--PAGE_BREAK--1.3. Причины употребления сниженной лексики в языке молодежи
Total krass, wenn man von endgeilen Ötzis abstammt, die prompt zackig mit den Monnis rüberwendeln, weil sie direkt in der Kieskneipe abscheffeln.
H. Ehmann
Если рассматривать условно-профессиональные языки, то можно выделить следующий ряд причин их употребления членами коммуникативных групп: во-первых, люди хотят общаться друг с другом в присутствии чужих, оставаясь непонятыми, во-вторых, наличествует желание скрыть секреты своего ремесла и торговли, в-третьих, они испытывают необходимость в изоляции от враждебно настроенных сил (криминальные жаргоны). Еще одной немаловажной причиной можно назвать стремление к речевой выразительности. Сленг, являясь в большей мере социалектом нежели профессиональным языком, выполняет дифференцирующую (защитную, разграничивающую) функцию лишь в том случае, когда общающиеся используют именно жаргонную лексику, для которой данная функция является основополагающей. Относительно непонимания между поколениями интересно мнение Г. Эманна, приводящего следующий пример: «Часто случается такое, что взрослые (родители, учителя или социальные педагоги) стараются примазаться к языку подростков, ошибочно полагая, что тем самым откроют для себя вход в «мир» молодых, или же надеясь добиться от последних тем самым большего уважения. Эта попытка почти всегда терпит крах, так как взрослые более не звучат аутентично и где только возможно ведут себя, как слоны в посудной лавке. Плюс ко всему, языковое подлизывание со стороны взрослых воспринимается подростками как внедрение в интимную сферу, в которой хотелось бы оставаться по возрастному признаку среди своих» [Ehmann2001: 11].
Однако, по мнению профессора психологии Туринского университета Т. Дж. Галлино, подростковый сленг меняется приблизительно каждые 5 лет. Вполне естественно, что людям, не общающимся с подростками постоянно, а лишь время от времени слышащим их диалоги на улицах и в транспорте, трудно уследить за развитием молодежной языковой моды. Кроме того, далеко не каждый человек знаком с закономерностями лингвистики даже на самом общем уровне. Видимо, это две основные причины, которые заставляют простого обывателя считать молодежный сленг более кодированным языком, чем он есть на самом деле [Галлино 2003: 3].
Т. Дж. Галлино подчеркивает, что у всех подростковых групп бывает свой независимый жаргон, со словами, отличающимися от тех, что есть в лексиконе взрослых, как и от тех, которые используют их сверстники, но эти слова подростки используют лишь непродолжительное время, т.е. до перехода в следующую возрастную группу. Так жаргон студента в значительной мере будет отличаться от жаргона школьника, но близость коммуникативных сред будет отражена в общем для обеих групп социолекте – в молодежном сленге.
Другой причиной вынужденной языковой диффренциации между поколениями, по мнению психологов и лингвистов, становится возрастающий темп жизни, за которым представители старшего поколения не всегда успевают. Появление мобильных телефонов с сервисом SMS, электронной почты, ICQ и интернет-чатов способствует тому, что в языке подростков все чаще встречаются простые конструкции, с помощью которых можно максимально быстро передать свою мысль. Т. е. фактически в устной речи все больше и больше используется так называемый «телеграфный стиль», который зачастую раздражает людей старшего поколения, привыкших к более глубокому, а потому более медленному осмыслению информации.
Не в последнюю очередь с проблемой ускоренного темпа развития информационных технологий (большинство компьютерных программ издаются на английском языке) связана проблема англизации немецкой разговорной речи. Это привело даже к появлению шутливых терминов “Denglish” (компонатив “deutsch” + “english”) и “Germeng” (“german” + “english”) [Hoberg2000: 13]. По последним данным, в немецкий язык перешло приблизительно 4000 заимствованных слов из английского языка и его американского варианта [Гекало 2003: 3]. Английский язык, ставший языком интернет-общения, активно используется не только молодым поколением, но и на телевидении, в прессе. Процесс заимствований усилился настолько, что словари не успевают фиксировать все изменения в языке [Гекало 2003: 4]. Употребление (сознательно дифференцирующее, как и неосознанное, на поводу у языковой моды) заимствованной лексики более «продвинутой» молодежью также выстраивает стену между поколениями.
Второй важной причиной употребления молодежью сленга (и сниженной лексики внутри последнего как таковой) является стремление коммуникантов к выразительности, зачастую невозможной при использовании литературной лексики. Вообще молодежная среда демонстрирует значительную свободу в общении, фривольность, демократизм в кругу своих. Если для людей старшего поколения человек, который ведет себя неформально, считается несерьезным, то молодежь почти всегда ведет себя неформально, чтобы подчеркнуть степень доверия к собеседнику, свое расположение к нему. Поскольку доверие в данный возрастной период играет огромную роль, молодые люди используют простой язык, одеваются согласно традиций своей группы, зачастую даже манерой одеваться выражают свою иронию по отношению к себе самим, тем самым как бы примиряясь с возможностью чужой иронии в свой адрес. Умение веселиться и веселить ценится здесь довольно высоко.
Чаще всего даже жаргоны используются для забавы. Их возникновение не связывается с особой необходимостью в этом, в них отсутствует секретность или условность. Так, Ю.М. Скребнев под жаргоном понимает слова профессиональных и социальных групп, отличающиеся неформальным характером и являющиеся шутливой заменой слов, которые уже существуют в нейтральной сфере литературного языка [Скребнев 2000: 66-72]. Именно выразительностью, экспрессивной силой выражения значений можно объяснить использование в молодежном сленге жаргонизмов маргинальных групп или же солдатского жаргона.
Одной из важнейших причин использования молодежного сленга Германн Эманн считает «аспект протеста» (derProtestaspekt) [Ehmann2001: 10], так как сама молодежь понимает свой язык в основном как оружие против языковых норм взрослого мира и в первую очередь против самих взрослых, где грубость и цинизм чаще всего адресованы не товарищам, а «предкам», «старикам», «шнуркам». Однако зачастую удар по норме и попрание правил языкового этикета случаются и потому, что молодые люди просто не знают, что сказать. Их излишняя простота и грубость в выражениях в этих случаях может быть объяснена замешательством или смущением. Они могут быть достаточно неуклюжи даже в ответ на вашу благодарность, и, хотя им и приятно, что их хвалят, они чувствуют себя в достаточной степени неловко, чтобы ответить лишь невнятным бурчанием, понятным только им самим. Если же речь идет об ответе на что-то плохое, то здесь подросток умеет придать экспрессию даже нейтральной лексике, делая ее максимально обидной для адресата.
Но наибольшей экспрессивной окраской в любом языке обладает табуированная (инвективная) лексика. Частота употребление последней в молодежных кругах значительно выше, чем в остальных возрастных группах, а в последнее время заметен явный подъем частотного числа бранных выражений от общего числа употребляемых молодежью лексических единиц, что вызывает значительное беспокойство европейской общественности [Галлино 2003: 4].
Человек как биологическое существо связан сексом и отправлением естественных потребностей. Это его физиология, без которой его существование невозможно, определенным образом отражена в языке. По этико-эстетическим принципам установились запреты на применение того, что считается неприличным. «Неприличная» лексика есть в каждом языке, и немецкий язык здесь не исключение. В ее функционировании есть национальная специфика.
Существует тематика, которую принято не затрагивать. Являясь областью табуированной, эта лексика представляет собой загадку для многих, особенно для иностранцев, которые в контактах с малознакомыми людьми из другой страны или с теми, с кем существуют лишь официальные отношения, а также при чтении литературы и получении сведений из средств массовой информации, не могут встретиться с нецензурной лексикой и составить себе о ней представление.
В настоящее время происходит легализация данной лексики, которая в конце концов идет параллельно с общей демократизацией языка. Что было сильно сниженным, становится фамильярным, фамильярное превращается в разговорное, а разговорное переходит в нейтральный, немаркированный пласт словаря.
Несалонная лексика неоднородна. То, что вызывает отрицательную оценку, может быть представлено словами вполне литературными и нелитературными (разгов., фам., бран., вульг., неценз.). По этическому измерению нецензурная лексика занимает последнюю, самую низшую ступень.
В чем же все-таки притягательная сила данной лексики для молодого поколения? Причин здесь несколько. Не в последнюю очередь занимает ее утилитарность, удобство, доступность, простота и даже гибкость. Степень этико-эстетической сниженности способствует интенсификации признака, заложенного в значении слова. С нагнетанием грубости, неприличности повышается степень выраженного словом свойства. Данная лексика может служить эмоциональной разрядки.
Нецензурная лексика, по мнению В.Д. Девкина, во многом абсурдна, натуралистична, сюрреалистична и по своим стихийным «стратегиям» сродни экзистенциализму.
Мир абсурда – это своеобразный вызов надоевшему стереотипу нормы, логики и порядка.
Натуралистичность этой лексики в ее обнаженности, бесстыжести, преувеличенном интересе к физиологии и всему низменному.
Аморальность ее откровенна, искренна, хотя и вызывающа, провоцирующа. Чувства меры она не знает и заходит порой слишком далеко.
«Сюрреалистичность» запретной лексики в ее вещной конкретности, зачастую смещенной, искаженной и нелепой. Ошеломляюще необычно и странно стыкующиеся детали изобразительных средств этой лексики свидетельствуют о безудержной фантазии ругателей, в основе своей страшно упрощенной, но тем не менее имеющейся [Devkin1996: 36].
С точки зрения психологии, существует три причины, которые предшествуют ругательствам и вызывают эту реакцию человека. Цепочку этих причин немецкий лингвист Райнхольд Аман представил в виде следующей схемы (схема 1):
Причины употребления сниженной лексики (по Р. Аману):
Фрустрация (чувство разочарования)
↓
Аффект (состояние напряжения)
↓
Агрессия (ругательства)
Таким образом, считает Райнхольд Аман, ругательство является вербально-агрессивыным действием, которое случается в состояние возбуждения и вызвано чаще всего каким-либо озлоблением [Aman 1982: 153].
Психологи считают, что во многих случаях «выругаться» – полезно для здоровья. Еще Ф. Ницше заметил, что фрустрация порождает в человеке чувство агрессии и аффекты [Ницше 1997: 300]. И если человек не дает волю своим накопившимся эмоциям, своей злости, ненависти, гневу или подавляет в себе досаду, то это может привести его к психическим заболеваниям, которые в свою очередь могут спровоцировать заболевания таких жизненно важных органов как сердце, желудок, желчный пузырь и т.д. Результатом данных заболеваний могут быть как легкие формы неврозов, так и тяжкие формы маниакально-депрессивного помешательства. И поэтому можно сказать без всякой иронии, что ругань (брань) полезна для нашего здоровья.
Однако ругательства, с другой стороны, могут являться и вредными для нашего здоровья, прежде всего тогда, когда мы неправильно понимаем точку зрения оппонента, и, вступив в брань, можем вызвать неадекватную ответную реакцию. Последствия такой реакции непредсказуемы. Исходя из этого, можно сделать вывод, что правильно выбранное ругательство может быть по значимости больше чем физическое воздействие. В пословицах русского языка не даром сказано: «Слово больней дубины бьет».
В тоже время некоторые ругательства, не подкрепленные ярким эмоциональным выражением ругателя, могут быть восприняты в шутку, не со зла. Т. Дж. Галлино, исследовавший процессы, проходящие в молодежном сленге, уверен, что употребление подростками инвективной лексики происходит чаще всего «из любви к искусству», т.е. только потому что им нравится ругаться, выражая таким образом грубую и невсегда уместную, но иронию [Галлино 2003: 4].
Для создания иронического эффекта в молодежной коммуникативной среде также зачастую используются диалектные вкрапления. Так как для немецкого языка, в силу его своеобразного исторического развития, особое значение имеют территориальная дифференциация, активность диалектов на немецкой почве гораздо ощутимее, чем во многих других странах. Это приводит к тому, что местные особенности немецкой разговорной речи выражены сильнее, чем, например, в русском или французском языках.
Но в общей своей массе, как считает Теодор Константин, территориальные диалекты – категория пережиточная. Их носителем является преимущественно крестьянство. Диалекты уже не вызываются к жизни существующими общественно-экономическими условиями, а, напротив, продолжают существовать, несмотря на новые условия. Диалекты постепенно разлагаются, деформируются, нивелируются и приближаются к литературно-нормированному общенациональному языку.
Слабеющую роль диалекта у немцев демонстрирует эстафета поколений. Речь дедов сильно диалектно окрашена. Родители сохраняют диалектный интонационный рисунок и часть фонетического строя. Среднее поколение допускает отдельные региональные вкрапления, а дети в основном владеют общенемецкой литературной нормой, сохраняя иногда и диалект, на который они свободно переключаются и который в их применении уже сильно видоизменен и приближается к литературному языку. Чаще всего тот или иной диалект используется молодежью с целью «пошутить» над старшим поколением, показать тем самым характерные особенности речи взрослых. Еще одной причиной обращения к диалекту является оригинальность диалектной брани, также несущей в себе комические оттенки.
В отношении бранной лексики немецкого языка, можно отметить два наиболее ярких диалекта: берлинский и кельнский. Берлинцы с давних пор знамениты своей нецензурной лексикой. Ни один другой город ежегодно не пополняет свой лексикон таким количеством бранных слов и не в одном другом городе не употребляют так часто эти слова в обиходной речи «и стар и мал». Эти ругательные «канонады», которые в самом деле могут вызвать ощущение враждебности, являются часто безобидными выражениями. Характерными для берлинского диалекта ругательствами являются те, которые наполнены иронией и издевкой, но означают больше умение владения языком, нежели желание оскорбить или задеть оппонента. Нельзя назвать берлинцев миролюбивыми или любезными, и куда уж это не те люди, которые полезут за словом в карман. Берлинский диалект, как известно, занимает ведущее положение в немецкоговорящем пространстве в различных областях речи, в том числе и в запретной лексике. Используя в своей речи ругательства, берлинская молодежь отражает не только горечь и озлобление, но и не упускают возможности отражения самоиронии и сатиры [Constantin1986: 24].
Для менталитета кельнцев характерно частое употребление различных ругательств, но это в большинстве случаев можно отнести лишь к эмоциональности их характера. Это маленькая «галерея», которая подчеркивает недостатки, слабости, формальности, даже если они произнесены, как правило, на высоких тонах. Даже в случае того, что в дословном понимании эти ругательства означают что-то неприличное. Кельнский диалект не является языком людей, действующих «тихой сапой». Они употребляют данную лексику легко и непринужденно, а главное всегда с душой [Farver1988: 6].
Молодежь с ее бравадой всем «запретным», а потому – «взрослым», не может обойти своим вниманием столь оригинальные формы самовыражения и, подражая взрослым, с «особым цинизмом» использует подобную лексику.
Таким образом, на данном этапе нашей работы мы можем сделать следующие выводы.
Языком молодежи является молодежный сленг, который не следует путать с различными видами молодежных жаргонов, являющихся включениями в общий социолек-сленг.
Ввиду того, что лексические регистры взаимопроницаемы (при достаточной автономии) [Девкин 1994: 13], в молодежном сленге присутствуют все уровни (подрегистры) разговорной лексики.
Стремясь, как и всякая социолект, с одной стороны, к дифференциации, к изоляции и кодировке информации (использование различных жаргонов), молодежный сленг, с другой стороны, ввиду психологических особенностей носителей, калькирует языковые поведенческие модели старшего поколения (брань, диалекты). При этом важным мотивом использования стилистически сниженных лексических единиц является языковая игра, бравада.
Как одна из самых восприимчивых к технологическим новшествам и к изменениям общественного/языкового сознания среда, молодежная коммуникация дает исследователю наиболее «горячий материал», позволяет выявить самые актуальные языковые процессы.
ГЛАВА 2. Стилистичесикие кластеры сниженной лексики
2.1. Лексикографическое отражение сниженной лексики
К тому же следует добавить, что словарю принято доверять, его воспринимают инструктивно, тогда как иногда не следовало бы брать на веру предлагаемый вариант. Слепое доверие может подвести.
В.Д. Девкин
Всякое слово многомерно. Его природу определяют такие факторы, как грамматика, словообразовательная структура, регистровая характеристика (возвышенность, нейтральность, сниженность), место в номинативной системе (в тематическом поле, в синонимическом ряду, в рамках логических связей: конкретность/абстрактность, родовое/видовое понятие, часть/целое), наличие/отсутствие оценки и тип ее выражения, способность к стилизации речи, коммуникативно-ситуативный фактор (кто говорит, кому, с какой целью, при каких обстоятельствах), этика (роль слова в межличностных отношениях: равноправие, подчинение/подчиненность, конформизм), эстетика (выразительность/невыразительность, комизм), степень и характер выраженности той или иной содержательной стороны (эксплицитность/имплицитность, подразумевание, подтекст), генетический момент (исконное/заимствованное слово), диахрония (неологизм/архаизм, отсутствие ощущения возраста слова), ареальная принадлежность (общенациональное/региональное, диалектное слово), взаимодействие с параллельными кодами: звуковым и жестовым. Перечисленного достаточно, чтобы представить себе полноту и сложность информации, заложенной в слове. И если под причиной употребления сниженной лексики мы понимаем совокупность общих социально-психологических процессов, находящих свое отражение в языке социума, то функциональная нагрузка слова, с нашей точки зрения, неотделима от конкретной речевой ситуации, т.е. от контекста.
Для нашей работы представляется необходимым ввести понятие «стилистического кластера». Слово «кластер» английского происхождения и в буквальном переводе означает: пучок, совокупность. Профессор А.Т. Хроленко в работе «Лингвокультуроведение» вслед за Н.Г. Комлевым так определяет понятие «кластер»: «Кластер – это объединение языковых элементов, обладающих несколькими общими признаками» [Хроленко 2000: 131].
Мы, в свою очередь, под стилистическим кластером будем понимать следующее: стилистический кластер – это совокупность стилистических помет одной лексической единицы.
Но прежде всего мы хотели бы обратиться к словарям и рассмотреть предложенные ими перечни стилистических помет разговорной лексики. В первую очередь обратимся к неспециализированному двуязычному словарю. «Большой немецко-русский словарь, издание 6-е, стереотипное» (К. Лейн, Д.Г. Мальцева и др.) предлагает следующие стилистические пометы разговорной лексики (в алфавитном порядке), которые иллюстрируются примерами из этого же словаря:
бран.(Schimpfwort), бранное слово, выражение[1];
груб.(derb), грубое слово, выражение: Scheiss‘дерьмо, дрянь’, Scheissdreck, dasgehtdicheinenScheissdreckan‘не твое собачье дело’, fressen‘жрать’;
неодобр.(abwertend), неодобрительно: Bumsmusik‘музыка на танцульках’;
презр.(verächtlich), презрительно: Kerl‘субьект, тип’, Weibervolk‘бабы, бабье’;
пренебр.(geringschätzig), пренебрежительно: Klapperkaster‘старая посудина (о корабле)’;
разг.(umgangssprachlich), разговорное слово, выражение: fies‘отвратительный, гадкий’, Dudelei‘дуденье, плохая игра на духовом инструменте’;
фам.(salopp-umgangssprachlich), фамильярное слово, выражение: schlackern‘трястись’, schlabbern‘лакать, шумно хлебать’, Fresser‘обжора’;
шутл.(scherzhaft), шутливо: Figaro‘цирюльник, парикмахер’, dieholdeWeiblichkeit‘женский пол’.
Одновременно в словарных статьях словаря К. Лейн и Д.Г. Мальцевой для более полного отображения стилистических оттенков встречается использование сразу нескольких помет:
Мuschkotem-n, -n продолжение
--PAGE_BREAK--фам. пренебр.рядовой, служивый (солдат); ≈ серая скотина.
Filiusm=, ..liiи -seразг. шутл.сын, отпрыск.
«Немецко-русский словарь разговорной лексики» (В.Д. Девкин), в свою очередь, дает подробное толкование стилистических помет. Автор предупреждает, что отсутствие пометы в статье указывает на незначительную степень сниженности, в то время как:
1) помета фам. маркирует фамильярность, фривольность, подчеркнутую “несалонность” выражения, типичную для среды близких знакомых;
2) помета груб. указывает на то, что неэстетичное, этическое дисквалифицированное, то, что принято заменять эвфемизмами, названо без прикрас прямо в лоб (Popel, pissen, Arsch);
3) помета вульг. обозначает применение грубых слов не по прямому их назначению, а для негативных характеристик того, что в норме называется нейтрально, прилично (ich scheisse drauf, einenDreckgehtdasmichan);
4) помета шутл. характеризует юмористическую, дистанцированную, обычно образную иносказательность критического свойства (Kurschatten, bessereHälfte, Lötkolben);
5) помета ирон. предполагает противоположность оценки;
6) помета бран. сопровождает бранную лексику, имеющую, как правило, нечеткий, общенегативный контур значения (Mist обо всем плохом);
7) пометы пренебр., презр., неодобр. приводятся только тогда, когда негативность не очевидна из перевода [Девкин 1994: 9].
Многие пометы, приведенные в этих двух рассмотренных нами словарях, не совпадают. Так, Scheissв «Большом немецко-русском словаре» К. Лейн и Д.Г. Мальцевой маркируется как грубое, в то время как В.Д. Девкин относит данное слово к вульгаризмам. Pissenв словаре К. Лейн и Д.Г. Мальцевой – фамильярное, словарь В.Д. Девкина маркирует как грубое.
Сам В.Д. Девкин замечает тенденцию изменения стилистических помет в словарях разных лет. По его словам, зачастую то, что в WDG[2] маркируется как разг. (umg.), в Duden-GWB[3]дается уже без пометы, то есть как нейтральное; фам. (salopp) в WDG часто в Duden-GWBуже соответствует разг (umg.). Это наблюдение касается не абсолютно всех слов, но только большей их части [Девкин 1994: 19].
Автор обьясняет это тем, что разговорно окрашенное слово, если оно нужно и актуально в предметно-понятийном отношении и отвечает требованиям «назывной техники», в меру четко, удобно, своеобразно, неповторимо, легко понимается и запоминается, то в будущем не избежит кодификации.
В.Д. Девкин указывает на ряд «контрастных лексических единиц», которые сохраняют в упомянутых выше словарях одинаковые или близкие пометы. Это лексика, в самой семантической структуре которой отражена негативная оценка, так называемая «табуированная лексика» (ficken, vögeln). Практически все лексемы этого языкового регистра сохраняют в словарях разных лет сходную стилистическую маркировку (груб.).
Однако, даже здесь вопрос законности какой-либо одной стилистической пометы для той или иной лексемы остается спорным. Как таковые стилистические пометы являются отображением функции лексической единицы в речи, что отражено и в дефиниции стилистических помет В.Д. Девкина. Но в рамках определенной ситуации (как и в рамках определенного идиолекта) даже табуированная лексика может не иметь вовсе экспрессивной нагрузки, а ввиду культурного уровня (рода занятий, возраста) носителя языка негативизм, заложенный в самой семантике, может быть неощутимым для человека, употребляющего данное слово, например, в функции междометия.
С другой стороны, и незначительно сниженная лексика может выступать в функции, которую чаще всего приписывают лексике-табу, т.е. в инвективной (оскорбительной). Так, психолог, лингвист и философ Ф. Ницше замечает, что даже фамильярность вышестоящих оскорбляет человека, так как он не имеет никакой возможности в полной мере ответить на нее тем же [Ницше 1997: 648].
Данные процессы редко находят отражение даже в специализированных словарях. Зачастую маркировка лексической единицы производится без учета того, что В.Д. Девкин называет «идеолектной нетерпимостью» [Девкин 1994: 19], то есть при неприятии и изначально негативном отношении к лексическому фонду, который лежит вне сферы употребления самого составителя или же основной части информантов. Это приводит к разночтениям стилистического маркера одной и той же лексической единицы в словарях, выпущенных примерно в один временной промежуток. Однако при наличии хотя бы в одном случае контекста становится ясно, что в первой и во второй статье мы наблюдаем примеры, приведенные различными (социальными, возрастными) группами информантов, или же (чаще всего) мы наблюдаем сужение функциональных возможностей лексемы до одного контекста. Так:
Mistwettern-sгруб. чертовски скверная (мерзопакостная) погода [ Лейн, Мальцева и др. 1999: 600]; без контекста.
Mistwettern-s, o. Pl. фам. мерзопакостная погода. So ein Mistwetter, es nieselt und regnet in einem fort [Девкин1994: 500].
В первом случае авторы не дают возможного контекста, как бы выводя стилистический маркер из самой семантики лексической единицы, то есть наличие компонента Mist‘дерьмо’ уже должно указывать на грубость всего слова. Однако интересно то, что сама лексема Mistв словаре К. Лейн и Д.Г. Мальцевой маркируется как фам.
В.Д. Девкин, в свою очередь, приводит контекст. Здесь нет всей ситуации, однако уже по одному представленному предложению мы можем судить о том, что здесь наличествует неформальный, несалонный разговор близких (хорошо знакомых) людей. Фамильярность подобного высказывания не вызывает сомнения. Но возникает вопрос: не будет ли данное высказывание грубым, если предположить, что оно принадлежит учителю и произнесено в классе в присутствии учеников?
Условность приведенных в словарях стилистических помет доказывает следующий пример. Нами были проанализированы контексты, в которых употребляется лексема Scheisse/Scheiss‘дерьмо’ в романе Юли Цэ «Орел и ангел». Основываясь на дифениции стилистических помет В.Д. Девкина, мы выяснили, что данная лексическая единица может быть маркирована по-разному. В приведенном ниже примере она имеет фамильярную окраску:
Ohne Eile richtet sie sich auf.
Oh, Scheisse, sage ich. Komm rein. Wie geht’s.
Gut, sagt sie, hast du vielleicht Orangensanft da? [Zeh2003: 9]
Не спеша, она выпрямилась.
«Вот черт, — сказал я, — Проходи. Как дела?»
«Нормально, — ответила она, — У тебя здесь найдется, пожалуй, апельсиновый сок?»
Здесь налицо фривольность, выражение, с помощью которого главный герой, познакомившийся с героиней по телефону и до этого еще не встречавшийся с ней вживую, пытается избавиться от неловкости ситуации (он заставил девушку ждать в двери), тем самым уже показав желательность неформальности предстоящей беседы, как бы сразу причислив ее к кругу своих. Наиболее подходящими для перевода русскими идиомами здесь будут ‘блин’ или ‘черт’. Ответная реакция героини, которая тут же переходит к делу, как давняя знакомая, ничуть не обидевшись на «невежливость» героя, подтверждает эту мысль и дает нам право утверждать, что здесь лексема Scheisseможет быть маркирована только как фамильярная.
Под влиянием контекста лексема Scheisseможет приобретать грубую окраску:
Manchmal, wenn ich in die Luft starrte, anstatt zu arbeiten, stellte ich mir zum Spass vor, ihr perfeckt rosafarbener Mund würde sich plötzlich verspannen und durch die aufeinandergepressten Lippen würde sich aus ihren Gesicht heraus eine dicke braune Wurst Scheisse schieben [Zeh 2003: 36].
Иногда, когда вместо того, чтобы работать, я таращился в воздух, ради забавы я представлял себе, как ее идеальный розовый ротик вдруг расчалиться и прямо из ее лица, разжимая сжатые губы, полезет толстая коричневая колбаска дерьма.
«Без прикрас в лоб» здесь назван продукт отправления естественных человеческих потребностей, то, что почти во всех европейских культурах считается неприличным и заменяется эвфемизмами. Налицо грубость выражения, характеризующая скрытое негативное отношение главного героя к своей коллеге.
Вульгарную окраску лексема Scheisseимеет в следующем примере:
Mit einem lauten Knacken hielt sie das Gerät an und stand auf.
Maaaann, nörgelte eine Stimme im Nebenzimmer. Funkzioniert der Scheiss auch mal oder was.
Max, sagte sie, ich freue mich [Zeh 2003: 114].
C
громким щелчком она выключила аппарат и встала.
«Эээээй, — раздался недовольный голос из соседнего кабинета, — Хрень работает или как?»
«Макс, — сказала она, — рада видеть».
Здесь лексема derScheissиспользуется для обозначения вполне нейтрального понятия – dasGerät‘аппарат/устройство’, тем самым, с одной стороны, передается раздражение говорящего, с другой стороны, возможно использование данной лексемы из прагматического аспекта: говорящий экономит время, не стремясь вспомнить название аппарата, так как он уверен, что его поймут. Соответствующей русской идиомой будет ‘хрень/ херня’. Учитывая формализованную обстановку (рабочее место, офис) и обращение к коллеге женского пола, мы можем говорить в данном случае о вульгарности выражения.
Средством выражения иронии лексема Scheisseявляется в следующем примере:
Er zog einen Frischhaltebeutel aus der Schublade, oben mit einem roten Haushaltsgummi verschlossen.
Ach Quatsch, sagte Shershah.
Heilige Scheisse, sagte ich.
C17H21NO4, sagte Herbert [Zeh 2003: 126].
Он вынул из ящика стола сверток, перетянутый красной хозяйственной резинкой.
«Не может быть», — сказал Шерша.
«Срань Господня», — сказал я.
«
C
17
H
21
NO
4
», — сказал Герберт.
Здесь явно прослеживается противоположенность оценки, так как герой восхищен, он никогда до этого не видел такого количества кокаина, однако первое, что приходит ему в голову, – ругательство, которое по самой своей структуре носит еще и шутливый оттенок: HeiligeScheisse– ‘святое дерьмо’, совмещение несовместимого; наиболее близкая русская идиома – ‘срань Господня’.
Как бранное слово лексема Scheisseупотребляется в следующем примере:
Du willst, dass ich irgendeinen Scheiss auf deine Bänder qwuatsche, sage ich, und das mach ich. Damit gut.
Aber wenn der Prof es nicht akzeptiert, sagt sie, brauche ich auch nicht
weiterzumachen[Zeh2003: 107].
«Ты хотела, чтобы я натрепал какое-нибудь дерьмо на твои кассеты, — сказал я, — и я это делаю. С этим нет проблем».
«Но если моему профу не понравиться, — сказала она, — то и мне тоже не нужно будет продолжать эту работу».
Здесь лексема Scheissвыражает отрицательное отношение главного героя к тому, что он делает. Общий тон диалога (героиня в депрессии, она отказывается от работы над историей Макса, наличествует напряжение и одновременно отчуждение между героями) позволяет нам перевести данное выражение как ‘какое-то дерьмо’, так как общий негативизм ситуации указывает на бранный характер выражения.
(Стоит заметить, что при переводе мы исходили из утверждения известного переводчика западной кинопродукции В. Горчакова относительно дословного перевода сниженной лексики. По его мнению, степень экспрессии иноязычной идиоматики не всегда совпадает со степенью экспрессии русской. Поэтому при переводе мы выбирали те выражения, которые были бы характерны в подобных ситуациях для носителя русского языка, стараясь максимально близко передать эмоциональный фон оригинала.)
В полной мере лексема Scheisse, в самой семантике которой заложена негативная коннотация, передаёт оттенки пренебрежения, презрения, неодобрения:
Ich bin einfach nur ein willenloses Stück Scheisse, das sich in die eine oder andere Ecke schaufeln lässt, ganz egal.
Das mit der Scheisse stimmt schon mal, sagt er, aber…[Zeh 2003: 107]
«Я просто безвольный кусок дерьма, что позволяет швырять себя лопатой из угла в угол, мне на все плевать».
«Насчет дерьма, — сказал он, — это верно, но…»
Несмотря на то, что семантикой слова и обусловливается отнесенность данной лексической единицы к регистру сниженной лексики, однако, как видно из приведенных выше примеров, мы не можем говорить о каком-либо конкретном маркере лексемы, так как в конкретной речевой ситуации ее функциональная нагрузка может быть различной. Таким образом, стилистическим кластером лексемы Scheisse
будет совокупность стилистических маркеров, отражающих функциональные возможности данной лексемы в контексте.Большая часть сниженных лексических единиц, по нашему мнению, будет иметь, по меньшей мере, 2-3 стилистические пометы.
Вероятно, именно невозможность определенить единственно возможную стилистическую помету заставляет авторов современных словарей разговорной лексики (при их желании быть максимально объективными) избегать использования стилистических помет как таковых. Так, Германн Эманн, автор “Vollkonkret. DasneuesteLexikonderJugendsprache” (2000г.), предпочитает в словарных статьях вместо стилистических помет давать возможный контекст, одновременно уделяя значительное внимание семантике рассматриваемой лексической единицы:
lullig/ Lulle
langweilig; von “einlullen” abgeleitete jugendsprachliche Adjektivierung; häufig auch als Nomen (“Lulle”); Bsp.: Mann, bist du lullig. Spiel hier bloB nicht die abgehippte Lulle! [Ehmann2001: 89]
По нашему мнению, такой подход к составлению словарных статей более всего приемлим при работе с регистром сниженной лексики, так как решает проблему путаницы при попытке классификации и в полной мере показывает изучающему иностранный язык возможные сферы применения рассматриваемой лексической единицы.
Традиционно, рассматривая функциональную нагрузку сниженной лексики, функции связывают со стилистическим маркером лексемы. В нашей работе при рассмотрении функциональной нагрузки сниженной лексики в молодежном сленге мы будем рассматривать лексемы, не выделяя их маркеры, то есть рассматривать функцию всего стилистического кластера интересующей нас лексемы.
2.2. Функциональная нагрузка стилистических кластеров в молодежном сленге
Bleibt noch zu klären – warum gibt es überhaupt eine Jugendsprache?
H. Ehmann
Так как в последние годы серьезно возросла активность сниженной лексики и фразеологии в разговорной речи, в условиях межличностной коммуникации при неформальном общении, то речевая манера, присущая так называемому нон-стандарту, сопровождаемая актуализацией сниженной лексики, охватывает все более широкие, так сказать, нетрадиционные группы населения, включая женщин и школьниц-подростков, до недавнего времени наиболее консервативные по отношению к сниженной лексике социогруппы. Эти процессы находят свое отражение и в книжной речи, преимущественно в СМИ (в печати, электронных СМИ, кинофильмах), в устной публичной речи политического характера, в художественной (и около художественной) литературе постмодернистского направления, в частности в новой волне драматургии и соответственно в театральных спектаклях. Главный аргумент, приводимый писателями «новой волны» в свое оправдание, по мнению переводчика и педагога Г. Михайлова, – это протест против «умолчаний», «условностей» и «лицемерия» в литературе прошлых лет[Михайлов 2004: 1]. Г. Михайлов отрицательно отзывается о подобных литературных тенденциях, однако не стоит забывать, что литературное произведение (тем более произведение автора, относящегося к течению натурализма) является культурным и языковым памятником эпохи, дает исследователю-лингвисту возможность исследовать языковые явления, зафиксированные в речи героев.
Неслучайно для анализа функций сниженной лексики в языке молодежи мы выбрали произведение молодой немецкой писательницы Юли Цэ, герои которой говорят не книжным языком, имеющим мало общего с реальной подростковой коммуникацией, а живым, изобилующим жаргонизмами, просторечиями и табуированной лексикой, языком, свойственным их возрастной группе (действие романа охватывает временной промежуток от обучения главного героя в школе-интернате, 17-18 лет, до событий, связанных с гибелью его подруги, 30 лет).
Использование в романе сниженного лексического материала ни в коей мере не умаляет достоинств данного произведения. Оно, на наш взгляд, эстетически и коммуникативно мотивировано, поскольку лексика и фразеология из криминального жаргона, а также из молодежного сленга широко используется в текстах самой различной тематики, принадлежащих СМИ, устной политической речи; она фигурирует в официальной и неофициальной речи людей разного социального статуса, возраста, культурного уровня. Без нее уже просто не возможно достоверно отобразить современную действительность, как бы отрицательно не воспринимались подобные лексемы консервативным кругом читателей.
И хотя многочисленные сленгизмы привносят в современную коммуникативную среду негативное восприятие жизни, грубые, натуралистические номинации и оценки, примитивное, приземленное выражение мысли и эмоций, тем не менее, наиболее частой причиной употребления в молодежном сленге сниженных лексических единиц является прагматический аспект: нужно сказать быстро, точно передать значение информации, расходуя минимум времени, минимум слов, при этом быть понятым сразу, понятым правильно. Отсюда стремление к сокращениям, акронимии, к более кратким жаргонным и территориальным дублетам, перешедшим из идиолекта в общеупотребительную сферу: derProf вместо derProfessor‘профессор’, dieD-Markвместо dieDeutscheMark‘немецкая марка’, nixвместо nichts‘ничто’, Koksвместо Kokain‘кокаин’.
Не в последнюю очередь с речевым прагматизмом связано употребление сниженных лексических единиц в когерентной функции, то есть в функции междометных слов и слов – заполнителей речевых пауз, «связки» речи в единое речевое произведение. При потере логической цепочки говорящему необходимо время, чтобы сориентироваться и правильно закончить мысль. Заполнить возникшую паузу удобнее всего сниженной лексикой, так как она всегда в активном словарном запасе носителя языка; ее можно сравнить с патроном, который всегда в стволе, тогда как остальные слова еще только в магазине. При этом она может быть как лишенной экспрессии или же со слабо выраженными эмоциональными характеристиками (Oh
,
Scheisse, sageich. Kommrein. Wiegeht’s.), так и нести на себе яркую эмоциональную нагрузку:
Meine Liebe, sagеich, was mich so unendlich gefährlich macht für dich, ist die Tatsache, dass ich auf mein Leben scheisse und du nicht auf deins. Also gib verdammt noch mal acht, was du sagst [Zeh 2003: 178].
«Моя дорогая, — сказал я, — что делает меня бесконечно опасным для тебя, так это тот факт, что мне на мою жизнь насрать, а тебе на твою – нет. Поэтому следи-ка, черт возьми, за тем, чтó говоришь».
В тесной связи с когерентной находится продолжение
--PAGE_BREAK--дейктическая функция сниженной лексики. Функция междометных ситуативных обозначений предмета разговора или адресата речи (при этом такие слова почти всегда имеют аморфную семантику, обусловленную данной ситуацией общения) – тоже в неофициальном общении или в производственной ситуации:
Also wer, fragt Clara.
Schau Zeiserl, sagt er, hast amal den James Bond “Goldfinger” gsehn? [Zeh2003: 328]
«Кто?» — спросила Клара.
«Слышь, дурочка, — сказал он, — Джеймса Бонда «Голдфингер» ни разу не видала?»
Maaaann, nörgelte eine Stimme im Nebenzimmer. Funkzioniert der Scheiss auch mal oder was.
Max, sagte sie, ich freue mich [Zeh 2003: 114].
В последнем примере, как было рассмотрено нами выше, употребление подобного междометия, учитывая ситуацию, может иметь инвективный эффект. Однако в научной литературе сниженный (порой и обсценный) текст зачастую рассматривается в первую очередь в контексте игры. С этой точки зрения формирование в процессе игры иного, альтернативного реальному, мира ослабляет культурный запрет на использование бранных выражений. Иллокутивная (воздействующая) сила сниженной лексики в игровом контексте оказывается направленной на другой мир, на воображаемый, а не на реальных участников общения. Игра, по крайней мере отчасти, позволяет снять с говорящего возможные обвинения в нарушении табу, например на обсценные выражения, когда сниженная лексика используется в речи как реакция на систему запретов «формализованного» общества (derProtestaspektГ. Эманна): с одной стороны, говорящий «попирает основы», с другой стороны, он оставляет себе пути к отступлению, облекая свой протест в несколько игровую форму.
Именно эта функция чаще всего реализуется в речи подростков и молодежи, и именно наличие игрового момента помогает избежать контрреакции со стороны «попираемого». Интересным примером может служить разговор молодого специалиста со служащей бюро при приеме на новое место работы, где главный герой должен заниматься гражданским правом (до этого он работал только в области международного права):
Es wird schwierig werden zu entscheiden, sagte sie, ob Sie ein Genie sind oder ein Idiot.
Scheisse, sagte ich.
Ach kommen Sie, Max, sagte sie, hier lässt sich auch aushalten. Man schafft sich Freiräume für die wirklich interessanten Fälle.
Was zur Hölle, fragte ich, gibt’s hier für die interessante Fälle??
Immerhin, sagte sie bedächtig, haben wir mit echten Menschen zu tun [Zeh 2003: 114].
«Будет трудно решить, — сказала она, — кто вы – гений или идиот».
«Дерьмо»,- сказал я.
«Ну, же, Макс, присоединяйтесь, — сказала она, — Здесь вполне можно работать. Полный простор для действительно интересных дел».
«Какие к черту, — сказал я, — могут быть здесь интересные дела?!»
«По крайней мере, — сказала она спокойно, — мы имеем дело с настоящими людьми».
Несмотря на свою молодость, он работал в главном бюро над Балканским вопросом, что заставляет его собеседницу подозревать в нем гения, но внешний вид героя и его манера держаться говорят об обратном. Однако достаточно было служащей высказать свое сомнение, как герой тут же принимает игру и ведет себя сообразно тому, что было о нем сказано. С одной стороны, здесь выражается негативное отношение к тому месту, куда он попал, но с другой стороны, вне всяких сомнений, учитывая уже высказанное о нем мнение, он может не сомневаться в спокойной реакции на свои слова.
Здесь же проявляется тесно связанная с предыдущей функция использования сниженной лексики как своеобразной бравадой вседозволенностью. Герой не сильно дорожит новой работой и, помимо всего прочего, является протеже хозяина фирмы. Для молодого максималиста (MäxderMaximale‘Макс Максимальный’, как окрестил его его начальник) этого вполне достаточно, чтобы позволить себе подобную браваду.
Профессор Т. Дж. Галлино считает, что в попытке утвердиться в глазах сверстников и самоутвердиться молодые люди зачастую «бравируют в пустоту», то есть употребляют инвективную лексику тогда, когда адресат уже не может их слышать, но слышат их друзья, одноклассники [Галлино 2003: 4]:
An der Grenze winkte man uns durch. Kaum waren die Zöllner auBer Sichtweite, hob Shershah, den ich für tot gehalten hatte, beide Arme, steckte die Mittelfinger durch das Schiebedach und brüllte: FUCK YOU [Zeh 2003: 107].
На границе нас пропустили без досмотра. Едва таможенники стали исчезать из зоны видимости, Шерша, которого я до этого считал мертвецки пьяным, сопроводив свои слова соответствующим жестом, пробормотал:
FUCK
YOU
.
Однако больший интерес, бесспорно, представляет номинативная (назывная) функция, которая в сленге зачастую неотделима от инвективной (оскорбительная) функции. В этом случае коммуникация является всегда адресной, имеет место персонализация сниженной, а чаще всего сниженной= инвективной, лексики и фразеологии. «Назвать» здесь равно «обозвать», а умение ответить агрессией на агрессию, оскорблением на оскорбление цениться в подростковой среде выше всего. Психологи подчеркивают, что ни одна социальная группа (даже криминальная среда) не может похвастать столь мастерским умением давать человеку обидные и меткие прозвища, как подростковые коллективы [Галлино 2003: 6]. В этой связи интересны диалоги между двумя героями романа – Шерша и Максом, которые считаются лучшими друзьями, но не упускают возможности при первом удобном случае выказать друг другу «респект», так как между ними стоит их общая знакомая – Джесси. Так, уже при знакомстве Макса и Джесси Шерша с легкостью показывает, кто главный в комнате общежития интерната, которую он делит на двоих с Максом:
Shershah legte mir die Hand auf die Stirn.
Max, sagte er, ist mein privater Philosoph [Zeh 2003: 107].
Шерша положил мне руку на лоб.
«Макс, — сказал он, — мой личный философ».
И хотя здесь номинация осуществляется с помощью нейтральной лексики (‘личный философ’), однако уже сам жест, предшествовавший фразе (положить руку можно на личную вещь, но не на человека) инвективен по своей сути. Обострение взаимоотношений находит свое отражение в усилении степени экспрессии номинативных лексем (здесь номинативная функция неотделима от психологической функции, где сниженная лексика выступает как средство разрядки психологического напряжения индивида):
Du hast den Schlüssel stecken lassen, flüsterte Shershah, du verdammter
Schwanzlutscher
[Zeh2003: 148].
«Ты оставил ключ в замке зажигания, — прошептал Шерша, — проклятый членосос».
Или при конечной расстановке акцентов, когда Макс хочет знать, собирается ли Шерша работать на наркоторговца Герберта (отца Джесси) и каково отношение Шерша к самой девушке:
Du willst in Zukunft für Herbert arbeiten, fragte ich mühsam.
Das ist der beste Job auf der Welt, sagte er.
Deshalb hängst du mit Jessie rum, fragte ich.
Das Mädel liebt mich, sagte er, und Liebe ist immer egoistisch. So haben wir alle gewonnen.
Du bist ein verdammtes Schwein, sagte ich [Zeh 2003: 156].
«Ты и в будущем хочешь работать на Герберта?» — спросил я устало.
«Это лучшая работа в мире»,- ответил он.
«Поэтому ты возишься с Джесси?» — спросил я.
«Девочка любит меня, — сказал он, — а любовь всегда эгоистична. Так все довольны, всем хорошо».
«Ты – поганая свинья», – сказал я.
Зачастую номинативнаяфункция реализуется и в публичной сфере речевой коммуникации, в том числе может фигурировать в СМИ (в прессе и электронных СМИ). Примером может служить обращение Клары, ведущей радио-шоу, к своим слушателям:
Ich bin ganz für euch da, wer einen Tripp braucht, kann mich anrufen. Die Sendung für Verzweifelte, für Nihilisten, Zurückgebliebene und Einsame, für Atomforscher, Diktatoren und das einfache Arschloch von der StraBe. Hier reden wir gemeinsam ÜBER EINE KARGE WELT. Wer ich bin, wisst ihr [Zeh 2003: 75].
«Я здесь и вся для вас; кому нужен совет, тот может позвонить мне. Это передача для сомневающихся, для нигилистов, неудачников и одиноких, для исследователей атома, диктаторов и для обычной задницы с улицы. Здесь мы вместе обсуждаем этот жалкий мир. Кто я такая, вам известно».
Здесь же мы можем говорить об экспрессивной функции. Сниженная лексика выступает в этом случае как достаточно сильное экспрессивное (стилистическое) средство оживить, сделать более эмоциональной речь говорящего, реже – пишущего. Cодной стороны, это может иметь место в дружеской беседе, в застолье и т.д.
(Hast du einen Musikwunsch, fragt Clara mich. – Musik geht mir am Arsch vorbei, sage ich [Zeh 2003: 80].
«Хочешь послушать какую-нибудь музыку?» — спросила меня Клара. – «Музыка мне до задницы», — сказал я.),
а с другой стороны – в обстановке публичности: на митинге, во время встречи с аудиторией, часто в популистских целях.
Так, умело играя на мазохизме среднестатистического обывателя-неудачника, девушка-модератор позволяет себе ненормативную лексику в адрес определенной части своих слушателей, одновременно подчеркивая свой демократизм: я такая же, как и вы, я тоже не люблю этот мир, я говорю на том же языке, что и вы, вы ведь не оскорбитесь, если я назову вас так, как вы зачастую сами называете друг друга?
Этот пример иллюстрирует одновременно с номинативной и экспрессивной и следующую функцию сниженной лексики – индентифицирующую. Здесь лексика выступает в качестве кода – сигнала окружающим, что говорящий, органично употребляющий сниженную лексику и фразеологию, – свой. Чаще всего эту функцию выполняют жаргонизмы:
Ich arbeite an einem Bericht für den Kultursender der Radio-Kooperation Mitteldeutschland, leiert Clara.
Ja, ja, sagt Erwin, und der Hefenbruader do sitzt im Öl und schlogt Wellen.
Er zeigt auf mich.
Wie bitte, sagt Clara.
Der Kleinkriminelle, sage ich, ist wohl zum SpaB hier [Zeh 2003: 327].
«Я работаю над докладом для Вестника культуры Объединения радиостанций Центральной Германии», – забубнила Клара.
«Ага-ага, — сказал Эрвин, — а малыш-шушер тута для телевизора».
Он показал на меня.
«Извините, что?» — сказала Клара.
«А мелкий преступник, — сказал я, — тут просто для удовольствия».
В данном случае художник Эрвин употребляет не просто диалектную лексику, но и воровской жаргон, так что Макс вынужден «переводить» сказанное им для Клары, которая до этого момента без труда понимала речь Эрвина.
Более прочих индефицирующий аспект характерен для речи Джесси. Душевнобольная девушка – пример вечного ребенка. Ее речь изобилует выражениями, которые понятны только близким ей людям:
Cooooper, sagte sie, ich glaube, die Tiger sind wieder da.
Das ist doch Unsinn, sage ich, hör auf damit [Zeh 2003: 22].
«Кууууупер, — сказала она, — я думаю, тигры вернулись».
«Вот глупость, — сказал я, — ты прекращай с этим!»
Она находит удовольствие в том, чтобы называть Макса Купером (имя, на которое в детстве он хотел поменять свое), ведь только ей позволено так обращаться к нему. DieTiger‘тигры’– обозначение для криминальных компаньонов ее отца, weiBeWölfe‘белые волки’– брат и отец, Goldfische ‘золотые рыбки’ – сумасшедшие, беззаботные люди.
Интересно то, что названия глав романа, в которых главный герой погружается в воспоминания о погибшей девушке, практически полностью повторяет язык-код Джесси, построенный на наименованиях представителей животного мира: Tieger, VonZugvögeln‘перелетных птиц’, WeiBeWölfeи так далее. Интимность детского кодированного языка служит в этом случае литературным приемом, еще раз показывающим нам всю значимость воспоминаний о Джесси для главного героя, его желание не просто уйти в эти воспоминания, но и так обозначить их, чтобы это было понятно только ему и его погибшей возлюбленной.
В этом случае мы можем говорить об эстетической функции сниженной лексики, которая находит свое применение не в устной коммуникации, а в литературе – как реализация эстетической функции «неканонизированной речи» в художественном тексте. (Традиции «речевого натурализма» в немецкой литературе восходят к первой половине двадцатого века и связаны с проблематикой двух мировых войн, участницей которых была Германия:
Hat einen ganz schönen Balkon. Kann man auf Kaffe trinken, sagte Timm[Borchert].
«У нее великолепный балкон (здесь: грудь). На таком можно сидеть и пить кофе», — сказал Тимм.
Sperren Sie doch Ihre Augen auf, Sie bockender Strohwisch! [Remarque]
«Протрите-ка глаза, чучело огородное!»)
Мы можем сказать, что все вышеперечисленные нами примеры в выбранном нами произведении-источнике выполняют эстетическую функцию, и с этой целью и были использованы автором.
Таким образом, мы можем сделать следующие выводы.
1. Стилистические кластеры сниженной лексики и фразеологии выполняют различные функции в языке молодежи. Носитель языка сам бессознательно определяет функциональную нагрузку употребляемой им в процессе общения лексемы. Интенция говорящего (пишущего) может быть самой разнообразной: от дружески-грубофамильярных до явно оскорбительных.
2. Экспрессивно окрашенная лексика и фразеология, наделенная эмоционально-оценочной коннотацией, характеризуются известной аморфностью значения, подвижностью его оценочных рамок, вплоть до противоположных оценок. Такое значение в сильной степени окрашено субъективным отношением говорящего (пишущего) к окружающей действительности.
3. Только контекст или анализ ситуации речи может помочь в расшифровке экспрессивной окраски, эмоционально-оценочного содержания высказывания, экспрессивно окрашенных, оценочных слов этого высказывания.
2.3. Источники пополнения регистра сниженной лексики
В рассмотренных нами в предыдущей части работы примерах представлена сниженная лексика, различная (изначально) по сфере своего употребления (студенческий, воровской жаргоны, диалект) и по своему происхождению (заимствованная лексика, переосмысленные понятия и т.д.). Наиболее полное представление о любом лексическом регистре невозможно без рассмотрения источников его пополнения. Регистр сниженной лексики немецкого языка отличается своей «всеядностью» в отношении используемого лексического фонда, яркостью создаваемых здесь неологизмов, оригинальным переосмыслением существующих лексем, но, по мнению большинства современных исследователей, в современном молодежном сленге намечается тенденция стремления к «примитивизации языкового материала». Г. Эманн связывает данный процесс с понижением квалитета молодежной поп-культуры, являющейся одним из основных факторов влияния на подрастающее поколение. Спустя пятнадцать лет после таких кумиров, как Штефан Реммлер, Нэна, “Extrabreit” и Фалько, молодежь получила новых героев “BigBrother-Generation[4]”: ШтефанaРаабa, “Freundeskreis”, “DieFantastischenVier”, “MassiveTone”, “FettesBrot” и др. Обходясь минимальным количеством слов, они тем не менее выражают чувства молодежи, что позволяет лингвистам говорить о «прагматически банальной лексике при положительной валентности (способности сочетаться/положительно воспринимать) со стороны реципиентов» [Ehmann2001: 9].
Говоря об общих особенностях молодежного сленга (1.2.2), мы упомянули о том влиянии, какое оказывает на современный немецкий язык и особенно на речь молодежи англоязычная ПК продукция и развитие web-коммуникаций. В той же мере на молодежный язык влияет и популяризация английского языка в музыкальной культуре (многие немецкие исполнители предпочитают петь на английском языке).
Jetzt nehme ich die Musik dahinter wahr, das ist Claras Lieblingsstück, watch me like a game-show, you’re sick and beautiful, ich dreh mich zur Bar um [Zeh 2003: 426].
Теперь сквозь эти голоса до меня стала доходить музыка, это была любимая песня Клары: “
Watch
me
like
a
game
-
show
,
you
’
re
sick
and
beautiful
”; я повернулся к бару.
При столь активном влиянии иноязычной культуры одним из основных источников пополнения регистра сниженной лексики остаются заимствования. Лидирующие позиции здесь занимают заимствования из английского языка:
Joint ‘сигарета (с марихуаной)’,
konnäckten‘соединять/ся (с помощью электронных средств связи)’,
auf Double-Timer‘правильно распределив свое время’,
faxen‘совершать глупости’,
Lessness‘искусство из малого получать многое’,
Looser‘ненадежный человек/терятель’,
Mega-Deal‘большой бизнес и одновременно большая, хорошая вещь’,
Mc-Job‘непрестижная, низкооплачиваемая работа’,
hi-heissen‘зваться (об имени, употребляемом при приветствии)’,
Hunk‘проблемный субьект’,
happyenden‘хорошо заканчивать/ся’,
Antibabypille‘противозачаточные средства’,
peaken‘взобраться на гору (жаргон сноу-бордистов)’,
Handy‘сотовый телефон’и т.д.
Почти полностью потеряли свою актуальность итальянский и французский язык. Практически все лексемы французского и итальянского происхождения, используемые на сегодняшний день в молодежном сленге, были заимствованы в конце девятнадцатого – в начале двадцатого века: derLouis‘сутенер’, busirieren‘содомировать’, dieRazzia‘облава’, Bambino ‘детка’ – и относятся уже к «высокому слогу» внесалонной лексики.
Традиционно активным источником пополнения регистра сниженной лексики, по мнению Л. Сокола, остается идиш, что объясняется тесной диффузией германской и гебраистской культур. На заимствованиях из идиш хотелось бы остановиться подробнее в связи с многочисленностью этой лексической группы.
Известно, что язык идиш, на котором говорят евреи-ашкенази, во многом сформировался на основе немецкого и других европейских языков. В немецком языке (как, впрочем, и в английском, и во французском) некоторые термины Тапаха вошли в употребление очень рано. Многие были заимствованы через труды церковных писателей. В большей степени, чем другие западноевропейские языки, не исключая английского, немецкий язык богат словами и выражениями, главным образом в части арго, которые вошли речь из языков идиш и Juden-Deutsch (западного идиш, разговорного языка немецких евреев).
Несмотря на периодическое «очищение» немецкого языка (включая «борьбу за чистоту немецкой речи», сопутствовавшую этническим чисткам в фашистской Германии), большое число гебраизмов и идишизмов все еще присутствует в немецких словарях и другой литературе. Еврейские слова и выражения часто можно встретить в произведениях немецких классиков, таких, как Гейне, Шамиссо и др. [Сокол 2003: 1]
Наряду с зафиксированными в словарях лексемами: StuВ ‘бред’, Kaffer‘дурак’, Schmonzes‘пустая болтовня’– встречаются и довольно интересные случаи словообразования, такие как Schickserl‘бикса, глупая баба’, где Schickse, слово еврейского происхождения, приобретает диалектное звучание благодаря окончанию –rl.
Schickserl, sagt er, geh scheissen. I kenn den Typen [Zeh 2003: 325].
«Баба, — сказал он, — иди на фиг. Я знаю этого типá».
В общем же, употребление многих гебраизмов не ограничивалось и не ограничивается только еврейскими носителями по причине тесной связи еврейских общин с криминальными кругами немецкого общества. Сходные процессы происходили в дореволюционной России, и многие ныне существующие молодежные сленгизмы имеют криминально-гебраистские корни: пацан (от еврейского ‘потц’ – половой член).
С заимствованиями из других языков через криминальную и околокриминальную среду связана новая тенденция в языке современной немецкой молодежи, а именно появление языка Kanakisch. Слово ‘Kanakе’ полинезийского происхождения и означает «человек». В Германии оно стало ругательством, применяемым в адрес иностранцев, особенно турецких эмигрантов, значительно повышающих криминогенную обстановку в ФРГ. Однако на сегодняшний день немецкие турки второго и третьего поколения не без гордости сами именуют себя подобным образом. Kanakisch(пестрая смесь турецкого и немецкого языков) превратился в новый молодежный язык Германии, он звучит на школьном дворе, по телевидению, в кафе, в кино и литературе. Немецко-турецкие выражения быстро расширяют сферу своего употребления. Нередко немецкие родители могут услышать от разгневанного чада подобную тираду:
“Was guckst – Bin isch Kino, oder was?”
«Чего уставилась? Я тебе что кино или как?!»
Словарь языка Kanakischсостоит примерно из 300 слов. Почти треть этих слов относится к выражениям, которые связаны с отправлением естественных потребностей и сексуальной сферой. Вторая треть – к автомобильным маркам, их моделям и вариантам. Оставшаяся треть – к моделям сотовых телефонов и к словарному минимуму, необходимому для того, чтобы тебя поняли немцы.
Особой любовью носителей Kanakischпользуется дательный падеж: “Alder, demisdemProblem, weisstu?”
«Старик, это проблема, понимаешь?»
Глагол в вопросительном предложении заканчиваются на –tuили –su: “Raussu
?”вместо “Rauchstdu?” – ‘Куришь?’, “HastuProblem, oderwas?” – ‘Проблемы есть, или как?’. На Kanakischпринято обсуждать «по-настоящему важные вопросы» – женщин, машины и драки:
“Siehssu dem Tuss?”
«
Телку
видишь
?»
“Dem Ampel is grun, aber wenn rot is, fahr isch trotzdem druber, isch schwör, Alder!”
«Фонарь зеленый, но если будет красный, все равно поеду, клянусь, чувак!»
На Kanakischговорят турки, русские и немцы, для которых ввиду зачастую негативного отношения их родителей к эмигрантским кругам использование языка «этих самых» – еще один способ выразить свой протест миру взрослых.
Вторым по значимости источником пополнения регистра разговорной лексики в молодежном сленге является словообразование. По мнению В.Д. Девкина, разговорное словообразование практически не располагает своим собственным арсеналом средств и сколько бы то ни было значительной избирательностью словообразовательных типов [Девкин 1994: 16]. Однако именно «неразборчивость в средствах» (вольное словообразование), а не наличие собственных средств являются отличительной чертой народного словотворчества, его фирменной маркой. Так зачастую заимствованная лексика, являвшаяся в исходном языке нейтральной и перешедшая в принимающий язык без переосмысления понятия или с расширением/сужением понятия, приобретает разговорную окраску ввиду звукового онемечивания или фонологической германизации (средство, которого литературный язык старается избегать):
Monnis← англ. money
‘деньги’,
Workmän← англ. workman
‘рабочий’,
worken/wörken ← англ. to work ‘работать
’,
konnäckten ← англ. to connect‘соединяться
’.
Здесь налицо фонологизация по принципу: «Говори и пиши так, как слышишь ты сам» [Ehmann2001: 152]. (Можно смело утверждать, что этот же принцип заложен и в основу языка Kanakisch: так, например, ассимиляция по глухости rauchst_du, при которой звук [d] оглушается и становится неслышим для турецкого уха, приводит к появлению звукоподражательных форм с –suи –tu, в чем-то копирующих просторечное –steдля вопросительной формы третьего лица вспомогательных глаголов: haste? ← hast
du
?)
Наряду с онемечиванием заимствованных лексем наблюдается и обратный процесс, связанный с таким средством словообразования как «словоискажение» или лексическая мутация:
laschi‘ленивый, скучный’ ← lasch
‘вялый, ленивый’,
alleinsam‘одинокий’← allein
‘один’ иeinsam
‘одинокий’,
vordergestern‘(аж) позавчера’ ← vorgestern
‘позавчера’(усиливается наличием внутри лексемы компонента der– формы дательного падежа определенного артикля die),
Randalo‘скандалист(о)’ ← randalieren
‘скандальничать’,
radikalo‘радикальный’ ← radikal
‘радикальный’.
При этом заимствованным лексемам в последних двух примерах (Randale, radikal) «возвращается» их «исконное» романское звучание путем добавления итальянского аффикса –о. В первом случае (Randalo) для усиления выражения антисимпатий, во втором (radikalo) – особый анархически-экзотический элемент усиления значения слова.
Все приведенные выше примеры наряду с лексической мутацией иллюстрируют и такую словообразовательную возможность как «творческая словоигра» (kreativesWortspiel). В большей мере сюда относятся слова, образованные не по какой-либо словообразовательной модели (с нарушением семантической сочетаемости или же при транспозиции), а спонтанные фонологические уподобления (а иногда и ошибки-оговорки), ввиду своей неожиданной оригинальности закрепившиеся в языке:
labundig‘живой’← lebendig
‘живой’,
hoppeldihopp‘быстро, опа-оп’ ← hoppel
‘прыгать, скакать’ иhopp
‘гоп’,
doppeldidoch‘вдвойне’ ← doppel
‘вдвойне’ иdoch
‘да, действительно’.
Во всех трех случаях мы можем говорить о неологизации, которая позволяет говорящему (изначально – автору) выделиться, показать свою оригинальность ( derAspektderCredibilityпо Г. Эманну [Ehmann2001: 11]). Ряд неологизмов в современном молодежном сленге довольно широк: Halbbomber‘полоумный’, fluffig‘приятно мягкий, воздушный’, Heizkeks‘заводила, зажигала на вечеринке’, alken‘нажраться, напиться’, Toffel‘дурак’, Proggi‘прога, программа’, Poli‘полиция’.
Если рассматривать лексему alken← Alki
‘алкаш’, то она иллюстрирует нередкий для молодежного словообразования прием – вербализацию имен существительных:
festen‘праздновать’ ←
Fest
‘праздник’,
müllen‘болтать чепуху’ ←
M
ü
ll
‘мусор/чепуха, хрень’,
zoffen‘спорить’← Zoff
‘спор’.
В случаях же с Proggiи Poliречь идет о неологизмах, образованных путем «экономизации» – сокращением нейтральных лексем Programmи Polizei. Суффикс –i В.Д. Девкин относит к аффиксам, которые не обладают исключительной разговорностью и делят свои функции с литературными:
-chen, -lein, -e, -er, -ling, -ei, -erei, -o [Девкин1994: 16]. Так, относительно лексемы Proggi Г. Эманн замечает, что негативная коннотация четко прослеживается лишь в контексте:
Lass mal dein Proggi reparieren, ja! Heute fährst du echt’n astreines Proggi!
«Смени пластинку! Сегодня ты несешь полную чушь!»
Здесь интернет-жаргонизм Proggi‘прога’переосмыслен и получает значение ‘образ мысли/поведения’. В общем, по изменению значения можно выделить следующие варианты:
1) полное изменение значения (семантическая вариация): fundamental/fundi‘супер, класс, клево’, Massage‘драка, удар’, Tomate‘башка, репа’, Melone‘голова, башка’;
2) расширение значения (семантическая эддиция): fett‘жирный, супер, очень хороший’, cool‘спокойно, расслабленно, очень хорошо’, schoppen‘делать покупки, употреблять алкоголь’;
3) сужение значения: Looser‘ненадежный человек’, Mega-Deal‘большая, хорошая вещь’,
4) возвращение начального значения (семантический парадокс): Massage‘сообщение’, ätzend‘едкий’, Korkenknaller‘вялая шутка, скучное общение’.
Как видно из приведенных нами выше примеров, нередко переосмыслению в молодежном сленге подвергаются слова, пришедшие из жаргонов. Чаще всего это Интернет-жаргонизмы: Massage, Proggi, Looserи т.д. Исследователи компьютерного жаргона подчеркивают, что постоянным пользователям Сети присуще своеобразное чувство юмора, что отражается в экспрессии бытующих в Нackerese (язык хакеров) номинаций:
Whois– ‘системная команда’,
Bagbiter– ‘программист, допустивший ошибки’,
Cruftsmanship– ‘непонятное свойство программы’,
Two-Spot – ‘двоеточие
’,
Flatworm– ‘подчеркивание’,
user-friendly/freundlich – ‘система с удобными средствами общения’,
Hacker– ‘программист-фанатик’,
kludgy– ‘сделанный наспех’,
hackish– ‘искусный, хакерский’,
Ezine– ‘электронная версия популярного издания (газеты, журнала)’.
Каждый носитель того или иного жаргона неосознанно переносит жаргонную лексику на ту сферу общения, которая не связанна с «ареалом бытования» переносимого жаргонизма. Новизна звучания, а, следовательно, и экспрессивная привлекательность закрепляют слово в молодежном сленге, где оно может поменять свое значение ввиду употребления носителями, незнакомыми с начальным значением или же имеющими о нем опосредованное/неверное представление.
Степенью своей экспрессии выделяются солдатский и криминальный жаргоны. Всеобщая воинская повинность и процессы криминализации современного немецкого общества вносят свою лепту в формирование молодежного сленга, пополняя его словарь милитаризмами и арготизмами:
Kanone (воен. жар.) ‘шишка, начальник’,
einen Marsch machen(воен. жар.)‘
задать
кому-либо взбучку
’,
j-m den Marsch blasen (воен. жар.) ‘поставить
кого
-
либо
на
место
’,
der alte Marschierer (воен. жар.) ‘вояка
,
солдафон
’,
Knasti (крим. жар.) ‘
зек
’,
knasten (крим. жар.) ‘
упечь, посадить
’,
Hefenbruder (крим. жар.) ‘
шушера, мелкий преступник
’.
Несмотря на ослабевающую роль диалектов встречаются довольно интересные заимствования из диалектной лексики:
Fickfack/Fickfackerei‘отговорка/(в качестве брани) проклятье!’ ← средневерхненем. fickfacken‘показывать фокусы, делать глупости’при наличии аллюзии на английское (американское) ‘to
fuck
’;
knuspern‘спать с мужчиной/женщиной’← северонем. knuspern‘грызть, есть что-либо сладкое’; по мнению Г. Эманна, в сленге, выражает иронию по отношению к Гансу и Гретте, (“knusperkusperknäuchen”) которые, вероятно, «искали в лесу не только бабушку» [H. Ehmann2001: 79].
Таким образом, можно сказать, что основными источниками пополнения регистра сниженной лексики в молодежном сленге явяляются:
1) заимствования из других языков (преимущественно из англиского);
2) заимствования из жаргонов (криминальный, компьютерый);
3) заимствоания из общелитературного языка с переосмыслением значения;
4) словообразование.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Таким образом, можно сказать, что поставленные перед началом данного исследования задачи нами достигнуты.
Нельзя не отметить разночтения среди лингвистов-составителей словарей при попытке дать точное лексикографическое отображение сниженных словарных единиц, причину которого мы видим в неверном подходе к данному лексическому материалу, т.е. в попытке «для удобства» дать той или иной лексеме какой-либо стилистический маркер, в то время как стилистический маркер – отражение функциональной нагрузки лексемы в конкретной речевой ситуации и может варьироваться в зависимости от сферы употребления слова и интенции говорящего. С нашей точки зрения, уместнее говорить о стилистическом кластере лексемы, т.е. о совокупности стилистических маркеров одной сниженной лексической единицы, способной выполнять вообще и в языке молодежи в частности ряд функций:
1) когерентную;
2) дейктическую;
3) номинативную;
4) инвективную;
5) психологическую;
6) идентифицирующую;
7) экспрессивную.
Особо следует выделить эстетическую функцию, так как она проявляется не в устной речи как таковой, а в литературе (о молодежи) с целью придать диалогам в тексте живое, разговорное звучание, отличающее «сниженный язык», который всегда конкретнее и ярче, чем чопорный и слишком абстрактный литературный язык, экономичнее и удобнее, выражает субъективные чувства и создает непринужденную атмосферу общения.
Говоря об источниках пополнения сниженной лексики в молодежном сленге, мы подчеркиваем возросшую актуальность заимствований из английского языка, что объясняется языковой модой, культурными стандартами, привносимыми в Германию из США через поп-идустрию и компьютерную продукцию.
Следует отметить и новую тенденцию – заимствование из турецкого языка, объясняемую уже тесным взаимодействием собственно немецкой и эмигрантских (в данном случае турецкой) культур.
Одновременно можно говорить о слабеющей роли диалектной лексики в языке молодежи, а также о незначительном заимствовании из европейских языков.
Рассматривая словообразование как источник пополнения регистра сниженной лексики, мы не находим собственно «сниженных словообразовательных моделей», так как словообразование разговорной речи делит средства с литературным языком. Тем не менее, речь может идти о ряде таких характерных для молодежного языка приемов, как:
1) фонологическая германизация (при заимствовании);
2) лексическая мутация;
3) творческая словоигра;
4) неологизация;
5) вербализация имен существительных;
6) изменение значения слова.
В заключение хотелось бы сказать, что данная работа ни в коей мере не претендует на полноту ввиду некоторой ограниченности фактического материала, которым является не живая речь носителей языка, а художественная литература, а также в связи с многообразием аспектов исследования сниженной лексики, охватить которые в одной работе не представляется возможным. Одной из перспектив дальнейшего исследования могла бы стать проблема перевода сниженной лексики на другой язык.
продолжение
--PAGE_BREAK--