков и какого рода языки используются в данном ареале,сколько человек на них говорит, при каких обстоятельствах, и каких установок имнений в отношении этих языков придерживаются члены данного коллектива» [цит.по Швейцеру, 1976, с.131].
В.А.Авроринсчитает языковой ситуацией «взаимодействие разных языковых образований (языковили же форм их существования, или и тех и других) в обслуживании нужд данногонарода во всех средах или сферах общественной жизни на определённом уровнесоциального развития» [Аврорин, 1975, с.6].
Л.Б.Никольскийдал следующее определение указанному явлению: «Взаимоотношение функциональностратифицированных языковых образований изменяется во времени под воздействиемобщества и языковой политики и, стало быть, представляет собой некий процесс.Этот процесс распадается на ряд состояний. Каждое такое состояние и есть то,что может быть названо языковой ситуацией» [цит. по Швейцеру, 1976, с.132].
А.Д. Швейцер,несколько расширив трактовку Л.Б.Никольского, определял языковую ситуацию как«модель социально-функционального распределения и иерархиисоциально-коммуникативных систем и подсистем, сосуществующих ивзаимодействующих в пределах данного политико-административного объединения и культурногоареала в тот или иной период, а также социальных установок, которыхпридерживаются в отношении этих систем и подсистем члены соответствующихязыковых и речевых коллективов» [Швейцер, 1976, с.133].
Н.Б.Мечковскаяпонимает языковую ситуацию как «совокупность языковых образований, то естьязыков и вариантов языка (диалектов, жаргонов, функциональных стилей и другихформ существования языка), обслуживающих некоторый социум (этнос иполиэтническую общность) в границах определённого региона, политико-территориальногообъединения или государства» [Мечковская, 2000, с.101].
В.И.Беликов иЛ.П.Крысин отмечают, что языковую ситуацию, характерную для определённогосообщества, формируют «функциональные соотношения между компонентамисоциально-коммуникативной системы на том или ином этапе существования данногосообщества» [Беликов, Крысин, 2001, с.26].
Очевидно, чтоавторы большинства этих определений оперируют понятиями, относящимися или ковнутреннему разделению одного и того же языка, то есть формами существованияконкретного языка, или ко взаимодействию в пределах однойтерриториально-административной или этнической общности двух или болеесамостоятельных языков. Основываясь на данной дифференциации, Л.Б.Никольскийпредложил типологию языковых ситуаций, разграничив экзоглоссные и эндоглоссныеязыковые ситуации: «В первую группу входят совокупности отдельных языков, вовторую -совокупности подъязыков и функциональных стилей. Экзоглоссные иэндоглоссные ситуации, в свою очередь, могут быть поделены на 2 подгруппы: 1)сбалансированные языковые ситуации, если составляющие их языки или языковыеподсистемы в функциональном отношении равнозначны; 2) несбалансированныеязыковые ситуации, если их компоненты распределены по сферам общения исоциальным группам. Таким образом, теоретически возможны следующие типыязыковых ситуаций: 1) экзоглоссные сбалансированные; 2) экзоглоссныенесбалансированные; 3) эндоглоссные сбалансированные; 4) эндоглоссныенесбалансированные» [Никольский, 1976].
Сразу жеотметим, что по данной классификации при рассмотрении языковой ситуации вРоссии начала XIX века в связис существованием русско-французского билингвизма у определенного слоя обществамы имеем дело с экзоглоссной ситуацией, поскольку во взаимодействии находилисьдва самостоятельных языка — русский и французский. Спорным моментом являетсяопределение сбалансированности — несбалансированности данной ситуации. Напервый взгляд, есть основания говорить об экзоглоссной сбалансированнойситуации, поскольку французский язык воспринимался как символ аристократии,выполнял определенные функции, несколько отличные от функций русского языка.
Однако данноеположение весьма неоднозначно; оно справедливо для характеристикирусско-французского билингвизма в рамках единой модели национального языка,поскольку именно в таком ракурсе мы наблюдаем распределение компонентовязыковой ситуации по социальным группам и по сферам общения. Если жерассматривать это явление более конкретно и глубинно, то есть как социальнообусловленное и функционирующее среди довольно ограниченного (численно)дворянского общества, то его можно обозначить и как относительно сбалансированную экзоглосснуюязыковую ситуацию, о чём подробнее будет сказано в §2 данной главы. То есть пришироком рассмотрении указанная ситуация может быть охарактеризована какэкзоглоссная несбалансированная, а при узком — как экзоглоссная, но относительно сбалансированная.
Однако еслиприведенная выше четырехчленная типология языковых ситуаций Л.Б. Никольскогодопускает колебания в определении русско-французского билингвизма российскихдворян первой половины XIX века, то потрехчленной классификации языковых ситуаций Г.А.Хабургаева указанное явлениелегко находит свое место. Так, Г.А.Хабургаев выделяет следующие языковыеситуации:
— одноязычие (когда литературный язык осознается как кодифицированнаяфункциональная разновидность родного языка);
- двуязычие (когда сосуществуют два равноправных и практическиэквивалентных по своей функции языка, которые и воспринимаются как два разныхязыка)
- диглоссия (когда, кроме диалектов языка, существует такжестрого кодифицированная, сильно отличающаяся, занимающая более высокий статусформа) [Хабургаев, 1988, с.55].
То, чтофункционирование русского и французского языков в речи российских дворян былоне диглоссной языковой ситуацией, доказывается тем, что при диглоссии «речьидет о сосуществовании книжной языковой системы, связанной с письменнойтрадицией (и вообще непосредственно ассоциирующейся с областью специальнойкнижной культуры), и некнижной системы, связанной с обыденной жизнью...»[Успенский, 1994, с.5], в то время как русский язык в среде российскойаристократии первой половины XIX векаассоциировался как с письменной традицией, так и с обыденной жизнью, аналогичноиспользовался в их речевой практике и французский язык.
Кроме того,Б. А. Успенский отмечает то, что двуязычие — явление избыточное и, в сущности,переходное, «поскольку в нормальном случае следует ожидать вытеснения одногоязыка другим или слияния их в тех или иных формах» [Успенский, 1994, с.6], чтои наблюдается в эпистолярном наследии российской элиты рассматриваемого периодав виде так называемых «смешанных текстов», где сочетаются обе языковые стихии(русская и французская).
Диглоссиюхарактеризует также недопустимость применения книжного языка как средстваразговорного общения, российские дворяне же в качестве такового использовали взависимости от коммуникативных ситуаций оба указанных языка.
Как видим, вслучае русско-французского билингвизма российского дворянства первой половины XIX веканарушены многие условия диглоссных языковых ситуаций, в то время как нарушениехотя бы одного из необходимых условий дает основания, по мнению Б.А.Успенского,предполагать, что сосуществующие языки находятся в отношениях двуязычия.
Если жесоотносить типологию языковых ситуаций Л.Б. Никольского с типологиейГ.А.Хабургаева и Б.А.Успенского, то ситуация двуязычия по Хабургаеву — Успенскому будет соответствовать экзоглоссной сбалансированной ситуации,диглоссия — экзоглоссной (или эндоглоссной) несбалансированной. Поскольку любоенесоблюдение условий диглоссии позволяет, по мнению Б. А. Успенского, говоритьо двуязычии, то, следовательно, русско-французский билингвизм российскойаристократии первой половины XIX столетия, встрогом смысле, возможно все же считать экзоглоссной сбалансированнойситуацией.
В связи стем, что мы используем в нашей работе коммуникативный подход и, в частности, вомногом опираемся на концепцию проф. Г.П.Нещименко, в качестве рабочегоопределения языковой ситуации будем использовать ее понимание языковой ситуации(см. Нещименко Г.П. «Языковая ситуация в славянских странах: Опыт описания.Анализ концепций», 2003, с. 15) как «языкового обеспечения коммуникации всоциуме». Таким образом, анализ языковой ситуации в России в конце XVIII — началеXIX века в социолингвистическом и коммуникативном аспектах позволит намрассмотреть функционирование и развитие языка того периода не только напространственной оси, но и на социальной, что в наибольшей мере соответствуетпоставленным в работе целям.
Историко-культурнуюи языковую ситуацию в России начала XIX веканевозможно рассматривать в отрыве от общей обстановки конца XVIII века,поскольку именно тогда наметились основные тенденции, развившиеся впоследствиив полной мере в первой половине XIX-го столетия.Последняя треть XVIII века сталаотправной точкой для изменений, произошедших позднее. Этот этап был «золотымвеком» русского дворянства, временем расцвета экономики, культуры, просвещения,развития его внешнеполитических связей. Однако, вместе с тем, страна ощутила ирезультаты французской буржуазной революции в конце 1780-х и в 1790-х годах,что выразилось в принятии ею французских эмигрантов, а с ними — французскихидей, вкусов и французского языка. Речь идёт, естественно, о восприятии этих явленийпривилегированными сословиями, народная культура столь радикальных изменений непретерпела, как и разговорная речь низших слоёв общества.
В целом же вРоссии в конце XVIII — начале XIX века общественные условия функционированиялитературного языка заметно изменяются по сравнению с началом и первойполовиной XVIII века. Заинтересованность правительства в регулировании языкавыражается в расширении сети периодических изданий, как правило, отражавшихгосподствующую идеологию. Говоря о русской культуре XVIII — XIX веков, какправило, имеют в виду дворянскую культуру, поскольку именно этому сословию, впервую очередь, Россия обязана своим духовным развитием и просвещением.
Вся русскаякультура рубежа веков несла на себе ярко выраженный отпечаток подражания французской,благодаря чему со второй половины XVIII векафранцузское влияние проявлялось практически во всех сферах жизни высшегообщества, включая его быт, мысли и вкусы. Столь сильное воздействие Франции нароссийское светское общество не должно вызывать недоумения, поскольку этастрана в указанный период была центром просвещения, культурной, литературнойжизни, законодательницей мод и властительницей дум всей Европы. В связи свышесказанным, как отмечают исследователи, «изменение в общественном функционированииязыка рассматриваемой эпохи имело одним из последствий то, чтоцерковнославянская культура, господствовавшая в русском дворянском обществе ещёв середине XVIII века, приЛомоносове и Сумарокове, постепенно утрачивает своё ведущее положение и сменяетсязападноевропейским, главным образом французским воздействием на речьдворянства, а через него и на язык всего общества» [Мещерский, 1981, с. 81].«Идеалом речевой культуры высшего русского общества XVIII века был французскийсалон предреволюционной эпохи», — писал об этом В.В.Виноградов [Виноградов,1938, с.173].
Выборфранцузского языка, противопоставленного историей дворянской культуры языкуцерковнославянскому, как видим, не случаен, поскольку в указанный период он былне только наиболее лексически богатым и стилистически развитым языком Европы,но и «поставщиком европейской мысли и европейского «костюма», по выражениюВ.В.Виноградова [Виноградов, 2000, с.213].
Естественно,не обходилось без чрезмерного увлечения французским языком, чем возмущались многиеписатели и общественные деятели того времени, хотя большинство из них не быликонсерваторами и часто сами вводили новые слова и значения, допускаянеобходимые заимствования, но повальная галломания вызывала у них опасениеутраты национального своеобразия русского языка. В.В.Виноградов приводитотрывок из записок писателя конца XVIII -начала XIX векаГавриила Добрынина, в котором с тонкой иронией изображён европеизированный виддворянской усадьбы тех лет, где все предметы сменили свои названия на французские:«Вместо подсвечников — шандалы; вместозанавесок — гардины; вместо зеркали паникадил — люстра; вместо утвари -мебель; вместоприборов — куверты; вместо всегохорошего и превосходного -тре биен и сюперб. Везде вместоразмера — симметрия, вместо серебра- аплике, и слуг зовут ляке» (цит. по Виноградову, 1938, с.148).
Подобнуюситуацию описывает и Н.М.Карамзин: «Оставим нашим любезным дамам утверждать,что русский язык груб и неприятен, что и charmant, и seduisant, expansion и vapeurs не могут бытьна нём выражены; и что, одним словом, не стоит труда знать его. Кто смеетдоказывать дамам, что они ошибаются?» [Карамзин, 1995, с.125].
В основном,мнение большинства русских писателей, общественных деятелей той эпохи по поводусоотношения использования русского и французского языков было аналогично мнениюН.М.Карамзина, писавшего: «Беда наша в том, что мы все хотим говоритьпо-французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка:мудрено ли, что не умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре»[Карамзин, 1995, с.126]. В связи с этим возникают попытки сочетатьразновидности русского общественно-бытового языка с французской культуройустной и письменной речи. По словам В. В.Виноградова, «нащупывались новые формынационального и в то же время европейского выражения» [Виноградов, 1938,с.129].
Так на рубежеXVIII — XIX веков врусском литературном языке угасает церковно-книжная культура, а на смену ейприходит светская дворянская речь «на основе смешения стилей письменно-книжногоязыка и бытового просторечия с французским языком» [Виноградов, 2000, с.213].Однако помимо данного взаимодействия с русским языком, французский прочноутвердился в речи дворян в своём традиционном виде, породив ситуациюрусско-французского двуязычия названного сословия.
Всевышеперечисленные тенденции, зародившись во второй половине XVIII века,получили дальнейшее развитие в начале XIX, длякоторого характерна была и работа над совершенствованием русского литературногоязыка, и русско-французский билингвизм высшего света. На двуязычие практическине повлияли даже события Отечественной войны 1812 года, после которых, пословам А. Бестужева, «войска возвратились с лаврами на челе, но с французскимифразами на устах, и затаившаяся страсть к галлицизмам захватила вдруг всесостояния сильней, чем когда-либо» [цит. по Томашевскому, 1960, с.21].
Необходимостьизменений в системе русского литературного языка, назревавшая в течениедлительного времени и теперь ставшая совершенно очевидной, нашла своё выражениев стилистической системе Н.М.Карамзина, получившей название «нового слога», и вспорах, разгоревшихся по поводу этого «нового слога». Борьба «старого» и«нового» слога, преобразования в русском литературном языке указанного периодав научной литературе описаны очень детально (В.В.Виноградов, Б.А.Успенский идр.), поэтому нам представляется возможным не останавливаться на подробностяхданных процессов и охарактеризовать их лишь в общих чертах, чтобы дать болееполную характеристику языковой ситуации конца XVIII — начала XIX вв.
Изменившиесяусловия функционирования языка потребовали его перестройки. Иными словами,нужен был естественный и непринуждённый язык, свободный от тяжеловесныхцерковнославянизмов и архаизмов. Система «трёх штилей» к тому моменту устарелаи создавала помехи для развития литературного языка и самой литературы.
Выдвигаяпрограмму реформирования русского литературного языка, Н.М.Карамзин стремился«перенести на русскую почву западноевропейскую языковую ситуацию, то естьорганизовать русский литературный язык по модели литературных образцов ЗападнойЕвропы» [Успенский, 1994, с.150], а конкретно — по модели французского языка, вкотором карамзинисты видели основной источник обогащения русского языка. Пословам Б.А.Успенского, «это отношение к французскому языку и культуреосновывается на убеждении в единстве пути всех народов, охваченных процессомцивилизации: путь этот мыслится как постепенное и последовательное движение кодной цели, где одни народы оказываются впереди, а другие следуют за ними.Французскому народу суждено было возглавить это движение (на соответствующемисторическом этапе), и поэтому французская культура служит ориентиром длядругих культур, шествующих по дороге прогресса» [Успенский, 1994, с.153].
«Новый слог»имел своей целью удовлетворение коммуникативных потребностей общества и былориентирован на разговорное употребление. Из него устраняются усложняющие речь«обветшалые» церковнославянизмы, архаизмы, громоздкие канцеляризмы. Вместе стем церковнославянизмы, воспринимавшиеся как «необветшалые», продолжалиупотребляться. Выступая против вхождения в литературный язык просторечия,Карамзин в то же время не противился введению в него народной речи,соответствующей идиллическим представлениям дворян о простом народе.
Несомненнымдостоинством реформы Карамзина было то, что в русском языке был установленлогически прозрачный и естественный порядок слов, без необоснованных инверсий,зачастую существенно осложнявших восприятие речи.
Положительныеи отрицательные стороны карамзинских преобразований наиболее ярко проявились втечение первых двух десятилетий XIX века, когдавокруг «нового слога» началась активная общественная борьба его сторонников ипротивников, условно называемых «карамзинистами» и «шишковистами». Последнееназвание, как известно, связано с тем, что основным оппонентом Карамзинавыступил А.С.Шишков, выпустивший в 1803 году в противовес мнению сторонников«нового слога» книгу «Рассуждения о старом и новом слоге в русском языке», авслед за ней и другие. Этот общественный деятель, ставший одним изорганизаторов русской филологической науки первой трети XIX века,смотрел на проблему взаимоотношений русского языка с иностранными, исходя изпринципа: «Есть ли языки иностранные в чём-нибудь и равняются с нашим, товесьма ограниченно и скудно» [А.С.Шишков, 2004, с.82].
В 1811 годуШишков организует «Беседу любителей русского слова», куда входили и такиеизвестные деятели литературы и культуры, как Г.Р.Державин, (который, имеядостаточно широкие литературные вкусы, одновременно был дружен с Карамзиным иего кругом), И.А.Крылов, привлечённый патриотизмом Шишкова и его борьбой сгалломанией, и другие. Защитники «нового слога» в 1814 году образовалилитературное общество «Арзамас», членами которого были В.А.Жуковский,К.Н.Батюшков, В.Л.Пушкин, П.А.Вяземский, позднее А. С.Пушкин и другие.«Шишковисты» отстаивали теорию «трёх штилей», выступая против смешения«высоких» и «низких» слов в одном и том же контексте. Нападки их на галлицизмыи кальки были, во многом обоснованными, однако не обошлось и без крайностей — чрезмерного увлечения церковнославянизмами, поскольку все слова, необходимыедля выражения мыслей, Шишков и его сторонники предлагали извлекать изцерковнославянского языка, а не находя нужных, создавать их на основецерковнославянской словообразовательной системы. Кроме того, «шишковисты»отстаивали право писателей употреблять простонародные слова и выражения,правда, лишь в произведениях низкого стиля. Интересно отметить, что стольактивно защищая русский язык, Шишков и его единомышленники не считалинеобходимым создание его разговорной формы, считая достаточным для общения вбыту того же французского языка (сам Шишков, как известно, дома говорилпо-французски) или же диалектно-просторечной формы русского разговорного языка.Как отмечает А.А.Соколянский, «при всём том, что многие научные идеи Шишковачрезвычайно интересны, ни ему самому, ни его последователям не удалось создатьтакие тексты, которые читались бы русским образованным обществом» [Соколянский,2004, с.393].
Несмотря навсе споры о языке, он продолжал развиваться в русле наметившихся тенденцийсинтезирования всех жизнеспособных языковых средств, при этом немалую рольсыграло и французское влияние, в связи с которым в русский литературный языкпроникали французские слова, выражения и синтаксические модели, получившиеназвания галлицизмов, или заимствований из французского языка и егопредшественников, которые могут быть подразделены на несколько групп:
1.  Галлицизмылексические (непереведённые французские лексемы);
2.  Галлицизмы-кальки(морфологический перевод французских лексем);
3.  Галлицизмысемантические (появление у русских лексем новых значений, присущих лексемамфранцузского языка);
4.  Галлицизмыфразеологические (усвоение русским языком французских по происхождению единиц свосприятием их прямого и переносного значений);
5.  Галлицизмысинтаксические (синтаксические модели французского языка, не распространённые врусском).
Как писалЛ.Блумфильд, «лексические заимствования из области культуры показывают, чемуодин народ научился у другого» [Блумфильд, 1968, с. 503]. О том, что Россия позаимствовала у Франции красноречиво говорят подсчётыисследователей, указывающие, что за период французского влияния в русский языкпроникло свыше 600 только лексических галлицизмов, большая часть из которыхявляется лексикой дворянского быта, как из сферы духовной культуры (актёр, ансамбль, артист, вальс, жанр, журнал, куплет, мелодрама,мемуары, наивный, поэма, пресса, пьеса, роман, соната, шедевр), так и изсферы материальной культуры (багаж, балкон,берет, бисквит, блуза, браслет, бульон, винегрет, гардероб, душ, колонна,коньяк, костюм, мармелад, мебель, помада, пюре, редис, салон, суп, туалет, тюльи многие другие).
Революции ивойны во Франции способствовали притоку в русский язык военной (аллюр, атака, баррикада, батальон, батарея, блиндаж, гарнизон, десант,командовать, лейтенант, марш, мобилизация, пистолет, редут, шинель и другие) исоциально-политической терминологии (баланс, буржуазия,бюджет, дебаты, министр, организация, партия, революция, федерализм,эксплуатировать, эмансипация, эмиграция и другие).
За счётфранцузских заимствований пополнился и русский научный лексикон (азимут, анализ, баобаб, бизон, бронза, вибрация, гектар, грамм,гранит, зенит, озон, пинцет, раса, реактив, резонанс, сантиметр, спираль,термит, тонна, фон, хлороформ, эгоизм, энциклопедия) [см.В.К.Журавлёв, 1982, с.174].
Очевидно, чтовлияние французской культуры значительно расширило кругозор и во многомизменило мировоззрение российских дворян, обогатив их понятийный аппарат, афранцузский язык заметно пополнил лексический состав русского языка, оказалсущественное воздействие на синтаксис; во многом под его влиянием происходило вуказанный период развитие стилистической системы русского литературного языка.Все эти изменения способствовали развитию разговорной формы русскоголитературного языка, что стало к тому времени одной из первоочередных задач вданной области.
Такимобразом, вышеперечисленные факты являются несомненным доказательством того, чтоисторико-культурная и языковая ситуация в России в конце XVIII — начале XIX в. быладовольно сложной и противоречивой. Заинтересованность правительства врегулировании языка, борьба различных, порой противоположных, культурных илингвистических направлений — все эти явления стали залогом бурного развитияязыка в целом и различных форм его существования, предопределив появление того«великого и могучего», богатейшего русского литературного языка, каким он сталуже во второй половине XIX века иостался до наших дней. При этом, как видим, в высших слоях очень большоезначение имел тогда французский язык. Жёсткого разделения сфер употреблениямежду русским и французским языками не существовало, в семейном общении,например, практически с равным успехом могли использоваться оба языка, однакофранцузский всё же неофициально получил статус светского, этикетного языка,тогда как за русским языком была закреплена, в основном, обиходно-бытовая сфераобщения.
В целом,эволюция русского литературного языка в указанный период шла при активномучастии французского языка и — шире — европейской языковой и культурнойтрадиции, поскольку в реформировании русского литературного языка весьма яркобыло выражено стремление ориентироваться на особенности западноевропейскойязыковой ситуации (в частности, языковой ситуации во Франции), где, в своюочередь, наблюдалась установка на разговорное употребление языка.

§2. Предпосылки и особенности русско-французскогобилингвизма российских дворян в конце XVIII — начале XIX века
Как ужеговорилось, в конце XVIII — начале XIX века вся русская культура, и в первуюочередь, культура так называемого «высшего света», находилась под всестороннимвлиянием Франции, что было определено многими причинами. К слову, под указаннымвлиянием находилась не только наша страна, но и вся Европа, что былообусловлено значительным количеством факторов, (в первую очередь, — исторических и культурных).
Несмотря нато, что в начале XVIII века Англияопередила Францию в своём развитии, и многие образованные французы именно у англичанчерпали новые знания и идеи, во второй половине восемнадцатого столетия,«восприняв в Англии учение о свободе совести и свободе мысли, о конституционноймонархии и народовластии, французские писатели сделали более, чем кто-либодругой, для распространения новых мыслей в Западной Европе, и это было темболее естественным, что уже при Людовике XIV французскаялитература и французский язык сделались модными в Европе, а Франция сталацентром всей европейской умственной жизни» [Виппер, 1995, с.201].
Немаловажнуюроль в распространении французских мод, идей и вкусов в мире сыграла длившаясяболее полувека особая эпоха в европейской истории, получившая название «векаЛюдовика XIV». Опираясьна опытных и умных советников, на личные качества и дарования, а также присодействии благоприятных обстоятельств, Людовик XIV «возвёлФранцию на такую высоту экономического и умственного развития и политическогомогущества, что она сделалась первенствующей европейской державой» [Виппер,1995, с.147]. Большое значение придавал этот король и развитию придворногобыта, сделав свой двор самым блестящим и многолюдным в Европе, что тоже внемалой степени способствовало распространению французского влияния навеликосветские круги других государств.
Как ужеотмечалось, вместе с французскими нравами, вкусами и модой в Европе,естественно, распространился и французский язык. Обработанный и развитый ещё вовторой половине XVII века такимимастерами слова, как
Корнель,Расин, Лафонтен, Мольер, Буало, в XVIII столетии он окончательно был отточен впроизведениях великих французских просветителей — Вольтера, Монтескье, Руссо.
Гибкий,изящный, разнообразный, французский язык стал языком межнационального исветского общения в дворянских обществах Европы, породив различные видынационально-французского билингвизма (так, например, баварские альбомы XVIII — XIX вв. содержат записи и по-немецки, и по-французски [см. А. Юнгрен],английские аристократы также довольно часто использовали французский язык всветском общении [см. Крюков, 2001]).
В России жефранцузский язык не только приобрёл статус языка дворянских салонов, но такжеиспользовался и для внутрисемейного, бытового общения в аристократическихкругах. Русско-французский билингвизм стал неотъемлемой чертой русскогодворянина, своего рода маркером его социальной принадлежности. Мы уже описалипричины, предопределившие столь широкое распространение французского языка вЕвропе, теперь подробнее рассмотрим частные предпосылки русско-французскогодвуязычия российского дворянства.
Указанноеявление имело место в России ещё в начале XVIII века, однако тогда оно не быломассовым, каковым стало во второй половине XVIII и в началеXIX столетия. Это было связано с тем, что в первой трети XVIII века, при Петре I, когдатолько начинались процессы европеизации российской культуры и общества, русскиелишь начали прибывать во Францию; но год от года их число в указанной страневсё увеличивалось, а в 1790 году Екатерина Великая издала указ о возвращении вРоссию всех русских, проживающих на территории Франции -из опасения, что онимогут заразиться революционными идеями [см. Голубева -Монаткина, 1999, с. 56],однако процесс французского воздействия стало уже невозможно нейтрализовать.Взаимодействие культур было чрезвычайно масштабным, по сути, заимствованными оказалисьне только внешние их проявления, но было усвоено само западноевропейскоемировоззрение. Естественно, что вернувшиеся дворяне только усилили указанноевлияние, в том числе и в языке.
Как уже былоотмечено в §1 данной главы, языковая ситуация в отношении русско-французскогобилингвизма, строго говоря, была экзоглоссной сбалансированной. Однако основнаятрудность в её классификации заключается в том, что в зависимости от масштабарассмотрения указанную ситуацию можно характеризовать либо как несбалансированную,либо как сбалансированную.
Инымисловами, если анализировать языковую ситуацию в целом и строить единую модельнационального языка, то в данном случае вполне применим термин «экзоглосснаянесбалансированная языковая ситуация», поскольку дворянами и другимисоциальными группами населения России того времени французский языквоспринимался как язык более престижный, социально маркированный (не случайноименно французский язык стал основным средством так называемого «салонного»общения), русский язык же большинством из них воспринимался как имеющий болеенизкий социальный статус, зачастую как язык простолюдинов (особенно русскийразговорный). Однако если исследовать и классифицировать данный феномен«изнутри», то есть, опираясь на особенности коммуникации внутри дворянскогосословия, где, собственно, реализовывался русско-французский билингвизм, томожно увидеть те характерные особенности, которые позволяют отнести указанноеявление к сбалансированным языковым ситуациям, поскольку французский язык в товремя широко использовался в повседневном неофициальном обиходе, на нём писалидружеские письма и «лёгкие» стихи, (что недопустимо для книжного, престижногоязыка при диглоссии), овладение французским языком происходило вполнеестественно — от матери, от воспитателей, в семейно-бытовом общении в детстве(а не искусственным путём, то есть при специальном школьном изучении).
Такимобразом, если брать для анализа общение дворян с различными социальными слоями,то результат такой коммуникации может быть отнесён к несбалансированнымязыковым ситуациям, если же рассматривать общение дворян в пределах своегокруга, то ситуация становится сбалансированной. Поскольку предмет нашей работы- в основном переписка дворян между собой, нам представляется возможным исходитьиз положения об относительно сбалансированнойэкзоглоссной языковой ситуации.
Представляетсянеобходимым отметить и то, что язык и культура Франции проникали в семьирусских дворян через быт. Казалось бы, быт и культура — явления почтипротивоположные и их вряд ли можно соотнести. Занимавшийся этим вопросом Ю.М.Лотман писал: «Быт — это обычное протекание жизни в ее реально-практическихформах; быт — это вещи, которые окружают нас, наши привычки и каждодневноеповедение. Быт окружает нас как воздух, и, как воздух, он заметен нам толькотогда, когда его не хватает или он портится. Мы замечаем особенности чужогобыта, но свой быт для нас неуловим — мы склонны его считать «просто жизнью»,естественной нормой практического бытия. Итак, быт всегда находится в сферепрактики, это мир вещей прежде всего» [Лотман, 2000, с.10]. Следовательно, бытявляется частью культуры, и именно вещи «создают вокруг себя определенныйкультурный контекст» [Лотман, 2000, с.12].
Кроме того,быт — это обычаи, традиции, этикет и т.п. Реализуются они, как и ежедневноеповедение людей, главным образом, с помощью языка (мы не рассматриваем участиев данных действиях мимики, жеста и др., поскольку нас интересует именноязыковая система). В основном, именно через быт одна культура проникает вдругую массово. В Россииэтому способствовало и то, что после Великой французской буржуазной революции встрану хлынул поток эмигрантов, очень многие из которых стали впоследствиигувернёрами и гувернантками в дворянских семьях. После войны 1812 года рядыиностранных учителей и воспитателей ещё пополнились, хотя поначалу к выходцамиз Франции отношение было весьма негативным. Так, например, Ф.Глинка, изображаяОтечественную войну в «Письмах русского офицера», писал: «Кстати, не надоль в вашу губернию учителей? Намедни один француз, у которого на коленях лежалоконское мясо, взламывая череп недавно убитого своего товарища, говорил мне:»Возьми меня: я могу быть полезен России — могу воспитывать детей!"Кто знает, может быть, эти выморозки пооправятся, и наши расхватают их по рукам- в учители, не дав им даже и очеловечиться..." [Ф. Глинка, 1985, с.175].И дальше: «В самом деле, если вам уж очень надобны французы, то вместо того,чтоб выписывать их за дорогие деньги, присылайте сюда побольше подвод и забирайтедаром. Покажи кусок хлеба — и целую колонну сманишь!.. " [Ф.
Глинка, 1985,с.177]. Тем не менее, некоторые из этих людей действительно обосновались вРоссии, главным образом, в дворянских семьях. Конечно, многие из них не имелиспециального образования, но даже начиная с повседневных, бытовых разговоров сосвоими воспитанниками, они «обучали своих питомцев непринуждённо болтать наиностранных языках» (Мещерский, 1981, с.167), развивая тем самым у нихестественный билингвизм.
Однако, какуже было отмечено, сформировавшуюся в результате ситуацию мы можем причислить ксбалансированным языковым ситуациям лишь относительно, имея в виду, что встрогом смысле сбалансированной можно считать такую ситуацию, в которой«большинство членов некоторого социума владели бы полностью обоими языками,переключались с одного языка на другой, не смешивая при этом системы разныхязыков» [Мечковская, 2000, с.104].
Естественно,что подобные факты чрезвычайно редки. Это объясняется какпсихолингвистическими, так и социолингвистическими причинами. Несмотря на то,что некоторые исследователи допускают реальность абсолютно свободного знания иупотребления индивидом двух или нескольких языков, подавляющее большинствоученых (в том числе такие выдающиеся лингвисты, как А. Мартине, Б. Гавранек, Э.Хауген и др.) считают физиологически невозможным полное и автономное (безинтерференции) владение двумя (или более) языковыми системами. К тому же, какписал Л.Блумфильд, «ребёнок, который учится говорить, может приобрестибольшинство своих речевых навыков от какого-то одного лица , но онбудет слышать также других говорящих и усвоит некоторые навыки и от них. На протяжении всей своей жизни говорящий не перестаёт перениматьречевые навыки от окружающих, и эти заимствования, хотя и менее существенные,очень многочисленны и почерпнуты из всевозможных источников» [Блумфильд, 1968,с. 487]. Следовательно, если ребёнка с детства окружают люди, говорящие наразных языках, он будет перенимать и синтезировать различные речевые навыки, в связис чем невозможно избежать хотя бы незначительного наложения свойств разныхязыковых систем в их речи.
Кроме того,по мнению Н.Б.Мечковской, «в той психологической программе, которая определяетречевое поведение двуязычного индивида, два языка не могут быть функциональнотождественны» [Мечковская, 2000, с. 104]. Соответственно, в зависимости откоммуникативных ситуаций, тематики общения и т. п., происходитдифференцированный выбор языка, то есть проявляется тенденция к функциональномуразмежеванию языков, что, в свою очередь, приводит к разбалансировке языковойситуации.
Такимобразом, русско-французское двуязычие российских дворян, окончательносложившееся к началу XIX века, хотя ине диглоссная, но и не абсолютно сбалансированная в плане функциональногоразграничения языков ситуация. Даже с раннего детства говорившие по-французскиаристократы не были совершенными билингвами. Так, например, у А.С.Пушкина,получившего в Лицее за отличное знание французского языка кличку «француз», посовременным исследованиям, система французского языка всё же накладывалась насистему русского языка [см. Гарбовский, 2002]. В свете перечисленных фактовпредставляется сомнительным вообще существование таких сбалансированныхязыковых ситуаций.
Итак, мы неможем говорить об абсолютном, или симметричном билингвизме дворянского сословияв России в указанный период, но невозможно при этом отрицать сам фактсвободного (хотя и не абсолютного) владения двумя языками представителямироссийской элиты, поскольку воспитанием дворянских детей чаще всего занималисьфранцузы, и воспитывались они на основе французской культуры (в первую очередь,литературы). Общеизвестно, что на протяжении многих десятков лет прежде всегоиз представителей дворянства пополнялись ряды военачальников, ученых, государственных,политических и культурных деятелей. Именно дворянство было главным носителемобразованности вплоть до второй половины ХК века. Вклад русского дворянства вразвитие русской национальной культуры трудно переоценить. Таким образом,светское, западноевропейское образование и воспитание сменило традиционноецерковнокнижное. «Мы не хотим подражать иноземцам, но пишем, как они пишут: ибоживём, как они живут», — писал Н.М.Карамзин (цит. по Виноградову, 1938, с.158).
Очевидно,абсолютизировать знание и употребление французского языка российскими дворянамитого времени вряд ли следует, поскольку русский язык также играл оченьзначительную роль в их жизни, однако факт широкого использования имифранцузского языка неоспорим. Западноевропейское образование несло с собой изападноевропейский образ мыслей, выражать которые русским языком в том егосостоянии, в каком он находился в конце XVIII — начале XIX века, былодовольно сложно. Известно, что А.С.Пушкин сетовал на то, что «метафизическогоязыка» в тот период у россиян еще не было. Семантическое и стилистическоебогатство французского языка, напротив, позволяло в полной мере отражать тонкиесмысловые оттенки, что постепенно стало насущной потребностью российскогообщества указанного периода. Об этом свидетельствует и пример, приведённыйН.М.Карамзиным в его сочинении «О любви к Отечеству и народной гордости»: «Одининостранный министр сказал при мне, что «язык наш должен быть весьма тёмен, иборусские, говоря им, по его замечанию, не разумеют друг друга и тотчас должныприбегать к французскому». Не мы ли сами подаём повод к таким нелепымзаключениям?» [Карамзин, 1995, с.126].
Даженаполеоновский поход в Россию не уменьшил значения французского языка дляроссийских дворян. Конечно, поначалу отклик на военные известия был довольносильным; Ф.Ф.Вигель описывал его так: «Всю осень, по крайней мере, у нас, вПензе, в самых мелочах старались выказывать патриотизм. Дамы отказались отфранцузского языка. Многие из них почти все оделись в сарафаны, наделикокошники и повязки; поглядевшись в зеркало, нашли, что наряд сей к ним оченьпристал, и нескоро с ним расстались» [цит. по Лотману, 2001, с.329]. Однако восновном, реакция, как видим, была довольно кратковременной и во многомповерхностной, особенно у провинциальных дворян, о которых и писал Ф.Ф.Вигель.Довольно похожую ситуацию описывает и К.Н.Батюшков в письме к П.А.Вяземскому:«У Архаровых сбирается вся Москва или, лучше сказать, все бедняки, и я хожу к ним учиться физиономиам и терпению. Везде слышу вздохи,вижу слезы — и везде глупость. Все жалуются и бранят французов по-французски, апатриотизм заключается в словах: point de paix!»[Выдержки из старых бумаг Остафьевского архива, 1867, с. 14 (письмо Вяземскомуот 3 октября 1812 г.)].
Первые месяцывойны 1812 года породили множество размышлений и высказываний аристократов осудьбах России и Франции, часто приводивших к осуждению не только французов;так, например, М.А. Волкова писала: «Когда я думаю серьезно о бедствиях,причиненных нам этой несчастной французской нацией, я вижу во всем Божиюсправедливость. Французам обязаны мы развратом; подражая им, мы приняли ихпороки, заблуждения, в скверных книгах их почерпнули мы все дурное. Ониотвергли веру в Бога, не признают власти, и мы, рабски подражая им, приняли ихужасные правила, чванясь нашим сходством с ними, а они и себя и всех своихпоследователей влекут в бездну. Не справедливо ли, что где нашли мы соблазн,там терпим и наказание? Одно пугает меня, — это то, что несчастия не служат намуроком: несмотря на все, что делает Господь, чтобы обратить нас к себе, мыпротивимся и пребываем в ожесточении сердечном» [Вестник Европы, 1874,с.597]. Конечно, эти слова — дань антифранцузским настроениям 1812 года, но онинаглядно демонстрируют, в какой тесной связи с французской культуройразвивалась во второй половине XVIII — начале XIX века русскаякультура.
Характерното, что большинство дворян, в том числе и участвовавших в боевых действиях,продолжало использовать французский язык для общения друг с другом, в письмах,в дневниковых записях. По-французски велись после сражений разговоры идискуссии о будущем России, о культуре, литературе, политике и т.п.
В этомотношении интересным документом для нас является дневник Александра Чичерина.Этот молодой офицер, которому в 1812 году исполнилось 19 лет, принадлежал кобедневшему, но знаменитому дворянскому роду. Воспитывал его довольно известныйв Москве преподаватель Малерб. Александр, будучи ещё совсем юным, в своёмвоенном дневнике, написанном по-французски, так определял любовь к Родине: «Ямогу сравнивать солнце Франции с итальянским, я могу предпочесть англичанинаиспанцу, испанца — поляку, но в глубине души я никогда не пытаюсь сравниватьрусского с кем бы то ни было на свете… Я никогда ни на минуту не захотел бы поселитьсяпод иным небом, в иной стране, чем та, где я родился и где почили мои предки.Разве возможно отказаться от того, что привязывает меня к жизни, от родных идрузей, от тех мест, которые я не могу видеть без сердечного волнения, от нашейварварской непросвещённости, от русских бород, никогда не слышать языка,которому учила меня мать… Нет, эта жертва слишком велика. Ничто её неоправдает» [Дневник Александра Чичерина, 1965, с. 155-156]. Юноша очень хорошознал русский, немецкий и французский языки, однако его дневник — подчернём — написан по-французски, причем «многие записи представляют собой тщательнопродуманные рассуждения, маленькие рассказы или очерки в духе Жана Лабрюйера,автора «Характеров и нравов этого века» (1688) [М.И.Перпер, 1965, с. 258].
Так жепоступает при выборе языка и дворянка М.А.Волкова, о чьих письмах М.Свистуноваписала: «Странное впечатление производят письма Волковой, где на чистейшемфранцузском языке выражается величайшая ненависть к французам; можно подумать,что это — легитимистка, ненавидящая Бонапарта» [Вестник Европы, 1874, с.577]. Таким образом, представляется не подлежащим сомнению тот факт, что весьмаинтенсивное использование французского языка в дворянской среде являлось нетолько (и не столько) данью моде, но было результатом потребности российскогообразованного общества в лексически и стилистически богатом и развитом языкедля выражения нового мышления.
Другой яркойиллюстрацией данного утверждения могут служить письма А. В. Якушкиной, женыдекабриста И. Д. Якушкина к мужу в Петропавловскую и Роченсальмскую крепости изатем в Сибирь (хотя они и относятся к несколько более позднему периоду).Подавляющее большинство из них написано по-французски, причём очень живо ивыразительно, поэтому их стиль и слог резко контрастируют с русскоязычнымизаписками Анастасии Васильевны с их тяжеловесными оборотами и конструкциями[см. Осмоловская, 1995].
То, чторусская дворянка, умеющая очень неплохо писать на французском языке, довольноскованно пишет на русском, на наш взгляд, ещё раз подтверждает то, что русскийязык в тот период был всё ещё слабо обработан и мало приспособлен к нуждамразговорной литературной речи. Он был по-прежнему отягощён устаревшей к томувремени системой церковнославянского языка, как лексической, так и синтаксической;кроме того, в него ещё не вошла органично русская разговорная стихия, то естьнеобходима была большая и кропотливая работа в указанных направлениях, с опоройкак на потенциальные ресурсы русского языка, так и на развитый европейскийязык, каким и был тогда французский. Писатели и общественные деятели, как ужеговорилось, целенаправленно занимались созданием русского литературного языка,а пока эта работа не была завершена, разговорным языком образованного обществаоставался французский.
В целом,исходя их всего сказанного, мы считаем возможным в дальнейшем рассматриватьрусско-французский билингвизм российских дворян в начале XIX века как относительно сбалансированную экзоглосснуюязыковую ситуацию. Разумеется, об абсолютном, или симметричном, билингвизмерусской аристократии речи не идёт, однако факты теснейшего взаимодействиярусской и французской культур, блестящего знания русской дворянской элитойфранцузского языка и хорошее владение русским, а также употребление обеихуказанных языковых систем в разных сферах коммуникации являются очевидными.
Выводы поглаве II
XVIII — начало XIX века были ознаменованы постепенным распадом феодальнойцерковнославянской культуры и активными процессами европеизации русскогообщества, что, естественно, повлекло за собой и перестройку всей системырусского литературного языка. Изменения эти шли в направлении постепеннойдеформации высокого и среднего стилей, в разрушении норм высокого стиля истремлении избавиться от осложнявших речь, ставших малопонятными ималоупотребительными, церковнославянских форм и конструкций. При этомпоявляется тенденция к расширению употребления русского разговорного языка ипросторечия. В русском образованном обществе (в основном, среди писателей)начинаются споры о возможности употребления просторечной лексики впроизведениях и о допустимости смешения разностилевой лексики, однакоорганичного соединения слов разных стилей пока не происходит.
Всеперечисленные процессы в языке в первой трети XIX века идут нафоне глобального французского влияния, как на русский язык, так и на культуруРоссии в целом. В результате такого воздействия образуются литературные иразговорно-бытовые стили русского языка, явно ориентированные на французскуюкультуру, а высшие слои русского общества охватывает русско-французскийбилингвизм, причём французский язык становится не только разговорным языкомдворянских салонов, но и языком бытового семейного и дружеского общения дворян(при этом русский язык не теряет своего значения).
Глубокоесоциальное расслоение, неоднородность российского общества в первой половине XIX века,привели к тому, что сложившейся к тому времени языковой ситуации довольнопроблематично дать однозначное определение. Еще сильнее затрудняет этот процессиспользовавшаяся с давних времен лингвистическая традиция описания языковых ситуаций,строившаяся, как правило, на основе стратификационной теоретической концепции,являвшейся по сути моноцентрической, поскольку во главу угла ставитсялитературный язык, считающийся единственным универсальным средством обслуживаниямежличностной и общеэтнической коммуникации. Однако общеизвестно, что границыклассических языковых форм, использующихся для построения стратификационноймодели языка, как правило, незамкнуты, открыты для взаимопроникновения составляющихих элементов, а потому дифференциация этнического языка в руслестратификационного подхода представляется несколько условной. В то же времяприменение для определения специфики языковых ситуаций иного — коммуникативного- подхода даёт возможность рассматривать языковое пространство сквозь призмуобеспечения коммуникативных потребностей не только отдельного индивидуума, но иобщества в целом.
Кроме того,социолингвистический и коммуникативный анализ языковой ситуации в России вконце XVIII — начале XIX века позволяет нам наблюдать функционирование иразвитие языка того периода как на пространственной, так и на социальной оси.
В результатеподобного подхода, на наш взгляд, можно говорить о том, что в коммуникативномпространстве аристократов-билингвов первой половины XIX векасложилась относительно сбалансированнаядвуязычная языковая ситуация, поскольку французский язык усваивался дворянскимидетьми в условиях непосредственного общения (как правило, они былиестественными билингвами) и жёсткого разграничения сфер употребления языков несуществовало. Кроме того, русско-французский билингвизм становится символомпринадлежности к «высшему свету», показателем образованности ипривилегированности личности.

Глава III.Дворянское эпистолярное наследие первой половины XIX века с точки зрениябилингвизма
§1. Эпистолярный жанр и эпистолярная традиция в Европе и в России
Подэпистолярным жанром (от греческого epistole — письмо,послание) в современной науке понимается текст, имеющий форму письма, открытки,телеграммы, посылаемых для сообщения каких-либо сведений. Письмо имеет весьмадавнюю историю, поскольку потребность сообщения между коммуникантами, лишённыминепосредственного контакта, обнаружилась даже задолго до изобретенияписьменности (и во многом обусловила её зарождение). С появлением же системыграфических знаков для записи живой речи переписка на многие века сталаосновным и практически единственным способом общения для людей, разделённыхбольшими пространствами.
Как отмечалиСазонов и Бельский, составители «Полного русского письмовника», «письмосоставляет ту же устную беседу, тот же разговор между отсутствующими, только набумаге». Естественно, наибольшее распространение получили частные неофициальные- бытовые и дружеские письма.
Пожалуй,формирование и первый расцвет эпистолярного искусства можно отнести ко времениантичности. Тогда вопросами тематики, стилистики и структуры всевозможныхпосланий занимались такие известные и талантливые деятели, как Цицерон, Сенека,Плиний Младший и др., которые, в свою очередь, были знакомы с теорией ипрактикой дружеской корреспонденции по греческим сборникам образцов и пособиямпо риторике. Уже античные эпистолографы предъявляли к написанию писем довольножёсткие требования, считая, что «письмо не должно быть статьёй, «к которойприписано «здравствуй»..., и что оно «должно давать изображение души ихарактера пишущего» [цит. по Тодду, 1994, с.22]. Так, например, Деметрий,которому приписывают авторство первого трактата о стиле, «рекомендует, чтобыкомпозиция письма была более продуманная, чем в диалоге, чтобы письмо избегало«перебивов», характерных для устной речи, поскольку письмо «пишется ипосылается как своего рода подарок» [цит. по Тодду, 1994, с.22].
Столькропотливая работа по созданию эпистолярного искусства была практически забытачерез несколько столетий. Почти исчезнув в средние века, оно очень постепеннонабрало силу лишь ко времени зарождения первых европейских литературныхсалонов. В тот период распространению частной переписки немало способствовало исоздание в XVII — XVIII веках вЕвропе регулярной и относительно недорогой почтовой службы.
В Россииэпистолярный жанр начал оживать (вернее было бы сказать, оформляться) в XVIII веке.Несмотря на то, что среди памятников русского средневековья встречаются деловые,поучительные, полемические письма (достаточно вспомнить знаменитую перепискуИвана Грозного с Андреем Курбским), по мнению многих исследователей, о русскойэпистолярной традиции возможно говорить лишь с XVIII века(Томашевский, Тодд и др.). Главная роль в её становлении в этот периодпринадлежит М. В. Ломоносову, ставшему первым русским автором, «чьи письма былисобраны и напечатаны и явились первыми дружескими письмами, на которыессылались другие писатели» [Тодд, 1994, с.27]. Кроме того, критический умгениального российского учёного и мыслителя подверг письма теоретическомуосмыслению, правда, лишь в плане лексики, не касаясь других их аспектов. Длядружеских посланий Ломоносовым был рекомендован третий «штиль» из егоклассификации, то есть в области лексики — собственно русские слова и слованегрубой разговорной речи образованных людей. И хотя в собственных письмахучёного разговорный язык не использовался, его теория для практики русскогописьма имела серьёзное значение, так как, по словам У. М. Тодда, «она послужилаему прививкой к европейской эпистолярной традиции с её идеалом «непринуждённогоразговора на бумаге» [Тодд, 1994, с.28]. Благодаря усилиям Ломоносова, апозднее -Фонвизина, Львова, Капниста, М.Муравьёва в России уже во второй половинеXVIII века складывается благоприятнаяобстановка для эпистолярного творчества, а также, под их же влиянием, сам типдружеского письма, который наибольшего развития достиг под пером российскойкультурной элиты после 1810-х годов (в эпистолярном наследии В.А. Жуковского,А.С.Пушкина, П.А.Вяземского, Е.А.Баратынского, К.Н.Батюшкова, Д.Давыдова и мн.др.).
Помимо усилийвышеупомянутых деятелей определённую роль в обучении эпистолярной культуресыграли и широко известные письмовники, знакомившие читателей со структурой,языковыми особенностями писем, а также дававшие образцы посланий навсевозможные темы. Подобная традиция сохранялась вплоть до начала XX века,когда в сборниках всё ещё можно было найти примеры писем «сына отцу или материв Новый год», «женатого сына к своим родителям в день Нового года», «другу послучаю рождения ребёнка», «приглашения в деревню», «просьб о деньгах» и т.п.Несмотря на недостатки стиля, объединявшего в себе канцеляризмы исентименталистские выражения и обороты, и однотипность этих образцов, они всёже внесли определённый вклад в повышение эпистолярного мастерства россиян XVIII — XIX веков,поскольку многие составители письмовников уделяли немало внимания вопросамоформления и языка писем. Так, во вступлении к «Полному письмовнику длявлюблённых» его автор-составитель писал: «Слово — покров мысли. Мысли наши недолжны, как и мы сами, появляться на свет в грязи и отрепьях. Поэтому вписьмах, прежде всего, необходимо обращать внимание на форму выражений играмматических правил. Ввиду того, что слог письма ценится каждым, необходимо,чтобы оно было написано правильно и красиво, без неуклюжестей» [Полныйписьмовник для влюблённых, 1916, с. 3]. По поводу структуры посланий тот жеавтор отмечал, что «как бы ни было кратко содержание письма, как бы ни былмаловажен предмет, о котором трактуется в этом письме, оно всегда должносостоять из следующих частей: 1) приветствия, 2) содержания и 3) заключения»[Полный письмовник, с.4]. Как видим, мысль античных эпистолографов о письме како подарке была унаследована российским эпистолярным искусством.
Кромевышеуказанных предпосылок, широкому распространению традиции написания писем вРоссии в XVIII — XIX векахспособствовал ещё целый ряд причин. Одной из них было развитие почтовогосообщения и его упорядочение. Как известно, «существенные улучшения по почтовойчасти начались лишь при Екатерине II, со временивступления в управление почтой графа Безбородко (1781). В 1782 году состоялисьуказы о составлении примерной почтовой карты всех дорог и об отправлении почтыиз Санкт-Петербурга в Москву и обратно 2 раза в неделю с разделением почты налёгкую и тяжёлую, об обязанностях почтамта и других мест и лиц при отправлениипочты и о правилах выдачи подорожных на почтовых лошадей» [Энц.словарь/Брокгауз и Эфрон, 1992, с.802]. К тому же почта стала значительнодешевле после установления в том же 1782 году единообразной повёрстной таксы задоставление писем и посылок. Получение почтовых отправлений к началу векаупростилось также с ростом количества почтамтов и контор. Если в 1781 году вРоссии, по данным энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона, было всего 3почтамта и 73 почтовых конторы, то уже к 1810 году их число возросло до 7почтамтов, 156 почтовых контор, 225 городовых и 201 уездной почтовых экспедиций.
С этойпричиной тесно связана и другая — повышение мобильности дворян с XVIII века. Еслидо этого времени российская знать была привязана к «насиженным» местам, ксвоему дому и двору и практически не покидала их пределов, то с началомПетровской эпохи одной из черт нового быта дворян и бояр становятся поездки ссамыми различными целями (для обучения, по служебным и личным делам, длярасширения кругозора и т.д.) не только по России, но и за её границы.Естественно, что путешествия давали им массу впечатлений, которыми хотелосьподелиться с родными, друзьями, находившимися в тот момент далеко.Волей-неволей путешественникам приходилось обращаться к перу и бумаге.
Такпостепенно письмо становилось потребностью, а затем и насущной необходимостьюдля дворян. Особенно это проявилось в конце XVIII — первойполовине XIX века, когдадовольно активно (особенно по сравнению с прошлыми веками) путешествовать сталии женщины, игравшие в семье роль «носительниц и хранительниц письменногоэтикета, передававшегося в процессе воспроизводства культурного этоса черезматеринское воспитание молодому поколению, причем, детям обоего пола» [Белова,2001, с.49]. Ещё одной довольно малозаметной, но всё же весьма важной причинойбольшой популярности переписки в тот период стала отмеченная исследователями(Т. Лохина) быстрая смена в России на рубеже XVIII — XIX веков «типаписьма на более «естественное», следующее движениям руки курсивное письмо,ориентированное на европейские образцы», а также «формирование массового навыкабеглого связного (курсивного) письма в общегосударственном масштабе»,начавшееся с проведения реформы образования в 1782 году [см. Лохина,2003]. С этого момента, по замечанию Т.Лохиной, «самая манера письмастановится неотъемлемой характеристикой человека», а светские гостиные обретаютнекоторые черты кабинетов: в них появляются столики, за которыми каждыйпосетитель мог внести в альбом рисунок, стихотворение, эпиграмму и т.п.Письменный прибор становится атрибутом дворянского салона.
Серьёзнымстимулом для оживления эпистолярного жанра и, в частности, дружеского письма,стала сама культурная обстановка рубежа веков. В русской литературе, аблагодаря ей, и во всей культуре России, конец XVIII века былвременем господства сентиментализма с его интересом к отдельной личности, еёвнутреннему миру, чувствам. В связи с этим дружба стала одной из основных тем впроизведениях российских писателей и поэтов, а сентименталистская убеждённостьв достоинстве каждого человека, в основу чего была положена способность каждогочувствовать и любить, явилась, по словам У.М.Тодда, плодотворной почвой длякульта дружбы. По замечанию того же исследователя, «франкмасонство, влиятельноев России во второй половине XVIII века,способствовало тому, что дружба стала серьёзным интеллектуальным феноменом»[Тодд, 1994, 38]. Письмо к другу порой было нужно не только в связи спотребностью в обмене чувствами, мыслями о культуре, литературе и многих другихважных предметах, но и по причине необходимости сформулировать эти мысли воптимальной форме сначала для себя. Так дружеские письма становятся не простоспособом поддержания отношений, а начинают выполнять важные культурные функции.Этот факт — ещё одно доказательство того, насколько «быт и искусствоперемешались» (выражение И. А. Паперно) в тот период.
В результатевсех вышеперечисленных процессов письмо стало чрезвычайно популярным жанром, вособенности — в дворянских салонах, где оно приобрело свои особенности, ставдоступным для широкого круга. Зачастую письма, формально адресованные одномулицу, на деле были предназначены для чтения в определённой компании. Подобныепослания отличала высокая степень доступности для чтения и передачи друг другу.Однако это относилось далеко не ко всей частной переписке. Многие личные письмастрого охранялись от постороннего внимания. Подобное двойственное отношение кпубличности писем было характерно для многих корреспондентов того времени.Известно, например, что А.С.Пушкин очень трепетно относился к своим личнымпосланиям, запретив жене давать списывать свои письма. Кстати, само явлениеподобного списывания ещё раз подтверждает мысль многих исследователей(Ю.Тынянов, Б.Томашевский и др.), о том, что дружеское письмо в первой половинеXIX века стало своеобразным культурным илитературным фактом. Пушкин не раз негодовал по поводу опубликования некоторыхего писем. По словам И.Семенко, «Пушкин стремился обеспечить себе право, важноедля любого человека, хранить в неприкосновенности тайну своих «семейственныхсношений» [И. Семенко, 2002]. Однако после смерти А.А.Дельвига, который былблизким другом поэта, Пушкин собирался опубликовать свою с ним переписку,поскольку рассматривал её не как частную, сугубо личную, а как принципиальныйобмен мнениями между двумя поэтами и единомышленниками.
Дружескиеписьма были разнообразны по тематике, содержали мысли о литературныхпроизведениях, о литературе вообще, об искусстве, культуре, общественныхсобытиях и т.п. Другие послания были более интимными, отражая суть личностныхотношений между адресатами, открывая душевный мир каждого из них. При этомнеобходимо отметить, что в первой половине XIX века многимидворянами (особенно имевшими довольно серьёзное значение для российскойкультурной и государственной жизни того времени) даже бытовые письмаосознавались как «потенциальный литературный факт» (Б.Томашевский).
Так, ПетрАндреевич Вяземский в 1830 году в письме к жене, Вере Фёдоровне, шутил:«Надеюсь, что моё письмо мило, умно и забавно. Прошу беречь его: оно тожесмотрит в бессмертие, и если через сто лет не дадут за него Павлуше [имеется ввиду сын Вяземских Павел — В.Б.] тысячи рублей, то дам себя высечь на том светене в счёт сечения, которое придётся мне и без того». Аналогичная мысльприсутствует и в обращении А.С.Пушкина к жене от 25 сентября 1832 года: «Вчерая был у Вяземской, у ней отправлялся обоз и я было с ним отправил к тебеписьмо, но письмо забыли, а я его тебе препровождаю, чтоб не пропала ни строкапера моего для тебя и для потомства» [Пушкин, Т.15, с.31]. Эти шутки, по словамБ.В.Томашевского, «из числа шуток целенаправленных» [Томашевский, 1990, с.433].
Не следует,однако, смешивать подобные бытовые или дружеские письма, осознаваемые каклитературный факт с литературными письмами, создаваемыми изначально каклитературное произведение. Ещё раз подчеркнём, что в круг анализируемого намидворянского эпистолярного наследия последние не входят. Кроме того, они, какправило, не включаются и в собрания сочинений поэтов и писателей в раздел«Письма», а печатаются среди других литературных произведений, поскольку,несмотря на формальный облик традиционного письма, они по идейно-тематическомусодержанию, по структурному замыслу, да и по языку являются произведениямилитературными, весьма далёкими от обыденной устной речи.
Именномаксимальная приближенность писем (особенно бытовых) по своим особенностям кобыденной устной речи и делает их ценным источником для достижения целей нашегоисследования.
Известно, чтобытовое письмо — род высказывания, промежуточный между устной и письменнойречью и, естественно, совмещает в себе признаки и той, и другой. Это качествоопределяет такую структурную особенность эпистолярного жанра как сочетание втекстах признаков монологической и диалогической речи. Обращение копределённому лицу и ориентированность на ответную реакцию приводят к появлениюпризнаков, характерных для диалога. Таковы обращения, просьбы, вопросы,напоминания, предполагаемые слова адресата и ответ на них, описания действий ижестов (например, «обнимаю тебя сердечно», «целую ваши ручки» и т.п.).Дружеские, личные послания (особенно это касается эпистолярного наследиятворческой элиты, принимавшей непосредственное активное участие в формированиикультуры своей эпохи), как правило, очень тесно связаны с литературой,культурой и т.п., но в то же время содержат множество бытовых подробностейжизни, личных социальных, нравственных, эмоциональных оценок тех или иныхсобытий, то есть в бытовых письмах представлен не образ автора, неповествователь, а непосредственно эмпирический человек. Таким образом, вчастных письмах наиболее ярко проявляется языковая личность, под которой мы,вслед за Ю. Н. Карауловым, понимаем «совокупность способностей и языковыххарактеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевыхпроизведений (текстов)» [Караулов, 1989, с.3]. По мнению Т. В.Романовой, «вписьмах языковая личность естественна, это языковая личность в чистом виде.Автор «играет самого себя», он выступает как единая, целостная языковаяличность, а не как множество говорящих и понимающих личностей. Текст в данномслучае моносубъектен, мономодален» [Романова, 2000, с.125].
Однаконеобходимо учитывать, что языковая личность проявляется в речевом поведениииндивида, а оно, в свою очередь, тесно связано с ролевым поведением, так как«будучи существом общественным, человек не только действует, ведёт себя, но иговорит в соответствии с ролью» [Формановская, 1989, с.31]. При этом взависимости от обстановки, цели общения человек может менять ролевое поведение.Указанная особенность характерна для многих людей, в особенности для тех, у коговесьма широк диапазон языковых умений. Многие исследователи отмечают эту чертув речевом поведении А.С.Пушкина, который в своих письмах, по словамИ.А.Паперно, «всегда старался попасть в тон собеседнику», благодаря чемупослания поэта «отражают круг интересов и манеру речи, свойственные егокорреспондентам» [Семенко, 2002, с.2] и воссоздают образ адресата столь жеярко, как и образ самого поэта.
В аспектеречевого и ролевого поведения особого внимания заслуживают женские письма, вкоторых указанные типы поведения тесно переплетаются с так называемыми«гендерными ролями», то есть ролями, традиционно приписывающимися женскому илимужскому полу. Как известно, гендерные роли зависят не только от культуры, но иот исторической эпохи. В связи с этим И. С.Кон отмечает: «Если рассматриватьэтот вопрос исторически, нельзя не заметить, что традиционная системадифференциации половых ролей и связанных с ними стереотипов маскулинности — феминности отличалась следующими характерными чертами: 1) мужские и женскиевиды деятельности и личные качества отличались очень резко и казалисьполярными; 2) эти различия освящались религией или ссылками на природу ипредставлялись ненарушимыми; 3) мужские и женские функции были не простовзаимодополнительными, но и иерархическими — женщине отводилась зависимая,подчинённая роль, так что даже идеальный образ женщины конструировался с точкизрения мужских интересов» [Кон, 1981, с.53]. Таким образом, культурная традицияуглубляла различия между мужчиной и женщиной, вследствие чего их деятельность ирезультаты этой деятельности долгое время были (а зачастую и по сей деньостаются) весьма отличными друг от друга.
Подобноеутверждение вполне реально может быть доказано и проиллюстрировано женскимиписьмами первой половины XIX века. Написаны они, как правило, по-французски — вотличие от мужских писем, большая часть из которых русскоязычна. Справедливостиради следует отметить, что основное различие между эпистолярным наследиемдворян и дворянок состоит в том, какой язык наиболее часто ими избирался. Выборэтот был освящён этикетной традицией: для обращения к женщине обычноиспользовался французский язык, в связи с чем ситуацию общения мужчины сженщиной (не женой) можно отнести к ареалу высших коммуникативных сфер срегламентируемым или, как минимум, регулируемым речевым поведением. Прикоммуникации мужчин между собой возможности выбора были шире — в зависимости отвозраста корреспондентов, официальности — неофициальности их отношений,тематики общения и т.п. мог использоваться как французский, так и русский язык.Послания женщин друг к другу, как правило, аналогичны их ответам на мужскиеписьма, то есть, написаны по-французски, что в немалой степени зависело отособенностей женского образования, включавшего в качестве обязательногоэлемента французский язык и французскую литературу, но не уделявшего должноговнимания русскому языку и литературе. Г.В.Маркелова отмечает, опираясь наматериал прозы А. С.Пушкина, что «в речи русских женщин французский вытеснилродной язык не столько по их собственной прихоти, сколько по объективнымпричинам» [Маркелова, 2004, с.84].
Среди этихпричин можно назвать следующие: во-первых, «чрезвычайную ограниченность»русской словесности, из-за чего женщины «находят речевые образцы во французскихроманах, составляющих основу дамского чтения. Оттуда они берут самые «оборотыслов» и для изъяснения на письме» [Маркелова, 2004, с.84]. Во-вторых, в связисо сложившимся кругом дамского чтения и с известной подражательностью женскогоповедения, это поведение было ориентировано на литературные образцы, вчастности, на французские романы, языковая форма которых долго была для русскихдворянок авторитетным образцом. В-третьих, как указывает Г. В.Маркелова, «дляженщин образцы речи и речевые привычки гораздо более значимы, чем для мужчин.Женщины более покоряются установившимся правилам и способам изъяснения, нестремятся или не смеют их изменять. Женщины более, чем мужчины, склонныпользоваться готовыми речевыми формами, которые «давно готовы и всем известны»,в том числе и привычным, предписанным для известных случаев французским языком»[Маркелова, 2004, с.84-85]. Подобное навязывание женщинам традиционной системойобразования и обществом в качестве основного коммуникативного средствафранцузского языка привело к тому, что их русскоязычные письма полныорфографических ошибок. Примером тому может служить русское письмо, написанноев 1806 году весьма образованной и знатной женщиной — княгиней Е.Н.Давыдовой,бабушкой будущей декабристки М.Н.Волконской и матерью декабриста Николая Раевского:«Варен(ь)я посылаит ктебе Николушка аміот сваріть пришлю повараспаваренным который едит вкіев тамзасвидетелствуй писмо мое...»[цит. по Пушкарёвой, 1997, с.328].
Конечно,далеко не все представительницы дворянства были столь неграмотны в собственномязыке, и многие писали по-русски довольно грамотно, однако сложностьиспользования русского литературного языка для выражения всех нюансов душевныхдвижений (а также традиция употребления женщинами с этой целью французскогоязыка) делала русскоязычные послания многих из них тяжеловесными, в определённой степени однообразнымии зачастую лишёнными индивидуальности (см., например, отрывок из письма на русскомязыке: «Я и дети, слава Богу, здоровы. На прошедшей неделе говела, а в Вербноевоскресенье причащала детей...» [из письма А.В.Якушкиной мужу, цит. поПамятникам культуры, 1995, с.51]), что особенно ярко проявляется при сравненииих с лёгкими, «одушевлёнными» французскими письмами тех же корреспонденток.
Уже не разотмечалось, что практически вся дворянская культура была ориентирована назападноевропейские ценности. Это утверждение как нельзя более полно относится ик российской системе образования (как мужского, так и женского) конца XVIII — начала XIX века. Многие источники подтверждают её подверженность сильнейшей«вестернизации», часто в ущерб русскому языку и другим предметам. Так,например, в программе Морского кадетского корпуса во второй половине XVIII века наизучение французского языка выделялось 14 часов в неделю, а на русский языкотводилось 6 часов, так же, как на танцы [см. Лабутина, 2003, с.46].Преподавание в большинстве учебных заведений в тот период велось на французскомязыке или же на латыни. Пансионы (ещё один вид образовательных учреждений вРоссии), появившиеся в царствование Елизаветы Петровны, тоже практиковалиобучение, в основном, на французском языке. По сведениям Т.Л.Лабутиной, «водном из таких пансионов в Смоленске учителям удалось добиться больших успеховв освоении французского благодаря наложенному запрету на употребление русскойречи: за каждое русское слово, произнесённое воспитанником, его наказывалилинейкой из подошвенной кожи» [Лабутина, 2003, с.46].
Лишь с 1812года преподавание русского языка стало обязательным для подавляющегобольшинства институтов и пансионов. Очевидно, что при таком отношении кфункционировавшим языкам русский язык гораздо чаще употреблялся в бытовойсфере, тогда как французский был культурным языком дворянского общества.Соответственно, русскоязычные тексты «назло правописанью» (А.С.Пушкин), стольхарактерные для светских женщин, были нередки и у мужчин при всей их тяге ксамобытному русскому языку. Так, А. П. Керн в своих мемуарах вспоминала о том,что «Баратынский не ставил никаких знаков препинания, кроме запятых, в своихпроизведениях, и до того был недалёк в грамматике, что однажды спросил уДельвига в серьёзном разговоре: «Что ты называешь родительным падежом?» [Керн,1974, с.61]. Та же мемуаристка передавала и другой эпизод, связанный сграмматическими познаниями Баратынского, — о том, что он «присылал Дельвигусвои стихи для напечатания, а тот всегда поручал жене своей их переписывать; акогда она спрашивала, много ли ей писать, то он говорил: «Пиши только доточки». А точки никогда не было и даже в конце пьесы стояла запятая!» [Керн,1974, с.62]. Во многом причина такого положения дворян первой половины XIX векакрылась в том, что их отцы, по словам В.О.Ключевского, «были русскими, которымстрастно хотелось стать французами; сыновья были по воспитанию французы,которым страстно хотелось стать русскими» [Ключевский, 1958, с.249]. Однако вмужских текстах подобные факты всё же были гораздо более редким явлением посравнению с женскими, поскольку ошибки в женских текстах писатели, поэты,культурные деятели начала XIX века считалихарактерным признаком их (женских) писем, записей, заметок и т.п. [см.Маркелова, 2004, с.87 — 88].
Судя поприведённым данным, дворянские женщины первой половины XIX века в своёмречевом поведении, в выборе языка для коммуникации были более инертными изначительно более ограниченными по сравнению с мужчинами. Даже в ареаленепринуждённого повседневного общения, где нет регламентации языковыхпредпочтений, женщины в силу сложившейся традиции и полученного образованиябыли вынуждены пользоваться преимущественно французским языком.
Касаясьвопросов выявления языковых характеристик личности на основе определённыхписьменных текстов, следует иметь в виду, что различные речевые жанры в разнойстепени пригодны для изучения языковой специфики общения между членамиопределённой социальной группы. Некоторые жанры практически полностью исключаютэлементы индивидуальности речевого поведения, выбора того или иного языка илиего варианта, будучи строго регламентированными.
Как отмечаетС.И.Гиндин, «в пределах каждого такого жанра может проявиться лишь частьспектра языковых навыков и умений человека, а именно те, которые нужны в даннойсфере речевой деятельности» [Гиндин, 1989, с.63]. В то же время среди речевыхжанров существуют и такие, которые характеризуются определённойуниверсальностью, благоприятствующей раскрытию всего многообразия нюансовречевой коммуникации. Одним из подобных жанров и является письмо. Кроме того,оно, по мнению С.И.Гиндина, обладает ещё одним немаловажным свойством: «Жанрписьма замкнут относительно ответной коммуникативной реакции: ответ на письмо,если пишется, то также в жанре письма. Благодаря этому письма легко иестественно выстраиваются в различные единицы более высокого уровня: пара«письмо — ответ», цепь взаимосвязанных писем двух корреспондентов между интерваламив переписке, полная переписка двух лиц, корпус писем одного автора к разнымадресатам» [Гиндин, 1989, с.64]. В результате исследователю предоставляетсявозможность в общих чертах определить специфику речевого поведениякорреспондентов, его обусловленность различными факторами (социальными,эмоциональными, тематическими и др.). Письма также, как уже говорилось, помнению большинства исследователей, жанр, наиболее близкий к устной разговорнойречи. В нашем случае опора на корпус писем российских дворян первой половины XIX векапозволяет раскрыть особенности речевого поведения аристократов-билингвов ипредположить причины этих особенностей, выявив закономерности использованиярусского или французского языка в зависимости от ареала общения, ситуации,условий, в которых чаще всего создавались так называемые «смешанные» тексты ит.п.
Для подобногоисследования также важно классифицировать письма с учётом целей их написания,пола, возраста коммуникантов, характера отношений между ними и некоторых другихфакторов. Традиционно по сфере общения выделяют письма деловые (служебные) ичастные (А.А.Акишина, Н. И. Формановская и др.). Наше исследование посвященочастной переписке, поскольку в деловых письмах «и адресат и адресант выступаютв качестве юридических лиц — представителей той или иной организации иабстрагированы от своей индивидуальности» [Стилистический энциклопедическийсловарь русского языка, 2003], а следовательно, не могут проявить большую частьсвоих языковых умений и навыков в качестве языковой личности. Кроме того,деловой переписке соответствует деловой стиль языка (Э.Г.Ризель, И.Р.Гальперин,Ю.М.Скребнев), который, согласно нормам того времени, обслуживался русскимязыком, что было строго регламентировано.
Письмаподвергаются классификации также в связи с разграничением характера отношениймежду коммуникантами. Данное разделение не представляет особых трудностей, таккак характерные для ареала высших коммуникативных сфер официальные отношениямежду адресатом и адресантом дают основания для выделения официальных писем, аареал непринуждённого повседневного общения, предполагающий более близкие итёплые отношения, позволяет выделить неофициальные послания.
Гораздобольшую сложность представляет дальнейшая дифференциация писем. Так, например,исследователь Т.В.Романова переписку А.С.Пушкина делит на
а) деловую,
б) дружескую,
в) письма кродственникам,
г) письма кженщинам.
На нашвзгляд, третья категория (то есть письма к родственникам) представляетсяизбыточной в связи с условностью её выделения. К примеру, анализ писем А. С.Пушкина к О. С. Пушкиной демонстрирует, что данные письма практическибезоговорочно могут быть отнесены к категории писем к женщинам, поскольку,несмотря на близость отношений между ними, на которую указывали и современники,и последующие пушкиноведы, поэт обращается к ней в основном по-французски, какк большинству женщин из его окружения, поскольку в данном случае сестравыступает как «носитель социальной функции» (И.А.Паперно). Письма же ко ЛьвуСергеевичу по своим стилистическим, лексическим особенностям вполнесоответствуют дружеским письмам.
Женскиеписьма (то есть письма, авторами которых являются женщины) в связи соспецификой женского образования в России того времени тоже имеют своеобразныечерты, отличающие их от мужских текстов, что позволяет, по нашему мнению,вынести их как отдельный вид дворянских писем.
Весьманасыщенной является категория писем к женщинам. Она включает официальнуюпереписку по деловым вопросам (как, например, переписка А.С.Пушкина сА.О.Ишимовой), дружеские и любовные послания (например, послания А.С.ПушкинаН.Н.Гончаровой, П.А.Осиповой, переписка А.О.Смирновой-Россет и В.А.Жуковского идр.), и, наконец, письма к жёнам (например, письма А.С.Пушкина к Н.Н.Пушкиной,П.А.Вяземского к В.Ф.Вяземской, Е.А.Баратынского к А.Л.Баратынской и др.).Сложность заключается в том, что все три подтипа писем имеют свои характерныеособенности — как структурные, так и языковые. В принципе, выбор языка в данномслучае регламентирован, что даёт основания отнести эти подтипы к ареалу высшихкоммуникативных функций, то есть к официальным посланиям. Однако в большинствеситуаций выбор языка — лишь формальность, предусмотренная этикетом, посодержанию же многие из данных писем гораздо ближе к ареалу непринуждённогоповседневного общения. В связи с вышеуказанными причинами нам представляетсяцелесообразным всё же отнести последние два подтипа этих писем к неофициальным,а деловые послания к женщинам в силу их малого количества и отсутствия отличийот аналогичных посланий к мужчинам рассмотреть в рамках официальных писем.Таким образом, на наш взгляд, в классификации дворянского эпистолярногонаследия целесообразно выделить следующие группы писем:
I) официальные письма (включающие письма и к мужчинам, и кженщинам);
II) неофициальные письма
а) дружескиеписьма;
б)   мужскиеписьма к женщинам (включающие письма к знакомым, подругам, родственницам и — как особый вид — письма к жёнам);
в) женскиеписьма.
Каждый изэтих видов писем имел свои характерные особенности, как в плане использованияопределённых категорий лексики, стилистических средств, так и в планеупотребления русского и французского языков, что и будет подробно рассмотренонами в следующих параграфах данной главы.
эпистолярный билингвизмдвуязычие дворянин
§2. Билингвизм в письмах Пушкина и его корреспондентов
Закономерности выбора и использованияязыковых средств в официальных письмах
Для анализаофициальных писем российских дворян в нашем исследовании были использованыоколо 150 посланий к официальным лицам П.А.Вяземского, Е.А.Баратынского,А.С.Пушкина, при этом основным источником наблюдений стала официальнаяпереписка А.С.Пушкина. Особое внимание уделено его отношениям с начальником III-егоОтделения собственной его императорского величества канцелярии, генераломА.Х.Бенкендорфом, поскольку длительная переписка поэта с данным корреспондентом(представленная почти сотней текстов) дает возможность наиболеепоследовательного рассмотрения языковых особенностей официальной коммуникациимежду указанными авторами.
Обязательнымпризнаком официальных писем даже в переписке частных лиц являются официальныеотношения между корреспондентами, поэтому указанные письма относятся к ареалувысших коммуникативных функций. Кроме того, как уже отмечалось ранее, дляданного ареала характерно регулируемое речевое поведение, которое проявляетсяна письме в неспонтанном, селективном отборе языковых средств, в действии каквнешней цензуры, так и автоцензуры. При этом язык официальных писем, как иподобает текстам, принадлежащим ареалу высших коммуникативных функций, какправило, строго соответствует общепринятым литературным нормам, направляетсякодификацией, а выбор языка в данном случае преимущественно императивный.Результатом коммуникации в указанном ареале являются чаще всего однородныетексты, где разнородные генетически или стилистически элементы встречаются лишькак исключение. Установка на официальное, как правило, интерперсональное,общение определяет основные особенности данного рода частных посланий.
Итак, вслучае русско-французского билингвизма российских дворян первой половины XIX века однойиз основных черт их официальных писем является выбор языка для написания. Какправило, это русский язык, который, по утверждениям исследователей (Ю.Лотман,И.Паперно и др.), был языком официальных бумаг. Однако, несмотря на егонаибольшую распространенность, французский язык также нередко выполнялуказанную функцию, в чем мы убедимся далее. Так, Пушкин по-русски обращался кМ.Д.Дондукову-Корсакову, И.И.Дмитриеву, Н.И.Гречу, П.А.Корсакову, Н.А.Мордвинову,Н.И.Хмельницкому, А.С.Шишкову, Н.А.Дуровой (А.Александрову), А. О. Ишимовой имногим другим своим корреспондентам, с которыми его связывали официальныеотношения. К французскому языку он довольно часто прибегал в официальномобщении с А.Х.Бенкендорфом, Н.Б.Голицыным, Н. Г. Репниным, Л. Геккерном и др.
Как уже былоотмечено, обязательным атрибутом ареала высших коммуникативных функций являетсяупотребление в нем нормированного, кодифицированного литературного языка. Этотпризнак важен и для характеристики официальных писем рассматриваемого периода,поскольку проведенный нами анализ текстов позволяет утверждать, что какой быязык ни был избран для официального обращения, этот язык был образцовым, тоесть соответствовал всем нормам (грамматическим, синтаксическим, но в первуюочередь, стилистическим), и однородным, не допуская, как правило, нипереключения кодов, ни интеркаляций. Кроме того, оформление данного родапосланий в основном строго соответствовало определенным канонам. В связи с этимнеобходимо отметить, что практически во всех официальных письмахрассматриваемого периода прослеживается очень чёткая и полная структура иналичие определённых языковых клише. Все они, как правило, начинаютсятрадиционной фразой-обращением (например, «Милостивый государь, АлександрХристофорович!...», «Милостивый государь, князь Михаил Александрович...»,«Милостивый государь, граф Егор Францевич.» также и к женщинам -«Милостиваягосударыня Александра Осиповна.»).
В основномтексте также часты клише типа «искренне благодарю», «осмеливаюсь просить»,«осмеливаюсь прибегнуть к Вашему снисходительному покровительству», «пользуясьблагоприятным случаем», «засвидетельствовать глубочайшее почтение и сердечнуюблагодарность» и т.п.
Концовкаданного рода писем тоже традиционная: «с глубочайшим почтением и сердечнойпреданностью честь имею быть милостивый государь
Вашимпокорнейшим слугою...» или «примите, милостивый государь, уверения искреннегомоего уважения, с каковым честь имею быть Ваш покорнейший слуга...», «искренноуважающая Вас и готовая к услугам Вашим...» и т.п.
Примечательно,что французские официальные письма аналогичны по структуре и по стилистикерусским. Они также имеют стандартные обращения (например, «Monsieur le Baron...»'(Милостивый государь) Барон...', «Mon General...» 'Генерал...',«Monsieur le Comte...» '(Милостивый государь) Граф...'и т.п.)и концовки(«(je) suis avec la plus haut consideration Mon General de Votre Exellance letres humble et tres obeissant serviteur...» 'остаюсь сглубочайшим почтением, генерал, вашего превосходительства нижайший ипокорнейший слуга...', «agreez, Generale, l'hommage de ma haute consideration...))'примите, генерал, уверение в моём высоком уважении.' и т.п.).
Другаяхарактерная черта официальных писем рассматриваемого периода (независимо отязыка, на котором они написаны) — обращение к корреспонденту на «Вы»,подчеркивающее официальность отношений между коммуникантами, характерную дляареала высших коммуникативных функций.
Опротивопоставлении личных местоимений ты и вы исследователи писали уже не раз (Ю.Лотман, А.Балакай,Б.Лённквист), о том, что в дворянских семьях «от молодых людей требовалосьобращаться на «Вы» не только к старшим, но и к равным» [Балакай, 2004, с.5],что обращение на «ты» (особенно на русском языке) расценивалось как знакблизких отношений и т.п. В основных чертах эта традиция сохранилась в общениидо нашего времени. В официальных письмах дворян первой половины XIX векаобращение на «Вы» — обязательный атрибут. В этом отношении интересно началопереписки А.С.Пушкина с А.А.Бестужевым.
Первое письмок Александру Бестужеву, помещённое в академическом собрании сочинений [Пушкин,Т.13, с.38 — 39], написано поэтом 21 июня 1822 года. Конечно, некоторыевыражения (например, «кланяйтесь от меня цензуре, моей стариннойприятельнице.») позволяют отметить, что язык его всё же несколько болееобразный по сравнению с тем, какой обычно использовался в подобного родатекстах (что, по-видимому, демонстрирует желание наладить менее официальные,более близкие отношения). Однако в целом — и по структуре, и по языку оно, нанаш взгляд, вполне может быть отнесено к числу официальных, поскольку написанона нормированном русском языке, без интеркаляций и переключения кодов, строгоструктурировано, содержит обращение на «Вы», что в совокупности позволяетпричислить его к ареалу официального общения.
Второе письмоПушкина к Бестужеву (от 13 июня 1823 года) наглядно демонстрирует эволюцию ихвзаимоотношений, ставших более близкими, о чём свидетельствует обращение на«ты», подчёркнутое самим Пушкиным: Милый Бестужев,Позволь мне первому перешагнуть через приличия и сердечно поблагодарить тебя заПол. Звез., за твои письма, за статью о литературе, заОльгу и особенно за Вечер на биваке. [Пушкин, Т.13, с.63].
О том, чтоподобные отношения были ещё не устоявшимися, свидетельствует хотя и болееразговорный, но по-прежнему чистый от каких бы то ни было иноязычных включений,русский язык, а также — ещё более красноречиво — последняя фраза послания, вкоторой смешаны личные местоимения ты и вы и, соответственно, формы глаголов 2-го лица единственногочисла и 2-го лица множественного числа, относящиеся к данным местоимениям: Дельвиг мне с год уже ничего не пишет. Попеняйте ему и обнимите его заменя; он вас, т.е. тебя, обнимет за меня — прощай, до свиданья. [Пушкин,Т.13, с.65].
Начиная сданного письма, официальная переписка между указанными корреспондентамизаканчивается, уступая место дружеской с её разговорным (и очень часторазнородным) языком, то есть, перемещаясь в ареал непринуждённого общения.
Как уже былоотмечено, в частной переписке первой половины XIX века всё же значительно болеечасты официальные письма на русском языке. Ещё одной их характерной чертойявляется насыщенность церковнославянизмами, архаичность лексики и синтаксиса,что было, по-видимому, унаследовано от языка писем XVIII века, когда, повыражению П.А.Вяземского, «к перу не иначе приступали как с какою-тоторжественностью и осмотрительностью» [Письма кн. П.А.Вяземского, 1897, с.183].На использование старославянской по происхождению лексики в официальныхписьмах, стиль которых требовал отвлечения от личностного начала, повлиял и тотфакт, что языку подобных произведений, по словам Н.Трубецкого, «очень частоприходится стремиться к тому, чтобы обесплотить отдельные слова, потушить ихслишком яркое конкретно-житейское значение. Русский литературный язык ужеобладает в этом отношении готовым словарным запасом церковнославянскогопроисхождения, причем весь этот церковнославянский запас слов, корней иформальных элементов по самому месту, занимаемому им в русском языковомсознании, уже является обесплоченным, потушенным» [цит. по Успенскому,1994,186].
Средицерковнославянизмов довольно часты лексико-фонетические (как правило, снеполногласиями -ра-, -ла-, -ре-, реже — с начальными ра-, ла-): драгоценный, здравствует, страж, возвращение, благомыслящий, благодарность, преемник, препроводить, предать (в значении «передать»), препоручать, равно и т.п. Особенно широко представленылексико-словообразовательные церковнославянизмы (префиксальные, суффиксальные,слова, образованные путём сложения основ). Среди суффиксальных можноперечислить, например, лексемы дарование,дозволение, надобность, обстоятельство, преданность, сиятельство и др. Вомногих словах переплетаются несколько церковнославянских словообразовательныхпризнаков. Так, нередко в лексемах соединяются старославянские по происхождениюприставка и суффикс: возвращение,соизволение, возобновление, снисхождение, прегрешение, избежание и др.Наиболее часты лексемы, образованные способом сложения основ, состарославянскими по происхождению суффиксами со значением абстрактности.Таковы, например, слова благодарность,благодеяние, благорасположение, благословение, благоусмотрение,высокопочитание, высокопревосходительство, высокородие, трудолюбие и другие, атакже прилагательные и причастия, от них образованные.
Синтаксическиеконструкции в русских официальных письмах рассматриваемого периода такжеотличаются усложнённостью. Это, впрочем, было характерно тогда для всегорусского литературного языка в целом, поскольку в конце XVIII и — особенно- в первой половине XIX векапроцессы противодействия церковно-книжной традиции и попытки создания языкаменее тяжёлого, более приближенного к устной разговорной речи образованныхслоёв, были в самом разгаре. Однако ярче всего указанная усложненностьпроявилась именно в официальной переписке. Для неё очень характерноиспользование инверсий, причастных и деепричастных оборотов, сложносочиненных исложноподчиненных предложений с несколькими придаточными. Довольно нагляднымпримером в этом отношении может служить предложение из официального письмаА.Х.Бенкендорфа Пушкину от 26 июня 1830 года:
Государь император, всемилостивейше снисходя на просьбу Вашу, о которойя имел счастие докладывать его императорскому величеству, высочайше изъявилсоизволение свое, на расплавление имеющейся у г-на Гончарева колоссальнойнеудачно изваянной в Берлине бронзовой статуи блаженныя памяти императрицыЕкатерины II, с предоставлением ему, гну Гончареву, права воздвигнуть, когдаобстоятельства дозволят ему исполнить сие, другой приличный памятник сейавгустейшей благотворительнице его фамилии.
[Пушкин,Т.14, с.98]. Как уже отмечалось, и русские, и французские официальные послания,как правило, были написаны однородным языком, не содержавшим ни интеркаляций,ни переключения кодов. По нашим сведениям, очень небольшое количество писемдворян того времени нарушает данную норму. Отступления от неё наиболее удобнобудет рассмотреть на примере весьма объёмной официальной переписки А.С.Пушкинас А.Х.Бенкендорфом. Одно из представленных в ней посланий, написанное 21 марта1830 года на русском языке, содержит интеркаляцию в форме косвенной речи:
В Москву намереваяся приехать ещё в начале зимы, и встретивВас однажды на гулянии, на вопрос Вашего высокопревосходительства, что намереня делать? Имел я счастие о том Вас уведомить. Вы даже изволили мне заметить: [que]vous etestoujours surles grands chemins.
'...[что] вы вечно на больших дорогах...'
[Пушкин, Т.14, с.72; с.402]. Хотя данное явление и противоречило бытовавшим тогда вотношении официальных писем традициям, оно всё же может быть объяснено с точкизрения экстралингвистических факторов: поскольку Пушкин был светским человекоми передавал в письме эпизод именно из светской жизни — свою неформальнуювстречу с генералом, то он счёл возможным процитировать Бенкендорфа, вероятнеевсего, на том же языке, на котором и происходил разговор, то есть нафранцузском. Вполне вероятно, что указанный факт мог быть обусловлен также эмоциональнымсостоянием поэта, взволнованного и раздосадованного необходимостью объясненияпрактически каждого своего шага, что подтверждают, на наш взгляд, выделенные имв тексте письма словосочетания: Милостивыйгосударь,
Александр Христофорович В 1826 году получил я от государя императорапозволение жить в Москве, а на следующий год от Вашего высокопревосходительства дозволениеприехать в Петербург. С тех пор я каждуюзиму проводил в Москве, осень в деревне, никогдане испрашивая предварительного дозволения и не получая никакого замечания.
[Пушкин, Т.14, с.71 — 72]. Ещё несколько случаев связаны с интеркаляцией названийпроизведений, фамилий и других имён собственных, что было для дворян тоговремени общепринятым приёмом. Такова, например, в письме А. С.Пушкина А. Х.Бенкендорфу от 31 декабря 1835 года чистая номенклатурная интеркаляция Review (английскоеиздание). Во французском официальном обращении А.Х.Бенкендорфа к А.С.Пушкину,что само по себе редкость (из 36 его посланий, отражённых в академическом собраниисочинений А.С.Пушкина, всего 4 франкоязычных) лишь однажды встречаетсяграмматически модифицированная интеркаляция русской фамилии Пушкин:
Vous pouvez dire de ma part а Пушкин que jesuis parfaitement de I'avis de feu son ami Delwig.
'Вы можете сказать от моего имени Пушкину, что я всецело согласен смнением его покойного друга Дельвига.'
[Пушкин, Т.14, с.247; с.443]. В связи с этим примечателен тот факт, что описанный случайотносится к письму, в котором А. Х.Бенкендорф цитирует императора, о чем он сообщаетс самого начала (здесь для нас важно употребление наречия «textuellement», имеющегозначение 'текстуально, буквально, дословно', видимо, оправдывающее введение вофициальное послание интеркаляции): Monsieur,
Je ne saurais mieux repondre а Votre honoree du24 Novembre dernier qu'en Vous transmettant textuellement I'opinion de Sa Majeste I'Empereur...
' Милостивый государь, Лучшим ответом на ваше почтенное письмо от 24-гоноября будет дословное воспроизведение отзыва его императорского величества...'
[Пушкин, Т.14, с.247; с.443]. Перевод иностранных имён собственных в неофициальных письмах-вообще чрезвычайно редкое явление. Примерно такое же количество русскоязычныхвкраплений и во французских официальных письмах. Правда, несколько включенийобнаружено в черновых вариантах. В одном из случаев это тоже имя собственное, ипоэтому согласно существовавшей среди большей части образованного дворянстватрадиции его исконный облик в иноязычном тексте сохранён:
Je voudrais done etre I'editeur d'une gazette ennouspareille а la Сев. Пчела.
'Итак, я хотел бы быть издателем газеты, во всем сходной с «Севернойпчелой»
[Пушкин,Т.16, с.29; с.370].
Отсутствиеданной интеркаляции в окончательной редакции, на наш взгляд, ещё разподтверждает тот факт, что канон написания официальных писем требовалединообразия в языке. В указанном случае чётко прослеживается то, как вчерновом варианте происходило формулирование мысли и её первичная шлифовка, а впоследней редакции виден уже результат формальной обработки. Кстати, хотя вданном исследовании мы не ставили цели дифференциации черновых и беловыхвариантов писем, все же нельзя не отметить принципиального различия между ними,поскольку, как очень определенно заметила Я.Л.Левкович, «черновик письмаличного или делового часто не может быть приравнен к поступку, а является лишьразмышлением на тему о поступке» [ Левкович, 265]. С этой же позиции, на нашвзгляд, необходимо с осторожностью учитывать и языковые средства, употребленныев черновых набросках.
Конечно, несмотряна все данные выше объяснения, указанные факты являются отступлениями,практически недопустимыми в официальной переписке, Однако даже несмотря настрогие ограничения, иноязычные включения в официальных письмах присутствуют иотносятся в основном к группе чистых фразовых интеркаляций (цитат) иинвентарных номенклатурных интеркаляций, что, на наш взгляд, объясняетсясоциолингвистическими факторами — привычкой повседневного общения в «высшемсвете» на французском языке и тем, что довольно часто независимо от условийобщения корреспонденты воспринимали (или желали воспринимать) друг друга каксветских собеседников. Данные отступления рисуют весьма яркую картину степенивнедрения русско-французского билингвизма в сознание дворян первой половины XIX века. Приэтом, как все исключения, они подчёркивают правило, согласно которому нипереключения кодов, ни интеркаляции в официальных письмах в соответствии сустановленными нормами не допускались.
Мы уже писалио том, что русский язык был языком государственной службы. Французский язык втаком качестве использовался редко, так как, по словам И.Паперно, «при общениилюдей, стоявших на разных ступенях социальной или служебной лестницы,французский, переключая общение в иную систему отношений, где русская табель о рангахне играла никакой роли, — был знаком интимности» [Паперно//га1тіепіа].Однако в эпистолярном наследии А.С.Пушкина среди писем к графуА.Х.Бенкендорфу более 40% написано по-французски. Правда, многие из нихявляются черновыми, поэтому в целом их процент несколько ниже, но всё же весьмавелик (имеются в виду основные варианты, переписанные набело). По содержанию ипо структуре они представляют собой всё те же официальные письма, но нафранцузском языке.
Тот факт, чтоизначально поэт обращался к Бенкендорфу по-русски, а первое французское письмок данному адресату появляется только в 1829 году, как нам представляется, вкакой-то степени может иллюстрировать цитированное выше утверждение, о сменеязыка в результате смены официальных отношений на неофициальные, но лишь в томплане, что активная коммуникация с Бенкендорфом на протяжении нескольких летсделала отношение Пушкина к нему менее официальным. Переписка и личное общениес начальником III-егоотделения стали для поэта привычными и дали основания для относительной свободы выбора языка для обращения кнему. Другими причинами появления французского языка в официальных письмах, нанаш взгляд, были особые отношения Пушкина с правительством и уже начавшееформироваться к тому времени у его современников представление о нём как овеликом русском поэте, что, несомненно, давало основания для некоторойвольности и отступлений от стандарта.
Лишь внекоторых письмах А.Х.Бенкендорфу употребление французского языка, на нашвзгляд, может быть объяснено необходимостью переключения общения вовнесословную плоскость. О такой необходимости может идти речь в несколькихписьмах, содержащих просьбы за третьих лиц (таковы письма о назначении пенсиивдове генерала Раевского, об издании поэм Кюхельбекера), касающихся вопросов женитьбыА.С.Пушкина на Н.Н.Гончаровой и последующих денежных хлопот, связанных сзаключением этого брака, то есть относящихся к сфере личных интересов. В то жевремя множество других французских писем поэта к А.Х.Бенкендорфу не говорят обинтимности в их коммуникации и, на наш взгляд, ничуть не отличаются тематическии композиционно от русскоязычных посланий к тому же адресату. Иллюстрациейэтого утверждения могут служить два следующих письма, в обоих из которыхприсутствуют просьбы о поездке и о публикации:
1.     Милостивый государь
Александр Христофорович
Искренне сожалея, что желания мои не могут быть исполнены, сблагоговением приемлю решение государя императора и приношу сердечнуюблагодарность Вашему превосходительству за снисходительное Ваше обо мне ходатайство.
Так как следующие 6 или 7 месяцев остаюсь я вероятно в бездействии, тожелал бы я провести сие время в Париже, что, может быть, в последствии мне ужене удастся. Если Ваше превосходительство соизволите мне испросить от государясие драгоценное дозволение, то вы мне сделаете новое, истинное благодеяние.
Пользуясь сим последним случаем, дабы испросить от Вашегопревосходительства подтверждения данного мне Вами на словах позволения: вновьиздать раз уже напечатанные стихотворения мои.
Вновь поручая судьбу мою великодушному Вашему ходатайству, сглубочайшим почтением, совершенной преданностию и сердечной благодарностию,честь имею быть
милостивый государь
Вашего превосходительства
С.П.б. 1828                           всепокорнейший слуга.
21 апреля                                       Александр Пушкин.
[Пушкин, Т.14, 11].
2.     Mon general,
M'etant presente ehez Votre Excellence et n'ayant pas eu lebonheur de la trouver
ehez elle, je prends la liberte de lui adresser la demandequ'elle m'apermise de lui faire.
Tandis que je ne suis encore ni marie, ni attache au service,j'aurais desire faire un voyage soit en France, soit en Italie. Cependant s'ilne me l'etait pas accorde, je demanderais la grace de visiter la Chine avec lamissione qui va s'y rendre.
Oserais- je vous importuner encore? Pendant mon absence, M-rJoukovsky avait voulu imprimer ma tragedie, mais il n'en a pas regud'autorisation formelle. Il me serait genant, vu mon manque de fortune, de mepriver d'une 15-aine de mille roubles que peut me rapporter ma tragedie, et ilme serait triste de renoncer a la publication d'un ouvrage que j'ai longtemtsmedite et dont je suis le plus content.
M'en rapportant entierement a Votre bienveillance, je suis,Mon Generale, de Votre Excellence
le tres-humble et tres-obeissant
7 janvier                                 serviteur
1830.                                             Alexandre Pouchkine.
Генерал,
Явившись к Вашему превосходительству и не имев счастья застать вас, яприемлю смелость изложить вам письменно просьбу, с которой вы разрешили к вамобратиться.
Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, я бы хотел совершитьпутешествие во Францию или Италию. В случае же если оно не будет мне разрешено,я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством.
Осмелюсь ли еще утруждать Вас? В мое отсутствие г-н Жуковский хотелнапечатать мою трагедию, но не получил на то формального разрешения. Ввидуотсутствия у меня состояния, мне было бы затруднительно лишиться полуторадесятков тысяч рублей, которые может мне доставить моя трагедия, и было быприскорбно отказаться от напечатания сочинения, которое я долго обдумывал и которымнаиболее удовлетворен.
Всецело полагаясь на Вашу благосклонность, остаюсь, генерал,Вашего превосходительства нижайший и всепокорнейший слуга
7  января 1830.                                                                Александр Пушкин.'
[Пушкин,Т.14, 56, 397].
Очевидно, чтовыбор языка для писем не обусловлен тематически. Иной язык, возможно,объясняется прагматически: сменой речевого поведения, которую позволил себеА.С.Пушкин, понимающий свое место в русской культуре и обществе. При этомпредставляет интерес и тот факт, что французские письма А.Х.Бенкендорфа, которыхсреди всех писем начальника III-егоОтделения к Пушкину всего 11%, как правило, являются ответами на французскиеобращения А.С.Пушкина, то есть коррелируют с языком предшествующих посланий.Кроме того, почти 97% официальных посланий Бенкендорфа к Пушкину написаны безинтеркаляций на строго нормированном языке, что, на наш взгляд, такжеподтверждает отсутствие интимности в отношениях и перевода их в иную плоскость.Об этом также говорит и сама структура писем.
Официальныеписьма к женщинам в общем объеме официальной переписки занимают весьманезначительное место, однако среди имеющихся нами не было выявлено каких-либосущественных отклонений от бытовавших в первой половине XIX столетия каноновнаписания подобного рода корреспонденции.
Из перепискиПушкина официальными письмами к женщинам можно, на наш взгляд, считать егопослания к Л.М.Алымовой, А.О.Ишимовой, поздние письма к А. А. Фукс и некоторыедругие. Совершенно особый случай представляет его эпистолярное общение сН.А.Дуровой, которая, несмотря на женский биологический пол, воспринимала себякак мужчину и, судя по всему, рассчитывала на соответствующее отношение к себесо стороны окружающих.
8   своих письмахк А.С.Пушкину она подписывается именем «Александр Александров», под которым иприобрела славу в боях Отечественной войны 1812 года, и везде, рассказывая осебе, употребляет формы мужского рода («я желал бы», «ещё хотел бы я», «яприеду сам», «я родился, вырос и возмужал», «преданный слуга ваш» и т.п.).
При этомответы Пушкина, хотя и написаны единообразным, нормированным русскимлитературным языком, несколько нарушают правила написания официальных писем,так как не имеют традиционного обращения (за исключением первого письма из трехпомещенных в собрании сочинений А.С.Пушкина, датированного 19 января 1836г., истрого соответствующего всем нормам официальной переписки).
Возможнымобъяснением, как нам представляется, может служить именно несоответствиебиологического пола адресата гендерному и, следовательно, психологическаясложность выбора формулы обращения. Особенно ярко данное противоречиепроявляется при анализе всех трех писем А. С.Пушкина Н. А. Дуровой. Так, впервом из них, которое, как уже было указано, оформлено строго по канонамофициальной переписки, поэт обращается к ней «милостивый государь АлександрАндреевич». Второе послание, написанное после знакомства с записками НадеждыАндреевны, а значит, и с историей её жизни, наиболее полно, на наш взгляд,отражает сложность восприятия её личности Пушкиным, так как не имеет нитрадиционного обращения, ни традиционной концовки, заканчиваясь нескольконеопределенным «Весь Ваш А.П.». Подобный переход от обращения в мужском роде к«неопределенному» роду (по тексту письма невозможно определить пол адресата)может быть обоснован и тем фактом, что Пушкин отдал в набор переданные емумемуары под названием «Записки Н.А.Дуровой», на что сама Н.А.Дурова в отчаяниипишет ему: «… Вы называете меня именем, от которого я вздрагиваю, как тольковздумаю, что 20-ть тысяч уст его прочитают и назовут» [Пушкин, Т.16, с.125].Последнее письмо также не имеет обращения, но обретает традиционное завершение(с обращением вновь в мужском роде) «с глубочайшим почтением и преданностиючесть имею быть, милостивый государь, вашим покорнейшим слугою». Однако привсей сложности классификации переписки А.С.Пушкина с Н.А.Дуровой, нампредставляется несомненным тот факт, что по основным характеристикам она вполнеможет быть отнесена к официальной.
Помимовышеперечисленных по тематическим, лексическим, стилистическим параметрам кофициальным могут быть отнесены и некоторые письма Пушкина к Наталье ИвановнеГончаровой (теще), но они очень часто ситуативно обусловлены, то есть их стильи тон зависел от того, как складывались отношения поэта с матерью жены. Врезультате, несмотря на родственные связи, часть посланий Пушкина к ней имеетхарактер официальных, тем более что особенно близких и доверительных отношениймежду Пушкиным-мужем и матерью Натальи Гончаровой, по сути, никогда не было.Многие письма А.С.Пушкина к Н.И.Гончаровой продиктованы чувством долга иэтикетом, а потому вполне возможно, что зачастую коммуникация между нимипроисходила в ареале высших коммуникативных функций на уровне регулируемогоязыкового поведения. В таких ситуациях послания поэта в наибольшей степени соответствуютнормам официальных, тогда как в менее напряженные моменты их тон становитсяболее теплым, структура менее жесткой, лексика более разнообразной (появляютсябытовые, разговорные слова (например, хандрить, поцаловать,собачки и др.)). Для подобных писем характерно описание мелких бытовыхподробностей и новостей. Таково, к примеру, замечание о маленькой дочериА.С.Пушкина:         «Маша просится набал и говорит, что она танцовать уже выучилась у собачек. Видите, как у насскоро спеют; того и гляди будет невеста» [Пушкин, Т.16, с.39 — 40].
И все же вбольшинстве случаев письма поэта к Н.И.Гончаровой соответствуют официальным.Еще более подчеркивает это утверждение тот факт, что первые послания(адресованные Наталье Ивановне еще до женитьбы на ее дочери) не только структурнои тематически соответствовали этикетным письмам подобного рода, но и былинаписаны на традиционном для светского обращения к женщине французском языке.
Письма кЛ.М.Алымовой, А.О.Ишимовой, на наш взгляд, могут быть отнесены к официальнымбез специальных комментариев, поскольку они практически полностью соответствуютпо содержанию и оформлению канонам этого жанра. Весьма важно при этом, чтоуказанные послания (несмотря на женский пол адресатов и светскую традицию) былинаписаны по-русски. Например, письмо к Любови Матвеевне Алымовой, датированноемартом 1833 -январем 1837 г.:
Милостивая государыня
Любовь Матвеевна Покорнейше прошу дозволить г-ну Юрьевувзять со двора Вашего статую медную, там находящуюся.
С истинным почтением и преданностию честь имею быть, милостиваягосударыня
Вашим покорнейшим слугою Александр Пушкин
Схемаязыкового обеспечения континуума официальныхписем в двуязычном коммуникативном пространстве столичныхдворян-билингвов первой половины XIX векавыглядит так:
Средиперечисленных в тексте параграфа признаков ареала высших коммуникативныхфункций в качестве основополагающих для нашего анализа можно выделитьследующие:
1)  официальныеотношения между корреспондентами;
2)  регулируемоеречевое поведение;
3)  осуществлениекоммуникации на нормированном, кодифицированном литературном языке(государственном);
4)  преимущественноимперативный выбор языка;
5)  действиевнешней цензуры и автоцензуры;
6)  неспонтанный,селективный отбор языковых средств;
7)  однородныетексты как результат коммуникации;
8)  монологическийхарактер организации текста.
Учитываяналичие / отсутствие данных признаков в проанализированных нами текстахофициальных писем, можно схематически представить сам континуум данного видаписем:
Данная схемаотражает удаление части текстов официальных писем (в целом около 46%) от центраареала высших коммуникативных функций к его периферии за счет утраты некоторогоколичества признаков и определенное приближение данной части писем к ареалунепринужденного повседневного общения.
Так, в центреуказанного ареала находятся русскоязычные послания, поскольку они обладаютполным набором признаков, свойственных письменной коммуникации в ареале высшихкоммуникативных функций. Несколько удалены от центра ареала официальные письмана русском языке с французскими интеркаляциями, поскольку интеркалированиеуказывает на ослабленную регуляцию речевого поведения и отсутствие автоцензуры(признаки №2 и №5) и устраняет признак №7, то есть делает текст разнородным,что нехарактерно для данного ареала.
Текстыофициальных обращений на французском языке отнесены нами к дальней периферииареала высших коммуникативных функций, так как выбор в них не русского,предписанного канонами оформления официальной корреспонденции, а французского,светского языка не соответствует признакам №3 и №4 и нейтрализует официальностьотношений между коммуникантами, переводя отношения во внесословную плоскость,то есть нивелирует основной признак ареала высших коммуникативных функций (№1).Еще дальше, на границе ареалов высших коммуникативных функций и неофициальногонепринужденного общения находится небольшая группа официальных писем нафранцузском языке с русскоязычными интеркаляциями, которая характеризуетсяотсутствием признаков №1, 3, 4, а также №7. Однако все без исключенияпроанализированные нами официальные письма (независимо от языка, на котором онинаписаны) отличает отсутствие «коммуникативного комфорта», что не позволяет импроникнуть в ареал непринужденного повседневного общения.
Такимобразом, официальные письма дворян первой половины XIX века сталисвоеобразным свидетельством русско-французского двуязычия данного сословия,доказав, что ареал высших коммуникативных функций у российских аристократовтого времени обслуживали оба функционировавших в их коммуникативном континуумеязыка.
Конечно,ведущую роль играл русский язык, имевший статус языка официальных документов иобращений. Именно на нем написана большая часть проанализированных нами писем.Он являлся основным средством коммуникации в ареале высших коммуникативныхфункций в среде дворянства России первой половины XIX века.
Французскийязык, употреблявшийся в официальных посланиях, мог выполнять две функции.Первая, подобная функции русского языка в аналогичных обращениях, — передачаобъективного содержания (подобное употребление, на наш взгляд, связано страдиционным употреблением французского языка в дворянской среде). Втораязаключалась в переведении официальных отношений во внесословную плоскость дляустранения разрыва между людьми, имевшими разное служебное положение.
О том, чтодля российской аристократии был характерен не только билингвизм, но ибикультурализм, особенно красноречиво свидетельствуют официальные послания,содержавшие интеркаляции, хотя их процент довольно невелик. Даже строгие рамкиареала высших коммуникативных функций, которыми ограничивалось написаниеуказанных писем, не могли окончательно победить двуязычное мышление идвуязычный, двухкультурный быт представителей элиты России. На наш взгляд,подобный факт демонстрирует глубоко укоренившуюся в их среде традициюосуществления коммуникации в «высшем свете», а часто и в семье на французскомязыке. В то же время довольно устойчивая норма и большой процент русскоязычныхофициальных писем являются подтверждением того, что русский язык в первой половинеXIX века, хотя и не отошел еще отцерковно-книжной традиции, все же, вопреки устоявшемуся мнению, не только неигнорировался, но и был основным в общении дворян в данном коммуникативномареале.
Закономерности выбора и использованияязыковых средств в дружеских письмах
Как отмечаютмногие исследователи, восшествие на русский престол в 1801 году Александра I «открылоновую эру в русской культурной жизни, подвергавшейся жестоким ограничениям в1790-е годы во время всё более и более репрессивного правления Екатерины II (1763 — 1796) и Павла I (1796 — 1801)» [Тодд, 1994, с.36]. Начавшиеся в связи с указанным событием изменениязатронули многие сферы жизни общества. Мощный заряд энергии для последующегоразвития получили тогда и литература, и язык. Интереснейшим явлением, имевшимдовольно серьезное значение для становления языка русской прозы и русскоголитературного языка в целом, стали дружеские письма. К концу XVIII — началу XIXвека относится «волна реакции против напыщенного стиля, непригодного для выраженияинтимных чувств и личных отношений» (У.М.Тодд), и в поисках более простого иуниверсального стиля этот род посланий сыграл существенную роль. Правда, к1830-м годам, как отмечает Я.Л.Левкович, «жанр «дружеского письма» становитсяпройденным этапом. Однако письмо по-прежнему сохраняет свою литературнуюзначимость» [Левкович, 1988, с.294]. В связи с этим хронологически дружескиеписьма мы относим к 1810 — 1830-м годам.
В целом одружеском письме в пушкинскую эпоху было написано и сказано уже немало. Известныеученые подробнейшим образом исследовали его структуру, тематику, стилистику.Многими из них указанное явление названо особым литературным жанром(Я.Левкович, Ю.Тынянов, У.Тодд и др.). Однако исследователи отмечают и то, чтоданный род писем «сохраняет специфику промежуточного рода высказывания»[Томашевский, 1990, с.432], и, следовательно, в наибольшей степени выявляетязыковую компетенцию личности.
В наши задачине входит рассмотрение дружеских писем с позиций отношения к ним как к особомулитературному факту, и потому замечание Б. В. Томашевского в аспекте целейнашего исследования, является для нас особенно ценным. В связи с этим в отношениидружеского письма мы предпримем попытку анализа данного рода корреспонденции сточки зрения особенностей выражения в нем русско-французского билингвизмароссийской дворянской элиты и попытку определения закономерностей использованиятех или иных лексических, стилистических средств обоих функционировавших ввысшем обществе той поры языков.
Дружескаяпереписка дворян первой половины XIX века сталаодним из самых ярких отражений взаимодействия в их быту и сознании двух культури двух языков.
Конечно, приобразовании, которое получали представители российской элиты в тот период,вполне возможно говорить во многих случаях и об их полиязычности, поскольку вих письмах довольно широко представлены помимо русского и французского такжелатинский, итальянский, немецкий, английский языки. Однако главными языковымистихиями были, несомненно, русская и французская, последняя из которыхприобщала дворян России не только к французской, но и ко всей европейскойкультурной традиции. Полиязычность, по мнению И.Паперно, являлась такжеконструктивным принципом построения текста дворянских писем рассматриваемогопериода. На примере официальных посланий мы увидели, насколько трудно былопредставителям российской аристократии удерживать себя от интеркалирования вподобные тексты элементов другого языка. Естественно предположить, что внеофициальном общении этот процесс был выражен гораздо ярче.
Итак,пожалуй, самой яркой характеристикой дружеских писем первой половины XIX векаявляется свободное совмещение в них двух языковых стихий — русской ифранцузской. В то же время это их сочетание не было беспорядочным; оно имелоопределенные закономерности, которые и будут рассмотрены нами далее.
Анализдружеской переписки А. С. Пушкина, П.А.Вяземского, К.Н.Батюшкова иЕ.А.Баратынского позволяет утверждать, что основным языком дружеских писем былрусский. Однако в их тексты могли быть включены иноязычные фрагменты разногорода. Их объем и характер зависели от тематики общения, эмоциональногосостояния, отношений между корреспондентами и других ситуативных переменных.
Мы ужеотметили, что дружеское письмо сыграло свою роль в становлении языка русскойпрозы и тем самым оказало определенное влияние на развитие русскоголитературного языка. Я.Л.Левкович очень точно выразила суть этого явления,отметив, что оно культивировалось в пределахкруга дворян первой трети XIX века.Вероятнее всего, что именно эта сознательная культивация и породила основныеязыковые особенности указанного рода корреспонденции. «Стилистическиориентированное на разговорность, наполненное словесной игрой, оно сочеталосемантику домашних намеков, непринужденность тона с серьезными суждениями политературным, политическим и другим вопросам» [Левкович, 1988, с.234].
Следуетотметить, что наше понимание термина «дружеское письмо» несколько шире того,которое принято среди литературоведов. Мы считаем дружескими не только письма,соответствующие вышеприведенным канонам литературности, но и вообщеэпистолярные послания, авторами и адресатами которых были мужчины (посколькуженское поведение, как уже указывалось, было в тот период гораздо строжерегламентировано), имевшие между собой дружеские, непринужденные отношения.Таким образом, дружеские письма в нашем исследовании выделяются из общегомассива писем дворян первой половины XIX века наосновании социального пола корреспондентов и на основании отраженного в данныхпосланиях характера отношений коммуникантов, позволяющего отнести коммуникациюмежду ними к ареалу неофициального непринужденного общения. Данный принципвыделения не отменяет, конечно, необходимости анализа указанных эпистолярныхпосланий с учетом того, что в них очень часто наблюдается сознательноеотношение авторов к написанию. Подобный осознанный подход к созданию дружескихпосланий в переписке рассматриваемого периода проявляется во множестве фактов.
Так,сознательная (хотя иногда и неосознанная) установка авторов этих писем наиспользование языковых средств в русле европейской традиции, на отрыв отцерковно-книжного языка, на наш взгляд, обусловила тот факт, что подобныепослания писались в основном по-русски. Другая причина явного преобладания вних русского языка видится нам в том, что в дворянском коммуникативномконтинууме именно он обслуживал ареал непринужденного повседневного общения, тоесть был языком общения в семье, в кругу близких друзей, о чем говорили многиеисследователи (Паперно, Лотман, Швейцер, Лённквист и др.).
Кромехарактера отношений между коммуникантами, выбора языка для переписки, напринадлежность дружеских писем к коммуникативному ареалу непринужденногоповседневного общения указывает ориентированность их на разговорность инепринужденность, отмеченная многими учеными, а также довольно большая свободав композиционном и этикетном отношении. В указанных письмах использовалисьобращения к адресатам и на «ты», и на «вы» (в зависимости от возрастакорреспондентов, стадии их неофициальной коммуникации), строгих правилоформления данного рода корреспонденции не существовало, поэтому здесь могли неприсутствовать традиционные формулы приветствия и прощания и т.п.
Как правило,в начале процесса эпистолярного дружеского общения в письмах всех указанныхавторов присутствует русский язык, первоначально не содержащий иноязычныхвключений. Таковы первые письма А.С.Пушкина П.А.Вяземскому, В.А.Жуковскому идр. Такие послания, казалось бы, по тону весьма далеки от официальныхобращений, но в то же время поначалу в них звучат ноты принужденности, а такжеясно вырисовывается желание адресанта ее устранить. Данное утверждение могутподтвердить и слова в одном из первых писем Е.А.Баратынского П.А.Вяземскому:«Сближение с вами есть живейшее мое желание, и мне очень хочется напроситься надоброе ваше расположение» [Баратынский, 1987, с.164]. Это и несколько следующихпосланий поэта к князю Вяземскому сохраняют свою чистоту от французских идругих интеркаляций. Подобные начальные послания из общего корпуса переписки,по нашему мнению, можно было бы отнести к переходному типу от официальных кдружеским, однако они все же более тяготеют к дружеским, тем более чтоуказанные письма, как правило, продолжают уже начавшееся до эпистолярного личноенеофициальное общение. Обычно вскоре после первых «промежуточных» посланийдвуязычное мышление адресантов дает о себе знать и в письмах появляютсяфранцузские фразеологизмы, цитаты и т.п. В качестве иллюстраций могут бытьприведены следующие предложения из вышеуказанной переписки:
Роман его, soit disant,вроде Жильблаза, заключает в себе одну только характернуючерту: посвящение министру юстиции (soit disant — 'так сказать').
[Баратынский,1987, с.180]. Вы имеете право сказать: on se m'arrache (on se m'arrache — 'меня разрываютна части').
[Баратынский,1987, с.182]. Такому свободному включению иноязычных элементов способствовалине только близкие дружеские отношения, исключавшие церемонность как в общении,так и в языке, но и речевая практика дворянских салонов, а также готовыеречевые формулы французского языка, имевшие широкое распространение варистократической среде той эпохи. По словам И.Паперно, в рассматриваемыйпериод, «чтобы облечь мысли в русскую форму, нужно было совершить некотороетворческое усилие, французскую они принимали автоматически».
Тем не менее,судя по имеющимся в нашем распоряжении сведениям, потребность в общении народном языке, потребность в совершении этого творческого усилия была оченьсильна среди культурной элиты российского общества. Одним из доказательствэтого утверждения может служить эпизод из переписки Е.А.Баратынского сИ.И.Козловым, относящийся к 1825 году, первое письмо к которому было написанопо-французски. Французский язык, в основном игравший роль этикетного, на первыйвзгляд, кажется не вполне уместным в дружеском письме, содержащем типичные дляэтого жанра обращения «мой дорогой друг», «мой любезный Козлов». Однакоследующее послание Баратынского содержит объяснение, раскрывающее причиныподобного несоответствия:
Благодарю за милое письмо, очень рад, что, начиная писать ко мнепо-русски, вы и меня разрешаете на то же. По большей части мы говорили с вамипо-французски, оттого-то я и начал с вами переписку на языке, которого отдолгого неупотребления я позабыл правописание и самые обороты. Возвращаюсь вместес вами на отечественную почву.
[Баратынский,1987, с.155 — 156]. Другими примерами ценности для дворянской элиты общения нарусском языке могут служить фраза из письма В.И.Туманского В.К.Кюхельбекеру от11 декабря 1823 года — «да пожалуйста, не приправляй писем своих французскимифразами» и отрывок из письма А.С.Пушкина брату от 27 июля 1821 года:
Я тебе буду отвечать со всевозможной болтливостью, и пиши мнепо-русски, потому что, слава богу, с моими конституционными друзьями я скоропозабуду русскую азбуку. [Пушкин, Т.13, с.30].
Конечно,утверждение поэта о том, что он скоро позабудет русскую азбуку — преувеличение,но в то же время оно является показателем того, насколько употреблениефранцузского языка в аристократических кругах было автоматизировано. Это былосвязано, в первую очередь, с тем, что французское языковое поведение содержалов себе набор клише, которые механически воспроизводились в случаенеобходимости. Кроме того, как пишет И.Паперно, «французский язык сопровождалтиповые роли», которые обычно приходилось играть дворянам в «высшем свете»,тогда как «русский язык оставался языком индивидуальных ролей» [Паперно],проявлявшихся в коммуникативном континууме российских аристократов первойполовины XIX века принеформальном дружеском общении.
Такимобразом, именно интимная близость общения, ориентация на творчество и наиндивидуальность делали русский язык приоритетным в дружеской переписке. Эти жефакторы обусловили и то, что немало дружеских писем первой половины XIX века,несмотря на глубокое внедрение в дворянскую культуру французского языка, былинаписаны на русском языке, свободном от каких-либо иноязычных включений. В тоже время принадлежность дружеского общения к ареалу непринужденногоповседневного общения обусловила тот факт, что наиболее многочисленны средиданного рода корреспонденции письма, представляющие собой смешанные тексты.Среди них довольно многочисленна группа посланий, в которых французскиеинтеркаляции единичны и в целом не нарушают впечатления единообразия языка. Приэтом стилистический диапазон лексики, использовавшейся в указанной переписке,был весьма широк, что зависело, в основном, от темы, обсуждавшейся в письме, иот целей, с которыми это письмо было написано.
Серьезное,высокое содержание в дружеской корреспонденции передается обычно высоким стилемрусского литературного языка (об исключениях будет сказано далее), который приэтом не исключает теплоты обращения. Такое языковое выражение получает,например, отношение в эпистолярном обращении к А.С.Пушкину его лицейского другаВ.К.Кюхельбекера, известного своей чувствительностью:
Двенадцать лет, любезный друг, я не писал к тебе… Не знаю, как натебя подействуют эти строки: они писаны рукою, когда-то тебе знакомою; рукоюэтою водит сердце, которое тебя всегда любило...[Пушкин,Т.16, с.85].
Похожееявление при обсуждении серьезных вопросов можно наблюдать и в письмах самогоА.С.Пушкина (например, П.А.Вяземскому):
Некогда мне писать княгине — благодари ее за попечение, за укоризны,даже за советы, ибо все носит отпечаток ее дружбы, для меня драгоценной. — Тыконечно прав; более чем когда-нибудь обязан я уважать себя — унизиться передправительством была бы глупость. [Пушкин, Т.13, с.139].
Однако впрактике дружеских писем существует и иная цель в употреблении возвышенной лексикии архаичных грамматических форм — для создания комического, пародийногоэффекта. Очень часто такое использование встречается в письмах А.С.ПушкинаВ.А.Жуковскому, причем используется лексика не просто высокого содержания, ацерковнославянского характера. Это иллюстрируют следующие предложения: «Отче, в руце твои предаю дух мой»,
«Мне уже не будет ни надежды, ни предлога — страшно подумать, отче! Небрани меня и не сердись...» [Пушкин, Т.13, с.237]. Для того чтобыпонять причину употребления А. С.Пушкиным такой лексики необходимо учитыватьхарактер отношений между ним и В.А.Жуковским.
Как известно,Василий Андреевич занимал по отношению ко многим своим младшим современникампозицию учителя и наставника, и часто употреблял все силы и возможности, чтобыпомочь им. При этом он помогал А.С.Пушкину улаживать не только проблемысемейного характера, конфликты с правительством, вопросы публикациипроизведений, но и всячески пытался указать ему его истинное предназначение ипуть, по которому тот должен идти, чтобы быть «достойным своего гения». В связис этим в письмах В.А.Жуковского возвышенная лексика употребляется, как правило,в своей основной функции, то есть для выражения высоких тем, среди которых,например, размышления об опасности для жизни, о таланте и предназначении А.С.Пушкина:
Прошу не упрямиться, не играть безрассудно жизнию и не сердить дружбы,которой дорога твоя жизнь. До сих пор ты тратил ее с недостойною тебя и соскорбительною для нас расточительностию, тратил и физически и нравственно.Пора уняться. Она была очень забавною эпиграммою, но должна быть возвышенноюпоэмою. Не хочу попусту ораторствовать: лучший для тебя оратор есть твоясудьба; ты сам ее создал и сам же можешь и должен ее переменить. Она должнабыть достойна твоего гения, и тех которые, как я, знают ему цену, его любят ипотому тебя не оправдывают. [Пушкин, Т.13, с.204].
Многиекорреспонденты отвечают своему наставнику соответственно, также используявысокий стиль и торжественные обороты, а также сентименталистские интонации.Ср.:
Вот, почтенный Василий Андреевич, моя повесть. Благодарю вас заучастие, которое вы во мне принимаете, оно для меня более нежели драгоценно.Ваше доброе сердце мне порукою, что мои признания не ослабят вашегорасположения к тому, который много сделал негодного по случаю, но всегда любилхорошее по склонности. Всей душой вам преданный Боратынский.
[Баратынский,1987, с.139 — 140]. Однако иногда лексика возвышенного характера используетсядаже самим В. А.Жуковским аналогично его корреспонденту, то есть для созданиякомического, пародийного эффекта. Как правило, с такой функцией эта лексикаиспользуется в ответах А.С.Пушкину:
Ты, как я вижу, предал в руце мои только дух свой, любезнейший сын. Амне право до духу твоего нет дела: он жив и будет жив, ибо весьма живущ.Подавай-ка мне свое грешное тело, то есть свой аневризм. [Пушкин,Т.13, с.230].
И все же вцелом для В.А.Жуковского прежде всего характерно использование возвышенной инейтральной лексики в дружеских письмах. Разговорные и просторечные слова, визобилии встречающиеся у А.С.Пушкина, П.А.Вяземского, К.Н.Батюшкова, егокорреспонденции несвойственны. Данная особенность, на наш взгляд, объясняетсятем, что В.А.Жуковский был культурным деятелем другого поколения, сознаниекоторого формировалось на рубеже XVIII — XIX столетий. Как отмечает Б.В.Томашевский, Жуковский, как и А. И. Тургенев, были «воспитаны сентиментализмоми масонскими традициями, господствовавшими в доме Тургеневых… ивуниверситетском Благородном пансионе, где обучались братья Тургеневы и Жуковский»[Томашевский, 1990, с.434]. Для писем людей этого поколения было характерно«жанровое мышление (разные типы письма, разное стилистическое выражение темразной высоты)» [Томашевский, 1990, с.434]. Представители следующего поколенияпытались в своих посланиях преодолеть этот тип мышления, что отчетливо видно втекстах писем А.С.Пушкина, П.А.Вяземского, К.Н.Батюшкова и др. Конечно, процесспреодоления не совершился внезапно и окончательно. Многие эпистолярные посланияуказанных авторов продолжают традицию старшего поколения, что в большинствеслучаев оправдано предметом рассуждения. Так, и у них высоким темам нередкосоответствует высокая лексика и торжественные интонации, как, например, вписьме А.С.Пушкина А.А.Дельвигу о судьбе декабристов после событий 14 декабря1825 года:
С нетерпением ожидаю решения участи несчастных и обнародованиезаговора. Твердо надеюсь на великодушие молодого нашего царя. Не будем нисуеверны, ни односторонни — как французские трагики; но взглянем на трагедиювзглядом Шекспира. [Пушкин, Т.13, с.259].
Частоподобные явления можно наблюдать и в тех письмах, в которых А.С.Пушкин и егокорреспонденты размышляют о литературе. Такое языковое оформление указаннойтемы можно наблюдать в письме А.С.Пушкина П. А. Вяземскому от 6 февраля 1823года:
Все, что ты говоришь о романтической поэзии, прелестно, ты хорошосделал, что первый возвысил за нее голос — французская болезнь умертвила б нашуотроческую словесность. [Пушкин, Т.13, с.57].
Аналогичноесоответствие содержания выразительным средствам — в письме А.С.ПушкинаП.А.Вяземскому от 5 июля 1824, где, как и в первом отрывке, можно наблюдать нетолько книжную лексику, но и возвышенные метафоры:
Французы ничуть не ниже англичан в истории. Если первенство чего-нибудьда стоит, то вспомните, что Вольтер первый пошёл по новой дороге — и внёссветильник философии в тёмные архивы истории. [Пушкин,Т.13, с.102].
Однако вобщей массе дружеских писем дворян «младшего» поколения (по сравнению с В. А.Жуковским, А. И. Тургеневым и некоторыми другими) подобных фрагментов оченьмало, что связано, в первую очередь, с особым складом их сознания, отошедшегоот сентиментализма предшествующей эпохи и близкого к «французской традициипросветительского, вольтерьянского скептицизма» [Томашевский, 1990, с.436]. Пословам Б.В.Томашевского, «в своем творчестве человек этого склада исходил изценностей общественного и внутреннего, субъективного порядка. Они были для негонеоспариваемой данностью. Но в частном своем обиходе, в качестве эмпирическойличности, он запрещает себе говорить о высоком и прекрасном прямосоответствующими словами» [Томашевский, 1990, с.436].
Конечно,общепринятые ценности сохранились в их письмах, но они были скрыты за шуткой,за разговорной, просторечной, а часто и бранной лексикой. Это явлениеБ.В.Томашевский назвал эвфемизмами высокого. Интересен тот факт, что далеко невсе письма из корпуса писем дворянской элиты первой половины XIX века содержатв себе подобное словоупотребление. Они характерны, как мы уже отметили, длякорреспондентов младшего поколения и очень часто отсутствуют даже в ответныхпосланиях корреспондентов старшего поколения. Если рассматривать, к примеру,переписку П.А.Вяземского с А. И. Тургеневым, то очень ярко эвфемизмы высокогоотразились в письмах князя Вяземского, в то время как в ответных письмахА.И.Тургенева их очень мало, что связано с разницей эпистолярных позицийуказанных авторов. Так, эпистолярные тексты А.И.Тургенева более близки по стилюк публицистической прозе, содержат больше серьезных рассуждений о политическойи культурной обстановке, хотя в них присутствуют и бытовые детали. В ответах П.А. Вяземского гораздо больше обыденных, личных подробностей и соответствующейим лексики. Именно для Вяземского характерны в наибольшей степени забавныедружеские обращения (милый Тургешка,милая Тургешка, милая моя Шушка и т. п.), стилистически сниженнаялексика (устал как собака, курва, дурак, пузо и др.). Мыуже говорили о том, что склад сознания А.И.Тургенева был близок к сознаниюВ.А.Жуковского и сформирован под влиянием других идейных течений, нежели складсознания П.А.Вяземского, гораздо более близкий по духу пушкинскому. Пожалуй,этот факт сыграл далеко не последнюю роль в том, что именно в перепискеП.А.Вяземского с А.С.Пушкиным наиболее полно отразились вышеописанныетенденции. Именно в ней издатели академического собрания сочинений А.С.Пушкинанаиболее часто были вынуждены вместо бранной лексики, употребленной указаннымиавторами, ставить многочисленные цензурные точки, которые, впрочем, не скрываютобщего впечатления и движения мысли:
Благодарствую, душа моя — цалую тебя в твою поэтическую - с тех пор как я в Михайловском, я только два раза хохотал; при разборе новой пиитикебасен и при посвящении твоего. — Как же мне не любить тебя? как мне пред тобой неподличить… [Пушкин, Т.13, с.239].
В письмахК.Н.Батюшкова встречаем более изощренные, но от этого не ставшие болеепристойными, выражения, например, в послании к Н.И.Гнедичу:
Скажи этим скотам, что я их люблю, хотя они ни мужеского члена не стоятоба.
[ПисьмаК.Н.Батюшкова, 1989, с.69]. Однако и помимо бранных слов в этих письмахсодержится немало слов и выражений, относящихся к пласту живой разговорной речи(например, рожа; рожица; голубчик; обжираться; тошно;меня пучит; мне брюхом хочется театра; я бы тебе уши выдрал; чорт знает когдавыкарабкаюсь; ей богу; мать его в рифму; не расчухал; Христа-ради и многиедругие). Например, см. в письме П.А.Вяземского А.С.Пушкину:
Какова твоя Татьяна пьяная в Невском Альманахе с титькою на выкате и спупком, который сквозит из-под рубашки?
[Пушкин,Т.14, с.40].
Языкдружеского письма, таким образом, в весьма значительной степени ориентирован наразговорное словоупотребление. Кроме того, уже отмеченная тенденция авторованализируемых нами писем к употреблению в их посланиях средств русскоголитературного языка в русле европейской языковой традиции находила своевоплощение как в формировании русского словаря отвлеченных, абстрактных понятийи явлений, так и в демократизации лексики. В связи с этим довольно частое явлениев дружеской переписке рассматриваемого периода -фольклорные и фразеологическиеобороты. Особенно внимательны авторы этих писем к пословицам и поговоркам,которые рассеяны по текстам посланий. Некоторые из них можно назватьизлюбленными. Они употребляются из письма в письмо. Такова, например, пословица«если брать, то брать, не то, что и совесть марать», которая уА.С.Пушкина имеет вариант «если брать, такбрать, не то, что и когтей марать». Встречаются также пословицы,поговорки и устойчивые выражения типа «чин чина почитай»,«не так страшен чорт, як его малюют», «у бога всего много», «по одежке тяниножки», «все перемелется, будет мука», «от добра добра не ищут», «бог невыдаст, свинья не съест», «на воре и шапка горит», «на посуле, как на стуле»,«ей-ей намерение благое, да исполнение плохое», «с ним и бог не волен», «собакусъел» и др.
Подобноесвободное словоупотребление связано, по нашему мнению, еще и с тем, что вдружеской переписке дворян первой трети XIX века,особенно в пушкинском окружении, был создан особый «смеховой мир», вместивший всебя все разновидности шутки. Этот мир, по словам Б.В.Томашевского, представлялсобой развернутую, напряженную систему ценностей, охватывающую все: от истинныхценностей до презренного и недостойного.
Если для корреспондентовА.С.Пушкина, П.А.Вяземского, Е.А.Баратынского старшего поколения характернабыла установка смеяться над смешным и над тем, что достойно осмеяния, то дляпоколения указанных авторов эту тенденцию сменила всепоглощающая ирония. Какпишет о Пушкине Б. В. Томашевский, «о высоком можно и должно было писать встихах и литературной прозе, в письмах, посвященных важным материям(французские письма к Чаадаеву, например). В стихах он писал так и обобъективно значимом, и о личном — несчастная любовь, сердечные испытания,слезы, пени. Это можно потому что личное стало здесь общим и потому что междуавтором и читателем -защитный заслон поэтической условности» [Томашевский,1990, с.437]. Исследователь указывает на парадокс, отличающий дружеское письмопервой трети XIX века, — вэтом интимном жанре интимность оказывается запрещенной. «Интимность — впреображенном виде — становится достоянием литературы, предназначенной дляпублики» [Томашевский, 1990, с.437]. Указанный запрет на интимность всяческиподчеркивается избираемой для дружеских писем лексикой.
Некоторые изрусскоязычных писем А.С.Пушкина к друзьям и родственникам (к брату Льву)выходят за пределы дружеских и издавна привлекали к себе вниманиеисследователей. Это письма о греческой революции и о поездке на Кавказ и вКрым. Ученые считают, что эти письма служили набросками для задуманныхА.С.Пушкиным автобиографических записок или же являлись уже частью указанныхзаписок [см. Фейнберг, 1976]. Всем этим посланиям свойственна повествовательнаяманера, стилистическая отточенность, исторический масштаб и т. п., то есть онинесут следы очень тщательной обработки. Если письма о греческой революцииисследователи относят к замыслу несохранившихся «Записок» Пушкина, то письмо коЛьву Сергеевичу Пушкину «Б.В.Томашевский назвал… «развитым путевым очерком»,Г.О.Винокур -«образчиком особого литературного жанра — путешествия» [см.Левкович, 1988, с.248], при этом практически все пушкиноведы считают указанныеписьма первыми попытками Пушкина образовать повествовательный язык прозы.Кстати, письмо к А.А.Дельвигу, датируемое приблизительно серединой декабря 1824-первой половиной декабря 1825 года, вызвало много вопросов по жанровойпринадлежности. Несмотря на то, что оно имеет эпистолярное обрамление, вдесятитомном собрании сочинений А.С.Пушкина под редакцией Томашевского изпереписки это письмо исключено. При жизни поэта литературная часть письма былаперепечатана в приложении к третьему изданию «Бахчисарайского фонтана». Такимобразом, очевидно, что вопросы жанровой принадлежности, а также высокая степеньлитературности, отличающая вышеперечисленные письма, не позволяет намрассматривать их в корпусе дружеских.
Также наобщем фоне дружеских писем выделяется другое уже упоминавшееся нами письмоА.С.Пушкина брату Льву, датированное сентябрем -октябрем 1822 года, которое,пожалуй, можно считать образцом письма-наставления, поучения, причемнаписанного под влиянием французских нравоучительных очерков XVIII века.Указанное послание написано целиком по-французски, без каких бы то ни былоиноязычных включений, что не характерно ни для дружеского письма вообще, ни дляписем поэта к брату в частности.
Выборфранцузского языка, на наш взгляд, связан именно с содержанием послания, ведь,как мы уже отмечали, в коммуникативном континууме российских дворян быломножество ситуаций, при которых приоритет отдавался одному из языков подвлиянием саморегулирования. Так, французский язык избирался для великосветскихразговоров или для обсуждения возвышенных тем.
Рассматриваемоеписьмо А.С.Пушкина к брату, хотя и не было написано с заведомо литературнойцелью, несёт на себе отпечаток жанра нравоучительного очерка; этоподтверждается темой послания, а также его афористической формой:
Vous aurez affaire aux hommes que vous ne connaissez pas encore.Commencez toujours par en penser tout le mal imaginable: vous n'en rabattrezpas de beaucoup.
'Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь. С самогоначала думай о них все самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишкомсильно ошибешься
[Пушкин,Т.13, с.49, 524].
Ещё одинслучай исключения составляют послания к П.Я.Чаадаеву. Эти письма отличаютсянесколько более высоким контекстом, чем основная масса дружеских писем тоговремени. Однако как раз «главное содержание дружбы Пушкина и Чаадаева состоялов интеллектуальном общении (подчас заочном), во взаимном притяжении илиотталкивании философских, исторических, нравственных убеждений» [ДрузьяПушкина, Т.1, с.490]. Это даёт основания предположить, что французский языкздесь выбран, как наиболее развитый и богатый язык западноевропейской культурыдля передачи сложных абстрактных мыслей и понятий, для «метафизическихвыражений». Сам Пушкин писал об этом Чаадаеву так:
Mon ami, je vousparlerai la langue de I'Europe, ellem'estplus familiere, que la notre, et nous continuerons nos conservation,commencees jadis a Sarsko-Selo...»
'Друг мой, я буду говорить с вами на языке Европы, он мне привычнеенашего, и мы продолжим беседы, начатые в своё время в Царском Селе...'.
[Пушкин,Т.14, с.187, 430]. Как отмечает И.Паперно, Пушкин и «не мог отвечать ему иначе,— он в письмах всегда старался попасть в тон собеседнику, и если французскийбыл языком писем Чаадаева, да и «нерусского ума» Чаадаева вообще, — французскийбыл обязательным костюмом Пушкина в общении с Чаадаевым, само воспоминание окотором заставляло его переходить на французский» [Паперно]. Это иллюстрирует,например, письмо А.С.Пушкина П.А.Вяземскому:
Не понимаю, за что Чедаев с братией нападает на реформацию, с. a d.un faitde l'esprit Chretien.Ce que le Christianismey perdit en unite il le regagna, [par [cet] ce fait], en popularite.
'. то есть на известное проявление христианского духа. Насколькохристианство потеряло при этом в отношении своего единства, настолько же оновыиграло в отношении своей народности'.
[Пушкин,Т.14, с.205, 434]. Подобное интеллектуальное общение было также содержаниемдружбы А.С.Пушкина с Н.Н.Раевским (сыном), переписка с которым велась тоже нафранцузском языке, хотя и допускала небольшие русскоязычные интеркаляции,например:
Гаврила Пушкин est un de mesancetres, je I'ai peint tel que je I'ai trouve dans I'histoire et danslespapiers de ma famille.
' Гаврила Пушкин — один из моих предков, я изобразил его таким, какимнашел в истории и в наших семейных бумагах'.
[Пушкин,Т.14, с.46; 395].
Другая группадворянских дружеских писем рассматриваемого периода отличается наличиеминоязычных (в основном, конечно, французских) интеркаляций. Поскольку этоявление очень долго не имело четкого определения, оно не было подвергнутосерьезным исследованиям, и специфика интеркаляции не изучалась. Конечно,подобные факты не оставались незамеченными, но исследовались онинепоследовательно и в основном с точки зрения употребления интеркаляций вхудожественных текстах со стилистическими функциями. Что же касаетсяисследования интеркаляции в спонтанной речи билингвов (устной и письменной),то, как отмечает, А.Е.Карлинский, «здесь успехи следует признать более чемскромными» [Карлинский, 1990, с.131].
Конечно,дружеское письмо, как мы уже писали, многими исследователями признаетсялитературным жанром, что говорит о малой степени спонтанности при егонаписании. В то же время среди корпуса посланий, относящихся к дружескойпереписке первой трети XIX века,(например, среди писем А.С.Пушкина) среди тщательно проработанных черновиковписем к друзьям встречается немало писем, наскоро набросанных на бумагу и сразуже отосланных. Многие факты указывают на то, что некоторые письма А.С.Пушкина(особенно относящиеся к периоду 1820 — начала 1830-х годов) писались безчерновиков. Об этом часто говорит в них и сам автор. Например, в письмеП.А.Вяземскому от 28 января 1825 года из Тригорского:
Пишу тебе в гостях [за] с разбитой рукой — упал на льду с не с лошади, ас лошадью: большая разница для моего наезднического самолюбия.
[Пушкин,Т.13, с.137].
Доказательствамиотсутствия черновиков у некоторых писем служит их оформление. Таково наличиеисправлений, различных вариантов слов и выражений, даже расположение текста вразных направлениях, как в письме А. С. Пушкина князю Вяземскому, написанному вконце января 1825 года из Михайловского, в котором сам поэт замечает: «Листкругом; на сей раз полно» [Пушкин, Т.13, с.139], то есть замечания расположены«по кругу» на полях.
Такимобразом, далеко не во всех случаях написания дружеских писем им предшествоваладлительная обработка, и об определенной степени спонтанности мы говорить все жеможем, а, следовательно, можем и обращать внимание на интеркаляцию с точкизрения ее возникновения в спонтанных письменных текстах. Еще более подтверждаетэто право, на наш взгляд, и ориентация на разговорное употребление языка, тоесть, какой бы обработке ни подвергались тексты дружеских писем, они все жедолжны были отражать тенденции живого употребления языка в разговорнойпрактике.
Наиболеечастым явлением в дворянских письмах первой половины XIX векаявляется фразовая интеркаляция, то есть вклинивание в текст на одном языкецельнооформленных сегментов из другого языка. Как уже было отмечено в § 2 главыI, фразовая интеркаляция имеет многоподтипов от бинарного иноязычного словосочетания до целого иноязычноговысказывания, включенного в состав сложного предложения на втором языке.
Пожалуй,самый распространенный вид фразовых интеркаляций — это французские цитаты. Восновном российскими аристократами цитируются французские культурные деятели(Вольтер, Руссо, Дидро, Ламартин и многие другие писатели, мыслители и т.п.).Чаще всего цитаты являются придаточными предложениями в составесложноподчиненных, иногда представляют собой прямую речь, встречаются истихотворные французские цитаты: А.С.Пушкин — П.А.Вяземскому (март 1823 года):
В таком случае должно смотреть на поэзию, с позволения сказать, как на ремесло.Руссо не впервой соврал, когда утверждает que c'estleplus vilde metiers.Pas plusvil qu'un autre. что это самоеподлое ремесло. Не подлее других.'
[Пушкин,Т.13, с.59]. Е.А.Баратынский — И.В.Киреевскому (ноябрь 1831года): Ne pas perdre du tempsc'esten gagner,говорил Вольтер. 'Не терять времени — это значит выигратьвремя...'
[Баратынский,1987, с.222]. А.С.Пушкин — П.А.Вяземскому (1 сентября 1828 года):
Быть может некогда восплачет обо мне стих Гнедича (который теперьздесь) в переводе его Вольтерова Танкреда:
Un jour elle pleureral'amant qu'elle a trahi; Ce cozur q'elle a perdu, ce согш qu'elle dechire.
'Когда-нибудь она оплачет любовника, обманутого ею, Сердце, потерянноеею, сердце, терзаемое ею...'
[Пушкин,Т.14, 26, с.337].
Помимофранцузской литературы и французских мыслителей цитации подвергаются ифранцузские пословицы:
Поэтическое сравнение это напомнило мне французскую пословицу: tel maitre, telvalet.
'. каков хозяин, таков и слуга.'
[Пушкин,Т.16, с.142, 390].
Довольночасто цитируются на французском высказывания общих знакомых из «высшего света»,например:
Скажи мне, милый мой, шумит ли мой Пленник? A-t-il produit duscandale, пишет мне Orlof, voila l'essentiel. произвел ли он скандал, Орлов, вот что существенно'. [Пушкин,Т.13, 51, с.524].
Столь частовстречающееся в дворянских письмах первой половины XIX векацитирование имеет, на наш взгляд, две функции. Во-первых, это созданиеинтертекста, приобщение к европейским культурным ценностям и авторитетам. Этоотносится преимущественно к цитированию европейских классиков, просветителей XVIII века и т. п.Во-вторых, по словам И.Паперно, «введение в свой текст отрезка чужого,равносильно введению иной точки зрения», поскольку «письмо — это не толькоотдельная реплика диалога, который представляет собой переписка, но иодновременно модель всего диалога в целом, и строится оно диалогически — каквоображаемый разговор с адресатом. Поэтому письмо постоянно сталкивается снеобходимостью цитировать реплику собеседника — реальную или воображаемую» [Паперно..].
Вы скажете: c'estbon adire, и я пойму вас, ноне так c'estbon afaire (c'est bon a dire — 'легко сказать';c'est bon a faire — 'легко сделать').
[Баратынский,1987, с.194]. Ты скажешь, qu'ilfautavoir le diable au corps pour faire des vers par le temps qui court. '. что надо быть одержимым, чтобы по нынешним временам сочинять стихи'.
[Пушкин,Т.13, 289, с.557]. Ты его когда-тоназвал Le poetede notrecivilisation. Быть так, хорошанаша civilisation.
'. поэт нашей цивилизации… цивилизация'.
[Пушкин,Т.13, 89, с.527].
Такжедовольно много в анализируемых письмах примеров французских эпентез, то естьиноязычных предложений (простых, сложных или придаточных в составе сложных, гдеглавная часть на русском языке), вставленных в основной текст, но оформленных всоответствии с правилами языка-источника. Очень часто подобные интеркаляциисложно объяснить объективными причинами (ни лингвистическими, ни социальными,этическими). Как отмечают исследователи, указанные французские включения могутбыть объяснены либо какими-то субъективными ассоциациями, либоавтоматизированностью, неосознанностью употребления «вследствие привычкиговорить и думать на двух языках» (см. И. Паперно):
Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu'il nepeut exister d'etreintelligent Createur,мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертиядуши.
'. что не может быть существа разумного, творца и правителя.'
[Пушкин,Т.13, с.92, 528].
Ты что ли накормил Воейкова бешеною травою? Он точно с цепи сорвался. Il a atteint le sublime del'impertinence. Ума тут нет, но это лучше ума.
'… В дерзости он достиг совершенства...'
[Пушкин,Т.14, с.28, 388]. Счастья мне не было. Il n'est de bonheur que dans les voiescommunes.
'. Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах'.
[Пушкин,Т.14, с.151,424]. Особенно характерно это явление для переписки А.С.Пушкина снаиболее близкими корреспондентами, такими, как П.А.Вяземский, Л.С.Пушкин,П.А.Плетнев и некоторые другие, а также для переписки П.А.Вяземского с А. И.Тургеневым, то есть для ареала непринужденного неофициального общения, вкотором нет необходимости прибегать к автоцензуре, саморегулированию. В то жевремя следует отметить, что для писем разных дворянских авторов в разной степенихарактерны как французские эпентезы, так и французские цитаты. Так, например, уЕ.А.Баратынского, К.Н.Батюшкова и др. более часты французские цитаты, тогда каку А.С.Пушкина, П.А.Вяземского, П.А.Катенина преобладают французские эпентезы.
Речевыекальки очень редки (особенно по сравнению с двумя другими, охарактеризованными выше,видами интеркаляции). Как правило, они используются для создания игры слов,которая часто не поддается адекватному переводу на русский язык, например:
Как помнится мне, в разговоре со мною о сей покупке ты ни о какой суммене говорил, ты мне сказал — Я продам тебе по весу Екатерину, а я сказал, и поделом ей, она и завела при дворе без мены (baise-mains). 'baise-mains — целование рук' .
[Пушкин,Т.15, с.16, 312].
Средибинарных вставок наиболее распространены так называемые bon-mots, устойчивыевыражения, фразеологизмы, клише. Часто они не могут быть переведены на русскийязык так же точно и лаконично, как выглядят во французском, например:
Если б я не знал, что вы bonvivant, я не осмелился бынаписать к вам в таком вкусе писульку. '. человек, любящий пожить, весельчак.'
[Пушкин,Т.16, с.142, 390].
Частобинарные вставки обозначают специфические для дворянского быта явления ипонятия — «un petit dejeuner» (легкий завтрак), «feux-frais» (непредвиденныерасходы), «satain laine» (шерсть с шелком), «hors d'oeuvre» (мелочи,несущественное) и др. В связи с тем, что для салонного общения очень частоиспользовалась французская языковая культура, среди фразовых интеркаляцийдовольно много выражений, служащих для оформления высказывания, способовобработки и подачи материала, мысли, например, «a la lettre» — 'буквально', «toute reflexion faite» — 'в сущностиговоря', «par exellence» -'по преимуществу' и др. Особенно характерны интеркаляцииуказанных типов для писем П. А. Катенина:
Нет ли у тебя знакомого греколога, который мог бы en vile proseрабски переложить крошечные два стихотворения Сафы.
'. презренной прозой.'
[Пушкин,Т.16, с.32, 372].
Одиночество Робинсона при мне, правда; но он был царь в своей пустыне,а я не имею и сей petite consolation.
'. маленького утешения.'
[Пушкин,Т.16, с.103, 387].
Причинаупотребления подобного рода устойчивых оборотов и выражений заключается, на нашвзгляд, в том, что они зачастую принадлежат системе французского языка иупотребляются автоматически. Кроме того, по утверждению И.Паперно, «смена языкаподчеркивает отмеченность малого текста в большом», а выбор французского языкасвязан с влиянием французской культуры на специфику жизни и поведенияроссийских аристократов рассматриваемого периода, а также с принадлежностьюсоздания bon-mots к указаннойкультуре.
Однако втекстах дворянских дружеских писем весьма широко представлены и инвентарныеинтеркаляции, обозначающие иноязычные бытовые реалии или культурные понятия,которые тоже, как правило, не переводятся, но, по словам И. Паперно, «непотому, что принадлежат лишь системе одного языка, а потому, что универсальны,космоязычны, как и все термины» [Паперно]. Таковы, например, лексемы deficit (дефицит),), brochure (брошюра), bevues (ошибки,оплошности, промахи), delicatesse (деликатность), resume (резюме,выводы), memoires (записки, воспоминания), allusions (намеки).Вероятнее всего, большая часть этих понятий так же, как и бинарные вставки ввиде клише и устойчивых сочетаний, с трудом поддавалась переводу и этот переводне всегда в полной мере передавал содержание термина. В связи с этим интересентот факт, что слово «bevues» врусскоязычных письмах чаще всего не переводилось, а сам А.С.Пушкин писал о немв письме к брату Льву:
Душа моя, как перевести по-русски bevues? — должно быиздавать у нас журнал Revue desBevues.
' оплошности, промахи. обозрение промахов.'
[Пушкин,Т.13, с.54, 525].
Потом этовыражение встречается неоднократно, например, в послании к П.А.Вяземскому:«… а теперь сообщай из Москвы в Одессу замечание на какую-нибудь глупостьБулгарина, отсылай его к Бирукову в П.Б. и печатайпотом через 2 месяца в revue des bevues» [Пушкин, Т.13, с.97].
Средифранцузских инвентарных интеркаляций наиболее распространены в текстах писемноминативные и номенклатурные (например, vivandier -маркитант, porte-feuille — портфель, calembourg — каламбур),что связано с диалогом русской и французской культур, результатом которого былозаимствование предметов, понятий и соответствующих им названий. Однаковстречаются и редундантные интеркаляции, то есть вклинивание в текст иноязычныхслов, аналогичные которым уже есть во втором языке. В данном случаеинтеркалированным в русский текст может быть определенное понятие, ужесуществовавшее в русском языке, выражаемое нарицательными существительными,(например, motion — предложение, etrenne — новогоднийподарок, chute — падение и др.), а также именасобственные, традиционно записывавшиеся латиницей (Dumas, Voltaire, Chalikof, Tolstoy, Alexandrine, Trigorskoe и т.п.), которые подобно бинарнымвставкам и французским эпентезам, на наш взгляд, выявляют характерную дляроссийских дворян рассматриваемого периода привычку мыслить и говорить на двухязыках, то есть это явление имеет не прагматические, а скорее психологическиепричины.
Дляопределения места дружеских писем в коммуникативном и языковом континуумероссийских дворян-билингвов первой половины XIX века необходимо учитыватьследующие признаки ареала непринужденного повседневного общения:
1)  неофициальныеотношения между корреспондентами, «ощущение коммуникативного комфорта»(Нещименко);
2)  ослабленнаярегулируемость речевого поведения;
3)  использованиедля коммуникации как нормированного, кодифицированного литературного языке, таки других социальных и территориальных разновидностей языка;
4)  свободныйвыбор языка;
5)  отсутствиевнешней цензуры и ослабленность автоцензуры;
6)  спонтанныйотбор языковых средств;
7)  смешанныетексты как результат коммуникации;
8)  диалогическийспособ организации текста.
Конечно, всвязи с письменной реализацией дружеских писем у них есть некоторые особенности(такие, как низкий уровень спонтанности при написании, высокая степеньдоступности для чтения и передачи друг другу), указывающие на то, что этот жанрнаходится на пересечении ареалов высших коммуникативных функций инепринужденного повседневного общения. Однако большинство коммуникативных итекстовых признаков все же дают основания утверждать, что в целом эти письмаотносятся к ареалу непринужденного повседневного общения.
Языковоеобеспечение континуума дружеских писем может быть представлено в виде следующейсхемы:
Такимобразом, очевидно, что для дружеских писем дворян первой половины XIX века, каки для официальных, наиболее характерен русский язык. Как уже отмечалось, этобыло связано с тем, что авторы большинства этих посланий сознательнокультивировали жанр дружеского письма, разрабатывая его стилистические иязыковые особенности. Русский язык в указанных текстах можно наблюдать в двухего разновидностях: первая была представлена единообразным русским языком безиноязычных вкраплений и имела два вида -сниженный, с преобладанием разговорной,просторечной лексики и высокий, с преобладанием возвышенной лексики иторжественных интонаций (при этом первый вид был гораздо болеераспространенным).
Втораяразновидность была представлена русским языком, содержавшим французскиеинтеркаляции. Среди фразовых интеркаляций наиболее широко были представленыиноязычные эпентезы и цитаты, наиболее ярко отражавшие как билингвизм, так иполикультурность представителей российской аристократии первой половины XIX века.Инвентарные интеркаляции, менее распространенные, чем фразовые, имели неменьшее значение, поскольку демонстрировали высокую степень вхожденияфранцузской культуры в русскую дворянскую, а также автоматизированностьупотребления французских слов и понятий, а также французского оформления длярусского содержания.
В дружескойпереписке присутствовали и письма на французском языке (однородном или, чаще, сединичными русскими интеркаляциями), однако их число очень невелико. Вэпистолярных текстах А.С.Пушкина к его регулярным адресатам, по нашим данным,таких посланий лишь около 10, почти все они отмечены в обращениях кП.Я.Чаадаеву и братьям Раевским. 3 случая относятся к переписке поэта со ЛьвомСергеевичем Пушкиным, что составляет около 7,5% от общего числа писемАлександра Сергеевича к брату. Ответы на франкоязычные дружеские послания, какправило, коррелируют с ними в выборе языка для осуществления коммуникации.
Очевидно, чтоперечисленные нами различные виды дружеских писем, относясь к ареалунепринужденного повседневного общения, все же занимают разное положениеотносительно центров коммуникативных ареалов, что демонстрирует следующаясхема:
Как следуетиз схемы, к центру ареала непринужденного повседневного общения нами отнесеныдружеские письма на русском языке с французскими интеркаляциями, поскольку ониобладают всеми восемью признаками текстов ареала непринужденного повседневного общения.При этом смешение генетически и стилистически разнородных языковых средств вних (при преобладании русского как языка интимного бытового общения) внаибольшей степени подтверждает, на наш взгляд, спонтанность отбора этихсредств, ослабленную регулируемость речевого поведения и, следовательно,наличие полного коммуникативного комфорта в отношениях корреспондентов.
Несколькоближе к периферии ареала непринужденного повседневного общения находятсядружеские письма на однородном русском языке, так как они не вполнесоответствуют признаку №7 ареала непринужденного повседневного общения. Крометого, например, стилизация под церковнославянские тексты, о которой будетподробнее сказано далее в данном параграфе, выявляет также нарушение признака№6, обнаруживая селективный отбор языковых средств.
На периферииареала непринужденного повседневного общения находятся дружеские письма нафранцузском языке, поскольку французский, как мы уже отмечали, был языкомсветского общения, не исключавшего бытовых разговоров, но не дававшего ощущениякоммуникативного комфорта, а потому использованный в данного рода письмахфранцузский язык демонстрирует частичную утрату признака №1 указанногокоммуникативного ареала. При этом послания на французском языке, содержащиерусские интеркаляции, то есть так называемые «смешанные» тексты,свидетельствующие о неофициальности отношений и о слабой регулируемостиречевого поведения, находятся все же ближе к центру ареала непринужденногоповседневного общения, нежели находящиеся на дальней периферии письма наоднородном французском языке, утратившие также признак №7. При этом послания наоднородном французском языке, по нашим наблюдениям, отличаются от другихподвидов дружеских писем содержательно — чаще всего это философские илинравоучительные рассуждения монологического типа (как, например, письмаА.С.Пушкина к П.Я.Чаадаеву или письмо к брату Льву (сентябрь — октябрь 1822г.)), то есть в них отсутствует и признак №8.
Такимобразом, диалог русского и французского языков, наблюдаемый в текстах дружескихписем аристократов первой половины XIX векадемонстрирует сложность коммуникативного континуума российских аристократов ивсей русской дворянской культуры того времени, максимально соотнесенной севропейской традицией, когда, по словам И.Паперно, «не знание французскогоязыка, а именно двуязычность была нормой для русского культурного человека» и«двуязычность стала синонимом культурности, знаком принадлежности к русскойкультуре» [Паперно].
Закономерности выбора и использованияязыковых средств в мужских письмах к женщинам
Коммуникативныйконтинуум российской аристократии первой половины XIX века былсложно организован в гендерном аспекте, поскольку мужские и женские социальныероли были строго разграничены, а отношения между мужчинами и женщинамирегламентировались целой системой этикетных требований. Ряд правил регулировали письменную коммуникацию между представителями «сильного» и «слабого» пола.
Среди писемроссийских дворян-мужчин первой половины XIX века кженщинам, как уже было сказано, можно выделить послания к знакомым,родственницам, невестам и как особый вид — письма к женам. Подобнаядифференциация, на наш взгляд, весьма целесообразна, поскольку указанные письмачетко различаются по своим структурно-языковым особенностям. Если письма кженщинам классифицировать по степени близости, доверительности отношений междуадресатами, то схематически эта классификация может выглядеть следующимобразом:
Такимобразом, основание пирамиды образуют письма к знакомым, невестам, любовныеписьма, которые писалась, как правило, на однородном французском языке.Русскоязычные интеркаляции в них были довольно редким явлением, переключениякодов практически не наблюдалось. Особенно строго были регламентированы письмак невестам, а также к их близким родственницам.
Вообще,принято считать, что этикетным языком при общении мужчин и женщин в «высшемсвете» был французский. Действительно, это было так при официальном общении, тоесть в ареале высших коммуникативных функций, поскольку в данном случаекоммуникация была строго регламентирована. Кроме этого признака опринадлежности писем к знакомым, невестам к указанному коммуникативному ареалуговорит и тот факт, что выбор языка в данном случае был императивным, восновном, со строгим соблюдением нормы, отбор языковых средств — селективным, апотому и тексты, созданные в результате такой языковой деятельности былигораздо более однородными, гомогенными, чем тексты, созданные в ареаленепринужденного повседневного общения.
Именно попричине строгих этикетных предписаний письма к знакомым женщинам, кродственницам (которые к тому же были носителями социальной функции) и кневестам, как правило, писались по-французски. Таковы, например, в эпистолярномнаследии А.С.Пушкина послания к Е.М.Хитрово, П.А.Осиповой, А.П.Керн, А.Н.Вульфи многим другим представительницам слабого пола, в переписке П.А.Вяземского — письма к Н.Д.Шаховской, большинство обращений к А. А. Воейковой. Особенно этокасалось писем к женщинам, девушкам, вызывавшим сильный интерес, увлеченностьили влюбленность адресанта. На первый взгляд, отнесение любовных писем к уровнюобщения, близкому к официальному, кажется необоснованным, поскольку такихкорреспондентов чаще всего уже связывали довольно близкие отношения (например,А.С.Пушкин и А. П. Керн), или же к этому было большое стремление (например,начало отношений А.С.Пушкина с Н.Н.Гончаровой). Однако обращение к женщине,особенно при таком возвышенном характере отношений требовало написания писем нафранцузском языке, что, в свою очередь, вовлекало авторов в своеобразную игрупо мотивам французской куртуазной культуры и литературы. То есть в такихслучаях, по словам И.Паперно, «французский как язык любви… тянул за собойцелый комплекс ассоциаций, связанных с французскими романами. Так отношенияоказывались включенными в систему со своими правилами и традициями, становилисьпочти ритуальными, легко предугадываемыми» [Паперно]. В этом отношении оченьхарактерным образцом французского любовного письма и по структуре, и поязыковым формулам нам представляется письмо А.С.Пушкина к А.П.Керн (25 июля1825, Михайловское):
J'ai eu la fablesse de vous demander la permission de vousecrire et vous l'etourderie ou la coquetterie de me lepermettre. Unecorrespondance ne mene a rien, je le sais; mais je n'ai pas force de resisterau desir d'avoir un mot de votre jolie main.
Votre visite a Trigorsky m'a laisse une impressione plusforte et plus penible, que celle qu'avait produite jadis notre rencontre chez Оленин. Ce que j'ai mieux afaire au fond de mon triste village, est de tdcher de ne plus penser a vous.Vous devriez me le souhaiter aussi, pour peu que vous ayez de la pitie dansl'dme — mais la frivolite est toujours cruelle et vous autres, tout en tournantdes tetes a tort et a travers, vous etes enchantees de savoir une dme souffranten votre honneur et gloire.
Adieu, divine; j'enrage et je suis a vos pieds...
'Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы-легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, язнаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанноевашей хорошенькой ручкой.
Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое имучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных.Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, — это старатьсяне думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вытоже должны были бы пожелать мне этого, -но ветреность всегда жестока, и всевы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая ввашу честь и славу. Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног...'
[Пушкин, Т.13, с.192, 539]. В этом роде писем также существуют определенные эпитеты,клише, специальные формулы, которые варьируются, но остаются в рамках канона,(например, divine- божественная, a vos pieds — у ваших ног и т.п.). Однако самоеглавное в них — легкая, точная, выразительная передача тончайших оттенковчувств. По словам Л.Гроссмана, «во всем этом сказываются явственные отзвуки тойфранцузской словесной культуры, которая с такой отчетливостью внесла принципыизощренных бесед в теорию оформления писем» [Письма женщин, 1997, с.5].
К этому жеуровню можно, на наш взгляд, отнести и письма к родственницам старшегопоколения (в основном, к матерям), выступавшим в роли носительниц социальнойфункции. В коммуникативном континууме российских дворян отношения с ними такжевесьма строго регламентировались этикетом и предписывали для коммуникациифранцузский язык. На единообразном французском писали письма к матерям (а частои сестрам) А.С.Пушкин, Е. А. Баратынский и др.
Однакодвуязычная культура «высшего света» отражалась и на этом уровне общения,поскольку очень часто язык этих посланий не был абсолютно однородным и содержалрусские интеркаляции. Даже приведенный выше отрывок из письма А.С.ПушкинаА.П.Керн несмотря на свой облик классического любовного письма содержит русскуюинвентарную интеркаляцию русской фамилии Оленин. Вообщеследует отметить, что подобные интеркаляции вовсе не редкость в перепискемужчин-аристократов того времени с женщинами. Чаще всего интеркалированными вофранцузский текст оказываются русские имена, фамилии, географические названия(как правило, это чистые редундантные интеркаляции). Вместе с тем эти же именасобственные в других французских письмах записаны латиницей, то есть строгихправил в данном случае не придерживались. Ср.:
Je suppose, Madame, qu'a Riga vous etes plus au fait desnouvelles
Europeennes que je ne le suis a Michailovsky.
'Я полагаю, сударыня, что вы в Риге больше знаете о том, что делается вЕвропе, чем я в Михайловском '.
[Пушкин, Т.13,с.203; 542]. ...maiscomme on sera bien aise de me savoir hors de Михайловское, j'attends qu'onm'en signifie l'ordre.
'… но так как кое-кому доставит большое удовольствие мой отъезд изМихайловского, я жду, что мне предпишут это '.
[Пушкин,Т.13, с.208; 544].
При этомзатранскрибированные латиницей русские слова могли в разных письмах (дажеодного и того же автора) иметь различный облик (например, Micha'ilovsky и Michailovsky, Pskov и Pskoff и т.п.). Этотфакт, как и само интеркалирование указанных имен собственных, вероятно, можетбыть объяснен тем, что письма к женщинам, несмотря на их регламентированность,все же находились ближе к периферии ареала высших коммуникативных функций, апотому иноязычные включения были допустимыми, причем их графический облик былне принципиален (тем более что правила транскрибирования русских слов в тотпериод, очевидно, еще не сложились окончательно).
Однако помимодублирования имен собственных, в письмах к женщинам, так же, как и в дружескихписьмах (хотя и гораздо реже), содержатся номинативные интеркаляции:
Je suppose, Madame, que mon brisque depart avec un Фельд-Егерь vous a surprisautant que moi.
'Полагаю, сударыня, что мой внезапный отъезд с фельдъегерем удивил васстолько же, сколько и меня'.
[Пушкин,Т.13, с.294; 558]. Встречаются и бинарные вставки (которые тоже весьма редки),например:
Mon pere me donne 200 paysant que j'engage au lombard, etvous, chere Princesse, je vous engage a etre ma посаженнаямать.
'Отец мой дает мне 200 душ крестьян, которых я заложу в ломбард, а вас,дорогая княгиня, прошу быть моей посаженной матерью'.
[Пушкин,Т.14, с.81; 403].
Наличиеуказанных интеркаляций подтверждает, на наш взгляд, расположение писем кженщинам на периферии ареала высших коммуникативных функций, однако их малоеколичество (особенно по сравнению с дружескими письмами мужчин) и довольнооднородный французский язык этих посланий доказывает их явную первоначальнуюориентацию на указанный ареал.
Лишь изредкаписьма, относимые к первому уровню общения по приведенной классификации,полностью нарушают каноны. Обусловлены эти нарушения, в основном, эмоциональнымсостоянием авторов. Таково, например, письмо А.С.Пушкина невесте от 29 октября1830 года. Он настолько обеспокоен судьбой Натальи Гончаровой, находившейся в«давно уже зачумленной» Москве и не подававшей о себе известий, что отбрасываетв сторону требования этикета и переходит на русский язык:
Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться неумею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мнехоть по-чухонски, да только отвечайте.
[Пушкин,Т.14, с.118].
Кстати, пословам Я.Л.Левкович, «позднее сам факт сочетания французской речи с искренностьючувства кажется ему [Пушкину] невозможным» [Левкович, 1988, 310]. Полагаем, чтоэто утверждение отнится именно к интимным чувствам и отношениям. Как видим, и вданной разновидности писем нет четких границ, что доказывает существованиетаких переходных текстов, формально относящихся к указанной разновидности, нопо содержанию не соответствующих ей.
Согласноприведенной выше классификации ко второму уровню отношений относится группаписем к женщинам, с которыми у адресантов непринужденные отношения, то есть этодействительно дружеское общение с женщинами, которые оцениваются скорее вобщечеловеческом плане, чем в их отнесенности именно к женскому полу. По нашимнаблюдениям над языком писем к женщинам вообще, чем более непринужденные,доверительные отношения связывают корреспондентов, тем более разнообразен языких писем. В связи с этим вышеописанные послания (соответствующие II уровню) — это преимущественно французские тексты, но допускающие большее количестворусскоязычных интеркаляций, а иногда и переключение кодов, что указывает напромежуточное положение этого типа писем в коммуникативном континууме дворянмежду ареалами непринужденного повседневного общения и ареалом высшихкоммуникативных функций при тяготении к ареалу непринужденного повседневного общения.
В перепискеА. С. Пушкина указанный характер имеют многие его обращения к женеП.А.Вяземского, Вере Федоровне, к сестре, Ольге Сергеевне Пушкиной (взамужестве Павлищевой), и некоторые др. Например, письмо к О. С.Пушкиной:
Милая Оля, благодарю тебя за письмо, ты очень мила, и я тебя оченьлюблю, хоть этому ты и не веришь. Si ceque vous dites concernant le testament d^. Л. est vrai,c'est tresjoli de sapart. Au vrai j'ai toujours aime ma pauvre tante, et jesuis fdche que Chalikof ait pisse sur son tombeau. Няня исполнила твою комиссию, ездила в Св. горы иотправила панихиду или что было нужно. Она цалует тебя, я также. Твоитроегорские приятельницы несносные дуры, кроме матери. Я у них редко. Сижу домада жду зимы.
'Если то, что ты сообщаешь о завещании А.Л., верно, то это очень мило сее стороны. В сущности, я всегда любил тетку, и мне неприятно, что Шаликовобмочил ее могилу
[Пушкин,Т.13, с.127; 533].
ПисьмаА.С.Пушкина к В.Ф.Вяземской имеют свои особенности в языковом оформлении. Так,многие из этих посланий являются приписками в письмах П. А.Вяземского к жене,но присутствуют и самостоятельные обращения. В связи с этим интересен тот факт,что самостоятельные письма А.С.Пушкина гораздо чаще написаны на французскомязыке — чистом или с небольшими русскоязычными интеркаляциями, в то время как вприписках к письмам П. А. Вяземского почти во всех случаях наблюдается переключениекодов. Как правило, начало пушкинских обращений к княгине — русское, затемпроисходит переключение на французский язык. Среди небольших по объемуобращений встречаются и чистые русскоязычные:
Виноват я перед Вами, княгиня. Простите великодушно. На днях явлюсь кВам с повинною. Цалую Павлушу.
[Пушкин,Т.14, с.68].
Большоеколичество русскоязычных обращений А.С.Пушкина к В. Ф.Вяземской, на наш взгляд,обусловлено, прежде всего, непринужденными и теплыми отношениями, которыепостепенно сложились между ними. Об этом говорил сам Пушкин в своих письмах,это доказывает и тот факт, что именно Веру Федоровну поэт просил бытьпосаженной матерью на его свадьбе.
Как уже нераз отмечалось, языком интимного, непринужденного общения в среде российскихдворян первой половины XIX века был русский язык. Проведенный выше анализдружеских писем (авторами которых были мужчины) подтверждает мысль о том, чтопри неофициальных отношениях между корреспондентами русско-французскийбилингвизм дворянской элиты России указанного периода получал наиболее яркоевыражение, реализуясь в виде смешанных текстов (в основном русскоязычных сфранцузскими интеркаляциями различного характера).
Непринужденные,дружеские отношения между мужчиной и женщиной в обществе российских аристократовпервой половины XIX-го столетияв эпистолярном общении получали иное выражение. В данном случае русский языккак язык ареала непринужденного общения вступал в противоречие, противоборствос господствовавшей этикетной традицией, предписывавшей обращение к женщинам нафранцузском языке, порождая такое явление, как переключение кодов.
Что касаетсяписем А.С.Пушкина к В.Ф.Вяземской, то их особенности, по нашему мнению, можнообъяснить, во-первых, тем, что русскоязычные начала писем А. С. Пушкинаявляются закономерным продолжением тоже русскоязычных писем мужа ВерыФедоровны, П.А.Вяземского; как правило, даже тон писем П.А.Вяземского иА.С.Пушкина в подобных случаях совпадает. Во-вторых, очевидна большая спонтанность при написании«приписного», присоединяемого послания по сравнению с подготовленнымсамостоятельным письмом, которое неизбежно несло на себе печать дворянскогоэтикета и — соответственно -продиктованных им речевых и коммуникативных норм.
Последняяразновидность писем к женщинам — письма к женам — в предложенной намисхематической классификации представляет собой вершину пирамиды и соответствуетвысшему уровню неофициальности, близости отношений между коммуникантами, что,естественно, выражается в характерных особенностях указанных посланий.
Исследователи-пушкиноведысчитают, что к 1830 — м гг. жанр «дружеского письма» изживает себя, но еготрадицию продолжают письма к женам (см., например, Левкович, 1988). Очевидно,что домашняя переписка предполагает, в основном, бытовую тематику, но в данномслучае она способствует не только восполнению биографий «именитых мужей»,воссозданию их образа жизни, но и дает весьма подробные характеристики ихдушевного состояния, духовного развития, что во многом обусловлено именномаксимальной близостью отношений между корреспондентами.
Сразу женеобходимо отметить, что в дворянском обществе были весьма существенныеразличия в отношениях между мужчиной и его невестой и между мужчиной и егоженой. Первые, как правило, относились к ареалу высших коммуникативных функцийи регулировались целой системой строгих этикетных требований. Супружеские жеотношения, как правило, перемещались в ареал неофициального непринужденногообщения (во всяком случае, ближе к этому ареалу) и отличались обычно большейинтимностью, хотя диапазон этой интимности и непринужденности в разных семьях,в разных обстоятельствах весьма значительно различался. Что касается бракаА.С.Пушкина с Н.Н.Пушкиной, П.А.Вяземского с В.Ф.Вяземской, Е.А.Баратынского сА.Л.Баратынской, то, судя по письмам, характер их отношений вполнесоответствует ареалу неофициального непринужденного общения. Это могутподтвердить и слова А.С.Пушкина, объясняющие вместе с тем и языковыеособенности писем к женам: «Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат»[Пушкин, Т.14, с.112].
Прежде чемприступить к анализу выбора и использования языковых средств в письмахроссийских аристократов к женам необходимо отметить, что нередко образженщины-дворянки первой половины XIX векаотличался от того стереотипа, какой сложился в сознании современного человека,вероятнее всего, под влиянием остроты спора славянофилов и западников, а также- под воздействием классических литературных произведений, зачастую не совсемверно истолкованных (в первую очередь, это касается романов А.С.Пушкина«Евгений Онегин» и Л.Н.Толстого «Война и мир»).
Принятосчитать, что женщины аристократических кругов были гораздо менее грамотны посравнению с мужчинами того времени и практически не владели русским языком.Основания для подобных умозаключений кроются в системе женского образования ивоспитания второй половины XVIII века, когда французский язык действительносчитался основной и едва ли не единственной необходимостью для дворянок. Однакоуже к началу XIX века (особенно после Отечественной войны 1812 года) русскийязык в женском образовании стал практически обязательным, и редкая российскаядворянка не владела им. Конечно, мужчины по традиции получали в то время болееглубокое образование, но женское образование во многих дворянских семьях былотоже довольно основательным. Об этом говорит, на наш взгляд, то, что детибольшинства дворян — и девочки, и мальчики — чаще всего обучались вместе.
То, чторусский язык был хорошо известен многим представительницам российской знати внаибольшей степени подтверждают письма дворян к женам. Так, долгое времясчиталось, что Наталья Николаевна Гончарова (Пушкина) и ее сестры получиливесьма скромное домашнее образование, но материалы архивов позволяют говорить отом, что дети Гончаровых получили образование значительно выше среднего, причемязыкам в их обучении уделялось немало внимания. Они основательно изучалирусский, французский, а также немецкий и английский языки (см. Ободовская,Дементьев 1975). Другие женщины, чьи имена можно встретить на страницахмемуаров о первой половине XIX века, чьисудьбы были связаны с талантливыми деятелями той эпохи, чаще всего были неменее образованными.
Как отмечаетЯ.Л.Левкович, «Н.Н.Пушкина — самый частый корреспондент поэта. По количествуписем, ей написанных, соперничать с ней может только Вяземский, первые письма ккоторому лежат у самых истоков пушкинской переписки. Вяземскому больше чем за20 лет знакомства Пушкин отослал 72 письма, жене — за 17 месяцев разлуки — 78писем» [Левкович, 1999, с.295]. Конечно, следует учитывать, что далеко не всеписьма, отосланные А. С. Пушкиным Вяземскому, сохранились, и скорее всего ихбыло гораздо больше, но тем не менее 78 писем за 17 месяцев разлуки — цифраочень красноречивая. Именно письма А. С. Пушкина к Наталье Николаевне Пушкинойкак наиболее полный источник и взяты нами в качестве основы для анализаязыковых особенностей и проявлений русско-французского билингвизма в этом родеписем, а для подтверждения типичности обнаруживаемых фактов используются такжеписьма П. А.Вяземского к жене Вере Федоровне Вяземской и Е. А. Баратынского ксупруге Анастасии Львовне Баратынской. Всего же из посланий мужей к женам намипроанализировано 137 текстов, давших богатый материал для исследования.
Итак, письмак женам чаще всего представляют собой смешанные тексты, основным языком которыхявляется русский как язык ареала непринужденного общения, язык семейный иинтимный. Многие письма А.С.Пушкина и Е. А. Баратынского написаны даже наоднородном русском языке без интеркалирования иноязычных элементов. При этомиспользуется обычно разговорный вариант русского языка, бытовая, обиходная, ачасто и просторечная лексика, лексика с разговорными(уменьшительно-ласкательными) суффиксами, фразеологические оборотыразговорного, некнижного характера и т.п.:
Какая ты умнинькая, какая ты миленькая! какое длинное письмо! как онодельно! благодарствуй, женка. Продолжай, как начала, и я век за тебя буду богамолить. Заключай с поваром какие хочешь условия, только бы не был я принужден,отобедав дома, ужинать в клобе. Каретник мой плут; взял с меня за починку500руб., а в один месяц карета моя хоть брось...
[Пушкин,Т.15, с.31].
Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, накого покинул я тебя! на Петра, сонного пьяницу, который спит не проспится, ибоон и пьяница и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на НенилуАнуфриевну, которая тебя грабит. А Маша-то? что ее золотуха и что Спасский? Ах,женка душа! Что с тобою будет? Прощай, пиши.
[Пушкин,Т.15, с.30].
Значительно вменьшем объеме (по сравнению с письмами А.С.Пушкина), но также весьма регулярнопласт живой разговорной речи оказывается задействованным в посланияхЕ.А.Баратынского к Анастасии Львовне Баратынской (дружок мой Настенька, детки, Степка, Соничка и др.), П. А.Вяземского к Вере Федоровне Вяземской (срамница, умница,свинья, лапушка, Пашинька, Машинька и др.). В письмах А.С.Пушкина кН.Н.Пушкиной, кроме того, очень много (даже больше, чем в дружеских письмах)русских народных пословиц и поговорок (душа просит, дамошна не велит; было бы корыто, а свиньи найдутся; на чужой сторонке и старушкабожий дар; взялся за гуж, не говори, что не дюж; через пень колоду валю; ус даборода — молодцу похвала, выду на улицу, дядюшкой зовут и др.). Также, как пословицы и поговорки, поэту импонировала простонародная лексика,которую он постоянно вводил в свои тексты. Об этом писали многие исследователи.Так, например, Я.Л.Левкович отмечает, что «просторечное «брюхата» Пушкинвсячески отстаивал в разговорном языке. П.А.Плетнев вспоминал: «Пушкин бесился,слыша, если кто про женщину скажет: «она тяжела» или даже «беременна», а не«брюхата» — самое точное и на русском языке употребляемое» [цит. по Левкович,1988, с.309]. Именно это слово А.С.Пушкин употреблял в своих письмах поотношению к жене, Наталье Николаевне.
Как уже былосказано, тексты писем к женам, как правило, — смешанные, посколькунеофициальные непринужденные отношения располагают к употреблению лексическихсредств разных языков и разных вариантов языка. Так, в письмах к женам имеетсязначительное число французских интеркаляций. Характер их практически такой же,как и в дружеских письмах, то есть присутствует большое количество фразовых иинвентарных интеркаляций. Среди фразовых интеркаляций на первом местефранцузские эпентезы, далее следуют французские цитаты (число которыхзначительно ниже, чем в дружеских письмах):
Я остановился у Нащокина. Ilest legepetite maitresse.Жена его очень мила.
'Квартира у него щегольская.'
(А.С.Пушкин- Н.Н.Пушкиной) [Пушкин, Т.16, с.110; 388].
Обедал я у Кутайсовых с Шепелевым и Дурновой, которая говорит que vous etestres jolie:не правда ли, что она очень мила? что вы оченьхорошенькая...'
(П.А.Вяземский- В.Ф.Вяземской) [Пушкин, Т.14, с.13; 336]. На другой день в книжной лавке встретил я Н. Раевского. Sacre chiene,сказал он мне с нежностию, pourquoi n'etes-vouspas venu mevoir? — Animal,отвечал я ему с чувством, qu'avez-vousfait demon manuscrit petit-Russien?
'Собачий сын… почему ты не зашел ко мне? — Скотина, — … что тысделал с моей малороссийской рукописью?'
(А.С.Пушкин- Н.Н.Пушкиной) [Пушкин, Т.15, с.77; 319].
Весьмазначительно число различных видов инвентарных интеркаляций, среди которыхпреобладают редундантные, номенклатурные и номинативные:
Чедаева, Орлова, Раевского и Наблюдателей (которых Нащокин называет les treize) еще не успелувидеть. '… тринадцать ...'
(А.С.Пушкин- Н.Н.Пушкиной) [Пушкин, Т.16, с.111; 389]. Чем больна Кат. Ив.? ты пишешь ужаснобольна. следственно есть опасность? с нетерпениеможидаю твой bulletin. '. бюллетень.'
(А.С.Пушкин- Н.Н.Пушкиной) [Пушкин, Т.16, с. 51; 374].… У него застал я его дочерей и Всеволжского le cocu, который скачет изКазани к Вам в П.Б.. '. рогоносца.'
(А.С.Пушкин- Н.Н.Пушкиной) [Пушкин, Т.15, с.77; 319]. Довольно часто встречается смешениекак генетически, так и стилистически разнородных языковых средств в пределаходного текста, например, в письмах П.А.Вяземского В.Ф.Вяземской:
Прими мою благодарность и мой поцалуй — куда? дураков цалуютв лоб, следовательно, умниц в — за твою исправность. Все было сделано,как должно. Я рад, что княжнушки слышали Mle Sontag, но они говорят о ней как-то очень спесиво.
[Пушкин,Т.14, с.105].
Ответ Бенкендорфа похож на жеманство старой : je nesais pasfiler leparfait amouret surtout avec legouvernement.
'… я не умею заниматься возвышенной любовью и особенно справительством'.
[Пушкин,Т.14, с.14; 336].
Итак,очевидно, что письма к женам, как правило, относятся к ареалу неофициальногонепринужденного общения. Это подтверждает межличностный характер общения,интимная, бытовая тематика, слабая регулируемость речевого поведения, а такжеязыковые особенности указанных посланий, главными из которых являетсяиспользование русского языка как основного коммуникативного средства (что характернодля вышеназванного ареала), часто в его разговорном или даже просторечномвариантах, спонтанный отбор языковых средств, а также свободное созданиесмешанных текстов с многочисленными инвентарными и фразовыми интеркаляциями(чаще всего редундантными, чистыми номенклатурными и номинативными, а такжецитатами и эпентезами).
Такимобразом, письма к женщинам, как и предыдущие рассмотренные нами типы, довольносложно строго разграничить, тем более что во многих посланиях формальныепоказатели не соответствуют содержательному уровню.
В целомкоммуникативное пространство эпистолярного обращения к женщинам характеризуетсяотнесенностью к обоим коммуникативным ареалам.
Так, письма кзнакомым светским женщинам, невестам и любовные письма, написанные наединообразном французском языке, находятся практически в центре ареала высшихкоммуникативных функций, который у российских аристократов обслуживался вслучае общения с женщинами именно освященным этикетом французским языком.Следовательно, эта разновидность текстов обладает всеми признаками,характерными для названного ареала. Всеми 8-мью признаками, характеризующимиареал непринужденного повседневного общения, обладает и группа смешанныхтекстов на русском языке с многочисленными французскими интеркаляциями,относящаяся к центру второго коммуникативного ареала (непринужденногоповседневного общения).
На периферииареала высших коммуникативных функций находятся письма на французском языке срусскими интеркаляциями, поскольку в них наблюдаются ослабленные признаки №2,5,6и отсутствие признака №7. В ареале непринужденного повседневного общения к ближнейпериферии отнесены эпистолярные послания на однородном русском языке,поскольку, несмотря на явно выраженный признак № 1 — главный для данногоареала, во многих из них утрачен признак №7.
Закономерности выбора и использованияязыка в женских письмах
Письма,авторами которых являются женщины-дворянки первой половины XIX века, средиобщего количества проанализированных нами писем этого периода составляютдовольно небольшой процент (из почти 2000 текстов — 126 женских, то естьнесколько более 6%). Причина этого — традиционная маскулинность нашей культуры,связанная с тем, что издавна доступ к образованию, искусству, к государственнойи научной деятельности получали преимущественно мужчины; женщины же почтивсегда оставались за пределами этих сфер, в результате чего достижения культурыв течение долгого времени принадлежали, в основном, мужчинам. Это касается иXIX века, когда женские имена в культуре лишь начинали появляться, но основупо-прежнему составляли мужские. Естественно, что и эпистолярное наследиестоличных дворян, создававших в первой половине указанного столетияпроизведения культуры (преимущественно литературные), как представлявшеенаибольшую ценность для потомков, во-первых, было гораздо лучше изучено,во-вторых, широко публично обнародовано. Доступ к женским письмам, напротив,сильно ограничен. В основном, изучать их можно лишь в архивах, поскольку дажете редкие письма, которые были опубликованы, как правило, приводятся сразу же впереводе с французского языка, на котором они чаще всего написаны. Однако нампредставляется возможным хотя бы в общих чертах охарактеризовать проявлениярусско-французского билингвизма в женском эпистолярном наследии благодаряпубликации и описанию некоторых писем А.П. Керн, А.О. Смирновой-Россет, Н. Н.Пушкиной и ее сестер, А. В. Якушкиной, а особенно — благодаря переписке А. С.Пушкина, в которую включены письма к нему Н.О. Пушкиной, О.С. Пушкиной, А.П.Керн, Анны Н. Вульф, П.А. Осиповой, Е.А. Карамзиной, З.Н. Волконской, Е.К.Воронцовой, Е.М. Хитрово, Н.И. Гончаровой, Е.М. Завадовской, А.О.Смирновой,А.А. Фукс, А.А. Трубецкой, а также послания В.Ф.Вяземской к А.С.Пушкину и кмужу, П.А.Вяземскому. Особенно ценно то, что женские эпистолярные послания,помещенные в академическом издании сочинений А.С.Пушкина в томах «Переписки»,так же, как и другие письма, сохранили свой первоначальный облик, а их переводыданы в отдельных разделах («Переводы иноязычных текстов»).
Рассмотренныенами женские письма имеют ряд характерных особенностей, зависевших от разныхпричин. В первую очередь это касается, конечно, выбора языка для осуществлениякоммуникации. В связи с этим необходимо отметить, что уже в 1820-е гг. вмужском употреблении происходит значительное расширение функций русского языка(охват помимо бытовой сферы дружеского общения). В женском употреблении этотпроцесс протекает гораздо медленнее, поскольку, как отмечают исследователи, упредставительниц слабого пола в значительно большей степени развита способностьпокоряться установившимся правилам, в том числе и способам изъяснения. Крометого, «для женщин образцы речи и речевые привычки гораздо более значимы, чемдля мужчин. Женщины более чем мужчины, склонны пользоватьсяготовыми речевыми формами, которые «давно готовы и всем известны», в том числеи привычным, предписанным для известных случаев французским языком» [МаркеловаГ.В., 2004, с.84].
В связи свышесказанным становится понятно, почему большинство женских писем первойполовины XIX века франкоязычны, а также почему они содержат намного меньшеинтеркаляций по сравнению с мужскими. Характер же имевшихся в подавляющембольшинстве указанных текстов интеркаляций тоже был отличен от подобных явленийв мужских письмах.
Как и всепредыдущие разновидности писем, женские эпистолярные тексты трудноохарактеризовать однозначно, поскольку внутри этой группы присутствуютразличные по своим языковым особенностям послания. В принципе, большинство этихписем написано на французском языке, который по-прежнему оставался ведущим какв общении мужчин с женщинами, так и при обращении женщин к мужчинам и друг кдругу. В основном по-французски писались послания к родственникам, к светскимзнакомым, пригласительные и благодарственные письма.
Однако уэтого правила были исключения. К ним относятся многие посланияА.О.Смирновой-Россет к знакомым, довольно часты русскоязычные эпистолярныеобращения и у А.П.Керн. Этот факт, на наш взгляд, может быть объяснен тем, что,начиная с 1830-х гг., русский язык, во многом под влиянием творчества А.С.Пушкина, постепенно завоевывает авторитет (в том числе и среди «прекраснойполовины» дворянства), становясь все более пригодным для выражения мельчайшихоттенков чувств и мыслей, а французский медленно отодвигается на задний план.Еще более характерно это для 1840-х годов, а именно к этому времени относитсябольшинство опубликованных писем А. О. Смирновой-Россет и А. П. Керн. Крометого, немаловажное значение имеет здесь и языковая (и идейная) установкапишущих. Так, А. О.Смирнова-Россет по этому поводу писала: «Нельзя сказать, чтоя русская Sevigne, но однако жпохвально русской барыне писать по-русски» [Смирнова-Россет, 1990, с.461]. Ещеодной причиной преобладания русского языка в переписке конкретно А. О.Смирновой-Россет, как нам кажется, можно назвать инокультурное окружение,вызывавшее ностальгию и дававшее стимул для употребления русского языка. Приэтом сама Александра Осиповна отмечала еще одно преимущество использованиярусского языка при эпистолярном общении за границей — из Флоренции она писалаВ.А.Жуковскому: «Как приятно в Европе писать варварским языком, что хочешьговори, уже верно не прочтут. Нет, в матушке России хоть по-халдейски напиши, ито на почте разберут» [Смирнова-Россет, 1990, с.458].
В связи совсеми вышеперечисленными причинами письма А. О.Смирновой-Россет имеют оченьмного общего с дружескими письмами дворян-мужчин того времени не только в планесознательной установки на употребление русского языка, но и в отношенииотражения в указанных текстах русско-французского билингвизма. Так, средифразовых французских интеркаляций в переписке А.О.Смирновой-Россет сВ.А.Жуковским присутствуют и бинарные вставки (достопримечательности заслуживают une prolongation desejour ('продолжительногопребывания')), и французские эпентезы (… Сонюшке нет времени писать, ей надо болтать в красной гостиной, и les amis absents n'existent pas pourelle('. отсутствующиедрузья не существуют для нее')), но преобладают цитаты:
...«Je vais d'agrafer mon surtout militair, cette toiletteme fait tout I'effet de la toilette d'un condamne», — me dit il. Ай да матушка Россия. ' ...«Я застегну на все пуговицы мой военный сюртук. Это одеяниедействует на меня, как одеяние осужденного, — сказал он мне»...'
[Смирнова-Россет,1990, с.463]. Аналогичные примеры можно найти и в письмах А.П.Керн кП.В.Анненкову: Впрочем, Euphrosine мне сказала, когдая после ее смерти выразила при встрече с нею это сомнение: «Ellen'aaime vesa viepersonne autant queVfousJ! Vousetiez sonideal!»
«Никого на свете она не любила, как Вас! Вы были ее идеалом!»...' Однакоочевидно, что выражение всех оттенков чувств и мыслей на отечественном языкепо-прежнему представляло определенные трудности, что подтверждает приведенноевыше несколько сбивчивое предложение из письма А. П. Керн, котораяпо-французски писала все же более изящно. И это — несмотря на довольно неплохоезнание русского языка (как известно, она пыталась даже зарабатывать на жизньпереводами французской литературы). Кроме того, довольно долгое времяфранцузский язык сохранял свои функции языка великосветских салонов и вообщевеликосветского общения. Это доказывает тот факт, что, например, А. О.Смирнова-Россет, хорошо владевшая русским языком, к А.С.Пушкину в письме,касающемся организации приема, обращается по-французски:
Il est dit que c'est toujours moi qui Vous repondrai. Sachezdone que c'est frac que l'on se rend a la fete de ce soir.
Uon mari est a son bureau et c'est sa femme qui Vous saluede bien bon cour ainsi aue Madame.
'Видно, суждено именно мне всегда отвечать вам. Итак, знайте, что насегодняшнем вечере полагается быть во фраке.
Мой муж у себя в канцелярии, а его жена шлет самый сердечный привет вами супруге вашей'.
[Пушкин,Т.15, с.113; 323].
Таковы имногие письма других женщин к А.С.Пушкину, касавшиеся всего, что было связано собычаями и традиции «высшего света» и великосветских салонов. Например, обращение к поэту Е.М.Завадовской:
Vous realisez, Monsieur, in desir bien vif,bien constant, en me permettan de vous envoyer mon album. — Je sais apprecierI'etendue de cette aimable obligeance, et j'attache trop de prix aposseder unsouvenir de voutre part, pour ne pas vous etre fort reconnaissant de lapromesse que vous avez bien voulu me faire. — Agreez-en, je vous prie,l'assurance, et celle de mes sentiments distingues.
Helene Zavadovsky.
Разрешив мне послать вам мой альбом, милостивый государь, выосуществили мое горячее и давнишнее желание. — Я в полной мере ценю эту милуюлюбезность и слишком высоко ставлю возможность обладать знаком памяти от вас,чтобы не быть вам весьма признательной за данное вами любезное обещание. — Примите же уверение в моей благодарности и лучших к вам чувствах.
Елена Завадовская. [Пушкин, Т.15, с.21; 313].
Помимо указанныхвыше причин обращения большинства корреспонденток А. С. Пушкина к французскомуязыку для осуществления коммуникации, весьма важно было и то, что все дворянкипервой половины XIX века былизнакомы с французскими эпистолярными романами и во многом ориентировались наних как на образец эпистолярного поведения. Это было еще одной причиной, покоторой женщины переписку, особенно с мужчинами, вели по-французски.
Приведенныепримеры позволяют сделать вывод о том, что, начиная с 1830-х годов, в женскомупотреблении языков начинает происходить дифференциация функций русского ифранцузского языков: французский по-прежнему продолжает служить языкомсветского и культурного общения, русский же постепенно и у женщин (так же, какеще в начале века у мужчин) становится языком дружеского, интимного общения, тоесть постепенно начинает обслуживать ареал неофициального непринужденногообщения и для дворянок. Однако активизация этого процесса происходит лишьзначительно позднее, поэтому все же подавляющее большинство писем дворянокпервой половины XIX векаотличает довольно строгое подчинение правилам, а, следовательно, и существенныеотличия от образцов мужских посланий. Даже характер интеркаляций за редкимиисключениями (связанными, в основном, с сознательными языковыми установкамипишущих, как в случае А.О.Смирновой-Россет) был иным, нежели интеркаляции,допускавшиеся мужчинами.
Конечно,присутствовали и привычные русскоязычные интеркаляции во французских текстах. Восновном, это редундантные интеркаляции имен собственных (Алымов, Липунов, Чернышев, Ахачинский, Ярополиц, Наталья Кирилловна,Александр Сергеевич, Груша, Екатеринославский и др.).Довольно часты русскоязычные цитаты. К сожалению, у нас нет возможностиссылаться на женские письма в их первоначальном виде, поскольку публикуются онипочти все уже в переводе с французского, а русскоязычные интеркаляции даны, какправило, разрядкой. Однако даже такие варианты позволяют проиллюстрироватьнекоторые наши утверждения, хотя и требуют дополнительного напряжения. Так, например,нередко цитации подвергается речь детей, слуг, а также собственная речьадресанток:
Евгений растет, здоров, говорит уже п а п а и м а м а. [ПисьмаА.В.Якушкиной и Н.Н.Шереметевой к И.Д.Якушкину, 1995, с.52]. С тех пор, как ты уехал, он [Вячеслав — сын А.В. и И.Д. Якушкиных-В.Б.] не сказал ни одного стихотворения, и чтостранно, так это то, что он говорит: «П а п а н е в е л е л». [ПисьмаА.В.Якушкиной и Н.Н.Шереметевой к И.Д.Якушкину, 1995, с.58]. Но я сказала ей [няне — В.Б.]: «Чт о в а м з а д е л о?» — чем вывела ее окончательно из себя.
[ПисьмаА.В.Якушкиной и Н.Н.Шереметевой к И.Д.Якушкину, 1995, с.60]. Кроме того,женская эпистолярная культура — это, по словам А.В.Беловой, «культура бытового общения,сформированная миром дворянской повседневности и обращенная к нему», а«социальный и культурный потенциал женщин, притом, что допуск их к «высокойкультуре» в. первой половине XIX в. был всееще сильно ограничен, наиболее полно и «творчески» реализовывался именно всфере повседневности» [Белова, 2001, с.54]. Эти факты обусловили то, что вженских письмах нередки и русскоязычные эпентезы, касающиеся быта, а такжерусских языковых и культурных традиций; как правило, они эмоционально окрашены.
Немало втаких письмах русских слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами, близких кнародной речи, к устной разговорной традиции (Ваничка, братец, Душка, милушка и др.). Особенно выделяются они нафоне французской литературной речи, добавляя ей искренности и теплоты:
Прощай, мой сердечный друг, д у ш к а, м и л у ш к а, любовь моя, особеннотогда, когда я тебе пишу. [Письма А.В.Якушкиной иН.Н.Шереметевой к И.Д.Якушкину, 1995, с.60].
Кроме того, вписьмах сестер Гончаровых во французском тексте встречаются русские фразы типа,«Ваничка здесь как барин», «Куда не пристало старику дурачиться!», «Фу, какойскверный мальчишка!» и т.п. Интересен переход от традиционного для семейныхписем французского языка к русскому во фразе из письма сестер Гончаровых кбрату Д.Н.Гончарову: «Скажи ей, что мы ей ничего не пишем, потому что у нас нетничего нового. В с е п о — с т а р о м у, т а к ж е т о ш н о и с к у ч н о»[Ободовская, Дементьев, 1975, с.245]. Иногда еще более подчеркиваютобращенность к русским реалиям и традициям вводимые в текст русские пословицы,поговорки, этикетные фразы, например, в письме Е.Н.Гончаровой к братуД.Н.Гончарову:
П о в и н н у ю г о л о в у н е с е к у т, н е р у б я т, и т а к н а де ю с ь на в е л и к о д у ш н о е п р о щ е н и е о т в с е п о ч т е н н е йш е г о б р а т ц а.
[Ободовская,Дементьев, 1975, с.256]. Однако довольно часто в женских письмах присутствуетсмешение языков, трудно объяснимое с логической, практической илипсихологической точки зрения. Таковы, например, русскоязычные эпентезы вписьмах А.Н.Гончаровой Д. Н. Гончарову во французском тексте:
… [мать] поехала в Ярополец, где, как она говорит, присутствие ее необходимо, а н а м к а ж е т с я,ч т о п р о с т о д л я т о г о, что ей больше не терпится туда ехать, так оналюбит это свое владение.
[Ободовская,Дементьев, 1975, с.247]. Пожалуйста, неоткажи, у ж ь н а ш и ю б к и т а к и з м ы т ы, ч т о н а с и л у д е р ж у тс я. Что касается путешествия в Петербург, видно ничего на выходит, делатьнечего, х о т ь е т и м у т е ш ь ...
[Ободовская,Дементьев, 1975, с.255]. Подобные примеры дали основания говорить о том, что«если для мужского языка французский и русский были двумя кодами бинарнойсистемы, для женского, вероятно, — разными элементами одного языка» [Паперно].Однако нам представляется иная причина указанного смешения языков безопределенных целей в женских письмах. По нашему мнению, этот факт обусловлен, восновном, бытовой направленностью женских писем, поскольку предметомэпистолярных размышлений и отображения для представительниц российскойаристократии чаще всего становились базовые жизненные ситуации и отношения, ипо словам А.В.Беловой, «повседневность дворянской усадьбы, родственный круг иего влияние на частную жизнь дворянки, ее физическое и душевное самочувствие,радости и горести, будни и праздники — все подлежало подробнейшему описанию иосмыслению. Повседневность мыслилась дворянской женщиной как сферанепосредственных жизненных интересов и ценностей, как основа и «центр»жизнедеятельности» [Белова, 2001, с.54]. В связи с этим не было принципиально,какое языковое выражение получит то или иное событие. Хотя французский, как мыуже отмечали, по-прежнему оставался в сознании современников языком «женским»,то есть атрибутом коммуникации женщин между собой и мужчин с женщинами, носемейная переписка, особенно между представителями одного поколения (например,братьями и сестрами, как в нашем случае), постепенно становилась все болееслабо нормированной. Если у мужчин, чье образование было все же несколькоглубже, чем женское, и ко многому обязывало, в письмах мы наблюдаем гораздоболее широкий круг тем для обсуждения, в том числе и таких «высоких», каклитература, искусство, то в женских письмах (имеются в виду письма дворянок,весьма далеких от этих сфер, не бывших хозяйками литературных салонов, не получившихпо тем или иным причинам доступа к высокой культуре) этот круг значительносужен. На наш взгляд, вместе с ограничением круга тем для описания ирассуждения, сужаются и необходимости разграничения сфер употребленияфункционировавших языков, в связи с чем и наблюдаются столь необоснованныевключения русского языка во французские тексты.
В целом же вупотреблении русского и французского языков в женских письмах наблюдаютсяопределенные закономерности. Так, в обращениях, имеющих отношение к ареалувысших коммуникативных функций, используется чаще всего освященный давнейтрадицией французский язык. В письмах к родственникам, отношения с которымиобусловлены выполняемыми ими социальными функциями, также используетсяфранцузский язык. Обращения к родственникам, имеющие не столько социальный,сколько дружеский, характер, характеризуются употреблением французского языка,но довольно богатого русскоязычными интеркаляциями, относящимися, как правило,к бытовым реалиям и традициям, закрепленным в сознании адресанток за русскимязыком. Однако среди интеркаляций, наблюдающихся в подобных письмах, имеющихдружеский характер, немало и труднообъяснимых, связанных, на наш взгляд, сограниченностью доступа женщин к культуре. Некоторые дружеские женские письмаотличает использование русского языка, что связано обычно с сознательнойязыковой установкой их авторов.
Расположениевсех вышеперечисленных разновидностей женских писем в коммуникативномконтинууме дворян отражает, на наш взгляд, следующая схема:
Очевидно, чтокартина функционирования русского и французского языков в речи женщин-дворянокочень сильно отличается от картины функционирования этих языков в речидворян-мужчин. Так, однородные русскоязычные тексты у представительниц слабогопола были отмечены нами лишь среди официальных писем (см. гл. III, §2.1 — письма О.Ишимовой, Н.Дуровой), они обладают всеми признаками, выделенными намив качестве основополагающих для данного исследования, а потому отнесены кцентру ареала высших коммуникативных функций. Присутствуют однородныерусскоязычные письма в эпистолярном наследии А.О.Смирновой-Россет, однако, какуже было отмечено, подобные случаи объясняются сознательной языковой, идейнойустановкой адресанта и чрезвычайно редки для первой половины XIX века, а потомуне могут рассматриваться как закономерность. Всего же из более чем 370 — тиженских писем на однородном русском языке нами зафиксировано лишь около 30 — ти, что составляет около 8% от общего числа данного рода писем.
На периферииареала высших коммуникативных функций находятся женские послания на однородномфранцузском языке. Они локализованы на данном участке континуума в связи с тем,что, судя по содержанию названных писем, их корреспонденты далеко не всегдасостояли в официальных отношениях, а выбор языка оказывался простотрадиционным, то есть в подобных текстах очень часто отсутствует признак №1.
К ближнейпериферии ареала непринужденного повседневного общения относятся письма нарусском языке с французскими интеркаляциями, поскольку в них используется незакрепленный традиционно за женской речью французский язык, а болеесоответствующий мужской речи русский, то есть нарушен признак №3. Этот фактдает также основания, несмотря на интеркаляции, говорить о более высокой, чемэто характерно для описываемого ареала, регулируемости речевого поведения, чтоозначает ослабление признака №2.
В центрареала непринужденного повседневного общения нами помещены женские письма нафранцузском языке с русскими интеркаляциями, хотя языком повседневного,интимного общения в дворянской среде был русский, женщинам этикетомпредписывалось писать по-французски, а потому французский язык был для нихполифункционален и использовался в обоих коммуникативных ареалах. Бытоваятематика этой разновидности эпистолярных текстов, многочисленные интеркаляции вних подчеркивают неофициальность коммуникации. Следовательно, с некоторымиоговорками, можно утверждать, что подобные послания обладают всеми признаками,характерными для ареала непринужденного повседневного общения.
Утверждениео том, что женский билингвизм имел иной характер, нежели мужской, на нашвзгляд, является весьма спорным. Причина необоснованного с практической точкизрения смешения языков в женских письмах заключалась, по нашему мнению, не втом, что для представительниц российского дворянства русский и французскийязыки были разными элементами одного языка, а в том, что в силу ограниченногодопуска женщин к «высокой культуре» первой половины XIX века, кругобсуждаемых ими тем не требовал принципиальных различий в употреблении этих языков.В связи с этим интересен тот факт, что у дворянок, имевших доступ к культурнымценностям, вращавшихся в одних кругах со знаменитыми литераторами и вообщекультурными деятелями той эпохи, интеркаляции в письмах, как правило, былигораздо более обоснованными. В то же время, даже в мужских письмах мы ранеевидели также не всегда поддающиеся объяснению интеркаляции. Таким образом, мыне видим принципиального отличия в характере русско-французского билингвизма умужчин и женщин, однако были некоторые различия в его проявлении, обусловленныесущественной разницей в отношении роли и места мужчин и женщин в дворянскойкультуре первой половины XIX века.
Выводы поглаве III
Итак,очевидно, что письма представителей дворянства России первой половины XIX века,выбранные нами в качестве объекта исследования, стали своеобразнымсвидетельством русско-французского двуязычия данного сословия.
Официальныеписьма, как, впрочем, и другие официальные бумаги, писались в соответствии свесьма строгими требованиями. Однако даже эти строгие рамки не могли ограничитьдвуязычное мышление и двуязычный, двухкультурный быт представителей элитыРоссии. Несмотря на то, что процент официальных посланий, содержавшихинтеркаляции, был довольно невелик, при учете строгости требований к оформлениюданного рода бумаг, он очень красноречиво свидетельствовал о том, насколькороссийской аристократии рассматриваемого периода был характерен какрусско-французский билингвизм, так и бикультурализм. В то же время большойпроцент русскоязычных официальных писем и указанные устойчивые в целом нормынаписания подтверждают то, что русский язык в первой половине XIX века, хотяеще не развился окончательно и не отошел от церковно-книжной традиции, вопрекиустоявшемуся мнению, не игнорировался.
Французскийязык в официальных письмах, по нашему мнению, выполнял две функции. Первая,связанная, на наш взгляд, с традиционным употреблением французского языка вдворянской среде, заключалась в передаче объективного содержания; втораясостояла в устранении разрыва между людьми, имевшими разное служебноеположение.
Русский языкбыл, в основном, характерен и для дружеских писем дворян первой половины XIX века. На нашвзгляд, это объяснялось сознательной культивацией жанра дружеского письмаавторами большинства этих посланий. В указанных текстах первая разновидностьрусского языка представляла собой единообразный русский язык без иноязычныхвкраплений. Внутри данной вариации можно выделить два подвида — наиболеераспространенный -сниженный, с преобладанием разговорной, просторечной лексикии высокий, с преобладанием возвышенной лексики и торжественных. Вторуюразновидность составляли смешанные тексты, написанные на русском языке,содержавшем французские интеркаляции.
Письма кженщинам, так же, как и предыдущие рассмотренные нами типы, имели своиособенности в плане проявления русско-французского билингвизма. В целом жекоммуникативное пространство эпистолярного обращения к женщинамхарактеризовалось наличием двух полюсов, один из которых тяготел к ареалувысших коммуникативных функций. Его обслуживал освященный этикетом французскийязык. Второй полюс был максимально приближен к ареалу неофициальногонепринужденного общения и обслуживался, соответственно, русским языком (какправило, в его разговорном варианте). Большую же часть указанногокоммуникативного пространства, как и в случае дружеских писем, занимаютсмешанные тексты, в разной степени совмещающие в себе две языковые стихии.
Женскиеписьма отличало более строгое следование традициям, а потому наиболеехарактерным для них был предписанный этикетом французский язык. Как правило, ониспользовался и при обращении к мужчинам, и при общении женщин между собой.Чаще всего данное явление наблюдалось в ситуациях, имеющих отношение к ареалувысших коммуникативных функций. Нередок был французский язык и в письмах кродственникам, отношения с которыми были обусловлены выполняемыми имисоциальными функциями. Обращения же к родственникам, имевшие не столькосоциальный, сколько дружеский, характер, характеризуются употреблением французскогоязыка, но довольно богатого русскоязычными интеркаляциями, относящимися, какправило, к бытовым реалиям и традициям, закрепленным в сознании адресанток зарусским языком. Некоторые дружеские женские письма отличает использованиерусского языка, что связано обычно с сознательной языковой установкой ихавторов.
Что касаетсяинтеркаляций в перечисленных видах писем, то среди фразовых интеркаляцийнаиболее широко были представлены иноязычные эпентезы и цитаты, ярко выразившиекак билингвизм, так и поликультурность представителей российской аристократиипервой половины XIX века. Менее распространенными, но не менее значимыми, чемфразовые, были инвентарные интеркаляции, демонстрировавшие высокую степеньвхождения французской культуры в русскую дворянскую и связанную с нейавтоматизированность употребления французских слов и понятий, а такжефранцузского оформления для русского содержания. Определеннуюавтоматизированность в употреблении французского языка в жизни российскихаристократов подтверждает и факт существования труднообъяснимых интеркаляций,иноязычных вставок без веских причин в мужских письмах. Подобные факты вженских посланиях указывают также на ограниченность доступа женщин к культуре.В целом же, на наш взгляд, подобный факт указывает на укоренившуюся варистократических кругах традицию осуществления коммуникации в «высшем свете»,а часто и в семье на французском языке и в то же время, глубокую укорененностьрусского языка в их быту.
Такимобразом, диалог русского и французского языков, наблюдаемый в текстах дружескихписем аристократов первой половины XIX векадемонстрирует сложность русской дворянской культуры того времени, не порвавшейсо своими корнями, и вместе с тем максимально соотнесенной с европейскойтрадицией, когда, по словам И. Паперно, «не знание французского языка, а именнодвуязычность была нормой для русского культурного человека» и «двуязычностьстала синонимом культурности, знаком принадлежности к русской культуре»[Паперно].

Заключение
Русско-французскийбилингвизм российского дворянства первой половины XIX века, ставшийсвоеобразным феноменом культуры России данного периода, сформировался врезультате возникновения определенных коммуникативных потребностей указанногосословия, которые не мог еще окончательно удовлетворить развивавшийся русскийлитературный язык. Существенную роль в возникновении этого явления сыгралидворянский этикет и ориентация в начале XIX века назападноевропейскую языковую ситуацию, в связи с чем нормализация литературногоязыка стала ассоциироваться с совершенствованием разговорной речи.
Взаимодействиев речи российских аристократов двух языковых стихий получало разное выражение,поскольку происходило на разных уровнях коммуникации, и было вызваноразличными, в основном, социолингвистическими причинами. Это утверждение обобщей обусловленности языкового поведения представителей указанного сословия вопределенных ситуациях общения разными социолингвистическими причинамиподтверждают результаты анализа конкретного языкового материала в письмахдворян первой половины XIX века,наполняя его определенным языковым содержанием.
Главнойтенденцией во взаимодействии русской и французской культур и языковых стихий вкоммуникации столичных дворян первой половины XIX века стало,по нашим наблюдениям, создание так называемых «смешанных» текстов, что былозакономерным проявлением континуальности коммуникативного пространствауказанного сословия. Рассмотрение отдельных типов частных писем представителейроссийской элиты также подтверждает это положение.
Анализируемыеэпистолярные тексты, естественно, не представляют однородной картины, посколькудовольно значительно дифференцированы в плане функционирования используемых вних языков в коммуникативном пространстве. Если соотносить с указаннымпространством типы дворянских писем первой половины XIX века, то две противоположныепозиции в эпистолярном коммуникативном континууме занимают официальные ичастные послания. Официальные послания относятся к ареалу высшихкоммуникативных функций, частные наиболее близки к ареалу непринужденногоповседневного общения. Выделяющиеся среди частных писем разновидности занимаютпромежуточное положение в указанном континууме, все же, по нашим наблюдениям,имея ярко выраженную тенденцию тяготения к ареалу непринужденного повседневногообщения. Это подтверждается ослабленной регулируемостью речевого поведения,преобладанием смешанных текстов и другими признаками.
Что касаетсяязыкового обеспечения данных ареалов коммуникативного пространствадворян-билингвов, то использование русского и французского языков в этомотношении имело довольно значительные различия, хотя иногда их функции былиблизкими, но никогда не становились тождественными. Так, анализ официальныхписем (а также — частично — писем к женщинам) представителей российскойаристократии позволяет говорить о том, что ареал высших коммуникативных функцийв коммуникации дворян обслуживался обоими указанными языками. Однако каждый изних служил языковым обеспечением вполне определенных ситуаций общения. В данномслучае общими чертами, присущими официальной коммуникации, были официальностьотношений (отсутствие коммуникативного комфорта), регулируемое речевоеповедение, интерперсональный характер общения (в отличие от межличностного) и — чаще всего — императивный выбор языка.
Императивныйвыбор средства коммуникации в данном ареале был обусловлен, в первую очередь,сложившимися к тому времени традициями. Согласно им русский язык употреблялсяпри общении дворян, находившихся на разных ступенях служебной лестницы, крометого, он был деловым языком, то есть языком прошений, служебных записок и т.п.Французский язык был языком салонов, языком изысканной светской беседы. По этойпричине его употребление в официальных обращениях выполняло совершенно иныефункции, нежели использование в подобных текстах русского языка. В данномслучае роль этикетного светского языка заключалась в переведении отношений вовнесословную плоскость. Таким образом, употребление указанного языка вофициальной коммуникации было своего рода дипломатическим ходом.
Кроме того,французский язык был закреплен дворянским этикетом как средство общения сженщинами. Правда, этот язык использовался лишь в светском общении (вэпистолярных текстах — ответы на приглашения, обращение к светским знакомым, кмалознакомым дамам и т.п.) и в общении с невестами (и их родственницами),которое также было строго регламентировано. Следовательно, сферу примененияфранцузского языка в данном случае также ограничивали этикетные правила(регламентация) и отсутствие коммуникативного комфорта. В то же время, чемболее близкие отношения связывали корреспондентов, тем более употреблениефранцузского языка уступало русскому.
Дружескиеписьма выделяются на основании неофициальных, теплых отношений междукоммуникантами, отражавшихся в текстах этих посланий. По словам исследователей,в данном роде писем русский язык культивировался сознательно, однако дело былоне только в осознанном отношении к нему. Употребление указанного языка напрямуюсвязано с тем, что он традиционно обслуживал ареал непринужденного повседневногообщения. По тем же причинам русский язык характерен и в общении дворян-мужчин сженами (высшая степень интимности). В то же время остальные родственники (заредким исключением) являлись в дворянской коммуникации, как правило, носителямисоциальных функций, в связи с чем средством общения с ними выступалритуализованный французский язык.
Письма,авторами которых были женщины, по нашим наблюдениям, испытывали на себе гораздобольшее давление дворянского этикета, поскольку женское поведение вообще иречевое поведение в частности было жестко регламентировано (особенно посравнению с мужским). Очень немногие представительницы дворянского обществамогли позволить себе эпистолярное обращение к своим близким на русском языке,хотя имеющиеся в нашем распоряжении сведения позволяют говорить о том, чторусским разговорным языком дворянки владели весьма неплохо. Таким образом, приобщей тенденции употребления в ареале непринужденного повседневного общениярусского языка в женской корреспонденции его обеспечивает только сознательнаяязыковая установка адресанток, в остальных случаях, практически независимо откоммуникативных ситуаций, преобладающим в данных письмах был французский язык.
Интеркаляциикак одно из следствий билингвизма были присущи практически всем типамдворянских эпистолярных текстов (даже строго регламентированным официальным),однако наибольшее распространение получили в письмах, относящихся к ареалунепринужденного повседневного общения. Это доказывает обусловленность явленияинтеркалирования психологическими и социолингвистическими причинами, которыеярче всего проявляются именно в нерегламентированном, неофициальном общении.Подтверждают данное положение и интеркаляции, отмеченные нами в официальныхписьмах, в тех случаях, когда содержание текста позволяет судить, например, опсихологическом состоянии автора и, следовательно, о психологическойобусловленности допущенных интеркаляций, или о социолингвистических причинах,побудивших адресанта к недопустимому (по канонам оформления) интеркалированию.
Интеркаляциив других типах текстов (где правила оформления были гораздо менее жесткими)иногда заполняли номинативный вакуум (номенклатурные интеркаляции), однакогораздо чаще были свидетельством двуязычного мышления и бикультурализма авторовпосланий (в частности, цитаты, эпентезы и бинарные вставки).
В целомфункционирование русского и французского языков в среде аристократической элитыРоссии первой половины XIX века обусловлено рядом социолингвистических причин,среди которых наиболее важными представляются характер отношений междукоммуникантами (степень близости), пол корреспондентов, речевой этикет, целевыеустановки адресантов. Во многом именно эти факторы обусловили своеобразиекоммуникативного пространства дворян-билингвов первой половины XIX века, навсем протяжении которого в качестве языкового обеспечения присутствовал русскийязык, выполнявший порой диаметрально противоположные функции (от строгоофициального до интимного общения). Французский язык обеспечивал коммуникацию(параллельно с русским) на довольно протяженном промежуточном участке, начинаяс ареала высших коммуникативных функций, и захватывая совсем небольшую частьареала непринужденного повседневного общения (в составе «смешанных текстов»);при этом чем больше «коммуникативного комфорта» в отношениях корреспондентов,тем меньшее место занимает в анализируемых текстах французский язык (не считаяофициальных писем на русском языке).

Библиографическийсписок
Источники:
1. Баратынский Е.А. Стихотворения. Письма. Воспоминаниясовременников / Сост. С.Г.Бочарова; Вступ. ст.Л.В.Дерюгиной; Прим. Л.В.Дерюгиной и С.Г.Бочарова. — М., 1987.
2. Батюшков К.Н. Сочинений. В 2-х т. Т.2: Из записных книжек;Письма / Сост., подгот. текста, коммент. А.Зорина. — М., 1989.
3. Выдержки из старых бумаг Остафьевского архива. I Письмаразных лиц к князю П.А.Вяземскому. 1812 — 1847. — М., 1867.
4. Вяземский П.А. Письма к И.И.Дмитриеву князя П.А.Вяземского. — М., 1968.
5. Вяземский П.А. Письма кн. П.А.Вяземского к А.В.Воейковой.Сообщил граф Бревенр-де-ла-Парди. — СПб., 1913.
6. Вяземский П.А. Письмо к графине Эмилии КарловнеМусиной-Пушкиной: [Отт. из газ. «Северный край», 1898, №331], тип. Фальк, 1898.
7. Керн А.П. Воспоминания. Дневники. Переписка / Под общ.ред.Григоренко В.Г. и др. Вступ. ст. И примеч.А.М.Гордина. — М., 1974.
8. Остафьевский архив князей Вяземских. Переписка кн.П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1812 — 1819. — Издание графа С.Д.Шереметева.Под ред. и с примечаниями В.И.Саитова. — СПб, 1899.
9. Письма А.В.Якушкиной и Н.Н.Шереметевой к И.Д.Якушкину //Памятники культуры. Новые открытия. — М., 1995.
10.ПисьмаАлександра Чичерина // Дневник Александра Чичерина. 1812 -1813. — М., 1965.
11.ПисьмаА.Н. и Е.Н. Гончаровых // Ободовская И.М., Дементьев М.А.
ВокругПушкина. Неизвестные письма Н.Н.Пушкиной и ее сестер Е.Н. и А.Н.Гончаровых. — М., 1975. 12.Письма кн. П.А.Вяземского / Сост. А.И.Кирпичникова. — СПб, 1897.13.Пушкин А.С. Сочинения. АН СССР, 1937. — ^XIIL 14.ПушкинА.С. Сочинения. АН СССР, 1937. — ^XIV. 15.ПушкинА.С. Сочинения. АН СССР, 1937. — ^XV. 16.ПушкинА.С. Сочинения. АН СССР, 1937. — ^XVI.
17.Смирнова-РоссетА.О. Воспоминания. Письма / Сост., вступ. ст. и прим.Ю.Н.Лубченкова. — М., 1990.
Литература:
1.  А.С.Пушкин ввоспоминаниях современников. В 2-х томах. ТІ — М., 1985.
2.  А.С.Пушкин ввоспоминаниях современников. В 2-х томах. Т.П- М., 1985.
3.  А.С.Шишков орусском языке// Русская речь, 2004, №2.
4.  Аврорин В. А.Двуязычие и школа // Проблемы двуязычия и многоязычия. — М., 1972.
5.  Аврорин В.А.О предмете социальной лингвистики // Вопросы языкознания. 1975. №4.
6.  Акишина А.А.,Формановская Н.И. Этикет русского письма. — М., 1981.
7.  Актуальныевопросы теории и практики русского языка: Межвузовский сборник статей. Вып.Ш. — Армавир, 2003.
8.  Анненков П.В.Материаля для биографии Пушкина // Пушкин и его время. 1799 — 1837. — М., 1997.
9.  Антропоцентрическаяпарадигма в филологии: Материалы Международной научной конференции. Ч.2.Лингвистика / Ред.-сост. Л.П.Егорова. -Ставрополь, 2003.
10.АхмановаО.С. О психолингвистике. — М., 1957.
11.АхмановаО.С. Словарь лингвистических терминов. — М., 1969.
12.БазиевА.Т., Исаева М.И. Язык и нация. — М, 1973.
13.БакушеваЕ.М. Социолингвистический анализ речевого поведения мужчины и женщины: (наматериале французского языка): Диссертация на соискание учёной степеникандидата филологических наук. — М., 1995.
14.БалакайА.Г. Пустое «вы» и сердечное «ты» // Русская речь. 2004, №4.
15.Балли Ш.Общая лингвистика и вопросы французского языка. — М., 1955.
16.Балли Ш.Французская стилистика. — М., 2001.
17.БаратынскийЕ.А. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников / Сост. С.Г.Бочарова; Вступ.ст. Л.В.Дерюгиной; Прим. Л.В.Дерюгинов и
С.Г.Бочарова.- М., 1987.
18.БеликовВ.И. Социолингвистика. — М., 2001.
19.Беликов,Крысин. Социолингвистика. — М., 2001.
20.Белл Р.Т.Социолингвистика / Под ред. А.Д.Швейцера. — М., 1980.
21.БеловаА.В. Женская эпистолярная культура и дворянская повседневность в России. — СПб., 2001.
22. БертагаевТ.А. Билингвизм и его разновидности в системе употребления // Проблемыдвуязычия и многоязычия. — М., 1972.
23.Билингвизми диглоссия: Конф. молодых учёных: Тез. докладов / Отв. ред. Т.А.Михайлова. — М., 1989.
24. БлакарР.М. Язык как инструмент социальной власти (теоретико-эмпирические исследованияязыка и его использования в социальном контексте). // Язык и моделированиесоциального взаимодействия: Переводы / Сост. В.М.Сергеева и П.Б.Паршина; Общ.ред. В.В.Петрова. — М.: Прогресс, 1987.
25.БлумфильдЛ. Язык. — М., 1968.
26. БлягозЗ.У. Контактирование русского и родного языков в условиях двуязычия: Учебн.пособие. — Ростов-на-Дону, 1976. 27.Бондалетов В.Д. Социальная лингвистика. — М., 1987. 28.Будагов Р.А. Филология и культура. — М., 1980. 29.Будагов Р.А.Человек и его язык. — М., 1976.
30.БулаховскийЛ. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. — М., 1954.
31.ВайнрайхУ. Одноязычие и многоязычие. // Новое в лингвистике. Вып. 6: Языковые контакты.— М., 1972. 32.Введение в гендерные исследования. Ч1: Учеб. Пособие / Подред.И.А.Жеребкиной. — Харьков; СПб., 2001. 33.Верещагин Е.М. Психологическая и методическаяхарактеристика двуязычия (билингвизма). — М., 1969. 34.Вестник Европы. 1874,Кн. 8 (Август).
35.ВиноградовВ.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII — XIX веков.- М., 1938. 36.Виноградов В.В. Проблемы русской стилистики. — М., 1981.
37.ВиноградовВ.В. Язык Пушкина. — М., 2000.
38.ВипперР.Ю. и др. История Нового времени/Р.Ю.Виппер, И.П.Реверсов, А.С.Трачевский. — М., 1995. 39.Вишневская Г.М. Билингвизм и межкультурная коммуникация // ВестникИвановского государственного университета, серия «Филология» — Иваново, 2001. — вып. 1, 2001. 40. Влияние социальных факторов на функционирование и развитиеязыка / [Дешериев Ю.Д., Панов М.В., Туманян Э.Г. и др.]; Отв. ред.Ю.Д.Дешериев, Л.П.Крысин. — М., 1988. 41.Вольперт Л.И Пушкин в роли Пушкина.Творческая игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль. — М.,1998. 42.Вольперт Л.И. Пушкин и психологическая традиция во французской литературе.- Таллин, 1980. 43.Выготский Л.С. К вопросу о многоязычии в детском возрасте //Умственное развитие детей в процессе обучения. — М., 1935. 44. Гамалей Т.В. Моделиречевого поведения в полиязыковом коммуникативном пространстве // Русский языкна Северном Кавказе: Материалы международной научно-практической конференции. — Пятигорск: Изд-во Пятигорского государственного лингвистического
университета,2002.
45.ГарбовскийН.К. А.С.Пушкин и французский язык // Теория и практика
перевода. — М., 2002. 46.Гвазава В.И. Нравственный смысл процесса общения //Актуальныевопросы
теории ипрактики русского языка: Межвузовский сборник статей. Вып.Ш.
— Армавир,2003.
47. ГиндинС.И. Биография в структуре писем и эпистолярного поведения //
Язык иличность / Отв. ред. Д. Н. Шмелёв. — М., 1989. 48.Глинка Ф. Письма русскогоофицера. М., 1985.
49.Голубева — Монаткина Н.И. Языковая культура русской эмиграции во
Франции иКанаде. СПб., 1999. 50.Горелов И.Н. Избранные труды по психолингвистике. — М.,2003.
51.ГрибоедовскаяМосква в письмах М. А. Волковой к В. И. Ланской/ Пер. с
фр. ипредисловие М. Свистуновой// Вестник Европы. 1874. Кн. 8 (Август). 52.ДарбееваА. А. Двуязычие в изолированных языках и диалектах // Проблемы
двуязычия имногоязычия. — М., 1972. 53.Двуязычие и взаимовлияние языков: Межвузовскийсборник научных
трудов / Отв.ред М.М.Михайлов. — Чебоксары, 1990. 54. Деловой письмовник для составленияразного рода писем, конторский книг,
прошенийразного рода, деловых бумаг и актов. — Москва, Издание
А.Д.Сазонова,1904. 55.Дешериев Ю.Д. Предисловие // Проблемы двуязычия и многоязычия. — М.,
1972.
56.ДешериевЮ.Д., Протченко И.Ф. Основные аспекты исследования двуязычия и многоязычия //Проблемы двуязычия и многоязычия. — М.,
1972.
57. ДневникАлександра Чичерина. 1812 — 1813. — М., 1965. 58.Докуто Б.Б. Языковыедетерминанты социального статуса говорящего // Языковые единицы и категории вречи: Межвузовский сб. научных трудов.
-      Пятигорск,2001.
59.ДрувиетеИ. Гармоническое двуязычие: теория и реальность // Проблемы языковогоконтактирования в конкретных полиэтнических регионах СССР.
-      Махачкала,1991.
60.ДубовскийЮ.А., Грейдина Н.Л. К этнокультурным основам речевой коммуникации // Языковыеединицы и категории в речи: Межвузовский сб. научных трудов. — Пятигорск, 2001.
61.ЖлуктенкоЮ.А. Лингвистические аспекты двуязычия. — Киев, 1974.
62.ЖуравлёвВ.К… Внешние и внутренние факторы языковой эволюции. — М.,
1982.
63.ЗадорожныйБ.М. История языка и экстралингвистические факторы //
Вопросыязыкознания. — 1975 — №1. 64.Записки русских женщин XVIII — первойполовины XIX века / Сост.,автор
вступ.ст. и коммент. Г.Н.Моисеева. — М., 1990.
65.ЗапольскаяН.Н. Культурно-языковой статус личности и текста в Петровскую эпоху (опытпрогнозирующего анализа) // Славянская языковая и этноязыковая системы вконтакте с неславянским окружением / Отв. ред. Т.М.Николаева. — М., 2002.
66. ИвановаЕ. Гендерные исследования в психологии // Введение в гендерные исследования. Ч.І: Учеб. Пособие/ Под ред. И.А.Жеребкиной. — Харьков;
СПб., 2001.
67.Иванова Л.П. Язык культуры. Язык национальной культуры (попытка категоризации).//Языковые единицы и категории в речи: Межвузовский сб. научных трудов. — Пятигорск, 2001.
68.Историярусской культуры IX — XX вв.: Пособие для вузов / Под ред. Л.В.Кошман. — М.,2004.
69.Карамзин,Избранное, СПб, 1995.
70.Караулов Ю.Н.Русская языковая личность и задачи её изучения // Язык и личность / Отв. ред.Д.Н.Шмелёв. — М., 1989. 71.Караулов Ю.Н. Языковая личность // Русский язык.Энциклопедия. — М., 1998. — с.298 — 311.
72.Карлинский А.Е. Основы теориивзаимодействия языков. — Алма-Аты, 1990. 73.Керн А.П. Из «Воспоминаний о Пушкине,Дельвиге и Глинке» // Баратынский Е. А. Стихотворения. Письма. Воспоминаниясовременников. — М., 1987. — 480с.
74.Клитин В. Реформыимператора Александра I и Ф.Ф.Вигель как представитель современного русскогообщества. — Новочеркасск, 1912. 75.Ключевский В.О. Сочинения. Т.У. — М., 1958.
76. Кон И. С. Психология половыхразличий // Вопросы психологии. 1981, №2. 77.Кондрашева М.И., Недобоева А.Е.,Попова Т.А. Художественная культура России XVIII — XIX вв. — Екатеринбург,1994. 78.Кондратов П.Е. Компьютерный дискурс: социолингвистический аспект. — Дисс.на соиск. уч. степ. к.ф.н. — Краснодар, 2004. 79.Костомаров В.Г. Языковой вкусэпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. — СПб., 1999. — (Язык ивремя. Вып.Г).
80.Кохтев Н.Н. Эпистолярный стиль //Русский язык: Энциклопедия / Под ред. Ю.Н.Караулова. — М., 2003. 81.Крюков Д.В.Социолингвистические характеристики писем английской аристократии Викторианскойэпохи. — Дисс.к.ф.н., — Волгоград, 2001. 82.Лабутина Т.Л. Была ли Екатерина II англофилом?(К вопросу о «вестернизации» политической элиты России) // Вопросы истории,2003, №9.
83.Левкович Я.Л. Автобиографическаяпроза и письма Пушкина. — Л., 1988. 84.Леденёв Ю.И. Антропоцентрические и социоцентрическиеаспекты языка и речи.// Антропоцентрическая парадигма в филологии: Материалы
Международнойнаучной конференции. Ч.2. Лингвистика / Ред.-сост.
Л. П.Егорова. — Ставрополь, 2003. 85.Лексикон языка и коммуникативная деятельностьчеловека: Сб. научных
трудов. Вып.360. — М., 1990. 86. Леонтьев А. А. Национально-культурная специфика речевогоповедения. -
М., 1977.
87.Леонтьев А.А. Психология общения.- М., 1997.
88.ЛённеквистБ. Семиотические функции французского языка в романе «Анна Каренина» //Лотмановскийсборник. Тартуский университет. — М., 2004.
89.      Лингвистическийэнциклопедический словарь / Под ред. В.Н.Ярцевой. — М., 2002.
90.      Литературныйэнциклопедический словарь. — М., 1986.
91.Лотман Ю.М. Беседы о русскойкультуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). —СПб., 1994. 92.Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера- история. — М., 1996.
93.Лохина Т. Культура письма в России// Частная рукопись в конце XVIII — начале XIX века. — СПб., 2003.
94.ЛуцеваО.А. Речевой этикет (категория вежливости) и его изменение на стыке двух эпох(конец XIX — первая четверть XX века). — Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. — Таганрог,
1999.
95.Любовныйбыт пушкинской эпохи. — М., 1999.
96.МайоровА.П. Взаимодействие языков в двуязычном коммуникативном пространстве:(социальные аспекты): Диссертация на соискание ученой степени докторафилологических наук. — Уфа, 1998.
97.МайоровА.П. Социальные аспекты взаимодействия языков в билингвистическомкоммуникативном пространстве. — Уфа, 1997.
98.МайоровА.П. Социальный билингвизм и языковое пространство. — Уфа, 1998.
99.МаркеловаГ.В. «… Язык чужой не обратится ли в родной?» (А.С.Пушкин о месте родного ииностранного языков в речи женщин) // Русская речь, 2004, №2, с.84 — 89.
100. Маслова В. А. Лингвокультурология: Учебное пособие. — М.,2001.
101. Мечковская Н.Б. Семиотика: Язык. Природа. Культура: Курслекций. — М., 2004.
102. Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика: Пособие для студентовгуманитарных вузов и учащихся лицеев. — М., 2000.
103. Мещерский Н.А. История русского литературного языка. — Л.,1981.
104. Михайлов М.М. Двуязычие в современном мире. — Чебоксары,1988.
105. Михайлов М.М. Двуязычие и взаимовлияние языков // Проблемыдвуязычия и многоязычия. — М., 1972.
106. Михайлов М.М. Двуязычие: проблемы, поиски. — Чебоксары, 1989.
107. Мусин И.Х. Социолингвистические аспекты речевого поведения вусловиях двуязычия. — Автореферат диссертации на соискание ученой степеникандидата филологических наук. — М., 1990.
108. Национальное и интернациональное в литературе, фольклоре,языке. -Кишинёв, 1971.
109. Национально-культурная специфика речевого поведения: Сб.научных трудов. — М., 1977.
110. Небольсин С.А. Пушкин и европейская традиция. — М., 1999.
111. Нещименко Г.П. Языковая ситуация в славянских странах: Опытописания. Анализ концепций. — М., 2003.
112. Никитина С.Е. Устная народная культура и языковое сознание. — М., 1993.
113.    Новое влингвистике: Сб. статей. Вып. VI. Языковые контакты. — М., 1972.
114.    Новое влингвистике: Сб. статей. Вып^П. Социолингвистика. — М., 1975.
115. Нормы человеческого общения: Тез. докл. Межвуз. научнойконференции. — Горький, 1990.
116. Очерки русской культуры XIX века:Общественно-культурная среда. — М., 1998.
117. Павлищев Л.Н. Воспоминания об А.С.Пушкине // Пушкин и еговремя. 1799 — 1837. — М., 1997.
118. Панченко А.М. Русская культура в канун петровскихпреобразований. — Л., 1984.
119. Панченко А.М. О русской истории и культуре. — СПб., 2000.
120. Паперно И. О двуязычной переписке пушкинской эпохи // http: www.ruthenia.ru.
121. Перпер М. И. Примечания //Дневник А. Чичерина.
122. Письма женщин к Пушкину / Под ред. и вступ. ст. Л.Гроссмана. — М.,
1997.
123. Полный письмовник для влюблённых. Сост. Н.И.К — ский, М,1916.
124. Пушкарёва Н.Л. Частная жизнь русской женщины: Невеста, жена,любовница (X — начало XIX века). — М.: Ладомир, 1997.
125. Пушкин и его время. 1799 — 1837. — М., 1997.
126. Пушкин и русская культура. — М., 1998.
127. Рейцак А.К. Двуязычие как социолингвистическая проблема (Квопросу о методологии и методике изучения билингвизма) // Проблемы двуязычия имногоязычия. — М., 1972.
128. Речевой этикет // Русский язык. Энциклопедия / Гл. ред. Ю.Н.Караулов.- М., 1997. — с. 415 — 417.
129. Розенцвейг В.Ю. Основные вопросы теории языковых контактов.//Новое в лингвистике. Вып.6: Языковые контакты. — М., 1972.
130. Романова Т.В. Субъективная модальность — индивидуально-авторский стиль — особенности языковой личности (на материалеписем А.С.Пушкина) // Русский язык от Пушкина до наших дней. — МатериалыМеждунар. Конференции. — Псков, 2000.
131. Российские женщины и европейская культура: материалы V конференции,посвящённой теории и истории женского движения / Сост. и отв.ред. Г.А. Тишкин.СПб.: Санкт-Петербургское философское общество,
2001.
132. Русский язык. Энциклопедия. — М., 1998.
133. Русский язык в его функционировании:Коммуникативно-прагматический аспект. — М., 2003.
134. Русский язык на Северном Кавказе: Материалы международнойнаучно-практической конференции. — Пятигорск, 2002.
135. Садовая А. Просодические черты обращения в русской речисеверокавказских армянских билингвов (экспериментально-фонетическоеисследование). — Диссертация на соискание учёной степени кандидатафилологических наук. — Пятигорск, 2003.
136. Седов К.Ф. Речевое поведение и типы языковой личности //Культурно-речевая ситуация в современной России / Под. Ред. Н. А. Купиной. — Екатеринбург, 2000.
137. Семенко И. Письма Пушкина // РВБ: А.С.Пушкин. Собраниесочинений в 10 томах. Версия 2.2 от 30 января 2002.
138. Сергеев М.Д. Подвиг любви бескорыстной. — М., 1975.
139. Сигуан М., Макки У. Образование и двуязычие. — М., 1990.
140. Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте снеславянским окружением / Отв. ред. Т.М.Николаева. — М., 2002.
141. Соболевский А.И. История русского литературного языка. — Л.,1980.
142. Соколова И.В. Влияние раннего билингвизма на развитиеинтеллекта ребенка // Мир русского слова, 2004, №4. — С.30 — 35.
143. Соколянский А.А. Введение в славянскую филологию: Учеб.пособие.
— М., 2004.
144. Стернин И. А. Введение в речевое воздействие. — Воронеж,2001.
145. Стилистический энциклопедический словарь русского языка / Подред. М.Н.Кожиной. — М., 2003.
146. Тетради переводчика. Вып. 16. — М., 1979.
147. Тодд Уильям Миллз III. Дружескоеписьмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху / Пер. с англ. И.Ю.Куберского.- СПб., 1994.
148. Томашевский Б.В. Пушкин и Франция, Л., 1960.
149. Томашевский Б.В. Пушкин: Работы разных лет. — М., 1990.
150. Тяпкова И.В. Тайны дуальных цитат: об особенностях рецепциирусской классической литературы в иноязычной аудитории // Мир русского слова,2004, №4. — С.35 — 38.
151. Умственное развитие детей в процессе обучения. — М., 1935.
152. Успенский Б.А. Из истории русского литературного языка XVIII -начала XIX века. — М.,1985.
153. Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературногоязыка (XI — XIX вв.). — М.: Гнозис, 1994.
154. Фейнберг И.Л. Незавершенные работы Пушкина. — М., 1976.
155. Филин Ф.П. Современное общественное развитие и проблемадвуязычия // Проблемы двуязычия и многоязычия. — М., 1972.
156. Формановская Н.И. Речевой этикет и культура общения. — М.,1989..
157. Формановская Н.И. Употребление русского речевого этикета. — М.,
1982.
158.    ХабургаевГ.А. Становление русского языка. — М.: Высшая школа,
1980.
159.    ХаназаровК.Х. Критерии двуязычия и его причины // Проблемы
двуязычия имногоязычия. — М., 1972.
160. Холмогоров А.И. Конкретно-исторические исследования двуязычия// Проблемы двуязычия и многоязычия. — М., 1972.
161. Чапаева Л.Г. Культурологические аспекты истории русскоголитературного языка в 30 — 40-х гг. XIX века //Языковые единицы и категории в речи: Межвузовский сб. научных трудов. — Пятигорск, 2001.
162. Частная рукопись в конце XVIII — начале XIX века. — СПб., 2003.
163. Черная Т.К. Поэтика художественно-индивидуальных систем влитературном процессе первой половины XIX века(Пушкин, Лермонтов, Гоголь). — Диссертация на соискание ученой степени докторафилологических наук. — Ставрополь, 2005.
164. Швейцер А.Д. Современная социолингвистика. — М., 1976.
165. Шеина С.Е. Двуязычность как стилистический прием // Миррусского слова, 2004, №4. — С.26 — 30.
166. Щерба Л.В. Избранные работы по языкознанию и фонетике / Отв.ред. М.И.Матусевич. — Т.1. — Л., 1958.
167. Эмирзиади Л.В. Эпистолярное наследие декабристов (размышленияпереводчика) // Мир русского слова, 2004, №4. — С.18 — 26.
168. Энциклопедический словарь. Репринтное воспроизведение изданияФ.А.Брокгауз — И.А.Эфрон. 1890. Т.48. Полярные сияния — Прая.М., 1992 (ст. «Почта»).
169. Юнгрен А. Поэзия Тютчева на фоне салонной речи // http:www.ruthenia.ru.
170. Юсселер М. Социолингвистика / Под ред. Ю.А.Жлуктенко. — Киев,
1987.
171. Язык и личность / Отв. ред. Д.Н.Шмелёв. — М., 1989.
172. Язык и моделирование социального взаимодействия: Переводы /Сост. В.М.Сергеева и П.Б.Паршина; Общ. ред. В.В.Петрова. — М., 1987.
173. Язык и культура: Сборник обзоров. — М., 1999.
174. Языковые единицы и категории в речи: Межвузовский сборникнаучных трудов. — Пятигорск, 2001.
175. Языковые процессы: (По материалам социолингвистическогообследования). — Фрунзе, 1987.
176. Яковкина Н.И. История русской культуры XIX в. — СПб.,2000.
177. Baggioni Daniel. Langues et nations en Europe.- Paris,1997.
178. Du bilinguisme / Bennani, Boukous, Bounfour, Cheg,Formentelli, Hassoun, Khatibi, Kilito, Meddeb, Todorov. — Paris, 1985.
179. Jacob Andre. Temps et langage. — Paris, 1967.
180. Haumant Emile. La culture francaise en Russie. — Paris, 1910.
181. Le bilinguisme. Aspects linguistique, psychologique,sociologique et philosophique. — Freiburg, 1978.
182. Seguin J.P. La langue francaise au XVIII siecle. — Paris, 1972.