«Вечно-женственное в русской душе...»
В.В.Колесов
Сегодня России присваиваются различные феминные свойства. Говорят, что русская неопределенность формы противопоставлена иноземной ограненной твердости. Русские пространства обширны, а Время — мужской символ — еще и не начиналось. Устойчивой святости по вертикали (иерархия уровней) русские предпочитают женское развертывание вширь, «тяготение вдаль», а в мышлении «мужской» голове — «женское» сердце. Не маскулинность огня, но женственность воды описываются как символическая стихия русского духа. Неоформленная пассивность в пластичности своих проявлений тоже женская черта, которая определяет многие особенности русского характера: созерцательность, долготерпение, всепонимание и просто ожидание принца, который придет избавителем. Загадочность русской души объясняется той же женской глубиной, которая находится в постоянном движении, развитии и рождении нового. Так это или не так, и следует определить в пределах нашей темы на фоне других народных ментально стей.
И.А.Бодуэн де Куртене в 1929 г. напечатал работу, в которой установил особую роль родо-половых признаков в индоевропейских (и семитских) языках, которые до сих оказывают влияние на мировоззренческие структуры сознания. Он выделил три типа языков, в которых сохраняется категория грамматического рода, и указал на ментальные различия между ними.
Языки с различением трех грамматических родов «сексуализируют человеческую мысль», вводя в нее физиологический подтекст как лейтмотив мышления; весь мир до последней былиночки предстает разделенным на родо-половые противоположности с дополнительным выделением беззащитно детского (или собирательно общего) в средний род (дитя — оно, и поле — оно же). Таковы древние языки (санскрит, греческий, латинский), а также немецкий и славянские.
В языках с двумя родами находим биологическое противопоставление живого — неживому, того, что может двигаться и изменяться, тому, что инертно, что «омертвело» (genus vivum — поп vivum), В романских языках, а также в литовском и латышском противопоставлены мужской и женский роды.
В третьей группе языков основная идея социологического характера. Скандинавские и английский языки выделяют личные мужской и женский роды, общий род и средний между ними (род веществ). В центре внимания здесь лицо, личность, род зрело-мужской (или мужественно-индивидуальный) и род общий. В такой языковой атмосфере женщина борется за свои права, феминистски добиваясь политкорректности, о которой и не помышляют представительницы других ментально стей. Эти же не желают относиться к «общему» роду, настаивая на личной индивидуальности.
Историческая последовательность в развитии категории именно такова: физиологическое > психологическое > социологическое. Литовский и латышский на полупути от первых ко вторым, польский — от вторых к третьим.
Во всех языках женские формы вторичны, производны от мужских: сосед -соседка, учитель — учительница, и оправдание тому известно: Ева от ребра
Адамова. На самом деле это спорно, коренные слова показывают исходно четкое противопоставление равноправия: муж (мужик, мужчина) — зрелый и мудрый, жена (женка, женщина) — рождающая (genus, гены). Но и тут в подсознании сохраняется исходная мотивированность терминов. Воспроизводимость слов показывает, что муж > мужик (социально маленький муж) > мужичина (индивид при суффиксе единичности) > мужчина, а жена > женьскъ (принадлежность, а не самостоятельность) > женьчина (как индивидуум) > женщина. Полное совпадение с суждениями Владимира Соловьева, который говорил, что мужчина — идея и свет, субъект жизни, в размышлении рождает в мир (генерирует в генах), а женщина само бытие, т.е. объект жизни. Соотношение «вещи» и идеи в реалистском понимании. Родина — «Родина-мать», но и все, что связано с проявлением жизни, тоже женского рода. Жизнь и смерть, власть и судьба; во многих языках слово война тоже женского рода. Первая группа языков сохраняет больше равноценных оппозиций, в которых женское равноправно с мужским, не повторяясь в общем словесном корне. Исключений немного, и все они сакрального характера, связаны с определенной ментальностью. Так, русские дух и душа общего корня и различаются только родом, не так, как в английских soul и spirit, немецких Geist и Seele, и т.д. На таких «этимологических мифах» и строятся обычно рассуждения философов, которые говорят о высокой духовности и женственной русской душевности.
В русском языке слова женского рода преимущественно собирательно-отвлеченного значения и чаще развивают переносные значения. Слова мужского рода конкретны и определенны. Различные степени отвлеченности особенно заметны при заимствовании слов. Полученные из разных европейских языков слова зал, зало, зала в конце концов остались в конкретно-частной форме зал (рельса, рельс > рельс и т.д.)- Наоборот, научные термины обычно женского рода (анемия, дизентерия, логика, филология, история и т.д.).
В русском языке противоположность мужского женскому пронизывает всё, то ли в согласовании по роду (мой крупный нос — моя большая рука), то ли в рассказе о прошлых событиях (я пришел — и я пришла!). Такое различие кажется важным. В некоторых славянских языках и личные местоимения различаются: jaz скажет о себе мужчина, ja — женщина. Мифологические представления всех народов основаны на родовой примете слов. Сюжеты сказок и былин часто основаны на противоположности родовых признаков.
В связи с родо-половыми характеристиками слов Бодуэн де Куртене обсуждал вопрос об эротике, порнографии и любви (о последней меньше всего). Первая группа языков в центре внимания держит связь идеи-мысли о роде с выражением её в слове; вторая группа языков обращена на тело-вещь, а для третьей вопрос о роли «пола» решен окончательно. Отсюда, между прочим, разное отношение к любви. В первом случае любовь предстает как многогранный символ различного отношения к людям (у русских слово любовь имеет четыре одинаково важных смысла), во втором — как образ жизни, воспроизведение рода как связь полов, а в третьем — как определенное понятие о несущественной стороне жизни, оцененное прагматически (однозначно sex). По мнению Бодуэна, «порнографический цинизм» вырастает из ментальности второй группы языков, а нездоровое любопытство школьника к проблемам пола присуще третьей. У представителей первого типа ментальности часто развивается и ценится
платонически-романтическое чувство любви. В основе предпочтений лежат различные «философски» ментальные позиции: реализм в первой группе, концептуализм во второй, номинализм в третьей. Философские установки каждой живой ветви индоевропейцев коренятся в архетипическом отношении к отцу-матери, проявляясь в родо-видовых оппозициях, которые составляют глубинный подтекст ментально сти.
Особенно различаются данным признаком западные и восточные европейцы, и причина тому одна: расхождение в конфессиях. Средневековые влияния оказались сильны. Вслед за Аристотелем (и Фомой Аквинским) католики полагали, что мужская природа более завершенна, все мужские качества совершеннее женских. К тому же женщины менее духовны, менее простодушны, но более мнительны, злонамеренны и несдержанны. Женщина легче подвергается слезам, ревности, ворчливости, больше склонна к брани и дракам, теряет присутствие духа, в ней меньше стыда, она обманывает чаще, к тому же она пассивна и во многом слабее мужчины. Даже этимология подтверждала это: vir 'муж1 от vis 'сила1, связано с virtus 'добродетель', тогда как женщина mulier от mollis 'мягкая, слабая', а следовательно (такова логика!), чувственно порочная. «Маскулинность» властной католической силы философски оправдана античным авторитетом и словесным концептом.
Наоборот, идеальной нормой восточных славян долгое время оставалась женская ипостась человека, связанная с языческими «рожаницами» и с родом, с Мать-сырой (живой, плодородной) землей и, в конечном счете, с Богородицей (на Западе культ Девы развивается только после XI в.). Идеальные типы народного сознания здесь всегда женские. Елена Пре-красная выражает высшие степени красоты, Василиса Пре-мудрая — мудрости. Красота и мудрость, выходящие за пределы видимого, чувство и разум, взятые вне волевого усилия. Живые как жизнь. Елена буквально значит 'светлая', а Василиса — 'царственная'. Значимые признаки этих ликов возвышенны сами по себе. Вера, Надежда, Любовь и мать их София также наводят на размышления; славянофилы говорили о восстановлении язычества в связи с распространением культа Богородицы, который соотносили с древним культом Матери-Земли.
Разнонаправленность идеалов обусловила противоположность в ментальное™ западных и восточных индоевропейцев. Люди Запада не находили в русских тех черт, которые ценили сами — и потому раз навсегда осудили их за «мягкую женственность». Субъективность отношения понятна, само отношение -нет.
Женщина говорит не так, как мужчина. В ее речи отличается мелодика, построение фразы, выбор слов. Уменьшительно-ласкательных слов у неё больше (не рука и книга, а ручка, книжка), грубых слов меньше. Женщина нацелена на диалог и не терпит монологов (реплики, вопросы, уточнения), её речь эмоциональна, экспрессивные формы множатся с помощью прилагательных и наречий. Женщины более политичны в разговоре, чаще используют непрямые выражения и переносные значения слов. В их речи много частиц, которые, как ни странно, не засоряют речь: ведь, неужели, разве. Женщине важна конкретная ситуация речи, и в диалоге даже личные местоимения я и ты (или ты — вы) она использует иначе, чем мужчина. Психосоматические особенности женщины присутствуют объективно.
Однако в какой мере «вечно-женственное» в его чертах присуще русской ментальности вообще? Тут много сложностей, потому что «мужское-женское» и «русское-нерусское» пересекаются лишь частично. Русские философы и поэты не раз обращались к этой теме; у нас есть возможность обратиться к интуициям Вл.Соловьева, Ивана Ильина, Петра Астафьева, Василия Розанова и других, писавших о «вечно-женственном в русской душе». Вот сводка их мнений.
1. Женщина — Природа, мужчина — Культура. Женское ближе к природе, тема женского в христианстве связана с темами творения и эсхатологии — с жизнью и смертью (начало и конец), «смысл любви» (Соловьев) и «смысл творчества» (Бердяев). Женщине ближе ритмы природы, она легче приспосабливается к среде, ей свойственна живучесть. Все механизмы изобрели мужчины — женщина предпочитает тепло организма. Категория женственность есть «переход из области телесной жизни в духовную» (Астафьев), но что выигрывается в скорости операций, то теряется в силе их. Но отсюда и особенности женского характера: впечатлительность и раздражительность, изменчивость «общего настроения», робость, не склонность к излишествам, и даже «слабая женщина выносливее сильного мужчины». Все, что перечислено, присуще русскому характеру; еще недавно это осознавалось всеми на типе русского крестьянина, жившего в природной среде столетиями.
2. Стремление к солидарности присуще женщинам, мужчина индивидуалист. Коллективно-родовое начало за женщиной, мужчина ценит личность. Изменение в обществе — дело мужчины, сохранение Достигнутого в семье — дело женщины. Активность в силе отталкивания — это мужчина, пассивная сила притяжения («заманивания») -женщина. Наши мыслители полагали, что именно женское начало в истории нейтрализовало степени тирании (начиная с дома и семьи) и усиливало уровни нравственности. Но именно нравственность, а не право — основная установка русской ментальное™, тысячу лет исповедующей мысль, что благодать выше закона. Женщина нуждается в обществе, даже в развлечениях, и только в них она сама себя реализует. Установка на общину как основную форму социальной организации -ментальный признак русского сознания: общество морально выше государства.
Отсюда черты женского характера: направленное любопытство, стремление преувеличивать самые мелкие события ежедневной жизни, склонность к сплетне, аффектация, частые капризы, даже особая бережливость («скупее мужчины»),- но всё это моментально исчезает, говорит Астафьев, если «женщина глубоко чувствует». Чувство способно преобразовать в сознании отрицательные стороны бытия.
Накопление информации у женщины идет быстро — и реакция на неё следует немедленно, скорее, чем сведения обобщены и обдуманы. Эта «безоглядность» поведения под влиянием чувств — тоже черта народного характера.
3. В мужском характера резко выражено индивидуально-видовое, а в женском «преобладает неопределенное родовое». Это вид, данный как род, часть и вместе с тем целое — а это тоже черта русской ментальности: один из видов одновременно предстает как род. Конкретность «мужских проявлений» законченно оформлена, здесь главенствует принцип границы и предела; женское в своей отвлеченности есть матерь-материя, беспредельная бездна в потенции
действий. Иван Ильин замечал, что вечно-женственное в принципе склонно к беспредельному; это существо открытое, принимающее, «всевидящее». Оно — не форма жизни, а смысл её и сущность, состояние предпочитает пустой деятельности. Центростремительность её характера обращает к середине, к центру — к сердцу («чувствительное сердце — её центральный орган»).
Мужское — порядок, женское — не обретший формы хаос; основная идея женщины во всем и всегда «наводить порядок» — она не видит внутренней связи вещей, уже создавших порядок.
Женщине присуща мягкость, пластичность, стремление подражать, мужчина жесток и жёсток, он инициативен — женщина поддается влиянию и внушению. Все «женские» черты известны народной ментальности. Доброта и отзывчивость, любовь-жалость, известная неоформленность (незавершенность) дел и даже мечтаний.
4. У женщины более быстрый психический ритм, она разнообразно и тонко чувствует, поэтому «её настроение более жизнерадостно и ясно». Она больше живет внутренней жизнью души и чувства, более инстинктивна, не всегда осознанно действует, меньше себя контролирует, впечатления у нее преобладают над вниманием. В целом она хитрее и ловчей мужчины, практичнее и внимательнее к тем, с кем имеет дело; мужчина потребляет свой «безличный общелогический разум», не интересуясь настроением собеседника. Мужчина доказывает — женщина убеждает. Мужчина подчиняет — женщина привлекает; она использует интерес собеседника — мужчина просто добивается собственной цели. Словом, мужчина воплощает физическое действие, женщина — психологическое переживание.
5. «Женская мысль столь же бездоказательна и непоследовательна, как сама жизнь. В этом её слабость, и в этом же и её сила» (Астафьев с.295). Даже в науке важно совмещение системно отвлеченного мужского ума с живым и конкретным женским. Женщина полагает, что существуют больные люди, но нет осязаемой вещи болезнь, это абстракция ума, а таким она не доверяет. В своем мышлении женщина идет от вещи к идее, мужчина — от идеи к вещи; женщина номиналистична, мужчина всегда реалист. Логический процесс у женщины быстр — она обходится без большой посылки (которая находится в подсознании и сразу же соотносится с конкретной ситуацией) — это воспринимается как работа немотивированной интуиции, как женский дар предвидения. Мужчина непременно хочет знать, женщина довольствуется верой, поэтому ей подозрительны всякие доказательства: ведь ее интересует не истинность, а подлинность. Русская ментальность также ценит подлинную правду, а не доказанность истины.
Воля и познание мужчины направлены к общему, у женщины — к целому. Русская мысль также исходит из целого (целое — живое; всякая проблема осознается в целом), а не из аналитических частей. Все представления эмоционально и этически окрашены — и это тоже совпадает с особенностями русской ментальности, как они выражены в языке. Женщина мыслит «словами или образами», а не понятиями, что также соответствует духу русской ментальности, которая основана на работе с символическим образом в составе словесного знака, а не с понятием. Современные психофизические исследования подтверждают, что женский мозг использует больший процент коры больших полушарий, чем мужской («скупость» экономии), быстро реагирует на эмоции, ибо правое полушарие здесь развито больше левого (впрочем, капризы и раздражение связаны как раз с активностью правого полушария). У женщин острее память, они живут результатами прошедших изменений, не стремясь создавать новые (это их «здравый смысл»). Но традиционно русская ментальность также была нацелена на память прошлого, лишь со временем сменившись ориентацией на цель будущего, следовательно — на воображение. Женский мозг стареет медленней, он сохраняет способность к воспроизведению опыта. И еще особенность: ассоциации идей у женщины совершаются в пространстве (ум охватывает предметы одновременно), а не во временной последовательности; метонимичность русского мышления также известный факт, как и скептическое отношение к идее причинности. Игнорирование «закона непротиворечия» — еще одна «женская» черта: она приемлет и одновременно отрицает всякий предикат (а не-а: «женская непоследовательность», «женская логика»). Это проявления «апофатического» типа мышления, издавна присущего русскому реалисту; утверждение в отрицании: неплохо — значит хорошо, не знаю -значит уже решил, а что такое неброская красота? Тоже красота, но особого рода.
6. Женщины говорят (и осваивают языки) лучше, потому что полушария их мозга не «враждуют» друг с другом, как у мужчин; отсюда ревнивое убеждение мужчин в том, что «женщины и дети думают только, когда говорят» (Иван Сеченов). Мужчина стремится в словах рассказать о своих заботах, горестях и радостях, а женщина способна понимать с полуслова, потому что слова выражают общие понятия, лишенные тонких оттенков переживания; переживаемое «ею боится грубой формулы слова» (Астафьев). Русская сдержанность и немногословность в выражении чувств — того же склада. Историки русской культуры показали на многих примерах, что с древнейших времен женщины выделялись особым интересом к слову, к речи, «изобилие их речевой деятельности» как-то соотносится с их догадливостью. В отличие от мужчин, в загадках и образных сравнениях они оперируют не предметами вещного мира, а языком, в тонкой словесной игре создавая образ вещи. Философы Серебряного века утверждали, что женщина — природный символист. «Языковые тонкости» русской женщины, особенно молодой, давали ей возможность «создавать прекрасную лирику русских песен, осветлявших тот быт, в котором они пребывали. Именно они учили языку в семье, раскрывали тайну проникновения в словесный образ, который веками сохраняет природный смысл слова.
7. Женская воля и слабее и сильней мужской. Воля сильнее там, где ощущения непосредственны, не сложны, где дело легко и быстро при наличии средств — «в области непосредственной практической жизни». Нужно собраться и выполнить сложное дело, быстро совершить трудное, тут нужны находчивость, быстрота реакции, чтобы без раздумий достигнуть успеха, который всем очевиден. Женское постоянство в желаниях — не упрямство, а твердость, модальные предикаты у женщины разнообразнее, и часто ее желания заменяют мужскую волю.
8. Мужчина сторонник права, женщина — справедливости.
Значимость обычаев и нравов для женщины абсолютна; она и хранитель и новатор в области нравов. Старая формула: «мужчина хочет свободы — женщина
ищет опоры» — справедлива. Женщине важно одобрение близких — мужчина печется о славе в веках. Тут также много общего с русской ментальностью — она
несомненно «женственна».
9. Философы Серебряного века сравнивали мужское «аполлоновское» начало с огнем и солнечным небом, женское «дионисийское» — с ночью, луной и землей. Мужчина для них — это норма, женщина — отклонение. Человек и только потом мужчина — женщина и только потом человек (украинское слово человек -мужчина). Однако именно женственное и для них остается внутренним нервом жизни, а «женщина несомненно более аристократка, чем рабочая сила жизни -мужчина» (Астафьев).
10. У каждого свои достоинства. «С женщиной проще: она надежнее», -говорил Ильин.- «С мужчиной сложнее: он реже предсказуем». И тут уж каждому по себе судить, чего больше в русской ментальности, надежности в деле или предсказуемости в мысли.
«Женская сторона материально-пассивная, мужская — активно-хаотическая», заметил Вл.Соловьев; он полагал, что человек и его женское alter ego восполняют друг друга в реальном и в идеальном смысле, «достигая совершенства только через взаимодействие». Типичное рассуждение «реалиста», который считает, что идеальное -в цельности и гармонии между материей и формой: «абсолютная человечность» как «образ всеединства». К такой гармонии и стремится русская ментальность, в женственной своей сути порождая новое.
Вся русская история в её трагедиях крепится на описанных здесь особенностях «женственного», за столетия отложившихся в русской ментальности — в том ее виде, который дан нам в языке и в слове, созданных русскими женщинами.