О.В. Патянина, Омский государственный университет, кафедра русского языка
Никто так не ценит человека, никто так полно, отрадно и признательно не ощущает его желанного присутствия, как Пушкин… женщина нашла
в нем певца очарованного и чарующего. Она будила в нем не только страсть, но и умиление; она являлась ему как мимолетное виденье, как гений чистой красоты…
Ю. Айхенвальд
Цель настоящих заметок — попытаться выявить самое характерное в изображении пушкинского идеала внешней красоты женщины. Для достижения этой цели необходимо рассмотреть следующие вопросы: каков идеал женщины в русском национальном сознании, в частности, в тех его проявлениях, какие можно найти в сказках, былинах, пословицах, поговорках и т.п.? Что и как из народных представлений использовал в своем творчестве А.С. Пушкин (прежде всего в сказках)? Какие черты народно-поэтического идеала женщины использовал А.С. Пушкин в романе «Евгений Онегин» и поэме «Руслан и Людмила»?
Сначала обратимся к воплощению внешнего облика женщины в наивной (языковой) картине мира. Коллективные представления народа о каком-либо фрагменте действительности отражены прежде всего в устойчивых словосочетаниях, выражениях: фразеологизмах, пословицах, поговорках. Русский человек в первую очередь отмечает какой-либо недостаток в человеке, в его внешности: Хорош, пригож, на лиху болесть похож; Такая красава, что в окно глянет — конь прянет; на двор выйдет — три дня собаки лают. Иронических высказываний о внешности человека значительно больше, чем безусловно положительных. С другой стороны, красота лица — не главное в человеке: Личиком беленек, да душой черненек; Басок, да червоват; С лица воду не пить. Русский человек ценит прежде всего ум, смекалку, хозяйственность: На красивого человека глядеть хорошо, с умным жить легко, а также — душу: Рожа крива, да душа пряма; Плоть грешна, да душа хороша.
Народное представление о женской внешности состоит из нескольких клише: лицо должно быть бело, румяно, брови — черна соболя, глаза — словно звезды, ясна сокола, осанка — лебединая, походка — павиная. Эти народно- поэтические представления сохранились в былинах, сказках, народных песнях. Интересен такой факт: как красивая, так и «безобразная» внешность и мужчины, и женщины описываются одинаково: например, у былинных героев тоже глаза ясна сокола, брови черна соболя, русы кудри; Поперек себя толще, Ни рожи, ни кожи, ни виденья; Глядит, как сова, выпучив глаза — эти и подобные им высказывания можно равно отнести к обоим полам.
В.Н. Телия отмечает, что «для русского обыденного самосознания нехарактерно восприятие женщины как „слабого“ пола и противопоставлениe ее „сильному“ полу...» [1, с.263]. Действительно, если мы обратимся к фольклорному материалу, то обнаружим в нем интересный тип — женщина — богатырша, «поленица удалая»: «Едет поленичища удалая, Ай удала поленичища великая» (был. «Илья Муромец и дочь его»). Поленицы вступают в бой с богатырями, они могучи, храбры. Или, например, известные строки из поэмы Н.А. Некрасова: "… Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет".
Этот идеал, сложившийся в Древней Руси, сменился на другой вместе с принятием христианства. И. Забелин в своем исследовании, посвященном быту русских цариц, отмечает, что женщина стала восприниматься как существо зависимое, подневольное именно потому, что она «вышла из ребра Адама», это его «часть», «неотъемлемая принадлежность» [1, с.263].
Безусловно, христианство оказало огромное влияние на русское мировосприятие и сформировало два типа женщины — праведницы и грешницы. Первый тип (это представление идет от образа Марии) отличается целомудренностью, терпением, покоем. Она — идеал, и прежде всего идеал материнства для любого христианина (христианки). Тип «грешница» возник из библейского предания об Адаме и Еве. Ева — грешница, вечный соблазн для мужчины, символ падения. С другой стороны, именно Ева, а не Мария, согласно Библии, дала потомство, которое населило Землю.
Христианизированная русская культура устраняла женщину из мира (общества), «делала ее принадлежностью только домашнего мира, во главе которого стоял муж» [1, с.264]. Это отразилось в наивной картине мира. Если девушка, по народным представлениям, должна быть красивой, то замужней женщине следует забыть о привлекательности, т.к. Хорошая (пригожая) жена — лишняя сухота; Не хвали жену телом, а хвали делом!; Не наряд жену красит — домостройство.
Таким образом, в русской картине мира слились два взгляда на женщину: сосуд скудельный и богородица. Первый воплощен в народных представлениях, а второй — в литературе (поиск идеала женщины, гармонии).
В сказках А.С. Пушкина, опиравшихся на фольклор, изображены два типа идеальных женщин: женщина-волшебница, помощница, напр., Василиса Премудрая, Елена Прекрасная, Марья Моревна (фантастический образ), и женщина земная (народно-поэтический образ). В «Сказке о царе Салтане» главный женский образ — царевна Лебедь:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава,
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Сюжет сказки очень распространен как в русском, так и в мировом фольклоре. Сам Пушкин записал подобную сказку под названием «Чудесные дети» от своей няни Арины Родионовны. Но, как отмечают исследователи (в частности, М. Азадовский), ни в одном из источников, которыми пользовался поэт, ни в одной пушкинской записи нет образа царевны Лебеди, как нет его в различных редакциях данного сюжета. Откуда же появился этот фантастический образ? Здесь важно отметить несколько моментов.
Для русского мифопоэтического самосознания характерно сравнение, отождествление девушки с белой лебедью: Настасья — белая лебедь ( был. «Женитьба Добрыни»), Молодой жены да белой лебеди (был. «Дунай и Добрыня сватают невесту князю Владимиру»), «белая лебедушка» из одноименной сказки. Лебедь — символ благородства, чистоты (=целомудрия, а также души), женской грации. Следовательно, в образе царевны Лебеди воплощено понимание женского облика как грациозного, изящного, невинного и благородного.
В былине «Непра и Дон», записанной А.Ф. Гильфердингом, есть описание неродившегося сына богатыря, очень схожее с описанием из «Сказки о царе Салтане»:
Да несу я те сына любимого, —
А по колен-то ноженьки во серебре,
А по локоть-то рученьки во золоте,
А по косицам-то текут будто звездушки,
Назади-то воссияет будто светел месяц,
Впереди-то как будто солнышко.
Данное описание, очень похожее на образ царевны Лебеди, «применено» по отношению к мужчине. И здесь нет ничего удивительного, т.к. это обычное мифологическое представление об идеале царской (царственной) внешности — мужской или женской.
М. Азадовский обнаружил источник образа царевны Лебеди в сб. Кирши Данилова, к которому, безусловно, Пушкин часто обращался. В былине о Потоке читаем:
И увидел он белую лебедушку,
Она через перо была вся золота,
А головушка у ней увивана красным золотом
И скатным жемчугом усажена [2, с.96].
С другой стороны, «дева со звездой во лбу» — любимый образ западноевропейского фольклора, встречается он и в сказках Гриммов, которые Пушкин хорошо знал и обращался к их сюжетам и образам в своем творчестве.
Т.В. Зуева считает, что в образе Лебеди, кроме безусловного влияния фольклорной традиции, отразилось и личное отношение поэта к своей жене, Н.Н. Пушкиной, красоту которой он, как и многие его современники, находил царственной: "… будь молода, потому что ты молода — и царствуй, потому что ты прекрасна" [3, с.77]. Портрет Н.Н. Пушкиной 1832 г. кисти А. Брюллова — словно воплощение в красках образа царевны из сказки: лебединая шея, кружево платья, словно пух, а во лбу… «звезда» (диадема с подвеской).
Сонет «Мадонна», посвященный Наталье Николаевне — невесте, является не только объяснением в любви, но и воплощением представления Пушкина об идеале женственного. Это — «чистейшей прелести чистейший образец» (ср. «гений чистой красоты»). Прилагательное чистейший, использованное в форме превосходной степени, является как бы квинтэссенцией того духовного, благородного, вызывающего трепет, что носил в своем сердце Пушкин. Наталья Николаевна — в жизни, а царевна Лебедь — в творчестве, — это «гении» (духи, олицетворения) красоты душевной и телесной (ср. со значением символа Лебедь, опис. выше). Это то, чему можно поклоняться, перед чем можно простаивать часами (как сам Пушкин перед картиной «Мадонна» Перуджино).
Таким образом, царевна Лебедь — воплощение народных, фантастических и вместе с тем личных представлений поэта о женской красоте. Рассмотрим, как построено описание царевны.
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть…
Данная формула не знакома народной сказке. Есть другие, подчеркивающие исключительность красоты сказочной героини: Что ни в сказке сказать, ни пером описать; Зрел бы, смотрел — очей не сводил! Век бы очей не отвел, все бы смотрел да смотрел! Приведенное высказывание из «Сказки о царе Салтане» — «внутренний голос» Пушкина, причем им избраны не церковно-славянские, а русские формы: не можно, глаз, отвесть. Это не только стремление поэта «реформировать» русский язык; именно эти слова создают ощущение подлинно народной сказки.
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает.
Красота царевны описана не эпитетами, а глаголами, что подчеркивает действенное, активное начало Лебеди, ее чудодейственное начало. Днем она подобна Солнцу, а ночью — Луне:
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
Месяц и звезда — это Луна и Солнце. Царевна — волшебница, ей подчинены силы природы, стихии; она подобна сказочным мудрым женам — Василисе Премудрой, Елене Прекрасной, Марье Моревне, которые управляют светилами, творят чудеса. Соответствует этому и облик царевны: месяц и звезда — не только символы чудодейственной силы Лебеди, ее мудрости, но и «показатели» связи с мужским началом (она обладает силой, способностью сотворять) и с женским (Луна — символ женскости, пассивного начала).
А сама-то величава,
Выступает, будто пава.
Эти строки — дань лирической традиции русского фольклора, для которой обычно сравнение стати, поступи девушки с «павой»: И походочка у ей да как павиная; У ей походка павиная; И походочка у ей чтобы упавая (данные формулы повторяются во многих песнях и былинах). Сравнение с павой (павлином) восходит к народным представлениям о том, что именно эта птица воплощает идеал красоты, достоинства. Походка девушки (тем более царевны) должна быть именно с достоинством, величавой. Употребление сравнительного союза будто — дань уже литературной традиции; для фольклора характерно либо скрытое сравнение (походка павиная = 'как у павы' ), либо использование союза как (бела как белый снег). Краткое прилагательное величава (форма, характерная для фольклора) имеет значение 'осанистая, степенная, внешностью своей внушающая уважение'. В одном этом слове заключена целая характеристика царевны Лебеди, которая соответствует и ее сану царевны, и образу волшебницы, и идеалу женской красоты (ср.: в сонете «Мадонна» Пречистая взирает «с величием»).
В «Сказке о мертвой царевне» конфликтом, движущим сюжет, является «соперничество» красоты внешней и красоты внутренней. Пушкин здесь смотрит на женщину так же, как народ: выше отмечено, что внешняя красота сама по себе не вызывает в народном самосознании уважения и восхищения. Гораздо важнее внутренняя красота. Например, в сказке «Финист — ясен сокол» старшие дочери думают только о своей внешности («наряжаются в сарафаны нарядные, достают платья новые, надевают бусы золоченые» [4,c.7]), а младшая не просто красавица, которую «что ни в сказке сказать, ни пером описать: брови соболиные, очи соколиные, русая коса до пояса», она еще и «умница-разумница» [4, с.5]. Или в сказке «Серебряное блюдечко и наливное яблочко»: старшие дочери — «белоручки, ленивицы», младшей сестрой помыкают, пестро и нарядно одеваются, а младшая Машенька — все за работой, «все сделать готова», «вся краса у Маши — русая коса, до земли падает, цветы задевает» [4, с.36](волосы — символ жизненной силы, мудрости). Именно такие героини добиваются счастья, гармония внешней и внутренней красоты помогает им преодолеть все препятствия. Сам Пушкин ценил в своей жене не только светскую красавицу: "… женка моя прелесть не по одной наружности"; «Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете — а душу твою люблю я еще более твоего лица», — писал поэт своей прекрасной возлюбленной [5, с.91].
Сюжет «Мертвой царевны» очень распространен в русском фольклоре. В сказках обычно мачеха преследует падчерицу, потому что та красивее ее родной дочери. Исследователи (М. Азадовский, Т.В. Зуева, Т.Г. Леонова и др.) нашли текст, практически полностью совпадающий с пушкинским, — это гриммовская «Белоснежка». Имя героиня сказки «получила потому, что бела как снег» [2, с.79]. Царевна Пушкина тоже имеет подобную внешность:
Белолица, черноброва…
В народных источниках мы не встретим подобных сложных слов, это дань литературной традиции. У идеальной девушки бело лицо или как снег белый, брови черна соболя (черные, густые, блестящие).
Красота молодой царевны подобна цветку, который рос тихо и незаметно, а когда расцвел, сразу поразил всех своей красотой:
Но царевна молодая,
Тихомолком расцветая,
Между тем росла, росла,
Поднялась — и расцвела.
«Расцветание» девушки описано глаголами (два повторения росла, поднялась, расцвела). В них «сосредоточена» жизнь царевны, которая жила тихо, незаметно — тихомолком (русская форма), но ее красота пробилась — и всех поразила. Это подчеркнуто тире: поднялась — и расцвела.
Когда мачеха узнает от зеркальца, что она не самая красивая, начинается гонение царевны. Между тем сама мачеха внешне ничем не уступит своей падчерице: она тоже румяна, бела, высока, стройна. Словом, «уж и впрямь была царица», но царевна побеждает ее внутренней красотой. Стремление к абсолютизации своей красоты, эгоизм царицы проявляются в разговорах с зеркальцем. Пока еще не было рядом красавицы-царевны, она обращалась с ним ласково:
Свет мой, зеркальце! скажи…
Но с появлением соперницы — обращение другое:
Ах ты, мерзкое стекло!
Зеркало нейтрально по отношению к царице: оно отражает лишь объективную реальность, сообщает то, что есть. Интересно, что зеркало у Пушкина является не просто предметом, в котором разглядывает свое лицо царица. Оно отражает прежде всего внутренние качества, душу; именно в разговорах с зеркальцем, в разглядывании себя самой мы узнаем нрав царицы:
И царица хохотать,
И плечами пожимать,
И подмигивать глазами,
И прищелкивать перстами,
И вертеться подбочась,
Гордо в зеркало глядясь.
Царица довольна ответом зеркальца — «Ты, царица, всех милее, всех румяней и белее», и тело «исполняет» танец: царица плечами пожимает, подмигивает, прищелкивает пальцами, вертится. Глаголы «изображают» движение каждой части тела. Когда же мачеха понимает, что ей не соперничать с царевной, она наполняется черной завистью, бросает непослушное зеркало под лавку.
Пушкиным ни разу не сказано, что царевна смотрит в зеркало, но оно, тем не менее, знает и ценит ее красоту, потому что она равноценна ее душе. В образе царевны воплощен тот народный идеал, который так ценил поэт: красота, приветливость скромность, трудолюбие, хозяйственность.
Мотив несоответствия внешней красоты и внутренних качеств еще раз возникает в сцене с яблоком. Яблоко, которым угостила царевну царица,
Оно
Соку спелого полно,
Так свежо и так душисто,
Так румяно-золотисто,
Будто медом налилось!
Видны семечки насквозь…
От яблока невозможно оторвать глаз: Пушкин дважды повторяет усилительную частицу (интенсификатор) так. Казалось бы, яблоко не может принести вреда: ведь «видны семечки насквозь». Но поэт недаром поставил после этой фразы многоточие: стоит насторожиться! Мачеха передала падчерице свой «портрет».
Сказка заканчивается победой душевной красоты: мачеха умерла от «тоски», завидев прекрасную царевну, которую от «мертвого сна» пробудила всепобеждающая любовь.
А.Л. Слонимский писал, что «Сказка о мертвой царевне» является апофеозом добрых народных нравов, той деревенской стихии, которая изображается и в «Евгении Онегине» [5, с.439]. В самом деле, Татьяна, «русская душою»,- любимый образ Пушкина, но в романе мы не встретим ни одного описания ее внешности. Поэт, чтобы читатели представили себе героиню внешне, отталкивается от образа ее сестры Ольги:
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Сплошное «не». Татьяна внешне противопоставлена не только сестре, которая обладает «ангельской» внешностью: локоны льняные, глаза как небо голубые, легкий стан. Этот портрет можно найти в любом романе, отмечает Пушкин, но именно поэтому он уже и неинтересен. Татьяна противопоставлена вообще идеалу «светской красавицы», который изрядно поднадоел и не содержит в себе ничего естественного, живого.
Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима…
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал.
Поэту ближе открытость Татьяны, ее искренность. Красавицы в «Евгении Онегине» обманчивы: они манят внешне, но не греют душу. Татьяну, когда мы ее встречаем в светском обществе, не могут затмить признанные красавицы. Почему?
Но вот толпа заколебалась,
По зале ропот пробежал…
От Татьяны, ее внешнего облика как бы исходит «излучение», которое оказывает «особое, гиперболическое воздействие на присутствующих» [6]. И опять описание — апофатическое:
Она была нетороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Безпритязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей…
Впечатление на читателя усиливается рядом однородных определений (с не) и распространенных дополнений (с без). Казалось бы, ей удивить нечем (внешне); но реакция гостей салона показывает, что в ней есть то неуловимое, тайное, истинное, настоящее, что заставляет всех поклоняться Татьяне, а читателей — плениться этим образом раз и навсегда.
Если героиню светского романа Пушкин наделяет народно-поэтическими чертами (кротость, терпеливость, гордость, искренность), то героиню сказочной (или романтической) поэмы «Руслан и Людмила» поэт изображает словно близкую подругу, одну из тех, в кого он был влюблен. Поэма начинается с посвящения:
Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних…
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Пушкин называет своих подруг души царицами — сказочный образ, в котором воплощены красота, величие, достоинство. Он поэтизирует своих подруг, он молод, и в его душе есть место пылкой любви и поклонению красоте.
Поэму «Руслан и Людмила» исследователи (Д. Благой, А.Н. Соколов, А.Л. Слонимский и др.) называют «сказочно-шутливой», в ней все «дышит молодостью и здоровьем», отношение к героям — полусерьезно, полушутливо, словно своих товарищей и подруг Пушкин поместил в сказочно-былинный мир, не забывая при этом о своем к ним отношении. «Людмила — не степенная красавица русской старины и не печальная героиня русских песен, а одна из милых, хотя и „ветреных“ Лид и Дорид из пушкинской лирики» [5, с.191].
«Людмила — прелесть», «друг милый», — иначе Пушкин не говорит о своей героине. Автор на близком расстоянии «рассматривает» свою героиню, и от нас не может ускользнуть ни одна часть ее тела: и грудь, и плечи молодые, бледное чело, лилейные плечи, кудри золотые. Людмила подобна прелестному цветку, все в ней создано для восхищенного взора, для любви. Тем не менее, поэт не забывает и о прелестных служаночках:
Три девы, красоты чудесной,
В одежде легкой и прелестной,
Княжне явились…
Их красота — «чудесная», то есть сказочная, неземная, волшебная, она манит не менее, чем красота Людмилы. Поэт — не просто пылкий поклонник ее прелестей, он даже подшучивает над ней в самые горестные, трагические минуты: Людмила печалится — и не сводит взора с зеркала («если женщина в печали… Забудет в зеркало взглянуть, — То грустно ей уж не на шутку»); говорит, что не будет есть, а сама «подумала — и стала кушать».
Красоте и молодости Людмилы и ее служанок противопоставлены безобразие и старость Наины. Она сама когда-то «меж подруг» «гремела красотою», это была красавица младая, красавица надменная, но ничто не вечно, даже красота:
И вдруг сидит передо мной
Старушка дряхлая, седая,
Глазами впалыми сверкая,
С горбом, с трясучей головой,
Печальной ветхости картина.
Поначалу портрет Наины не вызывает ужаса: поэт ласково ее называет старушка, он сочувствует ей, ее портрет — «печальной ветхости кар- тина». Красота уходит, от этого никуда не денешься. Безобразное неприятно (впалые глаза, горб, трясучая голова), но когда эта безобразная старушка вдруг воспылала страстью, перо поэта безжалостно:
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанья.
Из старушки Наина мгновенно превращается в образ из потустороннего мира, что внушает не жалость, а ужас, отвращение, ведь этот урод требует любви, что является привилегией молодости и красоты.
Людмила, не будучи образцом сказочной или романтической героини, тем не менее воплощает идеал молодости, свежести, «красоты прелестной».
Сделаем выводы: образы идеальных женщин созданы Пушкиным в соответствии с русской фольклорной традицией, с опорой на национально-поэтические представления, которые воплощены прежде всего в сказках, былинах, пословицах, поговорках, песнях. Русская традиция соизмеряет требования идеальной внешности с внутренними качествами, душой. Каждую из своих любимых героинь (Татьяну, Людмилу, царевну Лебедь, царевну из «Сказки о мертвой царевне») он соотносит с этим требованием: без красоты душевной красота внешняя — ничто, ибо Сверху-то ясно, а с исподу-то не красно.
Специальный анализ пушкинского идеала дает основание для более общих суждений об особенностях представления внешности как в национально-языковой картине мира, так и в художественном творчестве, а также о влиянии пушкинского идеала на литературную традицию. Список литературы
Телия В.Н. Русская фразеология: Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М., 1996 г.
Азадовский М. Источники сказок Пушкина // Литература и фольклор. Л., 1938 г.
Зуева Т.В. Сказки А.С. Пушкина. М., 1989 г.
Белая лебедушка: Русские волшебные сказки // Обр. И. Карнауховой. СПб., 1991 г.
Слонимский А.Л. Мастерство Пушкина. М., 1963 г.
Чумаков Ю.Н. Татьяна, княгиня N, Муза (из прочтения VIII главы «Евгения Онегина») // Концепция и смысл: Сб. Статей. СПб., 1996 г. С. 110.
Буле О. Заметки о споре между La brune и La blonde в эпоху романтизма // Концепция и смысл: Сб. Статей. СПб., 1996 г. С. 35.
Леонова Т.Г. Русская литературная сказка в ее отношении к народной сказке (поэтическая система жанра в историческом развитии). Томск, 1982 г.
Бидерманн Ганс. Энциклопедия символов. М., 1996 г.
Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. М., 1997 г.
Былины. М., 1988 г. (Б-ка русского фольклора)
Пословицы русского народа: Сборник В.И. Даля: В 3 т. М., 1993 г.
Пушкин А.С. Собрание сочинений в 5 т. Том 2. Поэмы, сказки, драматические произведения. СПб., 1995 г.
Пушкин А.С. Собрание сочинений в 5 т. Том 3. СПб., 1994 г.