Н. Л. Степанов
«Повесть о капитане Копейкине» — неотъемлемая часть «Мертвых душ». Сам писатель придавал ей особенно большое значение, справедливо видя в ней один из наиболее важных компонентов своей поэмы. Когда «Повесть» капитане Копейкине" была запрещена цензором А. Никитенко (кстати, единственный эпизод в «Мертвых душах», не пропущенный цензурой), Гоголь с особой настойчивостью боролся за ее восстановление, не мысля своей поэмы без этой повести. Получив из цензуры рукопись «Мертвых душ», в которой «Повесть о капитане Копейкине» оказалась вычеркнутой, Гоголь с негодованием сообщал Н. Я. Прокоповичу: «Выбросили у меня целый эпизод Копейкина, для меня очень нужный, более даже, нежели думают они (т. е. цензоры. — Н. С.). Я решился не отдавать его никак. Переделал его теперь так, что уж никакая цензура не может придраться. Генералов и всё выбросил и посылаю его к Плетневу для передачи цензору» (письмо от 9 апреля 1842 г.) [1]. В письме к П. А. Плетневу от 10 апреля 1842 г. Гоголь также говорит о том значении, которое он придает эпизоду с Копейкиным: «Уничтожение Копейкина меня сильно смутило! Это одно из лучших мест в поэме, и без него — прореха, которой я ничем не в силах заплатать и зашить. Я лучше решился переделать его, чем лишиться вовсе» [2].
Таким образом, Гоголю эпизод с капитаном Копейкиным был особенно значим для композиции и прежде всего для идейного звучания «Мертвых душ». Он предпочел переработать этот эпизод, ослабив его сатирическую остроту и политическую тенденцию, с тем чтобы сохранить его в составе своей поэмы.
Почему же писатель придавал такое большое значение этой вставной новелле, казалось бы внешне мало связанной со всем содержанием «Мертвых душ»? Дело в том, что «Повесть о капитане Копейкине» является в известном смысле кульминацией сатирического замысла и одним иа наиболее смелых и политически заостренных эпизодов обличительного содержания «Мертвых душ». Далеко не случайно она следует в тексте произведения за эпизодами, в которых говорится о проявлении народного недовольства, о крестьянских выступлениях против властей (убийство заседателя Дробяжкина). Историю капитана Копейкина рассказывает почтмейстер чиновникам в момент наибольшего смятения умов, вызванного слухами о покупках Чичикова. Смятение, охватившее провинциальный город, разговоры и рассказы о крестьянских волнениях, страх перед непонятными и нарушающими общественный покой поступками Чичикова — все это великолепно рисует косный и ничтожный мирок провинциального чиновничье-поместного общества, больше всего боящегося каких-либо потрясений и перемен. Поэтому и история капитана Копейкипа, ставшего разбойником в рязанских лесах, лишний раз напоминает о неблагополучии всего общественного уклада, о том подспудном кипении, которое угрожает взрывом.
Но и сама по себе история капитана Копейкина, подобно «Шинели», содержит резкую критику господствующего режима, протест против бюрократического безразличия к судьбе простого человека. Однако капитан Копейкин отличается от робкого и забитого Башмачкина тем, что пытается бороться за свои права, протестует против несправедливости, против бюрократического произвола. История капитана Копейкина широко раздвигает рамки провинциально-крепостнической действительности, которая показана в «Мертвых душах», вовлекая в круг изображения «всей Руси» столицу, высшие бюрократические сферы. Осуждение несправедливости и беззакония всей государственной системы, вплоть до царя и министров, находит здесь яркое воплощение.
Изучая повесть, мы, естественно, обращаемся к ее первоначальной редакции, поскольку Гоголю пришлось переработать ее в силу цензурных причин, вопреки своему желанию. «Я выбросил весь генералитет, характер Копейкина означил сильнее, так что теперь видно ясно, что он всему причиною сам и что с ним поступили хорошо», — сообщал Гоголь в цитированном уже письме П. А. Плетневу. В подцензурной редакции Гоголь вынужден был не только снять упоминание о министре, с таким бюрократическим равнодушием отнесшемся к судьбе капитана (речь идет о «начальнике комиссии»), но и иначе мотивировать протест Копейкина, его требование пенсиона: это теперь объяснено желанием Копейкина «съесть котлетку и бутылку французского вина», т. е. стремлением к роскошной жизни — тем, что он «привередлив».
В первоначальной редакции (включаемой ныне во все издания «Мертвых душ») капитан Копейкин наделен иными чертами. Это боевой офицер, которому на войне 1812 г. оторвало руку и ногу. Лишенный средств к существованию (даже отец отказывается его содержать), он отправляется в Петербург просить «монаршей милости». Гоголь, хотя и словами почтмейстера, описывает Петербург как средоточие роскоши, всяческих соблазнов: «Семирамида, судырь, да и полно! Понатолкался было нанять квартиры, только все это кусается страшно: гардины, шторы, чертовство такое, понимаете, ковры — Персия целиком: ногой, так сказать, попираешь капиталы. Ну, просто, то есть, идешь по улице, а уж нос твой так и слышит, что пахнет тысячами; а у моего капитана Копейкина весь ассигнационный банк, понимаете, состоит из каких-нибудь десяти синюх». Здесь, как и в петербургских повестях, Петербург предстает как место сосредоточения богатства, «капитала», которым владеют немногие счастливцы, тогда как бедняки ютятся в трущобах, в грязных углах. Это город резких социальных контрастов, город чиновных тузов и богатеев. Это Петербург «Шинели», «Невского проспекта», «Носа».
Капитан Копейкин сталкивается с равнодушием и бюрократическим издевательством над маленьким человеком не только со стороны «значительного лица», но и самого министра, олицетворяющего и возглавляющего весь административный аппарат царизма. Министр стремится отделаться от Копейкина незначащими обещаниями и посулами: «Вельможа, по обыкновению, выходит: „Зачем вы? Зачем вы? А!“ говорит, увидевши Копейкина: я ведь я уже объявил вам, что вы должны ожидать решения». — «Помилуйте, ваше высокопревосходительство, — не имею, так сказать, куска хлеба...» — «Что же делать? Я для вас ничего не могу сделать; старайтесь помочь себе сами, ищите сами средства»". Как видим, сцена эта во многом напоминает объяснение Акакия Акакиевича со значительным лицом. Не случайно «Шинель» писалась примерно в то же время, когда заканчивался первый том «Мертвых душ». Тема несправедливости социальных отношений, глубоко волновавшая Гоголя, решалась им в демократическом плане, в плане гуманистического протеста против сильных и богатых хозяев жизни. Отсюда и эти элементы общности между «Шинелью» и «Мертвыми душами», важность для Гоголя эпизода с капитаном Копейкиным.
Но капитан Копейкин не робкий и униженный Акакий Акакиевич.
Он тоже хочет проникнуть в мир счастливцев, обедающих в «Лондоне», закусывающих «у Палкина», возбужден соблазнами роскоши, встречающейся на каждом шагу. Он мечтает с получением пенсии зажить обеспеченной жизнью. Поэтому неопределенные обещания о «завтра», которыми его обнадеживает министр, вызывают его протест: "… можете вообразить себе, каково его положение: тут, с одной стороны, так сказать, семга и ар€уз, а с другой-то ему подносят все одно и то же блюдо: «завтра».
В ответ на «дерзкое» заявление Копейкина, что он не сойдет с места, пока не будет наложена резолюция на его прошение, разгневанный министр приказывает отправить Копейкина «за казенный счет» на «место жительства». Высылаемый в сопровождении фельдъегеря «на место», Копейкин рассуждает сам с собой: «Когда генерал говорит, чтобы я поискал сам средств помочь себе, — хорошо, говорит, „я“, говорит, „найду средства“. Куда именно привезли Копейкина, по словам рассказчика неизвестно, но не прошло и двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка разбойников, атаманом которой был капитан Копейкин.
Такова история капитана Копейкина, переданная почтмейстером. Версия, что Чичиков и есть капитан Копейкин, возникла потому, что чиновники заподозрили Чичикова и в делании фальшивых ассигнаций, и в том, что он „переодетый разбойник“. Капитан Копейкин выступает мстителем за несправедливое к нему отношение и в разгоряченном сознании провинциальных чиновников предстает как угроза их благополучию, как страшный разбойничий атаман. Хотя сообщение почтмейстера выдержано в стиле комического сказа, история капитана Копейкина врывается в повседневную обывательскую жизнь чиновников как „напоминание о враждебной им, бурлящей, чреватой опасностями и мятежами народной стихии.
В силу всего этого происхождение образа капитана Копейкина представляет особый интерес. Совсем недавно итальянским исследователем Гоголя профессором Леоне Пачини Савой.было высказано предположение о том, что Гоголь мог быть знаком с анекдотом о “капитане Копекникове» [3], сохранившимся в бумагах семьи д'Аллонвилль и опубликованном в 1905 году французской журналисткой Дариа Мари в «Revue des etudes franco-russes». Этот «анекдот», как справедливо указывает Л. Пачини, несомненно представляет какую-то литературную обработку популярной истории о «благородном разбойнике» [4]. (Кое в чем он перекликается с украинскими «анекдотами» — преданиями о Гаркуше, послужившими, в частности, основой для романа земляка Гоголя В. Т. Нарежного «Гаркуша», 1824.) Действие в «Русском военном анекдоте», опубликованном Д. Мари, происходит на Украине, и в общих чертах начало этого «анекдота» напоминает историю капитана Копейкина. В нем рассказывается о встрече двух ветеранов войны 1812 г. — солдата и офицера, причем офицер сообщает солдату, спасшему ему жизнь, что он был тяжело ранен и, выздоровев, обратился с просьбой о пенсии. В ответ на просьбу он получил отказ от самого графа Аракчеева, подтвердившего, что император ничего не может ему дать. Дальше повествуется о том, как офицер собирает «шайку» разбойников из местных крестьян, призывая их к мщению, к борьбе за восстановление справедливости.
Речь этого офицера к крестьянам обладает всеми характерными чертами романтического стиля и идеологии («Друзья мои, в равной степени гонимые судьбой, у нас с вами одна цель — месть обществу»). Этот литературный характер «анекдота», его стиль, весьма далекий от фольклора, еще больше подтверждает предположение о литературном, а не народном, фольклорном его характере.
Однако вполне возможно, что эта литературная обработка, фактически представляющая собой довольно объемистую «разбойничью повесть», написанную в сентиментально-романтической манере [5], восходит, в свою очередь, к подлинно фольклорным анекдотам и преданиям о разбойнике Копейкине. Это тем более вероятно, что герой «анекдота» назван «Копекников»: тут мы имеем дело, очевидно, с французской транскрипцией фамилии «Копейкин». Маловероятно, чтобы Гоголь знал непосредственно этот «Русский военный анекдот», сохранившийся в бумагах маршала Мюнниха, опубликованный лишь в 1905 г. и скорее всего являющийся в свою очередь самостоятельной авторской обработкой какого-то действительного анекдота или предания.
Допуская вероятность знакомства Гоголя с подлинным народным «анекдотом» о капитане Копейкине (конечно, не в его литературной обработке, как это сделано в публикации Дариа Мари), следует учесть во всем объеме еще необследованный фольклорный материал, связанный с его именем. Весьма существенно то обстоятельство, что образ капитана Копейкина несомненно восходит к фольклору, к разбойничьей песне о Копейкине («Копейкин со Степаном на Волге»). Эта песня записана П. Киреевским в нескольких вариантах со слов Языкова, Даля и др. Приводим запись, сделанную В. Далем:
На славныем на устьеце Черноставском
Собирается собраньице молодецкое:
Собирается добрый молодец, вор Копейкин,
И со малыим со названыим братцем со Степаном.
Вечеру вор Копейкин позже всех спать ложится,
По утру раньше всех пробуждается,
Со травоньки — со муравыньки росой умывается,
Лазоревыми алыми цветочками утирается,
И на все, на четыре сторонушки сам богу молится,
Московскому чудотворцу в землю поклонился:
«Вы здорово, братцы, все спали-ночевали?
Один-то я, добрый молодец, не здоров спал,
Не здоров спал, несчастлив встал:
Будто я ходил по конец синего моря;
Как сине море все всколыхалося,
С желтым песком все смешалося.
Я левой ноженькой оступился,
За крепкое деревцо рукой ухватился,
За самую за вершину:
У крушинушки вершинушка отломилась,
Будто буйная моя головушка в море свалилась.
Ну, братцы-товарищи, ступай, кто куда знает» [6].
Таким рисуется разбойник Копейкин в народных песнях. Этот образ далек от того капитана Копейкина, о котором рассказывает почтмейстер. Но несомненно, что именно разбойник Копейкин мерещится напуганным чиновникам. Его имя и народная слава о нем и привлекли внимание писателя к этому образу, о чем сохранилось авторитетное свидетельство того же самого П. Киреевского. В комментариях к только что приведенной песне, до сих пор не привлекавших внимания исследователей, он сообщает: «Предлежащие образцы (т. е. песни о Копейкине. — Н. С.) чрезвычайно любопытны еще в том отношении, что вместе с преданиями, их окружающими (разрядка моя. — Н. С.), породили под пером Гоголя знаменитый рассказ о проделках необыкновенного Копейкина в „Мертвых душах“: герой является там без ноги именно оттого, что, по песням, оступился ногою (то левою, то правою) и повредил ее; после неудач в Петербурге появился он атаманом в Рязанских лесах; мы помним лично слышанные живые рассказы Гоголя на вечере у Дм. Н. С-ва» [7].
Особенно важно отметить свидетельство П. Киреевского, что указание на фольклорные источники (песни и предания, «их окружающие») исходило от самого Гоголя. Это бесспорно решает вопрос об источнике замысла «Повести о капитане Копейкине». Кстати, этим объясняется особенно отрицательное отношение цензуры к имени Копейкина — недаром; Гоголь в цитированном письме к Прокоповичу сообщал, что если имя героя повести представляет препятствие для цензуры, он готов «заменить его Пяткиным или первым попавшимся».
Публикация Д. Мари и сообщение о ней Л. Пачини не противоречат нашему утверждению о фольклорном, народном источнике истории капитана Копейкина. А наличие фольклорного источника в свою очередь имеет существенное значение для понимания роли этого образа во всей, художественной и идейной структуре гоголевской поэмы. Список литературы
1. Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, Изд-во Академии наук СССР т. XII, стр. 53.
2. Там же, стр. 54.
3. См. сообщение Л. Пачини на 4-м Международном конгрессе славистов. «Повесть oо капитане Копейкине», Гоголевские заметки.
4. «Revue der etudes franco-russes», 1905, № 2, «Le brigand caus le vouloir», pp. 48-63.
5. Так, в «Русском военном анекдоте», опубликованном Д. Мари, подробно излагаются похождения офицера-разбойника и его шайки в духе, как указывает Л. Пачини, пушкинского «Дубровского». Копекников захватывает обоз с продуктами из Подолии, устраивает шутку в «великолепном замке Грузина» (т. е. Грузине Аракчеева), в «анекдоте» приводится письмо Копекникова к императору и т. д.
6. Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1874, вып. 10, стр. 107.
7. Там же. Д. Н. С-в — Дмитрий Николаевич Свербеев, близкий к кругу московских славянофилов, знакомый Гоголя.